с ним с полнейшим хладнокровием свои дела. Капитан уверил его, что
непременно заплатит долг и на следующий же день покинет тюрьму (не было еще
такого человека, который, попав в долговую тюрьму, не заверял бы клятвенно,
что он на следующий же день выйдет на свободу). Мистер Бендиго отвечал, что
он с несказанной радостью распахнет перед ним двери, а тем временем со
свойственной ему расторопностью послал разузнать среди друзей, не был ли
капитан еще кому должен, и посоветовал кредиторам предъявить ему иски.
Нетрудно представить себе, что Морджиана вернулась домой глубоко
удрученная и едва удержалась от слез, когда слуга с пуговицами величиной с
сахарную голову поинтересовался, рано ли вернется хозяин и взял ли он с
собой ключ; всю ночь Морджиана проворочалась, не сомкнув глаз от горя, а
рано утром поднялась, оделась и вышла из дому.
Не было еще и девяти часов, когда она уже снова оказалась на
Кэрситор-стрит и радостно кинулась в объятия мужа, который, зевая и
чертыхаясь, проснулся со страшной головной болью после веселого пиршества
накануне вечером: ибо, как это ни покажется странным, во всей Европе не
найдется другого места, где бы можно было так покутить, как в долговых
тюрьмах; я сам могу засвидетельствовать (да не поймут меня превратно, я
всего лишь навещал там моего друга), что мне приходилось обедать у мистера
Аминадаба не менее роскошно, чем у Лонга.
Нужно, однако, объяснить причину радостного настроения Морджианы, не
вяжущегося ни с тем затруднительным положением, в котором находился ее муж,
ни с ее собственными ночными терзаниями. Дело все в том, что, когда миссис
Уокер утром вышла из дома, в ее руках была огромная корзина.
- Позвольте мне помочь вам, - предложил мальчик-слуга, с необыкновенной
поспешностью ухватившись за корзину.
- Нет, нет, благодарю вас, - вскричала с не меньшей горячностью его
госпожа, - здесь всего-навсего...
- Ну да, мэм, я так и подумал, - ответил, усмехнувшись, мальчик.
- Это хрусталь, - продолжала миссис Уокер, страшно покраснев. -
Пожалуйста, позовите кеб и не болтайте ничего лишнего.
Молодой джентльмен побежал исполнять поручение, и кеб подъехал к дому.
Миссис Уокер проворно шмыгнула в него со своей корзиной, а слуга спустился к
своим друзьям на кухню и сообщил, что "хозяина посадили в тюрьму, а хозяйка
отправилась закладывать посуду".
Когда кухарка Уокеров вышла в этот день из дому, она каким-то образом
нечаянно положила в свою корзину дюжину столовых ножей и серебряных
подставок для яиц. Горничная же миссис Уокер, отправившись на прогулку после
обеда, унесла с собой ненароком восемь батистовых носовых платков (с метками
ее госпожи), полдюжины туфель, перчатки - короткие и длинные, - несколько
пар шелковых чулок и флакон духов с золотой пробкой.
- Обе кашемировых шали уже проданы, - заявила она, - а в шкатулке
миссис Уокер ничего не осталось, кроме шпилек и старого кораллового
браслета.
А мальчик-слуга бросился в туалетную комнату своего хозяина, исследовал
все карманы его костюмов, увязал некоторые в узел и открыл все ящики,
которые Уокер не запер перед уходом. Он обнаружил всего лишь три полпенса,
вексельную бумагу и с полсотни счетов от лавочников, аккуратно сложенных и
перевязанных красной тесьмой. Эти три достойные особы: грум, большой
поклонник Триммер - горничной госпожи, сама горничная и полисмен - друг
кухарки - в обычное время преспокойно уселись обедать; они единодушно
решили, что хозяин окончательно разорился. Кухарка поднесла полисмену
фарфоровую кружку для пунша, которую ей дала миссис Уокер, а горничная
подарила своему другу "Книгу красоты" за последний год и третий том
стихотворений Байрона, лежавший на столе в гостиной.
- Провалиться мне на этом месте, если она не унесла и маленькие
французские часы, - сказал мальчик-слуга. Миссис Уокер и в самом деле
прихватила их с собой, - они лежали в корзине, завернутые в одну из ее шалей
и отчаянно и сверхъестественно долго били, пока Морджиана вытаскивала свою
сокровищницу из наемной кареты. Кучер с грустью покачал головой, глядя, как
она заторопилась со своей тяжелой ношей и скрылась за поворотом улицы, где
находилось знаменитое ювелирное заведение мистера Болза. Это была огромная
лавка с выставленными в окне величественными серебряными кубками и
подносами, редкостными тростями с золотыми набалдашниками, флейтами, часами,
бриллиантовыми брошками и несколькими прекрасными полотнами старых мастеров;
на ее двери под словами "Ювелир Болз" крошечными буквами было выведено:
"Принимается в заклад".
Нет надобности приводить здесь разговор Морджианы с мистером Болзом,
закончившийся, судя по всему, вполне благоприятно, ибо не прошло и получаса,
как Морджиана вышла от него с сияющими глазами, вскочила в карету и
приказала кучеру галопом мчаться на Кэрситор-стрит; кучер, улыбнувшись,
выслушал ее приказ и тотчас же тронулся в указанном направлении со скоростью
четырех миль в час.
- Я всегда знал, - проговорил этот философски настроенный возница, -
если мужчина угодит в каталажку, женщина не пожалеет своих серебряных
ложечек.
Он так одобрял поведение Морджианы, что даже забыл поторговаться, когда
она стала с ним расплачиваться, хотя она и дала ему только вдвое больше
положенного.
- Отведите меня к нему, - сказала Морджиана молодому еврею, открывшему
ей дверь.
- К кому это "к нему"? - саркастически передразнил юноша. - Тут
двадцать их. Раненько изволили пожаловать.
- К капитану Уокеру, - надменно бросила Морджиана, после чего молодой
человек открыл вторую дверь и, увидев мистера Бендиго, спускавшегося по
лестнице в цветастом халате, закричал:
- Папа, тут леди спрашивает капитана.
- Я пришла освободить его, - проговорила Морджиана, трепеща всем телом
и протягивая пачку банкнотов. - Вот сумма, которую вы потребовали, сэр.
Двести двадцать гиней, как вы сказали мне вчера вечером.
Еврей взял деньги, многозначительно посмотрел на Морджиану, затем еще
более многозначительно посмотрел на своего сына и, наконец, попросил миссис
Уокер пройти в кабинет и получить расписку. Когда дверь кабинета закрылась
за леди и его отцом, мистер Бендиго-младший бросился назад, корчась и
надрываясь от смеха, не поддающегося описанию, и тут же выбежал во двор, где
уже прогуливались несколько незадачливых обитателей этого дома; он что-то
сообщил им, после чего эти господа принялись так же оглушительно хохотать,
как за минуту до этого хохотал он сам.
А Морджиана с восторгом схватила расписку мистера Бендиго (надо было
видеть, как пылали ее щеки и колотилось сердце, когда она прикладывала ее к
бювару), но снова побледнела, услышав, что капитан очень дурно провел эту
ночь.
- Еще бы, бедняга, это так понятно! - проговорила она. (Тут мистер
Бендиго, за неимением в комнате иного лица, которому можно было бы
подмигнуть, подмигнул мраморному бюсту мистера Пита, украшавшему его буфет.)
Итак, повторяю, после того как со всеми формальностями было покончено,
Морджиану препроводили в комнату мужа, и она снова обвила руками шею своего
ненаглядного супруга и с самой радушной улыбкой сказала ему, чтобы он
поскорее вставал и шел домой, где его ожидает завтрак, и что карета стоит у
ворот.
- Что ты хочешь этим сказать, любовь моя? - спросил, поднимаясь,
капитан с величайшим изумлением.
- Я хочу сказать, что мой драгоценный свободен, что этому гадкому
негодяю уплачено, во всяком случае, уплачено бейлифу.
- Ты была у Бароски? - спросил, густо покраснев, капитан.
- Говард! - с негодованием воскликнула миссис Уокер.
- Так, значит, - значит, тебе дала деньги твоя мать? - недоумевал
капитан.
- Нет, я их раздобыла сама, - возразила миссис Уокер, многозначительно
глядя на мужа. Удивление Уокера возросло еще больше.
- А у тебя есть что-нибудь с собой? - спросил он. Миссис Уокер показала
ему кошелек с двумя гинеями.
- Вот все, что осталось, - сказала она, - и, пожалуйста, дай мне ;чек,
чтобы рассчитаться по мелким счетам, которые нам прислали за последние дни.
- Ну хорошо, хорошо, ты получишь чек, - успокоил ее мистер Уокер,
тотчас же принимаясь одеваться; покончив с туалетом, он вызвал мистера
Бендиго, потребовал у него вексель и выразил намерение немедленно
отправиться домой.
Почтенный бейлиф принес вексель, но освободить капитана наотрез
отказался.
- Как же так? - воскликнула миссис Уокер, сильно покраснев, а затем так
же сильно побледнев. - Разве я только что не рассчиталась с вами?
- Вы заплатили по одному иску и получили расписку, но капитану
предъявили второй иск на сто пятьдесят фунтов, - Эглантайн и Мосроз с
Бонд-стрит. Мистер Уокер изволил пять лет покупать у них всякие парфюмерные
товары.
- Неужели же ты была такой дурой, - заревел Уокер на жену, - что
заплатила по одному иску, не поинтересовавшись, не предъявили ли мне за это
время еще новые?
- Именно так она и сделала, - захихикал мистер Бен-диго. - Но ничего, в
следующий раз она будет умнее; и, кроме того, капитан, что значат для вас
сто пятьдесят фунтов?
Хотя капитану в эту минуту больше всего на свете хотелось избить свою
жену, благоразумие все же одержало верх над жаждой справедливости, если
только можно назвать благоразумием сильнейшее желание внушить бейлифу, что
он, Уокер - человек в высшей степени респектабельный и состоятельный. Многим
весьма достойным людям свойственно желание казаться не тем, что они есть.
Так, например, держа в банке небольшой счет и с нарочитой пунктуальностью
оплачивая мелкие счета поставщиков или проделывая еще какие нибудь подобные
же операции, эти люди страшно хотят верить, что банкиры считают их богачами;
но дельцы, - в этом можно не сомневаться, - оказываются куда умнее и либо
каким-то волшебным чутьем угадывают, либо с поразительной ловкостью
разузнают истинное положение вещей. Лондонские поставщики - самые тонкие
знатоки представителей человеческого рода по части их наличности, и, если
это можно сказать о поставщиках, то о бейлифах - тем более. В ответ на
ироническое замечание Бендиго Уокер, овладев собой, сдержано проговорил:
- Это самый бессовестный обман, я им такой же должник, как и вы; я,
конечно, дам распоряжение своим поверенным сегодня же утром оплатить
вексель, но, разумеется, заявлю протест.
- О да, разумеется, - подтвердил мистер Бендиго и с поклоном удалился,
предоставив миссис Уокер наслаждаться tete-a-tete с мужем.
Оставшись наедине со своей дражайшей половиной, мистер Уокер обратился
к ней с речью, которую мы не можем здесь привести, - люди слишком
чувствительны и не выносят, когда им рассказывают правду о мерзавцах; кроме
того, через каждые два слова капитан отпускал такие ругательства, что,
напечатай мы их, они глубоко оскорбили бы нашего читателя.
Вообразите же себе раздосадованного и разъяренного негодяя, грубо
вымещающего свою злость на прелестной женщине, которая, дрожа и бледнея,
сидит перед ним, потрясенная таким внезапным проявлением бешенства.
Вообразите себе, "как он с побагровевшим лицом сжимает кулаки и потрясает
ими над ее головой, топает ногами и изрыгает проклятия, свирепея все больше
и больше, как он хватает ее за руку, когда она пытается отвернуться от него,
и останавливается только тогда, когда она без чувств падает со стула с таким
душераздирающим воплем, что мальчик-еврей, подслушивавший у замочной
скважины, побледнел и в страхе убежал. Пожалуй, и в самом деле лучше, что мы
не можем во всех подробностях передать эту беседу; когда же наконец мистер
Уокер увидел жену, безжизненно распростертую на полу, он схватил кувшин и
облил ее водой; после такой процедуры она довольно быстро пришла в себя и,
тряхнув черными локонами, снова робко заглянула ему в лицо, схватила его
руку и заплакала.
Тогда он заговорил с ней уже ласковее и не отдернул руки, которую она
судорожно сжимала; право же, он был не в состоянии слишком сурово говорить с
бедной раздавленной девочкой, взиравшей на него с мольбой и нежностью.
- Морджиана, - проговорил он, - боюсь, что твои причуды и твое
легкомыслие вконец разорили меня. Если бы ты вместо всех своих фокусов
догадалась пойти к Бароски, одного твоего слова было бы достаточно, чтобы он
отказался от своего иска, и мое состояние не было бы так бессмысленно пущено
на ветер. Но, может быть, еще не все потеряно. Я уверен, что вексель
Эглантайна - самая обычная сделка между Мосрозом и Бендиго: пойди к
Эглантайну, ты же знаешь, ведь он твой... твой старый обожатель.
Морджиана отпустила руку мужа.
- Я не могу идти к Эглантайну после всего, что произошло между нами, -
сказала она, но в глазах Уокера мгновенно появилось уже знакомое ей
выражение.
- Ну, хорошо, хорошо, дорогой мой, я пойду, - сказала она, трепеща от
страха.
- Ты отправишься к Эглантайну и скажешь ему, чтобы он написал вексель
на сумму, указанную в этом бессовестном иске, все равно на какой срок.
Постарайся застать его одного, и я уверен, что при желании ты все уладишь.
Поторопись, отправляйся сию же минуту и сразу возвращайся обратно, а то как
бы еще кто не предъявил мне иска.
В полном смятении, дрожа всем телом, Морджиана надела шляпу и перчатки
и направилась к двери.
- Утро прекрасное, - проговорил Уокер, выглядывая в окно, - прогулка
будет тебе полезна; да, кстати, Морджиана, ты говорила, что у тебя еще
осталось две гинеи?
- Вот они, - мгновенно просияла она, подставляя лицо для поцелуя. Она
заплатила за поцелуй две гинеи. Какая низость, не правда ли?
"Как можно любить человека, если его не уважаешь? - скажет мисс Прим. -
Я бы не могла".
Никто и не просит вас, мисс Прим, вспомните только, что Морджиана по
самому своему происхождению лишена тех преимуществ, которыми обладаете вы,
она не получила никакого воспитания и никакого образования и, в сущности,
была бедным невежественным существом, любившим мистера Уокера не по приказу
маменьки и не потому, что он был выгодной и приличной партией, а просто
потому, что не могла иначе и не заботилась о том, хорошо это или плохо. И,
кроме того, миссис Уокер отнюдь не была образцом добродетели, избави боже!
Когда мне понадобится такой образец, я отправлюсь на Бейкер-стрит и попрошу
позволения списать его с моей дражайшей (если мне разрешат так выразиться)
мисс Прим.
Мы так надежно поместили мистера Говарда Уокера в заведение мистера
Бендиго на Кэрситор-стрит в Чэнсери-лейн, что было бы бесчеловечным
издевательством над блистательным героем нашей повести (вернее, над мужем ее
героини) говорить о том, чего бы он достиг, если бы не злосчастное и такое
ничтожное обстоятельство, как страсть Бароски к Морджиане.
Если бы Бароски не влюбился в Морджиану, он бы не занимался с нею
музыкой в долг и не дожидался, пока этот долг вырос до двухсот гиней; он бы
не забылся настолько, чтобы схватить ее руку и попытаться поцеловать ее;
если бы он не попытался поцеловать ее руку, она не надавала бы ему пощечин,
а он бы не предъявил иска Уокеру, и Уокер был бы на свободе, может быть,
разбогател бы и поэтому, конечно, заслужил бы всеобщее уважение: он
неизменно повторял, что еще один месяц свободы - и его будущее было бы
обеспечено.
Такое утверждение, возможно, вполне справедливо, ибо Уокер был наделен
тем живым и предприимчивым умом, который и приводит иной раз к процветанию,
а нередко на скамью подсудимых, а порой, увы, в Землю ван Димена! Он мог бы
разбогатеть, если бы не влезал в долги и если бы любовь к роскоши не довела
его до тюрьмы. Он любезно воспользовался состоянием своей жены, и никто в
Лондоне, как он сам с гордостью утверждал, не мог бы так ловко пустить в
оборот пятьсот фунтов. Он обставил, как мы видели, дом, его буфет и погребец
никогда не стояли пустыми, он держал собственный выезд, а на оставшиеся
деньги купил акции четырех компаний, трех из них он был основателем и
директором; он заключил бесчисленное количество сделок на заграничном рынке,
жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и обеспечил себе изрядный
доход. Он основал страховое и ссудное общество "Капитолий", открыл золотые
прииски в Чимбарозо, основал компанию по осушению и использованию Понтийских
болот с капиталом в десять миллионов фунтов под покровительством его
святейшества папы Римского. В одной из вечерних газет сообщалось, что его
святейшество посвятил Уокера в рыцари шпоры и пожаловал ему графский титул;
капитан предоставил ссуду его высочеству касику Панамскому, который, со
своей стороны, прислал ему (в счет дивиденда) большую орденскую ленту Замка
и Сокола, которую в любой день можно было видеть в конторе Уокера на
Бонд-стрит вместе с грамотой, печатью и собственной подписью великого
магистра - советника его высочества. Через неделю Уокер предполагал собрать
сто тысяч фунтов под двадцатипроцентную ссуду, полученную его высочеством, и
заработал бы на этом пятнадцать тысяч комиссионных; его акции поднялись бы
до номинальной стоимости, и он смог бы их реализовать; он стал бы членом
парламента, сделался бы баронетом, а может быть, - кто знает! - и пэром! "Я
спрашиваю вас, сэр, - любил говорить Уокер своим друзьям, - разве плохо я
распорядился ничтожным капиталом миссис Уокер? И разве это не лучшее
доказательство моей преданности ей? Меня обвиняют в бессердечии только
потому, что мне не повезло. Ни один мужчина не сделал ради женщины того, что
сделал я. Вся моя жизнь, сэр, - бесконечная вереница жертв, принесенных мною
ради миссис Уокер".
О поразительных деловых качествах и расторопности Уокера можно судить
по тому, что ему удалось примириться и вступить в соглашение с одним из
своих злейших врагов - нашим дорогим другом Эглантайном. После женитьбы
Уокера Эглантайн не имел с ним никаких коммерческих отношений, был страшно
зол на него и, не находя иной возможности отомстить, предъявил ему счет за
купленные у него товары на сто пятьдесят гиней, требуя немедленной уплаты.
Но Уокер бесстрашно сделал первый шаг к примирению с врагом, и через полчаса
они с парфюмером снова сделались друзьями.
Эглантайн обещал отказаться от иска и принял в счет его три стофунтовых
акции бывшей панамской компании, по которым он должен был каждые полгода
получать двадцать пять процентов в Доме Братьев Хокус на Сент-Суизин-лейн,
итого: он получил три акции и орден Замка и Сокола второй степени с лентой и
крестом.
- Мой дорогой Эглантайн, я постараюсь через четыре года раздобыть для
вас большую орденскую ленту, - сказал ему Уокер. - Надеюсь увидеть вас
рыцарем большого креста с пожалованным поместьем в сто тысяч акров,
осушенных на перешейке.
Надо отдать должное бедняге Эглантайну: его нисколько не прельщали сто
тысяч акров земли, - но он так мечтал получить звезду: ах, если бы вы только
знали, как вздымалась от восторга его тучная грудь, когда он пришил к
сюртуку крест и ленту, а затем зажег четыре свечи и поглядел на себя в
зеркало. После этого все заметили, что он стал ходить в пальто, дабы иметь
возможность носить под ним крест. В том же году он совершил поездку в
Булонь. Всю дорогу он страдал от морской болезни, но, когда судно вошло в
гавань, он появился из каюты в распахнутом пальто, с сияющей на груди
звездой; солдаты отдавали ему честь, когда он проходил по улицам, его
называли не иначе как мсье шевалье, а по возвращении домой он вступил в
переговоры с Уокером и заявил ему о своем желании приобрести патент на
офицерский чин и поступить на службу к его высочеству. Уокер обещал ему
звание капитана и предложил уплатить за патент военному министерству Панамы
двадцать пять фунтов. Простодушный Эглантайн выложил указанную сумму и
получил обещанный чин, а в придачу к нему пачку визитных карточек, на
которых было отпечатано: "Капитан Арчибальд Эглантайн К. 3. С.". Парикмахер
то и дело любовался этими карточками, вынимая их из стола, а крест хранил в
туалетном столике, и каждое утро, прежде чем приступить к бритью, нацеплял
его на грудь.
Как известно, его высочество касик приехал в Англию и остановился на
Риджент-стрит, где был устроен прием, на который Эглантайн явился в
панамской форме и был необыкновенно любезно принят своим сувереном. Его
высочество предложил капитану Эглантайну должность адьютанта и чин
полковника, но капитан в это время был несколько стеснен в средствах, а
стоимость патента в военном министерстве была слишком высокой. Тем временем
его высочество покинул Риджент-стрит и вернулся, как утверждали некоторые, в
Панаму, другие говорили, что он отправился в свой родной город Корк, иные же
утверждали, что он удалился на покой в Ламбет, во всяком случае, он на
некоторое время исчез, и производство капитана Эглантайна не состоялось.
Эглантайн стеснялся упоминать о своих военных и орденских званиях мистеру
Мосрозу, когда этот джентльмен стал его компаньоном; он ничего ему не
рассказывал, пока одно чрезвычайно печальное обстоятельство не раскрыло его
тайны.
В тот самый день, когда Уокер был арестован по иску, предъявленному ему
Бароски, в газете появилось сообщение о том, что его высочество принц
Панамский посажен в тюрьму ввиду неуплаты трактирщику с Ратклиф-Хайуэй за
спиртные напитки. При разбирательстве дела судья, к которому трактирщик
обратился с жалобой, отпустил немало язвительных острот. Он высказал
предположение, что его высочество способен пить, как лебедь о двух шеях, и
поинтересовался, не "привез ли он из Панамы прекрасных дикарок и т. п. А
когда трактирщик Бонифаций извлек зеленую с желтым ленту и огромную звезду
Замка и Сокола, которыми его высочество собирался пожаловать его вместо
уплаты по счету, все присутствовавшие на суде, говорилось в газете,
разразились неудержимым хохотом.
Когда Эглантайн с обливающимся кровью сердцем читал это сообщение, в
лавку, после ежедневной прогулки в Сити, вошел Мосроз.
- Ну-с, Эглантайн, слышали новость?
- О его высочестве?
- О вашем приятеле Уокере; его посадили в тюрьму за неуплату двухсот
фунтов.
После этого Эглантайн уже не мог сдерживаться: он рассказал, как его
уговорили купить на триста фунтов панамских акций в счет векселей на имя
Уокера, и клял свою звезду за совершенную глупость.
- Что ж, вы можете написать еще один вексель, - успокоил его младший
компаньон, - поклянитесь, что он должен вам сто пятьдесят фунтов, и мы
сегодня же вечером предъявим ему иск.
Так капитану Уокеру был предъявлен второй иск.
- Похоже, что не сегодня-завтра к вам явится его жена, - сказал Мосроз.
- Эти господа всегда посылают своих жен. Надеюсь, вы сами знаете, как вам
себя с ней вести.
- Она нужна мне как прошлогодний снег, уж я смешаю ее с грязью, -
грозился Эглантайн. - Хотел бы я посмотреть, как она осмелится заявиться
сюда после всего, что она со мной сделала; пусть только попробует, вы
увидите, как я ее встречу.
Достойный парфюмер и в самом деле твердо вознамерился проявить
необычайное жестокосердие по отношению к своей прежней пассии, и ночью, лежа
в постели, мысленно воображал предстоящую сцену. Увидеть перед собой на
коленях гордую Морджиану - это будет великолепное зрелище! Я укажу ей на
дверь и скажу: это вы, сударыня, сделали меня бессердечным, не вспоминайте
же о прошлом, о том далеком прошлом, когда я думал, что мое сердце
разобьется, но оно не разбилось, сердца сделаны из прочного материала. Я был
готов умереть, но этого но случилось, я пережил свое горе, и вот теперь -
женщина, которую я презираю, у моих ног, ха-ха-ха! У моих ног!
Среди этих мечтаний Эглантайн заснул, но, по-видимому, мысль снова
увидеть Морджиану порядком взволновала его, иначе почему бы ему было так уж
готовиться к роли непреклонного героя? Он спал беспокойно, ему снилась
Морджиана в самых разнообразных положениях: то он делал ей прическу, то ехал
с ней верхом в Ричмонд; то ему снилось, что лошадь превращается в дракона, а
Морджиана - в Булей, и он хватает его за горло и душит, а дракон в это время
трубит в рожок. Утром Мосроз отправился по делам в Сити; Эглантайн же читал
"Морнинг пост", и можете себе представить, как забилось его сердце, когда
владычица его грез предстала перед ним наяву.
Многие дамы, покупающие в лавке Эглантайна щеточки для массажа лица, не
пожалели бы десяти гиней за румянец, который разлился по лицу парфюмера,
когда он увидел Морджиану. Сердце его отчаянно колотилось, он чуть не
задыхался в своем корсете, и хоть и был вполне готов к этой встрече, теперь,
когда она состоялась, мужество изменило ему. Несколько минут оба молчали.
- Вы знаете, зачем я пришла? - вымолвила наконец Морджиана, откинув с
лица вуаль.
- Я... то, есть да, это очень печально, мэм, - пробормотал Эглантайн,
взглянув на ее бледное лицо, и в смущении отвернулся. - Прошу вас обратиться
к моим поверенным Бланту, Хойну и Шарпсу, мэм, - поправился он тут же.
- От вас я этого не ожидала, мистер Эглантайн, - проговорила дама и
всхлипнула.
- А я не ожидал увидеть вас после всего того, что произошло, мэм. Я
полагал, что миссис Уокер слишком знатная дама, чтобы посетить бедного
Арчибальда Эглантайна (хотя некоторые весьма важные особы и удостаивают его
этой чести). Чем же я могу быть полезен вам, мэм?
- О господи, - вскричала несчастная женщина. - Неужели же у меня не
осталось ни одного друга? Я никогда не думала, что и вы покинете меня,
мистер Арчибальд.
Это "Арчибальд", произнесенное, как в былые времена, явно подействовало
непременно заплатит долг и на следующий же день покинет тюрьму (не было еще
такого человека, который, попав в долговую тюрьму, не заверял бы клятвенно,
что он на следующий же день выйдет на свободу). Мистер Бендиго отвечал, что
он с несказанной радостью распахнет перед ним двери, а тем временем со
свойственной ему расторопностью послал разузнать среди друзей, не был ли
капитан еще кому должен, и посоветовал кредиторам предъявить ему иски.
Нетрудно представить себе, что Морджиана вернулась домой глубоко
удрученная и едва удержалась от слез, когда слуга с пуговицами величиной с
сахарную голову поинтересовался, рано ли вернется хозяин и взял ли он с
собой ключ; всю ночь Морджиана проворочалась, не сомкнув глаз от горя, а
рано утром поднялась, оделась и вышла из дому.
Не было еще и девяти часов, когда она уже снова оказалась на
Кэрситор-стрит и радостно кинулась в объятия мужа, который, зевая и
чертыхаясь, проснулся со страшной головной болью после веселого пиршества
накануне вечером: ибо, как это ни покажется странным, во всей Европе не
найдется другого места, где бы можно было так покутить, как в долговых
тюрьмах; я сам могу засвидетельствовать (да не поймут меня превратно, я
всего лишь навещал там моего друга), что мне приходилось обедать у мистера
Аминадаба не менее роскошно, чем у Лонга.
Нужно, однако, объяснить причину радостного настроения Морджианы, не
вяжущегося ни с тем затруднительным положением, в котором находился ее муж,
ни с ее собственными ночными терзаниями. Дело все в том, что, когда миссис
Уокер утром вышла из дома, в ее руках была огромная корзина.
- Позвольте мне помочь вам, - предложил мальчик-слуга, с необыкновенной
поспешностью ухватившись за корзину.
- Нет, нет, благодарю вас, - вскричала с не меньшей горячностью его
госпожа, - здесь всего-навсего...
- Ну да, мэм, я так и подумал, - ответил, усмехнувшись, мальчик.
- Это хрусталь, - продолжала миссис Уокер, страшно покраснев. -
Пожалуйста, позовите кеб и не болтайте ничего лишнего.
Молодой джентльмен побежал исполнять поручение, и кеб подъехал к дому.
Миссис Уокер проворно шмыгнула в него со своей корзиной, а слуга спустился к
своим друзьям на кухню и сообщил, что "хозяина посадили в тюрьму, а хозяйка
отправилась закладывать посуду".
Когда кухарка Уокеров вышла в этот день из дому, она каким-то образом
нечаянно положила в свою корзину дюжину столовых ножей и серебряных
подставок для яиц. Горничная же миссис Уокер, отправившись на прогулку после
обеда, унесла с собой ненароком восемь батистовых носовых платков (с метками
ее госпожи), полдюжины туфель, перчатки - короткие и длинные, - несколько
пар шелковых чулок и флакон духов с золотой пробкой.
- Обе кашемировых шали уже проданы, - заявила она, - а в шкатулке
миссис Уокер ничего не осталось, кроме шпилек и старого кораллового
браслета.
А мальчик-слуга бросился в туалетную комнату своего хозяина, исследовал
все карманы его костюмов, увязал некоторые в узел и открыл все ящики,
которые Уокер не запер перед уходом. Он обнаружил всего лишь три полпенса,
вексельную бумагу и с полсотни счетов от лавочников, аккуратно сложенных и
перевязанных красной тесьмой. Эти три достойные особы: грум, большой
поклонник Триммер - горничной госпожи, сама горничная и полисмен - друг
кухарки - в обычное время преспокойно уселись обедать; они единодушно
решили, что хозяин окончательно разорился. Кухарка поднесла полисмену
фарфоровую кружку для пунша, которую ей дала миссис Уокер, а горничная
подарила своему другу "Книгу красоты" за последний год и третий том
стихотворений Байрона, лежавший на столе в гостиной.
- Провалиться мне на этом месте, если она не унесла и маленькие
французские часы, - сказал мальчик-слуга. Миссис Уокер и в самом деле
прихватила их с собой, - они лежали в корзине, завернутые в одну из ее шалей
и отчаянно и сверхъестественно долго били, пока Морджиана вытаскивала свою
сокровищницу из наемной кареты. Кучер с грустью покачал головой, глядя, как
она заторопилась со своей тяжелой ношей и скрылась за поворотом улицы, где
находилось знаменитое ювелирное заведение мистера Болза. Это была огромная
лавка с выставленными в окне величественными серебряными кубками и
подносами, редкостными тростями с золотыми набалдашниками, флейтами, часами,
бриллиантовыми брошками и несколькими прекрасными полотнами старых мастеров;
на ее двери под словами "Ювелир Болз" крошечными буквами было выведено:
"Принимается в заклад".
Нет надобности приводить здесь разговор Морджианы с мистером Болзом,
закончившийся, судя по всему, вполне благоприятно, ибо не прошло и получаса,
как Морджиана вышла от него с сияющими глазами, вскочила в карету и
приказала кучеру галопом мчаться на Кэрситор-стрит; кучер, улыбнувшись,
выслушал ее приказ и тотчас же тронулся в указанном направлении со скоростью
четырех миль в час.
- Я всегда знал, - проговорил этот философски настроенный возница, -
если мужчина угодит в каталажку, женщина не пожалеет своих серебряных
ложечек.
Он так одобрял поведение Морджианы, что даже забыл поторговаться, когда
она стала с ним расплачиваться, хотя она и дала ему только вдвое больше
положенного.
- Отведите меня к нему, - сказала Морджиана молодому еврею, открывшему
ей дверь.
- К кому это "к нему"? - саркастически передразнил юноша. - Тут
двадцать их. Раненько изволили пожаловать.
- К капитану Уокеру, - надменно бросила Морджиана, после чего молодой
человек открыл вторую дверь и, увидев мистера Бендиго, спускавшегося по
лестнице в цветастом халате, закричал:
- Папа, тут леди спрашивает капитана.
- Я пришла освободить его, - проговорила Морджиана, трепеща всем телом
и протягивая пачку банкнотов. - Вот сумма, которую вы потребовали, сэр.
Двести двадцать гиней, как вы сказали мне вчера вечером.
Еврей взял деньги, многозначительно посмотрел на Морджиану, затем еще
более многозначительно посмотрел на своего сына и, наконец, попросил миссис
Уокер пройти в кабинет и получить расписку. Когда дверь кабинета закрылась
за леди и его отцом, мистер Бендиго-младший бросился назад, корчась и
надрываясь от смеха, не поддающегося описанию, и тут же выбежал во двор, где
уже прогуливались несколько незадачливых обитателей этого дома; он что-то
сообщил им, после чего эти господа принялись так же оглушительно хохотать,
как за минуту до этого хохотал он сам.
А Морджиана с восторгом схватила расписку мистера Бендиго (надо было
видеть, как пылали ее щеки и колотилось сердце, когда она прикладывала ее к
бювару), но снова побледнела, услышав, что капитан очень дурно провел эту
ночь.
- Еще бы, бедняга, это так понятно! - проговорила она. (Тут мистер
Бендиго, за неимением в комнате иного лица, которому можно было бы
подмигнуть, подмигнул мраморному бюсту мистера Пита, украшавшему его буфет.)
Итак, повторяю, после того как со всеми формальностями было покончено,
Морджиану препроводили в комнату мужа, и она снова обвила руками шею своего
ненаглядного супруга и с самой радушной улыбкой сказала ему, чтобы он
поскорее вставал и шел домой, где его ожидает завтрак, и что карета стоит у
ворот.
- Что ты хочешь этим сказать, любовь моя? - спросил, поднимаясь,
капитан с величайшим изумлением.
- Я хочу сказать, что мой драгоценный свободен, что этому гадкому
негодяю уплачено, во всяком случае, уплачено бейлифу.
- Ты была у Бароски? - спросил, густо покраснев, капитан.
- Говард! - с негодованием воскликнула миссис Уокер.
- Так, значит, - значит, тебе дала деньги твоя мать? - недоумевал
капитан.
- Нет, я их раздобыла сама, - возразила миссис Уокер, многозначительно
глядя на мужа. Удивление Уокера возросло еще больше.
- А у тебя есть что-нибудь с собой? - спросил он. Миссис Уокер показала
ему кошелек с двумя гинеями.
- Вот все, что осталось, - сказала она, - и, пожалуйста, дай мне ;чек,
чтобы рассчитаться по мелким счетам, которые нам прислали за последние дни.
- Ну хорошо, хорошо, ты получишь чек, - успокоил ее мистер Уокер,
тотчас же принимаясь одеваться; покончив с туалетом, он вызвал мистера
Бендиго, потребовал у него вексель и выразил намерение немедленно
отправиться домой.
Почтенный бейлиф принес вексель, но освободить капитана наотрез
отказался.
- Как же так? - воскликнула миссис Уокер, сильно покраснев, а затем так
же сильно побледнев. - Разве я только что не рассчиталась с вами?
- Вы заплатили по одному иску и получили расписку, но капитану
предъявили второй иск на сто пятьдесят фунтов, - Эглантайн и Мосроз с
Бонд-стрит. Мистер Уокер изволил пять лет покупать у них всякие парфюмерные
товары.
- Неужели же ты была такой дурой, - заревел Уокер на жену, - что
заплатила по одному иску, не поинтересовавшись, не предъявили ли мне за это
время еще новые?
- Именно так она и сделала, - захихикал мистер Бен-диго. - Но ничего, в
следующий раз она будет умнее; и, кроме того, капитан, что значат для вас
сто пятьдесят фунтов?
Хотя капитану в эту минуту больше всего на свете хотелось избить свою
жену, благоразумие все же одержало верх над жаждой справедливости, если
только можно назвать благоразумием сильнейшее желание внушить бейлифу, что
он, Уокер - человек в высшей степени респектабельный и состоятельный. Многим
весьма достойным людям свойственно желание казаться не тем, что они есть.
Так, например, держа в банке небольшой счет и с нарочитой пунктуальностью
оплачивая мелкие счета поставщиков или проделывая еще какие нибудь подобные
же операции, эти люди страшно хотят верить, что банкиры считают их богачами;
но дельцы, - в этом можно не сомневаться, - оказываются куда умнее и либо
каким-то волшебным чутьем угадывают, либо с поразительной ловкостью
разузнают истинное положение вещей. Лондонские поставщики - самые тонкие
знатоки представителей человеческого рода по части их наличности, и, если
это можно сказать о поставщиках, то о бейлифах - тем более. В ответ на
ироническое замечание Бендиго Уокер, овладев собой, сдержано проговорил:
- Это самый бессовестный обман, я им такой же должник, как и вы; я,
конечно, дам распоряжение своим поверенным сегодня же утром оплатить
вексель, но, разумеется, заявлю протест.
- О да, разумеется, - подтвердил мистер Бендиго и с поклоном удалился,
предоставив миссис Уокер наслаждаться tete-a-tete с мужем.
Оставшись наедине со своей дражайшей половиной, мистер Уокер обратился
к ней с речью, которую мы не можем здесь привести, - люди слишком
чувствительны и не выносят, когда им рассказывают правду о мерзавцах; кроме
того, через каждые два слова капитан отпускал такие ругательства, что,
напечатай мы их, они глубоко оскорбили бы нашего читателя.
Вообразите же себе раздосадованного и разъяренного негодяя, грубо
вымещающего свою злость на прелестной женщине, которая, дрожа и бледнея,
сидит перед ним, потрясенная таким внезапным проявлением бешенства.
Вообразите себе, "как он с побагровевшим лицом сжимает кулаки и потрясает
ими над ее головой, топает ногами и изрыгает проклятия, свирепея все больше
и больше, как он хватает ее за руку, когда она пытается отвернуться от него,
и останавливается только тогда, когда она без чувств падает со стула с таким
душераздирающим воплем, что мальчик-еврей, подслушивавший у замочной
скважины, побледнел и в страхе убежал. Пожалуй, и в самом деле лучше, что мы
не можем во всех подробностях передать эту беседу; когда же наконец мистер
Уокер увидел жену, безжизненно распростертую на полу, он схватил кувшин и
облил ее водой; после такой процедуры она довольно быстро пришла в себя и,
тряхнув черными локонами, снова робко заглянула ему в лицо, схватила его
руку и заплакала.
Тогда он заговорил с ней уже ласковее и не отдернул руки, которую она
судорожно сжимала; право же, он был не в состоянии слишком сурово говорить с
бедной раздавленной девочкой, взиравшей на него с мольбой и нежностью.
- Морджиана, - проговорил он, - боюсь, что твои причуды и твое
легкомыслие вконец разорили меня. Если бы ты вместо всех своих фокусов
догадалась пойти к Бароски, одного твоего слова было бы достаточно, чтобы он
отказался от своего иска, и мое состояние не было бы так бессмысленно пущено
на ветер. Но, может быть, еще не все потеряно. Я уверен, что вексель
Эглантайна - самая обычная сделка между Мосрозом и Бендиго: пойди к
Эглантайну, ты же знаешь, ведь он твой... твой старый обожатель.
Морджиана отпустила руку мужа.
- Я не могу идти к Эглантайну после всего, что произошло между нами, -
сказала она, но в глазах Уокера мгновенно появилось уже знакомое ей
выражение.
- Ну, хорошо, хорошо, дорогой мой, я пойду, - сказала она, трепеща от
страха.
- Ты отправишься к Эглантайну и скажешь ему, чтобы он написал вексель
на сумму, указанную в этом бессовестном иске, все равно на какой срок.
Постарайся застать его одного, и я уверен, что при желании ты все уладишь.
Поторопись, отправляйся сию же минуту и сразу возвращайся обратно, а то как
бы еще кто не предъявил мне иска.
В полном смятении, дрожа всем телом, Морджиана надела шляпу и перчатки
и направилась к двери.
- Утро прекрасное, - проговорил Уокер, выглядывая в окно, - прогулка
будет тебе полезна; да, кстати, Морджиана, ты говорила, что у тебя еще
осталось две гинеи?
- Вот они, - мгновенно просияла она, подставляя лицо для поцелуя. Она
заплатила за поцелуй две гинеи. Какая низость, не правда ли?
"Как можно любить человека, если его не уважаешь? - скажет мисс Прим. -
Я бы не могла".
Никто и не просит вас, мисс Прим, вспомните только, что Морджиана по
самому своему происхождению лишена тех преимуществ, которыми обладаете вы,
она не получила никакого воспитания и никакого образования и, в сущности,
была бедным невежественным существом, любившим мистера Уокера не по приказу
маменьки и не потому, что он был выгодной и приличной партией, а просто
потому, что не могла иначе и не заботилась о том, хорошо это или плохо. И,
кроме того, миссис Уокер отнюдь не была образцом добродетели, избави боже!
Когда мне понадобится такой образец, я отправлюсь на Бейкер-стрит и попрошу
позволения списать его с моей дражайшей (если мне разрешат так выразиться)
мисс Прим.
Мы так надежно поместили мистера Говарда Уокера в заведение мистера
Бендиго на Кэрситор-стрит в Чэнсери-лейн, что было бы бесчеловечным
издевательством над блистательным героем нашей повести (вернее, над мужем ее
героини) говорить о том, чего бы он достиг, если бы не злосчастное и такое
ничтожное обстоятельство, как страсть Бароски к Морджиане.
Если бы Бароски не влюбился в Морджиану, он бы не занимался с нею
музыкой в долг и не дожидался, пока этот долг вырос до двухсот гиней; он бы
не забылся настолько, чтобы схватить ее руку и попытаться поцеловать ее;
если бы он не попытался поцеловать ее руку, она не надавала бы ему пощечин,
а он бы не предъявил иска Уокеру, и Уокер был бы на свободе, может быть,
разбогател бы и поэтому, конечно, заслужил бы всеобщее уважение: он
неизменно повторял, что еще один месяц свободы - и его будущее было бы
обеспечено.
Такое утверждение, возможно, вполне справедливо, ибо Уокер был наделен
тем живым и предприимчивым умом, который и приводит иной раз к процветанию,
а нередко на скамью подсудимых, а порой, увы, в Землю ван Димена! Он мог бы
разбогатеть, если бы не влезал в долги и если бы любовь к роскоши не довела
его до тюрьмы. Он любезно воспользовался состоянием своей жены, и никто в
Лондоне, как он сам с гордостью утверждал, не мог бы так ловко пустить в
оборот пятьсот фунтов. Он обставил, как мы видели, дом, его буфет и погребец
никогда не стояли пустыми, он держал собственный выезд, а на оставшиеся
деньги купил акции четырех компаний, трех из них он был основателем и
директором; он заключил бесчисленное количество сделок на заграничном рынке,
жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и обеспечил себе изрядный
доход. Он основал страховое и ссудное общество "Капитолий", открыл золотые
прииски в Чимбарозо, основал компанию по осушению и использованию Понтийских
болот с капиталом в десять миллионов фунтов под покровительством его
святейшества папы Римского. В одной из вечерних газет сообщалось, что его
святейшество посвятил Уокера в рыцари шпоры и пожаловал ему графский титул;
капитан предоставил ссуду его высочеству касику Панамскому, который, со
своей стороны, прислал ему (в счет дивиденда) большую орденскую ленту Замка
и Сокола, которую в любой день можно было видеть в конторе Уокера на
Бонд-стрит вместе с грамотой, печатью и собственной подписью великого
магистра - советника его высочества. Через неделю Уокер предполагал собрать
сто тысяч фунтов под двадцатипроцентную ссуду, полученную его высочеством, и
заработал бы на этом пятнадцать тысяч комиссионных; его акции поднялись бы
до номинальной стоимости, и он смог бы их реализовать; он стал бы членом
парламента, сделался бы баронетом, а может быть, - кто знает! - и пэром! "Я
спрашиваю вас, сэр, - любил говорить Уокер своим друзьям, - разве плохо я
распорядился ничтожным капиталом миссис Уокер? И разве это не лучшее
доказательство моей преданности ей? Меня обвиняют в бессердечии только
потому, что мне не повезло. Ни один мужчина не сделал ради женщины того, что
сделал я. Вся моя жизнь, сэр, - бесконечная вереница жертв, принесенных мною
ради миссис Уокер".
О поразительных деловых качествах и расторопности Уокера можно судить
по тому, что ему удалось примириться и вступить в соглашение с одним из
своих злейших врагов - нашим дорогим другом Эглантайном. После женитьбы
Уокера Эглантайн не имел с ним никаких коммерческих отношений, был страшно
зол на него и, не находя иной возможности отомстить, предъявил ему счет за
купленные у него товары на сто пятьдесят гиней, требуя немедленной уплаты.
Но Уокер бесстрашно сделал первый шаг к примирению с врагом, и через полчаса
они с парфюмером снова сделались друзьями.
Эглантайн обещал отказаться от иска и принял в счет его три стофунтовых
акции бывшей панамской компании, по которым он должен был каждые полгода
получать двадцать пять процентов в Доме Братьев Хокус на Сент-Суизин-лейн,
итого: он получил три акции и орден Замка и Сокола второй степени с лентой и
крестом.
- Мой дорогой Эглантайн, я постараюсь через четыре года раздобыть для
вас большую орденскую ленту, - сказал ему Уокер. - Надеюсь увидеть вас
рыцарем большого креста с пожалованным поместьем в сто тысяч акров,
осушенных на перешейке.
Надо отдать должное бедняге Эглантайну: его нисколько не прельщали сто
тысяч акров земли, - но он так мечтал получить звезду: ах, если бы вы только
знали, как вздымалась от восторга его тучная грудь, когда он пришил к
сюртуку крест и ленту, а затем зажег четыре свечи и поглядел на себя в
зеркало. После этого все заметили, что он стал ходить в пальто, дабы иметь
возможность носить под ним крест. В том же году он совершил поездку в
Булонь. Всю дорогу он страдал от морской болезни, но, когда судно вошло в
гавань, он появился из каюты в распахнутом пальто, с сияющей на груди
звездой; солдаты отдавали ему честь, когда он проходил по улицам, его
называли не иначе как мсье шевалье, а по возвращении домой он вступил в
переговоры с Уокером и заявил ему о своем желании приобрести патент на
офицерский чин и поступить на службу к его высочеству. Уокер обещал ему
звание капитана и предложил уплатить за патент военному министерству Панамы
двадцать пять фунтов. Простодушный Эглантайн выложил указанную сумму и
получил обещанный чин, а в придачу к нему пачку визитных карточек, на
которых было отпечатано: "Капитан Арчибальд Эглантайн К. 3. С.". Парикмахер
то и дело любовался этими карточками, вынимая их из стола, а крест хранил в
туалетном столике, и каждое утро, прежде чем приступить к бритью, нацеплял
его на грудь.
Как известно, его высочество касик приехал в Англию и остановился на
Риджент-стрит, где был устроен прием, на который Эглантайн явился в
панамской форме и был необыкновенно любезно принят своим сувереном. Его
высочество предложил капитану Эглантайну должность адьютанта и чин
полковника, но капитан в это время был несколько стеснен в средствах, а
стоимость патента в военном министерстве была слишком высокой. Тем временем
его высочество покинул Риджент-стрит и вернулся, как утверждали некоторые, в
Панаму, другие говорили, что он отправился в свой родной город Корк, иные же
утверждали, что он удалился на покой в Ламбет, во всяком случае, он на
некоторое время исчез, и производство капитана Эглантайна не состоялось.
Эглантайн стеснялся упоминать о своих военных и орденских званиях мистеру
Мосрозу, когда этот джентльмен стал его компаньоном; он ничего ему не
рассказывал, пока одно чрезвычайно печальное обстоятельство не раскрыло его
тайны.
В тот самый день, когда Уокер был арестован по иску, предъявленному ему
Бароски, в газете появилось сообщение о том, что его высочество принц
Панамский посажен в тюрьму ввиду неуплаты трактирщику с Ратклиф-Хайуэй за
спиртные напитки. При разбирательстве дела судья, к которому трактирщик
обратился с жалобой, отпустил немало язвительных острот. Он высказал
предположение, что его высочество способен пить, как лебедь о двух шеях, и
поинтересовался, не "привез ли он из Панамы прекрасных дикарок и т. п. А
когда трактирщик Бонифаций извлек зеленую с желтым ленту и огромную звезду
Замка и Сокола, которыми его высочество собирался пожаловать его вместо
уплаты по счету, все присутствовавшие на суде, говорилось в газете,
разразились неудержимым хохотом.
Когда Эглантайн с обливающимся кровью сердцем читал это сообщение, в
лавку, после ежедневной прогулки в Сити, вошел Мосроз.
- Ну-с, Эглантайн, слышали новость?
- О его высочестве?
- О вашем приятеле Уокере; его посадили в тюрьму за неуплату двухсот
фунтов.
После этого Эглантайн уже не мог сдерживаться: он рассказал, как его
уговорили купить на триста фунтов панамских акций в счет векселей на имя
Уокера, и клял свою звезду за совершенную глупость.
- Что ж, вы можете написать еще один вексель, - успокоил его младший
компаньон, - поклянитесь, что он должен вам сто пятьдесят фунтов, и мы
сегодня же вечером предъявим ему иск.
Так капитану Уокеру был предъявлен второй иск.
- Похоже, что не сегодня-завтра к вам явится его жена, - сказал Мосроз.
- Эти господа всегда посылают своих жен. Надеюсь, вы сами знаете, как вам
себя с ней вести.
- Она нужна мне как прошлогодний снег, уж я смешаю ее с грязью, -
грозился Эглантайн. - Хотел бы я посмотреть, как она осмелится заявиться
сюда после всего, что она со мной сделала; пусть только попробует, вы
увидите, как я ее встречу.
Достойный парфюмер и в самом деле твердо вознамерился проявить
необычайное жестокосердие по отношению к своей прежней пассии, и ночью, лежа
в постели, мысленно воображал предстоящую сцену. Увидеть перед собой на
коленях гордую Морджиану - это будет великолепное зрелище! Я укажу ей на
дверь и скажу: это вы, сударыня, сделали меня бессердечным, не вспоминайте
же о прошлом, о том далеком прошлом, когда я думал, что мое сердце
разобьется, но оно не разбилось, сердца сделаны из прочного материала. Я был
готов умереть, но этого но случилось, я пережил свое горе, и вот теперь -
женщина, которую я презираю, у моих ног, ха-ха-ха! У моих ног!
Среди этих мечтаний Эглантайн заснул, но, по-видимому, мысль снова
увидеть Морджиану порядком взволновала его, иначе почему бы ему было так уж
готовиться к роли непреклонного героя? Он спал беспокойно, ему снилась
Морджиана в самых разнообразных положениях: то он делал ей прическу, то ехал
с ней верхом в Ричмонд; то ему снилось, что лошадь превращается в дракона, а
Морджиана - в Булей, и он хватает его за горло и душит, а дракон в это время
трубит в рожок. Утром Мосроз отправился по делам в Сити; Эглантайн же читал
"Морнинг пост", и можете себе представить, как забилось его сердце, когда
владычица его грез предстала перед ним наяву.
Многие дамы, покупающие в лавке Эглантайна щеточки для массажа лица, не
пожалели бы десяти гиней за румянец, который разлился по лицу парфюмера,
когда он увидел Морджиану. Сердце его отчаянно колотилось, он чуть не
задыхался в своем корсете, и хоть и был вполне готов к этой встрече, теперь,
когда она состоялась, мужество изменило ему. Несколько минут оба молчали.
- Вы знаете, зачем я пришла? - вымолвила наконец Морджиана, откинув с
лица вуаль.
- Я... то, есть да, это очень печально, мэм, - пробормотал Эглантайн,
взглянув на ее бледное лицо, и в смущении отвернулся. - Прошу вас обратиться
к моим поверенным Бланту, Хойну и Шарпсу, мэм, - поправился он тут же.
- От вас я этого не ожидала, мистер Эглантайн, - проговорила дама и
всхлипнула.
- А я не ожидал увидеть вас после всего того, что произошло, мэм. Я
полагал, что миссис Уокер слишком знатная дама, чтобы посетить бедного
Арчибальда Эглантайна (хотя некоторые весьма важные особы и удостаивают его
этой чести). Чем же я могу быть полезен вам, мэм?
- О господи, - вскричала несчастная женщина. - Неужели же у меня не
осталось ни одного друга? Я никогда не думала, что и вы покинете меня,
мистер Арчибальд.
Это "Арчибальд", произнесенное, как в былые времена, явно подействовало