Михутина Ирина. Украинский Брестский мир

^[50]. Эксперты государств Четверного союза наготове ожидали официального обсуждения, которое с участием главы германской экономической миссии П. Кернера, австрийского экономического эксперта Г. Граца и украинского экономиста профессора С. С. Остапенко состоялось 4(17) января. Причем немцы и австрийцы очень настаивали на уничижительном для украинцев условии о включении экономических соглашений непосредственно в текст мирного договора. Зато, имея в виду возможную помощь Киеву в его конфликте с Петроградом, они легко согласились снять условие о демобилизации украинской армии ^[51].
   На этой стадии стороны ознакомили друг друга со своими требованиями и условиями, обоюдно подчеркивая заинтересованность в скорейшем заключении договора. Но делегаты Центральной рады с такой ответственностью, тщательностью и осторожностью подошли к новым для себя дипломатическим обязанностям («украинцы хитры, скрытны и абсолютно не знают меры в своих требованиях», – писал о них Кюльман рейхсканцлеру ^[52]), что оставили контрпартнеров в неуверенности о положительном исходе переговоров до своей поездки в Киев для принятия там окончательного решения. 7(20) января большая часть украинской делегации на время оставила Брест.
   Между тем у Троцкого после первых опытов в дипломатии зрела неудовлетворенность ситуацией. В Петрограде он не сомневался, что в случае трудностей в переговорах альтернативой им станет война. «Ход переговоров заставляет предполагать возможность революционной войны. Троцкий безоговорочно верит, что большевики сумеют справиться с этой гигантской задачей», – записал Ж. Садуль 21 декабря (3 января) и привел мертвенно-выспренние слова наркома: «Народ, который совершил революцию, сумеет пойти на смерть, защищая ее и вместе с ней европейскую социальную революцию, ибо русские предоставят новую армию в распоряжение пролетариев, которые захотят взять власть в свои руки» ^[53].
   С этой мыслью пришлось расстаться уже по пути на мирную конференцию. «Когда я в первый раз проезжал через линию фронта в Брест-Литовск, – читаем в автобиографии Троцкого, – наши единомышленники в окопах не имели возможности даже подготовить сколько-нибудь значительную манифестацию протеста против чудовищных требований Германии: окопы были почти пусты» ^[54].
   В Бресте ожидали дипломатические трудности: отказ контрпартнеров от прежнего согласия обсуждать мир на демократических основах, раз союзники России за условленные 10 дней не присоединились к переговорам – из-за этого осталась лишь возможность сепаратного мира; отчужденность с украинской делегацией, непреклонность германского Верховного командования в пункте преткновения – вопросе об очищении оккупированных немцами территорий, резкие нападки Гофмана в противовес агитационному красноречию наркома, который, по его собственному признанию, не имел вкуса к дипломатии и против желания, по настоянию Ленина, отправился в Брест, «как на пытку» ^[55].
   И тогда у наркома по иностранным делам созрела мысль покончить с дипломатией одним эффектным жестом, правда, нисколько не укладывавшимся в нормы международного права, – заявить об одностороннем прекращении войны без заключения мирного договора. Письмо к Ленину с этим предложением он отправил с латышом-солдатом и в разговоре со Сталиным по прямому проводу в ночь с 1 на 2 (14–15) января поинтересовался, «получил ли Ленин письмо и согласен ли с тем планом, который в этом письме предложен. Вопрос в высшей степени важен» ^[56]. Письма еще не было, и Троцкий поведал о трудностях с украинцами: обещанные стенограммы их переговоров с немцами все еще не были предоставлены, а сами переговоры продолжались, оставаясь тайной для советских представителей; украинцы ни разу не поддержали их против немцев и австрийцев и так далее. «Было бы полезно, – заключил он, – если бы харьковский ЦИК прислал нам заявление, в котором характеризовал бы действительные размеры влияния и власти Рады» ^[57].
   «Влияние Рады на Украине [в] сравнении с влиянием ЦИК Всеукраинского очень незначительно, – отвечал Сталин. – Весь угольный район в руках ЦИК. Хлебные районы день за днем переходят в руки ЦИК. Отпуск угля из Донецкого бассейна в руках ЦИК, весь флот Черноморский и все прибрежные города за ЦИК. Все это дает право ЦИК иметь своего представителя [в] делегации, чем три Рады, вместе взятые. Что можете возразить против представительства ЦИК Всеукраинского в мирной делегации? Они этого требуют» ^[58].
   Троцкий согласился, что прислать «одного или двух представителей украинского ЦИК было бы очень желательно» ^[59]. А в Харькове уже 30 декабря (12 января) были заготовлены полномочия для председателя Всеукраинского ЦИК Е. Г. Медведева и народных секретарей В. М. Шахрая и В. П. Затонского. Им давалось право от имени рабоче-крестьянского правительства Украинской республики выступать с заявлениями и подписывать акты, согласуясь с действиями уполномоченных Совета народных комиссаров ^[60].
   Тем временем Троцкий 2(15) января с утра получил дополнительный повод для неудовольствия. Кюльман на заседании заметил, что проблема украинских оккупированных территорий делегацией Украинской республики обсуждается отдельно от советской. Нарком счел это нарушением со стороны киевлян соглашения о совместных выступлениях и направил Голубовичу официальное письмо с упреками, в том числе – за отступление от «революционной морали», и вместе с тем с фактическим признанием неудачи собственной тактики в украинском вопросе. «Если мы не протестовали против вашего участия в переговорах, то исключительно в надежде, что... поведение ваше будет построено на элементарных демократических принципах и не создаст почвы для конфликтов между вами, с одной стороны, харьковским ЦИК и нами – с другой», – говорилось в письме рядом с сообщением о приглашении в Брест харьковской делегации ^[61].
   Ответ был составлен Голубовичем 6(19) января в стиле бытового скандала. «Грубо демагогический тон Вашего обращения к нам, – писал генеральный секретарь, – заставляет думать, что единственно достойным ответом... было бы полное его игнорирование. Но мы узнали, что это обращение дано в газеты. И наш ответ Вам адресуется обществу. Соглашение между нашей и Вашей делегацией не состоялось по вине Вашей, так как Вы первый связали Ваше поведение по отношению к нам с поведением Ваших соратников в Петрограде в отношении Генерального секретариата... (Странный упрек, наводящий на мысль, что в советской делегации витала ставшая известной украинцам идея установить параметры отношений с киевским правительством, минуя центральное руководство в Петрограде. – И. М.)
   Будучи самостоятельной делегацией, вести заседания непременно с Вами вместе мы не считаем для себя нужным... и никто Вам не мешает присутствовать на наших заседаниях – они открытые. Что касается жизненных интересов трудящихся масс Украины, мы... защищаем их более, чем Вы, и мы поражены Вашей претензией – брать на себя публичную ответственность за наши переговоры.» ^[62].
   Но было в этом письме и замечание, точно отражавшее незавидное положение советской делегации, подменившей дипломатические методы бесполезными идеологическими атаками на контрпартнеров. «Нелепое и смешное обвинение нас в предательстве с полным правом должно быть возвращено Вам, – писал Голубович, – ибо острая по форме полемика с немцами нисколько не может скрыть фактического положения, то есть сдачи Вами одной позиции за другой» ^[63]. (Письмо Голубовича уже не застало Троцкого в Бресте. Рукописная копия его, 8(21) января заверенная Иоффе, была, по всей вероятности, отправлена наркому в Петроград ^[64].)
   Тем временем письмо с планом Троцкого 3(16) января было доставлено в Петроград и, как видно, не на шутку взволновало Ленина. Благословив перед вторым раундом переговоров тактику затягивания их в ожидании революции в центральных державах, он исходил из отсутствия реальных способов заранее узнать о перспективах свершения революции и не переставал размышлять над иными вариантами развития ситуации. «Сначала победить буржуазию в России, потом воевать с буржуазией внешней, заграничной, чужестранной, – записал он в наброске „Из дневника публициста“, датированном 24–27 декабря (6–9 января), и по логике практика-государственника готовился взломать популярные у товарищей по партии книжные догмы. – Есть ли сепаратный мир соглашение („соглашательство“) с империалистами? „Выигрыш времени“ = сепаратный мир (до общеевропейской революции)» ^[65].
   Накануне доставки письма Троцкого большевистское руководство располагало аналитическим документом военно-правового характера: «Если мирные переговоры с центральными государствами Четверного союза не приведут к заключению мирного договора, то... Россия останется в состоянии войны с названными государствами. Вследствие этого со стороны центральных государств, особенно Германии, всегда возможно нападение на Россию, которое при полной небоеспособности ныне существующих остатков быстро разлагающейся нашей армии приведет к быстрому занятию русских земель в том размере, в каком пожелают этого наши противники». Это был доклад начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала М. Д. Бонч-Бруевича от 2(15) января 1918 года. В заключение он писал: «Прошу точно, ясно и определенно указать мне: предполагается ли в случае разрыва мирных переговоров защищаться вооруженною силою от дальнейшего вторжения неприятеля в пределы России, или... считается возможным ограничить защиту дипломатическими переговорами» ^[66]. (Фронтовые сводки все это время показывали, что немцы не остановили подготовки к возобновлению боевых действий: на всех участках расчищали окопы первой линии и подходы к ним, восстанавливали железнодорожные пути и мосты в прифронтовой полосе, строили новые узкоколейки, целенаправленно разрушали оставленные русскими позиции и укрепления и даже занимали русские прифронтовые города, проводя реквизиции у местного населения ^[67].)
   Ленин, получив 3(16) января предложение Троцкого оборвать переговоры эффектной демонстрацией, рассчитанной на громкий международный отклик, срочно вызвал последнего для разговора. Пришлось менять провод, и связь наладилась лишь в 16 час. 20 мин. Перед разговором Троцкий передал записку о необходимости немедленного ответа на его письмо, который должен «выразиться словами согласны или не согласны» ^[68]. Ленин ответил, что не успел показать «особое письмо» Сталину, а сам считает план «дискутабельным» и предлагает «отложить... его окончательное проведение, приняв последнее решение после заседания ЦИК здесь» ^[69].
   «Обсуждение плана в ЦИК представляется мне неудобным, – возразил Троцкий, – так как может вызвать реакцию до проведения плана» ^[70]. Но Ленин все-таки считал нужным прежде посоветоваться со Сталиным. Кроме того, он сообщил о выезде в Брест делегации харьковского ЦИК, которая уверяет, «что Киевская Рада дышит на ладан» ^[71]. Эти слова, подслушанные германскими связистами, в тот же день из Бреста были переданы в Киев ^[72]. Разговор на линии Петроград – Брест получил продолжение лишь поздним вечером. В 23 час. 30 мин. Сталин сообщил Троцкому их совместное с Лениным решение: «Просьба назначить перерыв и выехать в Питер. Отвечайте, жду очень». Троцкий передал через телеграфиста: «Ответа пока не будет, когда будет, дам» ^[73].
   Ленин 4(17) января через Сталина вновь запросил Брест, почему нет ответа на предложение перерыва. Троцкий был краток в этой части записки: «Ответ дам, когда выясню его для себя» ^[74].
   «Выяснять для себя» довелось недолго. 5(18) января на утреннем заседании политической комиссии Гофман предъявил карту с обозначением занятых российских территорий к северу от Брест-Литовска до Балтийского моря, которые «по военным соображениям» остались бы под германской оккупацией до конца войны и демобилизации немецкой армии. Зато в неоккупированной части прифронтовых российских губерний предлагалось осуществить принцип самоопределения. При этом генерал подчеркнул, что исключает из рассмотрения области южнее Бреста, о которых еще не закончены переговоры с делегацией Украинской народной республики. Троцкий безуспешно возражал, в частности, что границы с Украиной еще не проведены и подлежат определению «заинтересованными массами населения» и так далее, но, бессильный повлиять на контрпартнеров, констатировал, что от владений бывшей Российской империи отрезают свыше 150 тыс. кв. верст. На вечернем заседании он объявил, что считает работу политической комиссии завершенной, и предложил сделать перерыв, чтобы правительственные органы вынесли окончательное решение по поводу поставленных России условий мира ^[75].
   Перед началом перерыва в Брест прибыли – маршрутом через Петроград, где 3(16) января встретились для обстоятельного разговора с главой советского правительства, – посланцы Всеукраинского ЦИК. Только делегированный Затонский остался в Петрограде представителем «Вольной украинской республики» при Совнаркоме ^[76]. «А то, – объяснил ему Ленин, – мы ничегошеньки не знаем, что делается на Украине и, наверняка, порой совершаем глупости» ^[77].
   Иоффе, исполнявший во время перерыва обязанности главы советского представительства в Бресте, препроводил контрпартнерам заявление харьковских уполномоченных, подчеркнув при этом, что не видит препятствий к их участию в переговорах. Харьковцы со своей стороны сообщили, что украинское рабоче-крестьянское правительство признает Совнарком органом всероссийской власти, а сами они будут работать в составе общероссийской делегации и в согласии с ней ^[78]. Они заявили, что Генеральный секретариат Украинской народной республики не может быть признан представителем всего украинского народа и решения, принятые им без согласования с харьковским центром, не будут проведены в жизнь ^[79].
   Вместе с тем в день приезда харьковские уполномоченные Медведев и Шахрай успели встретиться с собиравшимися в Киев делегатами Центральной рады, которые фарисейски пообещали, как в свое время и Троцкому, показать им протоколы переговоров с немцами и австрийцами. Но, сообщали харьковцы 9(22) января, «сколько ни просила русская делегация прислать ей протоколы... как ни старались мы получить их, ничего, кроме увертливых отказов, получить нельзя было» ^[80]. В Бресте из киевлян оставался Левицкий, как видно, не причастный к укрывательству протоколов. 10(23) января в разговоре с Поршем по прямому проводу он открыл, кто именно хитрил, посетовав, что Севрюк поставил его «в высшей степени невыгодное положение, указав харьковцам, что у меня (Левицкого) остаются копии протоколов и я их могу ознакомить с ними. У меня ничего абсолютно нет. Это толкуется как нежелание показать то, что здесь делалось, и квалифицируется как тайная дипломатия и тайное соглашение с немцами» ^[81].
   Между тем австро-германские союзники остались в тревожном состоянии. С отъездом Троцкого перед ними вновь замаячил призрак нежелательного срыва переговоров. Чернину и его правительству скорейшее заключение мира представлялось единственной возможностью остановить неминуемый социальный взрыв на почве приближавшейся продовольственной катастрофы Австрии. Кюльман пока руководствовался соображениями дипломатической тактики. «В момент официального разрыва с русскими, – рассуждал он, – претензии со стороны украинцев возросли бы настолько, что и здесь перспективы на заключение мира почти полностью исчезли бы, ибо украинцы хитры, скрытны и абсолютно не знают меры в своих требованиях... когда они видят, что могут... позволить себе это... Если бы удалось достигнуть с ними более или менее удовлетворительного соглашения, то можно было бы спокойно перейти с большевиками на более резкий тон и пойти, в случае необходимости, даже на разрыв» ^[82]. Последний вывод стал руководством к дальнейшим действиям австро-германской дипломатии.

ПРИМЕЧАНИЯ

   1. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 9.
   2. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 11. Арк. 4.
   3. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 9-11.
   4. Там же. Л. 10.
   5. Там же. Л. 10–11.
   6. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 87. Л. 323.
   7. АВП РФ. Ф. 496. Оп. 1. Д. 1. П. 5. Л. 8.
   8. Там же. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 12.
   9. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 185.
   10. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 12.
   11. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 28.
   12. Там же. Спр. 8. Арк. 3-об-4.
   13. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 504. Л. 97.
   14. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 3-об.
   15. Большевистское руководство... С. 33.
   16. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 109. Л. 3.
   17. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 4.
   18. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 51–56.
   19. Там же. С. 51–56.
   20. Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары. – М.-Пг., 1923. С. 253.
   21. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 11. Арк. 5; УЦР. Т. 2. С. 80–81.
   22. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 8.
   23. Там же. Арк. 8-об-9.
   24. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 77; ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 87. Л. 167.
   25. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 8-об.
   26. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4548. Л. 1-об.
   27. УЦР. Т. 2. С. 112.
   28. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4548. Л. 1-об.
   29. Там же. Ф. 71. Оп. 35. Д. 455. Л. 191, 192.
   30. Там же. Л. 191.
   31. Там же. Л. 192.
   32. Там же. Л. 194.
   33. Там же. Л. 192.
   34. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 211–212.
   35. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 37. Л. 23-об.
   36. Чикаленко Е. Уривок з моїх споминів за 1917 р. – Прага, 1932. С. 28–29.
   37. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 412. Л. 13–16; УЦР. Т. 2. С. 90.
   38. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 58-об.
   39. Там же. Д. 87. Л. 167–169.
   40. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 47.
   41. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 9-об.
   42. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42.
   43. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 27.
   44. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 1.
   45. Там же. Л. 1–4, 7–8.
   46. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 119.
   47. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 15–16.
   48. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 3–4.
   49. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 1, 3–4; ЦДАВО України.
   Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 3.
   50. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 9-об.
   51. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 29–43, 47–48.
   52. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 228.
   53. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 138.
   54. Троцкий Л. Д. Сочинения. – М., 1926. Т. 17. Ч. 1. С. 616–617.
   55. Троцкий Л. Моя жизнь. – М., 2001. С. 356.
   56. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4552. Л. 2, 4, 5.
   57. Там же. Л. 4.
   58. Там же. Л. 5.
   59. Там же. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1992. Л. 2.
   60. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 18.
   61. Там же. Л. 14.
   62. Там же. Л. 16-17-об.
   63. Там же.
   64. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 44. Л. 9-10-об.
   65. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 188–190.
   66. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 26.
   67. Там же. Л. 167; Д. 534. Л. 91-об-92; РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2427. Л. 7–9.
   68. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 1-об.
   69. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 225.
   70. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 1.
   71. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 225.
   72. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 2.
   73. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 6.
   74. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4589. Л. 1.
   75. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 126.
   76. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 17, 18.
   77. Затонський В. Уривки з спогадів про українську революцію// Літопис Революції. – 1929. – № 4. – С. 159–161.
   78. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 87. Л. 25, 28, 29.
   79. ДВП СССР. Т. 1. С. 87–89.
   80. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 87. Л. 13.
   81. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 16. Арк. 10.
   82. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 228.

Глава 6
КАЛЕЙДОСКОП СОБЫТИЙ В ПРЯМОУГОЛЬНИКЕ ПЕТРОГРАД – ХАРЬКОВ – КИЕВ – БРЕСТ

    Дискуссия в руководстве РСДРП(б): сепаратный мир или революционная война. Решение затягивать переговоры – бесплодный партийный компромисс. – IVУниверсал Украинской центральной рады: запоздалая социальная радикализация и смена внешнеполитических ориентиров как попытка выхода из системного кризиса киевской власти. – Федерализм уходит из программы лидеров Центральной рады и занимает место в идейно-политическом комплексе сторонников советской власти в Великороссии и на Украине. – Крушение украинского левоэсеровского варианта советизации украинской власти. – Начало большевистского восстания в Киеве. – Ленин не исключает варианта согласия с Киевом через харьковцев. – Киевское восстание подавлено, но начат штурм города советскими войсками. – Внутренние трудности Киева и Вены взаимно смягчают противоречия между ними на мирной конференции. – Дипломатия Троцкого теряет шансы помешать договору правительства Центральной рады с Четверным союзом.
 
   Завершившийся этап мирных переговоров воочию вскрыл международно-политическую слабость революционной России. И тут в большевистском руководстве начались разногласия. Троцкий вернулся из Бреста, по наблюдению Садуля, «злой и подавленный. Он привез с собой карту с собственноручно проведенной генералом Гофманом линией беззастенчивых территориальных аппетитов Германии» ^[1]. И это после ставшего очевидным провала идеи всеобщего демократического мира без аннексий и контрибуций, которую Троцкий считал стержнем своей внешнеполитической деятельности!
   Немалое значение в реакции наркома на очевидные неудачи имели личные мотивы, которые довольно точно определил член одной из американских миссий в России Р. Робинс. Троцкий, заметил американец, всегда чувствовал себя чем-то «вроде примадонны». Принятая им роль на мирной конференции «давала наиболее полное удовлетворение его эгоизму (эгоцентризму). Он был в центре мировых событий... он говорил перед наиболее широкой аудиторией, на которую мог рассчитывать раньше и в будущем» ^[2]. Даже неутешительные результаты переговоров он отчасти готов был объяснять малой осведомленностью общественного мнения за границей о содержании его речей и, сообщая Ленину 5(18) января о своем срочном отъезде из Бреста, не преминул распорядиться «снова телеграфировать в Европы, что отчеты, публикуемые германским правительством, крайне искажают ход прений и дают германской общественности недолжное представление о действительном ходе работ в Бресте» ^[3]. В целом же для «сохранения лица» он подобно игроку, смахивающему перед проигрышем с доски шахматные фигуры, придумал для себя эффектный ход с целью «сохранения лица»: объявить – «ни мира, ни войны и демобилизация армии».
   Ленин, как известно, тоже полагал, что капитализм не переживет мировой войны, и вместе с Троцким подписывал своим именем революционные агитки, адресованные немецким солдатам. Но после прихода к власти он, в отличие от большинства единомышленников, учился находить баланс между обращенной ко всему миру революционной доктриной и интересами государства, во главе которого он теперь стоял. Выявленное в Бресте соотношение сил не в пользу России, неясная перспектива революции в Германии и Австро-Венгрии, подозрения в возможном сговоре между Германией и Англией в ущерб территориальным и экономическим интересам России – все это подсказывало главе советского правительства необходимость поставить точку в переговорах, приняв германские условия.
   (Именно эти соображения Ленина зафиксировал капитан Садуль, принятый им 29 декабря (11 января) ^[4].)
   Это, по его словам, требовалось «для успеха социализма в России» ^[5]. Заметим, что за революционной лексикой такой аргументации стояла естественная задача любой государственной власти – международно-правовое обеспечение неприкосновенности государственной территории от посягательств извне. План Троцкого для этого не годился. Он не предполагал обеспечения даже урезанного войной территориального состояния России. Вместо конкретных гарантий сторонники Троцкого в порядке агитации прекраснодушно рассуждали, будто односторонний выход из войны и демобилизация русской армии лишат «германцев возможности наступать, так как Гинденбург не сможет заставить немецких солдат идти в наступление против пустых окопов» ^[6].
   Сам Троцкий не был в этом полностью уверен. Более того, придумав от своей дипломатической беспомощности вариант «ни мира, ни войны», он учитывал германское наступление как часть и результат этого плана. «Во время переговоров мы никак не могли нащупать взаимных отношений Австро-Венгрии и Германии. Не могли мы нащупать и того, насколько велики силы сопротивления в Германии, – простодушно признался глава внешнеполитического ведомства на заседании ЦК РСДРП(б) 11(24) января 1918 года и предложил немыслимый для политика, занимавшего место у государственного руля, эксперимент с вражеским наступлением. Своим отказом подписать мир, демобилизацией армии мы заставляем обнаружить то, что есть, так как немцы будут наступать именно при нашей демобилизации»