Страница:
[9].
Далее в радиограмме говорилось об успехах революционеров в Финляндии, на Дону и в Германии, где 18(31) января был образован Берлинский совет рабочих депутатов: «Ходят слухи, что Карл Либкнехт освобожден и скоро встанет во главе немецкого правительства» [10].
На следующий день пришла еще одна радиограмма за подписью Ленина с обзором событий в стране. Об украинских делах в ней говорилось: «Киевская буржуазная Рада пала и разбежалась. Полностью признана власть Харьковской украинской Советской власти. Троцкий телеграфирует из Брест-Литовска, что немцы затягивают переговоры...» [11].
Опережающая события информация была следствием нарушения внутренних коммуникаций и преждевременных победных реляций с мест. Так, чрезвычайный комиссар Орджоникидзе телеграфировал 19 января (1 февраля) из Харькова в Петроград: «В Киеве восстание рабочих и солдат. Арсенал в руках рабочих. Сегодня советские войска войдут в Киев. Буржуазно-шовинистическая рада пала. Да здравствует власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины» [12]. В 20 часов того же дня в Смольный поступило сообщение народного секретаря труда Скрыпника: «Сейчас только получено кружным путем через Павлоград известие о вступлении наших войск в Киев и еще не проверено. Положение в Киеве вчера было незавершенное. Сегодня сообщали еще. Проверено, что по вступлении наших войск Рады не оказалось. Сбежала или разбежалась... неизвестно. По получении дополнительных сведений сообщим» [13].
21 января (3 февраля) Антонов-Овсеенко передавал Муравьеву по прямому проводу, что «по радио получены сейчас слишком тревожные сведения... будто бы в Киеве восставшие потерпели поражение», в то время как из Бахмача ему сообщили от имени Муравьева, что Киев взят советскими войсками и он уже передал это в... Петроград – «теперь приходится опровергать» [14]. 24 января (6 февраля) Антонов-Овсеенко просил через Харьков и через Ставку немедленно передать в Совнарком, что «сведения, полученные ЦИК У[краины], не совпадают с телеграммой Муравьева... Киевская Рада еще бьется в судорогах» [15].
Между тем в Бресте немцы для проверки сенсационных радиограмм, рассылавшихся от имени Ленина, восстановили связь с Киевом и Петроградом. 22 января (4 февраля) Карахан обратился к Сталину с предложением, чтобы большевики для убедительности, если они действительно в Киеве, оттуда послали бы в Брест радиограмму [16].
Однако проверка осуществилась иным способом: примерно в то же самое время Киев откликнулся на обращение из Бреста голосами нового главы правительства Украинской центральной рады Голубовича и А. Я. Шульгина. Бывший у аппарата Любинский на радостях, прежде чем перейти к докладу по существу, передал на другой конец провода в присущей ему манере: «Один болгарский министр обещал плюнуть в морду Троцкому, коли радиограмма Ленина не подтвердится. Ему, очевидно, придется сегодня вечером сделать это» [17]. Их разговор с делегатами растянулся за полночь с 22 на 23 января (4–5 февраля). Севрюк доложил о состоянии переговоров: о согласии центральных держав признать западную границу Украины, намеченную Грушевским и откорректированную Гофманом, – с Холмщиной, но без большей части Подлесья. Украинцам было предложено отказаться от требования немедленного освобождения оккупированных территорий (на Волыни), чтобы властям Украинской народной республики не пришлось срочно заниматься трудным делом создания там украинской администрации.
Кроме того, немцы связывали очищение территорий с получением до лета 1 млн. тонн украинского хлеба, а главное – с унизительным для Украинской республики условием о включении «хлебного» пункта непосредственно в текст мирного договора. Украинцы рассчитывали оформить его в отдельном торговом соглашении. Чернин со своей стороны решительно отказался от упоминания в договоре Восточной Галиции и Буковины, предложив секретное обязательство австрийского правительства – тоже после получения украинского хлеба – внести в парламент законопроект о выделении этнических восточнославянских земель в самостоятельную провинцию.
Заминка в переговорах произошла из-за сопротивления украинцев австро-германскому требованию обозначить особым пунктом в мирном договоре количество поставляемого Украиной хлеба. Голубович, отвечая делегатам, признал возможным тайный характер соглашения по Галиции, но предложил постараться оформить его без упоминания о миллионе тонн хлеба. Севрюк, в свою очередь, посоветовал правительству начать подготовку общественного мнения: упорно говорить о выгодах будущего «договора как спасения для Украины». При этом все понимали, что сроки его заключения ограничены тем, сколько удастся продержаться киевскому правительству. Севрюк исчислял их ближайшими тремя днями. «Немцы, – говорил он, – нас всячески поддерживают... поскольку мы представляем вас в настоящий момент, то есть сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний дни наиболее выгодны для нас, следует спешить». Голубович успокоил, что Рада уже заранее накануне проголосовала за подписание мира, а правительство приступило к его популяризации в обществе [18].
В последующие дни между киевлянами и дипломатами центральных держав в Бресте продолжались интенсивные переговоры по согласованию оставшихся спорных вопросов украинского договора. На помощь в качестве еще одного посредника 23 января (5 февраля) прибыл депутат австрийского парламента из Буковины, один из лидеров русинов (украинцев) Австро-Венгрии барон Н. Василько.
Украинский вопрос первым обсуждался 23 января (5 февраля) и в Берлине, куда на австро-германские переговоры о союзнической политике отбыли руководители делегаций центральных держав. Австрийский министр заявил там, что мир с Украиной существенно ущемляет интересы Австро-Венгрии: уступка Украине Холмщины, которую Польша считает своей, затруднит будущее австро-польское решение, а поднятый украинцами восточногалицийский вопрос может затронуть и другие коронные земли и иметь для Австрии нежелательные федералистские последствия, тем более что украинская делегация, заезжая по дороге во Львов, уже рассказывала там о своих стараниях в этом направлении. Чернин потребовал эквивалента в виде преимущественного права Австро-Венгрии на получение украинского хлеба, платежей за него товарами, а не деньгами, обеспечения транспорта и гарантий выполнения всего перечисленного [19].
Австрийские условия были приняты германским политическим и военным руководством, спешившими с украинским договором, чтобы покруче расправиться с Россией. «Если Троцкий будет так же несговорчив, как до сих пор, то после заключения мира с Украиной мы должны будем прервать переговоры с Северной Россией», – заметил рейхсканцлер Г. Гертлинг. «Тогда бы мы предприняли военные операции... Мы бы таким образом все же опрокинули Троцкого. Даже обстановка на Западе требует... чтобы мы принудили Троцкого раскрыть свои карты. С военной точки зрения разрыв с ним был бы счастьем», – заранее ликовал генерал-квартирмейстер германского Генерального штаба Э. Людендорф [20].
В большевистских верхах Петрограда тоже оценили наставший в Бресте момент как поворотный. «Разговоры о сепаратном мире ходят уже несколько дней даже в официальных кругах, – написал 25 января (7 февраля) Ж. Садуль в Париж. – Большевики сделали все для того, чтобы мы присоединились к брестским переговорам. Чтобы заставить нас последовать их примеру и... чтобы вызвать в Германии революционные события, они затягивали эти переговоры. Сегодня, похоже, затягивание... оборачивается для русских больше неудобствами, чем выгодами... оно позволило немцам... убедиться в военной слабости России и... стать более требовательными» [21].
Профессионалы в командовании российской армии, осознавая всю меру ее небоеспособности, со своей стороны предупреждали о реальности германского наступления. Начальник штаба Западного фронта Н. В. Соллогуб 15(28) января докладывал в ставку наштаверху и наркому по военным делам о том, что «противник производит интенсивные работы по расчистке окопов... усилению частей передовой линии, усиленным занятиям в тылу... противником ведутся спешные работы по расчистке дороги... до наших покинутых позиций. Постоянные посещения неприятельскими солдатами наших позиций, особенно артиллерии, разрушение ими наших укреплений первой линии являются организованной работой. Противник принимает меры для обеспечения возможности быстрого наступления в случае разрыва мирных переговоров. На фронте нет вооруженной силы, способной оказать какое-либо сопротивление противнику. Вся артиллерия... и массы технического имущества неизбежно попадут... в руки противника. Короткий удар немцы могут нанести, не выжидая весны, и этот удар... приведет к захвату всей артиллерии».
В заключение Соллогуб настаивал на срочном вывозе в тыл артиллерии и другого технического имущества, иначе «будущая армия, какова бы она ни была по названию, может остаться без артиллерии, снарядов, лошадей и инженерного имущества» [22]. На ту же необходимость «спасения многомиллиардного военного имущества... на фронте» в случае срыва «хрупкого дела мира» военный эксперт советской делегации обращал внимание в записке от 12(25) января [23].
Троцкий, в душе предпочитавший германское наступление тяжелому миру, тоже через некоторое время, а именно 24 января (6 февраля), поручил военному консультанту генералу А. А. Самойло через штаб Западного фронта передать наштаверху, «что совокупность слагающейся здесь обстановки указывает на полную возможность даже в ближайшие дни решения германского главного командования прервать переговоры и возобновить военные действия. Нарком Троцкий высказывается за необходимость провести самым ускоренным образом меры по вывозу в тыл и обеспечению материальной части наших армий» [24]. Это означало, что вследствие своих дипломатических неудач нарком по иностранным делам стал готовиться к недипломатической развязке.
Когда Чернин, считавший предпочтительным перед замирением с одной Украиной общий мир на востоке, попытался в неофициальном разговоре с Троцким 25 января (7 февраля) выяснить, какие условия были бы для него приемлемы, глава советского внешнеполитического ведомства показал, что насущные интересы страны, вытекавшие из ее ослабленного положения, он готов подчинить своему желанию управлять мировыми событиями. Не вдаваясь в существо разногласий, он с непримиримостью заявил (в передаче собеседника), что «не столь наивен... он отлично знает, что нет лучшей аргументации, нежели сила, и что центральные державы вполне способны отнять у России ее губернии... что дело идет не о свободном самоопределении народов в оккупированных областях, а о грубой силе, и он... Троцкий, вынужден преклониться перед грубой силой... он никогда не откажется от своих принципов... и объявит всей Европе, что дело идет о грубой аннексии» [25].
Предрешив таким образом неподписание договора на всем фронте от Балтики до Черного моря, Троцкий все еще надеялся, что ему удастся помешать украинскому договору как обходному маневру центральных держав. Он повторил Чернину, что не даст согласия на договор государств Четверного союза с Украиной, которая, по его словам, уже в руках большевистских войск и является частью России. В подтверждение этого он в тот же день, 25 января (7 февраля), официально представил текст очередной радиограммы за подписью Ленина, датированной 22 января (4 февраля). На следующий день, 23 января (5 февраля), она была направлена также во все украинские города и губернии, фронтовые и тыловые части.
В радиограмме информация о реальных событиях переплеталась с вольными или невольными вымыслами и неточностями. В ней говорилось, будто советские войска под руководством заместителя Шахрая Коцюбинского вступили в Киев 16(29) января и вместе с киевским гарнизоном низложили киевскую Раду. «Всеми покинутый генеральный секретариат... во главе с Винниченко скрылся. Одоевский, пытавшийся сформировать компромиссный Генеральный секретариат, арестован». Далее речь шла о провозглашении власти харьковского ЦИК Советов Украины, о якобы состоявшемся 21 января (3 февраля) переезде Народного секретариата в Киев и так далее [26]. Немцы и австрийцы хотя и знали, что дни киевской Рады сочтены, но против данного сообщения возразили, что делегация Украинской центральной рады предъявила им телеграммы Голубовича из Киева, датированные 23 января (5 февраля) [27].
В действительности Киев – исторический город с почти полумиллионным населением – оказался перед угрозой штурма. Чтобы не допустить его, городская дума при посредстве местных большевиков направила к командованию советских частей делегатов. «Дума делает попытку войти в переговоры и перемириться, – сообщал Муравьев из Дарницы, – наотрез отказал, пока войска Рады не положат оружия, пока не будут выданы известные лица, пока Рада не распустит себя и не признает советской власти» [28]. Но украинские лидеры, растеряв популярность у собственного народа, рассчитывали обрести опору в договоре с Четверным союзом. А для этого следовало как можно дольше продержаться в столице, не в последнюю очередь для того, чтобы продлить состояние легитимности своей делегации в Бресте. Таким образом штурм Киева стал неизбежным.
В те дни события совершались с лихорадочной поспешностью. Советские войска под Киевом и адепты отдельного украинского мира с Германией и Австро-Венгрией заочно соревновались между собой в скорости действий. Любинский и австрийский представитель посланник Визнер согласовали последние детали и 25 января (7 февраля) подписали секретный протокол, определивший объем подлежавшего вывозу украинского продовольствия. При этом союзная дипломатия поставила выполнение поставок главным условием ратификации всего мирного договора. Любинский принял это условие, но попросил у контрпартнеров разрешения «по парламентским причинам» не ставить под ним свою подпись как украинского делегата [29].
А Муравьев в тот день, 25 января (7 февраля), в 8 час. 10 мин. вечера передавал из Дарницы по всем правительственным и командным адресам: «Уличные бои продолжаются с большим ожесточением. В войсках Рады много работает иностранных офицеров бельгийцев, французов, румын и других... целые польские дружины присоединились к офицерству... даже монахи и те дерутся в войсках. В Лавре и других церквях найдено много оружия. Город горит. Наша артиллерия беспощадно громит город день и ночь. Враги почти совсем задавлены кольцом...» [30]. По социальным мотивам обстреливались прежде всего аристократические районы города и кварталы богачей. От обстрела сгорел шестиэтажный, в украинском стиле, элитный, говоря современным языком, дом М. С. Грушевского, построенный в 1910 году. В огне погибли библиотека редких книг, архив историка и коллекции украинской старины [31]. Киевляне, современники и свидетели событий, заметили, что еще одним объектом прицельного огня стал большой дом на Бибиковском бульваре киевского богача Богрова, отца убийцы П. А. Столыпина.
В течение этого дня в руках советских войск оказалась большая часть Киева за исключением Печерского района.
Лишь 26 января (8 февраля) так до конца и не укомплектованный кабинет министров Голубовича и часть членов Малой рады (16 человек) по Брест-Литовскому шоссе двинулись в направлении Житомира. С ними столицу оставили войска Центральной рады численностью до 2 тыс. человек [32]. В Бресте этого еще не знали. В тот день Шахрай безуспешно пытался связаться с представителями харьковского правительства Артемом и Затонским и в конце концов запросил Сталина: «Где же, наконец, украинский ЦИК – в Киеве или Харькове и как обстоят дела на Украине?» [33]
А Чернин 26 января (8 февраля) записал в дневнике: «Сегодня должен быть заключен мир с Украиной... Но действительно ли Рада до сих пор продержалась в Киеве? Василько показывает мне телеграмму, полученную украинской делегацией из Киева и датированную 6-м числом, а на мое предложение командировать туда австрийского офицера генерального штаба, для получения точных сведений, Троцкий ответил отказом» [34].
На самом деле вопрос о поездке выглядел иначе. Предложение о командировании австрийского офицера, по-видимому, имело место не в день сделанной Черниным записи, а раньше. Троцкий же, получив такое предложение, если и допустить, что сразу отказался, то затем передумал. Имеется телеграфная лента разговора по прямому проводу, из которой следует, что военный консультант В. В. Липский из Бреста в ночь на 26 января (8 февраля) по поручению главы советской делегации передал генерал-квартирмейстеру Ставки А. С. Гришинскому: «С целью убедить Австро-Венгрию, что правительство киевской Рады должно отпасть, нарком предложил командировать представителя Австро-Венгрии на Украину, во исполнение чего нарком Троцкий просит 1. Срочно сообщить желательный маршрут поездки на Киев, имея в виду переход нейтральной зоны. 2. Командировать к выверенному месту 28 января лицо Генерального штаба, могущее сопровождать указанного представителя Австро-Венгрии. До выбранного вами места представителя Австро-Венгрии будет сопровождать генерального штаба Самойло или Грюнберг. И просим на это экстренный ответ» [35]. В тот же день в Брест были переданы данные о разработанном командованием Западного фронта безопасном маршруте: Минск – Орша – Смоленск – Брянск – Ворожба – Конотоп – Бахмач – Киев и назначении сопровождающим офицера Генерального штаба Корка [36].
Троцкий, как за соломинку ухватившись за предложение, чтобы представитель противной стороны выяснил ситуацию на месте, пытался таким способом отсрочить подписание украинского договора, а может быть, и вовсе сорвать, ибо пока посланец Чернина добрался бы до Киева, власть там наверняка переменилась бы. О том, что нарком имел в виду именно такой план, свидетельствует переданная Липским 27 января (9 февраля) записка наштаверху в отмену предыдущих распоряжений. «Противная сторона, – говорилось в ней, – отказалась дать обязательство в неподписании мира с представителями киевской Рады до получения точных сведений от командируемого на Украину представителя Австро-Венгрии, ввиду чего нами признано сопровождение представителя Австро-Венгрии лицом русского Генштаба нежелательным, а поездка утерявшей значение. Однако австрийского Генерального штаба подполковник Покорный в сопровождении здешней украинской, от киевской Рады, делегации едет через Тарнополь на Украину. Сегодня распространился слух, что мир с Украиной подписан. Ввиду изложенной сложившейся обстановки нарком Троцкий просит сообщить на Украину и на все фронты, что поездка подполковника Покорного никакого к нам отношения не имеет и что всякая ответственность за личную безопасность подполковника Покорного и сопровождающего его украинца с нас снимается» [37].
26 января (8 февраля) австрийцы предупредили главу советской делегации, что договор с украинцами готов к подписанию, и Троцкий, по их наблюдению, был очень подавлен услышанным [38]. На исходе дня он сообщил Ленину (на листке с рукописным текстом депеши помета о передаче ее в Псков, то есть связь по прямому проводу Брест – Петроград вновь отсутствовала): «Договор с Радой готов. Подписания его можно ожидать с часу на час. Только точные и проверенные данные, что Киев в руках советской власти, могли бы помешать этому. Дайте знать на Украину, что подписание договора обеспечит центральным державам возможность постоянного вмешательства в судьбы Украины. Только немедленное и окончательное уничтожение Рады может сорвать заговор против украинского народа» [39]. (Очевидно, сообщение было сделано кружным путем, так как 31 января (13 февраля) Муравьев в записке Ленину передавал: «Только сейчас налаживается телеграфное сообщение. Прямого провода в Петроград нет и я передаю записку через Харьков» [40].)
Муравьев того же числа в 10 часов вечера официально сообщил о ликвидации последних очагов сопротивления и овладении всеми правительственными зданиями в Киеве. В одиннадцатом часу Народный секретариат Украинской рабоче-крестьянской республики направил радиограмму об этом и о своем переезде в Киев советскому правительству в Петроград, а также в Брест, революционным организациям в Гельсингфорс, Берлин, Вену, Будапешт и «всем, всем, всем»: «Киев освобожден. Героическая борьба украинских советских войск закончилась полной победой. Члены так называемой Центральной рады скрываются. Народный секретариат Украинской республики переезжает из Харькова в Киев. Все правительственные учреждения приступают к деятельности... Отныне освободившаяся Украина твердо вступает в круг федеративных советских республик» [41].
В радиограмме говорилось также о радости трудового населения Украины в связи с падением правительства Украинской центральной рады. И это было правдой, а не пропагандой... П. А. Христюк, министр внутренних дел в кабинете Голубовича, уходил из города вечером в день вступления советских войск через рабочий район Шулявка и «имел возможность видеть, как радовался приходу большевиков весь „шулявский свет“. Рабочие и извозчики, вооруженные, запруживали улицы... расставляли стражу, ловили „украинцев“». Министру «стоило большого труда пройти через это народное море» [42].
Однако радиограмма, как видно, не дошла к адресатам. А на телеграмме с текстом этого сообщения, пришедшей, в частности, в Петроград, помечено, что она поступила с опозданием [43]. Но в Бресте счет времени шел почти на минуты. Оттуда запрашивали: «Троцкий ждет сведений о киевской Раде. Сообщите скорее». Сталин ответил запиской по прямому проводу, что «Рада киевская пала, власть в руках Советов», и передал сообщение из Харькова: «Сейчас получили известие, что Киев окончательно взят нашими войсками. Эта телеграмма от Муравьева и подтвердительной телеграммы от Коцюбинского (на телеграфной ленте ошибочно – Кочубинского) и других находящихся в Киеве народных секретарей нами пока не получено». Далее за подписью Скрыпника в записке излагался ход событий в Киеве с начала восстания [44].
Кроме того, в ночь с 26 на 27 января (8–9 февраля) Сталин еще в одной записке по прямому проводу поручил Карахану, как видно, для верности, 27 января (9 февраля) запросить в Киеве главнокомандующего Муравьева, а в Харькове – Народный секретариат Украинской республики, а также от имени Совета народных комиссаров сообщил: «Официально до восьмого февраля весь Киев за исключением Печерского района находился в руках Совета. Остатки отрядов киевской Рады оборонялись в Печерском районе, вчера, восьмого февраля в десять часов ночи получили из Киева от главнокомандующего Муравьева официальное сообщение о взятии Печерского района, бегстве остатков Рады, завладении всеми правительственными учреждениями... Это было вчера, в двадцать часов 8 февраля от Рады не осталось ничего, кроме печального воспоминания. Это сообщение передано в П[етроградское] Т[елеграфное] А[гентство] и разослано по радио. Как видите, делегация киевской Рады в Бресте представляет пустое место...» [45].
Около двух часов ночи 27 января (9 февраля) Сталин запросил Троцкого и Карахана, получена ли вся эта информация, и передал новую: «Только что сообщили из Харькова и из Киева, что Народным секретариатом ЦИК (на телеграфной ленте ошибочно – цека) Украинской республики послано официальное сообщение в одиннадцатом часу ночи, то есть четыре часа назад, сообщение всем, всем, Берлину, Бресту, Финляндскому правительству и прочим об окончательном изгнании из Киева бывшей Рады и об окончательном переселении ЦИК в Киев».
От себя Сталин с возмущением добавил, полагая, что отсутствие в Бресте своевременной информации вызвано манипуляциями немцев со связью: «Если немцы затевают новую эмсскую депешу, затевая договор с мертвецами, то пусть знают, что они сделаются посмешищами всего мира... Своими хитросплетениями с проводами немцы могут скрыть истину, скажем, на один день, заключая фиктивный договор с мертвецами, но неужели не понятно, что шила в мешке не утаишь». Записка завершалась поручением связистам: «Передайте ленту немедленно и сообщите ответ также немедленно»
Далее в радиограмме говорилось об успехах революционеров в Финляндии, на Дону и в Германии, где 18(31) января был образован Берлинский совет рабочих депутатов: «Ходят слухи, что Карл Либкнехт освобожден и скоро встанет во главе немецкого правительства» [10].
На следующий день пришла еще одна радиограмма за подписью Ленина с обзором событий в стране. Об украинских делах в ней говорилось: «Киевская буржуазная Рада пала и разбежалась. Полностью признана власть Харьковской украинской Советской власти. Троцкий телеграфирует из Брест-Литовска, что немцы затягивают переговоры...» [11].
Опережающая события информация была следствием нарушения внутренних коммуникаций и преждевременных победных реляций с мест. Так, чрезвычайный комиссар Орджоникидзе телеграфировал 19 января (1 февраля) из Харькова в Петроград: «В Киеве восстание рабочих и солдат. Арсенал в руках рабочих. Сегодня советские войска войдут в Киев. Буржуазно-шовинистическая рада пала. Да здравствует власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины» [12]. В 20 часов того же дня в Смольный поступило сообщение народного секретаря труда Скрыпника: «Сейчас только получено кружным путем через Павлоград известие о вступлении наших войск в Киев и еще не проверено. Положение в Киеве вчера было незавершенное. Сегодня сообщали еще. Проверено, что по вступлении наших войск Рады не оказалось. Сбежала или разбежалась... неизвестно. По получении дополнительных сведений сообщим» [13].
21 января (3 февраля) Антонов-Овсеенко передавал Муравьеву по прямому проводу, что «по радио получены сейчас слишком тревожные сведения... будто бы в Киеве восставшие потерпели поражение», в то время как из Бахмача ему сообщили от имени Муравьева, что Киев взят советскими войсками и он уже передал это в... Петроград – «теперь приходится опровергать» [14]. 24 января (6 февраля) Антонов-Овсеенко просил через Харьков и через Ставку немедленно передать в Совнарком, что «сведения, полученные ЦИК У[краины], не совпадают с телеграммой Муравьева... Киевская Рада еще бьется в судорогах» [15].
Между тем в Бресте немцы для проверки сенсационных радиограмм, рассылавшихся от имени Ленина, восстановили связь с Киевом и Петроградом. 22 января (4 февраля) Карахан обратился к Сталину с предложением, чтобы большевики для убедительности, если они действительно в Киеве, оттуда послали бы в Брест радиограмму [16].
Однако проверка осуществилась иным способом: примерно в то же самое время Киев откликнулся на обращение из Бреста голосами нового главы правительства Украинской центральной рады Голубовича и А. Я. Шульгина. Бывший у аппарата Любинский на радостях, прежде чем перейти к докладу по существу, передал на другой конец провода в присущей ему манере: «Один болгарский министр обещал плюнуть в морду Троцкому, коли радиограмма Ленина не подтвердится. Ему, очевидно, придется сегодня вечером сделать это» [17]. Их разговор с делегатами растянулся за полночь с 22 на 23 января (4–5 февраля). Севрюк доложил о состоянии переговоров: о согласии центральных держав признать западную границу Украины, намеченную Грушевским и откорректированную Гофманом, – с Холмщиной, но без большей части Подлесья. Украинцам было предложено отказаться от требования немедленного освобождения оккупированных территорий (на Волыни), чтобы властям Украинской народной республики не пришлось срочно заниматься трудным делом создания там украинской администрации.
Кроме того, немцы связывали очищение территорий с получением до лета 1 млн. тонн украинского хлеба, а главное – с унизительным для Украинской республики условием о включении «хлебного» пункта непосредственно в текст мирного договора. Украинцы рассчитывали оформить его в отдельном торговом соглашении. Чернин со своей стороны решительно отказался от упоминания в договоре Восточной Галиции и Буковины, предложив секретное обязательство австрийского правительства – тоже после получения украинского хлеба – внести в парламент законопроект о выделении этнических восточнославянских земель в самостоятельную провинцию.
Заминка в переговорах произошла из-за сопротивления украинцев австро-германскому требованию обозначить особым пунктом в мирном договоре количество поставляемого Украиной хлеба. Голубович, отвечая делегатам, признал возможным тайный характер соглашения по Галиции, но предложил постараться оформить его без упоминания о миллионе тонн хлеба. Севрюк, в свою очередь, посоветовал правительству начать подготовку общественного мнения: упорно говорить о выгодах будущего «договора как спасения для Украины». При этом все понимали, что сроки его заключения ограничены тем, сколько удастся продержаться киевскому правительству. Севрюк исчислял их ближайшими тремя днями. «Немцы, – говорил он, – нас всячески поддерживают... поскольку мы представляем вас в настоящий момент, то есть сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний дни наиболее выгодны для нас, следует спешить». Голубович успокоил, что Рада уже заранее накануне проголосовала за подписание мира, а правительство приступило к его популяризации в обществе [18].
В последующие дни между киевлянами и дипломатами центральных держав в Бресте продолжались интенсивные переговоры по согласованию оставшихся спорных вопросов украинского договора. На помощь в качестве еще одного посредника 23 января (5 февраля) прибыл депутат австрийского парламента из Буковины, один из лидеров русинов (украинцев) Австро-Венгрии барон Н. Василько.
Украинский вопрос первым обсуждался 23 января (5 февраля) и в Берлине, куда на австро-германские переговоры о союзнической политике отбыли руководители делегаций центральных держав. Австрийский министр заявил там, что мир с Украиной существенно ущемляет интересы Австро-Венгрии: уступка Украине Холмщины, которую Польша считает своей, затруднит будущее австро-польское решение, а поднятый украинцами восточногалицийский вопрос может затронуть и другие коронные земли и иметь для Австрии нежелательные федералистские последствия, тем более что украинская делегация, заезжая по дороге во Львов, уже рассказывала там о своих стараниях в этом направлении. Чернин потребовал эквивалента в виде преимущественного права Австро-Венгрии на получение украинского хлеба, платежей за него товарами, а не деньгами, обеспечения транспорта и гарантий выполнения всего перечисленного [19].
Австрийские условия были приняты германским политическим и военным руководством, спешившими с украинским договором, чтобы покруче расправиться с Россией. «Если Троцкий будет так же несговорчив, как до сих пор, то после заключения мира с Украиной мы должны будем прервать переговоры с Северной Россией», – заметил рейхсканцлер Г. Гертлинг. «Тогда бы мы предприняли военные операции... Мы бы таким образом все же опрокинули Троцкого. Даже обстановка на Западе требует... чтобы мы принудили Троцкого раскрыть свои карты. С военной точки зрения разрыв с ним был бы счастьем», – заранее ликовал генерал-квартирмейстер германского Генерального штаба Э. Людендорф [20].
В большевистских верхах Петрограда тоже оценили наставший в Бресте момент как поворотный. «Разговоры о сепаратном мире ходят уже несколько дней даже в официальных кругах, – написал 25 января (7 февраля) Ж. Садуль в Париж. – Большевики сделали все для того, чтобы мы присоединились к брестским переговорам. Чтобы заставить нас последовать их примеру и... чтобы вызвать в Германии революционные события, они затягивали эти переговоры. Сегодня, похоже, затягивание... оборачивается для русских больше неудобствами, чем выгодами... оно позволило немцам... убедиться в военной слабости России и... стать более требовательными» [21].
Профессионалы в командовании российской армии, осознавая всю меру ее небоеспособности, со своей стороны предупреждали о реальности германского наступления. Начальник штаба Западного фронта Н. В. Соллогуб 15(28) января докладывал в ставку наштаверху и наркому по военным делам о том, что «противник производит интенсивные работы по расчистке окопов... усилению частей передовой линии, усиленным занятиям в тылу... противником ведутся спешные работы по расчистке дороги... до наших покинутых позиций. Постоянные посещения неприятельскими солдатами наших позиций, особенно артиллерии, разрушение ими наших укреплений первой линии являются организованной работой. Противник принимает меры для обеспечения возможности быстрого наступления в случае разрыва мирных переговоров. На фронте нет вооруженной силы, способной оказать какое-либо сопротивление противнику. Вся артиллерия... и массы технического имущества неизбежно попадут... в руки противника. Короткий удар немцы могут нанести, не выжидая весны, и этот удар... приведет к захвату всей артиллерии».
В заключение Соллогуб настаивал на срочном вывозе в тыл артиллерии и другого технического имущества, иначе «будущая армия, какова бы она ни была по названию, может остаться без артиллерии, снарядов, лошадей и инженерного имущества» [22]. На ту же необходимость «спасения многомиллиардного военного имущества... на фронте» в случае срыва «хрупкого дела мира» военный эксперт советской делегации обращал внимание в записке от 12(25) января [23].
Троцкий, в душе предпочитавший германское наступление тяжелому миру, тоже через некоторое время, а именно 24 января (6 февраля), поручил военному консультанту генералу А. А. Самойло через штаб Западного фронта передать наштаверху, «что совокупность слагающейся здесь обстановки указывает на полную возможность даже в ближайшие дни решения германского главного командования прервать переговоры и возобновить военные действия. Нарком Троцкий высказывается за необходимость провести самым ускоренным образом меры по вывозу в тыл и обеспечению материальной части наших армий» [24]. Это означало, что вследствие своих дипломатических неудач нарком по иностранным делам стал готовиться к недипломатической развязке.
Когда Чернин, считавший предпочтительным перед замирением с одной Украиной общий мир на востоке, попытался в неофициальном разговоре с Троцким 25 января (7 февраля) выяснить, какие условия были бы для него приемлемы, глава советского внешнеполитического ведомства показал, что насущные интересы страны, вытекавшие из ее ослабленного положения, он готов подчинить своему желанию управлять мировыми событиями. Не вдаваясь в существо разногласий, он с непримиримостью заявил (в передаче собеседника), что «не столь наивен... он отлично знает, что нет лучшей аргументации, нежели сила, и что центральные державы вполне способны отнять у России ее губернии... что дело идет не о свободном самоопределении народов в оккупированных областях, а о грубой силе, и он... Троцкий, вынужден преклониться перед грубой силой... он никогда не откажется от своих принципов... и объявит всей Европе, что дело идет о грубой аннексии» [25].
Предрешив таким образом неподписание договора на всем фронте от Балтики до Черного моря, Троцкий все еще надеялся, что ему удастся помешать украинскому договору как обходному маневру центральных держав. Он повторил Чернину, что не даст согласия на договор государств Четверного союза с Украиной, которая, по его словам, уже в руках большевистских войск и является частью России. В подтверждение этого он в тот же день, 25 января (7 февраля), официально представил текст очередной радиограммы за подписью Ленина, датированной 22 января (4 февраля). На следующий день, 23 января (5 февраля), она была направлена также во все украинские города и губернии, фронтовые и тыловые части.
В радиограмме информация о реальных событиях переплеталась с вольными или невольными вымыслами и неточностями. В ней говорилось, будто советские войска под руководством заместителя Шахрая Коцюбинского вступили в Киев 16(29) января и вместе с киевским гарнизоном низложили киевскую Раду. «Всеми покинутый генеральный секретариат... во главе с Винниченко скрылся. Одоевский, пытавшийся сформировать компромиссный Генеральный секретариат, арестован». Далее речь шла о провозглашении власти харьковского ЦИК Советов Украины, о якобы состоявшемся 21 января (3 февраля) переезде Народного секретариата в Киев и так далее [26]. Немцы и австрийцы хотя и знали, что дни киевской Рады сочтены, но против данного сообщения возразили, что делегация Украинской центральной рады предъявила им телеграммы Голубовича из Киева, датированные 23 января (5 февраля) [27].
В действительности Киев – исторический город с почти полумиллионным населением – оказался перед угрозой штурма. Чтобы не допустить его, городская дума при посредстве местных большевиков направила к командованию советских частей делегатов. «Дума делает попытку войти в переговоры и перемириться, – сообщал Муравьев из Дарницы, – наотрез отказал, пока войска Рады не положат оружия, пока не будут выданы известные лица, пока Рада не распустит себя и не признает советской власти» [28]. Но украинские лидеры, растеряв популярность у собственного народа, рассчитывали обрести опору в договоре с Четверным союзом. А для этого следовало как можно дольше продержаться в столице, не в последнюю очередь для того, чтобы продлить состояние легитимности своей делегации в Бресте. Таким образом штурм Киева стал неизбежным.
В те дни события совершались с лихорадочной поспешностью. Советские войска под Киевом и адепты отдельного украинского мира с Германией и Австро-Венгрией заочно соревновались между собой в скорости действий. Любинский и австрийский представитель посланник Визнер согласовали последние детали и 25 января (7 февраля) подписали секретный протокол, определивший объем подлежавшего вывозу украинского продовольствия. При этом союзная дипломатия поставила выполнение поставок главным условием ратификации всего мирного договора. Любинский принял это условие, но попросил у контрпартнеров разрешения «по парламентским причинам» не ставить под ним свою подпись как украинского делегата [29].
А Муравьев в тот день, 25 января (7 февраля), в 8 час. 10 мин. вечера передавал из Дарницы по всем правительственным и командным адресам: «Уличные бои продолжаются с большим ожесточением. В войсках Рады много работает иностранных офицеров бельгийцев, французов, румын и других... целые польские дружины присоединились к офицерству... даже монахи и те дерутся в войсках. В Лавре и других церквях найдено много оружия. Город горит. Наша артиллерия беспощадно громит город день и ночь. Враги почти совсем задавлены кольцом...» [30]. По социальным мотивам обстреливались прежде всего аристократические районы города и кварталы богачей. От обстрела сгорел шестиэтажный, в украинском стиле, элитный, говоря современным языком, дом М. С. Грушевского, построенный в 1910 году. В огне погибли библиотека редких книг, архив историка и коллекции украинской старины [31]. Киевляне, современники и свидетели событий, заметили, что еще одним объектом прицельного огня стал большой дом на Бибиковском бульваре киевского богача Богрова, отца убийцы П. А. Столыпина.
В течение этого дня в руках советских войск оказалась большая часть Киева за исключением Печерского района.
Лишь 26 января (8 февраля) так до конца и не укомплектованный кабинет министров Голубовича и часть членов Малой рады (16 человек) по Брест-Литовскому шоссе двинулись в направлении Житомира. С ними столицу оставили войска Центральной рады численностью до 2 тыс. человек [32]. В Бресте этого еще не знали. В тот день Шахрай безуспешно пытался связаться с представителями харьковского правительства Артемом и Затонским и в конце концов запросил Сталина: «Где же, наконец, украинский ЦИК – в Киеве или Харькове и как обстоят дела на Украине?» [33]
А Чернин 26 января (8 февраля) записал в дневнике: «Сегодня должен быть заключен мир с Украиной... Но действительно ли Рада до сих пор продержалась в Киеве? Василько показывает мне телеграмму, полученную украинской делегацией из Киева и датированную 6-м числом, а на мое предложение командировать туда австрийского офицера генерального штаба, для получения точных сведений, Троцкий ответил отказом» [34].
На самом деле вопрос о поездке выглядел иначе. Предложение о командировании австрийского офицера, по-видимому, имело место не в день сделанной Черниным записи, а раньше. Троцкий же, получив такое предложение, если и допустить, что сразу отказался, то затем передумал. Имеется телеграфная лента разговора по прямому проводу, из которой следует, что военный консультант В. В. Липский из Бреста в ночь на 26 января (8 февраля) по поручению главы советской делегации передал генерал-квартирмейстеру Ставки А. С. Гришинскому: «С целью убедить Австро-Венгрию, что правительство киевской Рады должно отпасть, нарком предложил командировать представителя Австро-Венгрии на Украину, во исполнение чего нарком Троцкий просит 1. Срочно сообщить желательный маршрут поездки на Киев, имея в виду переход нейтральной зоны. 2. Командировать к выверенному месту 28 января лицо Генерального штаба, могущее сопровождать указанного представителя Австро-Венгрии. До выбранного вами места представителя Австро-Венгрии будет сопровождать генерального штаба Самойло или Грюнберг. И просим на это экстренный ответ» [35]. В тот же день в Брест были переданы данные о разработанном командованием Западного фронта безопасном маршруте: Минск – Орша – Смоленск – Брянск – Ворожба – Конотоп – Бахмач – Киев и назначении сопровождающим офицера Генерального штаба Корка [36].
Троцкий, как за соломинку ухватившись за предложение, чтобы представитель противной стороны выяснил ситуацию на месте, пытался таким способом отсрочить подписание украинского договора, а может быть, и вовсе сорвать, ибо пока посланец Чернина добрался бы до Киева, власть там наверняка переменилась бы. О том, что нарком имел в виду именно такой план, свидетельствует переданная Липским 27 января (9 февраля) записка наштаверху в отмену предыдущих распоряжений. «Противная сторона, – говорилось в ней, – отказалась дать обязательство в неподписании мира с представителями киевской Рады до получения точных сведений от командируемого на Украину представителя Австро-Венгрии, ввиду чего нами признано сопровождение представителя Австро-Венгрии лицом русского Генштаба нежелательным, а поездка утерявшей значение. Однако австрийского Генерального штаба подполковник Покорный в сопровождении здешней украинской, от киевской Рады, делегации едет через Тарнополь на Украину. Сегодня распространился слух, что мир с Украиной подписан. Ввиду изложенной сложившейся обстановки нарком Троцкий просит сообщить на Украину и на все фронты, что поездка подполковника Покорного никакого к нам отношения не имеет и что всякая ответственность за личную безопасность подполковника Покорного и сопровождающего его украинца с нас снимается» [37].
26 января (8 февраля) австрийцы предупредили главу советской делегации, что договор с украинцами готов к подписанию, и Троцкий, по их наблюдению, был очень подавлен услышанным [38]. На исходе дня он сообщил Ленину (на листке с рукописным текстом депеши помета о передаче ее в Псков, то есть связь по прямому проводу Брест – Петроград вновь отсутствовала): «Договор с Радой готов. Подписания его можно ожидать с часу на час. Только точные и проверенные данные, что Киев в руках советской власти, могли бы помешать этому. Дайте знать на Украину, что подписание договора обеспечит центральным державам возможность постоянного вмешательства в судьбы Украины. Только немедленное и окончательное уничтожение Рады может сорвать заговор против украинского народа» [39]. (Очевидно, сообщение было сделано кружным путем, так как 31 января (13 февраля) Муравьев в записке Ленину передавал: «Только сейчас налаживается телеграфное сообщение. Прямого провода в Петроград нет и я передаю записку через Харьков» [40].)
Муравьев того же числа в 10 часов вечера официально сообщил о ликвидации последних очагов сопротивления и овладении всеми правительственными зданиями в Киеве. В одиннадцатом часу Народный секретариат Украинской рабоче-крестьянской республики направил радиограмму об этом и о своем переезде в Киев советскому правительству в Петроград, а также в Брест, революционным организациям в Гельсингфорс, Берлин, Вену, Будапешт и «всем, всем, всем»: «Киев освобожден. Героическая борьба украинских советских войск закончилась полной победой. Члены так называемой Центральной рады скрываются. Народный секретариат Украинской республики переезжает из Харькова в Киев. Все правительственные учреждения приступают к деятельности... Отныне освободившаяся Украина твердо вступает в круг федеративных советских республик» [41].
В радиограмме говорилось также о радости трудового населения Украины в связи с падением правительства Украинской центральной рады. И это было правдой, а не пропагандой... П. А. Христюк, министр внутренних дел в кабинете Голубовича, уходил из города вечером в день вступления советских войск через рабочий район Шулявка и «имел возможность видеть, как радовался приходу большевиков весь „шулявский свет“. Рабочие и извозчики, вооруженные, запруживали улицы... расставляли стражу, ловили „украинцев“». Министру «стоило большого труда пройти через это народное море» [42].
Однако радиограмма, как видно, не дошла к адресатам. А на телеграмме с текстом этого сообщения, пришедшей, в частности, в Петроград, помечено, что она поступила с опозданием [43]. Но в Бресте счет времени шел почти на минуты. Оттуда запрашивали: «Троцкий ждет сведений о киевской Раде. Сообщите скорее». Сталин ответил запиской по прямому проводу, что «Рада киевская пала, власть в руках Советов», и передал сообщение из Харькова: «Сейчас получили известие, что Киев окончательно взят нашими войсками. Эта телеграмма от Муравьева и подтвердительной телеграммы от Коцюбинского (на телеграфной ленте ошибочно – Кочубинского) и других находящихся в Киеве народных секретарей нами пока не получено». Далее за подписью Скрыпника в записке излагался ход событий в Киеве с начала восстания [44].
Кроме того, в ночь с 26 на 27 января (8–9 февраля) Сталин еще в одной записке по прямому проводу поручил Карахану, как видно, для верности, 27 января (9 февраля) запросить в Киеве главнокомандующего Муравьева, а в Харькове – Народный секретариат Украинской республики, а также от имени Совета народных комиссаров сообщил: «Официально до восьмого февраля весь Киев за исключением Печерского района находился в руках Совета. Остатки отрядов киевской Рады оборонялись в Печерском районе, вчера, восьмого февраля в десять часов ночи получили из Киева от главнокомандующего Муравьева официальное сообщение о взятии Печерского района, бегстве остатков Рады, завладении всеми правительственными учреждениями... Это было вчера, в двадцать часов 8 февраля от Рады не осталось ничего, кроме печального воспоминания. Это сообщение передано в П[етроградское] Т[елеграфное] А[гентство] и разослано по радио. Как видите, делегация киевской Рады в Бресте представляет пустое место...» [45].
Около двух часов ночи 27 января (9 февраля) Сталин запросил Троцкого и Карахана, получена ли вся эта информация, и передал новую: «Только что сообщили из Харькова и из Киева, что Народным секретариатом ЦИК (на телеграфной ленте ошибочно – цека) Украинской республики послано официальное сообщение в одиннадцатом часу ночи, то есть четыре часа назад, сообщение всем, всем, Берлину, Бресту, Финляндскому правительству и прочим об окончательном изгнании из Киева бывшей Рады и об окончательном переселении ЦИК в Киев».
От себя Сталин с возмущением добавил, полагая, что отсутствие в Бресте своевременной информации вызвано манипуляциями немцев со связью: «Если немцы затевают новую эмсскую депешу, затевая договор с мертвецами, то пусть знают, что они сделаются посмешищами всего мира... Своими хитросплетениями с проводами немцы могут скрыть истину, скажем, на один день, заключая фиктивный договор с мертвецами, но неужели не понятно, что шила в мешке не утаишь». Записка завершалась поручением связистам: «Передайте ленту немедленно и сообщите ответ также немедленно»