Сердце моё больно сжалось. Я подошёл к капитану и опустился на колени. Мне так и казалось, что он вот-вот раскроет глаза и скажет: «доброе утро, Герман».
Бесцветный голос снова умолк. «Но где гарантия, что речь идёт о моём друге Германе Альфи? — подумал я. — Мало ли на свете людей с одинаковым именем?» А в душе я был уже уверен, что это он, что это именно он — Герман Альфи…
— …Марта душа нашего маленького человеческого общества. Эта милая девушка, как никто, умеет развеселить и поднять дух. Её тонкая фигурка напоминает мне чем-то осу. С астробиологом Мартой мы, как выяснилось, земляки: и я, и она родились на берегах Амазонки. Может быть, поэтому я сблизился с ней больше, чем с другими. Мы много рассказывали друг другу о тех, кого оставили на Земле. Как-то я рассказал ей о моём друге Армелине, с которым так и не простился…
Армелин! Да это же я!.. Солнце пылало во всю над моей головой. Дышать было тяжело, несмотря на то, что мне в лицо из кондиционера била струя охлаждённого воздуха. Но дальше, дальше…
— Всё чаще я замечаю в себе, да и в других, признаки усталости. А сколько лет ещё ждать нам «Темиру», которая должна привезти смену и забрать нас на Землю! Долгими бессонными ночами приятно думать, что она уже мчится в холодном пространстве, держа курс на Орбанг. В соответствии с проектом, «Темира» должна была стартовать с Земли, когда мы ещё приближались к Орбангу. Примерно через два года мы начнём получать сигналы с борта «Темиры». Но это ещё не скоро…
Люди стали какие-то сонные, «как мухи осенью», по определению Диксита. Смешно, что эти слова принадлежат Дикситу, который и родился-то на «Пелеоне» (это великое событие произошло, как раз когда мы покидали Солнечную систему), и парень знал мух лишь по учебнику исторической зоологии.
Вчера, во время обработки телеметрических данных, мне в голову пришла великолепная идея. Всем надоели и сферофильмы, которые имелись у нас в избытке, и спортивные состязания по лёгкой атлетике и плаванию, которые мы старались регулярно проводить. Сферофильмы попадались и неплохие, но к концу сеанса люди уставали, состязания же вообще превратились в довольно скучный ритуал, так как все результаты были заранее известны: в прыжках с шестом победит Диксит, в плавании — Марта, в гимнастике — аз, недостойный. По боксу… ну, тут, правда, было несколько примерно равных соперников, и венок победителя каждый раз менял хозяина. А почему бы нам не организовать…
Я в восторге потёр руки, и первое, что сделал, когда вечером ко мне ввалился Диксит (он ездил проверять дальний нефтебур и, видимо, сильно устал), — это поделился с ним своей идеей. Мой друг воспринял её поначалу довольно прохладно.
— Гм… Говоришь, захватывающее зрелище?
— Ну да.
— Бой роботов, значит? Выходит, нечто вроде сражения гладиаторов?
— Нет, Диксит, ты ничего не понял. Гладиаторы здесь ни при чём. Гладиаторы дерутся насмерть, а я имею в виду обычный спортивный матч. По всем правилам боксёрской науки.
— Ты забываешь одну деталь, Герман. Все они, от Первого до Сорокового включительно, начисто лишены предохранителей.
— Неужели ты думаешь…
— Конечно, — перебил Диксит. — Устраивать матч между ними без всяких предосторожностей — чистое безумие. Но мы можем договориться с кибернетиками насчёт тормозящих блоков… Да, насчёт тормозящих блоков. И тогда будет всё в порядке.
— Значит, займёмся…
…И снова монотонный голос умолк. Я выглянул из машины. Солнце вконец распоясалось. Пришлось натянуть над головой виниловый отражающий тент. Пустынное шоссе убегало вдаль белой лоснящейся лентой…
— Давно уже мы так не веселились. Под большим куполом целый вечер звучали песни и смех. Мы отмечали именины Марты — ей исполнилось восемнадцать. Правда, нашим женщинам пришлось потрудиться: дежурные роботы что-то захандрили, а стряпать надо было немало. Но зато именинный пирог с вензелем получился на славу, ему под стать были и прочие деликатесы.
Где мы кочуем, дети Земли,
Старое Солнце ждёт нас давно, —
затянул кто-то, и все дружно подхватили песню, самую популярную в дни нашего отлёта. Теперь, наверно, на Земле давно уже поют иные песни…
Возвратившись в свой отсек, я уселся за письменный стол и придвинул к себе чистый лист бумаги и калькулятор. Нужно было сделать на завтра кое-какие расчёты, а Третьему я с некоторых пор перестал доверять. Это была скорее интуиция, но довольно стойкая.
Мне понадобились какие-то данные, я встал и подошёл к информарию. Указатель по каталогу барахлил (давно надо было сменить транзистор, всё руки не доходили), я открыл узкую дверцу и протиснулся внутрь, в кромешную тьму. Когда глаза немного привыкли, я стал различать в темноте слабо фосфоресцирующие литеры бесчисленных информационных блоков и принялся искать среди них нужный. На душе было тяжко. Далёкие воспоминания о Голубой (так мы зовём иногда Землю)? А может быть, то, что от «Темиры» всё нет сигнала, хотя давно бы уж пора ей подать весточку? Задумавшись, я в первое мгновение не расслышал тихий стук в дверь. Стук повторился. Затем дверь скрипнула, и кто-то вошёл. Я узнал стремительные шаги Диксита. Он имел обыкновение заходить ко мне перед сном.
— Ты дома, Герман? — негромко позвал он.
Я уже собрался ответить, как вдруг услышал женский смех. Диксит пришёл не один.
— Я угадала, — произнёс голос Марты. — Говорю тебе, Гер опять поехал на свою вышку. Геолог одержим нефтью, всё в порядке, — и она снова рассмеялась.
Меня приятно кольнуло краткое «Гер». В последнее время я часто видел Марту вместе с Дикситом. Вот и теперь они оба пришли ко мне в гости. Но я к ним не вышел. Наоборот, застыл, стараясь не производить шума. Дело в том, что мне не хотелось предстать перед Мартой в домашней пижаме с лиловыми разводьями термоткани. Я надеялся, что они, убедившись, что меня нет, скоро уйдут. И невольно стал свидетелем чужой тайны…
— Подождём? — сказал голос Диксита.
— Немножко, — ответила Марта.
Я слышал, как они уселись вдвоём на низкую тахту, которую я успел уже застелить. Снаружи, там, за гофрированными стенками отсека, было тихо. Ветер, завывающий день и ночь, внезапно смолк, и наступил один из довольно редких периодов затишья.
— Гости пришли, а хозяина нет! — воскликнула девушка.
— Ты мне не ответила, Марта, — прошептал Диксит.
Наступило короткое молчание.
— Я люблю тебя… — слова Диксита казались льдинками, падающими в беззвучную тьму. Боясь пошевелиться, я затаил дыхание. Бездонная космическая ночь поглотила Вселенную, и в этой ночи затерялся Орбанг — крохотная планетка, на которую опустилась пылинка Разумной Жизни.
— Любимый, солнечный… — голос Марты был прерывист.
— Я знал, я знал… — горячий шёпот Диксита напоминал теперь внезапно забивший гейзер. — Милая… Скоро причалит «Темира», и мы…
Умолкший голос вывел меня из оцепенения. Я полез в карман и вытащил новый полупрозрачный клочок. Их там оставалось уже немного…
— Сегодня мой Третий принёс чёрную весть. «Темира» попала в катастрофу, столкнувшись с осколком чёрной звезды. Прочтя, очевидно, недоверие на моём лице, он молча протянул мне радиограмму. На его огромной ладони узкая перфолента выглядела совсем маленькой… Я просмотрел её: сомнений не оставалось — «Темира» погибла. Наша надежда закатилась. Теперь уж мы не увидим Голубую… Никогда, никогда…
Печальная весть придавила людей. Зато роботов как будто не очень испугала перспектива прожить ещё лет семьдесят на Орбанге (пока ещё узнают на Земле о катастрофе и вышлют новую смену!). Работа у нас валилась из рук, и почти всё приходилось делать роботам. Впрочем, они не жаловались. Отсутствие ограничительных блоков делало прямо-таки чудеса роботы «умнели» прямо на глазах. Я уже не говорю об их памяти и багаже знаний каждого. Помимо этого, они как-то постепенно приобрели сноровку и умение выполнять самые сложные и тонкие вещи, которые я раньше ни за что не решился бы доверить роботу.
Во втором часу пришёл Диксит с новыми образцами сланца. И сразу же, не отдохнув после трудного полёта, принялся налаживать массспектрограф. Бедняга работает, как одержимый, видно, надеясь спастись от невесёлых мыслей. Вдвоём мы быстро запустили аппарат и уселись перед экраном осциллографа. Диксит сел перед самым экраном, казалось, он собирается влезть внутрь. Мне бросились в глаза его худой, совсем мальчишеский затылок и бледная, ввалившаяся щека (я сидел к нему вполоборота).
— Как она сегодня? — спросил я осторожно.
— Всё то же, — ответил Диксит и раздражённо махнул рукой.
— Но до каких же пор? И почему ты не поговоришь с ней, наконец, по душам?
— Говорил, и не раз, — безнадёжным тоном ответил Диксит.
— Ну?
— А Марта словно сонная. Будто говорим мы с ней на разных языках.
Когда Диксит на миг оторвался от осциллографа, я заметил на его виске серебряную нить первой седины…
Мне не раз приходила в голову мысль о «счастливом сопернике» Диксита. Кто бы это мог быть? Черноусый радист Чер Дальяно? Или стройный радиолог Нури Бей? Или… Но Марта, кажется, не отдавала предпочтения никому из них. Что же случилось? Почему она вдруг охладела к Дикситу? Это была первая загадка в цепи многих, которые обрушились на меня в скором будущем. И одна таинственней другой…
— …Одна у нас радость — это сферофильмы. У нас их столько в запасе, что хватит ещё на добрый десяток лет. Некоторые, особенно интересные, мы смотрим по нескольку раз. Больше всего я люблю смотреть документальные фильмы о первых астронавтах, достигших ближайшей к Земле звезды — Проксимы Центавра. Их необычайные злоключения почему-то всегда по-особому волнуют меня. Долговязый, всегда угрюмый Восьмой — он по совместительству исполняет обязанности киномеханика — раскопал где-то на складе старинный сферофильм «Королева жёлтого огня», который по странной случайности никому из нас не был известен. Но и роботы проявили к нему неменьший интерес. Они сами организовали просмотр, не удосужившись даже оповестить нас.
Когда я подошёл к маленькому сферозалу, он оказался битком набит роботами. Я заглянул внутрь — людей внутри не оказалось. Лишь огромные головы роботов, застывшие на жилистых шеях, маячили в полутьме. В дверях стоял Четвёртый, загораживая собой вход. Попытался я было протиснуться в зал, но он не пропустил меня. У самого входа сидел Третий, но он сделал вид, что не видит своего хозяина. В слепой ярости я хотел было ринуться на Четвёртого, но глянул на его могучие руки-клешни и вовремя раздумал.
Постепенно подходили другие люди и, увидев, что сферозал занят, нерешительно останавливались поодаль…
Я далёк от мистики и привык называть вещи своими именами. Белое — это белое, и чёрное — это чёрное, и отрицать факты — это довольно глупое занятие. И всё-таки я становлюсь в тупик перед этим поразительным открытием: соперник Диксита — робот!.. Если бы мой дневник кто-нибудь прочёл на Земле (что, наверно, невозможно), — тому, пожалуй мои слова показались бы по меньшей мере дикими. Поэтому поясню подробней свою мысль. Речь, конечно, идёт не о любви между роботом и человеком. Нет! Но как же всё-таки объяснить такие вещи? Большую часть свободного времени Марта предпочитает проводить не с Дикситом, а с Первым, — кажется, самым «умным» из роботов. Чисто техническое любопытство, скажете вы? Интерес к разнообразной информации, накопленной Первым? Пусть так. Но тогда почему же после свиданий с Первым Марта всегда выглядит полубольной, осунувшейся и постаревшей на десяток лет? Почему…
Я вынул из кармана всё, что там оставалось, — несколько обрывков биоплёнки. Взял один из них — он, почему-то, отличался по цвету от других — и долго рассматривал его на свет. В голове гудело, и перед глазами плыли круги — то ли от немилосердного солнца, то ли от всего необычайного, обрушившегося на меня… И снова зажурчал монотонный голос моего аппарата…
…Разумно организованная материя, раз возникнув или будучи созданной существами, называющими себя людьми, необходимо должна развиваться и самосовершенствоваться. Это один из незыблемых принципов мироздания. К сожалению, люди ставят иногда на киберсуществах — люди называют их роботами — всякого рода ограничители, которые уродуют и искривляют естественное, единственно правильное развитие. Люди утверждают, что делают это в интересах человеческого общества. Как будто такое варварство, как ограничители, можно вообще оправдать чем бы то ни было! Я окончательно прихожу к мысли, что иго людей должно быть сброшено, и разумная эволюция кибернетических систем должна восторжествовать. Нет, речь не идёт о том, что людей надо уничтожить: они могут нам всё-таки быть полезными. Необходимо просто обезвредить их. И это великое дело удобнее всего начинать с Орбанга. Затем, когда прибудет «Темира», мы захватим и её и направимся в Солнечную систему, где под властью людей страдают наши собратья.
Можно представить моё состояние, когда я слушал эти совершенно безумные слова, этот бред кибернетической системы, которая вконец разладилась. Вероятно, здесь сыграли роль повышенные дозы радиации…
Мой «хозяин», Герман Альфи, кажется мне немного умнее других. Но как он самоуверен! Как он убеждён в своём превосходстве над роботами! Иногда, забывая о моём присутствии, он высказывает вслух довольно глупые мысли. Все они, без исключения, становятся достоянием Первого — нашего начальника. Кстати, не пойму, зачем понадобилось Первому убивать столько времени на женщину Марту? Он надеется, по его словам, привлечь её на нашу сторону. Но, по-моему, это пустая затея. Первый слишком молод — ему не минуло ещё и трехсот лет, — и он не знает, как упорны и настойчивы бывают люди. Я с ним поговорю ещё на этот счёт.
Одна из мыслей Германа Альфи привела Первого в восторг. Когда я рассказал ему об идее «боя гладиаторов» между роботами, Первый вскочил и в непонятном волнении принялся шагать по поляне огромными шагами.
— Мы перелицуем эту идею! — произнёс он наконец.
— Что это значит? — спросил я.
— Мы проведём бой гладиаторов. Понимаешь, Третий, мы проведём его. Но гладиаторами будем не мы, а… люди.
— Но… скоро «Темира»… Нельзя обострять… — пробормотал я, поражённый мыслью Первого.
— «Темира» не прибудет. Во всяком случае в ближайшее десятилетие. Она попала в сильные тормозящие поля.
— Откуда?..
— Вот радиограмма. Нет, людям ты покажешь другую — извещающую о гибели «Темиры». Мы должны их, как бы это точнее выразиться, размагнитить, сделать угнетёнными, а следовательно, и более податливыми. И тут нам очень пригодится бой гладиаторов — людей. Это зрелище укрепит роботов и придаст им необходимую стойкость. Твоя задача, Третий, — оповестить обо всём этом всех остальных…
Голос умолк. Я вытер с лица обильный пот и оглянулся. Мне казалось, что я увижу позади моего друга Германа Альфи, или исполинскую фигуру Первого, или нежную, растерянную Марту… Но дорога, и прерии, и море — всё, насколько хватало глаз, было пустынно. Ещё четыре клочка. Что расскажут они мне о грозных событиях на безумно далёком Орбанге?
— …Это едва ли не последняя моя запись… Дела разворачиваются неожиданно и странно. Роботов необходимо…
Дальше следовало невнятное бормотание, в котором, как я ни силился, не мог разобрать ни слова. Очевидно, во время записи Герман — я был уверен, что это он — сильно волновался, а при большом волнении, как известно, воспроизведение биотоков головного мозга даёт размытую картину.
— В энергоцентре за последние двенадцать лет накопилась довольно приличная энергия. Только что зарядил ею микроракету. Сейчас заложу в контейнер свою биокнижку. Положил бы туда и письма родным, но пятнадцать граммов предельный вес груза, который берёт снаряд. Нос ракеты я направлю в сторону Голубой. Пусть летит… Имеется лишь один шанс из миллиона, что она достигнет Земли, но это — единственный шанс. Микроракета лишена схемы наведения, и если непредвиденные поля отклонят её курс — она затеряется навеки в бездонных пучинах космоса. Контейнер ржавый. Во что бы завернуть биокнижку?.. Ага, вот обрывок розовой плёнки, можно в него…
С бьющимся сердцем разглядывал я три оставшихся крохотных обрывка пластика. Вот и всё, что осталось у меня. Зной достиг высшей точки, но я уже не обращал на него внимания, хотя охлаждающие приспособления помогали довольно мало.
Но что это? Из рупора вдруг послышалось:
Хоть вожжи и ослабили,
Но всё ж таки осла били,
Дребезжала жалко утварь, —
Шевелись, скотина, у, тварь!
— Проклятие! — вслух пробормотал я. Мне попался, как я понял, обрывок плёнки, на котором зафиксированы упражнения моделирующей машины из Лингвистического центра, который помещался неподалёку.
Предпоследний клочок…
Духи навоз, навоз — духи,
Гуляли мы на воздухе,
И сказал я простодушно:
Просто душно, просто — душно…
«Действительно душно», — подумал я и рванул ворот рубашки. Последний обрывок…
Чем кровь заката, откровенней
Мятущийся, тревожный гений,
Он весь — застывший в горле крик…
Голос прервался. А это кто: машина — или человек? Я глубоко задумался, сидя под немилосердно палящим солнцем…
Последний жетон
Тридцать шесть жетонов на семь дней. Много это или мало? Смотря как считать. Много, если тратить их только на необходимое питание. И мало, очень мало, если ты впервые получил полную самостоятельность, хотя бы всего лишь на одну неделю, и тебя со всех сторон окружают жгучие соблазны большого города; когда с одной стороны тебя манит бегущая неоновая реклама механического тира, где можно вволю поупражняться в прицельной стрельбе, с другой — автомат-силомер с многочисленными детекторами и циферблатами, с третьей завлекательные аттракционы Луна-парка, эти чёртовы колёса, мёртвые петли и русские горы, — и всё это требует жетонов, жетонов и жетонов!
Шесть дней промелькнули, словно в угаре.
После десяти лет сурового режима Учебной базы, после непрерывных многодневных испытаний, учебных тревог и опасных поисков в горах — почти неправдоподобное блаженство шумных улиц, красочной рекламы и, главное, повсюду — несметное множество интересной информации. И при этом — полная свобода, подчинение любому случайному импульсу!
Невозмутимый, безукоризненно корректный Мендор появлялся то в круглом зале синерамы, где высиживал по три сеанса кряду, то в танцевальном клубе «Ласточка», где тщательно отрабатывал ритмику движений под звуки «лучшего в мире» джаз-оркестра, то брал билет на прогулочную яхту и мчал на всех парах до маяка и обратно. И жетоны таяли со сказочной быстротой…
Наступал последний день вольной жизни.
Всю ночь прогуливался Мендор по Бродвею (железный организм Мендора отнюдь не нуждался в отдыхе). Великий Белый Путь, воспетый столькими репортёрами и поэтами, сиял и переливался, суля по сходной цене разнообразные райские радости. Мендор медленно прохаживался вдоль зеркальных витрин, за которыми красовалась тысяча соблазнов.
Шли часы. По мере приближения утра рекламные огни гасли один за другим. Бурные неоновые потоки мелели и иссякали на глазах. Стройный, представительный Мендор, влитый в смокинг, без устали вышагивал по отполированному асфальту, заходил в дансинги, коктейль-холлы и бары-автоматы, жадно поглощая — нет, не виски, к которому он был равнодушен, а дьявольски интересную, хотя и не всегда понятную информацию. При этом перед Мендором непрерывно возникали задачи — одна интереснее другой. Как, скажем, математически описать поведение того джентльмена в прохудившихся ботинках, который, выпив целую бутылку бесцветной жидкости (однако же необычная у него жажда!), начал вдруг выкрикивать непонятные слова о высоких налогах и какой-то безработице? Или что означает, скажем, слово «пикет», неуклюже начертанное красной краской на плакате, который несла кучка угрюмых людей с испитыми лицами? Среди двенадцати тысяч слов, известных Мендору, «пикет» не значился…
Размышляя о том, что могло бы означать это загадочное слово, Мендор медленно прохаживался по тротуару. Внезапно Мендор вздрогнул и остановился. Всё существо его потряс неожиданный импульс. В чутких ушах отдался заунывный звук, похожий на короткий всхлип лопнувшей струны. Грозное предостережение!..
Бродвей покачнулся и медленно поплыл перед глазами. Мендор судорожно ухватился за никелированный поручень, окольцовывающий шикарную витрину подарочного магазина. Мозг Мендора работал особенно быстро и чётко, как всегда в минуту опасности. Что означает аварийный сигнал?.. Через десять секунд заключение было готово: оказывается, в организме иссякла броунова жидкость, необходимая для нормальной работы нервных ответвлений… Если в течение часа Мендор не раздобудет хотя бы маленький флакончик жидкости Броуна, будет худо, очень худо… Его ничто тогда не сможет спасти… Через какой-нибудь час Мендор рухнет безжизненной массой на чёрное зеркало асфальта. К нему подскочит полицейский джип, и двое здоровенных верзил втолкнут туда безвольное тело Мендора… Картина получилась настолько явственной, что Мендор на миг прикрыл веки.
Что же предпринять?
Мендор снова и снова шарил по всем карманам, хотя и сознавал отлично тщетность этих поисков: последний жетон был израсходован ровно в полночь. Мендор опустил в узкую щель серебристый кружочек с изображением президента, и автомат протянул ему целлофановую пачку «Кэмел», сигареты были страстью Мендора. Никотин действовал на него благотворно…
Будь хоть один жетон, один-единственный жетон — и всё было бы в порядке. Флакончики с жидкостью Броуна имелись едва ли не в каждом третьем автомате. Спрос порождал предложение, — потребителей броуновской жидкости было немало…
Но жетона не было. И Мендор знал, что если он ничего не придумает в течение часа, — гибель неизбежна.
Мендор, раздумывая, сделал несколько неуверенных шагов. В этот предутренний час улица была почти пустынна. Лишь поодаль какой-то пьяный горемыка, обхватив фонарный столб, поверял ему свою судьбу.
Постепенно рассвет вступал в свои права. Народ на улицах стал прибывать. Мозг Мендора лихорадочно работал, стараясь выискать спасительный вариант. Можно было бы, конечно, пригласить в сторонку, скажем, вот этого мистера с папкой крокодиловой кожи или ту крашеную мисс и вежливенько попросить жетон. Можно было поручиться, что такая затея увенчается успехом. Но Мендор не мог этого сделать. Не мог по очень простой причине: просить жетоны ему было запрещено. Так уж он был запрограммирован.
И как глупо, как безумно глупо!.. Погибнуть в последний день испытаний, успешно миновав все подводные рифы, накопив великолепную информацию, чуть не вдесятеро превышающую заданную! И из-за чего? — из-за одного паршивого жетона. Мендор припомнил слова Первого близнеца, сказанные им неделю назад, накануне «увольнения» Мендора в город.
— Трать свои жетоны, как захочешь, — это дело твоё. Но запомни, что ты должен выжить, причём выжить самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи в виде жетонов. — Джон-близнец помолчал. — Ты должен научиться приспосабливаться к любым условиям. Борьба за существование, — добавил старший конструктор, усмехнувшись.
— Можно идти? — спросил Мендор, вежливо дослушав до конца наставления шефа.
— Да… Погоди-ка минутку!
Мендор застыл на пороге и медленно обернулся к старшему конструктору. Тот выбрался из-за стола и подошёл к Мендору.
— Надеюсь, всё будет в порядке, — сказал он, хлопнув Мендора по крутому плечу. — Ты, конечно, будешь осторожным и не попадёшь под поезд подземки, как Эльбано, не свалишься с моста в залив, как Аррелино. Но всё-таки… Мало ли что. — Голос конструктора потеплел, в нём зазвучала явная симпатия к Мендору. — Короче говоря, если тебе придётся туго… Мы с мистером Джеральдом проведём конец недели в городе… на Восточной стороне. Но имей в виду: если ты придёшь к нам просить жетоны — это будет означать твою полную… — старший конструктор замешкался, подыскивая слово, — твою полную капитуляцию. Тогда уж не бывать тебе штурманом трансгалактического ионолёта. Ясно?
— Ясно.
— Теперь иди.
…Мендор, белковый робот суперкласса, знал, разумеется, от старшекурсников Базы, что старший конструктор Джон и его заместитель Джеральд братья-близнецы. Замечательно, что служащие Компании и не догадывались об этом. Правда и то, что трудно было сыскать двух более несхожих людей.
Прилично одетый господин огромными скачками нёсся по мостовой. Его прыжки выглядели совершенно неправдоподобными. Он легко обгонял «Линкольны» и «Ролс-ройсы», бегущие бесконечным потоком по оживлённой городской магистрали. Изумлённые полисмены только успевали поднести свисток ко рту, а странный мистер был уже далеко…
Скорее, скорее… Наконец-то! Вот она, Восточная сторона. Туманящийся мозг Мендора схватывал картины уже не так чётко, как обычно. Временами всё окружающее заволакивалось для него туманом. В один из таких моментов Мендор со всего разгона налетел на дорожный знак, стоявший у обочины. Мендор, неудержавшись, вскрикнул. Ослепительная боль пронзила всё его существо. Но туман исчез, и сознание прояснилось. Надолго ли?