Страница:
Прокурор согласно кивнул головой и откинулся на сиденье.
— Для теневой экономики (остановимся на этом термине, поскольку определение «подпольная» не отражает нашей сути: мы организация вполне официальная, или, точнее, действуем в рамках существующих законодательных актов или ходим на грани) вопрос реализации готовой продукции гораздо важнее, чем само производство. Как это ни парадоксально звучит для человека, знакомого с нашим хозяйством, ведь куда ни глянь — у нас дефицит! Вот это меня волнует больше, чем производство товаров, потому что, только имея постоянно возрастающий капитал, я могу влиять на производство.
Но тут возникает вопрос о рынке сбыта. Обозначим сразу сферу нашего влияния, я имею в виду лишь реализацию — она только в пределах республики. Выход за её пределы чреват непредсказуемыми последствиями. Нет, вовсе не оттого, что там, в других республиках, твёрже закон или блюдут интересы государства строже. Нет, просто там мы чужие, и на нас можно показать действительную силу закона, поскольку там у нас нет покровителей. Не совсем просто и в своей республике: в каждой области свой хозяин, запретить, чинить препятствия всегда найдётся повод, поэтому я и держу «лоббистов», наводящих мосты. В области, где прокурором Хаитов, мы ничего не производим, только продаём изготовленное. Признаюсь, это наиболее существенный наш рынок, потому что половина туристических маршрутов в республике проходит через эту область. Каждый день сотни новых потенциальных покупателей с карманами, полными денег…
Но за этот рынок приходится бороться. Откровенно говоря, отчасти мы сами и создали этот рынок, не без наших усилий был заключён договор между экскурсионными бюро областей, и каждую пятницу по трехдневным путёвкам туда прибывают сотни туристов из Кемерова, Донецка, Тюмени, Хабаровска — краёв с традиционно высоким заработком. В расчёте на них мы шьём дублёнки и продаём их, что называется, с пылу, с жару, ориентируя производство именно на конец недели, и наши лавки при гостиницах работают до глубокой ночи, до последнего покупателя, — где вы ещё видели такую торговлю? Там же в киоске лежит книга заказов: те, кто ничего не подобрал или кому не досталась вещь нужного размера, могут оставить аванс, а в следующую пятницу выкупить.
У вас будет возможность ознакомиться с нашим овчинно-шубным хозяйством, оно прекрасно отлажено — от сбора шкур у населения до реализации готовых изделий. Дублёнки я привёл в пример только потому, что это самое дорогое и рентабельное производство, хотя ассортимент нашей продукции составляет сотни наименований, и все, безусловно, прибыльно и даже сверхприбыльно. И на таком вот, по существу, нами же созданном рынке время от времени возникают препятствия. В этой области трудно с занятостью населения, и Хаитов хотел бы, чтобы я часть своих предприятий перевёл сюда. Но мне не резон, а почему, я объясню позже, или вы потом поймёте сами.
Реализацией нашей продукции в области занимается Ахраров, человек энергичный, коммерсант от Бога, — так прокурор опечатал у него пять киосков и не разрешает продавать с лотков на улицах, а это преимущественный вид нашей торговли — прямо с колёс. Для нас каждый день простоя влетает в копеечку. Мы работаем не на склад и производим дефицит, поэтому оплата труда только с учётом проданной покупателю продукции. Да и оборудование у нас индивидуальное, штучное, дорогое, оно окупается только при условии полной загрузки. Поэтому действия Хаитова для меня — нож к горлу, мы должны прийти к какому-то обоюдному согласию. Наверное, нас терпят ещё и потому, что мы делаем большие отчисления с реализации в местный бюджет, и так просто потерять дармовые деньги властям не хочется, не говоря уже о том, что нас «доит» всякий, кому позволяет должность. Но нам выгоднее заплатить, чем сбиваться с ритма. Имеет свою дань с Ахрарова, и уже давно, и ваш бывший коллега Хаитов, но теперь… выкручиванием рук он хотел бы навязать нам ещё и свою политику в производстве.
Амирхана Даутовича так заинтересовал рассказ Шубарина, что у него невольно вырвался вопрос:
— А почему бы вам вправду не открыть здесь свои предприятия или хотя бы филиалы, цехи, если тут так легко с рабочей силой и местные власти заинтересованы в этом?
— Ну вот, и вы туда же, Амирхан Даутович! Дорога дальняя, пройдём и этот раздел экономики — он наиболее существенный в нашем деле. Почему я не использую предлагаемые Хаитовым трудовые ресурсы? Отвечаю: мне нужны не всякие трудовые ресурсы. Вот вам простой пример… В какой-то местности шумят, мол, у нас не заняты в производстве женщины, девяносто процентов их сидит дома, и следует использовать такой мощный потенциал. А толком ведь не изучают, сколько женщин, каков их возрастной состав, семейное положение, чем бы они хотели заниматься, к чему склонны, готовы ли к ритму современного производства, увязывается ли он с укладом их жизни…
Разведут газетную демагогию насчёт раскрепощения восточной женщины и строят в глубинке, скажем, ковровую фабрику — женское, по сути, как и везде в мире, предприятие. Поначалу все женщины в округе дружно идут туда устраиваться, потому что, ещё не ведая, чем будут конкретно заниматься, уже знают и о больничных листах по уходу за детьми, и о декретных отпусках, и о послеродовом отпуске в полтора года, и о доплате на детей, и о прочих преимуществах работающей женщины — ведь в сознание уже как-то внедрилось, что зарплата не зарабатывается, а выдаётся в любом случае всем, кто числится на предприятии. А потом начинается хаос…
Что прикажете делать директору, если у него каждый день не выходит в цех треть работниц — у каждой тут трое-четверо детей, а то и больше, и все они продолжают ещё рожать, а дети частенько болеют. Вот и получается, что все двести семьдесят рабочих дней в году вполне могут оказаться состоящими из больничных листков. А если к больничным обычным постоянно прибавляются больничные по декрету, то иных работниц можно видеть на рабочем месте раз пять в году, и так из года в год.
А какая из неё работница, если она в год работает в среднем по два-три дня в месяц? Современное предприятие требует навыков, высокой профессиональной выучки, чёткой технологической дисциплины. К тому же такую работницу ни за что нельзя уволить — вот и лихорадит фабрику, кстати сказать, оборудованную новейшей импортной техникой. В конце концов рядом срочно строят общежития и привозят по оргнабору, суля всякие блага, из разных краёв молодых девушек. О какой рентабельности, какой низкой себестоимости продукции может быть разговор на таких горе-предприятиях, даже если выполнят девушки по полторы нормы в день? Построив такой завод, государство заведомо обрекает себя на убытки; правда, в данном случае, может быть, спасают несуразно высокие цены на ковры.
Надеюсь, вам теперь понятно, какую бы я получил тут «рабочую силу». У меня не бюро добрых услуг, не собес и не филантропическая организация. По идее, наши предприятия — прообраз будущих хозрасчётных, самоокупаемых, самофинансируемых организаций, у которых есть возможность добиваться неограниченных прибылей, исключающих потолок заработка; но зато над ними постоянно висит угроза банкротства без всяких выходных пособий. Чтобы этого не случилось, нужно постоянно изучать спрос, рынок, следить за насыщением его, обновлять и улучшать ассортимент, а то и вовсе срочно перестраиваться на выпуск нового изделия, снижать себестоимость за счёт максимальной загруженности оборудования и использования меньшего числа работающих за счёт их высокой, я бы сказал — высочайшей квалификации. О качестве я уже не говорю — на том и держимся. И такие кадры подбираю я сам. Мои люди чувствуют ответственность за дело. Мы находим их по рекомендациям, если надо, учим, но учим тех, на кого надеемся, тех, кто хочет работать и зарабатывать. При ином подборе кадров, подходе к труду, я бы вылетел в трубу, поэтому меня не устраивает навязываемое Хаитовым предложение.
— И все-таки, мне кажется, ваше нежелание открыть у Хаитова в области свои предприятия связано не только с вопросами кадров, не так ли, Артур Александрович?
Шубарин от души рассмеялся и вновь потрепал по плечу молчаливого шофёра.
— Сколько больших людей, Ашот, перебывало в этой машине, и ни один из них не соображал так быстро, как Амирхан Даутович. Быть вам когда-нибудь министром местной промышленности, если так будете хватать проблемы на лету.
Да, вы правы, вопрос о кадрах — всего лишь часть проблемы, хотя тоже существенная. И я скажу вам откровенно, как бы ни были ценны наши кадры, все же главным для нас является высокопроизводительное оборудование и сырьё. За эту зарплату, что платим, мы всегда найдём людей, готовых научиться и работать по пятнадцать часов в сутки, и резерв рабочей силы мы, как ни парадоксально, находим в инженерной среде, в среде людей с образованием, недовольных своим материальным положением. Этот высокообразованный контингент, уже помятый жизнью, быстро овладевает любыми трудовыми навыками, ибо ясно видит, что работает на конечный результат. У нас нет проблем с трудовой дисциплиной, нерадивостью, невыгодно у нас болеть, тем более простаивать. Никому не приходится напоминать об экономии сырья, энергии, ибо опять же от этого зависит заработок. Поощряются всякое новшество, экономия, идеи.
Но даже среди таких работников у нас есть своя элита, незаменимые люди. Вот, например, когда организовали овчинно-шубное производство, пригласили скорняка из Белоруссии. Без его знаний, энергии, организаторских способностей, наконец, нам никогда бы не поставить на поток такое выгодное дело, хотя его заработок привёл бы в ужас любого фининспектора. Раз уж заговорили о мастерах, похвалюсь — у нас на учёте почти все умельцы края и даже за пределами его: модельщики, лекальщики, технологи, художники, наладчики станков и оборудования, конструкторы, изобретатели… Располагая финансовыми возможностями, нам легко перестраиваться, налаживать то или иное производство, ведь в нашем деле главный выигрыш — время. Как говорится, дорого яичко ко Христову дню!
Вернусь к главному — оборудованию… Оно у нас не серийное, а переделанное из стандартного умельцами, или чаще всего сконструированное и построенное в нескольких экземплярах изобретателями и рационализаторами на местных заводах, а чаще всего в небольших конструкторско-технологических бюро. Есть у нас импортное оборудование — добываем, вымениваем правдами и неправдами. Среди нас, руководителей, большинство с техническим образованием, и сам я, как уже говорил, закончил Бауманское, поэтому мы в курсе всех дел на машиностроительных заводах, знаем их возможности. Следим, конечно, и гораздо оперативнее, чем отраслевые министерства, за новинками за рубежом, технологией, оснасткой, за всем тем, что повышает производительность и улучшает качество. У многих станков, машин, оборудования, не удивляйтесь, есть личные хозяева, и я вынужден платить их владельцам немалые суммы за эксплуатацию — а куда денешься, это как раз редчайшие станки.
Год назад, например, нашёл меня один человек из Одессы. Работал он некогда судовым механиком на сухогрузе, толковейший инженер, работяга, каких поискать. Так он, когда стояли в чужих портах на ремонте, не шмотками, не джинсами и аппаратурой интересовался, а к технике присматривался. Не знаю уж как, каким образом — это не моё дело (говорит, за два двигателя и мощный насос выменял) — привёз он два итальянских станка-полуавтомата, довольно-таки громоздких, штампующих из пластмассы «хрустальные» люстры на медной фурнитуре. Оба станка выпускают по три модификации — значит, шесть типов. Чудо-люстры, не успеваем завозить на продажу, моментально разбирают. Цена приемлемая — от тридцати до пятидесяти рублей, и выглядят вполне прилично за такую сумму. Пытались мы сами создать подобную установку, сделали, работает, но качество далеко не то. Так у нас с этим бывшим судовым механиком договор: по две тысячи рублей за амортизацию каждой установки в месяц в течение двух лет, а после полуавтоматы переходят в нашу собственность; и, конечно, зарплата у него с выработки. Сам он с семьёй работает на них в три смены и никак не насытит рынок. За два года семья заработает столько, сколько иной за всю жизнь не получит, но он днюет и ночует у своих станков, холит и лелеет их, разве только не целует своих кормильцев.
Должен вам сказать, не только мы ищем толковых умельцев, изобретателей, талантливых инженеров, но и они нас, потому что знают: их детище тут же воплотят в металле, и дадут путёвку в жизнь без проволочек, и с оплатой не поскупятся.
Амирхан Даутович вспомнил слова Файзиева о Шубарине: «Знаете, как его в Москве называют? Японец! Потому, что ему удаётся наладить даже то производство, что всегда прогорает и считается нерентабельным».
— Когда нужное оборудование не удаётся купить по безналичному расчёту или получить по фондам, в ход идут деньги, большие деньги — мало кто устоит перед такими суммами. Деньги эти принадлежат пайщикам; может, со временем и вы станете пайщиком, или, как у нас говорят, войдёте в долю. Половина оборудования принадлежит пайщикам, и первейшая задача — вначале вернуть вклад пайщикам, это свято; потом пайщикам идёт процент с доходов. Сложная на первый взгляд бухгалтерия, но это только на первый взгляд. Счётные работники у нас тоже самые толковые, к тому же у каждого пайщика в кармане своя многофункциональная счётная машинка «Кассио» с памятью — она никогда не ошибается. Так могу ли я такое оборудование разместить где попало, как предлагает Хаитов? К тому же этот вопрос решаю не я один, а вместе с влиятельными пайщиками, хозяевами оборудования, а пайщиком может быть и прокурор, и начальник ОБХСС, и крупный партийный работник, и даже директор завода или министр, добывший по нашей указке и за наши деньги уникальное оборудование.
Услышав о влиятельных пайщиках, Амирхан Даутович сразу вспомнил Хаитова: «…Всех купил, все у него пляшут, как Санобар, только пошибче…»
— наверное, Адыл Шарипович хорошо знал ведомство Шубарина. Припомнились ему и другие слова прокурора: «…ваши покровители и опекуны, а точнее прихлебатели, обложили меня со всех сторон…»
«Все правильно рассчитал Артур Александрович: вложив деньги, кто же не будет способствовать своему процветанию, — думал Азларханов. — Прямо-таки синдикат тайный…»
Он ещё раз внимательно оглядел Артура Александровича, спокойного, уравновешенного, уверенного в себе. Надо отдать должное, перед ним сидел далеко незаурядный человек, незаурядный и очень опасный. Вероятно, в иных ситуациях он был влиятельнее самого министра финансов и председателя Госбанка республики, потому что, исходя из сложившейся ситуации, молниеносно оперировал огромными живыми деньгами; к тому же, как всякий хозяйственный руководитель, пользовался поддержкой казны, имел счета, кредиты, ссуды… Здесь Азларханову как правоведу было над чем подумать.
Конечно, прокурор понимал: чтобы разобраться в «хозяйстве» Шубарина, ему нужно будет ещё много потрудиться: необходимо срочно пополнить свои знания по экономике, хозяйствованию, банковскому делу; но и тогда трудно сказать, удастся ли разгадать все финансовые махинации — слишком уж изощрён был в делах Шубарин, надо отдать ему должное.
Азларханов спросил:
— Почему могла зародиться и процветать теневая экономика?
— Вполне логичный для прокурора вопрос, — непринуждённо пошутил Артур Александрович. — Но я не закончил свою мысль об оборудовании, иначе вам не понять ответа на ваш новый вопрос — у нас все взаимосвязано.
Основные производственные мощности, наиболее рентабельные, находятся у нас в Заркенте. Там я начинал, там я оперился, получил кое-какую поддержку, а главное, я нашёл через «лоббистов» подходы к первому человеку в области, к хозяину. С ним я теперь накоротке, пребываю в числе тех редких людей, которые могут прийти к нему в любое время, а ведь он далеко не демократ. В свою очередь, он один из приближённых, можно даже сказать любимчиков, первого человека в республике. Его вы знаете получше меня, наверняка встречались не раз, будучи областным прокурором, думаю, властную руку самого ощущали повсюду, и не однажды. Вот почему я не вижу особых преград, почему бы вам при случае не стать министром местной промышленности — у нас есть прямой выход на первого, а в республике кадровый вопрос решает только он, повсюду только его люди.
Однажды я пришёл к первому в области и сказал, что мне позарез нужны пятьдесят тысяч, обещал через год вернуть с удвоением — деньги нужны были, чтобы срочно заполучить фонды в Москве на дефицитное сырьё. Деньги он мне дал, там же в кабинете, вынул из личного сейфа пять аккуратных банковских упаковок — он любит крупные купюры и крупные суммы, и вообще масштабный человек. Не стал даже расспрашивать, на что мне они. Я, конечно, вернул их день в день, как обещал, с удвоением — десять таких же пачек. Но на этот раз он, как бы шутя, спросил, нет ли возможности пустить их ещё в оборот. А я оговорился, что только в случае его поддержки кое в чем, хотя в тот момент планов у меня конкретных не было; да заодно и удвоил срок оборота капитала, поскольку понимал, что он опять имеет в виду только двойной рост.
Так неожиданно я получил, что называется карт-бланш и уж тут развернулся вовсю. Имея в доле такого пайщика, я мог вовлекать в дело самых осторожных людей, мог без страха приобретать дефицитное и высокопроизводительное оборудование, работать с перспективой, с долгосрочной программой. Так я открыл в сорока местах цехи по пошиву шуб из искусственного меха — и мужских, и женских, и детских. Кроили в одном месте наши лучшие закройщики, опять же в три смены, непрерывно, и даже успевали следить за модой и менять ассортимент, хотя и так отрывали с руками — поистине у нас ненасытный рынок. Вышел я на поставщиков, и за наличные, за треть цены, вагонами получал сырьё, опять же отправляемое только в Заркент.
Вот почему в Заркенте и самой области я насыщал предприятия оборудованием — у меня не было причин опасаться кого-то, я там застрахован от всего, только дерзай. Но, как видите, центр тяжести наших предприятий все же переместился сюда, в «Лас-Вегас», где мы с вами познакомились. Но открытие «Лас-Вегаса», я думаю, самая большая удача, выпавшая мне.
Однажды, когда рудник ещё был в силе и действовала мощная производственная база, обслуживавшая строительство и эксплуатацию шахт, меня привели сюда дела. Я пытался открыть цех резинотехнического литья: всякие кольца, прокладки, сальники, модная пляжная обувь — опять дефицит из дефицита, и хотел, чтобы мне помогли здесь с пресс-формами, поточной линией; хороший проект и технические условия были у меня на руках. Побродив по предприятиям день-другой, поговорив кое с кем из руководства, я, наверное, раньше, чем кто-либо, понял, что дни рудокомбината сочтены: не позже чем через год его расформируют, и останутся мощнейшая, современная производственная база и производственные площади, на создание которых обычно уходят годы и деньги, реки денег.
И я тут же смекнул, какой я окажусь палочкой-выручалочкой для местных властей, если предложу открыть на этих площадях наши цехи по выпуску товаров народного потребления, с отчислением в бюджет города от реализации наших изделий. Конечно, о подлинных масштабах производства я не собирался ставить их в известность, зато собирался оговорить долгие сроки становления, набора темпа.
Когда случилось то, что я и предвидел, я оказался первым на пепелище, и у меня с моими влиятельными пайщиками была определена чёткая программа, которую не без нажима со стороны приняли городские власти.
Никогда прежде я не работал так масштабно, с такой энергией… На фоне растерянности, беспомощности городских властей я действовал по-пиратски, так, как мне хотелось, получая к тому же всяческую поддержку местной администрации.
— А ещё обиделись, когда Адыл Шарипович назвал вас гангстером… — попенял Азларханов.
Шубарин усмехнулся, приняв это за остроумную шутку, и продолжал:
— Ведь для них, ориентированных на добывающую промышленность, моё дело оказалось тёмным лесом, а я их, естественно, просвещать не собирался. Ещё не имея никаких прав, мы провели тщательную ревизию того, что хотели заполучить. И хотя по распоряжению горного ведомства многое подлежало демонтажу и вывозу, мне удалось оставить абсолютно все, на что мы нацелились. А при существующей неразберихе, бесхозяйственности, безответственности большая часть оборудования до сих пор не взята нами на баланс и висит где-то в воздухе — фантастика!
Хотите верьте, хотите нет, но до сих пор мы не заплатили ни копейки ни за электроэнергию, ни за воду, ни за газ, хотя пользуемся термическими печами, а цехи наши работают с напряжением, коэффициент сменности оборудования у вас, наверное, самый высокий в стране — спасибо горному ведомству за его бездумную щедрость.
Наверное, даже вы, не экономист, понимаете, какая у нас низкая себестоимость изделий, если учесть, что и сырьё, кроме фондов, мы покупаем чаще за наличные — когда за полцены, когда за четверть, а когда, пользуясь полной бесхозяйственностью, и за бесценок.
Артур Александрович на секунду сделал паузу, оглянулся, наверное, желая увидеть, какое впечатление производит его рассказ на собеседника.
Амирхан Даутович был весь внимание. («Интересно, — думал он, — удачно сделанное дело и похмельная расслабленность подвигли Японца на такую лекцию, или он и впрямь ничего не боится — такая у него поддержка в республике? Меня, во всяком случае, он не боится — точно…»)
— Однажды, лет десять назад, я прочитал в «Известиях» статью о некоем авторемонтном заводе в Армении, которого фактически не было в природе — по указанному адресу находился пустырь. Хотя предприятие значилось в республике в числе передовых, рентабельных и неоднократно награждалось, поощрялось, были о нем и статьи в прессе. Всю его бухгалтерию, отчётность вёл один-единственный человек, на мой взгляд, финансовый гений, а создали это предприятие несколько аферистов, хорошо изучивших наш неповоротливый хозяйственный механизм, идеально функционирующий только на бумаге.
Тогда ещё, не обладая ни нынешней властью, ни капиталом, ни возможностями и связями, я сделал для себя вывод, что предприятие, которое я когда-нибудь создам, должно быть реальным, процветающим, легальным, передовым во всех отношениях, но… построено по принципу айсберга, подводная часть которого в три раза превышает надводную, видимую, предназначенную для витрины и официальной отчётности. А для этого нужны бухгалтеры, экономисты не хуже того, из Армении; со временем я отыскал таких людей, не говоря уже о том, что я сам одолел экономику и планирование. Руководитель, не разбирающийся в экономике в совершенстве, — нонсенс, абсурд, такое в теневой экономике невозможно, здесь выживают только асы своего дела, киты, имеющие, кроме головы, капиталы и надёжную страховку.
Любое выражение — «двойная бухгалтерия», «тройная» — не отражает нашей финансовой сути, она должна определяться понятиями высшей математики: пятимерное, что ли, измерение, если такое в природе существует. Наши предприятия в отрасли самые рентабельные, механизированные, у нас высочайшая выработка, самая низкая себестоимость, самая лучшая фондоотдача, стопроцентная реализация продукции, лучшие условия труда, не говоря уже об оплате. Мы рекордсмены по всем показателям, даже самым надуманным, если хотите — образец социалистического предприятия, как ни кощунственно это для вас звучит. Нас невозможно сравнить с какой-нибудь отраслью в округе, да и в целом по республике — мы идём впереди по всем статьям. Мы награждены какими хочешь знамёнами: союзными, республиканскими, областными, городскими, отраслевыми, знамёнами ВЦСПС, Совета Министров, ЦК комсомола, переходящими и вручаемыми навечно, у нас есть специальный зал наших наград
— и это впечатляет. Не удержусь от похвалы себе: я имею орден Трудового Красного Знамени и являюсь депутатом горсовета в «Лас-Вегасе».
Прокурор вдруг случайно поймал в зеркальце над лобовым стеклом лицо Ашота и какое-то время наблюдал за ним. Он уловил, что Ашоту неприятны похвальбы подвыпившего шефа, возможно, такое откровение Артура Александровича для него было новостью. Но как бы там ни было, Амирхан Даутович почувствовал, что в каких бы отношениях он ни находился с его шефом, симпатией и доверием у Ашота он сам не пользуется. Для парня, наверняка знакомого с Уголовным кодексом не понаслышке, бывший или настоящий прокурор в любом случае оставался «ментом». И там, за решёткой, его учили никогда, ни при каких обстоятельствах не доверять им. У Ашота этот принцип сработал, может, не от широты ума, а инстинктивно, но сработал, хотя он не выказывал внешних признаков недружелюбия, даже наоборот; но вот случайно пойманный взгляд, выражение лица сказали Азларханову о многом, и он отметил для себя, что Ашота следует остерегаться.
Прокурор бросил взгляд за окно и, несмотря на темень азиатской ночи, по огням тянувшихся вдоль дороги, кишлаков понял, что они уже недалеко от города, — и пожалел об этом. Сегодня он хотел, чтобы дорога не кончалась, согласен был и на ремонт в пути, хоть на прокол шины, как случалось не раз, когда спешил куда-нибудь; но «Волга» шла ходко, минут через сорок они наверняка будут у себя в гостинице. Значит, у него оставалось ещё время задать несколько вопросов разоткровенничавшемуся дельцу, и он этим воспользовался.
— Для теневой экономики (остановимся на этом термине, поскольку определение «подпольная» не отражает нашей сути: мы организация вполне официальная, или, точнее, действуем в рамках существующих законодательных актов или ходим на грани) вопрос реализации готовой продукции гораздо важнее, чем само производство. Как это ни парадоксально звучит для человека, знакомого с нашим хозяйством, ведь куда ни глянь — у нас дефицит! Вот это меня волнует больше, чем производство товаров, потому что, только имея постоянно возрастающий капитал, я могу влиять на производство.
Но тут возникает вопрос о рынке сбыта. Обозначим сразу сферу нашего влияния, я имею в виду лишь реализацию — она только в пределах республики. Выход за её пределы чреват непредсказуемыми последствиями. Нет, вовсе не оттого, что там, в других республиках, твёрже закон или блюдут интересы государства строже. Нет, просто там мы чужие, и на нас можно показать действительную силу закона, поскольку там у нас нет покровителей. Не совсем просто и в своей республике: в каждой области свой хозяин, запретить, чинить препятствия всегда найдётся повод, поэтому я и держу «лоббистов», наводящих мосты. В области, где прокурором Хаитов, мы ничего не производим, только продаём изготовленное. Признаюсь, это наиболее существенный наш рынок, потому что половина туристических маршрутов в республике проходит через эту область. Каждый день сотни новых потенциальных покупателей с карманами, полными денег…
Но за этот рынок приходится бороться. Откровенно говоря, отчасти мы сами и создали этот рынок, не без наших усилий был заключён договор между экскурсионными бюро областей, и каждую пятницу по трехдневным путёвкам туда прибывают сотни туристов из Кемерова, Донецка, Тюмени, Хабаровска — краёв с традиционно высоким заработком. В расчёте на них мы шьём дублёнки и продаём их, что называется, с пылу, с жару, ориентируя производство именно на конец недели, и наши лавки при гостиницах работают до глубокой ночи, до последнего покупателя, — где вы ещё видели такую торговлю? Там же в киоске лежит книга заказов: те, кто ничего не подобрал или кому не досталась вещь нужного размера, могут оставить аванс, а в следующую пятницу выкупить.
У вас будет возможность ознакомиться с нашим овчинно-шубным хозяйством, оно прекрасно отлажено — от сбора шкур у населения до реализации готовых изделий. Дублёнки я привёл в пример только потому, что это самое дорогое и рентабельное производство, хотя ассортимент нашей продукции составляет сотни наименований, и все, безусловно, прибыльно и даже сверхприбыльно. И на таком вот, по существу, нами же созданном рынке время от времени возникают препятствия. В этой области трудно с занятостью населения, и Хаитов хотел бы, чтобы я часть своих предприятий перевёл сюда. Но мне не резон, а почему, я объясню позже, или вы потом поймёте сами.
Реализацией нашей продукции в области занимается Ахраров, человек энергичный, коммерсант от Бога, — так прокурор опечатал у него пять киосков и не разрешает продавать с лотков на улицах, а это преимущественный вид нашей торговли — прямо с колёс. Для нас каждый день простоя влетает в копеечку. Мы работаем не на склад и производим дефицит, поэтому оплата труда только с учётом проданной покупателю продукции. Да и оборудование у нас индивидуальное, штучное, дорогое, оно окупается только при условии полной загрузки. Поэтому действия Хаитова для меня — нож к горлу, мы должны прийти к какому-то обоюдному согласию. Наверное, нас терпят ещё и потому, что мы делаем большие отчисления с реализации в местный бюджет, и так просто потерять дармовые деньги властям не хочется, не говоря уже о том, что нас «доит» всякий, кому позволяет должность. Но нам выгоднее заплатить, чем сбиваться с ритма. Имеет свою дань с Ахрарова, и уже давно, и ваш бывший коллега Хаитов, но теперь… выкручиванием рук он хотел бы навязать нам ещё и свою политику в производстве.
Амирхана Даутовича так заинтересовал рассказ Шубарина, что у него невольно вырвался вопрос:
— А почему бы вам вправду не открыть здесь свои предприятия или хотя бы филиалы, цехи, если тут так легко с рабочей силой и местные власти заинтересованы в этом?
— Ну вот, и вы туда же, Амирхан Даутович! Дорога дальняя, пройдём и этот раздел экономики — он наиболее существенный в нашем деле. Почему я не использую предлагаемые Хаитовым трудовые ресурсы? Отвечаю: мне нужны не всякие трудовые ресурсы. Вот вам простой пример… В какой-то местности шумят, мол, у нас не заняты в производстве женщины, девяносто процентов их сидит дома, и следует использовать такой мощный потенциал. А толком ведь не изучают, сколько женщин, каков их возрастной состав, семейное положение, чем бы они хотели заниматься, к чему склонны, готовы ли к ритму современного производства, увязывается ли он с укладом их жизни…
Разведут газетную демагогию насчёт раскрепощения восточной женщины и строят в глубинке, скажем, ковровую фабрику — женское, по сути, как и везде в мире, предприятие. Поначалу все женщины в округе дружно идут туда устраиваться, потому что, ещё не ведая, чем будут конкретно заниматься, уже знают и о больничных листах по уходу за детьми, и о декретных отпусках, и о послеродовом отпуске в полтора года, и о доплате на детей, и о прочих преимуществах работающей женщины — ведь в сознание уже как-то внедрилось, что зарплата не зарабатывается, а выдаётся в любом случае всем, кто числится на предприятии. А потом начинается хаос…
Что прикажете делать директору, если у него каждый день не выходит в цех треть работниц — у каждой тут трое-четверо детей, а то и больше, и все они продолжают ещё рожать, а дети частенько болеют. Вот и получается, что все двести семьдесят рабочих дней в году вполне могут оказаться состоящими из больничных листков. А если к больничным обычным постоянно прибавляются больничные по декрету, то иных работниц можно видеть на рабочем месте раз пять в году, и так из года в год.
А какая из неё работница, если она в год работает в среднем по два-три дня в месяц? Современное предприятие требует навыков, высокой профессиональной выучки, чёткой технологической дисциплины. К тому же такую работницу ни за что нельзя уволить — вот и лихорадит фабрику, кстати сказать, оборудованную новейшей импортной техникой. В конце концов рядом срочно строят общежития и привозят по оргнабору, суля всякие блага, из разных краёв молодых девушек. О какой рентабельности, какой низкой себестоимости продукции может быть разговор на таких горе-предприятиях, даже если выполнят девушки по полторы нормы в день? Построив такой завод, государство заведомо обрекает себя на убытки; правда, в данном случае, может быть, спасают несуразно высокие цены на ковры.
Надеюсь, вам теперь понятно, какую бы я получил тут «рабочую силу». У меня не бюро добрых услуг, не собес и не филантропическая организация. По идее, наши предприятия — прообраз будущих хозрасчётных, самоокупаемых, самофинансируемых организаций, у которых есть возможность добиваться неограниченных прибылей, исключающих потолок заработка; но зато над ними постоянно висит угроза банкротства без всяких выходных пособий. Чтобы этого не случилось, нужно постоянно изучать спрос, рынок, следить за насыщением его, обновлять и улучшать ассортимент, а то и вовсе срочно перестраиваться на выпуск нового изделия, снижать себестоимость за счёт максимальной загруженности оборудования и использования меньшего числа работающих за счёт их высокой, я бы сказал — высочайшей квалификации. О качестве я уже не говорю — на том и держимся. И такие кадры подбираю я сам. Мои люди чувствуют ответственность за дело. Мы находим их по рекомендациям, если надо, учим, но учим тех, на кого надеемся, тех, кто хочет работать и зарабатывать. При ином подборе кадров, подходе к труду, я бы вылетел в трубу, поэтому меня не устраивает навязываемое Хаитовым предложение.
— И все-таки, мне кажется, ваше нежелание открыть у Хаитова в области свои предприятия связано не только с вопросами кадров, не так ли, Артур Александрович?
Шубарин от души рассмеялся и вновь потрепал по плечу молчаливого шофёра.
— Сколько больших людей, Ашот, перебывало в этой машине, и ни один из них не соображал так быстро, как Амирхан Даутович. Быть вам когда-нибудь министром местной промышленности, если так будете хватать проблемы на лету.
Да, вы правы, вопрос о кадрах — всего лишь часть проблемы, хотя тоже существенная. И я скажу вам откровенно, как бы ни были ценны наши кадры, все же главным для нас является высокопроизводительное оборудование и сырьё. За эту зарплату, что платим, мы всегда найдём людей, готовых научиться и работать по пятнадцать часов в сутки, и резерв рабочей силы мы, как ни парадоксально, находим в инженерной среде, в среде людей с образованием, недовольных своим материальным положением. Этот высокообразованный контингент, уже помятый жизнью, быстро овладевает любыми трудовыми навыками, ибо ясно видит, что работает на конечный результат. У нас нет проблем с трудовой дисциплиной, нерадивостью, невыгодно у нас болеть, тем более простаивать. Никому не приходится напоминать об экономии сырья, энергии, ибо опять же от этого зависит заработок. Поощряются всякое новшество, экономия, идеи.
Но даже среди таких работников у нас есть своя элита, незаменимые люди. Вот, например, когда организовали овчинно-шубное производство, пригласили скорняка из Белоруссии. Без его знаний, энергии, организаторских способностей, наконец, нам никогда бы не поставить на поток такое выгодное дело, хотя его заработок привёл бы в ужас любого фининспектора. Раз уж заговорили о мастерах, похвалюсь — у нас на учёте почти все умельцы края и даже за пределами его: модельщики, лекальщики, технологи, художники, наладчики станков и оборудования, конструкторы, изобретатели… Располагая финансовыми возможностями, нам легко перестраиваться, налаживать то или иное производство, ведь в нашем деле главный выигрыш — время. Как говорится, дорого яичко ко Христову дню!
Вернусь к главному — оборудованию… Оно у нас не серийное, а переделанное из стандартного умельцами, или чаще всего сконструированное и построенное в нескольких экземплярах изобретателями и рационализаторами на местных заводах, а чаще всего в небольших конструкторско-технологических бюро. Есть у нас импортное оборудование — добываем, вымениваем правдами и неправдами. Среди нас, руководителей, большинство с техническим образованием, и сам я, как уже говорил, закончил Бауманское, поэтому мы в курсе всех дел на машиностроительных заводах, знаем их возможности. Следим, конечно, и гораздо оперативнее, чем отраслевые министерства, за новинками за рубежом, технологией, оснасткой, за всем тем, что повышает производительность и улучшает качество. У многих станков, машин, оборудования, не удивляйтесь, есть личные хозяева, и я вынужден платить их владельцам немалые суммы за эксплуатацию — а куда денешься, это как раз редчайшие станки.
Год назад, например, нашёл меня один человек из Одессы. Работал он некогда судовым механиком на сухогрузе, толковейший инженер, работяга, каких поискать. Так он, когда стояли в чужих портах на ремонте, не шмотками, не джинсами и аппаратурой интересовался, а к технике присматривался. Не знаю уж как, каким образом — это не моё дело (говорит, за два двигателя и мощный насос выменял) — привёз он два итальянских станка-полуавтомата, довольно-таки громоздких, штампующих из пластмассы «хрустальные» люстры на медной фурнитуре. Оба станка выпускают по три модификации — значит, шесть типов. Чудо-люстры, не успеваем завозить на продажу, моментально разбирают. Цена приемлемая — от тридцати до пятидесяти рублей, и выглядят вполне прилично за такую сумму. Пытались мы сами создать подобную установку, сделали, работает, но качество далеко не то. Так у нас с этим бывшим судовым механиком договор: по две тысячи рублей за амортизацию каждой установки в месяц в течение двух лет, а после полуавтоматы переходят в нашу собственность; и, конечно, зарплата у него с выработки. Сам он с семьёй работает на них в три смены и никак не насытит рынок. За два года семья заработает столько, сколько иной за всю жизнь не получит, но он днюет и ночует у своих станков, холит и лелеет их, разве только не целует своих кормильцев.
Должен вам сказать, не только мы ищем толковых умельцев, изобретателей, талантливых инженеров, но и они нас, потому что знают: их детище тут же воплотят в металле, и дадут путёвку в жизнь без проволочек, и с оплатой не поскупятся.
Амирхан Даутович вспомнил слова Файзиева о Шубарине: «Знаете, как его в Москве называют? Японец! Потому, что ему удаётся наладить даже то производство, что всегда прогорает и считается нерентабельным».
— Когда нужное оборудование не удаётся купить по безналичному расчёту или получить по фондам, в ход идут деньги, большие деньги — мало кто устоит перед такими суммами. Деньги эти принадлежат пайщикам; может, со временем и вы станете пайщиком, или, как у нас говорят, войдёте в долю. Половина оборудования принадлежит пайщикам, и первейшая задача — вначале вернуть вклад пайщикам, это свято; потом пайщикам идёт процент с доходов. Сложная на первый взгляд бухгалтерия, но это только на первый взгляд. Счётные работники у нас тоже самые толковые, к тому же у каждого пайщика в кармане своя многофункциональная счётная машинка «Кассио» с памятью — она никогда не ошибается. Так могу ли я такое оборудование разместить где попало, как предлагает Хаитов? К тому же этот вопрос решаю не я один, а вместе с влиятельными пайщиками, хозяевами оборудования, а пайщиком может быть и прокурор, и начальник ОБХСС, и крупный партийный работник, и даже директор завода или министр, добывший по нашей указке и за наши деньги уникальное оборудование.
Услышав о влиятельных пайщиках, Амирхан Даутович сразу вспомнил Хаитова: «…Всех купил, все у него пляшут, как Санобар, только пошибче…»
— наверное, Адыл Шарипович хорошо знал ведомство Шубарина. Припомнились ему и другие слова прокурора: «…ваши покровители и опекуны, а точнее прихлебатели, обложили меня со всех сторон…»
«Все правильно рассчитал Артур Александрович: вложив деньги, кто же не будет способствовать своему процветанию, — думал Азларханов. — Прямо-таки синдикат тайный…»
Он ещё раз внимательно оглядел Артура Александровича, спокойного, уравновешенного, уверенного в себе. Надо отдать должное, перед ним сидел далеко незаурядный человек, незаурядный и очень опасный. Вероятно, в иных ситуациях он был влиятельнее самого министра финансов и председателя Госбанка республики, потому что, исходя из сложившейся ситуации, молниеносно оперировал огромными живыми деньгами; к тому же, как всякий хозяйственный руководитель, пользовался поддержкой казны, имел счета, кредиты, ссуды… Здесь Азларханову как правоведу было над чем подумать.
Конечно, прокурор понимал: чтобы разобраться в «хозяйстве» Шубарина, ему нужно будет ещё много потрудиться: необходимо срочно пополнить свои знания по экономике, хозяйствованию, банковскому делу; но и тогда трудно сказать, удастся ли разгадать все финансовые махинации — слишком уж изощрён был в делах Шубарин, надо отдать ему должное.
Азларханов спросил:
— Почему могла зародиться и процветать теневая экономика?
— Вполне логичный для прокурора вопрос, — непринуждённо пошутил Артур Александрович. — Но я не закончил свою мысль об оборудовании, иначе вам не понять ответа на ваш новый вопрос — у нас все взаимосвязано.
Основные производственные мощности, наиболее рентабельные, находятся у нас в Заркенте. Там я начинал, там я оперился, получил кое-какую поддержку, а главное, я нашёл через «лоббистов» подходы к первому человеку в области, к хозяину. С ним я теперь накоротке, пребываю в числе тех редких людей, которые могут прийти к нему в любое время, а ведь он далеко не демократ. В свою очередь, он один из приближённых, можно даже сказать любимчиков, первого человека в республике. Его вы знаете получше меня, наверняка встречались не раз, будучи областным прокурором, думаю, властную руку самого ощущали повсюду, и не однажды. Вот почему я не вижу особых преград, почему бы вам при случае не стать министром местной промышленности — у нас есть прямой выход на первого, а в республике кадровый вопрос решает только он, повсюду только его люди.
Однажды я пришёл к первому в области и сказал, что мне позарез нужны пятьдесят тысяч, обещал через год вернуть с удвоением — деньги нужны были, чтобы срочно заполучить фонды в Москве на дефицитное сырьё. Деньги он мне дал, там же в кабинете, вынул из личного сейфа пять аккуратных банковских упаковок — он любит крупные купюры и крупные суммы, и вообще масштабный человек. Не стал даже расспрашивать, на что мне они. Я, конечно, вернул их день в день, как обещал, с удвоением — десять таких же пачек. Но на этот раз он, как бы шутя, спросил, нет ли возможности пустить их ещё в оборот. А я оговорился, что только в случае его поддержки кое в чем, хотя в тот момент планов у меня конкретных не было; да заодно и удвоил срок оборота капитала, поскольку понимал, что он опять имеет в виду только двойной рост.
Так неожиданно я получил, что называется карт-бланш и уж тут развернулся вовсю. Имея в доле такого пайщика, я мог вовлекать в дело самых осторожных людей, мог без страха приобретать дефицитное и высокопроизводительное оборудование, работать с перспективой, с долгосрочной программой. Так я открыл в сорока местах цехи по пошиву шуб из искусственного меха — и мужских, и женских, и детских. Кроили в одном месте наши лучшие закройщики, опять же в три смены, непрерывно, и даже успевали следить за модой и менять ассортимент, хотя и так отрывали с руками — поистине у нас ненасытный рынок. Вышел я на поставщиков, и за наличные, за треть цены, вагонами получал сырьё, опять же отправляемое только в Заркент.
Вот почему в Заркенте и самой области я насыщал предприятия оборудованием — у меня не было причин опасаться кого-то, я там застрахован от всего, только дерзай. Но, как видите, центр тяжести наших предприятий все же переместился сюда, в «Лас-Вегас», где мы с вами познакомились. Но открытие «Лас-Вегаса», я думаю, самая большая удача, выпавшая мне.
Однажды, когда рудник ещё был в силе и действовала мощная производственная база, обслуживавшая строительство и эксплуатацию шахт, меня привели сюда дела. Я пытался открыть цех резинотехнического литья: всякие кольца, прокладки, сальники, модная пляжная обувь — опять дефицит из дефицита, и хотел, чтобы мне помогли здесь с пресс-формами, поточной линией; хороший проект и технические условия были у меня на руках. Побродив по предприятиям день-другой, поговорив кое с кем из руководства, я, наверное, раньше, чем кто-либо, понял, что дни рудокомбината сочтены: не позже чем через год его расформируют, и останутся мощнейшая, современная производственная база и производственные площади, на создание которых обычно уходят годы и деньги, реки денег.
И я тут же смекнул, какой я окажусь палочкой-выручалочкой для местных властей, если предложу открыть на этих площадях наши цехи по выпуску товаров народного потребления, с отчислением в бюджет города от реализации наших изделий. Конечно, о подлинных масштабах производства я не собирался ставить их в известность, зато собирался оговорить долгие сроки становления, набора темпа.
Когда случилось то, что я и предвидел, я оказался первым на пепелище, и у меня с моими влиятельными пайщиками была определена чёткая программа, которую не без нажима со стороны приняли городские власти.
Никогда прежде я не работал так масштабно, с такой энергией… На фоне растерянности, беспомощности городских властей я действовал по-пиратски, так, как мне хотелось, получая к тому же всяческую поддержку местной администрации.
— А ещё обиделись, когда Адыл Шарипович назвал вас гангстером… — попенял Азларханов.
Шубарин усмехнулся, приняв это за остроумную шутку, и продолжал:
— Ведь для них, ориентированных на добывающую промышленность, моё дело оказалось тёмным лесом, а я их, естественно, просвещать не собирался. Ещё не имея никаких прав, мы провели тщательную ревизию того, что хотели заполучить. И хотя по распоряжению горного ведомства многое подлежало демонтажу и вывозу, мне удалось оставить абсолютно все, на что мы нацелились. А при существующей неразберихе, бесхозяйственности, безответственности большая часть оборудования до сих пор не взята нами на баланс и висит где-то в воздухе — фантастика!
Хотите верьте, хотите нет, но до сих пор мы не заплатили ни копейки ни за электроэнергию, ни за воду, ни за газ, хотя пользуемся термическими печами, а цехи наши работают с напряжением, коэффициент сменности оборудования у вас, наверное, самый высокий в стране — спасибо горному ведомству за его бездумную щедрость.
Наверное, даже вы, не экономист, понимаете, какая у нас низкая себестоимость изделий, если учесть, что и сырьё, кроме фондов, мы покупаем чаще за наличные — когда за полцены, когда за четверть, а когда, пользуясь полной бесхозяйственностью, и за бесценок.
Артур Александрович на секунду сделал паузу, оглянулся, наверное, желая увидеть, какое впечатление производит его рассказ на собеседника.
Амирхан Даутович был весь внимание. («Интересно, — думал он, — удачно сделанное дело и похмельная расслабленность подвигли Японца на такую лекцию, или он и впрямь ничего не боится — такая у него поддержка в республике? Меня, во всяком случае, он не боится — точно…»)
— Однажды, лет десять назад, я прочитал в «Известиях» статью о некоем авторемонтном заводе в Армении, которого фактически не было в природе — по указанному адресу находился пустырь. Хотя предприятие значилось в республике в числе передовых, рентабельных и неоднократно награждалось, поощрялось, были о нем и статьи в прессе. Всю его бухгалтерию, отчётность вёл один-единственный человек, на мой взгляд, финансовый гений, а создали это предприятие несколько аферистов, хорошо изучивших наш неповоротливый хозяйственный механизм, идеально функционирующий только на бумаге.
Тогда ещё, не обладая ни нынешней властью, ни капиталом, ни возможностями и связями, я сделал для себя вывод, что предприятие, которое я когда-нибудь создам, должно быть реальным, процветающим, легальным, передовым во всех отношениях, но… построено по принципу айсберга, подводная часть которого в три раза превышает надводную, видимую, предназначенную для витрины и официальной отчётности. А для этого нужны бухгалтеры, экономисты не хуже того, из Армении; со временем я отыскал таких людей, не говоря уже о том, что я сам одолел экономику и планирование. Руководитель, не разбирающийся в экономике в совершенстве, — нонсенс, абсурд, такое в теневой экономике невозможно, здесь выживают только асы своего дела, киты, имеющие, кроме головы, капиталы и надёжную страховку.
Любое выражение — «двойная бухгалтерия», «тройная» — не отражает нашей финансовой сути, она должна определяться понятиями высшей математики: пятимерное, что ли, измерение, если такое в природе существует. Наши предприятия в отрасли самые рентабельные, механизированные, у нас высочайшая выработка, самая низкая себестоимость, самая лучшая фондоотдача, стопроцентная реализация продукции, лучшие условия труда, не говоря уже об оплате. Мы рекордсмены по всем показателям, даже самым надуманным, если хотите — образец социалистического предприятия, как ни кощунственно это для вас звучит. Нас невозможно сравнить с какой-нибудь отраслью в округе, да и в целом по республике — мы идём впереди по всем статьям. Мы награждены какими хочешь знамёнами: союзными, республиканскими, областными, городскими, отраслевыми, знамёнами ВЦСПС, Совета Министров, ЦК комсомола, переходящими и вручаемыми навечно, у нас есть специальный зал наших наград
— и это впечатляет. Не удержусь от похвалы себе: я имею орден Трудового Красного Знамени и являюсь депутатом горсовета в «Лас-Вегасе».
Прокурор вдруг случайно поймал в зеркальце над лобовым стеклом лицо Ашота и какое-то время наблюдал за ним. Он уловил, что Ашоту неприятны похвальбы подвыпившего шефа, возможно, такое откровение Артура Александровича для него было новостью. Но как бы там ни было, Амирхан Даутович почувствовал, что в каких бы отношениях он ни находился с его шефом, симпатией и доверием у Ашота он сам не пользуется. Для парня, наверняка знакомого с Уголовным кодексом не понаслышке, бывший или настоящий прокурор в любом случае оставался «ментом». И там, за решёткой, его учили никогда, ни при каких обстоятельствах не доверять им. У Ашота этот принцип сработал, может, не от широты ума, а инстинктивно, но сработал, хотя он не выказывал внешних признаков недружелюбия, даже наоборот; но вот случайно пойманный взгляд, выражение лица сказали Азларханову о многом, и он отметил для себя, что Ашота следует остерегаться.
Прокурор бросил взгляд за окно и, несмотря на темень азиатской ночи, по огням тянувшихся вдоль дороги, кишлаков понял, что они уже недалеко от города, — и пожалел об этом. Сегодня он хотел, чтобы дорога не кончалась, согласен был и на ремонт в пути, хоть на прокол шины, как случалось не раз, когда спешил куда-нибудь; но «Волга» шла ходко, минут через сорок они наверняка будут у себя в гостинице. Значит, у него оставалось ещё время задать несколько вопросов разоткровенничавшемуся дельцу, и он этим воспользовался.