Милевская Людмила. Почем фунт лиха

   — И очень напрасно. Она всегда настраивала тебя против меня, — с жаром принялся убеждать меня Павел. — А меня против тебя. Она всегда ждала подходящего момента, чтобы нас разлучить. Она только об этом и мечтает. Неужели ты не видишь, как сильно она завидует тебе? Да она просто ненавидит тебя. Не знаю, что придумала она на этот раз, но знаю — все для того, чтобы нас поссорить. Я не поверила.
   — Мы и так были в ссоре, — сказала я. — Зачем Нелли напрасно стараться? Ты врешь, врешь цинично. Никто не принес на алтарь дружбы столько жертв, сколько принесла Нелли. Она на все пойдет ради подруги, она даже хоронила меня. Это ты мечтаешь нас поссорить. Не выйдет. Не хочу тебя больше видеть.
   С гордо поднятой головой я прошествовала к кондитерскому отделу. Павел проводил меня удивленным взглядом, но преследовать не стал.
   — Как хочешь, — невесело бросил он вслед. Слезы застилали мне глаза. Я машинально купила каких-то рулетов и вышла из супермаркета. И побрела домой, туда, где мирились Алиса и Герман.
   «Почему, ну почему? — думала я. — Одних любят так, что готовы прощать все без разбору, готовы нестись сломя голову с другого конца света, а вот так, как я, даже ленятся остановить, находясь в двух шагах. Ведь скажи Павел, что любит, что жить без меня не может, неизвестно, как я повела бы себя. Но он бросил коротко „как хочешь“, даже не поинтересовавшись, как я хочу».
   Покопавшись у себя внутри, я выяснила, что и сама не знаю, как хочу, но боль и обида на всех: на Павла, на Артура, даже почему-то на едва знакомого Евгения — противная боль не становилась меньше.
   — Почему ты всегда прощаешь свою Алиску, а мне никто ничего прощать не хочет? — с порога спросила я довольного Германа.
   Он, тиская вышеупомянутую Алиску, сладко промурлыкал, словно кот:
   — Потому что люблю ее.
   — Почему примчался за ней с другого конца света?
   — Ты имеешь в виду Питер?
   — Я имею в виду: почему ты приехал?
   — Потому что люблю ее.
   — Но мне тоже клянутся в любви, — не унималась я. — А результат плачевный. Стоит мне что-нибудь сделать не так, как и я, и моя любовь уже не нужны. Забирают свою любовь и отчаливают. Я не знаю никого такого, кто из-за меня не спал бы всю ночь, гоня машину из Питера в Москву. За последние месяцы я любила как минимум двух мужчин, но ни один из них не оказался способным на такие подвиги ради меня, как ты ради своей Алиски. Почему?
   — Я без нее не могу жить, — признался Герман.
   — Я тоже такого хочу. Алиса воспротивилась:
   — Зачем тебе мой муж?
   — На кой черт он мне сдался, — испуганно замахала я руками. — Я этого хочу не с Германом, а с кем-нибудь поприличней. С кем-то вроде Дмитрия. Как мне этого добиться? Люди добрые, подскажите.
   Герман с улыбкой покачал головой.
   — Даже не знаю, чем тебе помочь, — сказал он.
   — Уж помоги чем-нибудь.
   — А ты не пробовала любить одного и того же мужчину хотя бы год? Я задумалась.
   — Год — это много. Вряд ли у меня получится. Герман развел руками.
   — Тогда абзац. Ты обречена на одиночество. Кому нужна такая, как ты?
   Я воздела руки к потолку.
   — И это говорит мне муж моей лучшей подруги! Господи, зачем тогда нужны враги? Герман пожал плечами.
   — Что с ней? Почему она так бесится? — равнодушно поинтересовался он у Алиски.
   — Вчера она, вся в черном, ездила очаровывать любовника своей покойной сестры, а любовник остался безразличен к ее прелестям. Ему нравятся дурнушки типа Клавдии, — предательски пояснила Алиска.
   Да что же это такое?
   — Нелюбимая женщина хуже белой вороны, — скорбно констатировала я. — Хуже бездомной собаки женщина, лишенная своего мужчины. Ее норовит пнуть каждый, потому что это легко. Клянусь, я буду счастлива назло вам всем. Клянусь!

Глава 25

   В Петербурге я, презрев ненависть тетушки, остановилась у Волошиновых. Квартиру на Васильевым я сдала на три года, дачу в Сестрорецке — на все лето, Алиска до смерти надоела еще в Москве, а Киря ее Ольги опротивел мне еще в молодости. Так где же останавливаться? Не в гостинице же при живом-то и единственном дядюшке.
   Кстати, я вовсе не была уверена, что моему дядюшке суждено долго оставаться живым. Впрочем, как и тетушке. Маруся в таких случаях говорит:
   «Я прямо вся предчувствовала это».
   Нина Аркадьевна глубоко спрятала свое горе. О том, что она в течение месяца похоронила двух своих детей, говорила лишь белая прядь в ее темно-русых волосах. За эту прядь я все ей простила. Я стала ее тенью, встречала с работы и кормила яблочными пирогами, растирала ее артритное плечо и выслушивала нудные сентенции.
   И Нина Аркадьевна сдалась. Она потеплела и оттаяла. Правда, легче мне жить не стало. Она по-прежнему учила меня с утра до вечера, передавая свой такой жизненный и такой бесполезный опыт. Процесс воспитания стал целью ее жизни. Делала она это, не выбирая выражений и не щадя моего самолюбия, прямолинейно и самодовольно, но я терпела. Кроме меня, тетушке воспитывать теперь некого.
   Я осталась у нее единственная. Был, правда, и более подходящий экземпляр — племянник Антон, но он оказался совершенно непригоден для воспитания. Во-первых, он никогда не бывал трезв. А во-вторых, жить ему осталось совсем немного. Цирроз печени — результат усердного поклонения Бахусу.
   Нина Аркадьевна часто ездила в Лисий Нос. Я два раза ездила с ней. Она убеждала Антона лечь в больницу, но он наотрез отказался умирать больным.
   — Буду умирать веселым, — заявил он, поглаживая бутылку с портвейном.
   — Значит, пьяным, — заплакала она, обращаясь ко мне. — Соня, хоть ты ему скажи.
   — Антон, поехали в Питер. Там спиртное дешевле, — сказала я.
   — Там люди хуже, — ответил он. Нина Аркадьевна всплеснула руками.
   — Зачем тебе люди? Ты все равно сидишь здесь один как сыч.
   — Люди мне не нужны, — отрезал Антон, делая два глотка прямо из горлышка бутылки. — Мне нужна компания.
   — Ему нельзя пить, — шепнула мне Нина Аркадьевна.
   — Ему нельзя бросать пить, — шепнула я ей в ответ. — Он умрет в страшных мучениях.
   Она заплакала, и мы ушли. Пока Нина Аркадьевна проверяла почтовый ящик Антона (по всем квитанциям уже давно платила она), я остановилась поболтать с соседкой. Надо сказать, что соседка Антона возненавидела Нелли сразу же, с первых дней их знакомства. Естественно, именно поэтому разговор зашел о моей любимой подруге.
   — Эта лахудра, как узнала, что Антоша смертельно болен, так больше носа и не кажет, — зло поджимая губы, сообщила соседка.
   — Почему вы так думаете? — решила я вступиться за Нелли.
   — Да слышала, как она кричала ему: «Сдохнешь, и черт с тобой. Цирроз — это как раз то, чего ты заcлyживаешь». Я не любитель подслушивать, да окно было открыто.
   Мне показалось это странным. Когда Нелли могла приехать к Антону, если она все время у меня на глазах? Я задала этот вопрос соседке. Она задумалась припоминая точное время.
   — А поздно уже было, — кивая головой своим мыслям, в подтверждение сказала она, — я в сарайчик ходила кур закрывать, ну да, часов десять и было.
   — Я о месяце спрашиваю. В каком месяце?
   — Месяц? А черт-те знает, может, май, а может, июнь, куры мои уже ходили. Тогда еще о болезни Антошиной никто ничего не знал, и я очень удивилась, даже не поняла, о чем это она говорит, а уже месяцем позже Нина пожаловалась на горе свое.
   — Вы о чем? — спросила подошедшая Нина Аркадьевна.
   Соседка скорбно поджала губы.
   — Об Антоше, — всхлипнула она.
   — Да, — нахмурилась Нина Аркадьевна и, взяв меня под руку, увлекла за собой.
   — Медленно идем ко дну, — задумчиво произнесла она по дороге на станцию.
   — Я бы не сказала, что медленно, — уточнила я, вспомнив Клавдию и Дениса.
   В Питере я даром времени не теряла. Побывала в доме Сибирцева, поболтала с соседями. Выяснилось, что Сибирцев жил тихо, гостей к себе не водил. Никто не мог припомнить ни одного его друга или знакомого.
   Зато у него обнаружился сводный брат с уголовным прошлым. На вопрос: «Где этот брат живет?» — все только руками разводили и плечами пожимали. Фамилии брата тоже никто не знал, а вот имя запомнили — Лаврентий. Со времен Берии довольно редкое имя. Мало кому из родителей приходило в голову награждать таким именем своего ребенка. А брата Сибирцева наградили. Почему?
   Одно из двух. Или этот Лаврентий родился до того, как Берия стал врагом народа, или его отец — грузин. Второе вполне возможно, потому что соседи отмечали его непохожесть на белобрысого Сибирцева. Старший брат был смуглым и черноволосым.
   И, похоже, дело с этим Лаврентием не совсем безнадежно. Я вошла в очень теплые отношения с соседкой покойного Сибирцева, выяснила, что зовут ее Мария Федоровна и любит она солить соленья и варить варенья. Поделившись с ней несколькими рецептами моей покойной бабушки, я снискала такое расположение, что Мария Федоровна припомнила-таки одного знакомого Сибирцева: красивого, высокого мужчину, причем приятеля обоих братьев.
   Высокий, красивый мужчина приезжал как-то к Сибирцеву, но дома его не застал.
   — Он так настойчиво стучал, — припомнила Мария Федоровна, — что я выглянула в дверь. Он сказал, что хочет видеть Лаврентия. Я ответила, что он здесь не живет и редко бывает.
   — Так мужчина этот не знает, где живет Лаврентий? — теряя надежду, спросила я.
   — В том-то и дело, что знает. Он усмехнулся: мол, я знаю, где Лаврентий живет, но там его нет, а он мне срочно нужен, думал, что найду у брата. Мужчина ставил свой адрес и попросил передать или Сергею или его брату. А мы как раз купили дочке в подарок телевизор. Так коробка стояла в прихожей. Я и писала адрес на коробке. Если вам очень надо, я адрес дам, но только позже, когда дочка вернется с моря. Нет у меня ключей от ее квартиры.
   Я оставила Марии Федоровне свой московский номер телефона и, заранее поблагодарив, ушла.
   Еще одно интересное открытие сделала я, случайно столкнувшись на Большом Конюшенном с Колей, соседом по даче в Сестрорецке. Я выходила из универмага, а он собирался туда войти.
   — Софа! Какие люди и без охраны! — громко закричал он, увидев меня. — Куда пропала? Я, бля, запарился тебя искать.
   Переизбыток его радости слегка компенсировал недостаток воспитания, и я не стала обижаться. Тем более что чувствовала некоторую вину. Тетушка говорила, что «постоялец» рвется меня видеть, но я никак не могла выбрать время для встречи, а если честно, вовсе этой встречи не жаждала. На это имелись у меня две веские причины.
   Две опасности могли подстерегать меня в общении с сестрорецким соседом. Опасность его неуклюжих знаков внимания и опасность нового торга. Второго я боялась больше, так как считала, что дачу сдала за бесценок. Но, вопреки моим опасениям, речь пошла совсем о другом.
   — Ну ты, бля, еще та штучка, — улыбчиво заявил Коля.
   — В каком смысле? — удивилась я.
   — Натыкала по всему дому жуков, еще и спрашивает, — возмутился он.
   — Жуков? Каких жуков?
   — Ну, бля, еще и шлангой прикидывается. Мой кореш, бля, чуть горшком не поехал, когда узнал, что вилла типа под наблюдением.
   — Под наблюдением?
   — Типа прослушивается. Короче, Софа, у меня из-за тебя проблемы были.
   Я мягко говоря, пришла в недоумение. О чем ведет речь этот придурок? Уж не о подслушивающих ли устройствах? Неужели в моем доме имелась эта дрянь?
   — Так вы утверждаете, что в моем доме были подслушивающие устройства? — делая ударение на «вы», спросила я.
   — Да, были. Теперь их уже нема, — развел руками Коля. — Так ты не знала?
   — Клянусь, нет.
   Он напыжился и деловито осведомился:
   — С фирмами отношения имела?
   — Какими фирмами?
   — Ну типа ФСБ.
   — Ни разу в жизни, — не моргнув глазом, солгала я.
   — Ну, тогда, детка, поберегись. Кто-то на тебя пику точит. Помощь нужна?
   — Обойдусь, — беспечно ответила я. — Меня больше интересует, где нашли этих «жуков»?
   Сосед расплылся в златозубой улыбке. Заметно, что чужие неприятности приносят ему особый кайф.
   — Да везде, — радостно сообщил он. — Даже в саду. Кому-то, бля, ты очень интересна.
   Я поблагодарила его за ценные наблюдения и поспешила расстаться.
   — Да, чуть не забыл! — крикнул он уже мне вслед. — Столяр какой-то тебя разыскивал. Ругается, Бля, очень нецензурно.
   — А-а! Черт! — хлопнула я себя по лбу. — Совсем забыла. Я же калитку ему заказала. Он адреса мне не оставил?
   — Нет, сказал только, что заказ давно готов. Почему-то мне сразу захотелось нанести визит столяру, которому мы с Нелли заказали обшить деревом дверь в сад. Я не только забыла о нем, но и адрес его начисто стерся из моей памяти, так же как имя и отчество, не говоря уже о фамилии.
   Долго блуждала я по улицам Сестрорецка, прислушиваясь к своим ощущениям, и непонятно каким чувством была приведена прямо к воротам дома столяра. Не задумываясь, я постучала и в ответ услышала такой отборный мат, что тут же пожалела об отсутствии диктофона. Запись бы получилась — зашибись. Аким и Маруся за такой «трофей» год носили бы меня на руках, а без диктофона можно рассчитывать лишь на свою дырявую память.
   Столяр был пьян, а потому разговор пошел как по маслу. Заготовками для обивки калитки я осталась довольна, с интересом рассмотрела эскиз (говоря словами столяра, как это будет в натуре), заплатила за работу и перенесла облицовку калитки на осень. Прощаясь, я принялась извиняться за опоздание, естественно скрывая, что и вовсе забыла о своем заказе, но тут-то меня столяр и ошарашил.
   — Да не так уж и опоздала ты, я тоже уезжал на месяц, — успокоил он меня. — Разве мужик твой не передал? Мы же с ним подробно обсосали эту проблему.
   Вот это сообщение! Вот это неожиданность! Так и контузию получить можно.
   — О чем вы? — искренне изумилась я.
   — Да о мужике твоем, — пояснил столяр и выдал подробные описания внешности Сибирцева. — Эскиз ему так понравился, — в заключение похвастал он что паренек его даже на ксероксе откатал.
   Мне сразу стало ясно, откуда такие точные познания о расположении шпингалета на моей калитке. Я окончательно попрощалась со столяром и отправилась к Волошиновым.
   Страх за жизнь дядюшки и тетушки нарастал прямо пропорционально расширению моего кругозора. И как тут не пугаться? Сначала брат Сибирцева с уголовным прошлым, затем «жуки» в моем доме, потом этот столяр с калиткой. Охота объявлена классическая, по всем правилам. Ох, не доведет это до добра, ох, не доведет!
   Этим же вечером я принялась горячо убеждать тетушку поехать погостить у меня в Москве.
   — У дядюшки двухмесячный отпуск, у тебя тоже, — уговаривала я Нину Аркадьевну. — Что вам здесь делать одним? К тому же надо сдать квартиру Клавдии. Зря столько денег пропадает.
   — Зачем нам деньги? — отмахнулась тетушка. — У нас совсем никого не осталось. Даже Антон скоро помрет. Не для кого жить.
   Мне стало обидно. Разве можно так погрязать в пессимизме? Я точно в таком же положении и не унываю, стараюсь сплотиться с теми, кто еще остался, пусть и была с ними всю жизнь на ножах.
   — У вас еще осталась племянница, — напомнила я. — Живите для меня.
   Нина Аркадьевна удивилась. Ей и в голову такое не приходило.
   — Для тебя? — спросила она. — А разве тебе это нужно?
   Что за вопрос? После смерти моей бабушки я круглая сирота. Очень рано лишилась материнской ласки и еще раньше — отцовской заботы. Одиночество — вот мой удел.
   С одиночеством я пытаюсь бороться любовью. Это то же, что лечить солью открытую рану. Я молодая, красивая, талантливая, умная и сильная, поэтому никому не приходит в голову, что я несчастна.
   — Разве тебе нужна чья-то забота? — спросила Нина Аркадьевна, и прежняя стена вновь выросла между нами.
   — Нет, я железная, — ответила я. — Я, как Микки Маус, всех вас спасу. Сегодня же уеду в Москву. Нина Аркадьевна уронила голову в ладони.
   — Сонечка, я не хотела тебя обидеть, — заплакала она. — Я не хотела…
   Прежняя стена мгновенно рухнула.
   — Не хотела и не обидела, — успокоила я тетушку. — Мне и в самом деле пора домой. Загостилась. А вы приезжайте, обязательно приезжайте.
   Я обняла Нину Аркадьевну, прижала к себе ее худенькие, совсем как у Клавдии, плечики и… не расплакалась.
   — Мы приедем, — пообещала тетушка. — Обязательно приедем.

Глава 26

   Все эти дни в голове моей шли сложные процессы осмысления того, что само по себе казалось немыслимым, иррациональным. Когда я пыталась связать полученные факты, выходило такое, от чего почва уплывала из-под ног. Я тут же сдавалась и говорила себе, что в моих выводах одни ошибки, но новые факты приводили к одному и тому же.
   Вот и теперь, войдя в свою московскую квартиру я складывала полученную в Питере информацию и так и этак, но не получала ничего утешительного. Все варианты — хуже не бывает. Для меня.
   Я сбросила туфли, надела шлепанцы и остановилась перед зеркалом. Фу, ну зачем я это сделала. Как все-таки дорога не украшает женщину. С возрастом это становится особенно заметно. Нет, скоро я буду выглядеть на все свои сорок, что и неудивительно при таком образе жизни. Надо принять ванну, выспаться, а потом отправиться на массаж.
   И непременно надо снять это старушечье платье! С какого перепугу я его на себя нацепила? Конечно, доставлять удовольствие Нине Аркадьевне — дело благое, но не до такой же степени. Во всем надо меру знать.
   С этой мыслью я отправилась в ванную и до отказа открыла кран горячей воды.
   Телефонный звонок вырвал меня из волшебного мира и погнал в прихожую. Я не сразу поняла, с кем разговариваю — так путанна и сбивчива была женская речь, несущаяся лавиной, сплошным нескончаемым потоком.
   В конце концов я кое-как установила, что это соседка Сибирцева душечка Мария Федоровна. Когда она со всеми подробностями рассказала о прелестях отдыха на Черноморском побережье, откуда вернулась ее дочь, и об установившихся там ценах на мясо и фрукты, я, благодаря своей исключительной ловкости, исхитрилась протиснуть в ее повествование один маленький вопросик:
   — Вы нашли адрес того красивого мужчины, приятеля Сибирцева?
   Наградой за мое терпение последовал ответ:
   — Да, нашла, — сказала соседка и без преамбул , (что удивительно) начала диктовать:
   — Лебедев Дмитрий Александрович, город Коломна…
   Дальше я не слушала. Дальше просто некуда. Точнее, есть куда — в Коломну.
   Я помчалась в Коломну в чем была, а была я, если вы не забыли, в сером старушечьем платье, рекомендованном мне Ниной Аркадьевной. В этом дурацком платье мое сходство с той элегантной печальной дамой (в черной кружевной шляпе) было так незначительно, что Дмитрий Александрович узнал меня не сразу. Дорожная пыль и отсутствие на моих щеках дорогих прозрачных румян тоже способствовали этому.
   Когда я замолотила кулаками в ворота, Лебедев вышел почти мгновенно и воззрился на меня с видом «какого черта?»
   После того как я представилась, вид его поменялся и говорил уже о другом; «Ну вот, повадилась…»
   По запаху, исходящему от него, бывалый Аким мог бы с ювелирной точностью установить, сколько дней человек пьет. Я таким опытом не обладала, а потому предположила, что дня три.
   Почему человек пьет? Судя по письмам, он не запойный. Значит, у него горе. Значит, узнал о гибели Клавдии.
   Я поежилась, но Дмитрий отнесся ко мне доброжелательно, пригласил в дом, на ходу бросив все же горький упрек:
   — Почему тогда не сказала? Ведь за этим же приезжала.
   — Не смогла, — призналась я, усиленно гадая, имеет ли он отношение к убийствам и покушениям.
   Если по дороге в Коломну я была уверена, что имеет, то теперь, заглянув в его честные глаза, поняла — причастность Дмитрия к убийствам не очевидна.
   В доме было на удивление чисто. Следы пьянства сосредоточились в одном месте: под столом в виде нескольких пустых бутылок из-под водки. На столе стоял портрет Клавдии.
   «Пьет и слезами поливает», — с завистью подумала я, вспомнив свои похороны.
   — Есть хочешь? — спросил Дмитрий.
   — Нет, — солгала я.
   — Тогда зачем приехала? Интересный вопрос.
   — Мне нужно найти Лаврентия, — выпалила я, жадно всматриваясь в лицо Дмитрия.
   Как в таких случаях говорится, ни один мускул не дрогнул на его лице. Лишь промелькнуло слабое удивление.
   — Зачем он тебе?
   — Моя подруга встречалась с его братом, который умер. Она хочет встретиться с Лаврентием, передать кое-какие личные вещи покойного и вообще…
   Дмитрий резко подался вперед.
   — Серега умер?! — закричал он. — Не может быть! Он же еще пацан.
   — Несчастный случай, — пояснила я и, не желая вдаваться в подробности, добавила:
   — Точно не знаю, при каких обстоятельствах это случилось.
   — А когда случилось, знаешь?
   — Полгода назад, — солгала я, чтобы проверить давно ли он видел Сибирцева.
   Дмитрий с недоверием посмотрел на меня.
   — Полгода? Странно… Я встречался с Лаврентием в мае, он был весел и ничего такого не говорил.
   — Не знаю, может, не полгода, может, меньше. Так вы поможете разыскать Лаврентия? Кстати, как его фамилия?
   — Маградзе его фамилия, но это ничего вам не даст. Он, как бы это сказать… — Дмитрий замялся. — Ну, в общем, не найдете вы его. Я помогу. Давайте ваши координаты, куда сообщить.
   Я дала адрес и номер телефона, проследив, чтобы он правильно все записал. Мы посидели немного молча. Потом я стала прощаться. Он проводил меня до ворот.
   — Извините, что встретил вас в таком виде, — смущенно сказал он, открывая калитку.
   — Ерунда, я тоже выгляжу не слишком, — подбодрила его я.
   — Нет, вы сегодня значительно лучше, чем в прошлый раз, — не согласился он.
   Вот и угоди этим мужчинам. Как прикажете их соблазнять, когда у них такие непредсказуемые вкусы?
   Уже выйдя за ворота, я вспомнила, что забыла о главном.
   — Скажите, а как вы познакомились с Клавдией? — спросила я.
   Дмитрий расплылся в сентиментальной улыбке.
   — Да через этого Маградзе и познакомился. Можно сказать, случайно.
   Час от часу не легче. Устала уже удивляться.
   — Клавдия знала Маградзе? — поразилась я.
   — Нет, Клавдия заходила к подруге в лечебницу частную, в этот, как его…
   — В «Гиппократ»?
   — Точно. Я был на автомобиле и случайно встретил Маградзе. Он попросил подбросить его в этот самый «Гиппократ».
   — Заболел, что ли?
   — Нет. Там у него бева, как он выразился.
   — Бева? — не поняла я.
   — Ну, женщина, — пояснил Дмитрий. — Он приблатненный, любит по фени выражаться. Мне было по пути, и я его подбросил.
   — А Клавдия здесь причем?
   — Маградзе из машины вылез, махнул мне рукой, мол, пока, а Клавдия как раз в это время из двери лечебницы выходила. Ну, Лаврюха — разбитной такой парень — возьми да и скажи: «Вот тебе попутчица». А Клавдия услышала, подошла и попросила:
   «А правда, не подвезете?» Так и познакомились.
   «Все ясно, — подумала я, — надо срочно перемещаться в Москву и сразу к Нелли. Уж она-то в своем „Гиппократе“ знает всех и про всех».
   К Нелли я попала поздно ночью. Я могла, конечно, подождать до утра, потому что у Нелли маленький Cанька и работа. Правила хорошего тона, элементарное приличие и все такое прочее говорили мне, что надо подождать до утра. Но мое воспитание всегда пасовало перед нетерпением, поэтому я ворвалась к Нелли ночью.
   Несмотря на позднее время, Нелли не рассердилась, как обычно в таких случаях. Она обрадовалась и тут же принялась мне выговаривать:
   — Что это такое? — сердито говорила она, целуя меня в щеку. — Нельзя же пропадать на столько дней. То ты возишься с этой дурочкой (имеется в виду Алиса), то забиваешься туда, откуда я никак не могу тебя достать (это уж про Нину Аркадьевну), а то вообще пропадаешь неизвестно где.
   Мне оставалось только оправдываться.
   — Ты права. Виновата, — мямлила я, — но столько дел. Я и сейчас по делу.
   Нелли посмотрела на меня скептически.
   — Ну, милочка, могла бы этого и не говорить, — сказала она.
   — Почему?
   — Да потому, что я знаю тебя едва ли не с рождения, и ни разу ты не появлялась у меня без дела.
   Неужели она права? Плохая я тогда подруга. Но в этот раз у меня есть веское оправдание. Вопрос жизни и смерти, если я всем еще не надоела с этим вопросом.
   — Нелли, ты должна мне помочь, — сердечным тоном сообщила я. — Ты сравнительно долго работаешь в «Гиппократе» и знаешь там всех.
   Нелли мгновенно приободрилась. На лице ее появилось вдохновение.
   — Ну да, — подтвердила она. — Знаю всех. Говори, кто тебя интересует?
   — В том-то и дело, что я не знаю сама. Это предстоит еще выяснить. Нелли изумилась.
   — Странная ты сегодня, — заметила она.
   — У меня сегодня и день странный.
   Я тогда еще не знала, какая у меня будет ночь. После того, что услышу от Нелли.
   — Так вот, — продолжила я, — меня интересует женщина (а такая у вас в «Гиппократе» обязательно есть, я это точно знаю), женщина, которая знакома с Маградзе Лаврентием.
   Услышав это, Нелли остолбенела.
   — А ты его откуда знаешь?
   Следом за ней остолбенела и я.
   «Неужели эта дуреха умудрилась завести роман с уголовником? Точно, так и есть. Видимо, он и украсил ее лицо роскошным фингалом. Что за подруги у меня? Одна влюбилась в Сибирцева, другая — в Маградзе. Хуже они уже никого найти не могли?»
   — Выходит, знакомая Маградзе — это ты? — чувствуя, как улетучивается последняя надежда, спросила я. — И как вы, мадам, умудрились скрывать от меня сей предмет воздыханий?