Милевская Людмила. Почем фунт лиха

   — Я же сказала: его крика. Он вопит, как резаный.
   — Пусть кричит, а ты закрой его одного в комнате и уходи по своим делам. Он тут же кричать перестанет. А потом пригрози не дать вкусного и не пустить на улицу. Сразу станет как шелковый.
   Я удивилась простоте этих советов. Мне не верилось, что такими слабыми мерами можно достичь столь фантастических результатов.
   — Не дать вкусного и не пустить гулять? Только-то? — с сомнением переспросила я.
   — Да, этого вполне хватит, — заверила Нелли. — Станет как шелковый.
   — Ты полагаешь, больше не надо ничего?
   — Абсолютно. Попробуй, увидишь сама. Я запросто с ним справляюсь.
   — А я, признаться, пробовала прибегать к сложным психологическим экзерсисам, — призналась я.
   — И что?
   — Не помогло. Он просто меня не слушал и вопил. Ох, даже вспомнить страшно.
   — Вот именно, а следовало хорошенько его отлупить.
   — Но это же непедагогично. Я читала, что это очень вредно для детской психики.
   — Для детской психики гораздо вредней чувствовать, что взрослые беспомощны и глупы, — авторитетно заверила Нелли. — К тому же мальчики уважают только силу. Лупи, не жалей. Ну ладно, я поехала. Звоню из кафе на трассе. Приеду в Питер — сообщу. Удачи тебе на педагогическом поприще.
   Вооруженная советами Нелли, я ждала окончания тихого часа уже с нетерпением.
   «Ну, пусть только проснется, — злорадно думала я, — ох, я ему покажу!»

Глава 28

   Звонок Нелли вернул меня к жизни. Причем жить захотелось настолько, что уже раздражала разгромленная квартира. Захотелось чистоты и порядка.
   Я порхала по комнатам и с громким пением возвращала свою квартиру в прежнее состояние. Приятно чувствовать, как все меняется под руками, обретает чистоту и порядок. Именно в такие минуты, наверное, каждая женщина чувствует себя богиней.
   Вдруг из спальни раздался громкий плач. Это Санька известил мир о своем пробуждении. Я устремилась на плач, распахнула дверь и охнула. Санька сидел на одеяле с вытянутыми вперед руками и ревел, сквозь слезы повторяя: «Мама!» Веник лежал рядом.
   Я бросилась к Саньке. Он сквозь слезы и со сна толком не разобрал, что я не его мама, и зарылся в моей груди, жалобно всхлипывая.
   Боже, какое это счастье, должна вам сказать, чувствовать себя до такой степени нужной и любимой. Я таяла от удовольствия и одновременно страдала от одиночества. Но больше все же таяла. От Саньки исходил прелестный детский запах, веяло сладким чистым теплом и беззащитностью. А Нелли предлагает его лупить. Разве это возможно?
   Я гладила Саньку по хрупкой спинке, целовала в пушистую головку, прижималась щеками к его маленьким цепким ручкам. И доприжималась. Санька заметил подмену, оттолкнул меня и приготовился плакать. Мордочка его начала медленно собираться в морщинистую гримаску. Его нерешительность объcнялась тем, что и от меня исходила ласка и любoвь, надежность и защита. Но все-таки я была не мама, а следовательно, счастье не может быть полным. Надо плакать.
   И он заплакал.
   «Так, — подумала я, — по совету Нелли сейчас надо поднять его, надавать по заднице, поставить в угол и уйти в другую комнату. Боже, какой ужас. Нет, я неспособна на такую жестокость».
   Санька тем временем набирал темп и уже совершал вентиляцию легких по полной программе. Вой стоял такой, что я окончательно растерялась.
   «Что делать? — панически соображала я. — Бить или не бить, вот в чем вопрос».
   После недолгих раздумий я окончательно пришла к выводу, что «не бить», потому что не смогу.
   «Значит, Санька будет выть до тех пор, пока я не сойду с ума», — подумала я и расплакалась.
   Мы сидели с Санькой на кровати и соревновались, кто громче. Сначала Санька подумал, что я передразниваю его, и злился. Он даже веником в меня запустил. Потом он плакал уже не так добросовестно, как прежде, потому что надо же было украдкой и за мной наблюдать, что тоже очень интересно. Потом он поверил в мое горе и начал присматриваться ко мне уже открыто. Убедившись, что мое горе сильней, Санька забыл про свое, прижался ко мне своей бархатной щечкой и сочувственно спросил:
   — Сьто такое?
   Я молчаливо предавалась отчаянию.
   — Сьто ты? — подергал он меня за руку. Я по-прежнему была безутешна. И тогда он начал меня успокаивать как настоящий мужчина. Он гладил меня по голове, говорил, что я «хоешая», обещал повести гулять и даже посулил много вкусного.
   В довершение он слизнул мою слезинку, рассмеялся, как бы приглашая развеселиться и меня, и сказал:
   — Соеная.
   Я сразу же поняла, как успокаивает его Нелли, и решила воспользоваться тем, что Санька взял на себя роль взрослого.
   «Что ж, — подумала я, — поменяемся ролями. Тогда ребенком буду я. Вижу — это намного приятней».
   После этого решения все у нас пошло как по маслу. Санька слушался беспрекословно, а если выходила размолвка, я начинала кукситься и угрожать: «Сейчас как заплачу!» Санька мгновенно говорил: «Не нядо, не нядо» — и делал так, как я его просила.
   Таким образом остаток дня мы прожили в полном согласии. Ходили гулять в парк, по пути завернули в магазин и купили массу игрушек. Я не удержалась и тут же купила Саньке комбинезон, потом курточку, потом костюмчик, потом еще курточку, потом… Потом Санька возмутился и сказал:
   — Фатит. Кто это все потящит? Я вынуждена была согласиться с тем, что в его вопросе разума больше, чем в моих поступках. Тащить некому. Пришлось остановиться.
   Потом мы отправились домой примерять обновы, но и здесь Санька вскоре остановил меня, напомнив, что пора идти во двор обживать местную песочницу и испытывать новую лопатку. Так мы и поступили.
   Домой пришли, когда уже совсем стемнело. Санька ел с большим аппетитом. Ему и в голову не пришло пачкать стены и запускать в меня, его лучшего друга, чем-нибудь съедобным.
   В общем, ужин прошел в полном согласии, после чего Санька сам потащил меня в ванную и показал, «покуда» надо набирать воду и как надо взбивать пену. Когда «море» было готово, мы побежали в прихожую за громадным надувным крокодилом, купленным в числе прочих игрушек.
   Мне пришлось героически играть роль насоса. Сколько я ни дула, этот чертов крокодил, казалось, никогда не станет упругим, а так и будет висеть тряпочкой. Санька сидел рядом и всячески сочувствовал моим мучениям. Он гладил меня по руке, сам раздувал щечки и пыжился, стараясь хоть чем-то помочь. Когда я основательно уставала и отваливалась от крокодила на спинку дивана, он покровительственно хлопал меня по колену и говорил:
   — Одяхни, одяхни.
   Когда крокодил, наконец, приобрел желанную упругость, Санька пришел в восторг и преисполнился ко мне такой благодарностью, что даже пообещал завтра в песочнице сделать мне куличик.
   Но нас поджидала неприятность: крокодил не хотел помещаться в ванне. Точнее, он не хотел туда помещаться вместе с Санькой. Мы стали перед альтернативой: или Санька, или крокодил. Санька мужественно отнесся к такой неприятности и разрешил крокодилу постоять рядом.
   Когда мы, свежие и одетые в новую пижамку, улеглись в постель, выяснилось, что забыли про книжку.
   — Казку! Казку! — объяснял мне Санька, рисуя руками формат книжки.
   Пришлось взять журнал мод и придумывать «казки» на ходу. Я недолго мучалась. Санька на удивление быстро заснул. Он вцепился в одеяло ручками, приоткрыл ротик и склонил набок кудрявую головку. Реснички трогательно подрагивали. Я едва не прослезилась от умиления. Как прекрасен этот ангелочек.
   Санька спал, а я сидела рядом, любовалась и грустила. Годы моей жизни вернулись и стали грозной стеной одиночества. Зачем жила? Зачем любила? Для кого? Для себя. Только для себя. В свое удовольствие.
   Когда живешь в свое удовольствие всю жизнь, все реже получаешь удовольствие. Хочется употребить себя на что-нибудь благое, а на что?
   Из года в год я стремилась получать, а выходит, надо было отдавать. Почему мне не везет в любви? Да потому, что нет у меня никакой любви. Отношения с мужчиной — это еще не любовь. А что же тогда любовь?
   Санька — любовь. Герман — любовь. Но все это не у меня. А что у меня? Ничего. Моя жизнь — кобыле под хвост. Пора себе в этом признаться.
   Но что я могу сделать, когда нет достойной личности. Я всегда знала: если придет Он, за ним я хоть на край света.
   Вот Клавдия. Она не разменивалась лишь бы на что, а ждала. И дождалась. Какой мужчина Дмитрий! Такому и рубашки стирать, и детей рожать в радость. Вот за таким бы я пошла на край света, но почему-то мне не попадалось таких.
   Из прихожей донесся звонок. Я глянула на часы — десять вечера.
   «Странно, — подумала я, — кто мог прийти ко мне в такое время без предупреждения?»
   Я выключила свет и на цыпочках вышла из спальной, подкралась к двери, заглянула в «глазок» и отшатнулась.
   «Боже! Он! А я растрепанная, с расползшейся на лице косметикой».
   — Секунду! — крикнула я и помчалась обратно в спальню за японским халатом.
   Не решаясь включать свет (чтобы не разбудить Саньку), я кое-как нацепила на себя халат и побежала открывать дверь. Я очень боялась, что он не дождется, рассердится и уйдет.
   — Секунду, сейчас, сейчас, — кричала я, судорожно поправляя прическу.
   Вид мой был так ужасен, что понадобилось бы не меньше часа на его реабилитацию. Я беспомощно махнула рукой и распахнула дверь.
   Дмитрий… Даже не знаю, как описать. Он был настолько в форме, насколько не в форме была я. Костюм, рубашка, галстук. Все со вкусом, все в тон, во всем чувствовалась женская рука. Неужели у него появилась помощница? Да нет, вряд ли.
   А розы!!! Белые розы!!!
   Сто лет не дарили мне таких роз. А я в дурацком, хоть и японском, халате и… О боже! Где мои жар-птицы? Все ясно. Они на другой стороне. В темноте я надела халат шиворот-навыворот. А, черт! Раз в жизни ко мне пришел настоящий мужчина, и все не так. Но что делать? Выхода нет, надо встречать.
   Я сделала шаг назад, ослепительно улыбнулась (в этом свете! Шеренги морщин! Кошмар!) и сказала:
   — Ах, какие розы! Сто лет не дарили мне таких роз! Входите.
   Дмитрий смущенно улыбнулся и вошел. Я схватила букет и потащила его в ванную.
   — Проходите на кухню, — крикнула я на бегу.
   — А где у вас кухня? — последовал вопрос.
   Вот дура. Когда просишь у господа настоящего мужчину, неплохо бы подумать, где ты возьмешь ему настоящую женщину. Ну кто так принимает гостей? Надо вернуться и сделать все правильно. А розы? Их бы в вазу… Вот балда. Их нужно понюхать, сказать «чудо!» и, взяв гостя под локоть, проводить его в гостиную, а не на кухню. Он что, слесарь?
   Я вернулась, прижала розы к носу, сказала: «Чудо!» — схватила Дмитрия за локоть и потащила его в гостиную. Присаживаясь на диван, он как-то странно посмотрел на мой халат, и я вспомнила, что вся не в порядке. Подхватив вазу, крикнула: «Один момент» — и выпорхнула из комнаты.
   Я опять вернулась в спальню, так же, не включая света, покопалась в шкафу, вытащила какую-то шмотку и выскочила в прихожую. Ужас! Это опять серое старушечье платье.
   «Ну и фиг с ним, все лучше халата наизнанку», — приободрила я себя.
   Когда я в платье входила в гостиную, причесанная, подкрашенная и с подносом в руках, вдруг столкнулась с грустным взглядом Дмитрия.
   — Что-то случилось? — встревожилась я.
   — В общем, да, — ответил он, — но почему-то сейчас очень не хочется об этом говорить.
   — Значит, скажете позже. Вам кофе со сливками или с ликером? Есть коньяк.
   При слове «коньяк» лицо Дмитрия вытянулось.
   — Нет, нет, — поспешил отказаться он, — со спиртным я завязал. Хватит. Если можно, не нужно ничего, просто черный кофе.
   Мне хотелось быть приветливой и радушной. я старалась.
   — Конечно можно, что за вопрос. Чувствуйте себя как дома, — сказала я, придвигая тарелку с печеньем.
   — И не забывайте, что в гостях, — смущенно усмехнулся он.
   — Да… Ой, то есть нет.
   Беседа явно не вяжется. Поскольку спиртное как способ коммуникации отвергнут, я не знала, откуда ждать вдохновения. Конечно, можно просто спросить, чему обязана приятностью визита или сморозить какую-нибудь другую глупость вроде этой, но совсем не хотелось официального тона. Хотелось душевности и тепла.
   Чтобы не выглядеть дураками, люди обычно вытворяют такое, после чего у окружающих нет никаких шансов считать их умными. Примерно то же получилось и со мной. Не зная, куда себя деть, и не в состоянии вынести затянувшейся паузы, я взглянула на часы и неожиданно для себя брякнула:
   — Половина одиннадцатого.
   Мгновенно сообразив, как глупо я поступила, тут же попыталась загладить оплошность и с фальшивой улыбкой добавила:
   — Детское время.
   Дмитрий от моих слов напрягся, вытянулся, даже привстал с дивана.
   — Простите, — окончательно смутился он, — побеспокоил вас в позднее время. Понимаю, что неприлично, но завтра утром я должен быть в Коломне, а по телефону говорить не хотелось.
   — Почему? — мгновенно вырвалось у меня. Ну и вопросы я задаю. Черт, сейчас подумает, что я только и мечтаю о том моменте, когда он уйдет.
   Раз в жизни ко мне случайно забрел приличный мужчина, а я, убогая, что делаю? Я, которая не одного мужика по сердцу полоснула, веду себя как круглая дура. Надо намекнуть ему, как я рада.
   Пока Дмитрий смущенно подбирал слова для ответа на мой вопрос, я выскочила с инициативой.
   — Так удачно вы пришли, — вполне искренне щурясь от удовольствия, сказала я. — Просто чудо какое-то. Только о вас подумала и… звонок в дверь.
   Он сразу оживился.
   — Вы думали обо мне? — удивился он.
   — Да вот только что, непосредственно перед вашим приходом.
   — И что вы обо мне думали?
   — Разное. Нашелся ли этот Лаврентий Маградзе, например.
   Дмитрий помрачнел, а я окончательно решила, что нет на свете другой такой дуры, как я. И почему это разум покидает людей в самый неподходящий момент?
   — Да, я пришел как раз по этому делу, — невесело сообщил Дмитрий. — К сожалению, мне не удалось выполнить ваше поручение.
   Это настораживало.
   — Почему?
   — Потому что Маградзе мертв.
   Я ожидала какого угодно ответа, но только не такого.
   — Как мертв? — растерялась я.
   — Мертв настолько, насколько это вообще возможно, — пояснил Дмитрий. — Теперь уже, когда Лаврентия нет, скажу. Он жил в Ярославле, скорее Даже не жил, а скрывался.
   — Так я и знала, — вырвалось у меня. Дмитрий вопросительно вскинул свои красиво вычерченные природой брови.
   — Вы знали, что он жил в Ярославле? — удивился он.
   — Нет, я подозревала, что он скрывается от властей. Но это неважно. Продолжайте, пожалуйста, я вас перебила.
   — Когда вы уехали… Кстати, спасибо вам.
   — За что?
   — Ваш приезд меня встряхнул. Я взял себя в руки, бросил пить и на следующий день утром отправился в Ярославль. Там я узнал, что Лаврентия увезла «Скорая помощь». Тут же метнулся в больницу, но было поздно. Он уже умер.
   Я слушала, затаив дыхание.
   — Что с ним случилось? — спросила я, заранее предчувствуя ответ.
   — Он отравился.
   — Или его отравили?
   — Возможно, и так. Я не стал выяснять подробностей; парень он был непростой, а встреча с милицией — малое удовольствие. Последуют допросы, а завтра утром кончается мой короткий отпуск.
   — Так вы прямо из Ярославля?
   — Да, поэтому так поздно. Не захотел сообщать эту новость по телефону.
   — Правильно сделали, что приехали.
   — Ну вот, в общем-то, и все, — сказал Дмитрий, поднимаясь с дивана.
   — Как, вы уходите? Уже? — воскликнула я, не пряча своего испуга.
   — Да, мне пора. Я почти сутки за рулем, а еще хочется поспать.
   — Вряд ли вам это удастся.
   — Мне тоже так кажется, — подтвердил Дмитрий. — Спокойной ночи. Несмотря на неприятные обстоятельства, был рад вас видеть.
   — Я тоже рада.
   Мне хотелось сказать «безмерно рада», но я подумала, что это уже слишком при таком равнодушии с его стороны. Зачем манил розами, когда сидит, как истукан?
   Мы попрощались у порога. Закрыв дверь, я побежала к окну и стала смотреть на освещенный одиноким фонарем двор, пока он не вышел. Постояв рядом с роскошным белым «БМВ», он открыл дверцу, сел и уехал. Уехал мужчина моей мечты, потому что в жизни так чаще всего и бывает: наши принцы не видят в нас принцесс…
   А я, глупая, хотела удивить его чужим «Ягуаром». Этот мужчина умеет жить в нашем мире, умеет заработать, умеет тратить. Все у него по-настоящему. Какое счастье — быть с таким рядом. Хочется быть настоящей женщиной, ох, как хочется быть женщиной рядом с ним! Удивительно, почему этого же не хочется ему?
   Я отправилась на кухню с острым желанием включить магнитофон и спеть дуэтом с Аллой Пугачевой:
   «Ты… Теперь я знаю — ты на свете есть…» Это у нас прекрасно получилось.

Глава 29

   Утром я снова удостоверилась, что жизнь в непосредственной близости от ребенка не так прекрасна, к казалось на второй взгляд. Утром выяснилось, что наши с Санькой режимы катастрофически не совпадают.
   Он проснулся в шесть утра и тут же потребовал активного общения. Я к этому времени только вошла во вкус сна и ни для какого общения не годилась. Я вообще не очень ясно представляла, с кем сегодня лежу в постели.
   — Встявай! Встявай! — безжалостно тормошил меня Санька.
   — Любимый, не надо, — томно прошептала я и повернулась на другой бок.
   Такой сценарий Саньку явно не устраивал.
   — Сьто? — спросил он, с деловым видом заглядывая мне в глаза.
   — Слушай, а ты не мог бы поспать еще.
   — Неть, — серьезно ответил он.
   — Почему?
   — Не хотетя.
   — А мне хочется, очень хочется. Что будем делать? — с несчастной улыбкой спросила я.
   Санька с пониманием кивнул головой, натянул на мое лицо одеяло, заботливо прихлопнул его ладошками по краям и сказал:
   — Сьпи.
   — А ты что будешь делать?
   — Кофе.
   После такого сообщения мне сразу же расхотелось спать. Пришлось идти помогать Саньке в его благородном намерении. Мы очень быстро сварили кофе, приготовили завтрак и радостные уселись за стол. Я окончательно проснулась, была бодра, и полна сил. С этими силами я и учила Саньку разливать кофе по чашкам, когда зазвонил телефон. Я догадалась, что это Нелли, и опечалилась.
   — Как вы там? — явно предвкушая нытье и жалобы, спросила она.
   — Прекрасно, — похвасталась я. Нелли озадаченно хмыкнула.
   — Хм… а Санька как?
   — Чудесно.
   — Он соскучился без меня?
   — Не знаю, о тебе речи не было, — не без злорадства сообщила я. — Мы дружно приготовили завтрак и собираемся так же дружно его съесть.
   — Кто это «мы»? — въедливо поинтересовалась Нелли.
   — Мы — это я и Санька, — не без гордости заявила я. — Прекрасен наш союз.
   — Это неудивительно, — принялась оправдываться Нелли. — Все моя работа. Санька привык скитаться по чужим людям.
   — Что значит «чужим»? — ревниво возмутилась я. — С каких это пор ты меня относишь к этой категории? Я все же, как-никак, крестная мать.
   — Я хотела сказать, что нормальный ребенок должен первое время плакать и скучать по матери, а не варить кофе.
   — Не волнуйся, у нас нормальный ребенок, — успокоила я Нелли. — Плакал он вчера, но сегодня у нас полный контакт. Лучше расскажи, как дела у тебя. Где остановилась?
   — У Нины Аркадьевны. Так удобней для нас обеих. Сейчас идем в больницу, а потом я тебе позвоню. Тетушку давать?
   Я запаниковала.
   — Нет, нет, не стоит ее беспокоить, да и завтрак остынет.
   — Тогда отключаюсь. Поцелуй Саньку.
   — Только этим и занимаюсь.
   Положив трубку, я осторожно посмотрела на Саньку. Он, ничего не подозревая, пытался поднять с пола бутерброд, упавший согласно закону подлости. Делал он это уморительно и осторожно, словно занятие его таило в себе массу опасностей. Растопырив испачканные маслом пальчики и высунув от усердия кончик язычка, Санька колдовал над бутербродом, словно над каким-то неизвестным науке зверем: опасливо дотрагивался рукой и тут же испуганно убирал ее.
   — Зячем? — спросил он, когда я смела его «игрушку» в совок для мусора.
   — Пойдем помоем ручки и ам-ам, — миролюбиво предложила я.
   — Не «ам-ам», а кусять, — с чувством собственного достоинства поправил меня Санька.
   Когда мы расправились с завтраком, явилась Старая дева.
   — «Посмотри — над бездной голубою звездочет наедине с собою…» Откуда у вас ребенок? — строго спросила она.
   — Будто не знаете, откуда дети, — с апломбом ответила я. — Хотя в вашем положении вполне можете и не знать.
   — Не вижу, чем отличаются наши положения, — сказала Старая дева и тут же пропела:
   — «Правда жизни ложь твою срывает!»
   Зная ее страсть к декламации, я выразительно указала на Саньку, который уже держал ведерко в руках и тащил меня в песочницу.
   — Простите, я вся в делах.
   Мы с Санькой бежали из собственной квартиры впереди Старой девы.
   — «Ты носился по небу, как птица, разве ж на земле тебе смириться…» — бубнила сзади она.
   — Сьто тетя сказала? — уже в лифте заинтересовался Санька содержанием услышанного.
   Я вкратце пояснила ребенку смысл чаяний Старой девы. Думаю, он правильно понял.
   День пролетел незаметно. Из песочницы мы направились в парк. Качели, карусели, машинки, моеженое, ой, простите, мороженое, обед в кафе, опять качели, карусели, мороженое…
   К концу дня я валилась с ног. Санька же бодро рвался в песочницу. Кое-как мне удалось заманить его домой и накормить ужином. До купанья в присутствии крокодила дело не дошло: ребенок уснул буквально с ложкой во рту.
   Счастливая, я перенесла его на кровать, удивляясь на ходу тому смыслу, который придал моей жизни этот маленький человечек. За свои сорок лет пребывания на грешной земле я и не подозревала о существовании сумасшедшего количества мелких радостей, которыми так щедро одарил меня Санька.
   Чтобы звонок Нелли не наделал шуму, я решила позвонить в Петербург сама.
   — Куда ты пропала? — набросилась она на меня — Я весь день тычусь в телефон.
   — Мы гуляли, — мечтательно произнесла я. — Какая прелесть наш Санька.
   Последняя фраза явно не понравилась Нелли.
   — Я скоро приеду, — напомнила она.
   — Не глумись. Лучше расскажи, как Антон. Нелли шумно вздохнула, помолчала и начала всхлипывать.
   — Ой, Соня, плохо. Получеловек. Боли ужасные. Живет на одних уколах.
   — Да-а, судьба, — расстроилась я. — Начал как алкоголик, а кончит как наркоман. Врагу не пожелаешь. Он тебя узнал?
   — Узнал, обрадовался, а что толку? Он уже не жилец, это ясно, я теперь больше за Нину Аркадьевну беспокоюсь.
   Я сама нервничала и не решалась спрашивать о ее здоровье.
   — Соня, третьих похорон она не переживет, — «успокоила» меня Нелли. — Все время держится за сердце, а руки трясутся, как у алкоголика.
   — Что делать? — испугалась я.
   — Надо как-то ее отвлечь. Она сидит над этим несчастным Антоном и скулит. А Домой придет и опять скулит. Ты бы видела, сколько здесь фотографий Клавдии и Дениса. Места свободного нет на стенах.
   — Видела, — уныло ответила я, — а что делать? Разве заставишь ее уехать из Питера?
   — Я постараюсь воздействовать, но и ты меня поддержи.
   — Как?
   — Я придумала: ты должна сказать, что договорилась со своим светилом кардиологии и записала се на прием. У Нины Аркадьевны сильно чувство чинопочитания. Если ты назначишь конкретный день приема, она не сможет отказаться.
   Это действительно была хорошая мысль, но не могу же я лгать тетушке.
   — В таком случае надо организовать этот прием, — сказала я Нелли.
   — Ну так организуй скорей, — рассердилась она, — пока еще есть для кого.
   — Хорошо, я постараюсь.
   — Тут и стараться нечего, — отрезала Нелли. — Если ты имеешь в виду профессора Богдасяна, то он ради тебя и свое сердце Нине Аркадьевне отдаст, не говоря уже о простой консультации.
   Речь, конечно же, шла о профессоре Богдасяне, но не очень-то удобно заруливать к нему с Санькой. Столько лет не виделись — и нате вам, здрасте. Нужна приятная непринужденная обстановка, которую вряд ли удастся создать в присутствии ребенка.
   Я долго ломала голову и ничего умней не придумала, чем обратиться к Марусе, которая прекрасно знала Богдасяна и даже была полна к нему чувств, чего нельзя сказать о Богдасяне. Я понимала, какую подлость устраиваю ему взамен на одолжение, но философски заключила, что эгоизм — в природе человека, а значит, и нечего сопротивляться.
   Я взгромоздилась на подоконник, положила на колени телефон и позвонила Марусе, вкратце обрисовав ситуацию.
   — Мать твою! — первым делом выругалась она. — Неужели Нелли сошла с ума?
   — Почему ты так решила? — слегка насторожилась я.
   — Да потому, старушка, что она доверила ребенка тебе, — уверенно заявила Маруся.
   Ха, видела бы она, как прекрасно мы с этим ребенком уживаемся. Пусть бы лучше попробовала найти такое взаимопонимание со своим Акимом. Но не стоит ее расстраивать. И без того ее жизнь не сахар.
   — Да, дорогая, нелегко ему со мной, — прикинулась я несчастной. — Заснул, бедолага, в одежде и прямо с ложкой во рту.
   — И так со всеми, кто с тобой свяжется, — продолжала изгаляться Маруся.
   — Знаешь, наверное, завтра сама к Богдасяну пойду, — пригрозила я.
   — Нет, нет, старушка, не беспокойся, все будет в ажуре. Обещаю, Богдасян бросит все дела и займется твоей тетушкой.