Страница:
15. УЦР. Т. 1. С. 502–512; Затонський В. Уривки з спогадів про українську революцію // Літопис Революції. – 1929. – № 4. – С. 154–156; Христюк П. Замітки і матеріали до історії української революції 1917–1920 рр. – Відень, 1921. Т. 2. С. 69–74.
16. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 19. Л. 3-об.
17. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 27-об.
18. Правда. – 1917. – 6(19) декабря. – С. 2.
19. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 125, 134–135.
20. АВП РФ. Ф. 082. Оп. 1. Д. 1. П. 1. Л. 15, 16.
21. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 1.
22. Солдатенко В. Ф. Запровадження автономії України і збройни сили республіки // Український історичний журнал. – 1992. – № 7–8. – С. 32.
23. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 104. Л. 57.
24. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 4.
25. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 17.
26. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 3–4.
27. Там же. Л. 7.
28. Там же. Л. 11.
29. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4397. Л. 20. Опубликовано – Сталин И. В. Сочинения. – М., 1954. Т. 4. С. 17.
30. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 63.
31. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 20. Л. 8.
32. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 52.
33. Быховский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917. – М., 1929. С. 344.
34. Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 65–66.
35. УЦР. Т. 1. С. 581.
36. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 2.
37. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 81. Л. 56–61.
38. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 311.
39. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 66–67.
40. Правда. – 1917. – 9(22) декабря.
41. Цит. по: Быховский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917. – М., 1929. С. 340.
42. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 21. Л. 2.
43. ЦДАВО Україньї. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 54.
44. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 23. Л. 1, 14, 15.
45. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50.
46. УЦР. Т. 2. С. 61.
47. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 23. Л. 103.
48. Там же.
49. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 55–56.
50. РГАСПИ. Л. 103-об.
51. Мазепа I. Україна в огні й бурі революції 1917–1921. – Прага, 1942. Т. 1. С. 27.
52. Правда. – 1917. – 10(23) декабря.
53. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50, 56.
54. Там же. Арк. 59–60.
55. Правда. – 1917. – 13(26) декабря.
56. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50.
57. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 3. П. 39. Л. 9-10.
58. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 104. Л. 59–61; УЦР. Т. 1. С. 514–516.
59. УЦР. Т. 1. С. 510.
60. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 23. Л. 4–5.
61. УЦР. Т. 1. С. 444–445.
62. УЦР. Т. 2. С. 27.
63. Чикаленко Е. Уривок з моїх споминів за 1917 р. – Прага, 1932. С. 30.
64. Образование СССР: Сборник документов. 1917–1924. – М.-Л., 1949. С. 70–72.
65. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 82. Л. 87.
66. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 455. Л. 184.
Глава 4
16. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 19. Л. 3-об.
17. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 27-об.
18. Правда. – 1917. – 6(19) декабря. – С. 2.
19. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 125, 134–135.
20. АВП РФ. Ф. 082. Оп. 1. Д. 1. П. 1. Л. 15, 16.
21. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 1.
22. Солдатенко В. Ф. Запровадження автономії України і збройни сили республіки // Український історичний журнал. – 1992. – № 7–8. – С. 32.
23. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 104. Л. 57.
24. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 4.
25. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 17.
26. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 3–4.
27. Там же. Л. 7.
28. Там же. Л. 11.
29. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4397. Л. 20. Опубликовано – Сталин И. В. Сочинения. – М., 1954. Т. 4. С. 17.
30. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 63.
31. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 20. Л. 8.
32. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 52.
33. Быховский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917. – М., 1929. С. 344.
34. Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 65–66.
35. УЦР. Т. 1. С. 581.
36. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 25622. Л. 2.
37. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 81. Л. 56–61.
38. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 311.
39. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. – 1925. – № 2. – С. 66–67.
40. Правда. – 1917. – 9(22) декабря.
41. Цит. по: Быховский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917. – М., 1929. С. 340.
42. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 21. Л. 2.
43. ЦДАВО Україньї. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 54.
44. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 23. Л. 1, 14, 15.
45. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50.
46. УЦР. Т. 2. С. 61.
47. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 23. Л. 103.
48. Там же.
49. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 55–56.
50. РГАСПИ. Л. 103-об.
51. Мазепа I. Україна в огні й бурі революції 1917–1921. – Прага, 1942. Т. 1. С. 27.
52. Правда. – 1917. – 10(23) декабря.
53. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50, 56.
54. Там же. Арк. 59–60.
55. Правда. – 1917. – 13(26) декабря.
56. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 50.
57. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 3. П. 39. Л. 9-10.
58. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 104. Л. 59–61; УЦР. Т. 1. С. 514–516.
59. УЦР. Т. 1. С. 510.
60. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 23. Л. 4–5.
61. УЦР. Т. 1. С. 444–445.
62. УЦР. Т. 2. С. 27.
63. Чикаленко Е. Уривок з моїх споминів за 1917 р. – Прага, 1932. С. 30.
64. Образование СССР: Сборник документов. 1917–1924. – М.-Л., 1949. С. 70–72.
65. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 82. Л. 87.
66. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 455. Л. 184.
Глава 4
НАЧАЛО ПЕРЕГОВОРОВ О МИРЕ С ГОСУДАРСТВАМИ ЧЕТВЕРНОГО СОЮЗА
Советская «разведка боем» в Бресте. – Генерал Гофман бросает вызов: немцы не откажутся от завоеванного. – Переговоры затягивать, агитацию усиливать – стало ответом советского правительства. Правительство Украинской центральной рады готовится к дипломатическому дебюту в Бресте. – Советское предложение правительству Центральной рады о деловых переговорах на фоне финансово-продовольственного противоборства. – Убийство Л. Л. Пятакова в Киеве и решение Генерального секретариата об отказе от урегулирования отношений с Петроградом. – Левоэсеровское «сватовство». – Перед возобновлением мирных переговоров с Четверным союзом: большевики стремятся в Стокгольм; генеральные секретари хотят совместить несовместимое; киевские делегаты примериваются к реалиям Бреста.
Переговоры о мире должны были открыться 9(22) декабря 1917 года. Дипломатия лидера Четверного союза – Германии тщательно прорабатывала все важные для своей страны аспекты будущего договора, чего нельзя сказать о советском дипломатическом ведомстве. Большевистские руководители сначала хотели произвести лишь «разведку боем». 5(18) декабря Лев Троцкий сообщал Николаю Крыленко: «Ленин отстаивает следующий план: в течение первых двух-трех дней переговоров как можно яснее и резче закрепить на бумаге аннексионистские притязания немецких империалистов и оборвать на этом переговоры на недельный срок и возобновить их либо на русской почве в Пскове, либо в бараке на нейтральной полосе между окопами. Я присоединяюсь к этому мнению. Незачем ездить в нейтральную страну» [1].
Подписание мирного договора на нейтральной почве предусматривалось договором о перемирии. Троцкий же просил главковерха передать делегатам в Брест, что «самое удобное было бы вовсе не переносить переговоры в Стокгольм. Это отдалило бы очень делегацию от здешней базы и крайне затруднило бы сношения, особенно ввиду политики финляндской буржуазии» [2]. Дополнительным штрихом к директивам центра представляется сообщение мужу в Брест сестры Троцкого О. Д. Каменевой, переданное по прямому проводу 8(21) декабря: «В прессе вас травят, как водится, и все указывают на вашу чрезмерную мягкость. За это вас ругает и Ильич. Он находит, что вам всем не хватает наглости, а главное, побольше сухости и суровости. Сегодня собиралась вам послать его записку, где он по три раза подчеркивает наставление о твердом поведении, рекомендует искать момента и как можно скорее, но, к сожалению, курьер не явился и записка осталась у меня» [3].
Конференция открылась декларацией советской делегации, в основном повторявшей известный Декрет о мире с небольшими дополнениями, в частности, о недопустимости стеснения свободы слабых наций [4]. Делегаты Четверного союза не без труда, из-за возражений болгар и турок, выработали ответ на нее, который по форме мало напоминал ожидаемые Лениным «аннексионистские притязания». 12(25) декабря министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин от имени союзников заявил, что основные положения русской декларации могут быть взяты за основу переговоров о мире, правда, при условии, если их полностью примут все причастные к войне государства [5].
В Петрограде революционные радикалы ликовали по поводу такого ответа. «Дух революции восторжествовал над материей империализма, – восклицал на заседании ВЦИК Советов 14(27) декабря левый эсер И. З. Штейнберг. – Невооруженная революция пошла в стан врагов и говорила с ними не только как с равными, но и как с подвластными... Империализм получил роковой удар». В предложенной им резолюции подчеркивалась необходимость мер для подъема революционного движения в Западной Европе. Тогда же по предложению Г. Е. Зиновьева на 17(30) декабря были назначены «по всей России грандиозные демонстрации мира».
Советская делегация, получив такой на первый взгляд неожиданно благоприятный ответ, все-таки, согласно намеченному плану, потребовала перерыва. До его начала состоялось несколько заседаний политической комиссии, на которых Адольф Иоффе предложил поставить первым пунктом будущего мирного договора вопрос об очищении оккупированных территорий, указав в этом пункте последовательность: сначала – вывод оккупационных войск, затем – самоопределение освобожденных областей демократическим путем.
В ответ глава германской делегации Р. Кюльман представил свой вариант двух первых статей: очищение оккупированных российских территорий только после подписания мира и демобилизации русской армии и признание отделения от России якобы уже самоопределившихся Польши, Литвы и Курляндии, а также самоопределение неоккупированных Лифляндии и Эстляндии и вывод русских войск из этих российских губерний. Иоффе, связанный доктринальной риторикой о самоопределении, подтвердил, что его правительство несомненно применило бы принцип свободного волеизъявления и к названным областям. Присутствовавшему на заседании подполковнику Фокке из группы российских военных консультантов показалось, что глава советской делегации не понял смысла уловки Кюльмана, и он поделился этим впечатлением с немцами.
В своих мемуарах Фокке описал многие эпизоды личной приязни с чинами германской делегации в Бресте, в том числе их содействие установлению связи подполковника с родственниками в оккупированной Риге. Чем это кончилось, сообщил Иоффе председателю следственной комиссии: «Подполковник Фокке вел себя в Бресте самым недопустимым образом, за что был по моему предписанию арестован и предан суду. Не получив разрешения ехать в Ригу... ввиду обстрившихся отношений... он сам, по-видимому, вел какие-то переговоры с немцами, ибо по дороге в Россию неожиданно предъявил германскому офицеру какую-то бумагу от германского командования и остался в Вильне. Он все же ездил в Ригу и отвозил туда какие-то вещи. Предание его мною суду произошло с обвинением в... невыполнении точного предписания, нарушении категорического и строго обоснованного мною как председателем делегации запрещения вступать в какие бы то ни было частные переговоры с германцами, тем более обращаться к ним с личными просьбами» [6]. Судя по тому, что мы располагаем воспоминаниями подполковника, изданными за границей, арест не стал для него катастрофой.
Прямолинейный генерал Гофман счел за лучшее сразу внести ясность и в неофициальной обстановке, за завтраком, объяснил Иоффе, что подписание мира не может привести к восстановлению границы 1914 года. А напоследок сообщил, сославшись на полученную радиотелеграмму из Киева, что правительство Украинской народной республики будет считать себя связанным мирным договором только в случае самостоятельного участия его делегации в переговорах [7].
В Петрограде выявившиеся неблагоприятные результаты зондажной стадии мирных переговоров вызвали большое напряжение. 17(30) декабря по улицам города еще шествовала заранее запланированная манифестация в честь заключения перемирия, а в Смольном уже в спешном порядке анализировались условия Четверного союза [8]. Первым импульсом было признание их неприемлемыми. Но чем ответить на них?
Ленин, примериваясь к варианту отказа от переговоров, обратился к делегатам проходившего в те дни Общеармейского съезда по демобилизации армии с вопросами: велика ли возможность немецкого наступления и его решающего успеха? Может ли вызвать срыв переговоров массовый уход солдат с русского фронта? Способна ли армия противостоять немецкому наступлению или отступать в порядке, сохраняя артиллерию? И в зависимости от ответов на предыдущие вопросы: следует ли затянуть мирные переговоры или «революционно резко» их сорвать? Следует ли перейти к усиленной агитации против аннексионизма немцев? Высказалась ли бы армия в случае голосования за немедленный, хоть и аннексионистский мир или за революционную войну для отпора немцам? Был вопрос и о том, «сплотит ли факт германского аннексионизма украинцев и великорусов или украинцы воспользуются этим для борьбы против великорусов» [9].
Издатели сочинений Ленина не обнаружили ни ответов на поставленные вопросы, ни суммирующих данных. Но вот свидетельство из дневника генерала Будберга. «В Главном управлении Генерального штаба сообщили, – записал он 18(31) декабря, – что вчера вечером в заседание демобилизационной комиссии приехали Крыленко, Ленин и Троцкий и заявили, что положение с миром почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов, поэтому совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало возобновить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну. Представители Генерального штаба заявили, что восстановление боеспособности существующей армии совершенно невозможно и что единственный исход – это переход немедленно на добровольческую армию небольшого размера, содержимую на принципе строжайшей военной дисциплины. Крыленко с этим принципом согласился, но при условии, что добровольцы должны принадлежать к их партии» [10].
Лев Троцкий в письме к советскому полпреду в Швеции Вацлаву Воровскому как неприятную подробность признал, что представители общеармейского съезда характеризовали положение «в довольно мрачных красках», после чего, словно выступая на митинге, сообщил, будто «большинство их высказалось в том смысле, что сейчас в армии и во флоте настроение таково, что в случае, если бы условия немцев оказались для нас совершенно неприемлемыми, армия не покинула бы окопов, а в своей наиболее сознательной и революционной части скорее погибла бы за дело революции, чем капитулировала бы перед империалистическими притязаниями немцев в отношении к Польше, Литве, Курляндии и т. д.» [11].
По свидетельству Ж. Садуля, Троцкий с самого начала не исключал возможности разрыва переговоров, возлагая надежды на помощь союзников в реорганизации российской армии [12]. Но когда вопрос встал практически, открылись опасности такого решения. Первая заключалась в неоднозначности позиции союзников в русском вопросе, их контактов с прямыми противниками большевиков, о чем нарком 20 декабря (2 января 1918 года) писал Воровскому: «Условия немцев и то впечатление, какое эти условия произвели в наших рядах, немедленно же отразились повышением предупредительности наших союзников по отношению к нам. Американцы и французы с вожделением ждут разрыва мирных переговоров, предлагают свои услуги, а в то же самое время не прекращают жалких интриг с буржуазной печатью и более опасных замыслов с генералом Алексеевым, Калединым и другими. Сюда приехал Шарль Дюма с официальной миссией от французского правительства. У нас было условлено, что он приедет ко мне сегодня в 4 ч. дня. Но только что я отменил этот визит в виде протеста против совершенно непристойного поведения французской военной миссии, которая через буржуазную прессу распространяет самые гнусные сплетни относительно немецких условий (вроде того, что мы обязуемся сдать немцам всю нашу артиллерию, установить монополию немецких товаров на 15 лет, создать монополию транзита для немцев и т. д.» [13].
В этом фрагменте, кроме всего прочего, любопытна информация об официальном характере, по поручению французского правительства, миссии журналиста, члена французского парламента от социалистической партии Шарля Дюма. До сих пор этот визит, известный по письму Ленина от 21 декабря (3 января), также отказавшего ему в приеме [14], выглядел как частная инициатива журналиста.
Другую опасность советское руководство открыло для себя в наличии антибольшевистских кругов, готовых перехватить инициативу переговоров с Германией и на этой основе бороться за власть. Троцкий так писал об этом: «Американский посол Френсис теперь объединился с нашим так называемым другом полковником Робинсом... и оба горят нетерпением помочь советской власти в предстоящей борьбе с Германией. Вчера из этого источника я получил очень любопытную информацию. Оказывается, что пока еще безработные депутаты Учредительного собрания через посредство шведского посланника ведут переговоры с находящейся в Петрограде в настоящее время немецкой делегацией, присланной сюда для чисто технических дел (речь шла о германской делегации по мирным переговорам во главе с контр-адмиралом графом Кайзерлингом, прибывшей в середине декабря. Шведского посланника граф называл „своим старым приятелем по прежней службе“ [15]. – И. М.), но под-руку склонной заниматься и большой политикой. Смысл тех переговоров, которые пытается установить шведский посланник, состоит в том, что в случае, если бы мы не согласились принять немецкие условия мира и прервали бы переговоры, означенные безработные дипломаты Учредительного собрания немедленно же предложили бы свои услуги для продолжения этих переговоров. Они, конечно, надеются таким путем привлечь на свою сторону армию» [16].
Советские лидеры не осмелились прервать мирные переговоры; решили только противодействовать их форсированию немцами, возобновить требование перенесения конференции в Стокгольм, усилить агитацию против экспансионизма немцев с использованием «аэропланов через всю Германию», вести пропаганду и агитацию в пользу революционной войны. Эти постулаты 18(31) декабря были сформулированы Лениным в проекте резолюции Совнаркома, предусматривавшем также организацию армии и «оборону от прорыва к Петрограду» [17].
От принятых решений Лев Троцкий почувствовал себя в привычной стихии и 21 декабря (3 января) вновь писал Вацлаву Воровскому: «Мы принимаем меры двоякого характера. 1. Усиливаем нашу агитацию. Радек стал во главе нашей ежедневной немецкой газеты для фронта. Мы будем беспощадно разоблачать подлую махинацию немецкой дипломатии и требовать от немецких солдат самостоятельного решения вопроса. 2. Мы немедленно же предпринимаем меры к... ускорению реорганизации армии. Вам совершенно необходимо принять немедленно все меры с целью извещения немецкого рабочего класса о действительном положении вещей» [18].
Напомним, что Карл Радек (Собельсон) – участник социал-демократического движения в Галиции, Польше, Германии. С 1917 года – член РСДРП(б). В советскую мирную делегацию он был включен в качестве консультанта по национальным отношениям, выступал на переговорах от имени трудящихся Польши. Назначение его, уроженца польских земель в составе Австро-Венгрии, австрийского подданного, уклонившегося в годы Первой мировой войны от мобилизации, должно было, по мнению Ж. Садуля, возмутить делегации центральных держав. Лев Троцкий же рассчитывал, что «непримиримость и принципиальность энергичного и пылкого Радека взбодрят более спокойных и мягких Иоффе и Каменева» [19].
«Пылкий» Радек ознаменовал свое присутствие в Бресте скандалом совсем не революционно-аскетического свойства. Он устроил разнос немецкому унтеру (то есть одному из тех, для кого имел задание выпускать агитационную газету на немецком языке) за опоздание с подачей авто для прогулки. Гофман, узнав об этом, поспешил сделать Троцкому письменное представление о том, как «член русской делегации оскорбил германского унтер-офицера». В результате Троцкий запретил подчиненным пользоваться немецкими автомобилями [20]. Он наложил также запрет на совместные с немцами и другими трапезы в офицерском собрании, которые перед тем практиковал не без пользы для дела светски-общительный Адольф Иоффе.
В то время как петроградская делегация в Бресте при открытии переговоров излагала свою программу мира, в Киеве решался вопрос о том, участвовать или нет в мирной конференции. Первое противоречило как намерению правительства Украинской центральной рады наследовать прежним союзам России, так и идее заключения мира будущим федеративным общероссийским правительством.
Но, по воспоминаниям Н. Н. Ковалевского, из Стокгольма от членов Союза освобождения Украины стали поступать сигналы о необходимости немедленно вступить в переговоры с Четверным союзом, иначе сепаратный мир между центральными державами и Россией без участия Украины значительно укрепит Совнарком в качестве единственного правомочного правительства бывшей Российской империи [21].
Этот союз был образован в августе 1914 года украинскими политическими эмигрантами в Австро-Венгрии, рассчитывавшими образовать украинское государство при вступлении австро-венгерских войск в пределы Российской империи. Этого не случилось, и члены союза на австрийские средства выполняли – без особого успеха – агентурные функции, затем под немецким руководством вели пропаганду и агитацию в лагерях среди военнопленных-украинцев [22]. С началом революции в России члены Союза освобождения Украины заявили, что продолжение войны было бы опасно для завоеванной народами России свободы [23]. Некоторые из них устремились на родину, но, не допущенные Временным правительством, остановились в нейтральном Стокгольме, ставшем во время войны средоточием тайных контактов эмиссаров всех держав и групп влияния.
В ноябре они обратились в Совнарком за разрешением транзитом проследовать в Киев [24]. Вацлав Воровский, со своей стороны, в телеграмме от 23 декабря (5 января) ходатайствовал перед Владимиром Лениным о пропуске двух из них – А. Ф. Скоропис-Иолтуховского и М. И. Меленевского [25]. 31 декабря (13 января) Владимир Ленин попросил Якова Свердлова справиться, «что выполнил международный отдел ЦИК по делу Баска (псевдоним Меленевского. – И. М.)» [26]. В конце января оба попали на Украину. Вдохновлял же киевских политиков произвести переориентацию на сепаратный мир с центральными державами, по-видимому, Н. К. Зализняк, остававшийся за границей бывший член Союза освобождения Украины, украинский эсер [27].
Охотно приняли эту точку зрения украинские эсеры, стремившиеся к корректировке государственной политики в целом. Украинские социал-демократы и социалисты-федералисты – в числе последних и антантофил А. Я. Шульгин, – оказавшись перед фактами распада фронта, массовых антивоенных настроений и равнодушия потенциальных партнеров к идее федерации, также вынуждены были обратиться к проблеме мира, пытаясь в официальных декларациях совместить эту новую ориентацию с прежней.
Государственный секретариат и Малая рада, по сообщениям вернувшихся из Бреста Левицкого и Гасенко, 8–9 (21–22) декабря постановили участвовать в начинавшихся мирных переговорах, которые было признано правильным вести на нейтральной почве. Решено было направить всем воюющим и нейтральным державам ноту о характере этого участия. В ней, несмотря на германские намеки о необходимости официально оформить самостоятельный статус Украинской народной республики, все еще говорилось, что участие в будущей Российской федерации является целью украинской политики, но при этом объявлялось: до создания федеративного союза Украинская республика «становится на путь самостоятельных международных отношений» и потому «должна принять участие наравне с другими государствами во всех мирных переговорах» и не признает мира, если договор большевики подпишут без нее.
Текст ноты был утвержден Малой радой в ночь с 9 на 10 (22–23) декабря, датирован 11(24) декабря 1917 года [28], то есть после открытия мирной конференции. 11-го же декабря правительство наметило состав представительной, независимой от большевистской, делегации во главе с генеральными секретарями Поршем, В. А. Голубовичем – украинским эсером, социалистом-федералистом, товарищем генерального секретаря по земельным делам К. А. Мациевичем, прежними Левицким, Любинским, а также членом Центральной рады украинским эсером А. А. Севрюком [29].
А. Я. Шульгин, выступая 12(25) декабря на пленарной сессии Рады, еще по-старому высказался в пользу мира не сепаратного, а всеобщего. Его доклад вызвал разногласия, не позволившие сразу принять решение. Тем временем из Бреста, не дожидаясь окончания первого раунда мирных переговоров, вернулся Любинский, бывший единственным из украинцев свидетелем их открытия. Чтобы его заслушать, депутаты прервали обсуждение волновавшего всех аграрного проекта.
Однако выступление Любинского 14(27) декабря носило, судя по газетному отчету, исключительно агитационный и своеобразный по направленности характер. «Немецкая и австрийская делегации имели опытных руководителей, – начал докладчик и продолжал с иронией, – а в состав русской входили: глава – Адольф Абрамович Иоффе, Розенфельд-Каменев, мадам Биценко, профессор Покровский и Цеппер (человека с такой фамилией в штате делегации не было; был И. Я. Цеплит – подполковник Генерального штаба, член группы военных консультантов. – И. М.)».
Вызвав таким вступлением почему-то смех на хорах, оратор продолжал, подобно известному гоголевскому герою: «В составе русской делегации я должен был остаться для контроля. Я требовал формального ведения дела, ведения протоколов... и они, хоть и нехотя, согласились (более чем странное заявление, потому что основным инструментом своей дипломатической практики большевики считали гласность переговоров и, начиная с договора о перемирии, выступали большими ревнителями точности ведения протоколов и их немедленной публикации. Для сверки протоколов была образована специальная смешанная комиссия. – И. М.) [30]. Все державы очень интересовались Украиной... и хотя дипломатическая тайна не позволяла о многом рассказать, я был горд, что мне не приходится краснеть за мой край. Я чувствовал ту непобедимую силу, которую в последнее время набирает Украина (аплодисменты)». Свою речь оратор завершил вопросом: «Я приехал спросить вас: какую нам позицию занять в этих переговорах?» И получил в ответ одобрение Центральной радой решения правительства о немедленной посылке украинской делегации в Брест [31].
Тем временем побывавший в Киеве Прошьян вернулся, казалось, с обнадеживающими результатами. Из беседы с Грушевским, Винниченко, Поршем и другими он вынес впечатление о возможности соглашения между Киевом и Петроградом. 19 декабря (1 января 1918 года) при обсуждении его доклада в Совнаркоме выступили Иосиф Сталин – «на основании телеграмм... и... всей информации, сосредоточенной у него в руках»; Вячеслав Менжинский – «в связи с финансовым вопросом», а также член Совнаркома левый эсер В. А. Карелин – «на основании его знакомства с украинским вопросом и разговоров его с деятелями из Украины»
Переговоры о мире должны были открыться 9(22) декабря 1917 года. Дипломатия лидера Четверного союза – Германии тщательно прорабатывала все важные для своей страны аспекты будущего договора, чего нельзя сказать о советском дипломатическом ведомстве. Большевистские руководители сначала хотели произвести лишь «разведку боем». 5(18) декабря Лев Троцкий сообщал Николаю Крыленко: «Ленин отстаивает следующий план: в течение первых двух-трех дней переговоров как можно яснее и резче закрепить на бумаге аннексионистские притязания немецких империалистов и оборвать на этом переговоры на недельный срок и возобновить их либо на русской почве в Пскове, либо в бараке на нейтральной полосе между окопами. Я присоединяюсь к этому мнению. Незачем ездить в нейтральную страну» [1].
Подписание мирного договора на нейтральной почве предусматривалось договором о перемирии. Троцкий же просил главковерха передать делегатам в Брест, что «самое удобное было бы вовсе не переносить переговоры в Стокгольм. Это отдалило бы очень делегацию от здешней базы и крайне затруднило бы сношения, особенно ввиду политики финляндской буржуазии» [2]. Дополнительным штрихом к директивам центра представляется сообщение мужу в Брест сестры Троцкого О. Д. Каменевой, переданное по прямому проводу 8(21) декабря: «В прессе вас травят, как водится, и все указывают на вашу чрезмерную мягкость. За это вас ругает и Ильич. Он находит, что вам всем не хватает наглости, а главное, побольше сухости и суровости. Сегодня собиралась вам послать его записку, где он по три раза подчеркивает наставление о твердом поведении, рекомендует искать момента и как можно скорее, но, к сожалению, курьер не явился и записка осталась у меня» [3].
Конференция открылась декларацией советской делегации, в основном повторявшей известный Декрет о мире с небольшими дополнениями, в частности, о недопустимости стеснения свободы слабых наций [4]. Делегаты Четверного союза не без труда, из-за возражений болгар и турок, выработали ответ на нее, который по форме мало напоминал ожидаемые Лениным «аннексионистские притязания». 12(25) декабря министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин от имени союзников заявил, что основные положения русской декларации могут быть взяты за основу переговоров о мире, правда, при условии, если их полностью примут все причастные к войне государства [5].
В Петрограде революционные радикалы ликовали по поводу такого ответа. «Дух революции восторжествовал над материей империализма, – восклицал на заседании ВЦИК Советов 14(27) декабря левый эсер И. З. Штейнберг. – Невооруженная революция пошла в стан врагов и говорила с ними не только как с равными, но и как с подвластными... Империализм получил роковой удар». В предложенной им резолюции подчеркивалась необходимость мер для подъема революционного движения в Западной Европе. Тогда же по предложению Г. Е. Зиновьева на 17(30) декабря были назначены «по всей России грандиозные демонстрации мира».
Советская делегация, получив такой на первый взгляд неожиданно благоприятный ответ, все-таки, согласно намеченному плану, потребовала перерыва. До его начала состоялось несколько заседаний политической комиссии, на которых Адольф Иоффе предложил поставить первым пунктом будущего мирного договора вопрос об очищении оккупированных территорий, указав в этом пункте последовательность: сначала – вывод оккупационных войск, затем – самоопределение освобожденных областей демократическим путем.
В ответ глава германской делегации Р. Кюльман представил свой вариант двух первых статей: очищение оккупированных российских территорий только после подписания мира и демобилизации русской армии и признание отделения от России якобы уже самоопределившихся Польши, Литвы и Курляндии, а также самоопределение неоккупированных Лифляндии и Эстляндии и вывод русских войск из этих российских губерний. Иоффе, связанный доктринальной риторикой о самоопределении, подтвердил, что его правительство несомненно применило бы принцип свободного волеизъявления и к названным областям. Присутствовавшему на заседании подполковнику Фокке из группы российских военных консультантов показалось, что глава советской делегации не понял смысла уловки Кюльмана, и он поделился этим впечатлением с немцами.
В своих мемуарах Фокке описал многие эпизоды личной приязни с чинами германской делегации в Бресте, в том числе их содействие установлению связи подполковника с родственниками в оккупированной Риге. Чем это кончилось, сообщил Иоффе председателю следственной комиссии: «Подполковник Фокке вел себя в Бресте самым недопустимым образом, за что был по моему предписанию арестован и предан суду. Не получив разрешения ехать в Ригу... ввиду обстрившихся отношений... он сам, по-видимому, вел какие-то переговоры с немцами, ибо по дороге в Россию неожиданно предъявил германскому офицеру какую-то бумагу от германского командования и остался в Вильне. Он все же ездил в Ригу и отвозил туда какие-то вещи. Предание его мною суду произошло с обвинением в... невыполнении точного предписания, нарушении категорического и строго обоснованного мною как председателем делегации запрещения вступать в какие бы то ни было частные переговоры с германцами, тем более обращаться к ним с личными просьбами» [6]. Судя по тому, что мы располагаем воспоминаниями подполковника, изданными за границей, арест не стал для него катастрофой.
Прямолинейный генерал Гофман счел за лучшее сразу внести ясность и в неофициальной обстановке, за завтраком, объяснил Иоффе, что подписание мира не может привести к восстановлению границы 1914 года. А напоследок сообщил, сославшись на полученную радиотелеграмму из Киева, что правительство Украинской народной республики будет считать себя связанным мирным договором только в случае самостоятельного участия его делегации в переговорах [7].
В Петрограде выявившиеся неблагоприятные результаты зондажной стадии мирных переговоров вызвали большое напряжение. 17(30) декабря по улицам города еще шествовала заранее запланированная манифестация в честь заключения перемирия, а в Смольном уже в спешном порядке анализировались условия Четверного союза [8]. Первым импульсом было признание их неприемлемыми. Но чем ответить на них?
Ленин, примериваясь к варианту отказа от переговоров, обратился к делегатам проходившего в те дни Общеармейского съезда по демобилизации армии с вопросами: велика ли возможность немецкого наступления и его решающего успеха? Может ли вызвать срыв переговоров массовый уход солдат с русского фронта? Способна ли армия противостоять немецкому наступлению или отступать в порядке, сохраняя артиллерию? И в зависимости от ответов на предыдущие вопросы: следует ли затянуть мирные переговоры или «революционно резко» их сорвать? Следует ли перейти к усиленной агитации против аннексионизма немцев? Высказалась ли бы армия в случае голосования за немедленный, хоть и аннексионистский мир или за революционную войну для отпора немцам? Был вопрос и о том, «сплотит ли факт германского аннексионизма украинцев и великорусов или украинцы воспользуются этим для борьбы против великорусов» [9].
Издатели сочинений Ленина не обнаружили ни ответов на поставленные вопросы, ни суммирующих данных. Но вот свидетельство из дневника генерала Будберга. «В Главном управлении Генерального штаба сообщили, – записал он 18(31) декабря, – что вчера вечером в заседание демобилизационной комиссии приехали Крыленко, Ленин и Троцкий и заявили, что положение с миром почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов, поэтому совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало возобновить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну. Представители Генерального штаба заявили, что восстановление боеспособности существующей армии совершенно невозможно и что единственный исход – это переход немедленно на добровольческую армию небольшого размера, содержимую на принципе строжайшей военной дисциплины. Крыленко с этим принципом согласился, но при условии, что добровольцы должны принадлежать к их партии» [10].
Лев Троцкий в письме к советскому полпреду в Швеции Вацлаву Воровскому как неприятную подробность признал, что представители общеармейского съезда характеризовали положение «в довольно мрачных красках», после чего, словно выступая на митинге, сообщил, будто «большинство их высказалось в том смысле, что сейчас в армии и во флоте настроение таково, что в случае, если бы условия немцев оказались для нас совершенно неприемлемыми, армия не покинула бы окопов, а в своей наиболее сознательной и революционной части скорее погибла бы за дело революции, чем капитулировала бы перед империалистическими притязаниями немцев в отношении к Польше, Литве, Курляндии и т. д.» [11].
По свидетельству Ж. Садуля, Троцкий с самого начала не исключал возможности разрыва переговоров, возлагая надежды на помощь союзников в реорганизации российской армии [12]. Но когда вопрос встал практически, открылись опасности такого решения. Первая заключалась в неоднозначности позиции союзников в русском вопросе, их контактов с прямыми противниками большевиков, о чем нарком 20 декабря (2 января 1918 года) писал Воровскому: «Условия немцев и то впечатление, какое эти условия произвели в наших рядах, немедленно же отразились повышением предупредительности наших союзников по отношению к нам. Американцы и французы с вожделением ждут разрыва мирных переговоров, предлагают свои услуги, а в то же самое время не прекращают жалких интриг с буржуазной печатью и более опасных замыслов с генералом Алексеевым, Калединым и другими. Сюда приехал Шарль Дюма с официальной миссией от французского правительства. У нас было условлено, что он приедет ко мне сегодня в 4 ч. дня. Но только что я отменил этот визит в виде протеста против совершенно непристойного поведения французской военной миссии, которая через буржуазную прессу распространяет самые гнусные сплетни относительно немецких условий (вроде того, что мы обязуемся сдать немцам всю нашу артиллерию, установить монополию немецких товаров на 15 лет, создать монополию транзита для немцев и т. д.» [13].
В этом фрагменте, кроме всего прочего, любопытна информация об официальном характере, по поручению французского правительства, миссии журналиста, члена французского парламента от социалистической партии Шарля Дюма. До сих пор этот визит, известный по письму Ленина от 21 декабря (3 января), также отказавшего ему в приеме [14], выглядел как частная инициатива журналиста.
Другую опасность советское руководство открыло для себя в наличии антибольшевистских кругов, готовых перехватить инициативу переговоров с Германией и на этой основе бороться за власть. Троцкий так писал об этом: «Американский посол Френсис теперь объединился с нашим так называемым другом полковником Робинсом... и оба горят нетерпением помочь советской власти в предстоящей борьбе с Германией. Вчера из этого источника я получил очень любопытную информацию. Оказывается, что пока еще безработные депутаты Учредительного собрания через посредство шведского посланника ведут переговоры с находящейся в Петрограде в настоящее время немецкой делегацией, присланной сюда для чисто технических дел (речь шла о германской делегации по мирным переговорам во главе с контр-адмиралом графом Кайзерлингом, прибывшей в середине декабря. Шведского посланника граф называл „своим старым приятелем по прежней службе“ [15]. – И. М.), но под-руку склонной заниматься и большой политикой. Смысл тех переговоров, которые пытается установить шведский посланник, состоит в том, что в случае, если бы мы не согласились принять немецкие условия мира и прервали бы переговоры, означенные безработные дипломаты Учредительного собрания немедленно же предложили бы свои услуги для продолжения этих переговоров. Они, конечно, надеются таким путем привлечь на свою сторону армию» [16].
Советские лидеры не осмелились прервать мирные переговоры; решили только противодействовать их форсированию немцами, возобновить требование перенесения конференции в Стокгольм, усилить агитацию против экспансионизма немцев с использованием «аэропланов через всю Германию», вести пропаганду и агитацию в пользу революционной войны. Эти постулаты 18(31) декабря были сформулированы Лениным в проекте резолюции Совнаркома, предусматривавшем также организацию армии и «оборону от прорыва к Петрограду» [17].
От принятых решений Лев Троцкий почувствовал себя в привычной стихии и 21 декабря (3 января) вновь писал Вацлаву Воровскому: «Мы принимаем меры двоякого характера. 1. Усиливаем нашу агитацию. Радек стал во главе нашей ежедневной немецкой газеты для фронта. Мы будем беспощадно разоблачать подлую махинацию немецкой дипломатии и требовать от немецких солдат самостоятельного решения вопроса. 2. Мы немедленно же предпринимаем меры к... ускорению реорганизации армии. Вам совершенно необходимо принять немедленно все меры с целью извещения немецкого рабочего класса о действительном положении вещей» [18].
Напомним, что Карл Радек (Собельсон) – участник социал-демократического движения в Галиции, Польше, Германии. С 1917 года – член РСДРП(б). В советскую мирную делегацию он был включен в качестве консультанта по национальным отношениям, выступал на переговорах от имени трудящихся Польши. Назначение его, уроженца польских земель в составе Австро-Венгрии, австрийского подданного, уклонившегося в годы Первой мировой войны от мобилизации, должно было, по мнению Ж. Садуля, возмутить делегации центральных держав. Лев Троцкий же рассчитывал, что «непримиримость и принципиальность энергичного и пылкого Радека взбодрят более спокойных и мягких Иоффе и Каменева» [19].
«Пылкий» Радек ознаменовал свое присутствие в Бресте скандалом совсем не революционно-аскетического свойства. Он устроил разнос немецкому унтеру (то есть одному из тех, для кого имел задание выпускать агитационную газету на немецком языке) за опоздание с подачей авто для прогулки. Гофман, узнав об этом, поспешил сделать Троцкому письменное представление о том, как «член русской делегации оскорбил германского унтер-офицера». В результате Троцкий запретил подчиненным пользоваться немецкими автомобилями [20]. Он наложил также запрет на совместные с немцами и другими трапезы в офицерском собрании, которые перед тем практиковал не без пользы для дела светски-общительный Адольф Иоффе.
В то время как петроградская делегация в Бресте при открытии переговоров излагала свою программу мира, в Киеве решался вопрос о том, участвовать или нет в мирной конференции. Первое противоречило как намерению правительства Украинской центральной рады наследовать прежним союзам России, так и идее заключения мира будущим федеративным общероссийским правительством.
Но, по воспоминаниям Н. Н. Ковалевского, из Стокгольма от членов Союза освобождения Украины стали поступать сигналы о необходимости немедленно вступить в переговоры с Четверным союзом, иначе сепаратный мир между центральными державами и Россией без участия Украины значительно укрепит Совнарком в качестве единственного правомочного правительства бывшей Российской империи [21].
Этот союз был образован в августе 1914 года украинскими политическими эмигрантами в Австро-Венгрии, рассчитывавшими образовать украинское государство при вступлении австро-венгерских войск в пределы Российской империи. Этого не случилось, и члены союза на австрийские средства выполняли – без особого успеха – агентурные функции, затем под немецким руководством вели пропаганду и агитацию в лагерях среди военнопленных-украинцев [22]. С началом революции в России члены Союза освобождения Украины заявили, что продолжение войны было бы опасно для завоеванной народами России свободы [23]. Некоторые из них устремились на родину, но, не допущенные Временным правительством, остановились в нейтральном Стокгольме, ставшем во время войны средоточием тайных контактов эмиссаров всех держав и групп влияния.
В ноябре они обратились в Совнарком за разрешением транзитом проследовать в Киев [24]. Вацлав Воровский, со своей стороны, в телеграмме от 23 декабря (5 января) ходатайствовал перед Владимиром Лениным о пропуске двух из них – А. Ф. Скоропис-Иолтуховского и М. И. Меленевского [25]. 31 декабря (13 января) Владимир Ленин попросил Якова Свердлова справиться, «что выполнил международный отдел ЦИК по делу Баска (псевдоним Меленевского. – И. М.)» [26]. В конце января оба попали на Украину. Вдохновлял же киевских политиков произвести переориентацию на сепаратный мир с центральными державами, по-видимому, Н. К. Зализняк, остававшийся за границей бывший член Союза освобождения Украины, украинский эсер [27].
Охотно приняли эту точку зрения украинские эсеры, стремившиеся к корректировке государственной политики в целом. Украинские социал-демократы и социалисты-федералисты – в числе последних и антантофил А. Я. Шульгин, – оказавшись перед фактами распада фронта, массовых антивоенных настроений и равнодушия потенциальных партнеров к идее федерации, также вынуждены были обратиться к проблеме мира, пытаясь в официальных декларациях совместить эту новую ориентацию с прежней.
Государственный секретариат и Малая рада, по сообщениям вернувшихся из Бреста Левицкого и Гасенко, 8–9 (21–22) декабря постановили участвовать в начинавшихся мирных переговорах, которые было признано правильным вести на нейтральной почве. Решено было направить всем воюющим и нейтральным державам ноту о характере этого участия. В ней, несмотря на германские намеки о необходимости официально оформить самостоятельный статус Украинской народной республики, все еще говорилось, что участие в будущей Российской федерации является целью украинской политики, но при этом объявлялось: до создания федеративного союза Украинская республика «становится на путь самостоятельных международных отношений» и потому «должна принять участие наравне с другими государствами во всех мирных переговорах» и не признает мира, если договор большевики подпишут без нее.
Текст ноты был утвержден Малой радой в ночь с 9 на 10 (22–23) декабря, датирован 11(24) декабря 1917 года [28], то есть после открытия мирной конференции. 11-го же декабря правительство наметило состав представительной, независимой от большевистской, делегации во главе с генеральными секретарями Поршем, В. А. Голубовичем – украинским эсером, социалистом-федералистом, товарищем генерального секретаря по земельным делам К. А. Мациевичем, прежними Левицким, Любинским, а также членом Центральной рады украинским эсером А. А. Севрюком [29].
А. Я. Шульгин, выступая 12(25) декабря на пленарной сессии Рады, еще по-старому высказался в пользу мира не сепаратного, а всеобщего. Его доклад вызвал разногласия, не позволившие сразу принять решение. Тем временем из Бреста, не дожидаясь окончания первого раунда мирных переговоров, вернулся Любинский, бывший единственным из украинцев свидетелем их открытия. Чтобы его заслушать, депутаты прервали обсуждение волновавшего всех аграрного проекта.
Однако выступление Любинского 14(27) декабря носило, судя по газетному отчету, исключительно агитационный и своеобразный по направленности характер. «Немецкая и австрийская делегации имели опытных руководителей, – начал докладчик и продолжал с иронией, – а в состав русской входили: глава – Адольф Абрамович Иоффе, Розенфельд-Каменев, мадам Биценко, профессор Покровский и Цеппер (человека с такой фамилией в штате делегации не было; был И. Я. Цеплит – подполковник Генерального штаба, член группы военных консультантов. – И. М.)».
Вызвав таким вступлением почему-то смех на хорах, оратор продолжал, подобно известному гоголевскому герою: «В составе русской делегации я должен был остаться для контроля. Я требовал формального ведения дела, ведения протоколов... и они, хоть и нехотя, согласились (более чем странное заявление, потому что основным инструментом своей дипломатической практики большевики считали гласность переговоров и, начиная с договора о перемирии, выступали большими ревнителями точности ведения протоколов и их немедленной публикации. Для сверки протоколов была образована специальная смешанная комиссия. – И. М.) [30]. Все державы очень интересовались Украиной... и хотя дипломатическая тайна не позволяла о многом рассказать, я был горд, что мне не приходится краснеть за мой край. Я чувствовал ту непобедимую силу, которую в последнее время набирает Украина (аплодисменты)». Свою речь оратор завершил вопросом: «Я приехал спросить вас: какую нам позицию занять в этих переговорах?» И получил в ответ одобрение Центральной радой решения правительства о немедленной посылке украинской делегации в Брест [31].
Тем временем побывавший в Киеве Прошьян вернулся, казалось, с обнадеживающими результатами. Из беседы с Грушевским, Винниченко, Поршем и другими он вынес впечатление о возможности соглашения между Киевом и Петроградом. 19 декабря (1 января 1918 года) при обсуждении его доклада в Совнаркоме выступили Иосиф Сталин – «на основании телеграмм... и... всей информации, сосредоточенной у него в руках»; Вячеслав Менжинский – «в связи с финансовым вопросом», а также член Совнаркома левый эсер В. А. Карелин – «на основании его знакомства с украинским вопросом и разговоров его с деятелями из Украины»