Михайлов Владимир Дмитриевич. Тогда придите, и рассудим (Капитан Ульдемир - 2)

   - Опровергнуть мою информацию... - медленно повторил Форама, сомневаясь, правильно ли он понял штаб-корнета. - Но это значит...
   - Значит, что будет готовиться война в полном объеме, верно, откликнулся тот. - Но я ведь могу рассуждать только со своих позиций. Понимаете, Полководец - устройство настолько мощное, что если дать ему направление, он найдет, я думаю, выход даже из таких ситуаций, в которых не разберется и все человечество, если даже начнет думать разом, по команде. И моя задача, как я вам уже сказал, - сохранить нашего мальчика в добром здравии и готовности, потому что тогда у нас останется хоть какой-то шанс. А если я сделаю то, чего вы хотите, - подкреплю вашу информацию, - он просто закапризничает, я вам уже говорил. И мы потеряем всякую возможность оперировать оружием. Это, мне кажется, будет куда страшнее.
   - И все-таки... Почему не заявить прямо вашему Полководцу, что задача не имеет решения?
   - Да именно потому, что он - ребенок, мальчик, малыш. Он не может признаться в поражении и будет упорствовать до конца. Ну, как дети, знаете.
   - Откуда мне знать? - буркнул Форама. - У меня их никогда не было. Кстати, почему вы решили, что он именно мальчик, а не девочка?
   - Почему? - Хомура несколько минут подумал. - Да не знаю... Потому, наверное, что мы все вокруг него - мужики, а он ведь многому научился у нас и, значит, думает, как существо мужского пола - если говорить об особенностях мышления, логики...
   - Ну-ну... Но, значит, есть в нем нечто, почему вы зовете его ребенком. Как у него с эмоциями? Любовью, привязанностью, смелостью, трусостью и всем подобным?.
   Штаб-корнет посмотрел на Фораму озабоченно; надо полагать, такого рода анализом возможностей Полководца он никогда еще не занимался. Подумав, он покачал головой.
   - Да никак, наверное. Думаю, в этом отношении он ничем не напоминает нас с вами. Не забудьте: он все же - военная машина, в первую очередь военная. И, наверное, то, что может иногда показаться проявлением эмоциональной стороны его существа, на самом деле является лишь результатом тщательно проанализированных, чисто деловых, всецело практических соображений. Может быть, мы и стали считать его ребенком потому, что он не обладает той гаммой чувств, которые украшают - или отравляют - жизнь взрослых.
   - Ребенок, играющий в солдатики...
   - Но играющий лучше всех в мире. И солдатики эти - живые.
   - Понимаю. Однако... У вас есть дети, штаб-корнет?
   - Нет. Мы все при Полководце - холостяки. Почему-то таких отбирали...
   - Да, тут мы в эксперты не годимся. Но может быть, попробуем хоть в чем-то разобраться? Вот вы говорите о том, что ваш малыш может закапризничать, например.
   - Ну да, так я говорю, - Хомура пожал плечами. - Просто другого слова не находится. Но кто знает, насколько сущность этого совпадает или не совпадает у ребенка - и у Полководца. Внешне похоже, да...
   - Но ведь капризничать - значит проявлять эмоциональную сторону характера, а не рациональную?
   - Вы слишком многого хотите от меня, мар. Я, в общем, знаю не более того, что мне положено.
   - И потом, его стремление к игре, о котором вы упоминали, стремление воспринимать все как игру - в том числе и эту задачу, последнюю. Игра в солдатики - вы сами так сказали.
   - Да, этого у него не отнять, действительно. Не знаю, может быть...
   - Вы давно служите при нем?
   - Шестой год.
   - А сколько лет ему самому?
   - Полководцу? Уже двенадцать с лишним. До него было устройство попроще. Но и он тоже постоянно совершенствуется, получает новые контуры...
   - Он всегда был таким, как сейчас? Или со временем что-то в нем меняется?
   - Ну, если оценивать человеческими мерками, он становится, безусловно, опытнее... Умнее, что ли?
   - И спокойнее?
   - Не знаю, право, что сказать. В чем-то становится, а в чем-то другом, наоборот, с ним приходится быть осторожнее, чем раньше.
   - Я чувствую, что мне просто необходимо повидаться с ним самому. Побеседовать... Чтобы понять, что он такое. И можно ли рассчитывать на его помощь в какой-то форме, или не стоит терять на это времени и надо сразу искать что-то другое.
   - Что же другое может помочь, если Полководец подаст команду на бомбоносцы? - Хомура покачал головой. - Конечно, поговорить с ним вам бы следовало. Мы ведь к нему привыкли, многого уже просто не замечаем, а вы могли бы что-то уловить.
   - Как же мне попасть туда, к вам?
   - Сам не знаю. Попытаемся как-то протащить вас туда. Хотя вообще принято считать, что это - задача безнадежная: каждый раз при входе и выходе - автоматическая проверка на ритмы мозга, на отпечатки пальцев, на запах, на кровь... Очень нелегко будет. Но, наверное, иного выхода нет.
   - Иной выход мот бы найтись, если бы...
   - Тсс!
   Приближался некто - вроде бы здешний, вроде бы под хмельком, вроде бы чуть покачиваясь даже, что-то мурлыча под нос; шел прямо на них. Форама быстро огляделся; нет, никого другого поблизости не было. Тогда он повернулся - так, чтобы ни малейшего света не падало на его лицо, а Хомура, чуть сместившись, оказался между Форамой и приближавшимся. Затем показалась еще одна фигура, но это был Горга, державшийся шагах в десяти. Незнакомый подошел, остановился в двух шагах, все так же чуть покачиваясь, - но глаза смотрели трезво и пристально.
   - Форама, ты, что ли? - спросил он, и язык даже, кажется, не совсем повиновался ему. - Куда же ты подевался от ребят? А мы тебя ждем, может, еще что выдашь интересное...
   - Давай, отсюда, - сказал Хомура холодно. - Здесь на чужака не пьют. Поищи, где подают.
   - Слушай, Форама... - но уверенности в голосе пришедшего не было, он явно бил наудачу.
   - Катись-ка ты к своему Фораме, - сказал Хомура и шагнул вперед, а Горга, так и держась в десяти шагах, громко, подчеркнуто кашлянул. - А сюда не показывайся, - продолжал Хомура. - Здесь и без тебя комплект.
   - А ты его не видел случайно?
   - Думаешь, я тут всех знаю?
   - Ну, он заметный - треплется про науку; про взрывы...
   - А-а... Дружок, что ли?
   - Ну да, дружок. Сам позвал, чтобы я приехал, и вот... А ведь я ему свеженький материал привез, как раз к случаю.
   - Видел я его с час тому, - сказал Хомура. - Тут целая шарага была. А сейчас - не знаю. Пошарь по кустам. Он тут уже тепленький был.
   - Да? Ну ладно. А вы оба, - он все изворачивался, пытаясь ненавязчиво заглянуть в лицо Фораме, но Хомура возвышался неколебимо, а Горга приблизился на несколько шагов и снова внушительно кашлянул, - вы оба, если заметите, скажите - дружок его ищет. По имени мар Цоцонго, это я и есть. Или лучше крикните меня погромче, я далеко не уйду... Или еще лучше - позовите Мин Алику, это подружка его, тоже приехала, любовь у них с давних времен...
   Великим напряжением сил Фораме удалось удержаться на месте. Хорошо, что чужой не видел выражения его лица.
   - Непременно передадим, - сказал Хомура без любезности.
   - А твой дружок что - онемел, что ли? Слова не скажет.
   - А он таких, вроде тебя, не любит, - ответил Хомура хладнокровно. Два слова - и сразу в рыло. Так что ты его лучше не трогай...
   Поверил ли самозваный Цоцонго или нет, но мундир Хомуры он разглядел хорошо; хотя и без знаков различия, мундир внушал уважение, и пьяным Хомура явно не был, так что лучше было не обострять: мало ли какие свои дела могут решать стратеги в этом месте. Пришлый удалился, не забывая, впрочем, покачиваться, Горгу он обошел, сделав небольшой крюк, - и видно было, как из кустов, что возвышались подальше, вслед ему скользнуло несколько теней.
   - Вот, - сказал Хомура, когда они отошли. - Это вам о чем-нибудь говорит?
   - Я узнал голос. Слышал его сегодня утром. Потом объясню. Мин Алика... Неужели они ее задержали? Она же ни при чем!
   - Нам надо поспешить, мар Форама. Сможем ли мы провести вас в центральный пост Полководца или нет, но здесь вам делать больше нечего. Идите за мной, старайтесь не выходить на свет. Штык-капрал, прикрывайте нас с тыла.
   - У вас есть транспорт?
   - Военный катер всегда в распоряжении операторов.
   - Там, у себя, вы оставляете его наверху?
   - Да, это дежурный катер, он всегда остается на поверхности. Вниз пропускают только катера старших начальников, если самых старших - то даже без проверки: эти катера сами подают все нужные сигналы. Но у нас такого нет. - Горга подошел вплотную.
   - Таким катером можно воспользоваться, - сказал он уже почти совсем трезвым голосом. - Машина Верховного годится?
   Форама и Хомура уставились на него, не понимая.
   - Свяжитесь с ней из своего катера, - посоветовал Горга. - С водителем. Мастер-капрал Сала. Мой двоюродный брат. Скажите: Горга очень просит, Горга отплатит.
   - Господи! - пробормотал Форама. - Вот уж нежданно-негаданно...
   - А-ой, - сказал Хомура. - Рискнем. Спасибо, Горга.
   - Да ну, - сказал Горга, - не за что. Так приятно посидели с человеком, поболтали - отчего же не помочь?
   - Спасибо, Горга, - сказал и Форама. - Надеюсь, еще увидимся.
   - Здесь - не знаю, капитан, - сказал Горга, чуть улыбнувшись. - Я свое заканчиваю, ты - еще нет. Но - увидимся.
   - Питек... - тихо проговорил Форама всплывшее из недр памяти имя.
   - Счастливо оставаться, мары! - Горга четко повернулся и зашагал прочь. Форама смотрел ему вслед.
   - Поехали, - сказал Хомура, не очень, кажется, удивившийся последним словам обоих. - Снизимся перед первой охранной линией и пересядем в тот катер. Хорошо бы и остальные решения найти так же просто...
   Услышав сигнал готовности - резкий, неприятный звук, что-то среднее между пронзительным звонком и свистом, - Мин Алика поспешно легла в койку, не раздеваясь, и почти одновременно тонкая сеть страховочных амортизаторов развернулась в полуметре над нею и повисла, как полог из редких кружев. Было это, в общем, лишней перестраховкой, лишней в девяноста девяти случаях из ста, но бывает ведь и сотый. Что-то где-то вовне приглушенно проскрежетало, койка деликатно подтолкнула женщину снизу - вот и весь старт, вернее, первый его этап, на антигравах, бесшумный, почти безопасный; второй должен был начаться в заатмосферном уже пространстве. Сразу же наступила, невесомость, и Мин Алике стало как-то не по себе; чтобы отвлечься от неприятных ощущений, она постаралась расслабиться и стала думать о вещах, вроде бы отвлеченных и приятных, думать как бы спокойно, со стороны, именно так, как чаще всего думается в дороге, где человек является всего лишь пассажиром, где от него ничто не зависит, все дела, даже срочные, волей-неволей отложены до прибытия в точку назначения, и можно не спешить (за тебя спешит то средство передвижения, на котором ты едешь, плывешь или летишь) и спокойно предаваться раздумьям - не избирательно, но в том порядке, в каком сами они на тебя наплывают. Вот и Мин Алика сперва внушила себе, что все дела на оставшейся позади планете для нее временно перестали существовать (кроме Форамы Ро, конечно; но он не был делом, он был частью ее самой - частью, как бы оставленной Старой планете в залог собственного возвращения), а дела на родной планете еще не наступили. Однако планета приближалась, и теперь можно было откровенно признаться себе в том, что все годы Мин Алика свою планету помнила и по ней скучала, только не позволяла себе останавливаться на подобных мыслях даже мимолетно, чтобы не заболеть черной тоской; не хватало ей родной планеты, и не только потому, что она там родилась (факт биографии, порой не значащий абсолютно ничего), но и потому, что, какими бы недостатками социального, экономического или иного типа ни обладала Вторая, но она просто была лучше, даже для непредвзятого арбитра, не уроженца ее. Она была, во-первых, меньше, и, значит, уютнее, и понятие ее единства и нераздельности возникало и укоренялось легче и естественнее, чем там, откуда Мин Алика сейчас летела. Вторая была меньше, но плотнее, кстати сказать, так что ощутимой разницы в напряжении силы гравитации на поверхности обеих планет не было. Родная планета не была единым, глобальным городом, как здесь, - нету теперь, вернее, уже "там"; тотальная урбанизация не то чтобы не успела еще наступить на планете Мин Алики, ее там старались не допустить сознательно, и планета оставалась зеленой, а не серой, воду ее рек и озер можно было пить, не боясь отравиться, и было там немало мест, где еще можно было уединиться и даже не слышать никакого иного шума, кроме посвиста ветра, шелеста листвы, плеска волны, голосов насекомых и птиц. Но, конечно, не даром; то, что принято называть уровнем жизни, иными словами - степень проникновения искусственной природы в жизнь каждого человека (в итоге в технологических цивилизациях все сводится именно к этому), - уровень жизни был на Второй планете ниже, чем на Старой, на которой Алика загостилась так долго. Сколько же лет уже она там пробыла? Семь? Восемь? Ну-ка, ну-ка... Родная моя! Смеешься - одиннадцатый год пошел! Так сколько же тебе лет в таком случае - по-настоящему, не по легенде? Ведь когда ты ушла в разведку, тебе было уже девятнадцать?.. Впрочем, кого интересует возраст? Форама все равно старше.
   Форама, да... Мин Алика закрыла глаза и на миг перестала быть похожей на Мин Алику, какой была только что, - хорошо, что сейчас никто ее не видел. Но тут же собралась с силами и снова стала прежней, привычной всем, и самой себе прежде всего. Одиннадцать лет, значит... Небольшой как будто бы срок, однако за это время может измениться многое. Конечно, информации о родной планете у Мин Алики в общем хватало: даже из массовой информации Старой планеты можно было, вводя известные поправочные коэффициенты, узнать достаточно много, а ведь Алика пользовалась, разумеется, не только массовой информацией. Но хотя известия говорили о многом - о сменах за Круглым Столом, об уровне производства, о военных делах, о событиях общественной жизни, - в них не было ничего о том, как плещет вода и шелестят листья и бабочки летают над солнечным веселым лугом. А сейчас, приближаясь, Мин Алика вдруг почувствовала, что больше всего ей не хватало именно этого, и ощутила острое желание не возвращаться на Старую, но как-то перетащить сюда Фораму и жить на своей планете, если-даже понадобится уйти из разведки (если отпустят - подумала она параллельно) и существовать лишь теми самыми рекламными картинками, в фабрикации которых она за прошедшие годы изрядно поднаторела. Существует же и на Второй реклама!.. Но тут же что-то словно толкнулось в ней изнутри, как если бы она была в тягости (но этого не было, это уж точно) - толкнулось так, что она даже попыталась приподняться под пологом, и расслабленность прошла вмиг: как же можно было забыть о главном - что миру, вместе с нею и Форамой, осталось, может быть, существовать считанные дни или даже часы и о том даже, что она летит не ради того лишь, чтобы отчитаться перед своими хозяевами, но, в первую очередь, - чтобы подыграть Фораме отсюда и добиться результата, нужного им обоим, нужного Мастеру и Фермеру, и обеим планетам - и всей необъятной Ферме, и всему великому множеству подобных ферм, где растят Тепло и Счастье.
   Вот о чем подумала она; но в следующий миг снова прозвучал сигнал готовности, ее встряхнуло и прижало к койке, полог опустился ниже, почти касаясь лица. Это заработали маршевые двигатели: начался второй этап разгона одного из многочисленных кораблей государственной межпланетной контрабанды, для которых разведчики обеих сторон были всего лишь побочным и вовсе не таким уж выгодным грузом.
   Совсем стемнело, давно уже стемнело, глухая ночь была. На Шанельном рынке этого даже не заметили: дело было привычное, на основное занятие обитателей оно никак не влияло, торговали здесь круглосуточно, одни уходили с выручкой, большой или малой, другие их сменяли, предложение, в общем, соответствовало спросу с некоторым даже превышением. Компания, к которой принадлежал ранее Форама, несколько поредела; актер успел подремать немного, проснулся и снова присоединился; Горга еще посидел какое-то время, а потом исчез как-то незаметно, слинял, как говорится; неизвестный друг, лже-Цоцонго, разыскивавший Фораму, сидел, выпивая ровно столько, сколько ему можно было, чтобы оставаться постоянно в форме, и поглядывал по сторонам, и прислушивался, но без большого успеха. Глухой экс-чемпион пил, не пропуская ни одной, но организм его был, надо полагать, настолько закален и вынослив, что человек этот, могло показаться, и неделю мог бы провести так, без сна и отдыха, а может быть, и больше, и оставаться по-прежнему все в той же форме, - хоть сейчас взять биту и выйти в круг. Когда наступила ночь - потянуло ветерком, пыль осела, жить стало приятнее, а общее число участников рыночного действа осталось, в целом, тем же самым: кто-то убыл, конечно, но подоспели другие, и в их числе - гурманы, которые только в разгар ночи сюда и приезжали: считалось, что в этом есть свой шик.
   Жизнь всего Города - ну, не всего, конечно, где-то в Городе был еще вечер, а где-то уже занималась заря, - жизнь этого участка Города с наступлением полуночи тоже затихла, поредели кабинки на магистралях, стали постепенно гаснуть освещенные окна. Однако существовали в нем и такие места, где позднего часа даже не заметили: очень заняты были и не обратили внимания на то, что давно уже естественный свет сменился электрическим (кое-где, правда, естественного света и вообще не бывало, слишком глубоко были упрятаны эти места в мощной коре Планеты). Одним из таких мест было уже известное здание, в котором все еще, с небольшими перерывами для подкрепления сил, происходило заседание Высшего Круга, фактически ставшее сейчас постоянно действующим органом, как оно и предполагалось в случае экстремальных ситуаций.
   Настроение в Высшем Круге было, откровенно говоря, не самым лучшим. Кое-что шло не так, как предполагалось. Не так, как полагалось бы. Как должно было. Не так. Скорее - наоборот. И даже не это заставляло членов Круга нервничать, а то, что было очень трудно объяснить все логически. Начиная с того, что, по всем канонам, решение о переходе к активной обороне должно было бы даться людям труднее всего: как-никак, различные этические, моральные, культовые даже соображения и предрассудки, заповеди какие-то, упорно коренящиеся в подвалах сознания каждого человека, должны были помешать, заставить сомневаться, колебаться, спорить - с самим собой и с другими, - и, наконец, принять неизбежное решение с видом сокрушенным, главою потупленной, свидетельствующими о том, что мы, собственно, были против, нам все это никоим образом не нравится, однако обстоятельства оказались в данном случае сильнее, логика событий - мощнее, мы просто-напросто вынуждены в общих интересах - и потому не судите строго... Вот как должно было бы все происходить по правилам игры и по законам хорошего тона. На самом же деле получилось, что решение было принято (чему свидетелями мы были) сразу, без вздохов, без трагического заламывания рук и даже без предисловия относительно того, что мы, мол, долго думали, прежде чем решили, а просто: Первый Гласный отлучился к своему школьному наставнику на кристаллической схеме, задал вопрос типа: что больше дважды два или дважды четыре? - получил недвусмысленный ответ, возвратился к заседавшим и объявил решение. Электронный мудрец, с которым Гласный советовался, не анализировал - и не его это было дело, - откуда взялось "дважды два" и откуда "дважды четыре", да и сам Гласный оценивал элементы ситуации таким именно образом не потому, что сделал такой подсчет, а непроизвольно - вернее всего потому, что ему так хотелось, так и он привык думать, и все вокруг него думали точно так же, и предшественники его мыслили так, и потомки, надо полагать, тоже будут считать, что если у тех - дважды два, то у них уж никак не меньше, чем дважды четыре. Итак, он вышел и провозгласил; и никто не усомнился в справедливости решения не потому даже, что был сызмальства приучен к дисциплине в их многоступенчатом мире, в котором бег по лестнице был основным содержанием жизни (как у тех бедняков, что зарабатывают на жизнь, быстро взбегая перед любопытствующими путешественниками по крутым склонам древних пирамид), а потому, что и сами они думали точно так же, и каждый знал в глубине души, что если бы именно он оказался в тот миг на месте Первого Гласного, то решил бы точно так же. Ибо это решение было и масштабным, и престижным, и историческим - а противоположное не было бы ни первым, ни вторым, ни третьим, и за первое решение спрашивать никто не станет, потому что будет не до того, дел и так окажется невпроворот, а за противоположное решение тотчас же спросили бы все, начиная со Вторых и Третьих Гласных, давно считающих, что и им пора ступить на самую вершину горы и нацарапать там свои имена. Так что у людей все было в порядке. Казалось бы, как только главный рубеж останется позади, больше никаких помех ожидать не придется: оставшееся было, как говорится, делом техники. Однако техника-то вдруг и стала приносить неприятности, тем самым лишний раз доказывая, что машинный интеллект никогда не сравняется с человеческим, ибо формальной-то логикой он, может быть, и владеет, но множество тонкостей, причем самых важный тонкостей, ему остается недоступным. Сперва об этом как-то не подумали, но когда Верховный Стратег с несколько озабоченным видом доложил, что его хваленый электронный Полководец что-то заартачился и пока еще даже не приступил к разработке конкретной диспозиции по данному ему приказу, всем, кто слышал, как-то сразу пришла в голову одна и та же мысль: что машине до человека еще как далеко!