Михальчук Вадим. Глория

   Дождь в этот день начался за полчаса до заката. Мы поужинали — Чарли с Розой и Артур с Мартой поднялись наверх, Арчер с утра пропадал где-то в городе. Я сидел на кухне, допивая чай, когда вошел Лис. Он долго копался в деревянном ящике у стены, выудил желтое яблоко и уселся напротив меня.
   — Черт бы подрал этот дождь! — хрустнул он яблоком.
   — А ты, что, собрался в город?
   — Ага. У доньи Алонсо новые девочки, три дня, как из деревни. Потом покер по маленькой до трех ночи. Эх, — шумно выдохнул Лис, — пропал день.
   — У меня наверху есть бутылка, — нарочито небрежно бросил я.
   Лис с интересом взглянул на меня, оторвавшись от яблока.
   — Может, день еще не такой пропащий, — сказал он, выбрасывая огрызок в ведро с мусором.
   Я прихватил немного закуски и мы отправились наверх. Заняв два удобных кресла, мы принялись пить. Мы пили, болтали о том, о сем, курили, в общем, проводили время. Когда я в очередной раз наливал Лису, то как бы невзначай спросил его:
   — Лис, а ты когда встретил Артура в первый раз?
   — Перед пожарами, — ответил он, медленно выцеживая стопку и ища глазами, чем бы закусить.
   — Расскажи.
   — А-а, — помотал он головой, — тут надо много выпить, малыш. Очень, очень, — он водил пальцем перед лицом, — очень много.
   — Тогда давай пить.
   — Давай, — он согласно взмахнул рыжей гривой.
   Мы продолжили пить и Лис постепенно дошел до той степени, что потребность поговорить становится жизненной необходимостью.
   — Ты хотел о чем-то поговорить? — спросил Лис.
   Глаза у него были слегка посоловевшими, но язык не заплетался и держался он прямо, только голова немного закидывалась назад. Я, правда, был не лучше. Он поудобнее устроился в кресле. Я закурил, тщательнее, чем обычно, погасив спичку, и тихо спросил:
   — Кто такой Арчер?
   Он ехидно ухмыльнулся.
   — Сам не догадался? Он по большей части молчит, говорит мало и все по делу, почти никогда не смеется, ходит со стволом и ножом, сильный, как бес, черный, как ночь. Кто он?
   — Убийца, — тихо выдохнул я.
   Лис энергично кивнул — блеснуло рыжее пламя.
   — Лучший в городе, не знающий поражений и неудач. Стопроцентная гарантия выполнения контракта.
   Лис щелкнул языком, подцепил соленый огурчик и довольно захрустел.
   — А что насчет Торио?
   — Давай, — он поднял стакан.
   Взмах, выдох, вдох, кусочек квашеного помидора. Тепло.
   — Темная история, — он снова взмахнул головой и коротко хохотнул, — никто толком ничего не знает. Его никто никогда в глаза не видел. Мамочка — официальное лицо с подписью и печатью, Чарли — ее управляющий. Артур, Чарли, Блэк, я, Любо и братья Паговары, упокой Господи их души, не проходят ни по одному документу. Его имени начали бояться. Ты провалялся все это время в постели и просто можешь не знать.
   Он низко наклоняется ко мне и приглушенным голосом продолжает:
   — Артур сказал, чтобы никто не болтал. Ты знал Росса, хозяина Рыбного рынка?
   Я молча кивнул. В свое время я отнес ему не один десяток писем.
   — Арчер застрелил его. Лично. Мы перебили его ребят. После этого Блэк уехал из города. Сказал, что с него хватит.
   Его голос перешел в шепот.
   — Артур убьет меня, если я проболтаюсь. Ну, да ладно, ты не выдашь. Мы сделали весь Фритаун, малыш. Треви испугался того, что случилось с Россом и убрался в деревню. Так торопился, что бросил все — порт, людей, контору, документы — всё. Было три хозяина, остался один. Наш.
   — Торио, — прошептал я.
   Лис молча кивнул.
   — Теперь ты понимаешь, почему все такие нервные, как с похмелья. Мы на самом верху, а оттуда очень больно падать. Конечно, теперь все торгаши платят нам долю, Чарли нанял кучу людей и теперь просто дергает за нитки наших кукол. Конечно, теперь все хорошо. Мы — победители и теперь просто боимся стать побежденными.
   — А как насчет памяти? — хрипло сказал я.
   Лис слегка расплывчато посмотрел на меня.
   — Самое начало, — подсказал я, наливая ему и себе, — контора «Гринберг и Грайер».
   Некоторое время он молчит.
   — «Гринберг и Грайер», — медленно повторяет Лис.
   — Ты — дьявол, малыш. Зачем тебе ковырять самое страшное наше дерьмо?
   Я не знал, что ответить ему. Я просто должен был знать.
   Мы выпили и Лис, не закусывая, закурил. Помолчал немного, глубоко затягиваясь.
   — Да ладно, какого черта, — вяло проговорил он, глядя в темное окно, за которым шел дождь.
   — Иногда так и тянет рассказать об этом, хотя ничего хорошего в этом нет, — он тяжело посмотрел на меня.
   — Артур как-то крепко выпил и рассказал о том вечере, рассказал мне и Любо. Блэк и братья никогда не были особенно в курсе наших старых дел, да никогда особенно не интересовались.
   Как ты помнишь, хозяин нанял Артура и Арчера. Они вернулись в контору. Не знаю, как Торио убедил швейцара открыть ему дверь, но швейцар сделал это. В дом ворвался Арчер с ножом. Швейцар был здоровенный бык, сытый, откормленный, а Арчер был просто злобным скелетом с ядом вместо крови в жилах. Швейцар был вдвое больше его, но Арчер зарезал его, как свинью, столько злобы и ненависти кипело в нем тогда. Тогда Арчер ненавидел всех, а сейчас ему просто наплевать на всех, кроме нескольких человек. Благодари бога, малыш, что Арчер на твоей стороне, — Лис мрачно посмотрел на меня, — я никому не пожелал бы стать его врагом.
   — У швейцара была дубинка, которой он так и не успел воспользоваться. Артур взял ее и они поднялись наверх. В конторе все еще горел свет, Грайер засиделся допоздна — старики мало спят. Он перебирал документы в своем секретере, в одном из замков висела связка ключей от всех замков конторы. В открытом сейфе лежали мешочки с деньгами, по сто золотых в каждом — старик не любил бумажных денег, он был богат и жаден, как ворона. Дьявол был на стороне наших друзей в ту ночь, малыш, — Лис знаком указал мне на бутылку.
   Я налил ему, он одним глотком осушил стакан и жадно сделал несколько глотков из кувшина с водой.
   — Артур свалил старика ударом по голове. Артур сам признался мне, что был напуган до смерти. Он был просто в ужасе, когда увидел, как Арчер пустил в ход нож. Артур был не в себе от вида крови. Он повторял про себя: «Кровь, кровь, сколько крови!»
   Итак, старик на полу, никто не знает, жив он или мертв. Шкафы открыты, деньги — вот они, бери всё, ворох документов, расписок, векселей, реестров. Тут дело было за Торио. Четыре часа он рылся в этом бумажном море, пока не выбрал всё, что ему было надо. Он нашел завещание, по которому все состояние Грайера переходило его матери. Торио забрал все векселя, записанные на старика, и все его должники стали должниками Торио. Ценные бумаги он сложил в кожаную сумку, стоявшую в углу, побросал туда же все деньги. Артуру и Арчеру он дал по двести — огромные деньги для таких оборванцев, какими мы были тогда. Потом Торио сказал Артуру и Арчеру: «Теперь мы повязаны одной кровью. Теперь мы вместе до самого конца. Вместе мы либо взлетим, либо уляжемся на костер. Третьего не дано. Согласны ли вы со мной?» Артур и Арчер ответили: «Да». Пакт с дьяволом был подписан по всем правилам, — Лис усмехнулся и с этой пьяной ухмылкой стал похож и кривляющегося сатира.
   Я встал, на негнущихся ногах подошел к шкафу, вытащил оттуда еще одну бутылку, откупорил, налил себе и Лису и мы выпили. Я намазал кусок хлеба маслом и принялся медленно жевать.
   — А дальше? — спросил я.
   Голова была тяжелой и тело налилось свинцовой тяжестью.
   — Дальше, — голос Лиса донесся, как бы издалека, — дальше Торио проверил, жив старик или нет. Сказал, что старик отдал концы. В конторе горело четыре керосиновые лампы — зрение у старика было слабое. Они разлили керосин у секретера, старого и сухого, как порох, и разбили одну из ламп. Пламя рванулось вверх, бумаги начали гореть и горящие листы бумаги летали по комнате, как летучие мыши, объятые огнем. Вспыхнули шторы, огонь пополз по потолку. Дом был старый, внутри все было деревянное, только наружные стены были каменными. Все трое спустились вниз. У швейцара тоже горела лампа и стояла большая бутыль с керосином. Они опрокинули бутыль, Артур и Арчер вышли на улицу. Торио, стоявший в дверях, бросил внутрь горящую спичку. Вспышка была такой, что окна первого этажа осветились. Он зашли в переулок, откуда их не было видно с улицы, и продолжали смотреть на свой первый пожар. Пожарные приехали, когда огонь бушевал вовсю. Дом стоял хоть и на одной из главных улиц Фритауна, но был окружен крошечным сквериком и находился на отшибе от других домов. В соседних домах помещались по большей части адвокатские и торговые конторы, поэтому никакой толпы не было. Пожарные, молча наблюдавшие, как падают в ревущее пламя черные стены, были единственными законными зрителями. Люди, стоявшие в переулке напротив, были просто ночными тенями.
   Я налил ему и себе и рывком выпил, но легче не стало. Я закурил. Лис устало посмотрел на меня.
   — Ну, что ты скажешь по этому поводу? — сказал он, медленно вращая гибкими пальцами стоявший на столе полный стакан.
   Я не ответил и Лис продолжал, как бы нехотя выговаривая слова:
   — Потом Торио исчез, стал тенью. Его именем мы стали делать свои дела. Когда я познакомился с Артуром, с ними уже был Чарли. Я привел с собой Любо. Позже к нам пристали Блэк, Нино и Пако. Ввосьмером мы подожгли два торговых склада конкурентов. Их товар вылетел в небо, Мамочка выбросила на рынок свои запасы и Торио получил неплохой навар. Дальше все пошло и покатилось: покупка двух торговых кораблей, страховка, снова поджоги. Закон обратил на нас внимание и мы стали платить Закону. Мы отвоевали для Торио часть Фритауна и тогда ему стали платить торговцы. В нерабочее время, — ухмыльнулся Лис, — мы чистили квартиры зажиточных людишек и с этого имели свой навар. Вот и все.
   Я молчал. Что я чувствовал, когда узнал, что Артур и Арчер, Чарли и Лис и Любо — убийцы, воры и поджигатели? Не знаю. Я догадывался, я мог строить самые дикие предположения, но я не знал этого точно. Это незнание разъедало меня, как ржавчина железо, как кипяток кусок сахара. Теперь я знаю и что?
   Лис медленно выпил водку, поставил стакан на стол и сказал:
   — Знание — это иногда страшное зло, малыш. Иногда я думаю, что лучше бы я ничего не знал. Сознание того, кем мы были и кем мы стали, пожирало нас каждую ночь. Каждый разбирался с этим по-своему. У Артура есть Марта, у Чарли — Роза и работа, у меня — карты, деньги и водка, у Любо была музыка и Мона, у Блэка — его лошади, у Пако, прости его Господи, — водка и хорошая драка, у Нино — девки и море, у Арчера...
   Он помолчал и внимательно посмотрел на меня.
   — Насчет Арчера я не знаю. Также я не знаю насчет тебя. Просто — ты хороший, малыш, мы долго жили бок о бок и молчать обо всем этом — это все равно, что врать тебе. Теперь ты знаешь все, ты знаешь, что почем и кто мы такие. Вопрос один — что же ты будешь делать по этому поводу?
   Я помолчал, размышляя. Голова была тяжелой, мысли тоже были тяжелыми, как свинцовые шары, они медленно перекатывались в моей тупой башке.
   — Неужели ты будешь презирать нас, малыш? — язвительно поинтересовался Лис, покачиваясь передо мной.
   Я отрицательно покачал головой.
   — Нет, рыжий. Теперь уже слишком поздно ненавидеть вас. Теперь уже слишком поздно.
   — Почему?
   — Потому, что вы все — моя семья и я вас всех люблю.
   Лис молча похлопал меня по плечу и вышел. Его шаркающие шаги еще долго эхом отзывались в пустом коридоре. Дождь по-прежнему барабанил в стекло тяжелыми черными каплями, тускло отсвечивающими в неясном свете керосиновой лампы на столе. Тени прошлого висели по углам, темные и суровые.
   Я допил оставшуюся в своем стакане водку, накрыл глиняные тарелки с закуской блюдцами, переложил начинающий черстветь хлеб в плетеную корзинку и накрыл стол чистым полотенцем. Я разделся, лег в постель и потушил свет. Дождь монотонно стучался в окно. Кровать медленно раскачивалась подо мной, как лодка в океане. Я смотрел в темноту, дожидаясь, когда покачивание прекратится. Перед глазами прыгали тусклые разноцветные пятна. «Хорошо все-таки, что я выпил», подумал я. «Теперь необязательно думать об этом сейчас. Теперь я могу просто заснуть». Я был тяжелым, как дом. Под не утихающий шум дождя, под не прекращающееся раскачивание я заснул, и мне снилось, что я — в океане, надо мной белым потолком натянут парус, и волны бьют в шершавый борт лодки, и я плыву...
   На следующий день я не пошел в город. Я долго спал и когда проснулся, наших уже не было. Я умылся, оделся, заправил постель и спустился вниз. В кухне напился чая с блинчиками с вишневым вареньем, рассеянно поцеловал Марту в щеку и вышел пройтись. В голове все было как-то неясно и прогулка пришлась как никогда кстати. Хорошо было после завтрака пройтись по улицам, почувствовать под ногами землю, увидеть над головой небо и облака — белые башни, и птиц, и услышать, как ветер шумит в кронах деревьев.
   В двух кварталах от башни Судьбы, в юго-восточном районе Фритауна, я купил с лотка, торгующего фруктами, пакет спелых яблок. Опустив пакет в карман, я зашагал по улице Флёр, ведущей в центр.
   Они вышли из-за угла. Их было пятеро. Я не рассматривал их лица, мне было не до этого. Я увидел лицо идущего впереди. Это было лицо, преследующее меня во всех моих снах. Толстые губы, сросшиеся брови, длинный острый нос. Глаза по-прежнему черные и по-прежнему безумные.
   Я перехватил трость поудобнее, как учил меня Арчер, и направился к ним, прихрамывая чуть больше, чем обычно. Я хотел одного — стереть это лицо из своей памяти, своего мира и своих снов. Я хотел уничтожить его, я хотел разбить его вдребезги так, чтобы брызнула кровь. Старая безумная злоба красным кровавым пожаром вспыхнула в моей голове и я снова сошел с ума. Я стал бешеным псом, истосковавшимся по крови. Идиотская безумная улыбка перекосила мое лицо, я чувствовал это своими омертвевшими мышцами и ничего не мог с этим поделать.
   Мы сошлись посреди улицы. Его парни стояли за ним, скучающе рассматривая меня. Они явно не знали, кто я такой. Никиш тоже, как я, улыбался до ушей, и они, наверное, решили, что я близкий друг Никиша.
   Я был больше, чем его другом, я был его смертельным врагом.
   — Никиш, — безумно радостно, выдохнул я и сжал трость так, что мои пальцы побелели.
   В глазах его изменилось что-то, что-то неясное промелькнуло в них, в черной безумной глубине мелькнул огонек странного, непонятного, нормального человеческого чувства. Это не был страх, Никиш всегда был сумасшедшим настолько, что никогда и ничего не боялся. Он не назвал меня идиотом и никогда больше не называл меня так.
   До самой смерти.
   — Здравствуй, гонец, — перекошенная ухмылка.
   Ухмылка эта была настолько двусмысленной, что казалось, что Никиша раздирают два абсолютно противоположных чувства — большое веселье и огромное дикое горе. Меня эти раздумья не посещали никогда — я всегда был уверен, что Никиш смеялся, смеялся всегда.
   — Моя работа? — спросил он, показывая на мою ногу.
   — Ага, — улыбаясь до ушей, ответил я.
   В своей голове я уже разбивал своей тростью это безумно смешное лицо.
   — Неплохо сделано, — с ноткой удовлетворения отметил он.
   — Потанцуем? — спросил я.
   Он широко улыбнулся.
   — Не сейчас. Мои этого не поймут. Нас пятеро, а ты один.
   — Это ничего, — от чистого сердца возразил я.
   — Теперь я не тот, и ты другой. Ты стал старше. Теперь это надо решить сам на сам. Ты же понимаешь, — голос Никиша был до удивления мягким и даже уважительным.
   Психи всегда чувствуют друг друга.
   — Конечно, понимаю, — сказал я, как будто обращаясь к своему самому близкому другу.
   — Чтобы было тихо и никто не помешал, — продолжил я.
   Мы как будто обсуждали, где бы нам получше выпить. Мы были, как друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Он согласно покивал.
   — Пусть пройдет время. Ты будешь знать, что я здесь, — он, улыбаясь, смотрел на меня, как на младшего брата, — ты будешь знать, что я приду за тобой.
   — Тебе снятся сны, Никиш? — впервые спросил его я.
   — Тебе снятся цветные красивые сны? Ты спокойно спишь, Никиш?
   Улыбка медленно сползла с его лица. Он почти испугался меня, я был уверен в этом.
   — Ты же знаешь, что я никогда не вижу снов, — глухо сказал он, — ты же знаешь, что мне никогда не снятся сны. Я вижу только темноту.
   — Темноту, черную, как смола, темноту, черную, как самая глухая ночь, тишину без звуков. Сыро и темно, как в могиле, как в самой глубокой яме?! — яростно и тихо я бросил ему в лицо.
   Он смотрел на меня, как завороженный. Его омертвевшие толстые губы раскрылись и выронили одно-единственное слово:
   — Да.
   Я стоял перед ним, опустошенный и усталый. Мой кошмар состоялся наяву и я выдержал. Мой кошмар превратился в серую выцветшую картинку на дешевом истрепанном листе бумаги.
   Я хотел убить человека так сильно, что сошел с ума на какое-то время. У меня не осталось никаких желаний, кроме как убить человека, которого я ненавидел больше всего. Человека, который стал для меня образом разрушения, боли, страха и сумасшествия. Я хотел убить человека, который был моим смертельным врагом, я мог убить его и не стал этого делать.
   — Прощай, Никиш, — устало сказал я.
   — Еще увидимся, — он улыбнулся мне вымученной улыбкой.
   «Я влез в его голову, я стал таким же безумным, как он», безразлично думал я. «Я победил его, я победил его не кулаками». Так я сделал первый шаг на пути к своему поражению. Я сделал свой первый шаг на пути, который привел меня к почти полному одиночеству.
   Может быть, судьба играет нами, но мы, своими ошибками, всеми своими силами помогаем ей исковеркать собственную жизнь...

Глава 7. Крылья

   Они ушли. Я стоял посреди улицы, опустошенный, серый, усталый. Я даже не обернулся им вслед. Я стоял, глядя перед собой, но ничего не видел. Я медленно отошел в сторону, сильнее, чем обычно, опираясь на трость. Прислонился к стене и закрыл глаза. Колени мерзко дрожали. Встряска была отменной.
   Я медленно отходил, как будто бы поднимался на поверхность темного зловонного колодца, которым было для меня сознание Никиша. Я погрузился в глубины его безумия и сам чуть не сошел с ума. Я погрузился настолько глубоко, что чуть не остался там навсегда. Тем не менее, безумная ярость, бушевавшая во мне, исчезла. Внутри меня осталась серая пустыня, засыпанная пеплом.
   Я очнулся, услышав чей-то смех. Я открыл глаза.
   Они шли по двое, о чем-то оживленно переговариваясь и чему-то смеясь. Я не слышал, что они говорили, я просто смотрел на то, как двигаются их губы. Я смотрел на их чистые лица, смотрел, как на их нежной коже появляются морщинки у губ, когда они смеются. Я смотрел на то, как ветер треплет их полотняные блузки и юбки, спускающиеся чуть пониже колена. Я смотрел, как их загорелые ноги в потрепанных парусиновых туфлях переступают по выщербленной мостовой. Я смотрел на их глаза, широко распахнутые навстречу солнцу, как их волосы развеваются на ветру, их белые зубы, маленькие руки. Я смотрел на них и не мог оторваться. Я смотрел на них, как будто видел впервые. Они казались птицами, летящими в безмятежно голубом небе навстречу ветру. Они были как свежий ветер посреди знойного полдня.
   Мне вдруг захотелось взлететь.
   Она шла последней в правом ряду. Ее черные волосы были коротко острижены и издали казались мягкими. Волосы были гладко зачесаны назад. Глаза были карими и теплыми в обрамлении длинных ресниц. Кожа казалась настолько нежной, что до смерти хотелось прикоснуться к ней, ощутить ее прохладу. Она казалось худенькой и была стройной. Мне понравилась ее походка.
   Нет ничего приятнее, чем смотреть на красивую девушку, идущую к тебе навстречу.
   Ее лицо...
   Я до сих пор вижу ее лицо. Прошло уже столько лет, а ее лицо стало частью меня. Я закрываю глаза — и она смотрит на меня из темноты. Если бы я мог рисовать, я рисовал бы ее лицо тысячу раз. Я столько раз держал это лицо в своих ладонях, что выучил наизусть. Я знал, как ее ресницы щекочут мою ладонь, как нежны ее губы, я знал каждую линию ее подбородка, я знал, как бьется жилка у нее на виске. Ее лицо стало частью меня. Сотни раз я просыпался ночью и смотрел на нее. Сотни раз я проводил кончиками пальцев по ее щеке и сотни раз поражался нежности ее кожи. Есть что-то в моей памяти, что не сотрется никогда или сотрется только с моей смертью.
   Ее лицо...
   Она улыбнулась мне. Я выпрямился и нащупал в кармане пакет с яблоками. Протянул ей. В ее карих глазах — удивление, благодарность, что-то еще. Я вложил пакет ей в руки и ее рука коснулась моей.
   — Спасибо.
   Ее голос был нежен и чист.
   Рослая женщина в черном платье со стеклянной брошью на груди подошла к нам.
   — В чем дело, молодой человек?
   Я с большим усилием оторвался от глубины теплых карих глаз.
   — Что? — задал я один из самых своих идиотских вопросов.
   — Вы знакомы с этой девочкой? — спросила женщина в черном платье.
   — Это моя сестра, — типично фритаунская наглость все же проснулась во мне.
   — Да? — сухо улыбнулась женщина в черном.
   — Вернись к остальным, — сказала женщина.
   Она послушно пошла к остальным девушкам, стоявшим впереди.
   — Значит, это ваша сестра?
   Женщина в черном пыталась казаться строгой, но в ее глазах я заметил прыгающие лукавые огоньки.
   — Ага, — ответил я.
   Она стояла рядом с остальными. Она и девушки, стоявшие рядом с ней, наверное, ее подруги, грызли красные яблоки, вскипавшие горячим соком на их губах. Они смеялись над чем-то, но она не смеялась и смотрела на меня с какой-то непонятной тревогой.
   — Стало быть, вы знаете, как ее зовут? — осведомилась женщина в черном.
   — Конечно.
   — Да? — сарказм в ее коротком вопросе был неподражаем.
   — Ну, и как же ее зовут?
   — Сестренка, — ответил я невозмутимо.
   Женщина рассмеялась. Я слегка поклонился ей. Она, продолжая смеяться, махнула на меня рукой и направилась к девушкам, ни на минуту не прекращавшим щебетать.
   Они вошли в дом, отгороженный забором из проволочной сетки. На пороге дома она обернулась и с благодарностью посмотрела на меня.
   Большого опыта в обращении с женщинами у меня не было, но только последний болван не поймет благодарный женский взгляд.
   Я постоял под домом немного и зашагал домой.
   Дома я спросил Марту: не знает ли она что-нибудь о доме на улице Флер, где живут девушки, и она ответила:
   — Там что-то вроде приюта для девочек. Богатые люди дают деньги на воспитание девочек, а те потом работают в Верхнем Городе служанками, горничными, кухарками, те, что поспособнее — гувернантками, няньками. Учат там неплохо, мне так говорили. А что?
   — Да так, ничего, — я рассеянно поцеловал ее, поднялся к себе, лег на кровать и мгновенно уснул.
   Нужно ли говорить, что кошмары мне больше не снились?
   На следующее утро я спустился по лестнице вниз. Все наши еще не завтракали, но уже сидели за столом. Хлеб уже был порезан и разложен в плетеные ивовые корзинки. На столе была свежая скатерть, но тарелок стояло гораздо меньше, чем я помнил раньше. В доме становилось все меньше и меньше людей и раньше я этого не замечал.
   Артур и Чарли сидели за столом, о чем-то тихо переговариваясь между собой, рыжий мирно дремал в кресле в углу, где раньше всегда сидел Любо. Арчер, сидел, расстелив перед собой чистую тряпку, и чистил револьвер.
   Я сел к столу и потянул кусок хлеба из корзинки. Пережевывая кусок, я сказал Арчеру:
   — Вчера я видел Никиша в городе.
   Арчер поднял на меня глаза, как волк. Я видел таких в зверинце. Под Артуром заскрипел стул, отодвигаемый от стола.
   — Когда? — коротко бросил Чарли.
   — Вчера, после обеда, на улице Флёр.
   Губы Арчера превратились в сжатые лезвия. Он молча зарядил револьвер и вышел из комнаты, бросив Артуру:
   — Я в город.
   — Почему не сказал раньше? — зло повернулся ко мне Артур.
   Я молча пожал плечами. Вчера я хотел убить Никиша, но не убил. Мне было плохо, но я встретил девушку, у которой даже не спросил ее имя.
   — Надо свернуть все твои выходы в город, — сказал Артур, обращаясь к Чарли.
   Чарли молчал.
   — Наши куклы созрели для того, чтобы самим таскаться к кукловоду, — сказал Артур.
   Чарли промолчал.
   — Он был один? — спросил Артур, глядя на Чарли, но я знал, что он обращается ко мне.
   — Нет, с ним были люди, — ответил я.
   — А ты?
   — Что "я"?
   — Как он тебя отпустил, Алекс? — тихо сказал Чарли, подняв взгляд от стола.
   Они смотрели на меня тремя парами глаз: усталыми — Чарли, тревожными — Артур и Лис.
   — Я хотел его убить, — сказал я, — он тоже хочет убить меня. Теперь он не презирает меня потому, что увидел, что я немного похож на него и...
   Я запнулся, беспомощно глядя на них. Сумбурные, ошалелые мысли метались в моей голове, как стая воронья поздней осенью. Слова не находились, слов не было.
   Чарли смотрел на меня со своим вечным все пониманием, которое выглядело для меня всегда как усталость. Но он молчал. Молчали и Артур с Лисом.
   — Никиш хочет потянуть время. Он — совсем сумасшедший, — продолжил я коряво.
   — Как будто бы мы этого не знали, — фыркнул Лис.
   — Когда я увидел его, — продолжал я, — то тоже свихнулся, я пошел к нему и хотел убить. Он увидел это и был этому рад, понимаете? Он хочет умереть. Он хочет умереть так сильно, что согласен оставить меня в живых, только для того, чтобы проверить, кто больше желает его смерти — я или он.