Михальчук Вадим. Глория

   Он был привратником и домоправителем Замка, его хранителем. Элмер редко выходил из Замка, примерно раз в неделю он отправлялся в какой-нибудь близлежащий бар на берегу, где заказывал стакан-другой вина и просто спокойно пил, глядя на вечерний океан.
   Ребята повели меня дальше по галерее, свет в которую проникал через окна второго этажа. Красные пятна рассеянного света усеивали серые мраморные плиты, приятно холодившие мои усталые ноги. Мы вошли в большой, высотой в три этажа, зал, освещенный чадящими светильниками. По левую руку от меня широкая мраморная лестница с резными перилами поднималась вверх, на галерею, опоясывающую зал на уровне второго этажа, многочисленные двери уводили с неё в темные коридоры. Прямо передо мной стоял огромный стол из дуба, окруженный скамьями, стульями и табуретами, на столе стояли массивные подсвечники с горящими желтыми свечами. Стена справа была задрапирована пыльными бордовыми занавесями, они вздувались и медленно опадали, подчиняясь гулявшему по залу сквозняку. Эхо наших шагов гулко отдавалось под потолком.
   — Марта! Марта! — громко крикнул Артур.
   Мы остановились и я устало вздохнул. Артур посмотрел на меня:
   — Что, малыш, устал? Ничего, теперь мы отдохнем. Марта, ну где ты? — крикнул он снова.
   Драпировка отлетела в сторону, отброшенная сильной рукой, и в зал быстрым шагом вошла высокая светловолосая девушка. На ней была просторная полотняная блуза серого цвета, вылинявшая от многочисленных стирок, длинная цветастая юбка и платок, небрежно повязанный вокруг головы. Она нахмурила светлые брови, от чего ее нос стал выглядеть чуточку воинственней. В ее руках было полотенце и она на ходу вытирала им руки, покрасневшие от горячей воды.
   — Чего разорался, любимый мой? — сказала она, останавливаясь перед нами.
   — Ты что-то не в духе. Марта, — осторожно сказал Артур.
   — С чего бы это мне быть в духе? — фыркнула хозяйка.
   Она казалась рассерженной, но в её светло-голубых глазах прыгали насмешливые искорки.
   — Мари и Роза, — сказала она в пространство.
   Парни стояли перед ней навытяжку. Уж насколько мне было всё непонятно, но я заметил выражение их лиц. Их молчаливые физиономии говорили: «Если этого нельзя избежать, то нужно перетерпеть».
   — Мари и Роза, — повторила она и добавила уничтожающим тоном, — две неуклюжие гусыни, которые ничего не умеют делать правильно.
   — В чём дело, Марта? — спросил Артур своим самым деловым тоном.
   — Одна вывалила на другую ковш кипятка, теперь вся кухня в крике, слезах и соплях, я делаю компресс из сырой картошки и масла и всё в доме вверх дном из-за ваших девок, Чарли и Блэк.
   — Ну, Марта, — усмехнулся Артур, — я думаю, что ты со всем справилась как надо.
   — Правильно думаешь, дорогой. А это что ещё за червяк с вами?
   Только теперь Марта соизволила заметить меня, болтающегося между Блэком и Пако, как мошонка между ног.
   — Мы нашли его в Восточном тупике, — ответил Артур.
   Марта немедленно подбоченилась, её сжатые кулаки упёрлись в упругие бёдра, она вздёрнула подбородок:
   — Артур...
   — Хватит, Марта, — мягко сказал Артур, — ты хозяйка в доме и на кухне, ты моя жена, но дай мне разбираться со своими делами самому.
   — Артур, — её голос сбавил пару оборотов, — в доме полно людей.
   — Я знаю, я прекрасно это знаю, но это — моё дело. Вода готова?
   — Да, готова. Ужин через полчаса.
   — Вот и прекрасно, — он поцеловал её.
   Парни понесли меня наверх по лестнице. В результате перемещения по полутёмным коридорам, я оказался в ванной комнате, где стояли два больших корыта с водой. Пар висел в воздухе мокрой паутиной.
   — Всё, дальше я сам, — пробормотал я и сильные руки отпустили мои плечи.
   Я сделал несколько нетвёрдых шагов и чуть не упал, поскользнувшись на мокром полу.
   — Тихо, малыш. Не упади! — Артур схватил меня за руку.
   Я стащил с себя разорванную рубашку, штаны и неуклюже полез в воду. Горячая вода нежно обняла моё тело и раскалённой кочергой впилась в подсохшие ссадины. Шипя от боли, я встал, взял лежащее рядом на полке мыло, намылился, растёрся жесткой мочалкой и снова погрузился в воду с головой. Я чуть было не заснул, когда кто-то легонько потряс меня за плечо. Я открыл глаза: передо мной стоял Артур с мокрыми волосами.
   — Ну, как дела, малыш?
   — Неплохо, — ответил я.
   Он помог мне насухо вытереться большим полотенцем и протянул мне штаны, серую рубаху с длинным рукавом и чёрный жилет явно от дорого костюма.
   — Одевайся.
   Он вышел, но вскоре вернулся с парой башмаков из парусины, положил их на пол рядом со мной.
   — Ну вот, ты вроде бы и одет. Пошли вниз, пора ужинать.
   Он повел меня в тот огромный зал на первом этаже. За столом длиной, как мне показалось, с милю, сидели люди, человек пятьдесят, парней и девчонок. На столе стояли деревянные тарелки и ложки, кастрюли, исходящие сводящим с ума паром, сковороды с жареным мясом и овощами, в плетеных из соломы блюдах лежал нарезанный хлеб. Все переговаривались друг с другом, стоял гомон, кто-то смеялся. Обрывки разговоров долетали ко мне с нарастающим гулом, как прибой.
 
   — Сижу я это на углу Мидл-лейн и Страсборо, как всегда, значит, кепка на земле, завываю, как голодный пёс: "Подайте, кто сколько может! " Подходит старуха в чёрной шали, все пальцы в кольцах. Я — к ней: «Подайте, мадам, ради ваших детей». Эта выдра как фыркнет: «Ты моих деточек не поминай почём зря, оборванец». И пошла себе дальше. А я ей: «Чтоб тебе всю жизнь ежей рожать, старая ведьма!» Та как завизжит, закричит. Я, недолго думая, хватаю грязи пригоршню, да и бросаю. Гляжу — у неё всю морду залепило, ну чистая ведьма.
   Хохот.
 
   — Эй, Мэтью, Булли Окхауз завтра подряжает нас на перевозку. Просит пять подвод.
   — Хорошо, сделаем. За сколько договорился?
   — Ну, он обещал мешок муки, мешок-два картошки, маленький бочонок рыбы вяленой.
   — Лучше б деньгами дал.
 
   — Да не психуй ты, Нина. Это просто. Подворачиваешь, делаешь пару стежков и...
 
   — Завтра нужно будет в Среднем Городе поработать у кабаков. Говорят, там больше подают.
   — Посмотрим...
 
   — Я к ней, мол, чего такая красавица скучает в такое время.
   — Ну, ну.
   — Ну, она перья распустила, как курица, то, сё.
   — Ну?
   — Ну и тут я её обаял, как всегда.
 
   — Марк ещё ничего, девочки. Высокий такой, весёлый, не жмот. Но тот дружок его — тьфу! Плюгавый такой, рожа в прыщах, ноги колесом. Вот у Блэка на конюшне мул есть — так он точь-в-точь как тот плюгавый. По правде сказать, мул в тыщу раз красивее.
   Девичий смех.
 
   Мы с Артуром спускались по лестнице в зал, полный разговоров и сводящих с ума запахов горячего ужина. Артур посадил меня рядом с собой по правую руку, по левую села Марта. Гул разговоров постепенно затих.
   Артур пододвинул ко мне тарелку с едой. Просить меня дважды не стоило и я набросился на еду, как волк, помогая себе куском мягкого домашнего хлеба. Я ел с такой скоростью, что казалось — я голодал с неделю или больше.
   — Нельзя сказать, что у него нет аппетита, — негромко сказала Марта Артуру.
   Я смущенно поднял голову от тарелки. Артур и Марта улыбались, глядя на меня.
   — Ешь, ешь, — сказала Марта, улыбаясь, — в этом доме никто не отказывается от еды, если не хочет иметь дело со мной.
   — Да, мэм, — сказал я и снова принялся за еду.
   — «Мэм», — сказала Марта довольно, — по-моему, это мне нравится, Артур.
   — Конечно, это тебе нравится. Марта, — сказал Артур, отхлёбывая из стакана.
   — Из него выйдет толк, судя по тому, как он ест.
   — Конечно, из него выйдет толк. Марта.
   — Я, конечно, ничего не утверждаю. Поживём — увидим.
   — Поживём — увидим, — согласился с ней Артур.
   Наконец я удовлетворённо отвалился от стола. Артур подлил себе вина и пододвинул ко мне свой стул.
   — Теперь, малыш, давай послушаем твою историю.
   Я вздохнул.
   — Я — из Селкирка. Это — район на севере Города. Два дня назад пришли солдаты...
   Я задохнулся.
   — Спокойно, малыш, спокойно. Продолжай, — сказал Артур.
   — Район окружили, все дома подожгли. Людей сгоняли на площадь. Несколько человек взбунтовались и убили законников. Тогда всех начали расстреливать из пулемета. Я пролез через заграждение и убежал.
   — Ясно, — сказал Артур, сделав большой глоток из стакана, — теперь слушай меня. Я дам тебе крышу над головой и возможность не умереть с голоду. Но ты должен пообещать мне кое-что.
   — Хорошо, — сказал я.
   — Ты не должен воровать у своих. Ты не должен предавать своих.
   — А кто это — «свои»? — спросил я.
   — «Свои» — это те, кто сейчас находится в этом доме, малыш, — усмехнулся Артур.
   Марта положила руку на плечо Артура и сказала мне:
   — А как твои мама и папа?
   — Не знаю, — чуть слышно прошептал я.
   — А вот плакать не надо. Слезы никогда никому не помогали, — ласково сказала Марта.
   — Марта права, малыш, — сказал Артур, посмотрев на меня своими глазами, одновременно грустными и добрыми,
   — Меня зовут Алекс, — срывающимся голосом сказал я.
   — Я — Артур, — сказал он и пожал мою руку.
   — Вот ещё что, малыш. Никто больше не обидит тебя, никто не сделает тебе больно в этом доме, понимаешь?
   — Да.
   — Здесь все живут вместе, цепляясь друг за дружку, иначе нельзя, по-другому пропадёшь. В этом городе пропасть — плёвое дело, малыш, понимаешь?
   Я кивнул головой, слов не было, сердце билось еле-еле, горло давил колючий комок.
   Его жесткая ладонь вытерла мои слезы.
   — Не плачь, малыш, не плачь. Давай-ка я познакомлю тебя со всеми.
   Он легко подхватил меня и поставил на табурет.
   — Эй, друзья! Разрешите мне представить вам Алекса, — громко сказал Артур, положив руку мне на плечо, — он будет жить с нами. Поздоровайтесь с ним.
   Я шмыгнул носом и исподлобья огляделся. Все смотрели на меня и мне было неловко от множества глаз, глядящих на меня. В этих глазах отражалось пламя свечей, стоящих на столе, маленькие золотые огоньки плясали в глазах людей, смотревших на меня.
   Наверное, я был смешон в тот момент — растерянный, испуганный, усталый, взъерошенный, как мокрый воробей, окруженный незнакомыми людьми, стоящий на высоком табурете в незнакомом доме, после долгого пути в неизвестность.
   Они улыбались, глядя на меня, и каждый из них вспоминал, как он или она в первый раз стояли перед незнакомыми людьми в чужом доме, с неровно бьющимся сердцем в груди, и так же, как я, растерянно смотрели по сторонам. Они понимали, что творится в моей душе, какое смятение переполняет меня, и они улыбались, глядя на меня.
   — Здравствуйте, — мои непослушные губы разомкнулись и прошептали в наступившую пустоту это простое слово : «Здравствуйте».
   Пять десятков улыбок и сияющих глаз были мне ответом, все, кто был в этом зале, тихо сказали мне: "Здравствуй " и их тепло коснулось моего сердца...
   Я спал в одной из комнат холостяков. Все, имевшие постоянных подруг, размещались в другой части дома. Сон мой был беспокойным, снились отец и мама, я долго беспокойно ворочался. Моей постелью был мягкий тюфяк на полу и теплое одеяло. Где-то около трёх часов ночи мне стало холодно и я закутался поплотнее в одеяло. Вдруг на меня накатило и я беззвучно заплакал. Я ревел и дрожал, как от свирепого холодного ветра, постоянно дующего с океана зимой. Слезы катились по щекам, я утирал их ладонями молча, стараясь не шуметь. Я предпочёл бы умереть со стыда, чем показать этим новым, что я плачу. Мне было так жаль себя, что я ревел очень долго. Мало-помалу я согрелся, озноб отпустил меня. В последний раз я вытер слезы кулаком, натянул на голову одеяло и заснул.
   Проснулся я рано, как мне показалось, и, ещё до того, как я открыл глаза, я знал, что я — не дома, я за много миль от дома, что когда я открою глаза, то увижу не относительно белый потолок своей старой комнаты, а выщербленную штукатурку моего нового дома. Я отбросил одеяло, встал и снял с гвоздя, вбитого в стену, подаренную мне одежду. В комнате никого не было и я торопливо одевался, чтобы пойти разузнать — куда же все подевались?
   Дом казался пустым, но, прислушавшись, я понял, что это не так. Снизу доносились звуки, как из маминой кухни: позвякивание тарелок, и скрип створок открываемых шкафов с посудой, хлопанье полотенец, негромкие женские голоса. Всё почти, как дома, только дома моего больше не было, но много думать об этом не стоит.
   Я вышел из комнаты и зашагал по коридору. Я находился в правом крыле замка. Хотя слово «замок» было слишком громким для полуразрушенного здания на известняковом холме.
   Правое крыло предназначалось для холостяков, все комнаты второго этажа были в их распоряжении. Левое крыло, в котором в нормальном состоянии сохранился лишь первый этаж, было предназначено для свободных девушек. Помещения средней части здания были отведены семейным парам.
   Рабочий день начинался рано, практически с восходом солнца, для некоторых (например, парней Блэка) даже раньше. Девушки, работавшие в городе, уходили тоже очень рано. Многие из них работали в прачечных или на фабриках по переработке морских продуктов. Несколько парней работали докерами в порту, трое были матросами на рыболовецких шхунах. Нищие отправлялись на промысел немного позже, им приходилось идти через весь Фритаун к Среднему Городу и рыбному рынку Росса. Артур с парнями работал нерегулярно. После очередного дела они отсиживались дома три-четыре дня, в зависимости от тяжести совершенного преступления. Иногда они могли пропадать в Городе неделями, изредка поодиночке наведываясь домой.
   Я спустился вниз, никого не встретив по дороге. В зале сидели друг против друга Артур и Чарли. Они о чём-то негромко говорили, над головами подымались вверх струйки дыма их дешевых сигарет. За столом сидел Арчер, перед ним стояла стеклянная бутыль с темной жидкостью (ружейным маслом), на чистой тряпке лежали части револьвера. Лис играл в карты с братьями, судя по его ухмылке, играл более успешно, чем они. Любо сидел на столе, поджав под себя ноги и выводил на своей гармошке заунывную мелодию. Я подошел к Артуру.
   — Что мне делать, Артур? — спросил я, переминаясь с ноги на ногу.
   Артур и Чарли посмотрели друг на друга, непонятно чему улыбаясь. Чарли кивнул головой и Артур повернулся ко мне.
   — Что ты сказал, Алекс? — хитро прищурив глаза, спросил Артур, раздавливая в пепельнице окурок.
   — Ну, это... что мне делать? Я же всё это, — показал я на новую одежду, — и поесть, и крышу над головой не зазря получаю. Вот я и интересуюсь, как мне за всё это рассчитаться.
   — Что же ты умеешь делать, Аль? — Артур откинулся на спинку стула.
   Я молчал, глядя в пол.
   В зал выползли наши нищие. Они уже были одеты в выходные костюмы, как они их называли, — грязную рвань, скреплённую лоскутами, заплатами и хитроумной системой веревочек. Мига, их предводитель, притворялся слепым. Это мастерски у него получалось. Он заводил глаза к небу, как будто видел там, наверху, что-то недоступное людскому глазу, и становился похож на одну из статуй, установленных на первом внешнем ярусе башни Судьбы. С ним было двое слепцов — Ихор и Саймон. У Ихора не было правого глаза и он обычно повязывал голову черной тряпкой. Выходя на улицу, он снимал повязку и представлял миру вид своей пустой глазницы — как будто подсохший кусок сырого мяса посреди лица. Вторым глазом он видел отлично, как коршун. Иногда он сам добывал себе милостыню, не утруждая менее сердобольных граждан процедурой залезания в карман за деньгами. Во время одной из таких процедур он и лишился своего правого глаза.
   Саймон был слепым на самом деле, у него была официальная лицензия на нищенство, благодаря которой вся процессия «слепцов» могла при случае отмазаться от закона. С собой он носил большой ящик, сплетенный из ивовой соломки, с самым разнообразным товаром — лентами, бусами, платками и прочей дребеденью для женщин.
   Артур небрежно через плечо посмотрел на них.
   — Мига!
   — Ну? — отозвался тот.
   — Ты говорил, что вам нужен поводырь?
   Мига задумчиво почесал в затылке.
   — Ну, вообще-то не мешало бы какого-нибудь пацана помельче: богатые дамочки на таких клюют.
   — А ну-ка посмотри на этого.
   Мига подошел поближе и, прищурив левый глаз, посмотрел на меня.
   — Ну?
   — Что «ну»? Подходит или нет?
   — Откуда я знаю, Артур? Откуда я знаю, умеет ли он подвывать, как побитая собака «Подайте на хлеб насущный»? Умеет он сделать вид, что он подыхает с голода? Может он весь день ходить по Среднему городу или сидеть на солнцепеке?
   — Спроси у него, Мига.
   Артур повернулся ко мне:
   — Умеешь просить милостыню?
   Что я мог сказать в ответ?
   Я видел нищих и боялся их, они казались мне грязными и страшными. Это были маленькие дети, до того замурзанные, что виднелись только белки глаз. Это были старики, неподвижно сидящие на земле перед брошенной мятой шляпой, уставившиеся в пустоту. Это были старухи в черных платках и туфлях из войлока, причитавшие: «Подайте во имя Господа, подайте ради спасителя нашего Иисуса Христа», они крестились без остановки, глаза у них были хитрыми и шныряли по сторонам, никогда не глядя прямо в глаза.
   А может быть, это я никогда не смотрел им в глаза?
   Так или иначе, я ничего не умел, но не мог в этом признаться.
   — Да ни черта он не умеет, Артур, — рассерженно проворчал Мига.
   — У меня есть идея, — сказал Артур, не слушая его. — Лис!
   Рыжий оторвал голову от карт.
   — Неси «корсет», бинты, тряпки, спецодежду и возьми ещё на кухне миску с куриной кровью.
   Я весь напрягся, как перед прыжком.
   — Что за дела, Артур? — начал было Мига, но Артур прервал его:
   — Я делаю тебе поводыря, Мига, так что, пожалуйста, заткнись и дай мне поработать.
   Лис вернулся быстро.
   В течение минуты я был переодет в спецкостюм: изодранные штаны и черную жилетку размера на два больше. Артур усадил меня.
   — Закатывай правую штанину.
   Всё это было похоже на то, как мне вырывали зуб полгода назад, правда, Артур плохо смотрелся в роли доктора. Он ухмыльнулся и взял в руки десять штук тонких, гладко обструганных, реек, связанных сыромятными ремнями. Он обернул их вокруг моей ноги и туго затянул ремни так, что я не мог согнуть ногу в колене. Он забинтовал «корсет» бинтами и тряпками и вымазал повязку в крови. Несколько мазков сажи на лице и груди, несколько капель крови на ногу и Артур отошел назад — полюбоваться своим творением. Он сунул мне в руки палку и похлопал по плечу.
   — Всё, малыш, теперь у тебя есть работа.
   Мига опять поскрёб в затылке:
   — Хромой поводырь...
   Его лицо выразило смесь сомнения с недоверием.
   — Ну, ладно, малый, пошли.
   Мы пошли к выходу и Артур сказал вслед:
   — Мига! Как следует покажи малышу город, чтобы он знал, что к чему.
   — Ладно, — проворчал Мига в ответ.
   И мы вышли из дверей в яркий солнечный свет...
   Мига и Ихор шли впереди, о чём-то оживлённо переговариваясь и жестикулируя, а я вёл Саймона. Я волочил ногу и был натянут, как струна. Сай тихо заговорил со мной и от неожиданности я подпрыгнул.
   — Тихо, тихо, — проворчал Саймон, — спешка нужна только когда блох ловишь, да и то не всегда.
   — Просто... я...
   — Знаю, малыш. Всё всегда бывает в первый раз, как сказал один мой приятель, подцепив триппер в пятнадцать лет.
   — Я... не... — мямлил я.
   — Да, ты не понимаешь, что тебе делать, малыш. Протянуть руку трудно, особенно в первый раз. У всех своя канава, как говорила одна моя знакомая жаба. Я вынужден это делать, потому что ослеп в медицинском центре Карпенум, да будет проклято всё отродье врачей, чтоб их семя засохло вовеки! — яростно сплюнул Сай себе под ноги.
   Его лицо исказилось, как от боли, и я с сожалением посмотрел в его невидящие и ненавидящие глаза. Наверное, он почувствовал, что я смотрю на него, и на его лицо, как паутина, наползла тень: морщины разгладились, напряженные мышцы расслабились, глаза потухли и злоба, горевшая в них, угасла. Мы медленно шли и Сай тихо говорил под аккомпанемент шумной перепалки «слепцов».
   — Они забрали меня на улице, давно ещё. Меня и ещё много таких, как я. Я мало что помню, но у меня вся башка в шрамах. Они втыкали в нас провода. Я и еще пятеро практически всё время были в «шире», ну, кололи нас всё время какой-то дрянью и мы ни черта не чувствовали, как тряпичные куклы. Даже боли нормально не чувствовали, так, как спицами в вату. Не помню точно, сколько времени вся эта бодяга тянулась, но один раз меня так утыкали проводами, что я оклемался и начал орать. Ну, и кто-то из них, наверное, перестарался. Стало больно, как пилой череп пилят, и свет погас. Медленно...
   Сай проводит ладонью по губам, словно стряхивая что-то липкое, противное. Его глаза стеклянно смотрят перед собой, как два перламутровых серых шарика. Его ноги уверенно нащупывают дорогу, а рука с тонкими сухими пальцами бережно держит меня за плечо.
   — Тут я вырубился, а оклемался погодя чуть. Слышу — стоят надо мной двое и спорят, кончать меня или не надо. Один говорит: «Да ладно, пять кубов сориума и всё. Быстренько в холодильник». Второй ему отвечает: «Ну да, буду я на эту мразь костлявую ширево переводить. Звони дуболомам, пускай выбрасывают его за территорию. Он всё равно слепой, как крот, да и сдохнет там быстрей, чем тут. Нам в морге только спасибо скажут, чтоб не валандаться с этим скелетом».
   Он снова замолкает, а я покрываюсь холодным потом, представляя, как же это — два голоса в темноте решают — жить ему или сдохнуть.
   — Вытащили меня охранники, да и бросили на пустыре за центром. Сдохнуть бы мне, как собаке прибитой, да Артур взял меня к себе. Повезло, — Сай иронически кривит рот в усмешке.
   — Да, повезло. Слепым сделали, а всё-таки живой, — не совсем связно бормочу я.
   — Во-во, малый. Во всём своё везение есть, как сказала одна старуха на костре, когда сырые дрова гореть отказались, да вдобавок дождь пошел.
   — Почему? — шепчу я, мысленно ругая себя за дурость и переживая потому, что он может меня не понять.
   Он понимает:
   — Почему я это тебе рассказываю, малыш? Слух у меня музыкальный, — смеется Саймон. — Всё я вчера слышал вечером про тебя, про родичей твоих. Мы с тобой одинаковые, как близнецы от разных матерей, — смеется он.
   — Ты не ответил, — неожиданно для самого себя упрямо говорю я.
   — Настырный ты малый, — добродушно ворчит Сай. — Ты — жертва этого мира, ты ни в чём не виноват, но на тебя валятся горести и беды. Но тебе повезло — ты живой, ты у хороших людей, и если Артур захочет, то ты не пропадёшь, малыш. А ты не пропадёшь, — ухмыляется он.
   — Жертва? — спрашиваю я.
   — Это Чарли может говорить умно, а я не могу. Он-то слово это и сказал как-то — «жертва», а я запомнил. Потому как мысли эти у меня в башке бродили, как овцы потерянные, а я не мог словами их выразить. А тут нужное слово — и мысли в порядке.
   — Значит, мы — жертвы? — спрашиваю я, пробуя на слух новое слово.
   — Все мы жертвы, малыш, — тихо говорит Сай, — но мы-то в этом совсем не виноваты. Вот так-то, — он тяжело вздыхает и его рука на моем плече слегка подрагивает.
   А может, это просто кровь так бьётся у меня в жилах.
   Мои мысли разбегаются под натиском событий и людей, входящих в мою жизнь. Я кажусь себе маленьким червяком, медленно ползущим по улицам просыпающегося Города. Солнце, отражаясь от запыленных стекол, тусклыми бликами бьёт нас по лицам.
   — Всё, пора работать, калеки, — похохатывает Мига и Ихор щерится выбитым передним зубом.
   Мы выстраиваемся в цепочку, я — впереди, остальная команда сзади. Я тяну фальшиво хромую ногу и медленно вывожу «слепцов» на улицы Среднего Города. Фритаун встречает нас шумом и грохотом проезжающих мимо экипажей и телег, голосами прохожих, хаосом и суетой. Жизнь кипит. Здравствуй, новый день!
   ...Саймон осторожно держит меня за плечо.
   — Главное — не бойся, малыш. Всё это проще, чем ты думаешь.
   Я — растерян, испуганно шарю глазами по сторонам. Толпа становится всё гуще — мы выходим в Средний Город.
   — Что мне делать, Сай? — шепчу я пересохшими губами.
   В ответ — лёгкое пожатие пальцев.
   — Прежде чем начать просить, малыш, вспомни самое грустное, что случилось с тобой. Тут надо уметь, малыш, но всё это просто.
   Я иду, отупело шаркая онемевшей ногой. Сзади шипит Мига:
   — Давай начинай выть, задрыга! Всех нас попалишь!
   — Что «выть»? — сиплю я.
   — Да что хочешь, калека, только быстро, — его сжатые губы выплёвывают слова, как иголки.
   — Спокойно, малыш, спокойно, — шепчет Саймон, — дыши глубже, тихо!
   Делаю вдох — и шум толпы стихает. Выдох, вдох — тишина мягким войлоком вползает в мои уши. Вдох, выдох — и перед глазами появляется неясный образ матери. Я вспоминаю, как нежны и прохладны были её руки, касавшиеся моего разгоряченного лба, когда я болел. Жалость к себе переполняет меня, горячей волной поднимаясь к глазам. Я делаю глубокий вдох — и снова звуки улицы, переполненной людьми, бьют меня наотмашь, яркий свет бьет огненными иглами, вонзается в мои глаза.
   Слезы текут по щекам, солёные тёплые слезы, я растираю их грязными ладонями, вряд ли осознавая, какие живописные разводы появляются на моем перекошенном лице. Я иду и мне кажется, что это не мой занудно тянущийся голос негромко гнусавит: «Подайте кто-нибудь ради Христа Спасителя. Подайте моим братьям на хлеб насущный». Кто-то из «братьев» всучивает мне в руку оловянную кружку и моё невнятное «Господь вас благослови» провожает каждый медный грош, падающий в неё. Я иду и не вижу людей, я смотрю в землю. Все они кажутся мне мешаниной из ног, обутых то в дешевые башмаки и сандалии на веревочной подошве, то в дорогие ботинки из кожи и узкие «лодочки» дамских туфель. Мне кажется, что я капитан корабля, потерпевшего крушение, мой корабль медленно дрейфует в океане людских тел без видимой цели, без всякой надежды на спасение.