Михайлов Владимир Дмитриевич. Тогда придите, и рассудим (Капитан Ульдемир - 2)

   - Наверное, так и должно быть. А ты, значит, упорно считаешь себя воином по призванию?
   - Знаешь, если бы тебе привелось быть одним из трехсот, кто погиб...
   - Я понимаю. Прощай, Или - до встречи?
   - Где-нибудь не здесь, капитан. Желаю тебе найти ее.
   - Спасибо, друг.
   Форама шагнул с площадки стартового устройства, и люк тотчас же захлопнулся за ним. Он едва успел устроиться в отведенном ему тесном уголке, когда дали старт.
   Что-то все еще рвалось на глубоко в землю упрятанных позициях. Земля содрогалась. Хомуру в лифте шатало. Но он все же добрался до центрального поста, где флаг-корнет Лекона по-прежнему неотступно находился у пульта.
   - Отправил, Хомура?
   - Проводил.
   - Что там, наверху?
   - Кажется, начало конца. А здесь?
   - Здесь - непонятное. Наше собственное начальство молчит. Зато всеобщее - выражает удовольствие. И требует продолжать в том же духе.
   - Надо полагать, малыш их чем-то утешил. Давай и ты передай им от себя: разработка задачи завершена, команда на исполнители подана.
   - А дальше?
   - Дальше... будем сидеть и ждать.
   - Хорошо... Команды и в самом деле поданы. На все исполнители. Малыш ухитрился как-то связаться с этим...
   - С этой, Лекона. С нею.
   - Ну, конечно. И они договорились выбросить все за атмосферу, направление - бесконечность, все подряд. И со стартовых, и со складов. Вся автоматика пришла в движение. Со стороны, наверное, можно и впрямь подумать, что начинается Большой Праздник.
   - Пожалуй, многие удивятся, увидев, куда на самом деле уходят ракеты.
   - Скорее, это будет приятное изумление. Когда они увидят, что бомбоносцы той стороны не пикируют им на головы, а тоже уходят неизвестно куда.
   - Они сообразят. И быстро.
   - Поймет вся Планета. Каждый, кто осмелится поднять голову. Поймут в момент, когда чужие бомбоносцы сойдут с орбит - но не для того, чтобы приблизиться.
   - И наши чуткие охотники помчатся вслед за ними.
   - Что будет, Лекона!
   - Радость. Громадная радость у всех, от первого до последнего. За исключением, может быть, единиц.
   - Ты имеешь в виду большое начальство?
   - Кого же еще?
   - За них не волнуйся. Они не пропадут. Как только они сообразят, куда повернулось дело, они так громко закричат о своей заслуге в решении задачи, которая столетиями считалась неразрешимой, что даже глухие, и те услышат. Нет, за них не беспокойся: они обеспечат себе железобетонную позицию на следующих выборах.
   - Наверное, так и будет. Хотя на самом деле все сделал тот парень... и мы с тобой. С чего бы мы вдруг, ты не знаешь?
   Штаб-корнету Хомуре этот вопрос тоже пришел в голову в тот же миг - и сейчас он уже совершенно искренне не мог на него ответить.
   - Но совесть наша чиста, - сказал он; - А? Чиста?
   Несколько секунд они стояли.
   - В конце концов, - медленно сказал штаб-корнет, - долг солдата заключается в том, чтобы любой ценой уберечь свою планету и нацию от страшных и ненужных потерь, а тем более - от полной гибели. Так что не бойся: в сущности, мы не нарушили ни долга, ни клятвы.
   - Я тоже так думаю, - кивнул флаг-корнет. - Да и если бы нас потом стали судить за это... Рисковать жизнью свойственно нашей профессии. В конце концов, мы только солдаты.
   Они снова помолчали.
   - Ну, я пойду, отобью донесение Кругу.
   - Давай. А потом - присядем и споем.
   - Прекрасно. Это стоящая мысль. А что?
   - Ну хотя бы "Флага древко - боевое копье..."
   - Ладно. А потом - "Нас было семеро друзей".
   - Что бы там ни было - с песней легче...
   - С песней легче.
   - Ну вот, мар разведчик, - сказал командир катера. - Дальше нам ходу нет. Если сунемся, нас в лучшем случае испепелят. А в худшем - это послужит поводом для начала войны. А никто не имеет права создавать повод для войны, если у него нет на то приказа.
   - Надо рискнуть, командир.
   - И такого приказа у меня нет. Так что лучше об этом и не заикайтесь.
   - Командир! - вмешался в их разговор второй пилот. - Дайте команду включить камеры. Там, внизу, что-то интересное. Целая серия взрывов! Видите, как все ходуном ходит? Что-то рвется на подземных позициях.
   - Значит, у них такой же кабак, как у нас, - отозвался командир катера. - Может, правда, стоит записать это?
   - Не отойти ли подальше? - предложил второй пилот. - Оттуда лучше зафиксируется.
   - Пожалуй, - согласился командир.
   - Ни в коем случае, командир! - крикнул Форама. - Вы получили приказ доставить меня...
   - Мы и доставили. Теперь, если не хотите ждать, можете воспользоваться капсулой. Такая у меня инструкция. Инженер! Подготовьте капсулу для выброса!
   - Исполняю!
   - Вы думаете, - сказал Форама, - что у капсулы больше шансов безнаказанно сесть в такой каше?
   - Нет, - ответил командир. - Этого я не думаю. Но рисковать капсулой в данных условиях я имею право, а кораблем - нет. Вот и весь сказ.
   Несколько мгновений Форама стоял в нерешительности. Риск, да... Неизвестно, успел ли Полководец договориться со Стратой. Если нет последствия могут быть печальными. Последствия для катера, для экипажа - и для него в том числе, Форамы Ро, физика, ученого шестого уровня со Старой планеты.
   - Капитан, а если я гарантирую вам, что никто не станет обстреливать нас?
   - Я не капитан, а командир. А вы - не знаю кто. Гарантии мне может дать только старший начальник. А вы для меня - пассажир. Идите в капсулу, или я все равно начну отходить...
   "Ну что же, - подумал Форама. - Он - командир, это так. Но капитан-то все же - я. Сейчас я помню это точно. И уже больше не забуду, наверное. Черт, места мало. Но в конце концов мне только добраться до командирского пульта. Механика тут у них не такая уж сложная. И я успел приглядеться кое к чему. Значит, третий путь - тот самый, о котором говорил, вернее, на который намекнул мар Хомура, один из трехсот, павших при Фермопилах. Как бы он повел себя сейчас на моем месте? Во-первых, нейтрализовал бы доблестного командира катера...
   Это оказалось нетрудно: удара ребром ладони командир не ждал. Был он явным легковесом, и выдернуть его из кресла труда не составило. "Против наших, земных, они все же мелковаты, - подумал Форама - или Ульдемир уже? В этот миг он и сам не понимал как следует, на какое же имя в случае чего ему отозваться... Рука второго пилота шаркала по застегнутой кобуре, но отстегнуть клапан у него сейчас не хватило воображения, потому что он уже начал маневр отхода и надо было решать, как поступить в следующую секунду. Наконец он нашарил застежку кобуры и рванул ее, даже не думая зачем. Ведь пуля, пожалуй, продырявила бы и тонкую обшивку катера. Однако в тот же миг он получил хороший правый в челюсть и задумчиво откинулся на спинку кресла.
   Ульдемир занял командирское кресло. Выключить реверс. Есть, порядок. Дать ход. Есть. Курс - на планету. На полном.
   Катер бросился вниз.
   Инженер - единственный, кто еще был в полном сознании, - на мгновение зажмурился. Он знал, что сейчас по катеру откроют испепеляющий огонь все защитные устройства этого участка поверхности Второй планеты. Но в следующий миг он подумал, что встречать гибель зажмурившись - недостойно. И открыл глаза, стараясь смотреть спокойно в лицо неизбежному.
   Однако не было ни стрельбы, ни ракет, ни уничтожения. На Второй планете противодесантные батареи ближнего действия взорвались точно так же, как и на Старой. Батареи внешнего заградительного пояса, правда, были в исправности, и не действовали они совсем по другой причине: мозг обороны, Суперстрат - или Страта у добрых знакомых - уже успел дать на них команду, запрещавшую открытие огня вплоть до последующих сигналов. Справедливости ради заметим, что следующим указанием должно было быть - стартовать в направлении, где не было не только ничего живого, но и неживого тоже только пустота. Именно там ракетам предстояло, наконец, сработать в соответствии с новыми для этой части вселенной законами природы. Законы естества имеют силу для всех - этим они выгодно отличаются от законов, издаваемых людьми.
   - И если ты сделаешь хоть шаг в сторону, - предупредила Выдра, когда Мин Алика со связанными за спиной руками выходила перед нею из лифта, чья кабина мелко содрогалась от недалеких взрывов, - если шагнешь в сторону хоть самую малость, я всажу за это в спину все, что у меня есть в магазине, и меня за это только наградят, потому что таких, как ты, и надо пристреливать как собак. Дошло до тебя?
   Мин Алика кивнула. Все это ее, откровенно говоря, не очень беспокоило. Просто - не время было еще уходить. Ладно, пусть старая ведьма поиграет, почувствует себя властью... Что у них тут, на контроле? Что за суета?..
   Суета и в самом деле возникла немалая, и вовсе не по случаю появления Мин Алики. Высыпав во двор, все, кто сейчас находился на поверхности, не отрываясь смотрели, насколько позволяли деревья, на десантный катер, стремительно приближавшийся к земле. Это был не такой катер, какими обладали могучие и непобедимые Силы; это был вражеский.
   - Смотри, паскуда! - сказала Выдра, толкнув Мин Алику пистолетом между лопаток. - Смотри, это не иначе как из твоих. Может, он даже за тобой спешит? За такой драгоценностью? Ну увидишь сейчас, как из него сделают котлетный фарш.
   "И в самом деле, зачем это? - подумала Мин Алика. - Нет же никакой опасности, никакой надобности... Вот-вот все успокоится... Это Форама, конечно, это только Форама может выкинуть такой до крайности неразумный номер. И сделал он это ради меня. Только ради меня... Поэтому я не стану очень сильно выговаривать ему за это. Может быть, я и совсем не стану..."
   - Вот сейчас! - сказала Выдра, снова толкнув Мин Алику, чтобы та не пропустила самого интересного момента. - Вот сейчас от него полетят клочья!
   - Он заходит на посадку! - взвизгнула другая, менее выдержанная служительница Сил и, не дожидаясь продолжения, кинулась под защиту надежного укрытия. Остальные последовали за ней.
   - Эй, ты! - кричала Выдра, снова и снова тыкая пистолетом в спину Мин Алики. - Немедленно в укрытие! За мной, слышишь? Или я не стану щадить тебя! Считаю до трех...
   - Три тысячи раз! - сказала Мин Алика каким-то новым голосом.
   - Раз! - сосчитала Выдра. - Два! Три! Раз! Два! Три! Раз...
   Считать так ей предстояло еще долго.
   Мин Алика тряхнула кистями. Ремень, которым были стянуты за спиной ее руки, упал на землю. Мин Алика потерла слегка затекшие пальцы и легко пошла навстречу приземлявшемуся на свободном от деревьев пространстве рядом с прудом десантному катеру вражеской планеты.
   Почти в ту же секунду у места посадки затормозил мчавшийся на предельной скорости военный вездеход. Люк катера и дверца вездехода распахнулись одновременно.
   Из катера вышел Форама. Из вездехода - Олим.
   - Мика! - крикнул Форама что было сил. - Мика!
   Они бежали друг другу навстречу. Олим отвернулся, потом поднял голову и стал смотреть вверх.
   Его внимание было привлечено движением, в первые секунды почти незаметным с поверхности планеты. Движением, которое все без исключения люди так часто представляли себе и так боялись.
   И сейчас у каждого, кто, как Олим, увидел его, - а на целой планете наверняка нашелся не один десяток таких, - должно быть, дрогнуло сердце и прокатилась по телу противная дрожь.
   Бомбоносцы врага, начиненные смертью корабли Старой планеты, начали сход с привычных орбит.
   Ровный, спокойный голос бесстрастно доложил:
   - Бомбоносцы над планетой противника начали сход с орбит.
   И сразу стало легко и весело. Ну вот все и решилось. Все сработало. Не о чем больше думать, не в чем сомневаться. Началось. А, как известно, только начало трудно. Сейчас десант наверняка уже погрузился на корабли, и команда на старт уже нашла их, и...
   Весело было в тот момент в Высшем Круге. И все головы уже повернулись к тому, кто принял решение. Чтобы воздать должное. Поздравить. Лично от своего имени. И от всей нации и всей истории.
   Весело было в тот миг. А в следующий - тот же голос произнес:
   - Бомбоносцы противника начали сход с орбит.
   Казалось бы, те же самые слова, только было их на два меньше. Но глубокий, видно, смысл заключался в тех двух словах. Потому что мгновенно увяла радость, и глаза потянулись вверх, и головы стали уходить в плечи. И откуда-то возникло ощущение: сейчас, сейчас обрушится потолок. Почему все они до сих пор здесь, почему не в прекрасных, комфортабельных, всем на свете снабженных, давно уже подготовленных убежищах? Почему не были вовремя отданы соответствующие распоряжения? Мало ли что надеялись, что противник не успеет раскусить нашей глубокой хитрости! У противника тоже есть разведка, и там тоже не дураки сидят... А Верховный-то Стратег, наверное, уже укрылся со своими, он-то не стал дожидаться разрешения!..
   Чтобы обелить достойного военачальника, мы должны опровергнуть это последнее предположение сразу же: Верховный Стратег и его двести пятнадцать воинов никуда не укрывались. Передвигаясь в пешем строю и будучи людьми немолодыми и не очень тренированными, они все еще не успели достигнуть ни Высшего Круга, ни даже своей резиденции. И вот все о них.
   Что же касается находившихся в Круге, то мгновенный упадок духа в них был почти тотчас же пресечен зычным голосом Первого Гласного:
   - Никакого смятения, го-мары! Для того чтобы упасть, им потребуется около четверти часа! Соблюдая образцовый порядок, го-мары, - все вниз!
   Он все-таки был Первым Гласным по достоинству.
   Мин Алика и Форама стояли, обнявшись. Похоже было, что их сегодня, сейчас не интересовали ни бомбоносцы, ни судьбы обеих планет - ничто, кроме их самих. Тем не менее Олим, поколебавшись, направился к ним.
   - Ну что, Мина Ли, - сказал он. - Ты все-таки успела. И вышло по-твоему.
   Мин Алика повернула голову к нему.
   - Что, Олим? - спросила она.
   - Они уходят. Видишь?
   Бомбоносцы уходили. Чтобы взорваться - мощно, неконтролируемо подальше от планет, от населенного, обитаемого космоса.
   Мин Алика улыбнулась и сказала:
   - Да, вот видишь, Олим...
   - Впрочем, - сказал Олим, - я, кажется, вам мешаю.
   Он был все так же бесстрастен, сдержан, невозмутим, как и всегда и со всеми.
   - Ничего, - сказала Мин Алика. - Немного мы потерпим. Правда, Форама?
   - Правда, - откликнулся Форама Ро почти машинально, так как мысли его в этот момент были уже заняты другими, более конкретными вещами. Он думал, что надо поскорее возвращаться домой вместе с Мин Аликой, которую он больше не отпустит дальше, чем на два шага от себя; что на Старой планете ему, надо надеяться, простят его грехи ради того результата, который был достигнут не без его, Форамы, помощи. Он так и думал: что какое-то, пусть малое участие в деле он принимал - у него было ощущение, что он в эти немногие дни как бы сопровождал кого-то другого, кто рисковал, делал, придумывал, добивался; а вот сейчас тот, другой, вроде бы покинул его, или во всяком случае собирался покинуть, и на душе становилось как-то уютнее, но и скучнее, что ли. Но другой еще не ушел, судя по тому, что сказал напоследок Олим, обращаясь к мужчине и женщине:
   - Но я и не собираюсь вас задерживать. Хочу просто поблагодарить тех, кого больше не увижу. Потому что нам тоже пора...
   Олим сказал "нам" - как будто их было двое, хотя стоял он перед ними один.
   - А с теми, с кем увидимся, - посидим тихо, когда все снова будем вместе. Желаю вам счастья.
   Он повернулся и пошел было, и вот тут Форама неожиданно окликнул его:
   - Значит, и ты был здесь?..
   - Весь экипаж, капитан, - ответил Олим, не останавливаясь, лишь повернув голову. - Но я вернусь раньше тебя, хотя и ненамного. Поэтому и прощаюсь.
   Он сел в вездеход. Мотор загудел. Машина тронулась, и через минуту скрылась за деревьями парка.
   Форама Ро посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на космический катер и с некоторым беспокойством подумал, что командир катера и второй пилот вряд ли простят ему тот способ, к какому он прибегнул, чтобы посадить катер на Второй планете. Но ничего не поделаешь, сейчас Форама целиком зависел от них: пора было возвращаться к своим наукам, к своему Опекуну, без постоянной заботы которого физику было как-то не по себе, в свою комнату, где он не был, казалось, так давно. Пора было возвращаться, и нужны были люди, которые поднимут катер с поверхности и приведут его на Старую планету, ведь сюда не Форама вел машину, а тот, другой, кого он как бы сопровождал и присутствие которого уже совсем перестало ощущаться.
   - Мика! - сказал он, чувствуя необходимость в поддержке, в одобрении, просто в ласковом слове. И она, конечно, сразу же поняла это, Мин Алика, художница девятого уровня и бывший разведчик своей родной планеты, которую - она знала - сейчас покинет очень надолго, и, может быть, никогда больше не придется побывать здесь. Но важнее планеты было то, что она обрела за эти дни: ее собственный мир, ее человек - Форама, с которым она больше не собиралась расставаться никогда и ни за что.
   Что-то еще она сделала за эти считанные дни. Ну да: чем-то помогла справиться со страшной угрозой: в небе нет больше бомбоносцев. Но сейчас Мин Алика не очень хорошо представляла, как все получилось: это и не она, собственно, действовала, а кто-то от ее имени, некто, чье присутствие она ощущала до самой последней минуты - а сейчас ощущение это вдруг исчезло. И она улыбнулась Фораме и сказала:
   - Пойдем. Так хочется поскорее попасть домой...
   Ей было все равно сейчас, будет ли это ее комнатка, или та, где жил Форама, или какая-то новая - где они будут вдвоем, там и будет дом.
   - Думаешь, нам простят?
   - Что? - удивилась Мин Алика. - Мы ведь ничего не делали. Неужели они не поймут?..
   Они, держась за руки, пошли к катеру. А поодаль, полускрытый стволом дерева, стоял капитан Ульдемир и смотрел им вслед. Смотрел вслед двум самым обыкновенным людям этой планетной системы, успевшим уже позабыть о подлинных причинах своего мгновенного взлета. Но, может быть, это и к лучшему: самое главное осталось с ними, и будут их там прославлять или поносить - самое главное все равно с ними, и они инстинктивно понимают это.
   А с кем же остался он, Ульдемир?
   Он опустился на траву, прислонился спиной к стволу, положил подбородок на колени.
   Уходил Форама. Мир тебе, мой квартирный хозяин. Но уходила и Мин Алика. Форама любил ее, конечно. Но ведь и Ульдемир - тоже!.. Только ему под силу было пробудить любовь и в Фораме, до того - слишком спокойном, уравновешенном, ограниченном для этого. Прекрасно, что Алика оказалась такой, что заслуживала высокого чувства. Но она-то любила Фораму, а не капитана Ульдемира, о котором и ведать не ведала. А Ульдемир знал, кого он любит: ее. И снова он остался один. Снова досталось ему - завистливо глядеть вслед чужому, удаляющемуся счастью. Проклятая судьба твоя, капитан Ульдемир...
   Ульдемир встал и еще раз глянул на серое небо в ярких звездах и на темные стволы, которые, казалось ему, стали как-то светлее и веселее, потому что веселее и светлее сделались находившиеся среди них люди.
   Ему показалось, что изнутри бетонного низкого здания чей-то голос назвал его имя.
   Подойдя к двери, он негромко спросил:
   - Меня кто-то звал?
   - Да, - ответил голос, и Ульдемир вздрогнул, потому что голос этот, голос женщины, показался ему знакомым. Он вздрогнул и решительно перешагнул высокий порог...
   ...и тотчас же зажмурился. Яркий полуденный свет после глубоких сумерек, в которых находился он только что, заставил Ульдемира сжать веки; не меньше минуты простоял он, пока решился открыть глаза - радужные круги плыли перед ним в красноватой мгле, и он боялся, что открыв - и вовсе ослепнет, и поднимал веки медленно, словно бы налились они неодолимой тяжестью.
   Но открыл, и ничего страшного не случилось. Свет, и вправду, был ярким, весенним, веселым: Ульдемир стоял на дороге - полевой, была она просто полосой убитой земли между огромными полотнищами чернозема, одно из которых уже почти совсем закрыто было плотно зеленым ворсом взошедших хлебов, другое же темнело: до половины - матовой чернотой свежей пашни, дальше же - посветлее, плотной поверхностью еще не поднятой земли. В отдалении, по линии раздела двух этих частей, двигалось что-то, приближалось медленно, но упорно. Ульдемир поднял руки к глазам, как если бы приходилось смотреть против света (хотя свет здесь был отовсюду, и ни один предмет не бросал тени) и увидел: широкогрудые, рослые, на сильных ногах ступали две лошади в упряжке, сытые, могучие; позади них человек мощный, загорелый, полуголый с силой налегал на рукоятки плуга, как сперва показалось капитану, но когда пахарь приблизился, Ульдемир увидел, что даже и не плуг то был, - хотя бы простенький, однолемешный, но соха, примитивная, простая соха, деревянная, неуклюжая - предпрошедшее время, плюсквамперфектум агротехники. Каторжная работа, - подумал про себя Ульдемир, жалея того, кому приходилось проводить дни свои в таком непроизводительном, однообразном и изнурительном труде, и прикидывая одновременно, как уместен оказался бы тут даже простой трактор его эпохи не говоря уже о той машинерии, какой оснащено было сельское хозяйство новой, благополучной Земли, милой планеты. Свет и небо, переходившие там, где надлежало быть горизонту, в неразличимую дымку, были словно знакомы ему, но чтобы здесь даже плуга железного завести не могли, казалось ему невозможным. Убожество, бедность? Но - теперь это было видно точно лошади были не замотанные клячи, а таких статей, что в его времена кочевали бы с выставки на выставку, вызывая восторженно-деловой интерес специалистов; да и сам пахарь выглядел олимпийским тяжеловесом, и не представить было, что перебивался он с хлеба на квас, что в образованном сознании капитана Ульдемира было прочно связано с такой вот технологией... Ульдемир смотрел и лишь качал головой, то ли осуждая, то ли удивляясь. Тем временем землепашец закончил борозду у самой дороги, но поворачивать обратно не стал, а опрокинул соху, посмотрел на Ульдемира без видимого удивления, улыбнулся и кивнул со сдержанным, но не враждебным достоинством. В нескольких шагах, подле дороги, белым полотенцем было покрыто что-то небольшое; пахарь подошел, снял полотенце, поднял кувшин, странно сверкнувший, словно был он вырезан из единого кристалла хрусталя, пахарь напился, снова глянул на Ульдемира и протянул кувшин ему, ни о чем не спрашивая. Капитан почувствовал, что и в самом деле хочет пить, очень даже; он перенял сверкающий сосуд с прозрачной жидкостью, поднес ко рту, понюхал, потом не без опаски отхлебнул. То была простая вода, не ледяная (по такой жаре это было бы хуже), но холодная, чистая, вкусная. Напившись экономно, капитан перевел дыхание, вернул кувшин и тоже улыбнулся и взглянул на пахаря уже повнимательнее. И вдруг как-то разом узнал его словно было что-то затянуто покрывалом и лишь контуры угадывались, но вот покрывало исчезло, и возникли определенные черты. Ульдемир смотрел, не соглашаясь с самим собой, не допуская, что он действительно видит это, а пахарь стоял спокойно и смотрел Ульдемиру в глаза, и лишь какой-то намек на улыбку таился в углах его губ - на улыбку добрую, хорошую, понимающую, не ехидную и не хвастливую улыбку человека, какая возникает, когда удается наконец чем-то удивить другого: долго мечтал, и вот однажды получилось. Нет, без всего этого, без выпирающего сознания произведенного эффекта, а просто по-доброму улыбался старый друг и спутник. Ульдемир, все еще боясь, поверил, однако, наконец и хотел сказать "Здравствуй", но слово не вырвалось, его перекосило где-то внутри, словно патрон в патроннике, так что капитан только порывисто мотнул головой. "Ничего, - сказал пахарь, весьма рад видеть тебя здравствующим и благополучным". Капитан снова дернул головой, словно лошадь, но тут наконец-то и голос прорезался. "А ты, ты-то как?" - выговорил он громко, почти закричал. "Да слава богу, как видишь". - "Но как, как?..". Собеседник усмехнулся. "Мы ведь сего не знали, Ульдемир, - сказал он. - И ничего в том нет удивительного, потому что всякое знание есть лишь краешек знания, а они воображали, что ежели умеют более нашего, то и знают больше, на деле же это не так". - "Да скажи же!.." - "Просто все, капитан. Уж проще некуда". - "Погоди... Но мы же... Ты прости нас. Так все нелепо получилось на Дали. Мы жалели, мы вернулись потом, искали - не нашли..." - "И не могли. Нас ведь тут убить нельзя. Человек только в своем времени смертей, а чуть только он вырвался из своего времени в иное, будущее - там его уже не убить. И если кому кажется, что все же убили, на деле сие означает лишь, что человек возвращается к истоку своему, к началу - туда, откуда его взяли, и там живет далее". - "Значит, ты тогда...". - "Потому вы меня и не обрели". "А потом?". - "Рассказывать долго, в другой раз как-нибудь, встретимся же еще. Но вот ныне я здесь, и уж отсюда - никуда". - "Здесь?". - "На Фермеровской ниве тружусь; оказался достоин". Ульдемир снова окинул взглядом бескрайнее поле и незамысловатый инструмент. "Что же тебе ничего получше не смогли дать? - спросил он, для верности указав на соху. Трактор здесь не помешал бы. Верно? Тем более, ты - человек, всякие технические сложности превзошедший...". "Да нет, неверно, пожалуй, возразил Иеромонах непринужденно, словно именно такого вопроса ждал и ответ заготовил заранее. - Есть любители и такого; но по мне - ничего нет лучше, - он кивнул в сторону своей упряжки. - Жизнь общается с жизнью, и нет никакого мертвого вещества: и я жив, и лошади мои, и земля живая, и дерево было живым и никогда не бывает совсем мертвым, пока не сгорит". Последнее относилось, надо полагать, к сельскохозяйственному орудию. "Не люблю, как пахнет железо, особенно в работе. Надышался вперед на все времена в нашей железной коробке". - "Вот как... А я-то думал, что ты к нашему делу приохотился". - "Так оно вроде и было. Человек, сам знаешь, может привыкнуть ко всякому, ты вот привык же там, на Старой планете; то, что у нас было, - далеко не худшее, не хочу зря хулить; но я вот понял в конце концов, что настоящая моя жизнь - пахать землю, и именно так: сошкой, на паре коней, вот в чем моя красота. Но моя жизнь - она не для каждого: жизнь у любого человека своя". - "Однако вряд ли ты таким способом много наработаешь". - "Эх, еще не понимаешь ты, капитан; но поймешь. Я тут наработаю много, мно-ого!".