на парфюмера; он вздрогнул и пристально посмотрел на Морджиану.
- Что я могу для вас сделать, мэм? - спросил он наконец.
- Что это за иск вы предъявили мистеру Уокеру, из-за которого его
держат в тюрьме?
- Он пять лет покупал у меня парфюмерные товары. Ни один герцог не
употреблял столько щеток для волос, а уж в одеколоне он, наверное, просто
купался. Он забирал его не меньше, чем какой-нибудь лорд. И он ни разу не
заплатил мне ни шиллинга. Он ранил меня в самое больное место; довольно,
теперь это уже не имеет значения, я всегда говорил, что буду отомщен, так
оно и случилось.
Парфюмера снова охватила ярость, он вытер платком жирное лицо и
необыкновенно решительно взглянул на миссис Уокер.
- Кому же вы отомстили, Арчибальд... мистер Эглантайн, - бедной
женщине, причинив ей такое горе! В былые времена вы бы так не поступили.
- А как обошлись со мной в те былые времена вы? Не говорите же мне о
тех временах. Забудьте о них навсегда. Когда-то я думал, что мое сердце
разобьется, но нет, сердца сделаны из прочного материала. Я думал, что умру,
но этого не случилось; я вынес все, и вот теперь женщина, которая меня
отвергла, - у моих ног!
- Ах, Арчибальд! - Это было все, что могла произнести леди; она снова
расплакалась - и, пожалуй, это был самый убедительный довод для парикмахера.
- Да, хорошо вам говорить "Арчибальд". Не называйте меня Арчибальдом,
Морджиана. Подумайте, какое положение вы могли бы занимать, стоило вам
только пожелать. Вот тогда вы вправе были бы называть меня Арчибальдом.
Теперь поздно говорить об этом, - торжественно заключил он. - Но хоть вы и
причинили мне горе, я не в силах видеть женские слезы, скажите, что я могу
для вас сделать?
- Милый, добрый мистер Эглантайн, скажите своим поверенным, чтобы они
приостановили это жестокое преследование. Примите расписку от мистера
Уокера, в которой он признает свой долг. Как только он освободится, он
достанет много денег и все вам заплатит. Не губите его, не губите меня и не
настаивайте сейчас на своих правах. Будьте прежним добрым Эглантайном, каким
вы были раньше.
Эглантайн взял ее руку, которую Морджиана не отняла; он задумался о
прошлом; он знал ее чуть не с самого детства, он сажал ее к себе на колени в
"Отбивной", когда она была еще девочкой, он обожал ее, когда она стала
взрослой девушкой, и вот его сердце смягчилось.
"Как-никак он мне все-таки заплатил, - мысленно убеждал он себя, - хоть
акции и немногого стоят, но, так или иначе, я взял их, и я не могу видеть
женские слезы и попирать ее ногами, когда она в несчастье".
- Морджиана, - громко и радостно обратился он к ней, - перестаньте
плакать и не унывайте, я дам вам расписку, и вашего мужа освободят, я буду
прежним добрым Эглантайном, которым я был когда-то.
- Будете старым добрым ослом, которым вы всегда были, - проревел чей-то
голос, заставивший мистера Эглантайна подскочить. - Вот уж старый, жирный
дурень! Отказываться от денег, которые принадлежат нам по праву, из-за того,
что перед ним расхныкалась женщина, да еще такая женщина! - выходил из себя
мистер Мосроз, - ибо это был он!
- Что значит "такая женщина"? - вскричал его старший компаньон.
- А вот такая. Разве она вас не завлекала? Разве она не проделала такой
же шутки с Бароски? Неужто вы такой простофиля, чтобы отказываться от ста
пятидесяти фунтов из-за того, что ей взбрело в голову явиться к вам и
распустить нюни? Говорю вам, что я этого не допущу, так и знайте, это деньги
не только ваши, но и мои: либо я их получу, либо Уокер будет сидеть под
замком.
При появлении младшего компаньона добрый дух, снизошедший на Эглантайна
и побуждавший его быть мягким и милосердным, поспешно расправил крылышки и в
испуге отлетел прочь.
- Видите ли, миссис Уокер, - проговорил Эглантайн потупясь, - это
деловой вопрос, а всеми делами распоряжается здесь мистер Мосроз, не правда
ли, мистер Мосроз?
- Да уж если бы не я, могу себе представить, как бы у нас шли дела, -
твердо проговорил Мосроз. - Так вот, мэм, я вам изложу свои требования, если
угодно. Я согласен на пятьдесят процентов, и ни фартинга меньше; дайте мне
эту сумму, и вы получите мужа.
- Ах, сэр, Говард заплатит вам через неделю.
- Ну что ж, пускай посидит еще неделю у моего дядюшки Бендиго, ему там
не так уж плохо, - усмехнулся этот Шейлок. - Не пора ли вам, Эглантайн,
отправиться в лавку, - продолжал он, - и заняться делами? Вряд ли миссис
Уокер думает, что вы станете выслушивать ее целый день.
Эглантайн с радостью ухватился за представившуюся возможность; он
выскользнул из комнаты и удалился, правда, не в лавку, а в свои апартаменты,
где он выпил огромный стакан мараскина и в сильнейшем возбуждении и
замешательстве просидел до тех пор, пока Мосроз не сообщил ему, что миссис
Уокер ушла и более его не потревожит. Но хотя после этого он выпил еще
несколько стаканов мараскина и отправился вечером в театр, а после этого - в
погребок, но ни вино, ни спектакль, ни развеселые комические песенки в
погребке не могли заглушить воспоминаний о прошлом и о бледном, заплаканном
лице миссис Уокер, которое не выходило у него из головы.
Морджиана, еле держась на ногах, вышла из лавки и почти не слышала
мистера Мосроза, говорившего ей, что он согласен на сорок процентов; Мосроз
поспешил заняться делом и проклинал себя за дурацкое мягкосердечие, которое
чуть было не стоило ему десяти процентов его кровных денег.
Морджиана, как я уже сказал, шатаясь, вышла из лавки и пошла по
Кондит-стрит, а слезы так и катились градом из ее глаз. Она почувствовала
страшную слабость, ведь за все утро она выпила только стакан воды, который
ей дали в кондитерской на Стрэнде; чтобы не упасть, она уцепилась за ограду
дома как раз в тот момент, когда джентльмен с желтым узлом под мышкой
выходил из двери.
- Господи боже ты мой, миссис Уокер, - воскликнул джентльмен.
Это был не кто иной, как мистер Булей, направлявшийся к клиенту для
примерки сюртука.
- Вы больны? Что случилось? Войдите же, ради бога. - И прежде чем
Морджиана успела хоть что-нибудь ответить, он продел ее руку под свою, ввел
в лавку, усадил в задней комнате и налил ей вина с водой.
Едва придя в себя, бедняжка, как могла, прерывая рассказ рыданиями,
поведала свою историю. Мистер Эглантайн арестовал мистера Уокера. Она
пыталась добиться от него отсрочки, но он отказал.
- Подлый, жестокосердый трус, и как он только мог хоть в чем-нибудь ей
отказать! - выслушав Морджиану, вскричал преданный мистер Булей. - Дорогая
моя, у меня нет причин любить вашего мужа, и я слишком много о нем знаю,
чтобы его уважать, но я люблю и уважаю вас, и ради вас я не пожалею
последнего шиллинга.
Вместо ответа Морджиана взяла его за руку и расплакалась пуще прежнего.
Она объяснила ему, что через неделю у мистера Уокера будет очень много
денег, что он самый прекрасный на свете муж, и она не сомневается, что
мистер Булей будет о нем лучшего мнения, когда узнает его, что он должен
мистеру Эглантайну сто пятьдесят фунтов, но что мистер Мосроз согласен на
сорок процентов, если мистер Вулси понимает, что это значит.
- Я не пожалею и тысячи фунтов, - прервал ее, вскакивая, мистер Вулси,
- подождите меня здесь десять минут, пока я вернусь; вот увидите, я все
улажу.
Через десять минут он вернулся, вызвал со стоянки, расположенной против
его дома, кеб (от внимания кучеров не ускользнул удрученный вид миссис
Уокер, о чем они не преминули потолковать между собой), а еще через минуту
они уже катили по- направлению к Кэрситор-стрит.
- Они согласны на двадцать фунтов в счет погашения долга. - С этими
словами он показал письмо мистера Мосроза к мистеру Бендиго, в котором
Бендиго представлялось право отпустить Уокера, если мистер Вулси обязуется
уплатить вышеозначенную сумму.
- Нет смысла оплачивать этот счет, - твердо сказал мистер Уокер, - это
значило бы попросту ограбить вас, мистер Вулси; в отсутствие моей жены мне
предъявили еще семь исков. Теперь уж мне не избежать суда. Но, дорогой мой
сэр, - добавил он шепотом, обращаясь к портному, - долги чести для меня
священны, и если вы будете настолько любезны и одолжите мне двадцать фунтов,
даю вам честное слово, что я немедленно верну их, как только выйду из
тюрьмы.
По-видимому, мистер Вулси отказал ему в этой просьбе, ибо как только
портной вышел, Уокер в невероятном бешенстве накинулся на жену, проклиная ее
за медлительность.
- Почему же ты, черт возьми, не взяла кеб, - заревел он, услышав, что
она шла пешком до Бонд-стрит. - Эти кредиторы явились только полчаса тому
назад, и если бы не ты, я бы уже был на свободе.
- О Говард, разве я не отдала тебе последний шиллинг, - проговорила
Морджиана, пятясь от мужа и снова заливаясь слезами.
- Ну, ничего, ничего, любовь моя, - успокоил ее прелестный муженек,
слегка покраснев, - ты не виновата. Придется, значит, пройти через суд, вот
и все. Я тебя прощаю.
в которой мистер Уокер продолжает оставаться в затруднительном
положении, но покорно переносит выпавшие на его долю невзгоды
Потеряв всякую надежду ускользнуть от своих врагов и считая долгом
мужчины более от них не уклоняться, но встретиться с ними лицом к лицу,
достойный подражания герой решил покинуть роскошные, хотя и несколько тесные
апартаменты, предоставленные ему мистером Бендиго, и претерпеть мученичество
во Флитской тюрьме. И вот в сопровождении вышеупомянутого джентльмена он
переехал в тюрьму ее величества, вручив себя попечению тамошней стражи; он
не обратился за разрешением жить за пределами тюрьмы (что по тем временам
значительно облегчало положение многих должников), ибо прекрасно знал, что
ни одна душа на свете не согласилась бы поручиться за то, что он выплатит те
колоссальные суммы, которые он задолжал и из-за которых подвергся аресту. Не
важно, в каких именно цифрах выражались эти суммы; мы не собираемся
удовлетворять любопытство читателя на этот счет. Во сколько сотен или тысяч
фунтов исчислялся его долг, было известно лишь его кредиторам; он оплатил
первый иск, как было сказано выше, и тем самым выказал намерение оплатить
все векселя до последнего фартинга.
В домике на Коннот-сквер, куда, простившись с мужем, вернулась
Морджиана, ее встретил в дверях мальчик-слуга, изъявивший желание немедленно
получить жалованье; на желтом шелковом диване сидел весьма
непрезентабельного вида человек в очень потрепанном пальто (поставив перед
собой на альбом кружку пива, дабы не испортить столик розового дерева). Этот
непрезентабельного вида человек заявил, что пришел за мебелью, которая
подлежала изъятию в счет одного из неоплаченных исков. Другой джентльмен,
столь же мало презентабельный, сидел в столовой, читая газету, и пил джин;
он представился миссис Уокер как судебный исполнитель еще по одному иску и
тоже собирался изымать какое-то имущество.
- На кухне сидит еще один, - предупредил мальчик-слуга, - он описывает
мебель и грозится посадить вас в тюрьму за то, что вы стащили и потихоньку
заложили посуду.
- Сэр, - проговорил мистер Вулси (ибо этот достойный джентльмен
проводил Морджиану домой), - сэр, - сказал он, потрясая своей палкой перед
молодым слугой, - если вы позволите себе еще хоть одно оскорбительное
замечание, я сорву все пуговицы с вашей куртки. (Так как вышеупомянутых
украшений на куртке было не менее четырехсот штук, слуга умолк.) Для
Морджиа-ны было великим счастьем, что ее сопровождал честный и преданный
портной. Этот добрый малый целый час терпеливо дожидался ее в приемной
комнате долговой тюрьмы, предвидя, что по дороге домой Морджиане потребуется
защитник; и читатель еще более оценит его доброту, когда мы скажем, что,
пока он сидел в приемной комнате, он подвергался насмешкам, - да что там
насмешкам! - форменным оскорблениям со стороны некоего корнета Фипкина из
голубой гвардии, посаженного в тюрьму по иску, предъявленному ему "Линей,
Булей и Кo", - ибо сей корнет как раз завтракал в то время, как его
настойчивый кредитор входил в приемную. Корнет (восемнадцатилетний богатырь
ростом в пять футов и три дюйма в сапогах, задолжавший пятнадцать тысяч
фунтов) был страшно зол на этого упрямого кредитора, и заявил ему, что, если
бы не тюремные решетки, он вышвырнул бы его в окно; затем он вознамерился
свернуть портному шею, но Вулси выставил вперед правую ногу и привел в
боевую готовность кулаки. "А ну, попробуй!" - сказал он молодому офицеру,
после чего корнет обозвал портного грубияном и вернулся к прерванному
завтраку.
Когда судебные исполнители завладели домом мистера Уокера, миссис Уокер
вынуждена была искать прибежища у своей матери по соседству с
"Седлерс-Уэлзом", а сам капитан обосновался со всеми удобствами во Флите. У
него были с собой кое-какие деньги, которые позволили ему устроиться там
вполне роскошно. Он был окружен лучшим тамошним обществом, состоявшим из
нескольких выдающихся в своем роде молодых джентльменов самого благородного
происхождения. По утрам капитан садился за карты и курил сигары, а по
вечерам - курил сигары и вкушал обед. После отменного обеда - снова садился
за карты, и так как он был опытным игроком и чуть ли не двадцатью годами
старше большинства своих приятелей, он почти неизменно выигрывал; получи он
в самом деле чистоганом все выигранные деньги, он смог бы выйти из тюрьмы и
сполна расплатиться со всеми своими кредиторами, в том случае, конечно, если
бы он этого пожелал. Какой смысл, однако, слишком подробно заниматься такими
подсчетами, когда молодой Фипкин заплатил ему на самом деле только сорок
фунтов из семисот, вручив на остальную сумму несколько векселей; Элджернон
Дьюсэйс не только не заплатил ему проигранных трехсот двадцати фунтов, но
еще занял у него же семь шиллингов и шесть пенсов, кои и остался должен ему
по сей день; а лорд Дублкитс, проиграв капитану девятнадцать тысяч фунтов в
орлянку, отказался платить вовсе, ссылаясь на свое несовершеннолетие и на
то, что играл в нетрезвом состоянии. Может быть, читатель помнит заметку,
обошедшую все газеты, под названием "Дуэль во Флите": "Вчера утром (во
внутреннем дворе позади водокачки) лорд Д-бл-ктс и капитан Г-в-рд У-р (судя
по всему: близкий родственник его светлости герцога Н-р-фл-ка) сошлись на
поединке и обменялись двумя выстрелами. Секундантом этих молодых благородных
отпрысков был майор Грош (у которого, кстати сказать, в данный момент нет ни
гроша за душой) и капитан Пэм, оба из драгун. Говорят, что причиной ссоры
послужила карточная игра, во время которой, как нам стало известно,
доблестный капитан довольно грубо обошелся с носом благородного лорда".
Услышав эту новость в "Сэдлерс-Уэлзе", Морджиана чуть не лишилась от ужаса
чувств; она тут же бросилась во Флитскую тюрьму и с обычной горячностью,
проливая, как всегда, потоки слез, прижала к груди своего супруга и
повелителя, к вящему неудовольствию этого джентльмена, находившегося как раз
в это время в обществе Пэма и Гроша и не особенно мечтавшего о том, чтобы
его хорошенькая жена слишком часто появлялась в ограде столь малопочтенного
заведения, как Флитская тюрьма. Он еще не настолько утратил стыд, чтобы
позволить ей поселиться с ним вместе в тюрьме, несмотря на ее неоднократные
просьбы.
- Достаточно того, - с мрачным видом говорил он, возводя глаза к небу,
- что приходится страдать мне, хотя всему виной твое легкомыслие. Но
довольно об этом! Я не хочу упрекать тебя за вину, в которой, я уверен, ты
сама теперь раскаиваешься, но видеть тебя среди всей этой мерзости и нищеты
в столь неприглядном месте было бы выше моих сил. Оставайся дома с матерью и
предоставь мне влачить здесь жалкое существование в одиночестве. Вот только,
если можно, любовь моя, принеси мне еще того светлого шерри. Мне хочется
хоть чем-нибудь скрасить это одиночество, и, кроме того, от вина у меня не
так болит грудь. А когда будешь в следующий раз печь для меня кулебяку с
телятиной, положи в нее побольше перца и яиц. Я не в состоянии есть ужасное
варево, которым нас здесь кормят.
Уокеру во что бы то ни стало хотелось (не могу, право, объяснить
почему, но только желание это разделяют очень многие в нашем странном мире)
уверить свою жену, что он испытывает невероятные душевные и телесные муки; и
эта простая душа с полным доверием, захлебываясь от слез, выслушивала его
жалобы; затем, приходя домой, она рассказывала миссис Крамп, как ее
драгоценный Говард тает на глазах, как он разорился из-за нее и с какой
ангельской кротостью он переносит свое заточение. В самом деле, он так легко
и покорно переносил свое заточение, что никому и в голову не могло бы
прийти, что он несчастлив. Его не тревожили назойливые кредиторы, - он с
утра и до ночи принадлежал самому себе, кормили его хорошо, его окружало
веселое общество, кошелек его никогда не пустовал, и никакие заботы его не
тяготили.
Миссис Крамп и мистер Вулси относились, быть может, с некоторым
недоверием к рассказам Морджианы о бедственном положении ее мужа. Мистер
Вулси был теперь ежедневным посетителем "Сэдлерс-Уэлза". Его любовь к
Морджиане сменилась теплой великодушной отеческой привязанностью; вино, что
так благотворно действовало на слабую грудь мистера Уокера, поступало из
погребка этого доброго малого; и он пытался тысячью других всевозможных
способов порадовать Морджиану.
Она и в самом деле была несказанно рада, когда, вернувшись однажды из
Флита, увидела в гостиной миссис Крамп свое любимое большое фортепьяно и все
свои ноты, которые добрый портной купил с аукциона при распродаже имущества
Уокера. Морджиана была так растрогана, что, когда вечером мистер Вулси
пришел, как обычно, к чаю, она расцеловала его (мне ничуть не стыдно
признаться в этом), немало напугав этим мистера Вулси и вогнав его в краску.
Она села за фортепьяно и спела ему в этот вечер все его любимые песни,
старинные песни, а не какие-нибудь итальянские арии. Подмор, ее старый
учитель музыки, присутствовавший при этом, пришел в восторг от ее пения и
был поражен успехами Морджианы. А когда маленькое общество расходилось по
домам, он взял мистера Вулси за руку.
- Позвольте мне сказать вам, сэр, что вы славный малый, - проговорил
он.
- Что верно, то верно, - подтвердил первый трагик "Уэлза" Кантерфилд. -
Мужчина, чьи кошелек и сердце всегда открыты для обездоленной женщины,
делает честь человеческой природе.
- Ах, что вы, сэр, какие пустяки! - запротестовал портной, но, клянусь
честью, слова мистера Кантерфилда были совершенно справедливы. Я бы рад был
сказать то же самое о прежнем сопернике портного мистере Эглантайне, также
присутствовавшем на аукционе, но, увы, парфюмер испытывал лишь жестокое
удовлетворение от сознания, что Уокер разорился. Он купил желтый атласный
диван, упоминавшийся выше, и водворил его в свою, как он выражался,
"гостиную", которую он украшает и поныне, храня следы многих хорошо
вспрыснутых сделок. Вулси торговался с Бароски из-за фортепьяно, пока цена
инструмента не поднялась чуть ли не до его настоящей стоимости, после чего
учитель музыки отступил; а когда Бароски позволил себе пошутить над
разорением Уокера, портной строго оборвал его:
- А вы-то, черт возьми, чего потешаетесь? Ведь это ваших рук дело, и
разве вы не получили по своему иску все до последнего шиллинга?
- Мистер Булей всегда был гробиан, - заметил на это Бароски,
повернувшись к мисс Ларкинс и применив к портному то же слово, что и корнет
Фипкин, только в несколько ином произношении.
Итак, мистер Вулси оказался грубияном: я же, со своей стороны, смею
заверить, что, несмотря на всю его неотесанность, отношусь к мистеру Вулси с
несравненно большим уважением, чем к любому благородному джентльмену из тех,
что появлялись на страницах этой повести.
После того, как мы назвали имена мистера Кантерфилда и мистера Подмора,
нетрудно догадаться, что Морджиана снова оказалась в излюбленном театральном
кругу вдовы Крамп, и так оно на самом деле и было. Маленькие комнаты вдовы
сплошь были увешаны портретами, упоминавшимися в начале нашей истории и
украшавшими некогда распивочную "Сапожной Щетки"; несколько раз в неделю она
принимала своих друзей из "Уэлза", скромно потчуя их чаем и сдобными
булочками, купленными на свои скудные средства. Морджиана жила и распевала
среди этих людей с не меньшим удовольствием, чем среди представителей
полусвета, составлявших общество ее мужа, и, хотя она не решалась признаться
в этом даже самой себе, была куда счастливее, чем все последнее время.
Миссис Уокер и теперь еще оставалась для друзей своей матери знатной дамой.
Уокер, директор трех компаний и владелец прекрасного экипажа, запряженного
парой, даже после своего разорения казался этим простым людям могущественной
персоной, и если им случалось упоминать о нем, они с необыкновенной
торжественностью говорили о капитане так, словно он отдыхал где-то в
деревне, и выражали надежду, что миссис Уокер получает от него добрые вести.
Все они, конечно, знали, что он сидит во Флитской тюрьме, но разве и в
тюрьме он не дрался на дуэли с виконтом? Монморенси (из театральной труппы
Норфолка) тоже сидел во Флите, и когда Кантерфилд пришел навестить бедного
Монти, тот указал своему другу, первому трагику, на Уокера, говоря, что
капитан во время игры хлопнул по спине ракеткой лорда Джорджа Теннисона, - и
это событие немедленно стало известно всей труппе.
- Однажды, - рассказывал Монморенси, - они попросили меня спеть куплеты
и прочитать монолог, потом мы пили шампанское и ели салат из омаров, - это
такие "нобы"! - добавил актер. - Там были Биллингсгет и Воксхолл и просидели
в каталажке до восьми часов вечера.
Когда этот рассказ был передан матерью Морджиане, она выразила надежду,
что ее дорогой Говард хоть немного развлекся в этот вечер, и преисполнилась
благодарности за то, что он хоть ненадолго забыл о своих горестях. Но как бы
то ни было, после этого она уже не стыдилась того, что могла быть счастлива,
не упрекая себя и не испытывая угрызений совести, и радостное состояние духа
более не покидало ее. Мне и в самом деле кажется (увы, мы сознаем это
почему-то, только когда все уже в прошлом), мне кажется, повторяю, что это
время было самым счастливым в жизни Морджианы. У нее не было никаких забот,
если не считать приятной обязанности навещать время от времени мужа, ее
легкий, веселый характер позволял ей не задумываться о завтрашнем дне, и к
тому же ее переполняла радостная надежда по поводу одного предстоящего
весьма замечательного события, о котором я не стану подробно
распространяться и скажу только, что доктор Морджианы мистер Скуилс
советовал ей не переутомлять себя пением и что вдова Крамп шила бесчисленные
маленькие чепчики и крошечные батистовые рубашечки, изготовлением которых
спокон веку занимаются счастливые бабушки. Надеюсь, я сумел намекнуть на
событие, которое должно было произойти в семействе Уокера, в столь
деликатной форме, что сама мисс Прим не могла бы сделать лучше. Мать миссис
Уокер готовилась стать бабушкой. Вот верно найденное выражение! Не
сомневаюсь, что "Морнинг пост", упрекающая нашу повесть в грубости, тут уж
не сможет ни к чему придраться. Уверен, что и в придворном календаре не
нашли бы более деликатного выражения для столь интимного обстоятельства.
Итак, маленький внук миссис Крамп появился на свет к несказанному,
должен добавить, неудовольствию своего отца, который, увидав младенца,
принесенного к нему во Флитскую тюрьму, резким движением запихнул его
обратно в конвертик, откуда он был извлечен ревностным тюремным сторожем.
Почему сторожем? - спросите вы. А потому, что Уокер поссорился с одним из
них, и негодяй был твердо уверен, что в свертке, переданном миссис Крамп
зятю, спрятано бренди!
- Чурбан! - негодовала эта леди. - И отец такой же чурбан, - добавила
она, - он обратил на меня не больше внимания, чем на какую-то судомойку, а
на Булей - нашего милого, драгоценного херувимчика, смотрел, как на баранью
ножку!
Миссис Крамп была тещей, да простится же ей ненависть к мужу дочери.
Булей, которого только что сравнивали с бараньей ножкой и одновременно
с херувимчиком, был совсем не знаменитый компаньон фирмы "Линей, Булей и
Кo", а младенец, которого окрестили Говардом Булей Уокером, с полного
согласия его отца, признававшего портного "чертовски славным малым" и
чувствовавшего себя действительно обязанным ему и за херес, и за одолженный
для тюрьмы сюртук, и за доброту, проявляемую портным к Морджиане. Портной
всей душой полюбил мальчика, он провожал мать до церкви, а младенца - до
купели и послал в подарок своему маленькому крестнику два ярда тончайшего
белого кашемира на пелеринку, - из того же самого куска в его мастерской
были сшиты невыразимые для одного герцога.
Мебель покупалась и продавалась, уроки музыки давались, дамы
разрешались от бремени, детей крестили, другими словами, - время шло, а
капитан все еще сидел в тюрьме! Не странно ли, что он до сих пор должен был
томиться в обнесенных частоколом стенах по соседству с Флитским рынком,
вместо того чтобы вернуться к бурной светской жизни, украшением которой он
некогда был? Дело в том, что его вызывали в суд для рассмотрения дела о его
банкротстве, и член королевской парламентской комиссии с необычайной
жестокостью, никак не допустимой по отношению к ближнему, находящемуся в
- Что я могу для вас сделать, мэм? - спросил он наконец.
- Что это за иск вы предъявили мистеру Уокеру, из-за которого его
держат в тюрьме?
- Он пять лет покупал у меня парфюмерные товары. Ни один герцог не
употреблял столько щеток для волос, а уж в одеколоне он, наверное, просто
купался. Он забирал его не меньше, чем какой-нибудь лорд. И он ни разу не
заплатил мне ни шиллинга. Он ранил меня в самое больное место; довольно,
теперь это уже не имеет значения, я всегда говорил, что буду отомщен, так
оно и случилось.
Парфюмера снова охватила ярость, он вытер платком жирное лицо и
необыкновенно решительно взглянул на миссис Уокер.
- Кому же вы отомстили, Арчибальд... мистер Эглантайн, - бедной
женщине, причинив ей такое горе! В былые времена вы бы так не поступили.
- А как обошлись со мной в те былые времена вы? Не говорите же мне о
тех временах. Забудьте о них навсегда. Когда-то я думал, что мое сердце
разобьется, но нет, сердца сделаны из прочного материала. Я думал, что умру,
но этого не случилось; я вынес все, и вот теперь женщина, которая меня
отвергла, - у моих ног!
- Ах, Арчибальд! - Это было все, что могла произнести леди; она снова
расплакалась - и, пожалуй, это был самый убедительный довод для парикмахера.
- Да, хорошо вам говорить "Арчибальд". Не называйте меня Арчибальдом,
Морджиана. Подумайте, какое положение вы могли бы занимать, стоило вам
только пожелать. Вот тогда вы вправе были бы называть меня Арчибальдом.
Теперь поздно говорить об этом, - торжественно заключил он. - Но хоть вы и
причинили мне горе, я не в силах видеть женские слезы, скажите, что я могу
для вас сделать?
- Милый, добрый мистер Эглантайн, скажите своим поверенным, чтобы они
приостановили это жестокое преследование. Примите расписку от мистера
Уокера, в которой он признает свой долг. Как только он освободится, он
достанет много денег и все вам заплатит. Не губите его, не губите меня и не
настаивайте сейчас на своих правах. Будьте прежним добрым Эглантайном, каким
вы были раньше.
Эглантайн взял ее руку, которую Морджиана не отняла; он задумался о
прошлом; он знал ее чуть не с самого детства, он сажал ее к себе на колени в
"Отбивной", когда она была еще девочкой, он обожал ее, когда она стала
взрослой девушкой, и вот его сердце смягчилось.
"Как-никак он мне все-таки заплатил, - мысленно убеждал он себя, - хоть
акции и немногого стоят, но, так или иначе, я взял их, и я не могу видеть
женские слезы и попирать ее ногами, когда она в несчастье".
- Морджиана, - громко и радостно обратился он к ней, - перестаньте
плакать и не унывайте, я дам вам расписку, и вашего мужа освободят, я буду
прежним добрым Эглантайном, которым я был когда-то.
- Будете старым добрым ослом, которым вы всегда были, - проревел чей-то
голос, заставивший мистера Эглантайна подскочить. - Вот уж старый, жирный
дурень! Отказываться от денег, которые принадлежат нам по праву, из-за того,
что перед ним расхныкалась женщина, да еще такая женщина! - выходил из себя
мистер Мосроз, - ибо это был он!
- Что значит "такая женщина"? - вскричал его старший компаньон.
- А вот такая. Разве она вас не завлекала? Разве она не проделала такой
же шутки с Бароски? Неужто вы такой простофиля, чтобы отказываться от ста
пятидесяти фунтов из-за того, что ей взбрело в голову явиться к вам и
распустить нюни? Говорю вам, что я этого не допущу, так и знайте, это деньги
не только ваши, но и мои: либо я их получу, либо Уокер будет сидеть под
замком.
При появлении младшего компаньона добрый дух, снизошедший на Эглантайна
и побуждавший его быть мягким и милосердным, поспешно расправил крылышки и в
испуге отлетел прочь.
- Видите ли, миссис Уокер, - проговорил Эглантайн потупясь, - это
деловой вопрос, а всеми делами распоряжается здесь мистер Мосроз, не правда
ли, мистер Мосроз?
- Да уж если бы не я, могу себе представить, как бы у нас шли дела, -
твердо проговорил Мосроз. - Так вот, мэм, я вам изложу свои требования, если
угодно. Я согласен на пятьдесят процентов, и ни фартинга меньше; дайте мне
эту сумму, и вы получите мужа.
- Ах, сэр, Говард заплатит вам через неделю.
- Ну что ж, пускай посидит еще неделю у моего дядюшки Бендиго, ему там
не так уж плохо, - усмехнулся этот Шейлок. - Не пора ли вам, Эглантайн,
отправиться в лавку, - продолжал он, - и заняться делами? Вряд ли миссис
Уокер думает, что вы станете выслушивать ее целый день.
Эглантайн с радостью ухватился за представившуюся возможность; он
выскользнул из комнаты и удалился, правда, не в лавку, а в свои апартаменты,
где он выпил огромный стакан мараскина и в сильнейшем возбуждении и
замешательстве просидел до тех пор, пока Мосроз не сообщил ему, что миссис
Уокер ушла и более его не потревожит. Но хотя после этого он выпил еще
несколько стаканов мараскина и отправился вечером в театр, а после этого - в
погребок, но ни вино, ни спектакль, ни развеселые комические песенки в
погребке не могли заглушить воспоминаний о прошлом и о бледном, заплаканном
лице миссис Уокер, которое не выходило у него из головы.
Морджиана, еле держась на ногах, вышла из лавки и почти не слышала
мистера Мосроза, говорившего ей, что он согласен на сорок процентов; Мосроз
поспешил заняться делом и проклинал себя за дурацкое мягкосердечие, которое
чуть было не стоило ему десяти процентов его кровных денег.
Морджиана, как я уже сказал, шатаясь, вышла из лавки и пошла по
Кондит-стрит, а слезы так и катились градом из ее глаз. Она почувствовала
страшную слабость, ведь за все утро она выпила только стакан воды, который
ей дали в кондитерской на Стрэнде; чтобы не упасть, она уцепилась за ограду
дома как раз в тот момент, когда джентльмен с желтым узлом под мышкой
выходил из двери.
- Господи боже ты мой, миссис Уокер, - воскликнул джентльмен.
Это был не кто иной, как мистер Булей, направлявшийся к клиенту для
примерки сюртука.
- Вы больны? Что случилось? Войдите же, ради бога. - И прежде чем
Морджиана успела хоть что-нибудь ответить, он продел ее руку под свою, ввел
в лавку, усадил в задней комнате и налил ей вина с водой.
Едва придя в себя, бедняжка, как могла, прерывая рассказ рыданиями,
поведала свою историю. Мистер Эглантайн арестовал мистера Уокера. Она
пыталась добиться от него отсрочки, но он отказал.
- Подлый, жестокосердый трус, и как он только мог хоть в чем-нибудь ей
отказать! - выслушав Морджиану, вскричал преданный мистер Булей. - Дорогая
моя, у меня нет причин любить вашего мужа, и я слишком много о нем знаю,
чтобы его уважать, но я люблю и уважаю вас, и ради вас я не пожалею
последнего шиллинга.
Вместо ответа Морджиана взяла его за руку и расплакалась пуще прежнего.
Она объяснила ему, что через неделю у мистера Уокера будет очень много
денег, что он самый прекрасный на свете муж, и она не сомневается, что
мистер Булей будет о нем лучшего мнения, когда узнает его, что он должен
мистеру Эглантайну сто пятьдесят фунтов, но что мистер Мосроз согласен на
сорок процентов, если мистер Вулси понимает, что это значит.
- Я не пожалею и тысячи фунтов, - прервал ее, вскакивая, мистер Вулси,
- подождите меня здесь десять минут, пока я вернусь; вот увидите, я все
улажу.
Через десять минут он вернулся, вызвал со стоянки, расположенной против
его дома, кеб (от внимания кучеров не ускользнул удрученный вид миссис
Уокер, о чем они не преминули потолковать между собой), а еще через минуту
они уже катили по- направлению к Кэрситор-стрит.
- Они согласны на двадцать фунтов в счет погашения долга. - С этими
словами он показал письмо мистера Мосроза к мистеру Бендиго, в котором
Бендиго представлялось право отпустить Уокера, если мистер Вулси обязуется
уплатить вышеозначенную сумму.
- Нет смысла оплачивать этот счет, - твердо сказал мистер Уокер, - это
значило бы попросту ограбить вас, мистер Вулси; в отсутствие моей жены мне
предъявили еще семь исков. Теперь уж мне не избежать суда. Но, дорогой мой
сэр, - добавил он шепотом, обращаясь к портному, - долги чести для меня
священны, и если вы будете настолько любезны и одолжите мне двадцать фунтов,
даю вам честное слово, что я немедленно верну их, как только выйду из
тюрьмы.
По-видимому, мистер Вулси отказал ему в этой просьбе, ибо как только
портной вышел, Уокер в невероятном бешенстве накинулся на жену, проклиная ее
за медлительность.
- Почему же ты, черт возьми, не взяла кеб, - заревел он, услышав, что
она шла пешком до Бонд-стрит. - Эти кредиторы явились только полчаса тому
назад, и если бы не ты, я бы уже был на свободе.
- О Говард, разве я не отдала тебе последний шиллинг, - проговорила
Морджиана, пятясь от мужа и снова заливаясь слезами.
- Ну, ничего, ничего, любовь моя, - успокоил ее прелестный муженек,
слегка покраснев, - ты не виновата. Придется, значит, пройти через суд, вот
и все. Я тебя прощаю.
в которой мистер Уокер продолжает оставаться в затруднительном
положении, но покорно переносит выпавшие на его долю невзгоды
Потеряв всякую надежду ускользнуть от своих врагов и считая долгом
мужчины более от них не уклоняться, но встретиться с ними лицом к лицу,
достойный подражания герой решил покинуть роскошные, хотя и несколько тесные
апартаменты, предоставленные ему мистером Бендиго, и претерпеть мученичество
во Флитской тюрьме. И вот в сопровождении вышеупомянутого джентльмена он
переехал в тюрьму ее величества, вручив себя попечению тамошней стражи; он
не обратился за разрешением жить за пределами тюрьмы (что по тем временам
значительно облегчало положение многих должников), ибо прекрасно знал, что
ни одна душа на свете не согласилась бы поручиться за то, что он выплатит те
колоссальные суммы, которые он задолжал и из-за которых подвергся аресту. Не
важно, в каких именно цифрах выражались эти суммы; мы не собираемся
удовлетворять любопытство читателя на этот счет. Во сколько сотен или тысяч
фунтов исчислялся его долг, было известно лишь его кредиторам; он оплатил
первый иск, как было сказано выше, и тем самым выказал намерение оплатить
все векселя до последнего фартинга.
В домике на Коннот-сквер, куда, простившись с мужем, вернулась
Морджиана, ее встретил в дверях мальчик-слуга, изъявивший желание немедленно
получить жалованье; на желтом шелковом диване сидел весьма
непрезентабельного вида человек в очень потрепанном пальто (поставив перед
собой на альбом кружку пива, дабы не испортить столик розового дерева). Этот
непрезентабельного вида человек заявил, что пришел за мебелью, которая
подлежала изъятию в счет одного из неоплаченных исков. Другой джентльмен,
столь же мало презентабельный, сидел в столовой, читая газету, и пил джин;
он представился миссис Уокер как судебный исполнитель еще по одному иску и
тоже собирался изымать какое-то имущество.
- На кухне сидит еще один, - предупредил мальчик-слуга, - он описывает
мебель и грозится посадить вас в тюрьму за то, что вы стащили и потихоньку
заложили посуду.
- Сэр, - проговорил мистер Вулси (ибо этот достойный джентльмен
проводил Морджиану домой), - сэр, - сказал он, потрясая своей палкой перед
молодым слугой, - если вы позволите себе еще хоть одно оскорбительное
замечание, я сорву все пуговицы с вашей куртки. (Так как вышеупомянутых
украшений на куртке было не менее четырехсот штук, слуга умолк.) Для
Морджиа-ны было великим счастьем, что ее сопровождал честный и преданный
портной. Этот добрый малый целый час терпеливо дожидался ее в приемной
комнате долговой тюрьмы, предвидя, что по дороге домой Морджиане потребуется
защитник; и читатель еще более оценит его доброту, когда мы скажем, что,
пока он сидел в приемной комнате, он подвергался насмешкам, - да что там
насмешкам! - форменным оскорблениям со стороны некоего корнета Фипкина из
голубой гвардии, посаженного в тюрьму по иску, предъявленному ему "Линей,
Булей и Кo", - ибо сей корнет как раз завтракал в то время, как его
настойчивый кредитор входил в приемную. Корнет (восемнадцатилетний богатырь
ростом в пять футов и три дюйма в сапогах, задолжавший пятнадцать тысяч
фунтов) был страшно зол на этого упрямого кредитора, и заявил ему, что, если
бы не тюремные решетки, он вышвырнул бы его в окно; затем он вознамерился
свернуть портному шею, но Вулси выставил вперед правую ногу и привел в
боевую готовность кулаки. "А ну, попробуй!" - сказал он молодому офицеру,
после чего корнет обозвал портного грубияном и вернулся к прерванному
завтраку.
Когда судебные исполнители завладели домом мистера Уокера, миссис Уокер
вынуждена была искать прибежища у своей матери по соседству с
"Седлерс-Уэлзом", а сам капитан обосновался со всеми удобствами во Флите. У
него были с собой кое-какие деньги, которые позволили ему устроиться там
вполне роскошно. Он был окружен лучшим тамошним обществом, состоявшим из
нескольких выдающихся в своем роде молодых джентльменов самого благородного
происхождения. По утрам капитан садился за карты и курил сигары, а по
вечерам - курил сигары и вкушал обед. После отменного обеда - снова садился
за карты, и так как он был опытным игроком и чуть ли не двадцатью годами
старше большинства своих приятелей, он почти неизменно выигрывал; получи он
в самом деле чистоганом все выигранные деньги, он смог бы выйти из тюрьмы и
сполна расплатиться со всеми своими кредиторами, в том случае, конечно, если
бы он этого пожелал. Какой смысл, однако, слишком подробно заниматься такими
подсчетами, когда молодой Фипкин заплатил ему на самом деле только сорок
фунтов из семисот, вручив на остальную сумму несколько векселей; Элджернон
Дьюсэйс не только не заплатил ему проигранных трехсот двадцати фунтов, но
еще занял у него же семь шиллингов и шесть пенсов, кои и остался должен ему
по сей день; а лорд Дублкитс, проиграв капитану девятнадцать тысяч фунтов в
орлянку, отказался платить вовсе, ссылаясь на свое несовершеннолетие и на
то, что играл в нетрезвом состоянии. Может быть, читатель помнит заметку,
обошедшую все газеты, под названием "Дуэль во Флите": "Вчера утром (во
внутреннем дворе позади водокачки) лорд Д-бл-ктс и капитан Г-в-рд У-р (судя
по всему: близкий родственник его светлости герцога Н-р-фл-ка) сошлись на
поединке и обменялись двумя выстрелами. Секундантом этих молодых благородных
отпрысков был майор Грош (у которого, кстати сказать, в данный момент нет ни
гроша за душой) и капитан Пэм, оба из драгун. Говорят, что причиной ссоры
послужила карточная игра, во время которой, как нам стало известно,
доблестный капитан довольно грубо обошелся с носом благородного лорда".
Услышав эту новость в "Сэдлерс-Уэлзе", Морджиана чуть не лишилась от ужаса
чувств; она тут же бросилась во Флитскую тюрьму и с обычной горячностью,
проливая, как всегда, потоки слез, прижала к груди своего супруга и
повелителя, к вящему неудовольствию этого джентльмена, находившегося как раз
в это время в обществе Пэма и Гроша и не особенно мечтавшего о том, чтобы
его хорошенькая жена слишком часто появлялась в ограде столь малопочтенного
заведения, как Флитская тюрьма. Он еще не настолько утратил стыд, чтобы
позволить ей поселиться с ним вместе в тюрьме, несмотря на ее неоднократные
просьбы.
- Достаточно того, - с мрачным видом говорил он, возводя глаза к небу,
- что приходится страдать мне, хотя всему виной твое легкомыслие. Но
довольно об этом! Я не хочу упрекать тебя за вину, в которой, я уверен, ты
сама теперь раскаиваешься, но видеть тебя среди всей этой мерзости и нищеты
в столь неприглядном месте было бы выше моих сил. Оставайся дома с матерью и
предоставь мне влачить здесь жалкое существование в одиночестве. Вот только,
если можно, любовь моя, принеси мне еще того светлого шерри. Мне хочется
хоть чем-нибудь скрасить это одиночество, и, кроме того, от вина у меня не
так болит грудь. А когда будешь в следующий раз печь для меня кулебяку с
телятиной, положи в нее побольше перца и яиц. Я не в состоянии есть ужасное
варево, которым нас здесь кормят.
Уокеру во что бы то ни стало хотелось (не могу, право, объяснить
почему, но только желание это разделяют очень многие в нашем странном мире)
уверить свою жену, что он испытывает невероятные душевные и телесные муки; и
эта простая душа с полным доверием, захлебываясь от слез, выслушивала его
жалобы; затем, приходя домой, она рассказывала миссис Крамп, как ее
драгоценный Говард тает на глазах, как он разорился из-за нее и с какой
ангельской кротостью он переносит свое заточение. В самом деле, он так легко
и покорно переносил свое заточение, что никому и в голову не могло бы
прийти, что он несчастлив. Его не тревожили назойливые кредиторы, - он с
утра и до ночи принадлежал самому себе, кормили его хорошо, его окружало
веселое общество, кошелек его никогда не пустовал, и никакие заботы его не
тяготили.
Миссис Крамп и мистер Вулси относились, быть может, с некоторым
недоверием к рассказам Морджианы о бедственном положении ее мужа. Мистер
Вулси был теперь ежедневным посетителем "Сэдлерс-Уэлза". Его любовь к
Морджиане сменилась теплой великодушной отеческой привязанностью; вино, что
так благотворно действовало на слабую грудь мистера Уокера, поступало из
погребка этого доброго малого; и он пытался тысячью других всевозможных
способов порадовать Морджиану.
Она и в самом деле была несказанно рада, когда, вернувшись однажды из
Флита, увидела в гостиной миссис Крамп свое любимое большое фортепьяно и все
свои ноты, которые добрый портной купил с аукциона при распродаже имущества
Уокера. Морджиана была так растрогана, что, когда вечером мистер Вулси
пришел, как обычно, к чаю, она расцеловала его (мне ничуть не стыдно
признаться в этом), немало напугав этим мистера Вулси и вогнав его в краску.
Она села за фортепьяно и спела ему в этот вечер все его любимые песни,
старинные песни, а не какие-нибудь итальянские арии. Подмор, ее старый
учитель музыки, присутствовавший при этом, пришел в восторг от ее пения и
был поражен успехами Морджианы. А когда маленькое общество расходилось по
домам, он взял мистера Вулси за руку.
- Позвольте мне сказать вам, сэр, что вы славный малый, - проговорил
он.
- Что верно, то верно, - подтвердил первый трагик "Уэлза" Кантерфилд. -
Мужчина, чьи кошелек и сердце всегда открыты для обездоленной женщины,
делает честь человеческой природе.
- Ах, что вы, сэр, какие пустяки! - запротестовал портной, но, клянусь
честью, слова мистера Кантерфилда были совершенно справедливы. Я бы рад был
сказать то же самое о прежнем сопернике портного мистере Эглантайне, также
присутствовавшем на аукционе, но, увы, парфюмер испытывал лишь жестокое
удовлетворение от сознания, что Уокер разорился. Он купил желтый атласный
диван, упоминавшийся выше, и водворил его в свою, как он выражался,
"гостиную", которую он украшает и поныне, храня следы многих хорошо
вспрыснутых сделок. Вулси торговался с Бароски из-за фортепьяно, пока цена
инструмента не поднялась чуть ли не до его настоящей стоимости, после чего
учитель музыки отступил; а когда Бароски позволил себе пошутить над
разорением Уокера, портной строго оборвал его:
- А вы-то, черт возьми, чего потешаетесь? Ведь это ваших рук дело, и
разве вы не получили по своему иску все до последнего шиллинга?
- Мистер Булей всегда был гробиан, - заметил на это Бароски,
повернувшись к мисс Ларкинс и применив к портному то же слово, что и корнет
Фипкин, только в несколько ином произношении.
Итак, мистер Вулси оказался грубияном: я же, со своей стороны, смею
заверить, что, несмотря на всю его неотесанность, отношусь к мистеру Вулси с
несравненно большим уважением, чем к любому благородному джентльмену из тех,
что появлялись на страницах этой повести.
После того, как мы назвали имена мистера Кантерфилда и мистера Подмора,
нетрудно догадаться, что Морджиана снова оказалась в излюбленном театральном
кругу вдовы Крамп, и так оно на самом деле и было. Маленькие комнаты вдовы
сплошь были увешаны портретами, упоминавшимися в начале нашей истории и
украшавшими некогда распивочную "Сапожной Щетки"; несколько раз в неделю она
принимала своих друзей из "Уэлза", скромно потчуя их чаем и сдобными
булочками, купленными на свои скудные средства. Морджиана жила и распевала
среди этих людей с не меньшим удовольствием, чем среди представителей
полусвета, составлявших общество ее мужа, и, хотя она не решалась признаться
в этом даже самой себе, была куда счастливее, чем все последнее время.
Миссис Уокер и теперь еще оставалась для друзей своей матери знатной дамой.
Уокер, директор трех компаний и владелец прекрасного экипажа, запряженного
парой, даже после своего разорения казался этим простым людям могущественной
персоной, и если им случалось упоминать о нем, они с необыкновенной
торжественностью говорили о капитане так, словно он отдыхал где-то в
деревне, и выражали надежду, что миссис Уокер получает от него добрые вести.
Все они, конечно, знали, что он сидит во Флитской тюрьме, но разве и в
тюрьме он не дрался на дуэли с виконтом? Монморенси (из театральной труппы
Норфолка) тоже сидел во Флите, и когда Кантерфилд пришел навестить бедного
Монти, тот указал своему другу, первому трагику, на Уокера, говоря, что
капитан во время игры хлопнул по спине ракеткой лорда Джорджа Теннисона, - и
это событие немедленно стало известно всей труппе.
- Однажды, - рассказывал Монморенси, - они попросили меня спеть куплеты
и прочитать монолог, потом мы пили шампанское и ели салат из омаров, - это
такие "нобы"! - добавил актер. - Там были Биллингсгет и Воксхолл и просидели
в каталажке до восьми часов вечера.
Когда этот рассказ был передан матерью Морджиане, она выразила надежду,
что ее дорогой Говард хоть немного развлекся в этот вечер, и преисполнилась
благодарности за то, что он хоть ненадолго забыл о своих горестях. Но как бы
то ни было, после этого она уже не стыдилась того, что могла быть счастлива,
не упрекая себя и не испытывая угрызений совести, и радостное состояние духа
более не покидало ее. Мне и в самом деле кажется (увы, мы сознаем это
почему-то, только когда все уже в прошлом), мне кажется, повторяю, что это
время было самым счастливым в жизни Морджианы. У нее не было никаких забот,
если не считать приятной обязанности навещать время от времени мужа, ее
легкий, веселый характер позволял ей не задумываться о завтрашнем дне, и к
тому же ее переполняла радостная надежда по поводу одного предстоящего
весьма замечательного события, о котором я не стану подробно
распространяться и скажу только, что доктор Морджианы мистер Скуилс
советовал ей не переутомлять себя пением и что вдова Крамп шила бесчисленные
маленькие чепчики и крошечные батистовые рубашечки, изготовлением которых
спокон веку занимаются счастливые бабушки. Надеюсь, я сумел намекнуть на
событие, которое должно было произойти в семействе Уокера, в столь
деликатной форме, что сама мисс Прим не могла бы сделать лучше. Мать миссис
Уокер готовилась стать бабушкой. Вот верно найденное выражение! Не
сомневаюсь, что "Морнинг пост", упрекающая нашу повесть в грубости, тут уж
не сможет ни к чему придраться. Уверен, что и в придворном календаре не
нашли бы более деликатного выражения для столь интимного обстоятельства.
Итак, маленький внук миссис Крамп появился на свет к несказанному,
должен добавить, неудовольствию своего отца, который, увидав младенца,
принесенного к нему во Флитскую тюрьму, резким движением запихнул его
обратно в конвертик, откуда он был извлечен ревностным тюремным сторожем.
Почему сторожем? - спросите вы. А потому, что Уокер поссорился с одним из
них, и негодяй был твердо уверен, что в свертке, переданном миссис Крамп
зятю, спрятано бренди!
- Чурбан! - негодовала эта леди. - И отец такой же чурбан, - добавила
она, - он обратил на меня не больше внимания, чем на какую-то судомойку, а
на Булей - нашего милого, драгоценного херувимчика, смотрел, как на баранью
ножку!
Миссис Крамп была тещей, да простится же ей ненависть к мужу дочери.
Булей, которого только что сравнивали с бараньей ножкой и одновременно
с херувимчиком, был совсем не знаменитый компаньон фирмы "Линей, Булей и
Кo", а младенец, которого окрестили Говардом Булей Уокером, с полного
согласия его отца, признававшего портного "чертовски славным малым" и
чувствовавшего себя действительно обязанным ему и за херес, и за одолженный
для тюрьмы сюртук, и за доброту, проявляемую портным к Морджиане. Портной
всей душой полюбил мальчика, он провожал мать до церкви, а младенца - до
купели и послал в подарок своему маленькому крестнику два ярда тончайшего
белого кашемира на пелеринку, - из того же самого куска в его мастерской
были сшиты невыразимые для одного герцога.
Мебель покупалась и продавалась, уроки музыки давались, дамы
разрешались от бремени, детей крестили, другими словами, - время шло, а
капитан все еще сидел в тюрьме! Не странно ли, что он до сих пор должен был
томиться в обнесенных частоколом стенах по соседству с Флитским рынком,
вместо того чтобы вернуться к бурной светской жизни, украшением которой он
некогда был? Дело в том, что его вызывали в суд для рассмотрения дела о его
банкротстве, и член королевской парламентской комиссии с необычайной
жестокостью, никак не допустимой по отношению к ближнему, находящемуся в