Страница:
[7]. Вероятность такого наступления он оценил тогда в 25 %
[8].
Ленин занял диаметрально противоположную позицию. «Политика красивого жеста и р[е]в[олю]ц[ионной] фразы – вот опасность момента», – записал он в черновом наброске тезисов «О немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» [9]. Ключевым среди тезисов было положение о том, что «перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. Никакие средние решения, по сути дела, тут невозможны. Никакие отсрочки более неосуществимы» [10]. Причем под «революционной войной» Ленин как виртуоз реальной политики, очевидно, прежде всего имел в виду отвоевание у оккупантов российских государственных территорий.
С этими тезисами Ленин выступил 8(21) января на собрании партийных работников Петрограда (членов ЦК и делегатов Третьего съезда Советов, который должен был открыться 10(23) января) и после проведенного голосования вместе с 15 сторонниками оказался в меньшинстве. Большинство же – 32 партийных активиста, так и не вышедших из состояния книжного, кружкового доктринерства, названные затем «левыми коммунистами», на том собрании высказались за революционную войну... 16 человек поддержали «среднюю линию» Троцкого [11].
На заседании ЦК 11(24) января «левые коммунисты» продолжали критику предложения о немедленном мире. «Ошибка тов. Ленина, – заявил оппонировавший ему М. С. Урицкий, – он смотрит на дело с точки зрения России, анес точки зрения международной» [12]. Но поскольку даже «левые» не видели, кто в России готов был бы продолжать войну и сражаться за европейскую революцию, то свой революционный вызов они согласились выразить в варианте Троцкого о неподписании мира – «интернациональной политической демонстрации», как назвал его Ленин.
«Позиция тов. Троцкого самая правильная, а в позиции тов. Ленина... два противоречия. Напрасно тов. Ленин говорит против политической демонстрации. Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст, мы заинтересованы в том, как это отразится на международном движении. С[оциал]-д[емократы] немцы заинтересованы в том, чтобы мы не подписали договора», – рассуждал идеолог «левых» Н. И. Бухарин, ни во что не ставивший судьбы остававшихся еще на фронте русских солдат, русских и белорусских крестьян, которым грозила немецкая оккупация. Более того, слова Ленина о том, что «крестьянское большинство... армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир» [13], для «левых» вообще не были аргументом. На этом основании они вменяли в вину лидеру склонность к «диктатуре крестьянства», «крестьянскому, мелкобуржуазному, мужицкому» миру. Впрочем, относительно русских рабочих Бухарин в марте 1918 года, призывая не выполнять подписанный мир, тоже говорил, что по «холодному расчету» можно и должно «пожертвовать десятками тысяч рабочих» [14].
На заседании 11(24) января за революционную войну проголосовали два человека, против – 11 при одном воздержавшемся. Формулу Троцкого поддержали девять человек, против высказались семь. Ленину удалось провести лишь решение о дальнейшей затяжке переговоров [15].
Между тем из Австро-Венгрии стали поступать сообщения о начале массовых забастовок вплоть до всеобщей, с образованием при этом рабочих советов. Вскоре подобные события развернулись и в Германии и вызвали чрезвычайные меры немецких властей. В таких условиях затягивание переговоров показалось оправданным и приобрело особый смысл. Решение об этом было одобрено на заседании ВЦИК Советов и предложено Третьему съезду Советов рабочих и солдатских депутатов (к нему присоединились и делегаты Третьего Всероссийского съезда крестьянских депутатов), проходившему в Петрограде 10–18 (2331) января 1918 года.
Перспектива революционных боев в стане противника воодушевила многих. Троцкий решил, что такие события сделают германских и австрийских дипломатов более уступчивыми в определении условий мирного договора. Потому, выступая на Третьем съезде Советов с заключительным словом по своему докладу, он сосредоточился на полемике с противниками сепаратного мира – меньшевиками, правыми эсерами и другими. «Мир поистине демократический и общий возможен лишь... когда вспыхнет победоносная мировая революция... но мы не можем дать гарантию, что ни при каких условиях мы не найдем возможным дать передышку русскому отряду международной революции», – заговорил он в логике Ленина. Заключительные слова речи Троцкого были заклинанием против возможного германского наступления с использованием образов из гоголевского «Тараса Бульбы»: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: „Слышишь?“ и международный пролетариат ответит, мы твердо верим этому: „Слышу“» [16].
Под влиянием новых революционных ожиданий в постановлении съезда по вопросу о мире не было, к разочарованию «левых коммунистов» [17], прямого указания на недопустимость подписания договора ко дню окончания перемирия, а правительство получило неограниченные полномочия в вопросе о мире [18]. Однако Ленин, не получив поддержки большинства соратников, чтобы официально оформить свой план немедленного мира, оставался далек от оптимизма. Он по-прежнему считал сроки желанных революционных событий в Центральной Европе неясными, а время дальнейшей затяжки с подписанием мира ограниченным предусмотренными перемирием семью днями между прекращением переговоров и возобновлением военных действий. Потому возвращавшемуся в Брест Троцкому председатель Совнаркома, по его словам, «предложил совершенно определенно мир подписать» и условился с ним о тактике: «Мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем» [19].
Один из современных апологетов Троцкого полагает, будто своим напоминанием об имевшейся договоренности «Ленин оклеветал Троцкого, пытаясь свалить на него вину за срыв мира и начало германского наступления» [20]. Однако речь о договоренности велась на VII съезде РКП(б) в марте 1918 года, на котором Троцкий имел полную возможность дать опровержение, но не сделал этого. Лишь когда Ленина не стало, он выступил с утверждениями, будто в январе 1918 года именно его точку зрения «было постановлено... считать решением Совнаркома», а упомянутая Лениным договоренность будто бы касалась подписания мира уже после начала германского наступления [21].
Хорошо известно, что Троцкий поступил по-своему, подтвердив этим наличие принципиальных разногласий с лидером большевиков. Однако в первое время могло показаться, что их позиции сблизились. По прибытии в Брест нарком обнаружил, что его идея «ни мира, ни войны» противником раскрыта и обсуждается в европейской печати. 18(31) января он составил для Ленина сообщение, переданное 22 января (4 февраля), в котором говорилось: «Среди бесчисленного количества слухов и сведений в немецкую печать проникло нелепое сообщение о том, будто бы мы собираемся демонстративно не подписать мирного договора, будто бы по этому поводу имеются разногласия среди большевиков и пр., и пр... Немецкая пресса стала трубить, будто бы мы вообще не хотим мира, а только заботимся о перенесении революции в другие страны. Эти ослы не могут понять, что именно под углом зрения развития европейской революции скорейший мир имеет для нас огромное значение» [22].
Казалось, посылался прямой сигнал о согласии или по меньшей мере сближении с позицией сторонников немедленного мира. Но нет. Спустя годы в автобиографии Троцкий поведал, будто этим посланием хотел ввести в заблуждение немцев, незаконно контролировавших передачи по прямому проводу [23], но не объяснил при этом, по каким признакам его прямой адресат – председатель правительства – мог определить, что имеет дело с подвохом. Доискиваться истинных причин и обстоятельств появления этого послания нет большого смысла: весь эпизод характеризует лишь суетность занятий и средств, какими подменялась ответственная дипломатическая работа.
Пока в Петрограде спорили о международной политике, в Киеве руководящее ядро Украинской центральной рады, чье положение всеми, от лидеров большевиков до их противников, оценивалось как критическое, силилось предотвратить катастрофу своей власти. Проблема заключалась не столько в наступлении наскоро собранных советских отрядов, сколько в том, что правительство Центральной рады с его социальной умеренностью и бездействием в самых назревших вопросах растеряло сторонников среди украинских масс. «Песня Рады уже спета, – делился своим впечатлением с коллегами вернувшийся из Киева 12(25) января полковник Генерального штаба А. В. Станиславский, – так как на ее стороне осталась только интеллигенция, а солдаты и крестьяне уже перешли на сторону большевиков» [24].
С этой характеристикой почти дословно совпало описание тогдашнего положения в книге В. К. Винниченко, опубликованной в начале 1920 года: «Все наши широкие массы солдат не оказывали им (большевистским отрядам. – И. М.) никакого сопротивления или даже переходили на их сторону, почти все рабочие каждого города были за них, в селах сельская беднота явно была большевистской, словом, огромное большинство именно украинского населения было против нас. Единственной нашей активной военной силой была интеллигентная молодежь и часть национально-сознательных рабочих» [25].
Свою роль в кризисе власти Центральной рады играло конкурирующее присутствие ЦИК Советов Украины в Харькове. Член президиума ЦИК Решетько, выступая 23 января (5 февраля) на Всеукраинской конференции Советов крестьянских депутатов, рассказывал: «Приезжала к нам делегация от севастопольцев – 23 человека, а затем приезжали от всех войсковых частей... дабы осведомиться, что такое Рада в Харькове и что такое Рада в Киеве. В Киеве получили одно разочарование. Порш под всякими уловками не давал украинизированным матросам собраться в Киеве. Тогда они начали сами собирать митинги. Они шли за Центральной радой до тех пор, пока сами не убедились в обманных ее действиях. Приезжали с фронта эти делегаты, говорили: у нас украинизированы части, но Радою они не довольны. Массу мы не тянули, но она сама почувствовала свою рабочую организацию и пошла за ЦИК» [26].
Киевские политики поспешно старались изменить буржуазный, по меркам того времени, образ своей власти. Генеральный секретариат, называемый в простонародье генеральским, для политического благозвучия был переименован в Раду народных министров. Винниченко своей писательской фантазией вознесся к головоломному плану, чтобы одна, более левая, как тогда считалось, группа украинских социал-демократов в правительстве (Порш, Ткаченко и другие) арестовала другую, в том числе его самого, и осуществила бы таким образом левый поворот с провозглашением власти советов и урегулированием отношений с советской Россией. Более уравновешенные товарищи по партии его не поддержали [27].
Лидеры Украинской центральной рады попытались спасти положение принятием IV Универсала, в котором имелись в виду такие радикальные меры, как социализация сельскохозяйственной земли и национализация природных богатств, а в области внешней политики предусматривался отказ от идеи федерации. Украинская народная республика должна была стать независимым и самостоятельным государством, что полностью отвечало германскому условию о самостоятельном статусе Украины и открывало возможность скорейшего заключения ею мира с Четверным союзом без оглядки на Советскую Россию и державы Согласия.
Новый Универсал 11(24) января был поставлен на голосование в Малой раде и одобрен 39 депутатами при шести воздержавшихся и четырех высказавшихся против. 15(28) января он был зачитан на открывшейся пленарной сессии Центральной рады [28]. Сразу после принятия Универсала Малой радой, 12(25) января, фракция украинских эсеров потребовала отставки действующего мелкобуржуазного, по ее определению, правительства и формирования своего эсеровского кабинета. Украинские социал-демократы и социалисты-федералисты в ответ заявили об отзыве своих министров, обвинив украинских эсеров в запоздалом большевизме.
В Петрограде реакция на киевский правительственный кризис последовала молниеносно. 14(27) января В. А. Карелин, инициатор соглашения с украинскими левыми эсерами, на Третьем съезде Советов под взрыв аплодисментов сделал заявление: «По последним сведениям, старый секретариат буржуазной украинской Рады ушел в отставку и на Украине формируется коалиционная власть, состоящая из большевиков и левых с.-р. Великороссии и Украины. Есть надежда, что на днях эта идея восторжествует... [левое] течение, по всей вероятности, уже торжествует победу. Новое министерство Украины телеграфирует в Смольный, что во время мирных переговоров украинская делегация будет действовать теперь уже в полном контакте с тов.
Троцким» [29]. В тот же день Ленин подписал Карелину удостоверение члена советской делегации в Бресте [30]– очевидно, для лучшего взаимопонимания с обновленным, как можно было ожидать после смены кабинета, киевским представительством.
Одновременно большевистское руководство позаботилось об определении государственно-правового статуса харьковского украинского центра и формализации его связи с Советской Россией. Третий съезд Советов, чтобы противостоять «крайним децентралистическим стремлениям» народов и областей, провозгласил федеративное устройство России. Сталин, готовивший вопрос о федерации, не скрывал, что это ход, сделанный в целях нейтрализации федералистской пропаганды лидеров Центральной рады и вместе с тем направленный на «укрепление советских элементов» на Украине [31].
Федерация советских республик, областей и национальностей была, в частности, одним из условий соглашения с украинскими левыми эсерами. Случилось так, что как раз накануне Центральная рада в своем IV Универсале отреклась от федерализма. Зато В. П. Затонский, выступавший на Третьем съезде Советов в Петрограде, от имени харьковского Всеукраинского ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов приветствовал съезд «как верховный орган не только Великороссии, но и всей федеративной Российской республики» [32].
Затонский оказался единственным представителем ЦИК Советов Украины, хотя харьковцы 4(17) января приняли решение направить своих делегатов на Третий съезд Советов и утвердили кандидатуры украинского большевика Н. С. Данилевского и левого эсера, народного секретаря земледелия Е. П. Терлецкого, а также намеревались после съезда собрать в Харькове делегатов из других мест Украины [33]. Однако дело ограничилось тем, что из Харькова народный секретарь труда Н. А. Скрыпник от имени ЦИК Советов Украины и Народного секретариата прислал телеграмму солидарности с Всероссийским съездом Советов [34]. Делегаты Третьего съезда от Украины, Юго-Западного и Румынского фронтов на своем совещании приняли заявление о том, что «единственной властью на Украине считают Всеукраинский ЦИК и выделенный им Украинский народный секретариат, от УЦР требуют сложения полномочий и призывают Совнарком не оказывать никакой поддержки новому киевскому правительству, если оно будет образовано» [35].
Между тем В. А. Карелин в своей сумбурной речи явно опередил события и преувеличил успехи своих киевских единомышленников. Более точное представление о настроении нерешительности и даже растерянности в их рядах дает записка по прямому проводу, направленная украинским левым эсерам в Киев кем-то из сотрудников Карелина. В ней передавалась информация о ходе Третьего съезда Советов: «Вчера Спиридонова (лидер российской Партии левых социалистов-революционеров. – И. М.). в своей речи на съезде сказала, что социализация земли должна быть принята всеми... Этому заявлению аплодировали все, начиная с лидеров большевиков... От Харькова представителем является Затонский. Стыдно, что от вас нет представителя».
Далее, по-видимому, в ответ на вопрос о дальнейших действиях киевских левых эсеров в условиях правительственного кризиса их петроградский собеседник рекомендовал ориентироваться на советизацию: «Как действовать в Киеве, вам лучше знать. Мы как левые эсеры остаемся верны сами себе. Только последовательной и решительной постановкой вопросов можно уменьшить ужасы гражданской войны. Нужно занять определенную сторону, усилить левых и этим поскорее способствовать победе. Тогда только закончится гражданская война. Поставьте в Киеве чисто советскую власть. Пока этого нет, гражданская война неизбежна. Рада сделала величайшее преступление во время переговоров о мире. Она вела сепаратные от общей делегации переговоры... с немцами и этим нанесла удар революционному миру. Двух отношений быть не может. Если у вас есть последовательная позиция, вы должны всеми мерами уничтожать власть Рады и заменить советской властью. Карелин немедленно прийти не может. Сейчас все заняты по горло. [В] 12 час. ночи он будет у провода» [36].
Левые украинские эсеры выступали за немедленное прекращение вооруженной борьбы с Советской Россией и признание советской формы власти на Украине. Относительно их планов Е. Г. Медведев сообщил на заседании ЦИК Советов Украины 30 декабря (12 января) «о готовящемся на 15 января 1918 г. новом съезде и о новом органе, возникшем в Малой раде и созданном из левых эсеров российских и украинских» [37]. Нет пока других данных, чтобы уточнить, о каких именно «новом съезде» и «новом органе в Малой раде» велась речь. Согласно вышеприведенным словам Карелина, в Киеве шло формирование коалиционной власти. А. П. Любченко, принадлежавший к группе украинских левых эсеров, позже свидетельствовал, что один из их лидеров И. В. Михайличенко в те дни вел переговоры о составе правительства, в котором места делились бы между большевиками и левыми эсерами из Украинской партии социалистов-революционеров и общероссийской Партии левых социалистов-революционеров. К последней принадлежала значительная часть харьковских левых эсеров.
Но реализовать все это было проблематично. Украинские левые эсеры хотели совершить поворот в рамках старого украинского национально-солидаристского проекта, не ставя под вопрос существование Центральной рады и не нарушая организационного единства своей партии. «Мы, левые социалисты-революционеры, стали на позицию советской власти, а они (украинские левые социалисты-революционеры. – И. М.) поддерживали Центральную раду, когда ставился вопрос о ее разгоне, они протестовали, – сетовал потом Качинский, по заданию левых эсеров с декабря 1917 года находившийся в Киеве... – На наши пункты они соглашались, но на деле оказались правыми, так как они не хотели расколоть свою партию» [38]. Украинские левые эсеры действительно организационно не отделились от Украинской партии социалистов-революционеров, хотя в ее руководстве правые и центр готовили свой вариант правительства с противоположной, чем у левых, программой. Они намеревались продолжать войну с большевиками и считали за благо скорейшее самостоятельное, без Великороссии, подписание договора с Четверным союзом [39].
Правительственный кризис отражал ширившееся в крае недовольство властью Центральной рады. Не единичные выступления против нее – где во взаимодействии с войсками Владимира Антонова-Овсеенко или большевизированными частями Юго-Западного фронта, а где и собственными местными силами – привели к победе Советов в ряде городов Левобережья и Правобережья.
В середине января очередь дошла до Киева. Обстановка там накалилась после того, как лица, несогласные с политикой Центральной рады и Генерального секретариата, официально были объявлены «врагами народа, врагами Украинской народной республики, контрреволюционерами... будь то черносотенцы, большевики, кадеты или кто иной» [40].
Главная опасность авторам этой формулы виделась в большевизме. Он, по признанию украинских активистов, «распространялся, как эпидемия» [41]. В ночь на 5(18) января по распоряжению Генерального секретариата в разных районах Киева была проведена операция по разоружению отрядов Красной гвардии. На военном заводе «Арсенал» рабочие оказали вооруженное сопротивление правительственным войскам. Против них применили броневики. С предприятия были вывезены находившиеся в процессе производства пушки и другое оружие. Кроме того, были арестованы до 30 большевиков, захвачены редакция и типография газеты «Пролетарская мысль». Но переполнило чашу терпения намерение властей вывезти с «Арсенала» запас угля. Это означало остановку производства и лишение рабочих заработка. «Арсенальцы» восстали в ночь на 16(29) января. К ним присоединились труженики других предприятий и солдаты украинских частей местного гарнизона, в том числе полков, носивших символические имена – Шевченковский, Богдановский и другие. Министры подавшего в отставку правительства, еще исполнявшие обязанности, отклонили требование повстанцев о передаче власти Советам и санкционировали артиллерийский обстрел «Арсенала».
Одновременно неожиданным образом рухнули планы не связанных с этим восстанием украинских левых эсеров по созданию своего правительства. Вечером 16(29) января отряд «вольного казачества» по приказу только что назначенного комендантом города украинского социал-демократа М. Н. Ковенко в здании Центральной рады во время совещания эсеровской фракции, все еще обсуждавшей состав своего кабинета, произвел превентивный арест левых – Михайличенко, Северо-Одоевского, Шумского, только что вернувшегося из Бреста Полозова и еще нескольких депутатов Рады. Члены фракции возмущались, некоторые, в том числе Голубович, в знак протеста против нарушения парламентской неприкосновенности пробовали присоединиться к арестованным.
Любинский, вновь отправившийся в Брест, через несколько дней передал оттуда донос на арестованных и не только – еще и на министра почт и телеграфа эсера Н. Е. Шаповала. «Передаю вам секретно, – сообщил он по прямому проводу, – что в разговоре с Медведевым, довольно наивным человеком, я узнал кое-что компрометирующее Одоевского, Качинского, Шаповала и остальных малоизвестных людей... что Шаповал втянут, не зная, во что его втянули, но во всяком случае примите во внимание» [42]. Но на заседании Рады 17(30) января выступавший от правительства Порш пояснил, что арестованные подозреваются в государственной измене, и привел в доказательство подслушанное немцами приведенное ранее сообщение Сталина о том, что «изнутри Раду взрывают левые эсеры, действующие в контакте с петроградскими коллегами...» [43].
Арестованной группе в вину вменялось также сотрудничество с харьковским украинским центром. Это было неправдой. В те дни член харьковского Народного секретариата левый эсер Е. П. Терлецкий направил в Смольный телеграмму, свидетельствующую о полной неосведомленности в киевских событиях: «Передайте Карелину просьбу сообщить, что ему известно относительно киевской Рады. Между Киевом и Харьковом сообщения телеграфа нет, и мы от Качинского сообщений не имеем. Положение ЦИК [Советов Украины] крайне укрепилось в смысле военном... и в смысле отношения населения. Крестьянский съезд состоится в Харькове 20 января. Просьба к народному комиссару Колегаеву прислать все материалы по земельному вопросу... будьте добры информировать, что сообщает вам Качинский» [44].
Отсутствовала не только техническая связь. Обе группы рознились по методам борьбы за власть. То, к чему стремились киевские украинские левые эсеры – добиться левого поворота украинской политики в рамках Центральной рады, – для харьковцев было пройденным, неудавшимся этапом. Многие из них, в том числе Затонский, потеряли веру в возможность преобразования системы Рады в советскую и ревниво относились к факту поддержки большевистским руководством украинской левоэсеровской оппозиции и тем более к проектам, хотя бы косвенно связанным с преобразованием Рады
Ленин занял диаметрально противоположную позицию. «Политика красивого жеста и р[е]в[олю]ц[ионной] фразы – вот опасность момента», – записал он в черновом наброске тезисов «О немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» [9]. Ключевым среди тезисов было положение о том, что «перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. Никакие средние решения, по сути дела, тут невозможны. Никакие отсрочки более неосуществимы» [10]. Причем под «революционной войной» Ленин как виртуоз реальной политики, очевидно, прежде всего имел в виду отвоевание у оккупантов российских государственных территорий.
С этими тезисами Ленин выступил 8(21) января на собрании партийных работников Петрограда (членов ЦК и делегатов Третьего съезда Советов, который должен был открыться 10(23) января) и после проведенного голосования вместе с 15 сторонниками оказался в меньшинстве. Большинство же – 32 партийных активиста, так и не вышедших из состояния книжного, кружкового доктринерства, названные затем «левыми коммунистами», на том собрании высказались за революционную войну... 16 человек поддержали «среднюю линию» Троцкого [11].
На заседании ЦК 11(24) января «левые коммунисты» продолжали критику предложения о немедленном мире. «Ошибка тов. Ленина, – заявил оппонировавший ему М. С. Урицкий, – он смотрит на дело с точки зрения России, анес точки зрения международной» [12]. Но поскольку даже «левые» не видели, кто в России готов был бы продолжать войну и сражаться за европейскую революцию, то свой революционный вызов они согласились выразить в варианте Троцкого о неподписании мира – «интернациональной политической демонстрации», как назвал его Ленин.
«Позиция тов. Троцкого самая правильная, а в позиции тов. Ленина... два противоречия. Напрасно тов. Ленин говорит против политической демонстрации. Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст, мы заинтересованы в том, как это отразится на международном движении. С[оциал]-д[емократы] немцы заинтересованы в том, чтобы мы не подписали договора», – рассуждал идеолог «левых» Н. И. Бухарин, ни во что не ставивший судьбы остававшихся еще на фронте русских солдат, русских и белорусских крестьян, которым грозила немецкая оккупация. Более того, слова Ленина о том, что «крестьянское большинство... армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир» [13], для «левых» вообще не были аргументом. На этом основании они вменяли в вину лидеру склонность к «диктатуре крестьянства», «крестьянскому, мелкобуржуазному, мужицкому» миру. Впрочем, относительно русских рабочих Бухарин в марте 1918 года, призывая не выполнять подписанный мир, тоже говорил, что по «холодному расчету» можно и должно «пожертвовать десятками тысяч рабочих» [14].
На заседании 11(24) января за революционную войну проголосовали два человека, против – 11 при одном воздержавшемся. Формулу Троцкого поддержали девять человек, против высказались семь. Ленину удалось провести лишь решение о дальнейшей затяжке переговоров [15].
Между тем из Австро-Венгрии стали поступать сообщения о начале массовых забастовок вплоть до всеобщей, с образованием при этом рабочих советов. Вскоре подобные события развернулись и в Германии и вызвали чрезвычайные меры немецких властей. В таких условиях затягивание переговоров показалось оправданным и приобрело особый смысл. Решение об этом было одобрено на заседании ВЦИК Советов и предложено Третьему съезду Советов рабочих и солдатских депутатов (к нему присоединились и делегаты Третьего Всероссийского съезда крестьянских депутатов), проходившему в Петрограде 10–18 (2331) января 1918 года.
Перспектива революционных боев в стане противника воодушевила многих. Троцкий решил, что такие события сделают германских и австрийских дипломатов более уступчивыми в определении условий мирного договора. Потому, выступая на Третьем съезде Советов с заключительным словом по своему докладу, он сосредоточился на полемике с противниками сепаратного мира – меньшевиками, правыми эсерами и другими. «Мир поистине демократический и общий возможен лишь... когда вспыхнет победоносная мировая революция... но мы не можем дать гарантию, что ни при каких условиях мы не найдем возможным дать передышку русскому отряду международной революции», – заговорил он в логике Ленина. Заключительные слова речи Троцкого были заклинанием против возможного германского наступления с использованием образов из гоголевского «Тараса Бульбы»: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: „Слышишь?“ и международный пролетариат ответит, мы твердо верим этому: „Слышу“» [16].
Под влиянием новых революционных ожиданий в постановлении съезда по вопросу о мире не было, к разочарованию «левых коммунистов» [17], прямого указания на недопустимость подписания договора ко дню окончания перемирия, а правительство получило неограниченные полномочия в вопросе о мире [18]. Однако Ленин, не получив поддержки большинства соратников, чтобы официально оформить свой план немедленного мира, оставался далек от оптимизма. Он по-прежнему считал сроки желанных революционных событий в Центральной Европе неясными, а время дальнейшей затяжки с подписанием мира ограниченным предусмотренными перемирием семью днями между прекращением переговоров и возобновлением военных действий. Потому возвращавшемуся в Брест Троцкому председатель Совнаркома, по его словам, «предложил совершенно определенно мир подписать» и условился с ним о тактике: «Мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем» [19].
Один из современных апологетов Троцкого полагает, будто своим напоминанием об имевшейся договоренности «Ленин оклеветал Троцкого, пытаясь свалить на него вину за срыв мира и начало германского наступления» [20]. Однако речь о договоренности велась на VII съезде РКП(б) в марте 1918 года, на котором Троцкий имел полную возможность дать опровержение, но не сделал этого. Лишь когда Ленина не стало, он выступил с утверждениями, будто в январе 1918 года именно его точку зрения «было постановлено... считать решением Совнаркома», а упомянутая Лениным договоренность будто бы касалась подписания мира уже после начала германского наступления [21].
Хорошо известно, что Троцкий поступил по-своему, подтвердив этим наличие принципиальных разногласий с лидером большевиков. Однако в первое время могло показаться, что их позиции сблизились. По прибытии в Брест нарком обнаружил, что его идея «ни мира, ни войны» противником раскрыта и обсуждается в европейской печати. 18(31) января он составил для Ленина сообщение, переданное 22 января (4 февраля), в котором говорилось: «Среди бесчисленного количества слухов и сведений в немецкую печать проникло нелепое сообщение о том, будто бы мы собираемся демонстративно не подписать мирного договора, будто бы по этому поводу имеются разногласия среди большевиков и пр., и пр... Немецкая пресса стала трубить, будто бы мы вообще не хотим мира, а только заботимся о перенесении революции в другие страны. Эти ослы не могут понять, что именно под углом зрения развития европейской революции скорейший мир имеет для нас огромное значение» [22].
Казалось, посылался прямой сигнал о согласии или по меньшей мере сближении с позицией сторонников немедленного мира. Но нет. Спустя годы в автобиографии Троцкий поведал, будто этим посланием хотел ввести в заблуждение немцев, незаконно контролировавших передачи по прямому проводу [23], но не объяснил при этом, по каким признакам его прямой адресат – председатель правительства – мог определить, что имеет дело с подвохом. Доискиваться истинных причин и обстоятельств появления этого послания нет большого смысла: весь эпизод характеризует лишь суетность занятий и средств, какими подменялась ответственная дипломатическая работа.
Пока в Петрограде спорили о международной политике, в Киеве руководящее ядро Украинской центральной рады, чье положение всеми, от лидеров большевиков до их противников, оценивалось как критическое, силилось предотвратить катастрофу своей власти. Проблема заключалась не столько в наступлении наскоро собранных советских отрядов, сколько в том, что правительство Центральной рады с его социальной умеренностью и бездействием в самых назревших вопросах растеряло сторонников среди украинских масс. «Песня Рады уже спета, – делился своим впечатлением с коллегами вернувшийся из Киева 12(25) января полковник Генерального штаба А. В. Станиславский, – так как на ее стороне осталась только интеллигенция, а солдаты и крестьяне уже перешли на сторону большевиков» [24].
С этой характеристикой почти дословно совпало описание тогдашнего положения в книге В. К. Винниченко, опубликованной в начале 1920 года: «Все наши широкие массы солдат не оказывали им (большевистским отрядам. – И. М.) никакого сопротивления или даже переходили на их сторону, почти все рабочие каждого города были за них, в селах сельская беднота явно была большевистской, словом, огромное большинство именно украинского населения было против нас. Единственной нашей активной военной силой была интеллигентная молодежь и часть национально-сознательных рабочих» [25].
Свою роль в кризисе власти Центральной рады играло конкурирующее присутствие ЦИК Советов Украины в Харькове. Член президиума ЦИК Решетько, выступая 23 января (5 февраля) на Всеукраинской конференции Советов крестьянских депутатов, рассказывал: «Приезжала к нам делегация от севастопольцев – 23 человека, а затем приезжали от всех войсковых частей... дабы осведомиться, что такое Рада в Харькове и что такое Рада в Киеве. В Киеве получили одно разочарование. Порш под всякими уловками не давал украинизированным матросам собраться в Киеве. Тогда они начали сами собирать митинги. Они шли за Центральной радой до тех пор, пока сами не убедились в обманных ее действиях. Приезжали с фронта эти делегаты, говорили: у нас украинизированы части, но Радою они не довольны. Массу мы не тянули, но она сама почувствовала свою рабочую организацию и пошла за ЦИК» [26].
Киевские политики поспешно старались изменить буржуазный, по меркам того времени, образ своей власти. Генеральный секретариат, называемый в простонародье генеральским, для политического благозвучия был переименован в Раду народных министров. Винниченко своей писательской фантазией вознесся к головоломному плану, чтобы одна, более левая, как тогда считалось, группа украинских социал-демократов в правительстве (Порш, Ткаченко и другие) арестовала другую, в том числе его самого, и осуществила бы таким образом левый поворот с провозглашением власти советов и урегулированием отношений с советской Россией. Более уравновешенные товарищи по партии его не поддержали [27].
Лидеры Украинской центральной рады попытались спасти положение принятием IV Универсала, в котором имелись в виду такие радикальные меры, как социализация сельскохозяйственной земли и национализация природных богатств, а в области внешней политики предусматривался отказ от идеи федерации. Украинская народная республика должна была стать независимым и самостоятельным государством, что полностью отвечало германскому условию о самостоятельном статусе Украины и открывало возможность скорейшего заключения ею мира с Четверным союзом без оглядки на Советскую Россию и державы Согласия.
Новый Универсал 11(24) января был поставлен на голосование в Малой раде и одобрен 39 депутатами при шести воздержавшихся и четырех высказавшихся против. 15(28) января он был зачитан на открывшейся пленарной сессии Центральной рады [28]. Сразу после принятия Универсала Малой радой, 12(25) января, фракция украинских эсеров потребовала отставки действующего мелкобуржуазного, по ее определению, правительства и формирования своего эсеровского кабинета. Украинские социал-демократы и социалисты-федералисты в ответ заявили об отзыве своих министров, обвинив украинских эсеров в запоздалом большевизме.
В Петрограде реакция на киевский правительственный кризис последовала молниеносно. 14(27) января В. А. Карелин, инициатор соглашения с украинскими левыми эсерами, на Третьем съезде Советов под взрыв аплодисментов сделал заявление: «По последним сведениям, старый секретариат буржуазной украинской Рады ушел в отставку и на Украине формируется коалиционная власть, состоящая из большевиков и левых с.-р. Великороссии и Украины. Есть надежда, что на днях эта идея восторжествует... [левое] течение, по всей вероятности, уже торжествует победу. Новое министерство Украины телеграфирует в Смольный, что во время мирных переговоров украинская делегация будет действовать теперь уже в полном контакте с тов.
Троцким» [29]. В тот же день Ленин подписал Карелину удостоверение члена советской делегации в Бресте [30]– очевидно, для лучшего взаимопонимания с обновленным, как можно было ожидать после смены кабинета, киевским представительством.
Одновременно большевистское руководство позаботилось об определении государственно-правового статуса харьковского украинского центра и формализации его связи с Советской Россией. Третий съезд Советов, чтобы противостоять «крайним децентралистическим стремлениям» народов и областей, провозгласил федеративное устройство России. Сталин, готовивший вопрос о федерации, не скрывал, что это ход, сделанный в целях нейтрализации федералистской пропаганды лидеров Центральной рады и вместе с тем направленный на «укрепление советских элементов» на Украине [31].
Федерация советских республик, областей и национальностей была, в частности, одним из условий соглашения с украинскими левыми эсерами. Случилось так, что как раз накануне Центральная рада в своем IV Универсале отреклась от федерализма. Зато В. П. Затонский, выступавший на Третьем съезде Советов в Петрограде, от имени харьковского Всеукраинского ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов приветствовал съезд «как верховный орган не только Великороссии, но и всей федеративной Российской республики» [32].
Затонский оказался единственным представителем ЦИК Советов Украины, хотя харьковцы 4(17) января приняли решение направить своих делегатов на Третий съезд Советов и утвердили кандидатуры украинского большевика Н. С. Данилевского и левого эсера, народного секретаря земледелия Е. П. Терлецкого, а также намеревались после съезда собрать в Харькове делегатов из других мест Украины [33]. Однако дело ограничилось тем, что из Харькова народный секретарь труда Н. А. Скрыпник от имени ЦИК Советов Украины и Народного секретариата прислал телеграмму солидарности с Всероссийским съездом Советов [34]. Делегаты Третьего съезда от Украины, Юго-Западного и Румынского фронтов на своем совещании приняли заявление о том, что «единственной властью на Украине считают Всеукраинский ЦИК и выделенный им Украинский народный секретариат, от УЦР требуют сложения полномочий и призывают Совнарком не оказывать никакой поддержки новому киевскому правительству, если оно будет образовано» [35].
Между тем В. А. Карелин в своей сумбурной речи явно опередил события и преувеличил успехи своих киевских единомышленников. Более точное представление о настроении нерешительности и даже растерянности в их рядах дает записка по прямому проводу, направленная украинским левым эсерам в Киев кем-то из сотрудников Карелина. В ней передавалась информация о ходе Третьего съезда Советов: «Вчера Спиридонова (лидер российской Партии левых социалистов-революционеров. – И. М.). в своей речи на съезде сказала, что социализация земли должна быть принята всеми... Этому заявлению аплодировали все, начиная с лидеров большевиков... От Харькова представителем является Затонский. Стыдно, что от вас нет представителя».
Далее, по-видимому, в ответ на вопрос о дальнейших действиях киевских левых эсеров в условиях правительственного кризиса их петроградский собеседник рекомендовал ориентироваться на советизацию: «Как действовать в Киеве, вам лучше знать. Мы как левые эсеры остаемся верны сами себе. Только последовательной и решительной постановкой вопросов можно уменьшить ужасы гражданской войны. Нужно занять определенную сторону, усилить левых и этим поскорее способствовать победе. Тогда только закончится гражданская война. Поставьте в Киеве чисто советскую власть. Пока этого нет, гражданская война неизбежна. Рада сделала величайшее преступление во время переговоров о мире. Она вела сепаратные от общей делегации переговоры... с немцами и этим нанесла удар революционному миру. Двух отношений быть не может. Если у вас есть последовательная позиция, вы должны всеми мерами уничтожать власть Рады и заменить советской властью. Карелин немедленно прийти не может. Сейчас все заняты по горло. [В] 12 час. ночи он будет у провода» [36].
Левые украинские эсеры выступали за немедленное прекращение вооруженной борьбы с Советской Россией и признание советской формы власти на Украине. Относительно их планов Е. Г. Медведев сообщил на заседании ЦИК Советов Украины 30 декабря (12 января) «о готовящемся на 15 января 1918 г. новом съезде и о новом органе, возникшем в Малой раде и созданном из левых эсеров российских и украинских» [37]. Нет пока других данных, чтобы уточнить, о каких именно «новом съезде» и «новом органе в Малой раде» велась речь. Согласно вышеприведенным словам Карелина, в Киеве шло формирование коалиционной власти. А. П. Любченко, принадлежавший к группе украинских левых эсеров, позже свидетельствовал, что один из их лидеров И. В. Михайличенко в те дни вел переговоры о составе правительства, в котором места делились бы между большевиками и левыми эсерами из Украинской партии социалистов-революционеров и общероссийской Партии левых социалистов-революционеров. К последней принадлежала значительная часть харьковских левых эсеров.
Но реализовать все это было проблематично. Украинские левые эсеры хотели совершить поворот в рамках старого украинского национально-солидаристского проекта, не ставя под вопрос существование Центральной рады и не нарушая организационного единства своей партии. «Мы, левые социалисты-революционеры, стали на позицию советской власти, а они (украинские левые социалисты-революционеры. – И. М.) поддерживали Центральную раду, когда ставился вопрос о ее разгоне, они протестовали, – сетовал потом Качинский, по заданию левых эсеров с декабря 1917 года находившийся в Киеве... – На наши пункты они соглашались, но на деле оказались правыми, так как они не хотели расколоть свою партию» [38]. Украинские левые эсеры действительно организационно не отделились от Украинской партии социалистов-революционеров, хотя в ее руководстве правые и центр готовили свой вариант правительства с противоположной, чем у левых, программой. Они намеревались продолжать войну с большевиками и считали за благо скорейшее самостоятельное, без Великороссии, подписание договора с Четверным союзом [39].
Правительственный кризис отражал ширившееся в крае недовольство властью Центральной рады. Не единичные выступления против нее – где во взаимодействии с войсками Владимира Антонова-Овсеенко или большевизированными частями Юго-Западного фронта, а где и собственными местными силами – привели к победе Советов в ряде городов Левобережья и Правобережья.
В середине января очередь дошла до Киева. Обстановка там накалилась после того, как лица, несогласные с политикой Центральной рады и Генерального секретариата, официально были объявлены «врагами народа, врагами Украинской народной республики, контрреволюционерами... будь то черносотенцы, большевики, кадеты или кто иной» [40].
Главная опасность авторам этой формулы виделась в большевизме. Он, по признанию украинских активистов, «распространялся, как эпидемия» [41]. В ночь на 5(18) января по распоряжению Генерального секретариата в разных районах Киева была проведена операция по разоружению отрядов Красной гвардии. На военном заводе «Арсенал» рабочие оказали вооруженное сопротивление правительственным войскам. Против них применили броневики. С предприятия были вывезены находившиеся в процессе производства пушки и другое оружие. Кроме того, были арестованы до 30 большевиков, захвачены редакция и типография газеты «Пролетарская мысль». Но переполнило чашу терпения намерение властей вывезти с «Арсенала» запас угля. Это означало остановку производства и лишение рабочих заработка. «Арсенальцы» восстали в ночь на 16(29) января. К ним присоединились труженики других предприятий и солдаты украинских частей местного гарнизона, в том числе полков, носивших символические имена – Шевченковский, Богдановский и другие. Министры подавшего в отставку правительства, еще исполнявшие обязанности, отклонили требование повстанцев о передаче власти Советам и санкционировали артиллерийский обстрел «Арсенала».
Одновременно неожиданным образом рухнули планы не связанных с этим восстанием украинских левых эсеров по созданию своего правительства. Вечером 16(29) января отряд «вольного казачества» по приказу только что назначенного комендантом города украинского социал-демократа М. Н. Ковенко в здании Центральной рады во время совещания эсеровской фракции, все еще обсуждавшей состав своего кабинета, произвел превентивный арест левых – Михайличенко, Северо-Одоевского, Шумского, только что вернувшегося из Бреста Полозова и еще нескольких депутатов Рады. Члены фракции возмущались, некоторые, в том числе Голубович, в знак протеста против нарушения парламентской неприкосновенности пробовали присоединиться к арестованным.
Любинский, вновь отправившийся в Брест, через несколько дней передал оттуда донос на арестованных и не только – еще и на министра почт и телеграфа эсера Н. Е. Шаповала. «Передаю вам секретно, – сообщил он по прямому проводу, – что в разговоре с Медведевым, довольно наивным человеком, я узнал кое-что компрометирующее Одоевского, Качинского, Шаповала и остальных малоизвестных людей... что Шаповал втянут, не зная, во что его втянули, но во всяком случае примите во внимание» [42]. Но на заседании Рады 17(30) января выступавший от правительства Порш пояснил, что арестованные подозреваются в государственной измене, и привел в доказательство подслушанное немцами приведенное ранее сообщение Сталина о том, что «изнутри Раду взрывают левые эсеры, действующие в контакте с петроградскими коллегами...» [43].
Арестованной группе в вину вменялось также сотрудничество с харьковским украинским центром. Это было неправдой. В те дни член харьковского Народного секретариата левый эсер Е. П. Терлецкий направил в Смольный телеграмму, свидетельствующую о полной неосведомленности в киевских событиях: «Передайте Карелину просьбу сообщить, что ему известно относительно киевской Рады. Между Киевом и Харьковом сообщения телеграфа нет, и мы от Качинского сообщений не имеем. Положение ЦИК [Советов Украины] крайне укрепилось в смысле военном... и в смысле отношения населения. Крестьянский съезд состоится в Харькове 20 января. Просьба к народному комиссару Колегаеву прислать все материалы по земельному вопросу... будьте добры информировать, что сообщает вам Качинский» [44].
Отсутствовала не только техническая связь. Обе группы рознились по методам борьбы за власть. То, к чему стремились киевские украинские левые эсеры – добиться левого поворота украинской политики в рамках Центральной рады, – для харьковцев было пройденным, неудавшимся этапом. Многие из них, в том числе Затонский, потеряли веру в возможность преобразования системы Рады в советскую и ревниво относились к факту поддержки большевистским руководством украинской левоэсеровской оппозиции и тем более к проектам, хотя бы косвенно связанным с преобразованием Рады