Страница:
[32].
Ленин подготовил резолюцию Совета народных комиссаров с предложением правительству Украинской центральной рады «открыть деловые переговоры на основе взаимного признания» и с единственным условием – «признать контрреволюционность Каледина и не мешать войне против него», добавив, правда, формулировку Троцкого о том, что только власть Советов украинской крестьянской бедноты, рабочих и солдат сделает невозможными столкновения между братскими народами [33].
Текст резолюции перед окончательным утверждением Сталин передал по прямому проводу в Харьков народному секретарю промышленности и торговли Ф. А. Артему (Сергееву) и Владимиру Антонову-Овсеенко, сообщив со слов Прошьяна, что «Рада не прочь войти в переговоры, если Совет народных комиссаров согласен на это». Он задал вопрос: согласны ли харьковцы с такой резолюцией? – и назначил Артему разговор на час дня [34]. Похоже, что дело ограничилось тогда консультацией с Артемом, который не поставил в известность других членов НС и ЦИК Советов Украины. Они узнали о предложении Совнаркома Киеву позже, когда в Петрограде был получен отрицательный ответ правительства Центральной рады.
20 декабря (2 января 1918 года) по докладу Сталина резолюция была окончательно утверждена. Заметим еще, что в черновом рукописном протоколе этого заседания записано, что был заслушан доклад И. З. Штейнберга, наркома юстиции, левого эсера, «о переговорах с делегатами из Украины» [35]. По-видимому, речь шла о делегатах, избранных от Украины во Всероссийское учредительное собрание.
Одновременно обе стороны включили экономические рычаги воздействия на социальную обстановку друг у друга. О последствиях украинских мер один из офицеров в командовании Западного фронта 16(29) декабря сообщал своим коллегам – военным консультантам в Брест: «Юго-Западный и Румынский фронты в полной власти украинцев. К нам подвоза хлеба нет. Грозит серьезный голод» [36]. Начальник формирующегося революционного отряда 17(30) декабря «срочно, вне очереди» телеграфировал в Смольный: «Продовольственные базисные интендантские склады в Гомеле пусты. Для местного гарнизона хватит продуктов только на два дня. Украинский Генеральный секретариат запретил подвоз хлеба для Северного и Западного фронтов и для Москвы и Петрограда, захватил главные интендантские склады Юго-Западного фронта, которые до сих пор кормили Северный и Западный фронты. Ежедневные делегации от позиций являются и требуют хлеба, угрожая бросить позиции. Необходимо принять срочные меры по доставке продовольствия» [37].
Накануне, 16(29) декабря Совнарком по вопросу «о продовольствии из Украины (декабрьские наряды и необходимость перевода одного миллиарда в Киевское отделение Государственного банка...)» принял решение: «Денег не посылать». На следующий день Г. Л. Пятаков, только что переведенный из помощников в комиссары Государственного банка, доложил о «переводе 13 680 000 рублей, направлявшихся в Киев, на Харьков для уплаты жалования железнодорожникам». При этом в специальном постановлении Совнарком предлагал ЦИК Советов Украины «получаемые деньги употребить исключительно на оплату жалования рабочим Юго-Западной железной дороги».
Вагон с деньгами отправлялся под охраной от Совнаркома и в сопровождении Союза рабочих Юго-Западной дороги. Расходование денег должно было производиться специально уполномоченными представителями рабочих [38]. 19 декабря (1 января) Серго Орджоникидзе был назначен «чрезвычайным комиссаром района Украины для объединения действий функционирующих там советских организаций во всех областях их работы (военной, продовольственной, экономической, банковой и пр.)» [39].
А в это время Порш обратился по прямому проводу к Менжинскому с сообщением, что забастовку на железных дорогах Украины удалось только временно предотвратить обещанием прибавок к жалованью, и теперь «Генеральный секретариат в полном составе, понимая катастрофические последствия железнодорожной забастовки, которая лишит центральную Россию и весь фронт... продовольствия...[Он] просит дать срочно ответ... может ли секретариат рассчитывать, что Совет народных комиссаров, в распоряжении которого находятся общегосударственные средства... вышлет... безотлагательно Генеральному секретариату девяносто миллионов для удовлетворения железнодорожных служащих и рабочих» [40]. Дата этого разговора в записи на телеграфной ленте не указана. По содержанию следующего – Порша и Петлюры разговора со Ставкой – можно судить, что первый разговор происходил 17, 18 или 19 декабря (30, 31 декабря, 1 января).
Подоплека же «денежной» составляющей конфликта проясняется из протоколов заседаний правительства Украинской центральной рады. Из них следует, что деньги требовались прежде всего на военные цели антибольшевистского характера. 15(28) декабря генеральный секретарь путей сообщения В. Д. Ещенко на заседании правительства поднял вопрос «о росте большевизма в массах и в украинских войсках. Сил для борьбы с большевизмом у Генерального секретариата нет. Он опирается на железнодорожников, которые задерживают наступление большевиков. Чтобы их поддержать, необходимы деньги. Без денег никакая борьба невозможна». Ещенко предложил «разобрать железнодорожные пути и отрезать Украину от севера». Петлюра подтвердил, что «положение угрожающее»: из-за отсутствия денег «нельзя послать агитаторов, удовлетворить украинскую армию, в которой ширится большевизм». 18(31) декабря Ещенко вновь заговорил о том же, досадуя, что придется с опозданием сделать выплаты железнодорожникам из Украинского казначейства [41].
Между тем в упомянутом разговоре Порша с Менжинским последний переадресовал генерального секретаря к Георгию Пятакову, недавнему лидеру киевских большевиков, близко знакомому с ситуацией на Украине. Пятаков не отказал в выделении денег, но сообщил, что они будут направлены непосредственно стачечному комитету Юго-Западных дорог; при этом не преминул заметить: раз Генеральный секретариат обращается к Совнаркому как к верховному органу, то ему следует признать власть советов на местах, а для «установления нормальной жизни киевской конторы Государственного банка допустить туда комиссара киевского Совета рабочих и солдатских депутатов», чьих представителей вместе с делегатами стачечного комитета Юго-Западных дорог он демонстративно попросил пригласить к прямому проводу на следующий день для «сообщения технических подробностей пересылки денег» [42].
20 декабря (2 января) Порш и Петлюра в разговоре по прямому проводу с Крыленко изложили в популистском стиле свои возражения против адресной отправки денежных средств забастовщикам и направления на Украину «продовольственных диктаторов и эмиссаров». Они утверждали, что финансовая политика Совета народных комиссаров губительна для народного хозяйства Украины, настраивает крестьян против рабочих, лишает Генеральный секретариат возможности закупать хлеб и сахар для снабжения Великороссии и фронта, а главное – «является отрицанием прав Генерального секретариата как социалистического правительства Украины» и вообще, по их мнению, подобна политике показавшего свою несостоятельность Временного правительства.
Генеральные секретари предупредили о намерении выпустить собственные украинские деньги [43]. Тем временем генеральный секретарь по продовольствию Н. Н. Ковалевский и заместитель генерального секретаря финансов В. П. Мазуренко направили в Государственный банк и передали в печать телеграмму с рассказом о поступавшем к ним ежедневно потоке требований продовольственных управ, заводских комитетов, полевых казначейств и так далее, для удовлетворения которых необходим один миллиард рублей. При промедлении с высылкой, предупреждали авторы телеграммы, возникнет угроза бунтов на почве денежного голода [44].
Кое-кто, в частности Троцкий, воспринял эти жалобы буквально, без скидки на их пропагандистскую составляющую. 20 декабря (2 января) он писал Воровскому: «Рада находится в состоянии полного расстройства. Неполучение от нас денег поставило ее в невыносимое положение. Она пыталась выпустить свои боны. Но к ним нет никакого доверия. Крестьяне... продают бону в 500 р. за 40–50 наших рублей. Это заставляет Раду просить пардону. Она выразила желание вести переговоры. Мы... согласны... под условием признания Радой контрреволюционного характера политики Каледина и обязательства не препятствовать нашей борьбе против Донской Вандеи» [45].
Но не тут-то было. Киевскому правительству по причине внутреннего разлада понадобилась уже ставка на внешнего врага. 16(29) декабря Винниченко на пленарной сессии Центральной рады доложил о решении Генерального секретариата послать Совнаркому ультиматум с вопросом, воюет он с Украиной или нет, и со сроком ответа в 24 часа. Под громкие аплодисменты депутатов глава правительства объяснил: «Если воюют, то мы объявляем их сторонников врагами. Те, кто не уедет, будут считаться шпионами и лазутчиками. Война – так война!» [46].
Е. Х. Чикаленко, старший товарищ В. К. Винниченко, в дореволюционные годы спонсор его литературных трудов, в 1917 году, после возвращения писателя в Киев, гостеприимно предоставивший ему свой киевский особняк, подтвердил в своих воспоминаниях, что глава правительства Центральной рады хотел обострения ситуации с большевиками, полагая, что борьба вызовет энтузиазм в украинской армии. Подвластные же ему структуры, не дожидаясь формальных решений, приступили к уничтожению «врагов и лазутчиков» из местного населения.
28 декабря (10 января) один из депутатов от оппозиции сделал запрос по поводу неизвестно кем чинимых в Киеве обысков, арестов и других насилий. Отвечавший на запрос от имени правительства Порш дал пояснения лишь по одному самому громкому делу – об исчезновении Л. Л. Пятакова, одного из братьев хорошо известной в Киеве семьи.
Леонид Пятаков, инженер по профессии, за участие в мировой войне заслужил четыре солдатских Георгиевских креста, в 1916 году вступил в большевистскую партию, оказался талантливым агитатором и организатором, чрезвычайно популярным среди солдат; входил в руководство киевского Совета рабочих и солдатских депутатов. В ночь перед Рождеством, в четыре часа, неизвестные в военной форме, выломав окна и двери, ворвались в дом Пятаковых, где обнаружили сразу трех братьев (четвертый – Г. Л. Пятаков – был уже в Петрограде) и сначала увезли всех. Потом, выяснив, кто из них большевик, двоих других – кадета и монархиста – отпустили. Большевик же исчез бесследно. Официальное расследование, разумеется, не дало никаких результатов. Искалеченное тело Леонида Пятакова (обожженное раскаленным железом, с выколотыми глазами, вырванными ногтями и волосами) было обнаружено у железнодорожного разъезда Пост Волынский под Киевом лишь весной, когда сошел снег.
Е. Х. Чикаленко не сомневался, что этот, по его словам, «турецкий способ борьбы с политическими противниками» был делом рук украинской контрразведки, которая, вспоминал мемуарист, настойчиво добивалась у правительства санкции на арест киевских большевистских лидеров. Затонский называл исполнителем преступления некий отряд «Черной гвардии» [47].
Порш же, по горячим следам отвечая на запрос в Малой раде, чтобы снять претензии к государственным органам, попытался увести подозрения в сторону харьковских большевиков и использовал доводы в духе литературного случая с унтер-офицерской вдовой, которая известно что над собой сделала. «Насильники, – рассуждал генеральный секретарь, – не из жителей Киева, потому что в Киеве нет такого человека, а тем более солдата, который не знал бы Пятакова в лицо или тем более – как его зовут. Как видно, та банда – приезжая. И есть основания думать, что эти деяния связаны с харьковскими...» [48].
Подготовленная в такой обстановке ответная нота Генерального секретариата от 24 декабря (6 января) на советское предложение о «деловых переговорах» дезавуировала положительную информацию Прошьяна. В ней среди прочего говорилось, что требуется немедленный вывод советских войск с территории Украинской народной республики, а по поводу Каледина заявлялось: «Определение контрреволюционности не должно быть навязано одной какой-нибудь стороной. Признание буржуазности и контрреволюционности за всяким, кто не принадлежит к большевистскому течению и не разделяет политики народных комиссаров – Генеральный секретариат решительно отвергает» [49]. Этот ответ был составлен мастером хлесткого слова, импульсивным, как многие художественно одаренные натуры, Винниченко. Но в связи с содержанием ноты заслуживает внимания тот факт, что несколькими днями ранее он при иных обстоятельствах не менее решительно говорил: «Скорее придется воевать с Доном, чем его поддерживать. На Дону фактически организуется реакция, с которой нам придется бороться» [50].
К тому времени генеральные секретари имели достаточную информацию о положении в казачьих областях и об ориентации их правительств, далекой от федералистского и социалистического прожектерства украинских политиков. Представитель Украинской республики при правительствах Юго-Восточного союза украинский социал-демократ Н. М. Галаган докладывал 20 декабря (2 января) Генеральному секретариату после поездки на Дон и Кубань, что союзное правительство в Екатеринодаре по причине непризнания Совнаркома правительством Великороссии отказалось от федерализации, находя возможным лишь временный союз для достижения определенных целей – «целевой союз». Отклонило оно и идею «однородно-социалистической» власти за неимением у себя социалистов.
Такой же линии придерживалось и кубанское правительство, несмотря на то что возвращавшиеся кубанцы-фронтовики были настроены довольно радикально. Донское правительство, враждовавшее с городским населением и с «иногородними», тем более чуралось упоминаний о социализме и заранее отказалось от какой-либо возможности участия в мирных переговорах. Введение у себя военного положения оно оправдывало задачей борьбы с большевизмом. Но, пояснял Галаган, «под большевиками оно понимает всех рабочих, а может быть и всех не казаков, так как часто арестует и не большевиков. Политика у Донского правительства чисто казачья, кастовая» [51].
Однако прагматики среди украинских социалистов предпочитали закрывать на все это глаза. Практичный Порш погасил внезапный порыв Винниченко насчет предстоящей борьбы с реакцией на Дону рассуждением о том, что менять курс нельзя, так как армии у Украины нет, в получении угля она зависит от Дона, все патронные заводы находятся в том же районе, казаки имеют 250-тысячную армию, бороться с которой будет трудно [52].
Ответ Генерального секретариата на советское предложение о переговорах почему-то пришел в Петроград не сразу. До его поступления появилось новое обстоятельство, подпитавшее оптимизм большевистского руководства в отношении Украины. В национально-солидаристском единстве руководства Центральной рады обнаружился разлад. Конфликтная ситуация наметилась в связи с тем, что Украинская партия социалистов-революционеров (украинские эсеры), обладавшая самой большой фракцией в Раде, имела значительно меньшее влияние в правительстве и на фоне многих его неудач стала требовать изменения курса. К тому же трещина образовалась и внутри эсеровской партии – возникла левая группа, которая выступила за прекращение вражды с Петроградом. Вскоре после вынесения резолюции Совнаркома от 19 декабря (1 января) о предложении правительству Рады переговоров Ленин получил рукописный текст, под которым сделал надпись: «Соглашение левых с[оциалистов]-р[еволюционер]ов с украинскими с[оциалистами]-р[еволюционер]ами, членами Учредительного] С[обрания]: Передано Карелиным 22. XII 1917» [53].
Левый эсер В. А. Карелин, до Октября работавший в Харькове, был главным переговорщиком с приехавшими в Петроград членами Центральной рады, избранными в общероссийское Учредительное собрание, – А. С. Северо-Одоевским и И. В. Михайличенко [54]. Правда, в достигнутом соглашении был пункт об открытии 5(18) января Учредительного собрания при наличии 400 депутатов – в дальнейшем выполненный формально и с хорошо известным финалом. Другие условия – «организация общероссийской федеративной власти из представителей Советских республик, отдельных областей и национальностей; установление общих принципов социализации земли»; рабочий контроль над производством и национализация акционерных капиталистических предприятий; аннулирование всех государственных долгов – в основном соответствовали линии большевиков. Главное же для них заключалось в первом пункте, гласившем: «Немедленное прекращение вооруженной борьбы между Сов[етом] Нар[одных] Ком[иссаров] и Укр[аинской] Радой, полная ликвидация происшедшего между ними конфл[икта] и соединение сил Российской и Украинской революционной демократии для беспощадной борьбы с реакционными попытками всероссийской контрреволюции» [55].
Таким образом, наряду с харьковским ЦИК Советов Ураины возник еще один центр украинской оппозиции, интересный петроградскому руководству тем, что, казалось, мог обеспечить смену курса в нужном большевикам направлении внутри руководящего ядра Украинской центральной рады. Кстати, харьковское советское правительство настороженно и неприязненно отнеслось к этому варианту [56]. Но в организации Партии левых социалистов-революционеров нашлись энтузиасты сотрудничества с украинскими левыми эсерами. В Киев, в частности, выехал и надолго там остался харьковский активист партии В. М. Качинский. «На мою долю выпало долгое время быть сватом между левыми эсерами и украинскими эсерами», – говорил он в марте 1918 года на харьковском губернском съезде Партии левых социалистов-революционеров [57].
Стоит заметить, что после провала на декабрьской сессии Центральной рады первого проекта земельной реформы российские левые эсеры стали деятельно помогать украинским коллегам в подготовке закона, способного удовлетворить чаяния украинских крестьян. Именно этим занимался в Киеве Качинский, в свое время – докладчик по земельному вопросу на Чрезвычайном крестьянском съезде. В качестве вспомогательных материалов он запрашивал у наркома земледелия, своего товарища по партии А. Л. Колегаева, очередные разработки по аграрному законодательству: о земельных комитетах, о лесах и так далее [58]. В конце концов у левой группы украинских эсеров сосредоточились основные материалы нового проекта закона о земле [59], принятого Украинской центральной радой в январе 1918-го.
Большевистское руководство, получив себе в союзники кроме харьковского советского правительства еще и группу левых украинских эсеров, казалось, могло рассчитывать на скорую смену вектора украинской политики. Наверное, поэтому при всей остроте конфликта с правительством Рады оно в преддверии очередного этапа мирной конференции не отменило для своей делегации установки на согласованность с киевской делегацией действий в Бресте.
Между тем в Киев 18(31) декабря в ответ на украинскую ноту всем воюющим и нейтральным государствам по вопросу о мире от 11(24) декабря пришла телеграмма от делегаций центральных держав с уведомлением о том, что мирная конференция возобновит работу на прежнем месте 22 декабря (4 января). Украинские делегаты заторопились в путь пока без генеральных секретарей, но, помимо ранее названных, еще и с левым украинским эсером, политическим и военным активистом прапорщиком М. Н. Полозовым. «Никаких инструкций не дало ни правительство, ни Центральная рада, – вспоминал потом Севрюк. – Их позже должен был привезти В. Голубович. Правда мы имели продолжительную беседу с главой Центральной рады профессором Грушевским, говорили о Черном море, об экономических интересах Украины и об украинских землях, о Холмщине, Подлесье, Буковине, Закарпатской Украине, ну и, разумеется, о Восточной Галиции. Интересы этих украинских земель мы должны были твердо защищать» [60].
Они прибыли в Брест 19 декабря (1 января), не застали руководителей делегаций и сначала лишь в неофициальных разговорах удовлетворяли интерес к Украине сотрудников союзных делегаций. При них 20 декабря (2 января) на имя Гофмана поступила телеграмма Иоффе с заявлением о несогласии с германскими условиями и с предложением перенести переговоры в Стокгольм [61]. Представители центральных держав ответили отказом, хотя и опасались, что рискуют сорвать конференцию. «Настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное, – записал в дневнике 22 декабря (4 января) прибывший в Брест О. Чернин. – ...Если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской делегацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день» [62].
В результате поздним вечером 22 декабря (4 января) украинские делегаты сообщали по прямому проводу генеральным секретарям Поршу, Ткаченко и Шульгину: «Сегодня утром мы получили приглашение на частное заседание. Кроме нас – немцы Розенберг (вторая фамилия – неразборчиво. – И. М.)». Посланник Розенберг прежде всего поинтересовался мнением собеседников относительно упомянутой телеграммы об изменении места переговоров – почему не от имени Совета народных комиссаров германскому правительству, а от Иоффе Гофману? – и попросил немедленно сообщить в Киев об отклонении советского предложения. Затем посланник, расспросив о территории Украинской республики и ее положении на Черном море и выслушав пожелание украинцев занять на конференции самостоятельное место, от себя лично обнадежил их в этом. В два часа дня они получили приглашение встретиться с Кюльманом и Черниным на условии полной секретности [63].
Шульгин спросил, не поднимали ли украинские делегаты вопроса об официальном признании Украинской республики, и веско добавил, что глава французской миссии генерал Табуи письменно уведомил его о своем назначении представителем Франции при правительстве Украинской республики. Делегаты оправдались тем, что не имели полномочий на постановку данного вопроса, но, по их словам, «все представители Германии, Австрии и других... твердо стоят на позиции признания». Делегаты просили Киев срочно прислать специалистов – экономистов, финансистов и военных: «Уже сегодня представители Германии затрагивали вопрос о наших экономических взаимоотношениях и торговых договорах, о том же начинают разговор и болгары» [64]. В связи с этим брестские украинцы интересовались: «Будет ли Туган-Барановский? Здесь все считают его большим ученым и громадным авторитетом, но кадетом».
Известный экономист петербургский профессор М. И. Туган-Барановский – родом из Харьковщины, во времена украинской автономии согласился стать генеральным секретарем финансов, торговли и промышленности и вступил в однотипную с кадетской Украинскую партию социалистов-федералистов, но вскоре разочаровался в украинском проекте и вернулся в Петроград. Зинаида Гиппиус записала его объяснения по этому поводу: «Да они уже стали такое делать там, что я и не согласен. В Государственный банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали...» [65]. В начале января 1918 года в некоторых газетах на Украине сообщалось о том, что в связи с обсуждением торгово-экономического договора с Германией в Киев вызван профессор Туган-Барановский [66]. Но профессор не вернулся, а генеральные секретари на вопрос делегатов ответили уклончиво, добавив при этом, что «в Брест консультантом уже поехал экономист Остапенко и с ним два секретаря, тоже экономисты» [67].
В вечернем заседании с украинцами (с 5 час. 40 мин. до 7 час. 10 мин.) – с ведением протокола, но «дружественном и приватном» – участвовали Кюльман, Розенберг, экономический советник германской делегации Э. Шюлер и Чернин. Для начала Кюльман спросил, каким конституционным актом международно-правового значения образована Украинская республика, которая, как он заметил, по своему фактическому положению является независимым свободным государством, и после этого заверил, что происходящий разговор ляжет в основу будущих официальных переговоров.
Ленин подготовил резолюцию Совета народных комиссаров с предложением правительству Украинской центральной рады «открыть деловые переговоры на основе взаимного признания» и с единственным условием – «признать контрреволюционность Каледина и не мешать войне против него», добавив, правда, формулировку Троцкого о том, что только власть Советов украинской крестьянской бедноты, рабочих и солдат сделает невозможными столкновения между братскими народами [33].
Текст резолюции перед окончательным утверждением Сталин передал по прямому проводу в Харьков народному секретарю промышленности и торговли Ф. А. Артему (Сергееву) и Владимиру Антонову-Овсеенко, сообщив со слов Прошьяна, что «Рада не прочь войти в переговоры, если Совет народных комиссаров согласен на это». Он задал вопрос: согласны ли харьковцы с такой резолюцией? – и назначил Артему разговор на час дня [34]. Похоже, что дело ограничилось тогда консультацией с Артемом, который не поставил в известность других членов НС и ЦИК Советов Украины. Они узнали о предложении Совнаркома Киеву позже, когда в Петрограде был получен отрицательный ответ правительства Центральной рады.
20 декабря (2 января 1918 года) по докладу Сталина резолюция была окончательно утверждена. Заметим еще, что в черновом рукописном протоколе этого заседания записано, что был заслушан доклад И. З. Штейнберга, наркома юстиции, левого эсера, «о переговорах с делегатами из Украины» [35]. По-видимому, речь шла о делегатах, избранных от Украины во Всероссийское учредительное собрание.
Одновременно обе стороны включили экономические рычаги воздействия на социальную обстановку друг у друга. О последствиях украинских мер один из офицеров в командовании Западного фронта 16(29) декабря сообщал своим коллегам – военным консультантам в Брест: «Юго-Западный и Румынский фронты в полной власти украинцев. К нам подвоза хлеба нет. Грозит серьезный голод» [36]. Начальник формирующегося революционного отряда 17(30) декабря «срочно, вне очереди» телеграфировал в Смольный: «Продовольственные базисные интендантские склады в Гомеле пусты. Для местного гарнизона хватит продуктов только на два дня. Украинский Генеральный секретариат запретил подвоз хлеба для Северного и Западного фронтов и для Москвы и Петрограда, захватил главные интендантские склады Юго-Западного фронта, которые до сих пор кормили Северный и Западный фронты. Ежедневные делегации от позиций являются и требуют хлеба, угрожая бросить позиции. Необходимо принять срочные меры по доставке продовольствия» [37].
Накануне, 16(29) декабря Совнарком по вопросу «о продовольствии из Украины (декабрьские наряды и необходимость перевода одного миллиарда в Киевское отделение Государственного банка...)» принял решение: «Денег не посылать». На следующий день Г. Л. Пятаков, только что переведенный из помощников в комиссары Государственного банка, доложил о «переводе 13 680 000 рублей, направлявшихся в Киев, на Харьков для уплаты жалования железнодорожникам». При этом в специальном постановлении Совнарком предлагал ЦИК Советов Украины «получаемые деньги употребить исключительно на оплату жалования рабочим Юго-Западной железной дороги».
Вагон с деньгами отправлялся под охраной от Совнаркома и в сопровождении Союза рабочих Юго-Западной дороги. Расходование денег должно было производиться специально уполномоченными представителями рабочих [38]. 19 декабря (1 января) Серго Орджоникидзе был назначен «чрезвычайным комиссаром района Украины для объединения действий функционирующих там советских организаций во всех областях их работы (военной, продовольственной, экономической, банковой и пр.)» [39].
А в это время Порш обратился по прямому проводу к Менжинскому с сообщением, что забастовку на железных дорогах Украины удалось только временно предотвратить обещанием прибавок к жалованью, и теперь «Генеральный секретариат в полном составе, понимая катастрофические последствия железнодорожной забастовки, которая лишит центральную Россию и весь фронт... продовольствия...[Он] просит дать срочно ответ... может ли секретариат рассчитывать, что Совет народных комиссаров, в распоряжении которого находятся общегосударственные средства... вышлет... безотлагательно Генеральному секретариату девяносто миллионов для удовлетворения железнодорожных служащих и рабочих» [40]. Дата этого разговора в записи на телеграфной ленте не указана. По содержанию следующего – Порша и Петлюры разговора со Ставкой – можно судить, что первый разговор происходил 17, 18 или 19 декабря (30, 31 декабря, 1 января).
Подоплека же «денежной» составляющей конфликта проясняется из протоколов заседаний правительства Украинской центральной рады. Из них следует, что деньги требовались прежде всего на военные цели антибольшевистского характера. 15(28) декабря генеральный секретарь путей сообщения В. Д. Ещенко на заседании правительства поднял вопрос «о росте большевизма в массах и в украинских войсках. Сил для борьбы с большевизмом у Генерального секретариата нет. Он опирается на железнодорожников, которые задерживают наступление большевиков. Чтобы их поддержать, необходимы деньги. Без денег никакая борьба невозможна». Ещенко предложил «разобрать железнодорожные пути и отрезать Украину от севера». Петлюра подтвердил, что «положение угрожающее»: из-за отсутствия денег «нельзя послать агитаторов, удовлетворить украинскую армию, в которой ширится большевизм». 18(31) декабря Ещенко вновь заговорил о том же, досадуя, что придется с опозданием сделать выплаты железнодорожникам из Украинского казначейства [41].
Между тем в упомянутом разговоре Порша с Менжинским последний переадресовал генерального секретаря к Георгию Пятакову, недавнему лидеру киевских большевиков, близко знакомому с ситуацией на Украине. Пятаков не отказал в выделении денег, но сообщил, что они будут направлены непосредственно стачечному комитету Юго-Западных дорог; при этом не преминул заметить: раз Генеральный секретариат обращается к Совнаркому как к верховному органу, то ему следует признать власть советов на местах, а для «установления нормальной жизни киевской конторы Государственного банка допустить туда комиссара киевского Совета рабочих и солдатских депутатов», чьих представителей вместе с делегатами стачечного комитета Юго-Западных дорог он демонстративно попросил пригласить к прямому проводу на следующий день для «сообщения технических подробностей пересылки денег» [42].
20 декабря (2 января) Порш и Петлюра в разговоре по прямому проводу с Крыленко изложили в популистском стиле свои возражения против адресной отправки денежных средств забастовщикам и направления на Украину «продовольственных диктаторов и эмиссаров». Они утверждали, что финансовая политика Совета народных комиссаров губительна для народного хозяйства Украины, настраивает крестьян против рабочих, лишает Генеральный секретариат возможности закупать хлеб и сахар для снабжения Великороссии и фронта, а главное – «является отрицанием прав Генерального секретариата как социалистического правительства Украины» и вообще, по их мнению, подобна политике показавшего свою несостоятельность Временного правительства.
Генеральные секретари предупредили о намерении выпустить собственные украинские деньги [43]. Тем временем генеральный секретарь по продовольствию Н. Н. Ковалевский и заместитель генерального секретаря финансов В. П. Мазуренко направили в Государственный банк и передали в печать телеграмму с рассказом о поступавшем к ним ежедневно потоке требований продовольственных управ, заводских комитетов, полевых казначейств и так далее, для удовлетворения которых необходим один миллиард рублей. При промедлении с высылкой, предупреждали авторы телеграммы, возникнет угроза бунтов на почве денежного голода [44].
Кое-кто, в частности Троцкий, воспринял эти жалобы буквально, без скидки на их пропагандистскую составляющую. 20 декабря (2 января) он писал Воровскому: «Рада находится в состоянии полного расстройства. Неполучение от нас денег поставило ее в невыносимое положение. Она пыталась выпустить свои боны. Но к ним нет никакого доверия. Крестьяне... продают бону в 500 р. за 40–50 наших рублей. Это заставляет Раду просить пардону. Она выразила желание вести переговоры. Мы... согласны... под условием признания Радой контрреволюционного характера политики Каледина и обязательства не препятствовать нашей борьбе против Донской Вандеи» [45].
Но не тут-то было. Киевскому правительству по причине внутреннего разлада понадобилась уже ставка на внешнего врага. 16(29) декабря Винниченко на пленарной сессии Центральной рады доложил о решении Генерального секретариата послать Совнаркому ультиматум с вопросом, воюет он с Украиной или нет, и со сроком ответа в 24 часа. Под громкие аплодисменты депутатов глава правительства объяснил: «Если воюют, то мы объявляем их сторонников врагами. Те, кто не уедет, будут считаться шпионами и лазутчиками. Война – так война!» [46].
Е. Х. Чикаленко, старший товарищ В. К. Винниченко, в дореволюционные годы спонсор его литературных трудов, в 1917 году, после возвращения писателя в Киев, гостеприимно предоставивший ему свой киевский особняк, подтвердил в своих воспоминаниях, что глава правительства Центральной рады хотел обострения ситуации с большевиками, полагая, что борьба вызовет энтузиазм в украинской армии. Подвластные же ему структуры, не дожидаясь формальных решений, приступили к уничтожению «врагов и лазутчиков» из местного населения.
28 декабря (10 января) один из депутатов от оппозиции сделал запрос по поводу неизвестно кем чинимых в Киеве обысков, арестов и других насилий. Отвечавший на запрос от имени правительства Порш дал пояснения лишь по одному самому громкому делу – об исчезновении Л. Л. Пятакова, одного из братьев хорошо известной в Киеве семьи.
Леонид Пятаков, инженер по профессии, за участие в мировой войне заслужил четыре солдатских Георгиевских креста, в 1916 году вступил в большевистскую партию, оказался талантливым агитатором и организатором, чрезвычайно популярным среди солдат; входил в руководство киевского Совета рабочих и солдатских депутатов. В ночь перед Рождеством, в четыре часа, неизвестные в военной форме, выломав окна и двери, ворвались в дом Пятаковых, где обнаружили сразу трех братьев (четвертый – Г. Л. Пятаков – был уже в Петрограде) и сначала увезли всех. Потом, выяснив, кто из них большевик, двоих других – кадета и монархиста – отпустили. Большевик же исчез бесследно. Официальное расследование, разумеется, не дало никаких результатов. Искалеченное тело Леонида Пятакова (обожженное раскаленным железом, с выколотыми глазами, вырванными ногтями и волосами) было обнаружено у железнодорожного разъезда Пост Волынский под Киевом лишь весной, когда сошел снег.
Е. Х. Чикаленко не сомневался, что этот, по его словам, «турецкий способ борьбы с политическими противниками» был делом рук украинской контрразведки, которая, вспоминал мемуарист, настойчиво добивалась у правительства санкции на арест киевских большевистских лидеров. Затонский называл исполнителем преступления некий отряд «Черной гвардии» [47].
Порш же, по горячим следам отвечая на запрос в Малой раде, чтобы снять претензии к государственным органам, попытался увести подозрения в сторону харьковских большевиков и использовал доводы в духе литературного случая с унтер-офицерской вдовой, которая известно что над собой сделала. «Насильники, – рассуждал генеральный секретарь, – не из жителей Киева, потому что в Киеве нет такого человека, а тем более солдата, который не знал бы Пятакова в лицо или тем более – как его зовут. Как видно, та банда – приезжая. И есть основания думать, что эти деяния связаны с харьковскими...» [48].
Подготовленная в такой обстановке ответная нота Генерального секретариата от 24 декабря (6 января) на советское предложение о «деловых переговорах» дезавуировала положительную информацию Прошьяна. В ней среди прочего говорилось, что требуется немедленный вывод советских войск с территории Украинской народной республики, а по поводу Каледина заявлялось: «Определение контрреволюционности не должно быть навязано одной какой-нибудь стороной. Признание буржуазности и контрреволюционности за всяким, кто не принадлежит к большевистскому течению и не разделяет политики народных комиссаров – Генеральный секретариат решительно отвергает» [49]. Этот ответ был составлен мастером хлесткого слова, импульсивным, как многие художественно одаренные натуры, Винниченко. Но в связи с содержанием ноты заслуживает внимания тот факт, что несколькими днями ранее он при иных обстоятельствах не менее решительно говорил: «Скорее придется воевать с Доном, чем его поддерживать. На Дону фактически организуется реакция, с которой нам придется бороться» [50].
К тому времени генеральные секретари имели достаточную информацию о положении в казачьих областях и об ориентации их правительств, далекой от федералистского и социалистического прожектерства украинских политиков. Представитель Украинской республики при правительствах Юго-Восточного союза украинский социал-демократ Н. М. Галаган докладывал 20 декабря (2 января) Генеральному секретариату после поездки на Дон и Кубань, что союзное правительство в Екатеринодаре по причине непризнания Совнаркома правительством Великороссии отказалось от федерализации, находя возможным лишь временный союз для достижения определенных целей – «целевой союз». Отклонило оно и идею «однородно-социалистической» власти за неимением у себя социалистов.
Такой же линии придерживалось и кубанское правительство, несмотря на то что возвращавшиеся кубанцы-фронтовики были настроены довольно радикально. Донское правительство, враждовавшее с городским населением и с «иногородними», тем более чуралось упоминаний о социализме и заранее отказалось от какой-либо возможности участия в мирных переговорах. Введение у себя военного положения оно оправдывало задачей борьбы с большевизмом. Но, пояснял Галаган, «под большевиками оно понимает всех рабочих, а может быть и всех не казаков, так как часто арестует и не большевиков. Политика у Донского правительства чисто казачья, кастовая» [51].
Однако прагматики среди украинских социалистов предпочитали закрывать на все это глаза. Практичный Порш погасил внезапный порыв Винниченко насчет предстоящей борьбы с реакцией на Дону рассуждением о том, что менять курс нельзя, так как армии у Украины нет, в получении угля она зависит от Дона, все патронные заводы находятся в том же районе, казаки имеют 250-тысячную армию, бороться с которой будет трудно [52].
Ответ Генерального секретариата на советское предложение о переговорах почему-то пришел в Петроград не сразу. До его поступления появилось новое обстоятельство, подпитавшее оптимизм большевистского руководства в отношении Украины. В национально-солидаристском единстве руководства Центральной рады обнаружился разлад. Конфликтная ситуация наметилась в связи с тем, что Украинская партия социалистов-революционеров (украинские эсеры), обладавшая самой большой фракцией в Раде, имела значительно меньшее влияние в правительстве и на фоне многих его неудач стала требовать изменения курса. К тому же трещина образовалась и внутри эсеровской партии – возникла левая группа, которая выступила за прекращение вражды с Петроградом. Вскоре после вынесения резолюции Совнаркома от 19 декабря (1 января) о предложении правительству Рады переговоров Ленин получил рукописный текст, под которым сделал надпись: «Соглашение левых с[оциалистов]-р[еволюционер]ов с украинскими с[оциалистами]-р[еволюционер]ами, членами Учредительного] С[обрания]: Передано Карелиным 22. XII 1917» [53].
Левый эсер В. А. Карелин, до Октября работавший в Харькове, был главным переговорщиком с приехавшими в Петроград членами Центральной рады, избранными в общероссийское Учредительное собрание, – А. С. Северо-Одоевским и И. В. Михайличенко [54]. Правда, в достигнутом соглашении был пункт об открытии 5(18) января Учредительного собрания при наличии 400 депутатов – в дальнейшем выполненный формально и с хорошо известным финалом. Другие условия – «организация общероссийской федеративной власти из представителей Советских республик, отдельных областей и национальностей; установление общих принципов социализации земли»; рабочий контроль над производством и национализация акционерных капиталистических предприятий; аннулирование всех государственных долгов – в основном соответствовали линии большевиков. Главное же для них заключалось в первом пункте, гласившем: «Немедленное прекращение вооруженной борьбы между Сов[етом] Нар[одных] Ком[иссаров] и Укр[аинской] Радой, полная ликвидация происшедшего между ними конфл[икта] и соединение сил Российской и Украинской революционной демократии для беспощадной борьбы с реакционными попытками всероссийской контрреволюции» [55].
Таким образом, наряду с харьковским ЦИК Советов Ураины возник еще один центр украинской оппозиции, интересный петроградскому руководству тем, что, казалось, мог обеспечить смену курса в нужном большевикам направлении внутри руководящего ядра Украинской центральной рады. Кстати, харьковское советское правительство настороженно и неприязненно отнеслось к этому варианту [56]. Но в организации Партии левых социалистов-революционеров нашлись энтузиасты сотрудничества с украинскими левыми эсерами. В Киев, в частности, выехал и надолго там остался харьковский активист партии В. М. Качинский. «На мою долю выпало долгое время быть сватом между левыми эсерами и украинскими эсерами», – говорил он в марте 1918 года на харьковском губернском съезде Партии левых социалистов-революционеров [57].
Стоит заметить, что после провала на декабрьской сессии Центральной рады первого проекта земельной реформы российские левые эсеры стали деятельно помогать украинским коллегам в подготовке закона, способного удовлетворить чаяния украинских крестьян. Именно этим занимался в Киеве Качинский, в свое время – докладчик по земельному вопросу на Чрезвычайном крестьянском съезде. В качестве вспомогательных материалов он запрашивал у наркома земледелия, своего товарища по партии А. Л. Колегаева, очередные разработки по аграрному законодательству: о земельных комитетах, о лесах и так далее [58]. В конце концов у левой группы украинских эсеров сосредоточились основные материалы нового проекта закона о земле [59], принятого Украинской центральной радой в январе 1918-го.
Большевистское руководство, получив себе в союзники кроме харьковского советского правительства еще и группу левых украинских эсеров, казалось, могло рассчитывать на скорую смену вектора украинской политики. Наверное, поэтому при всей остроте конфликта с правительством Рады оно в преддверии очередного этапа мирной конференции не отменило для своей делегации установки на согласованность с киевской делегацией действий в Бресте.
Между тем в Киев 18(31) декабря в ответ на украинскую ноту всем воюющим и нейтральным государствам по вопросу о мире от 11(24) декабря пришла телеграмма от делегаций центральных держав с уведомлением о том, что мирная конференция возобновит работу на прежнем месте 22 декабря (4 января). Украинские делегаты заторопились в путь пока без генеральных секретарей, но, помимо ранее названных, еще и с левым украинским эсером, политическим и военным активистом прапорщиком М. Н. Полозовым. «Никаких инструкций не дало ни правительство, ни Центральная рада, – вспоминал потом Севрюк. – Их позже должен был привезти В. Голубович. Правда мы имели продолжительную беседу с главой Центральной рады профессором Грушевским, говорили о Черном море, об экономических интересах Украины и об украинских землях, о Холмщине, Подлесье, Буковине, Закарпатской Украине, ну и, разумеется, о Восточной Галиции. Интересы этих украинских земель мы должны были твердо защищать» [60].
Они прибыли в Брест 19 декабря (1 января), не застали руководителей делегаций и сначала лишь в неофициальных разговорах удовлетворяли интерес к Украине сотрудников союзных делегаций. При них 20 декабря (2 января) на имя Гофмана поступила телеграмма Иоффе с заявлением о несогласии с германскими условиями и с предложением перенести переговоры в Стокгольм [61]. Представители центральных держав ответили отказом, хотя и опасались, что рискуют сорвать конференцию. «Настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное, – записал в дневнике 22 декабря (4 января) прибывший в Брест О. Чернин. – ...Если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской делегацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день» [62].
В результате поздним вечером 22 декабря (4 января) украинские делегаты сообщали по прямому проводу генеральным секретарям Поршу, Ткаченко и Шульгину: «Сегодня утром мы получили приглашение на частное заседание. Кроме нас – немцы Розенберг (вторая фамилия – неразборчиво. – И. М.)». Посланник Розенберг прежде всего поинтересовался мнением собеседников относительно упомянутой телеграммы об изменении места переговоров – почему не от имени Совета народных комиссаров германскому правительству, а от Иоффе Гофману? – и попросил немедленно сообщить в Киев об отклонении советского предложения. Затем посланник, расспросив о территории Украинской республики и ее положении на Черном море и выслушав пожелание украинцев занять на конференции самостоятельное место, от себя лично обнадежил их в этом. В два часа дня они получили приглашение встретиться с Кюльманом и Черниным на условии полной секретности [63].
Шульгин спросил, не поднимали ли украинские делегаты вопроса об официальном признании Украинской республики, и веско добавил, что глава французской миссии генерал Табуи письменно уведомил его о своем назначении представителем Франции при правительстве Украинской республики. Делегаты оправдались тем, что не имели полномочий на постановку данного вопроса, но, по их словам, «все представители Германии, Австрии и других... твердо стоят на позиции признания». Делегаты просили Киев срочно прислать специалистов – экономистов, финансистов и военных: «Уже сегодня представители Германии затрагивали вопрос о наших экономических взаимоотношениях и торговых договорах, о том же начинают разговор и болгары» [64]. В связи с этим брестские украинцы интересовались: «Будет ли Туган-Барановский? Здесь все считают его большим ученым и громадным авторитетом, но кадетом».
Известный экономист петербургский профессор М. И. Туган-Барановский – родом из Харьковщины, во времена украинской автономии согласился стать генеральным секретарем финансов, торговли и промышленности и вступил в однотипную с кадетской Украинскую партию социалистов-федералистов, но вскоре разочаровался в украинском проекте и вернулся в Петроград. Зинаида Гиппиус записала его объяснения по этому поводу: «Да они уже стали такое делать там, что я и не согласен. В Государственный банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали...» [65]. В начале января 1918 года в некоторых газетах на Украине сообщалось о том, что в связи с обсуждением торгово-экономического договора с Германией в Киев вызван профессор Туган-Барановский [66]. Но профессор не вернулся, а генеральные секретари на вопрос делегатов ответили уклончиво, добавив при этом, что «в Брест консультантом уже поехал экономист Остапенко и с ним два секретаря, тоже экономисты» [67].
В вечернем заседании с украинцами (с 5 час. 40 мин. до 7 час. 10 мин.) – с ведением протокола, но «дружественном и приватном» – участвовали Кюльман, Розенберг, экономический советник германской делегации Э. Шюлер и Чернин. Для начала Кюльман спросил, каким конституционным актом международно-правового значения образована Украинская республика, которая, как он заметил, по своему фактическому положению является независимым свободным государством, и после этого заверил, что происходящий разговор ляжет в основу будущих официальных переговоров.