----------------------------------------------------------------------------
Перевод А. Поливановой
Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
литература", 1975, т. 2
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

    ГЛАВА I,


которая служит всего лишь введением и в которой рассказывается о мисс
Крамп, о ее поклонниках и о ее семействе

В одном тихом и захолустном уголке некой малолюдной деревни, называемой
Лондоном, быть может, по соседству с Баркли-сквер или, во всяком случае,
неподалеку от Берлингтон-Гарденс, находилось некогда питейное заведение под
названием "Сапожная Щетка". Владелец заведения мистер Крамп в начале своего
жизненного поприща исполнял обязанности чистильщика сапог в одной гостинице,
пользовавшейся еще большей известностью, чем его собственное заведение, и,
нимало не стыдясь своего прошлого, - что нередко свойственно людям,
достигшим благосостояния, - запечатлел воспоминание об этом прошлом на
гостеприимных вратах своего трактира.
Крамп женился на мисс Бадж, столь хорошо знакомой любителям балета по
ту сторону Темзы под именем мисс Деланси; у них была единственная дочь
Морджиана, названная так в честь знаменитой героини из "Сорока разбойников",
роль которой мисс Бадж исполняла и в "Cappee" и в "Сэдлерс-Уэлзе", неизменно
срывая бурные аплодисменты. Миссис Крамп восседала в небольшой распивочной,
стены которой были в изобилии украшены портретами танцовщиц всех времен,
начиная с Хилисберг, Роуз, знаменитой Паризо, усердно работавшей своими
легкими волшебными ножками в 1805 году, и кончая сильфидами наших дней.
Среди этого собрания был и ее собственный портрет работы де Вильде, где она
была изображена в костюме Морджианы, наливающей под звуки необыкновенно
медленной музыки кипящее масло в один из сорока кувшинов. Итак, она
восседала в этом святилище - черноволосая, черноглазая, с красным лицом, в
тюрбане, и когда бы вам ни случилось зайти в распивочную - утром, днем или
вечером, - вы неизменно заставали миссис Крамп, потягивавшей из чашки чай
(подбавляя в него только самую малость кое-чего более крепкого) и листающей
модный журнал или читающей "Британский театр" "Кэмбер-ленда. Из газет она
признавала "Санди тайме", ибо, как и большинство представительниц ее
профессии, она осуждала "Диспатч", находя его вульгарным и либеральным, и
обожала всякие театральные сплетни, которыми изобилует первая из упомянутых
газет.
Следует заметить, что Королевская "Сапожная Щетка" была хоть и
скромным, но чрезвычайно благородным заведением; и ничего не стоило
заставить мистера Крампа, когда он поглядывал на освещенную солнцем дверь
своего Трактира, рассказать, как однажды ему довелось собственноручно
чистить сапоги вот этой самой щеткой его королевскому высочеству принцу
Уэльскому, первому джентльмену Европы. И в то время как все другие таверны в
округе спешили во всеуслышание выразить свои симпатии политике либералов,
"Сапожная Щетка" придерживалась старой консервативной линии и посещалась
только лицами, разделявшими этот образ мыслей. В трактире было два зала для
посетителей: один для ливрейных лакеев, хозяева которых жили неподалеку от
трактира, и другой - для "гасиод", как говаривала миссис Крамп (да
благословит ее небо!}, устроивших в трактире свой клуб.
Я забыл сказать, что, в то время как миссис Крамп потягивала свой
бесконечный чай и без конца перемывала голубые чашки, можно было нередко
слышать, как мисс Морджиана барабанила на небольшом фортепиано под красное
дерево и напевала "Дрожит осиновый листочек", "Бенни бродит по холмам и
долинам" или "Олень и лютня" и прочие модные песенки. И надо признаться, что
пела эта очаровательная девица с большим искусством; у нее был приятный
сильный голос, а если порой ей и случалось сфальшивить, то сила и чувство,
вкладываемые ею в исполнение, вполне восполняли этот недостаток. При этом
Морджиана не просто пела, - она вносила в свои рулады и трели виртуозность и
блеск, заимствованные у миссис Хамби, миссис Уэйлет или у мадам Вестрис,
которых ей довелось слышать в театре. У девушки были, как и у матери,
прекрасные черные глаза и, как обычно у всех детей актеров, врожденная
страсть к сцене; говоря по правде, она уже не раз выступала в театре на
Кэтрин-стрит, сначала в эпизодических ролях, а позднее играла в "Литл Цикле"
Розину и Дездемону и исполняла роль мисс фут - не припомню точно, в каком
спектакле, но, кажется, это была пьеса Дэвидсона. Не менее четырех раз в
неделю мисс Крамп отправлялась со своей маменькой в одно из увеселительных
заведений; миссис Крамп была таинственным образом связана с самыми
разнообразными представителями театрального мира, и двери "Сэдлерс-Уэлза",
где она некогда подвизалась, "Кобурга" (с разрешения добрейшей миссис
Давидж) и даже "Друри-Лейна" и "Маркета" распахивались в ответ на ее "Сезам,
отворись!", как дверь разбойников - перед ее партнером Али-Бабой
(Хорнбаклом) в прославленной опере, где она выступала с таким триумфом.
Излюбленным напитком мистера Крампа было пиво, чередующееся по вечерам
с джином; что же до остального, то достаточно будет сказать, что сей
джентльмен с честью исполнял свои обязанности и настолько прочно и плотно
занимал свое председательское кресло в клубе, насколько это вообще было
возможно, ибо кресло так точно соответствовало его комплекции, что в пальто
он уже не мог бы в нем поместиться. Его жена и дочь относились к нему, быть
может, несколько свысока, ибо он ничего не смыслил в литературе и ни разу в
жизни не был в театре с тех пор, как в одном из них нашел себе невесту. В ту
пору он служил лакеем у лорда Слэппера, и не кто иной, как его светлость
помог ему обзавестись "Сапожной Щеткой"; поговаривали и еще кой о чем, но
что нам с вами до этих сплетен?! Стоит ли интересоваться прошлым? Миссис
Крамп была не менее добродетельна, чем ее соседки, а до того как стать
миссис Крамп, она была обладательницей пятисот фунтов, которые и принесла в
приданое мужу.
Тем, кто знает нравы британских торговцев, хорошо известно, что им не в
меньшей степени, чем лордам, свойственно чувство стадности; что они любят
пошутить и не прочь пропустить стаканчик, что после трудового дня им приятно
встретиться с людьми своего круга, а так как наше общество еще не настолько
развито, чтобы позволить им наслаждаться удобствами роскошных клубов,
открывающих двери многим, не получающим и десятой доли их дохода, то они
собираются со своими приятелями в уютной маленькой таверне, с посыпанным
песком полом, где просторное виндзорское кресло и стаканчик чего-нибудь
горячительного с водой доставляют им не меньше радости, чем величественные
салоны - любому члену клуба.
Как уже было сказано, в "Сапожной Щетке" собиралось весьма почтенное и
изысканное общество, основавшее там клуб "Отбивная", который получил свое
название благодаря тому, что члены клуба, собираясь по субботам, имели
обыкновение лакомиться отбивными котлетами. Завсегдатаи клуба собирались по
субботам, из чего, разумеется, не следует, что они не появлялись там и во
все остальные дни недели, если у них было соответственное расположение духа,
и, наоборот, в летнее время многие из них по субботам отсутствовали, ибо
проводили тридцать шесть свободных часов, которыми, к счастью, завершается
каждая неделя, в своих прелестных загородных виллах.
Среди этих завсегдатаев были мистер Болз, знаменитый бакалейщик с
Саус-Одли-стрит, человек весьма состоятельный и имеющий, как говорили,
двадцать тысяч фунтов капитала; Джек Снэффл, содержатель ближайшего
извозного Двора, большой охотник до пения; торговец скобяными изделиями
Клинкер, - все это были женатые и вполне преуспевающие джентльмены; затем
гробовщик Трэсл и прочие. Лакеи, разумеется, не имели сюда доступа, если не
считать двух-трех избранных дворецких или мажордомов, допускавшихся в этот
круг; ибо членам, его составлявшим, было слишком хорошо известно, как важно
поддерживать хорошие отношения с этими лицами, - не однажды счет
какого-нибудь милорда был оплачен или распоряжение какой-нибудь миледи
исполнено только благодаря застольным беседам в "Сапожной Щетке" и
дружественным связям между членами клуба.
Украшением этого общества были два холостяка, два самых что ни на есть
избранных представителя своего класса, - мистер Булей, портной из знаменитой
фирмы "Линдси, Булей и Кo" на Кондит-стрит, и мистер Эглантайн,
прославленный парикмахер и парфюмер с Бонд-стрит, чье мыло, бритвы и
патентованные, пропускающие воздух парики были известны всей Европе. Линдси,
старший компаньон этой фирмы, владел прекрасным домом в Риджент-парке,
выезжал в собственном кабриолете, и его участие в делах фирмы ограничивалось
тем, что он дал ей свое имя. Булей же жил при лавке, сам в ней работал, и
говорили, что его покрой не уступал в элегантности покрою любого другого
портного в городе. Булей и Эглантайн были соперниками во многих отношениях;
они соперничали в следовании моде, в остроумии и, самое главное, оба
притязали на руку вышеупомянутой очаровательной молодой леди, черноглазой
певуньи Морджианы Крамп. Оба они были отчаянно влюблены в нее, и каждый в
отсутствие другого старался всячески унизить соперника. Булей утверждал, что
настоящее имя парикмахера совсем не Эглантайн, что он только пускает пыль в
глаза (но Булей не проведешь), что он целиком и полностью находится в руках
евреев и что его лавка со всеми складами всецело принадлежит ростовщикам.
Эглантайн, в свою очередь, заявлял, что утверждение Булей, будто он ведет
свой род от кардинала, чистейшая выдумка, что хотя он и компаньон фирмы, но
доля его составляет всего лишь шестнадцать процентов, что дела фирмы
запутаны и она кругом в долгах. Во всех этих утверждениях, как это всегда
бывает, крылась большая доля истины и не меньшая доля злостной клеветы; так
или иначе, оба джентльмена занимали видное положение в своем кругу, и
родители Морджианы не без одобрения относились к обоим претендентам. Мистер
Крамп был на стороне портного, тогда как миссис Крамп со всем пылом стояла
за галантного парфюмера.
Любопытно отметить, что оба джентльмена нуждались во взаимных услугах:
Булей - по причине преждевременно появившейся лысины, а может быть, в силу
еще более рокового недостатка, нуждался в парике, тогда как Эглантайну,
страдавшему чрезмерной полнотой, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно,
требовался хороший портной. Он носил коричневный сюртук, обшитый шнуром, и с
помощью всевозможных ухищрений всячески пытался скрывать свою тучность;
однако слова Булей, что в своем одеянии он всегда будет выглядеть
деревенщиной и что только один человек во всей Англии способен сделать из
него джентльмена, запали парфюмеру в самую душу, и ни о чем на свете он так
не мечтал (если не считать, разумеется, руки мисс Крамп), как о сюртуке от
Линдси, уверенный, что тогда уж Морджиане перед ним не устоять.
Если Эглантайну причинял множество хлопот его костюм, то он, со своей
стороны, не упускал случая жестоко поиздеваться над париком Булей, ибо
последний, хотя и пользовался услугами лучших парикмахеров, никак не мот
раздобыть парика, который выглядел бы на нем естественно, и злосчастное
прозвище мистера Паричка, которым наградил его один цирюльник, сохранилось
за ним даже в клубе, так что ему приходилось то и дело краснеть, когда
кто-нибудь намекал на это обстоятельство. И Эглантайн и Вулси давно бы уже с
радостью покинули "Отбивную", но, имея определенные виды, ни один из них не
решался оставить поле сражения за соперником.
Нужно отдать должное мисс Морджиане: она ни одному из них не отдавала
предпочтения и, принимая в подарок флакон одеколона, или гребень от
парикмахера, или же билет в оперу, приглашение в Гринвич или кусок
настоящего генузского бархата на шляпку (предназначавшегося первоначально
для жилета) - от другого обожателя, была одинаково мила с обоими и каждому
преподнесла по локону своих прекрасных шелковистых волос. Это было все, чем
она располагала, бедняжка! Я как же еще она могла отблагодарить своих
обожателей, как не таким скромным и безыскусным выражением признательности?
В тот день, когда соперники обнаружили, что они оба обладают локонами
Морджианы, между ними разразилась бурная сцена, окончившаяся ссорой.
Таковы были хозяева и посетители нашей маленькой "Сапожной Щетки", с
которыми (поскольку глава эта вводная и не претендует на полноту, а значит,
и на последовательность) мы должны на время разлучить читателя и перенести
его всего только (так что не надо пугаться) на Бонд-стрит, где его внимания
ждут некоторые другие персонажи.
На Бонд-стрит, неподалеку от магазина мистера Эглантайна, расположены,
как это всем хорошо известно, "Виндзорские конторы". Тут же находится
Дидлсекское страховое общество (Западный филиал), "Британская и Иностранная
Мыловаренная Компания", всеми уважаемая контора прославленных адвокатов
Кайта и Левисона; впрочем, поскольку имена других владельцев контор не
только выгравированы на дощечках, но и занесены в придворный календарь
мистера Бойля, то совершенно излишне перечислять их здесь. Здесь-то, на
антресолях (между просторными залами "Мыльной компании" в бельэтаже со
статуей Британии, протягивающей пакет с мылом Европе, Азии, Африке и
Америке, и Западным филиалом Дидлсекского общества в первом этаже), проживал
некий джентльмен: по имени Говард Уокер. На дверях конторы этого
джентльмена, на медной дощечке, чуть пониже его имени было начертано слово
"агентство", а потому мы вправе предположить, что он действительно занимался
этим таинственным делом. Выглядел Уокер чрезвычайно почтенно: у него были
пышные бакенбарды, темные глаза (которые слегка косили); он всегда ходил с
тростью и в бархатном жилете. Он был членом клуба, посещал оперу и во всех
подробностях знал театральную закулисную жизнь; кроме того, он имел
обыкновение употреблять в разговоре кое-какие французские словечки, которых
он нахватался во время пребывания "на континенте"; в самом деле, в его жизни
бывали периоды, когда ему представлялось крайне удобным обретаться в Булони,
где он научился курить, играть в экарте и на бильярде, что чрезвычайно
пригодилось ему впоследствии. Он был завсегдатаем лучших бильярдных залов в
городе, и маркер Ханта мог дать ему вперед не более десяти очков. Кроме
того, мистер Уокер был знаком с некоторыми представителями высшего света,
так что его нередко можно было видеть прогуливающимся под руку с такими
особами, как милорд Воксхолл, маркиз Биллингсгет или капитан Бафф, при этом
он раскланивался с молодым Мозесом, щеголеватым бейлифом, с содержателем
игорного дома Лодером или с Аминадабом, торгующим сигарами в Квадранте.
Порой мистер Уокер отпускал усы и именовал себя капитаном Уокером - он
считал себя вправе претендовать на это звание, ибо некогда числился на
службе у ее величества королевы Португальской. Вряд ли следует говорить, что
он не раз представал перед судом по: делу а банкротстве, Однако тем, кто
недостаточно хорошо знаком: с его биографией, довольно трудно поверить, что
он столько раз оказывался неплатежеспособным ж был тем самым лицом, которое
в долговом списке значилось под именем Хукера Уокера то виноторговцем, то
комиссионером, то продавцом нот и еще бог знает кем. Дело в том, что, хотя
он и предпочитал называться Говардом, настоящее его имя было Хукер, именно
так окрестил его почтенный старый родитель, бывший священником и
предназначавший сына для той же деятельности. Но так как старый джентльмен
умер в Йоркской тюрьме, куда был посажен за неуплату долгов, то ему не
удалось привести в исполнение свое благочестивое намерение; и молодой
человек был брошен на произвол судьбы (как он имел обыкновение говаривать,
неизменно сопровождая свои слова градом проклятий) и начал самостоятельную
жизнь в очень раннем возрасте.
Сколько лет было мистеру Говарду Уокеру в ту пору, к которой относится
наше повествование или незадолго до или после описываемых событий,
определить невозможно. Если ему и впрямь было, как он утверждал, двадцать
восемь лет, то время его не пощадило: волосы его поредели, под глазами
образовались гусиные лапки, и во всей наружности можно было заметить
признаки увядания. Если же, наоборот, ему было сорок, как уверял Сэм Снэффл,
тоже с малых лет хлебнувший горя, то для такого возраста Уокер выглядел еще
чрезвычайно молодо. Он был подвижен и тонок, у него были стройные ноги, а в
его бакенбардах не было ни одного седого волоска.
Следует, правда, заметить, что он употреблял восстановитель мистера
Эглантайна (от которого бакенбарды становились черными, как сапоги) и был
достаточно частым посетителем лавки этого джентльмена, покупая у него в
большом количестве мыло и другие парфюмерные товары по необычайно низким
ценам. Сказать по правде, никто не видел, чтобы он когда-нибудь уплатил хоть
шиллинг за все эти предметы роскоши, так что, приобретая их на столь
выгодных условиях, он, разумеется, имел возможность необыкновенно широко ими
пользоваться. Таким образом, мистер Уокер являл собой не менее замечательный
букет, чем сам мистер Эглантайн: его носовой платок благоухал вербеной,
волосы - жасмином, а от сюртука всегда распространялся приятный запах сигар,
благодаря чему его появление в маленькой комнате тотчас же обращало на себя
внимание. Я потому так подробно остановился на мистере Уокере, что эта
небольшая повесть посвящена главным образом людям, а не каким-либо
выдающимся событиям, а мистер Уокер - один из главных ее dramatis personae
{Действующих лиц (лат.).}.
Итак, познакомившись с мистером Уокером, мы направимся вместе с ним в
заведение мистера Эглантайна, который тоже ждет своей очереди быть
представленным читателю.
На огромную, увенчанную королевским гербом витрину мистера Эглантайна
пошел, наверное, добрый акр стекла, и нетрудно вообразить, какое зрелище
являет она по вечерам, когда зажигают газ и все шары с шампунями начинают
светиться, а вспышки пламени перебегают по бесчисленным флаконам духов, то
внезапно озаряя коробку с бритвами, то на мгновенье освещая хрустальную вазу
с сотнями патентованных зубных щеток. Вам, разумеется, не придет в голову
искать в этой витрине отвратительные восковые фигуры, называемые в
простонародье болванами, с глупыми, застывшими на лицах улыбками. Мистер
Эглантайн выше этих жалких ухищрений, и я полагаю, он скорее дал бы отрубить
собственную голову и выставить ее без туловища в качестве некоего украшения
в витрине своей лавки, чем водрузить там манекен. На одном из стекол
красивыми золотыми буквами выведено: "Эглантиния - эссенция для носовых
платков"; на другом - "Восстановительный эликсир - незаменим для укрепления
волос".
И уж можно не сомневаться, что в своем деле мистер Эглантайн был
истинным виртуозом. Он продавал кусок мыла, за который в другом месте не
дали бы и шиллинга, за семь шиллингов, а его зубные щетки расходились с
молниеносной быстротой по полгинеи за штуку. Если он предлагал дамам румяна
или пудру, он умел придать этим простым вещам столько таинственной
привлекательности, что совершенно невозможно было устоять перед соблазном, и
дамы были убеждены, что нигде в другом месте не найти такой косметики. Он
давал своим товарам какие-то невероятные, неслыханные названия и получал за
них столь же неслыханные цены. Он действительно умел делать прически, как
немногие это умеют в наше время, и говорят, что, когда в моде были локоны,
он умудрялся за один вечер зарабатывать по двадцать фунтов, делая такое же
количество причесок первым красавицам Англии. Появление бандо, по его
словам, сократило его годовой доход на две тысячи фунтов, и ничто не
вызывает в нем такого презрения и такой ненависти, как прическа, называемая
"мадонной". "Я не торговец, - любил повторять он, - а артист, дайте мне
только хорошие волосы, и я сделаю вам любую прическу, и к тому же совершенно
бесплатно!" Он уверял, что только благодаря прическе, которую он делал
мадемуазель Зонтаг, в нее влюбился ее будущий супруг граф; у него хранится
брошка с локоном ее волос, и, по его словам, эта была самая прекрасная
голова, которую ему когда-либо приходилось видеть, разумеется, если не
считать головы Морджианы Крамп.
Но каким же образом, обладая такими талантами и пользуясь всеобщим
признанием, мистер Эглантайн не нажил состояния, как это сделали другие,
куда менее одаренные от природы куаферы? Если уж говорить правду,
объяснялось это тем, что мистер Эглантайн любил пожить в свое удовольствие и
находился в лапах ростовщиков-евреев. Вот уже двадцать лет, как он вел свое
дело: он занял тысячу фунтов, чтобы приобрести лавку и склад, и, по его
подсчетам, заплатил более двадцати тысяч фунтов процентов под занятую первую
тысячу, которая до сих пор оставалась невыплаченной, как и в первый день,
когда он сделался владельцем лавки. Он мог бы показать вам, сколько десятков
тысяч бутылок шампанского получил он от бескорыстных ростовщиков, с которыми
он имел дело. А его "салон" был сплошь увешан картинами, приобретенными им в
таких же сделках. Если он продавал свои товары по неслыханным ценам, то и
ему они обходились почти во столько же. В его лавке не было ни одной вещи,
которую он приобрел бы, минуя посредничество поставщиков-израильтян; и в
самой лавке, в передней комнате, сидел представитель его кредиторов, некий
мистер Мосроз. Он вел кассу и следил за тем, чтобы его хозяевам отчислялась
определенная сумма, согласно договору, заключенному между ними и мистером
Эглантайном.
Мистер Эглантайн ненавидел его, разумеется, всем сердцем и относился к
нему примерно так же, как Дамокл к нависшему над ним мечу. "Это он-то
мастер? Да это просто переодетый бейлиф, - возмущался мистер Эглантайн. -
Какой он Мосроз, его зовут Амос, и прежде чем попасть сюда, он торговал
апельсинами". Мистер Мосроз питал, со своей стороны, глубочайшее презрение к
мистеру Эглантайну и мечтал о том дне, когда он сам станет владельцем лавки,
а Эглантайна сделает своим подмастерьем, и тогда уж настанет его черед
помыкать им и отпускать по его адресу шуточки.
Итак, мы видели, что в большой лавке парфюмера был свой злой гений,
или, как говорится в пословице, своя червоточина, и хотя со стороны можно
было подумать, что дела Эглантайна процветают, на самом деле положение его
было довольно шатким.
Об отношениях между мистером Эглантайном и мистером Уокером можно
судить из диалога, который произошел между обоими джентльменами однажды
летом в пять часов пополудни, когда мистер Уокер, покинув свою контору,
заглянул в лавку парфюмера.
- Дома ли мистер Эглантайн? - спросил мистер Уокер приказчика Мосроза,
сидевшего в передней комнате.
- А я почем знаю, сами посмотрите (что означало "чтоб тебе
провалиться!")! - Мистер Мосроз ненавидел также и Уокера.
- Не вздумайте грубить мне, а то я сверну вам шею, мистер Амос, -
пригрозил мистер Уокер.
- Это мы еще посмотрим, мистер Хукер Уокер, - отвечал приказчик, нимало
не устрашившись; капитан бросил на него несколько испепеляющих взглядов и
прошел в заднюю комнату, или "салон".
- Добрый день, красавчик Тайни, - ну что, много работы?
- В городе ни души, я за целый день ни разу не притронулся к щипцам, -
уныло ответствовал мистер Эглантайн.
- Ну так приготовьте их скорее и займитесь моими бакенбардами. Я
собираюсь обедать в "Ридженте" с Биллингсгетом и еще кое с кем, так что уж,
пожалуйста, постарайтесь.
- Никак не могу, капитан, я с минуты на минуту ожидаю дам.
- Ах, вот как. Как это, в самом деле, я осмелился беспокоить столь
важную особу. Прощайте. Надеюсь услышать о вас через неделю.
Эта угроза означала, что через семь дней мистеру Эглантайну будет
вручен к оплате вексель.
- Да куда же вы так спешите, капитан! Садитесь, пожалуйста, я вас мигом
завью. А кстати, разве нельзя его переписать?
- Совершенно невозможно. И так уже три раза переписывали.
- Я уж постараюсь для вас, будьте уверены, вы останетесь довольны,
право, я...
- Сколько же вы предлагаете?
- Десять фунтов, а?
- Что?! Предлагать моему патрону десять фунтов? Да вы спятили,
Эглантайн! Подкрутите-ка еще немного левую бакенбарду.
- Но ведь я имел в виду только комиссионные!
- Ну ладно, посмотрим. Особа, с которой я сейчас имею дело, весьма
влиятельная, так что, я думаю, можно будет договориться об отсрочке. А что
касается меня, то сам я не имею к этому ни малейшего отношения, клянусь
честью, я всего только дружеский посредник между ним и вами.
- Я это знаю, дорогой сэр.
Последние две фразы были сплошным лицемерием, парфюмеру было очень
хорошо известно, что Уокер прикарманит эти десять фунтов. Но он был слишком
беспечен, чтобы беспокоиться из-за десяти лишних фунтов, и слишком робок,
чтобы ссориться с таким могущественным другом. Он уже трижды платил за
отсрочку векселя, и все эти комиссионные, как ему было известно, шли в
карман его друга мистера Уокера.
Теперь читателю, надеюсь, понятно, что означало слово "агентство",
начертанное на двери мистера Уокера. Он занимался посредничеством между
заимодавцами и должниками, и в процессе передачи денег небольшие суммы
неизбежно прилипали к его рукам. Он был также агентом по продаже вин;