Михайлов Владимир Дмитриевич. Тогда придите, и рассудим (Капитан Ульдемир - 2)

   - Нет, конечно. Посмеются, и только. Да и сам я, откровенно говоря, в такую возможность не верю. И сделал такое предположение, лишь чтобы показать, что и такой вариант нами исследован.
   - Значит, явление природы? - Цоцонго скептически поджал губы. - Уж больно необъятная категория. Помнится, ты говорил о каком-то потоке частиц или излучения. Если такой поток существует, это установят очень быстро или уже установили. Он не мог пройти сквозь стены или перекрытия института, не оставив следов, которые мы уже умеем обнаруживать и интерпретировать. А ведь стены сохранились, пусть даже и в обломках. Не говоря уже о том, что наши стратеги так пристально изучают всеми мыслимыми способами каждый квадратный дюйм неба, что мимо них вряд ли проскользнуло бы что-либо подобное.
   - Поток, Цоцонго, это был бы очень неплохой вариант. Тогда осталась бы лишь задача - найти способ защиты от него, этакий зонтик, раскрыть его - и возобновить работу, потому что продолжать ее все равно придется... Это если во всем виноват поток частиц. Однако... - Форама нахмурился. - У меня странное ощущение, что на самом деле я знаю, в чем дело, но никак не могу понять - что же именно я знаю. Как будто знание и во мне, и в то же время где-то снаружи...
   Цоцонго живо взглянул на него.
   - Интересно: и у меня похожее состояние, некая уверенность, но не в том, что я все знаю, а в том, что все знаешь ты. Как будто похожие ситуации у нас уже бывали когда-то...
   Форама пожал плечами.
   - Специалисты называют это ложной памятью. Однако вернемся к делу.
   - Жаль, - задумчиво сказал Цоцонго, - что никто другой на планете не занимался нашей темой. Было бы интересно узнать, уцелели их лаборатории или их так же исковеркало. Хорошо; ну а если не поток - что тогда?
   - Четкого ответа у меня, как ты понимаешь, пока нет. Но - не кажется ли тебе, что в таких случаях, как наш, надо искать наиболее сумасшедшую гипотезу?
   - Я-то всегда придерживался такого мнения. И что видится тебе самым безумным?
   - Ну, я как раз стараюсь исходить из самых разумных предпосылок. Как говорит наш змееносец - интерпретировать факты, опираясь на известные и проверенные опытом закономерности. Могу добавить: не только проверенные опытом, но и теоретически обоснованные.
   - Естественно. Иначе что осталось бы от науки?
   - Как знать... Может быть, поднялась бы на иную ступень.
   - Поднялась или опустилась? Черт знает, что ты хочешь сказать таким вступлением?
   - Что вода кипит при ста градусах.
   - Это и есть безумная гипотеза?
   - Но кипит при давлении, которое мы считаем нормальным. А когда мы забираемся повыше, она закипает, скажем, при девяноста. И нас это не удивляет, поскольку нам известна зависимость между давлением и температурой кипения. А вот если бы мы этого не знали, то восприняли бы такой факт как потрясение основ и попрание фундаментальных закономерностей, подтвержденных опытом и теоретически обоснованных. В особенности, если бы наш подъем в гору оказался настолько постепенным, что мы и не заметили бы перепада... Возник бы повод обвинить кого-то в преднамеренной порче термометров. И далеко не сразу пришли бы к пониманию механизма событии.
   - То есть, что изменилось давление.
   - То есть, что с нашим пространственным перемещением связано изменение каких-то законов, которые мы считаем неизменными, и что в этом плане пространство анизотропно.
   - Ты считаешь, параметры пространства могли измениться?
   - В этом роде. И нас угораздило создать свой сверхтяжелый именно тогда, когда мы оказались в зоне изменений какой-то из характеристик пространства, или вещества, или еще чего-то...
   - Своя логика в этом есть. Но как доказать?
   - Методом исключения. Если остальные возможности отпадут...
   - Ладно, допустим. Но скажи, милый мар Форама: с этим ты и хочешь выступить перед начальством?
   - Что ж тут такого? Нам поручили...
   - Дай договорить. Ты подумал, какие выводы однозначно следуют из твоего предположения?
   - Ну, до выводов я еще не добрался.
   - За ними далеко ходить не надо. Вот первый: если все обстоит так, как ты предполагаешь, то работы по созданию нашего сверхтяжелого будут заранее обречены на провал. Так?
   - Н-ну... Безусловно, пока картина не изменится...
   - Стоп. Второе: можно ли утверждать, что эти твои изменения характеристик пространства влияют только на наш элемент, а на другие, более легкие, не влияют?
   - Очень возможно, что придет и их черед. Откуда мне знать? Ведь механизм явления нам пока неизвестен!
   - И ты рассчитываешь, что наши высшие уровни согласятся...
   - У тебя, Цоцонго, есть скверная привычка язвить по поводу тех, кто стоит на более высоких уровнях, чем мы с тобой. Я был бы очень рад, если бы ты эту свою привычку оставил.
   - Знаешь ли, Форама...
   - Я настаиваю. В конце концов, лояльность ученого...
   - Погоди, мар. Я хочу сказать вот что: если завтра, или даже сегодня после обеда, начнется война, я надену мундир, возьму то, что мне выдадут и, по старой памяти, пойду грузиться на десантный корабль. Не пойду побегу! Понятно?
   - Молодец.
   - И если даже в результате от меня останется лишь маленькое облачко где-нибудь на подступах к вражеской планете, я все равно до последнего мгновения буду считать, что поступил единственно правильным образом.
   - И я тоже.
   - Но - слушай и запомни: это не помешает мне, опять-таки до последнего момента, называть дураком того, в чьей глупости я абсолютно уверен. Ты знаешь, что я много лет провел на стратегической службе, и не где-нибудь, а в космическом десанте, где безусловность повиновения и точного исполнения - даже не закон, а религия, культ. Но и там мы, не стесняясь своих малых звездочек, характеризовали своих старших так, как они того заслуживали.
   - Как же так?..
   - Потому что это разные вещи. Есть Планета, это - принцип. Это наша Планета, она - для нас. И за нее я буду драться с кем угодно, драться жестоко. Но не за тех, кто - беда Планеты, а не ее достоинство. На каких бы уровнях они ни стояли.
   - И все-таки воздержись. Любая двойственность вредна.
   - Ладно, мое мнение ты услышал. Не буду тебя нервировать, раз ты у нас такой нежный.
   - Я ведь тоже служил, Цоцонго.
   - Да, состоял при таком же, как тут, компьютере, только что носил мундир. Но вернемся-ка лучше к делу, продолжим рассуждения. Если твои предположения справедливы, то от неприятностей не гарантированы и наше оружие, наши энергоцентрали, залежи ископаемых наконец... Дальше: где проходит граница, за которой эти новые свойства пространства перестанут действовать? Что уцелеет? Титан? Железо? Алюминий? А золото, серебро, платина? Промышленность, экономика?
   - Это ужасно, Цоцонго.
   - И, главное, защиты не будет: от законов природы не укроешься ни в какое убежище.
   - Но что я могу сделать! - сказал Форама в отчаянии. - Я и на самом деле не вижу иного объяснения! Нельзя строить гипотезы по принципу "нравится - не нравится"! Это же наука!
   - Наука - пока этим занимаешься ты. Ну я, допустим. Наши коллеги исследователи. Но вот представь: ты доложил свои выводы тем, кто ожидает результатов. Поставь себя на их место. Естественно, они тоже ужаснутся. И в первую очередь потребуют чего? Чтобы их успокоили. Утешили. Указали выход из положения. Или хотя бы направление, в котором этот выход искать. Пойми: бремя руководства заключается в том, что все, что происходит в сфере его влияния, хорошее и плохое, приписывается ему, даже если на самом деле от него нимало не зависит. И поскольку никто не отказывается, когда им приписывается хорошее, то трудно возражать, и когда приписывают плохое: как ни доказывай, мнение массы все равно останется прежним.
   - Ну, пусть так...
   - Как же, по-твоему, должно почувствовать себя руководство, которому ты заявляешь, что при нем может наступить всего-навсего конец света? И к тому же не можешь подсказать, как его предотвратить. И как оно, по-твоему, должно поступить?
   - Как же?
   - Самое малое - просто-напросто с тобой не согласиться. Поверят они сами или нет - дело другое, но вслух они не согласятся. Отвергнут. Скажут, что ты спятил. Мы оба - если я стану тебя поддерживать. Будут рассуждать по такой схеме: если и предстоит конец света, пусть раньше времени никто ничего не знает. Чтобы не было паники. Ужаса. Смуты. Всего прочего. И тут есть Своя логика.
   - Но на результат это не повлияет!
   - Естественно, Форама.
   - Постой. Но почему мы вдруг начали думать в этой плоскости? Ведь и на самом деле может найтись какой-то выход! С какой стати мы примиряемся с мыслью о невозможности спасения? Давай думать, Цоцонго, давай думать, пока еще есть время! Во-первых, мы не знаем, с какой скоростью будут происходить эти изменения. Так что до железа, быть может, дойдет еще очень не скоро; не исключено, что и вообще не дойдет. К счастью, не все тут надо решать сразу. В первую очередь - тяжелые, Цоцонго, в них опасность. О сверхтяжелых я не говорю, их - ничтожные количества... Тяжелые элементы. В рудах - не так страшно: там они в очень рассеянном виде. Просто эвакуировать людей подальше. Конечно, будет великое множество микровзрывов, немалая в сумме энергия уйдет в пространство, возникнут, быть может, нарушения климата, но с климатом можно еще побороться... Оружие? Срочно выбрасывать в пространство, и подальше. Нацелить хотя бы на солнце, что ли...
   - А энергоцентрали?
   - Стопорить. Вынимать горючее. В ракеты. И - туда же.
   - Планета без энергии?
   - Вовсе нет. Речь идет только о тех станциях, что работают на тяжелых элементах. Половина, в крайнем случае. И может быть, Цоцонго, это и к лучшему. Будет меньше дерьма, меньше роскоши, реклам, оружия, отравы в атмосфере...
   - Конец цивилизации.
   - Но не жизни. Живые, могут искать выход. У мертвых выхода больше нет.
   - И этим ты хочешь успокоить начальство?
   - Что же делать, если другого пути не найдется?
   - Предложишь им остаться без оружия?
   - Цоцонго, обожди. Если я прав, то и у Врагов не лучше...
   - Не лучше, да. Но ведь они не явятся, чтобы доложить об этом. Если даже знают. Но есть вероятность, что мы, благодаря нашему сверхтяжелому, столкнулись с этим эффектом первыми. А те спохватятся, только когда в их лабораториях начнут фукать ядра полегче нашего. Но и тогда они будут держать все в строжайшей тайне, как и мы. Будут надеяться, что, может быть, как раз мы ничего не знаем, что у нас начнется паника - и тогда бери нас голыми руками. Только руки нечем будет довезти: флота больше не будет, придется восстанавливать доисторические конструкции на химическом топливе. Итак, что будет происходить на той планете, мы узнаем далеко не сразу. А чтобы и они не узнали, что происходит у нас, даже те меры, которые решатся принять, будут строго засекречены. Демонтаж централей будут объяснять ремонтом, а кое-где - уступкой мнению окружающего населения, а что касается оружия, то за него будут держаться до последней возможности.
   - Последней, предпоследней... Цоцонго, надо немедленно установить наблюдение во всех институтах, где есть сверхтяжелые. Обеспечив безопасность, конечно. Эвакуировать людей... Если мы правы, то элементы будут разрушаться в строгой последовательности, от больших номеров к меньшим. И по скорости этого процесса мы сможем составить представление о его характере - равномерен он, ускоряется или замедляется, и о том, каким временем мы вообще располагаем. Я думаю, это первое, что должна сделать администрация. И надо доказать им, что наибольшая опасность - именно в оружии, и его надо выкинуть поскорее.
   - Попробуем... Только, видишь ли, Форама, оружие ведь не обязательно запускать к солнцу.
   - Ты хочешь сказать...
   - На Врага. Чтобы грохнуло не зря: глядишь, и уложат двух зайцев сразу. Но ведь это и тем наверняка придет в голову...
   - Цоцонго, знаешь что? Я только что понял: ситуация настолько неопределенная, что предпринять что-либо можно только с ведома и согласия. Врагов.
   - Эй, Форама! Чем это пахнет?
   - Но есть ведь у нас договоры об оружии! Почему не заключить еще один? Тут дело поважнее.
   - Дело, действительно, важное. И ты предлагаешь ни более, ни менее, как раскрыть врагу самый, может быть, большой секрет, каким мы обладаем в текущем столетии!
   - Но ведь не сами же мы! Мы предложим...
   - И сделаем большую ошибку: вторгнемся в чужую область деятельности. Из ученых станем делаться политиками. А это ни к чему. Этого никто не любит. Тебе нравится, когда политики начинают устанавливать научные законы? Так же и им. Да и мы, действительно, не имеем нужной подготовки и не можем себе представить всех сложностей, связанных с этими делами.
   - И все же я...
   - Советую тебе мысленно проститься со своей красоткой, Форама: другой возможности у тебя не будет.
   - Что ты говоришь, Цоцонго!
   - Простые вещи. Достаточно уже и того, что мы, по стечению обстоятельств, стали обладателями настолько секретной информации, какая нам по уровню вовсе не полагается.
   - Мы же сами сделали открытие!
   - Открыть - еще не смертельно. Но заодно мы получили возможность заглянуть в будущее, увидеть, как будут развиваться события в планетарном масштабе и даже в межпланетном. Такого нам никто не позволял.
   - Но послушай...
   - Нет, выговаривать тебе за это не станут. Но "мало ли что может потом приключиться. Случайно.
   - Говори, сколько хочешь, - я не поверю.
   - Я лишь советую: доложи о физической стороне вопроса. И тебя внимательно выслушают. Но даже там, где выводы лежат на поверхности и напрашиваются сами собой, не делай их. Предоставь другим. Сам же старайся показать, что ты понимаешь ровно столько, сколько тебе полагается. Ни на волос больше.
   Форама помолчал.
   - Ну, а если они этих выводов сами не увидят? И надо будет, чтобы кто-нибудь подсказал? Тоже молчать?
   Цоцонго ответил не сразу:
   - Можешь меня презирать, однако, с точки зрения здравого смысла, самым лучшим было бы - не говорить ничего вообще. Не нашли, не разобрались - и дело с концом. К сожалению, мы люди честные и не сможем промолчать. А то бы благодать: в конце концов все свалили бы на вражеских лазутчиков, мало ли на них валили в разные времена... Но мы скажем, и уже тем самым навредим себе предостаточно. А что касается твоего вопроса... Знаешь, мне как-то неохота, чтобы мою кабинку, когда я в очередной раз поеду на работу или домой, на перекрестке случайно перетолкнули бы не в соседний ряд, а скинули с третьего яруса эстакады на мостовую. Или какие-нибудь отверженные с лучеметами ворвались ночью в мое жилище.
   - Неужели общество не выскажет своего мнения?
   - Репортеров там не будет, могу гарантировать.
   - Цоцонго, - сказал Форама вполголоса, но решительно. - Они ведь могут просчитаться. Без нас наделают глупостей. А Планета - это ведь прежде всего люди. Но я тебе не верю, Цоцонго. Они не такие. Они государственный разум. И все поймут, и все сделают, как надо.
   Цоцонго зевнул, потянулся.
   - Ну и наговорили мы... Давно уже я столько не трепался. Знаешь, мар, меня все это не особенно и волнует. Я подохну без особого сожаления, потому что буду хоть знать причину, один из немногих. И девушки, с которой мне было бы так жалко расстаться, у меня нет. Но почему-то я чувствую, что обязан помочь тебе. Вот почему я предостерегаю.
   - И все же я скажу им, Цоцонго.
   - Скажешь, скажешь. Только, пожалуйста, хоть не все залпом. Посмотрим, как будут слушать, как станут развиваться события. Нужно будет - скажешь, а там хоть трава не расти. Вот если бы ты мог предложить принцип аппарата для нейтрализации этого явления, для локальной нейтрализации, чтобы мы уцелели, а те - нет, вот тогда тебя любили бы, кормили и гладили по шерстке. Знаешь, чем черт не шутит, - ты заяви, что намерен работать над этой идеей. Будет полезно для здоровья. А обо всем остальном они забудут через пять минут, потому что у них возникнет множество проблем, о которых мы с тобой и представления не имеем. Серые мы люди, Форама, знаем только свои ядра и частицы, от и до, не более. Что поделаешь... Знаешь, у меня что-то аппетит разыгрался. Есть-то нам дадут?
   Едва слышно щелкнул замок, дверь гостиной отворилась. На пороге стоял сопровождающий из шестерки, из-за его плеча выглядывал тот самый ключник, что принимал их внизу.
   - Оба, с вещами, - сказал ключник, дыша в сторону.
   - Вот беда - вещей нет, - сказал Цоцонго.
   - Положено с вещами, - ответил ключник и еще пошевелил губами, без звука. - Ладно, валяйте так. У вас все не как у людей... Гуляйте здоровы, еще увидимся.
   - Думаешь? - спросил Цоцонго весело.
   Ключник неожиданно усмехнулся как-то совсем иначе, открывшись в этой улыбке на миг, сделавшись проницаемым и беззащитным.
   - Есть здесь у нас нечто, - совсем другим тоном сказал он, словно равный заговорил с равным, но опытный - с неофитом. - Нечто, от чего тебе уже не избавиться, когда вдохнешь его; а вы уже вдохнули. И оно тянет, как многоэтажная высота подмывает броситься вниз, навстречу тому, что и так неизбежно... - Он брякнул ключами. - И однажды поймешь, что лучше прийти сюда самому, чем ждать. Здесь - мир определенности и покоя, гавань, куда выносит потерпевших крушение... - Он на миг закрыл глаза, а открыв, устремил их на сопровождающего. - Ладно, катитесь, падлы, - снова вошел он в защитный свой образ, - языком тут стучать с вами - без толку...
   - Слишком мало времени, - проговорил Фермер. - А твои люди почему-то медлят.
   - Они мои, пока я не отпускаю их от себя, - откликнулся Мастер. - Я ведь не подменяю своими людьми тех, под именем которых они выступают. Там возникает своего рода симбиоз. И моя информация, кажется им, не приходит извне, а возникает в них самих. А они привыкли не очень доверять себе. Что же, сомнение - прекрасная черта...
   - Это один из точных признаков, по каким узнаешь заторможенную, скованную в своем развитии цивилизацию: предположения и догадки о существовании иных, высших культур и попытки добиться контакта с ними технологическими средствами, - в словах Фермера звучало не пренебрежение, но сожаление. - А ведь контакт, как они это называют, так прост!
   - Неизбежная примитивность мышления, - откликнулся Мастер. - Для того, чтобы уверовать в контакт, людям подобных цивилизаций необходимо увидеть снижающийся корабль сверхнебывалой конструкции. Скрытая форма идолопоклонства, не что иное. Им нужен голос с неба, чтобы понять, что это - откровение. Их логика не позволяет им понять, что для любой высшей культуры самый простой и употребимый способ передать свои знания низшей вложить их в уста одного из них.
   - Мне трудно признать такую категорию, как безнадежность, - сказал Фермер. - Но когда думаю о них, порой опускаются руки и хочется предоставить все дела их течению.
   - Нет, - не согласился мастер. - Когда садовник складывает руки, в рост идут сорняки. А потом приходится их выжигать.
   - Потом они сжигают сами себя, освобождая место, - поправил Фермер. Но это немногим приятней.
   - Ты хочешь сказать, что не в состоянии помешать им?
   - Я - Фермер. Могу засеять поле, но не в состоянии помогать росту каждого стебелька в отдельности. Даже каждого ствола. И уж подавно не могу сделать так, чтобы из семечка яблони вырос дуб. Даже не дуб, а хотя бы яблоня другого сорта. Что могу, я делаю. Хотя я посылаю только мысли, а ты - своих людей. И при этом не одних только эмиссаров.
   - Посылаю. И мне жаль их, Фермер. Им приходится нелегко. Вы же знаете задачу эмиссара: его объект - люди, а не события. И пусть он в силах влиять на человека, порой выступать от его имени, поддерживать его до определенной степени, чтобы, когда эмиссар уйдет, этот человек и сам был в состоянии продолжить начатое дело, - но этим его возможности, по сути, и ограничиваются. Я могу оказать непосредственную помощь лишь в критических ситуациях: вмешательство со стороны бросается в глаза и подрывает доверие. Во всех остальных случаях мои люди должны обходиться своими силами. И очень хорошо, когда они могут черпать поддержку друг в друге - чаще всего даже не понимая, что оба они из одной команды и что встреча их - не первая. Правда, опытный эмиссар чувствует это почти сразу. Но опытных там у меня, как ты знаешь, - всего один. И ему придется нести тяжесть не только его собственной задачи, которая достаточно сложна, но и как-то поддержать другого, который, по обстоятельствам, должен будет сыграть там главную роль.
   - Ты уверен в успехе, Мастер?
   - Уверен? Не знаю. Я верю - это, пожалуй, точное слово.
   С Форамой из дому ушли шестеро, но еще двое остались. Мин Алика лежала, свернувшись клубком под одеялом, по временам крупно вздрагивая; мыслей как бы не было, но каждый раз, когда кто-то из оставшихся двигался, на нее нападал страх: их было двое, здоровенные молодчики, она - одна, защищенная лишь тонким одеялом, а слышать о таких ситуациях ей в разные времена приходилось разное. Боялась она так, что это, наверное, было заметно; во всяком случае один из оставшихся, глянув на нее, вдруг усмехнулся и сделал пальцами козу, как маленькому ребенку, и Мин Алика послушно и поспешно улыбнулась, хотя не до смеха ей было. Однако пока что они вели себя чинно, ничего себе не позволяли, а вскоре и совсем затихли, словно задремали на табуретках по обе стороны двери: привыкли, видимо, ждать, терпения у них было намного больше нормального. Понемногу Мика осмелела: не расставаясь с одеялом, стала по очереди дотягиваться до своих вещичек и под одеялом же одеваться. Было это не очень удобно, но куда безопасней: самое страшное когда тебя видят и ты становишься вдруг для них конкретной и досягаемой. Она ворочалась под одеялом, но они только мельком покосились на нее: ощущали, видно, что никакого подвоха с ее стороны не будет, а может быть, и беглых взглядов им было достаточно, чтобы понять, что она там под одеялом делает и чего не делает.
   Так Мика вползла в домашние брюки, - в них она чувствовала себя совсем уверенно, - и тогда уже встала; комнатные босоножки аккуратно стояли подле, как она сама их вчера поставила. Тогда только один из сидевших встал и шагнул к ней; Мика сжалась, готовая кричать и отбиваться, но тот в двух шагах выжидательно остановился. Она поняла и, не убирая постели, ушла в душевую. Противно было, что чужой начнет сейчас копаться в постели, которая теперь была уже не просто местом, где спят, но - соучастником и свидетелем, молчаливым другом, с которым можно без слов вспоминать и переживать бывшее; да, противно - но Мин Алика понимала, что таким было дело этих людей, которое и им самим, может быть, не бог весть как нравилось, но они его делали, у каждого из них были на то, наверное, свои причины, и мешать им так или иначе было бы бесполезно. Когда она, намеренно не спешившая, вернулась в комнату, вещий как раз заканчивал водить над постелью маленькой черной коробочкой, едва слышно жужжавшей; вот он выключил приборчик, сунул в карман, вернулся к своей табуретке и снова замер, как ненастоящий. Алика включила плитку, поставила воду для кофе, стала собирать небогатый завтрак. Минутку поколебалась: предложить им или не стоит? Тут возможны были две линии поведения: поза человека обиженного, никакой вины за собой не чувствовавшего и потому относящегося ко вторгнувшимся с подчеркнутой холодностью: вы, мол, мне не нравитесь и скрывать этого не хочу, потому что за одно лишь это вы мне ничего не сделаете, а что подумаете - мне безразлично; вторая линия предусматривала поведение человека своего, все понимающего и даже сочувствующего, и опять-таки совершенно безгрешного: что поделать, ребята, я понимаю, что вам и самим не бог весть как нравится сидеть здесь, бывает работа и повеселее, но что делать, служба такая, я тут ни в чем не виновата и ничем помочь не могу, терпите, я вам сочувствую... В первом случае приглашать их к столу не надо было, а во втором - надо; Мин Алика решила не приглашать, тем более что, с их точки зрения, ей и следовало быть злой: выдернули мужика из постели, не дали еще побалдеть, - да и какие такие ресурсы у девятого уровня, чтобы так вдруг, не готовясь специально, угощать кого попало? Им не понять было, конечно, что хотя она ощущала и обиду и боль, однако после всего, совершившегося ночью, такое обилие добра накопила" в себе, что и на них хватило бы. И все же она их не пригласила, продолжая держаться с некоторым опасением, потому что если начнешь показывать себя своим человеком и сочувствовать, то кто может сказать, какого сочувствия им еще захочется: "жалеть, так уж до конца; а если бы она сама не поняла или не решилась, то им могла прийти и такая мысль в голову, что надо помочь доброй девушке понять, надо растолковать на пальцах... Мин Алика чуть не улыбнулась, на краткий миг ощутив себя тем, кем была на самом деле, и представив - воображение у нее было живое, - каким боком обернулась бы для них подобная попытка; но улыбаться сейчас было совершенно ни к чему, и внешне она осталась такой же.
   Щелкнул тостер, одновременно шапкой поднялся кофе - черный, густой, совсем как настоящий - для тех, кто настоящего никогда не пробовал. Те двое, наверное, пили - они лишь повели носом и уголки рта у них показали не то чтобы презрение, но четко выразили мысль: каждому - свое. Мин Алике пришлось самой задвинуть ложе в стену, - Опекун, видимо, был гостями отключен на время их пребывания здесь: лишний контроль ни к чему, да и не баре, приберетесь и сами. Перед тем как сесть к столу, она включила приемничек и даже не глядя почувствовала, как напряглись те двое. Но коробочка была прочно настроена на местную программу, шла музыка пополам с торговой рекламой, и все это каждые пять минут прерывалось отсчетом времени, чтобы никто не прозевал свою минуту выхода, свою кабину. Что-то, сегодня было, видимо, не в порядке в атмосфере - или с городскими помехами, и музыка порой перемежалась тресками и шорохами; но так бывало нередко, и двое, расслабившись, вернулись в привычный режим ожидания. Позавтракав, Алика сунула посуду в мойку, а сама стала быстро наводить марафет для выхода. Это была как бы проба: ей могли, усмехнувшись, сказать, не трудись, мол, зря, выпускать тебя не приказано, если мажешься, чтобы нам нравиться, - тогда, конечно, пожалуйста... Те ничего не сказали, не покосились даже. Щелкнув, распахнулась дверца кабинки; створки еще только начали отодвигаться, а оба беззвучно оказались уже возле нее с мускулами, натянутыми, как струны, казалось, чуть звенящими даже. Но кабинка была пуста, она пришла за Аликой. Женщина натянула плащик; тот, с черной коробочкой, вышел из кабины. Алика взяла сумочку, постояла секунду, нерешительно помахивая ею; но на нее по-прежнему не смотрели, видимо, в дамском багаже успели разобраться заранее. Тогда она вошла в кабинку; пока створки сходились, успела заметить, как губы второго сидящего шевельнулись - в углу рта у него была приклеена таблетка микрофона. Значит, незримо надзирать все-таки будут.