Страница:
Так в бесплодных размышлениях и пролетели два часа…
На бетонных плитах дорожки от калитки к веранде чётко отдавались уверенные шаги. Ритм шагов, уверенная поступь сразу подсказали Амирхану Даутовичу, что это не Акрам Садыков и уж тем более не Суюн Бекходжаев — братья были в теле, каждый за сто килограммов, и при ходьбе от ожирения шумно дышали.
Амирхан Даутович поднялся навстречу полуночному визитёру. В ярко освещённой прихожей стоял подтянутый молодой мужчина, лет тридцати пяти — тридцати семи, хорошо одетый, можно даже сказать, элегантно, в правой руке он держал новенький кожаный «дипломат» с цифровым кодом. Встреть прокурор ночного гостя на улице пять часов назад среди празднично одетой вечерней толпы, принял бы его если не за иноземца, так за москвича, настолько он не вписывался в улицы их провинциального областного города.
— Добрый вечер, — сказал незнакомец и нервным жестом поправил свой безукоризненный пробор — на его крепком запястье сверкнули золотом не то «Картье», не то «Роллекс», дорогие и редкие швейцарские часы, особо престижные, — прокурор это знал.
Амирхан Даутович ничего не ответил и только жестом пригласил пройти в дом. Незнакомец сделал шаг и задержался в дверях, пропуская вперёд прокурора. «Осторожный», — отметил Амирхан Даутович.
В кабинете, не дожидаясь приглашения, незнакомец занял кресло, ближнее к входной двери, тем самым оставляя хозяину место у письменного стола.
Люстра свисала как раз над креслом, где расположился ночной гость, и прокурор хорошо видел его. Гость чувствовал это, но не отодвигал кресло, потому что оттуда просматривался и коридор. Внешне гость был спокоен, сдержан, не суетлив, но Азларханов чувствовал в нем собранность, готовность к любой неожиданности.
— Считайте, что я Акрам Садыков или Суюн Бекходжаев, все равно, как вам будет удобнее, — у меня самые широкие полномочия от семьи, — заговорил пришелец, усаживаясь поудобнее в кресле, и попросил разрешения закурить. — Разговор нам, товарищ прокурор, наверняка предстоит долгий, — добавил он, но тут же, погасив зажигалку, неожиданно попросил: — Ради Бога, простите мне моё любопытство, но прежде чем мы начнём разговор, я хотел бы одним глазом взглянуть на вашу коллекцию — много наслышан. Вряд ли у меня будет ещё возможность появиться в гостях у областного прокурора, да и вообще в Средней Азии. Признаюсь, я не люблю Восток, здесь люди непредсказуемо коварны, и не все поступки объяснимы даже изощрённому европейскому уму. — Гость поднялся…
Амирхан Даутович расценил его просьбу как возможность проверить соседнюю комнату: нет ли там какой-нибудь приготовленной для него опасности, засады. И чтобы гость успокоился — а Амирхану Даутовичу побольше хотелось выведать у него, и, похоже, можно было рассчитывать на удачу, потому что человек явно принадлежал к породе упивающихся собственным красноречием, — прокурор пригласил его в зал.
Керамика, видимо, нисколько не интересовала гостя — в комнатах он задержался не более двух-трех минут. Вернулся он в кабинет более спокойный и сказал разочарованно:
— И эти черепки оценили в сто пятьдесят тысяч?! Впрочем, хорошо, что остановились на этой сумме, потому что на лондонском аукционе в последние годы продано несколько известных коллекций керамики, и гораздо дороже, чем коллекции из Анкары и Порт-Саида. Эти коллекции, доложу вам, также сравнивались с коллекцией вашей жены, особенно с той, что выставлялась в последний раз в Цюрихе, и некоторые искусствоведы отдавали предпочтение вашей. Что и говорить, хорошо поработали люди в Москве, горы газет перелопатили, копии со статей в зарубежных журналах и газетах поснимали, они-то и подали идею исходить из оценки лондонских аукционов. Все статьи, где указывалась достаточно высокая предполагаемая цена коллекции или отдельного экспоната, были высококачественно отсняты на японской копировальной машине и тут же, рядом, давался перевод на русский язык.
Эти документы, а их набралось немало, прилагались к каждой анонимной жалобе на вас. Так что бедным экспертам ничего не оставалось, как следовать по указанному нами пути и видеть коллекцию глазами восторженных западных журналистов, иначе бы их заподозрили в симпатиях к вам, необъективности, некомпетентности. Хотя я убеждён, надумай какой наш музей приобрести у вас эти черепки, вряд ли предложил бы более тысячи рублей. Но тысяча нас не устраивала — какой от тысячи резонанс, что она для общественного мнения — нуль! Вот сто пятьдесят тысяч — это масштаб! Сто пятьдесят — это хапуга, за сто пятьдесят во всех смертных грехах можно любого обвинить… Но в то же время, оцените, и не миллионы — цифра должна быть реальной.
Амирхан Даутович внимательно слушал ночного пришельца: тот явно хотел дать понять, что он в курсе всех неприятностей прокурора, и даже больше — он выдавал себя за одного из стратегов, организующих эти неприятности.
Амирхан Даутович пытался вспомнить, где-то он видел это жёсткое, волевое лицо, характерный прищур пугающих холодом глаз, высокий лоб с едва заметными залысинами — то ли в картотеке особо опасных преступников, то ли встречал фотографию в документах, когда просматривал личные дела, инспектируя колонии на территории области. И вдруг, то ли желая сбить с него спесь, то ли проверяя, все ли он знает, Амирхан Даутович спросил:
— Не вы ли вскрыли у меня в прокуратуре сейф?
Для незваного гостя вопрос не оказался неожиданным — он сделал презрительную гримасу:
— Не мой профиль, шеф. Берите выше, я работаю не отмычкой, а головой.
— И опять он поправил свою безукоризненную причёску. — А что касается вашего сейфа, то, конечно, открыл его человек, отбывающий тут срок, но он о нашем деле, то есть о вашем, ни гугу. Ему сказали, что областной прокурор потерял ключи и его надо выручить. В сейфе нас прежде всего интересовали ваши амбарные книги по каждому району. В обмен на информацию из этих книг мы хотели получить содействие должностных лиц против вас. И, как видите, план вполне удался. Суд в районе, где случилось преступление, прошёл без сучка и задоринки, и в Сардобском районе, где расположена Балан-мечеть, тоже оказали всяческую поддержку, судя по заключению комиссии полковника Иргашева. А за то, что повредили альбом, вы уж извините — у нас другого выхода не было. В вашей дыре нет копировальной машины, передающей цвет, а Духовное управление могла тронуть, вызвать праведный гнев только подлинная фотография.
— Почему вы мне все это рассказываете? Не боитесь, что каждое ваше слово в определённой ситуации я могу повернуть против вас? Организованная преступность у нас карается сурово.
Незнакомец зло рассмеялся в ответ:
— Не боюсь, товарищ прокурор, не боюсь. За это и деньги получаю. «Организованная преступность»… Как вы боитесь произнести это определение, как вообще боитесь что-либо сообщать народу о преступлениях и преступниках, все тешите себя иллюзией: этого у нас нет, этого быть не может. Скажу вам, раз выпала мне такая честь — пообщаться с самим прокурором, попавшим в беду: преступность в основном и есть организованная, и так организована, что вам и представить трудно, иначе бы вы успешнее боролись. Вы же умный человек, разве вас не пугает такая компания: Суюн Бекходжаев, Герой Труда, депутат Верховного Совета, председатель колхоза, Акрам Садыков, член бюро обкома, крупное должностное лицо, тоже депутат, Иргашев, начальник областной милиции, прокурор Исмаилов, и я, профессиональный преступник, — будем называть вещи своими именами.
Вот вы прокурор, из тех, что не идут на сделку с совестью, — уж мы-то знаем, кто есть кто. Наверное, о том, что вы достойный человек, знают и люди на высоких постах, — почему же они оставили вас одного против Бекходжаевых, почему на бюро не приехал прокурор республики, чтобы защищать вас? Честно говоря, строя планы, мы не были уверены, что удастся растоптать прокурора области такими сомнительными анонимками и демагогическими выступлениями, но Садыков оказался прав, он, конечно, лучше знает вашу среду
— у нас, в преступном мире, так легко оболгать человека не удалось бы. Воистину тут, у вас, сместились все понятия о нравах.
— Ну, какие у нас нравы, позвольте разобраться нам самим, обойдёмся без благородной помощи преступного мира. Не все так мрачно, как вам видится, молодой человек. А союз ваш — ненадолго, не так уж много в наших рядах Иргашевых, Бекходжаевых, иначе бы вы сейчас не отбывали срок, — прервал Амирхан Даутович философствующего преступника и заметил, что ночной посетитель нервно среагировал на его последнюю фразу. Значит, угадал…
— Много ли, мало, а вам они испортили жизнь, сломали карьеру. Ваша песня спета, прокурор, вы проиграли. А впрочем, давайте не будем препираться, мы люди полярных взглядов, проговорили уже с полчаса, а к делу и не приступали…
А прокурор, глядя на удобно устроившегося в кресле человека, думал о закрытых совещаниях в прокуратуре республики, где его коллеги не раз пытались поднимать вопрос о сращивании организованной преступности с органами правопорядка у них в крае, и как такие разговоры круто пресекались, а то и поднимались на смех, хотя примеры приводились далеко не смешные. Амирхан Даутович сейчас не поручился бы, что этот уверенно державшийся ночной визитёр — «гастролёр» и прибыл откуда-то из Ростова или Грозного, Москвы или Тбилиси. Он вполне мог быть выпущен полковником Иргашевым на время операции из мест заключения на территории области.
Если бы он мог, если бы он только мог задержать этого незваного гостя! Но Азларханов понимал, что сделать ему это не удалось бы. Во-первых, того наверняка подстраховывали, — возможно, сообщник стоял в тени летней веранды и в мгновение ока оказался бы в комнате; во-вторых, преступник был вооружён. Амирхан Даутович сразу, ещё в прихожей, отметил едва заметную ремённую лямку пистолета под мышкой — тонкий модный пиджак гостя не очень годился для такого снаряжения. А главное — что он мог сделать после двух инфарктов и тяжелейшей пневмонии с человеком безусловно сильным, да и жестоким. Глупо было бы погибнуть от пули, от приёма карате или кунфу, которыми, несомненно, владел этот человек, — не исключено, что ощущение этой власти силы над другими подтолкнуло его стать преступником. Обиднее всего, что убийство такое, случись оно, вряд ли когда-нибудь раскрылось бы: преступник к утру вернулся бы к месту заключения, и какая светлая голова догадалась бы искать убийцу за тюремной решёткой?
Гость достал новую сигарету из длинной золотистой пачки, щёлкнул дорогой зажигалкой.
— Бьюсь об заклад, вы никогда не догадаетесь, зачем я к вам пришёл…
Амирхан Даутович не перебивал, давая возможность ему вновь разговориться.
— Скажу коротко: передать вам этот французский «дипломат», кстати, модную ныне вещь, и заручиться вашим честным словом. И ничего больше. Но прежде чем расшифровать своё скромное поручение, я должен передать вам от всей огромной семьи Бекходжаевых искреннее соболезнование по поводу гибели вашей жены.
Видя удивление прокурора, гость повторил:
— Да-да, самые искренние соболезнования. Не станете же вы утверждать, что вашу жену убили… специально… Это тот самый случай, который принято называть трагическим. В данном случае и для вас, и для Бекходжаевых трагичнее не придумаешь. Но от судьбы не уйти ни вам, ни им. Мне понятна и ваша утрата, понятна и позиция Суюна Бекходжаева. Он рассуждает так: понесёт ли их сын наказание или нет, вашу жену уже не вернуть, и стоит ли губить ещё одну судьбу? Цинично, но для такого цинизма есть причины. Суюн Бекходжаев имеет в этих краях определённую власть, и многие люди на высоких постах обязаны своим восхождением ему. В конце концов семейство не отрицает своей вины и готово нести ответственность, скажем, материальную, готово на определённую компенсацию.
Против вас лично у них нет никаких предубеждений, и, не затевай вы столь решительно пересмотр дела, вы до сих пор оставались бы на своём посту областного прокурора. Так что поста вы лишились благодаря собственным усилиям — таковы жёсткие условия игры: или вы нас, или мы вас — другого не дано. В случае вашего успеха понесли бы суровое наказание и полковник Иргашев, и прокурор Исмаилов — игра зашла слишком далеко, и назад хода нет. Впрочем, извините за откровенность, мало кто думал, что вы выкарабкаетесь из двух инфарктов. Но опять же, повторяю, ни у кого не было мысли лишать вас поста областного прокурора, и в подтверждение — вот эта компенсация.
Незнакомец поднял на колени стоявший на полу вишнёвого цвета кожаный «дипломат», быстро набрал шифр. Раздался лёгкий щелчок, и крышка стала сама медленно подниматься. Как только «дипломат» открылся, гость развернул его к Амирхану Даутовичу.
— Здесь ровно сто тысяч — это компенсация за организованную нами потерю должности областного прокурора и вытекающих из этого благ: служебной машины, бесплатных путёвок, буфета и т.д. Учли и предстоящую разницу в зарплате, и потерю коттеджа с великолепным садом, который наверняка у вас отнимут, — вот до чего может довести упрямство…
Незнакомец неожиданно захлопнул «дипломат», ловким жестом опустил на пол, подтолкнул легонько ногой к креслу прокурора.
Амирхан Даутович молча, правда, не так ловко, как ночной гость, отпихнул носком ботинка «дипломат» обратно.
— Не устраивает сто тысяч? Мало? Впрочем, я бы тоже за потерю такой должности потребовал лимон.
Амирхан Даутович знал, что на жаргоне «лимон» означает миллион и что у них в крае есть подпольные миллионеры.
— У меня повышенная кислотность, и лимон мне противопоказан, не нужно мне и ста тысяч, да ещё в таком роскошном «дипломате». Должность свою, на ваш манер, я никогда не оценивал в деньгах, так что напрасно думаете, что я лью слезы, потеряв место областного прокурора. Хотя, честно говоря, очень жалею, что потерял его в такой момент, когда у меня на многое открылись глаза — сегодня я работал бы уже по-другому. Моя личная трагедия высветила жизнь совсем по-иному. И поймите наконец вы со своими компаньонами, что не все потери в жизни компенсируются, не за все в жизни можно расплатиться деньгами…
Незнакомец вдруг хищно улыбнулся и похлопал в ладоши:
— Браво, прокурор, браво!
— Перестаньте паясничать! — оборвал Амирхан Даутович.
— Я не паясничаю. Я сейчас выиграл пари в двадцать тысяч, — почему бы не поаплодировать себе? Поясню. Идея с этим «дипломатом» не моя, я сразу сказал — деньги он не возьмёт, не тот человек. С ним, то есть с вами, по-другому надо говорить, вплоть до крайней меры, извините за откровенность. А братья смеются, говорят, кто же от ста тысяч откажется. Тогда я предложил каждому из них пари, в счёт своего будущего гонорара за особые услуги… Так что на вашей порядочности я заработал двадцать тысяч…
— Тяжёлый у вас хлеб, — прервал Амирхан Даутович посланника Бекходжаевых, — и я честно хочу предупредить: если наши пути пересекутся, а они пересекутся рано или поздно, я приложу максимум усилий, чтобы вы никогда больше не жили среди нормальных людей, вы крайне опасный человек, настолько опасный, что у нас даже статьи для таких нет.
Незнакомец поправил галстук и, улыбаясь, ответил:
— Я на вашу милость никогда и не рассчитывал и отдаю себе отчёт, что мы с вами враги, настоящие враги и стоим по разные стороны баррикад, как у вас говорится. Но ваша убеждённость, вера мне нравятся, как это ни парадоксально, особенно, наверное, на ваш взгляд… Знаете, критерии человеческих отношений ныне настолько размыты, что настоящих врагов не осталось, наверное, только вы и я, товарищ прокурор, теперь, правда, уже бывший, поэтому давайте будем уважать друг друга. И, заканчивая нашу беседу, я хочу заручиться вашим честным словом, что вы отныне не будете настаивать на пересмотре дела по убийству вашей жены.
— Это тоже ваша идея? — спросил язвительно Амирхан Даутович.
— Да, моя, и она намного благоразумнее, чем те, на которых настаивают другие, назовём их «радикалами».
— И каковы же планы ваших «радикалов»?
— А вот этого я вам сказать не могу — чужие секреты. Но уверяю вас, жестокие планы — они пугают даже меня. Будьте благоразумны, прокурор, и примите мои условия. Вам сегодня не выиграть схватку, — слишком неравные силы, и моральные и материальные, время на стороне Бекходжаевых. К тому же каждый ваш ход мы можем рассчитать наперёд, или, точнее, рассчитали ещё полгода назад и, как видите, до сих пор ни разу не ошиблись. Мы имели фору в полгода и, поверьте, не сидели сложа руки. Наши действия для вас непредсказуемы, как непредсказуемы и силы, что мы можем ввести по ходу дела. Ваши тетради оказывают нам бесценную помощь — слишком уж большому количеству уважаемых ныне людей выгодно лишить вас поста и дискредитировать.
Да и на что вы можете рассчитывать? У вас есть один-единственный шанс, или, точнее, единственный человек, на чью помощь и свидетельство вы можете рассчитывать. Тут вы нас немного опередили, успели перевести его в Ташкент, а жаль: у полковника Иргашева в отношении Джураева был интересный план, не успели реализовать, иначе не было бы сейчас у вас и этого шанса. Не скрою, мы проделали огромную работу и установили того, кто помог Джураеву так быстро задержать убийц. Установили и человека, с кем встречался капитан после суда. На них можете не рассчитывать, их и запугали и задобрили одновременно, припомнили им их собственные грешки, не получившие огласки в своё время. Если они до суда отказывались вам помочь, то теперь тем более. С Джураевым несколько посложнее — его не запугаешь и не купишь. Вам, наверное, известно, что однажды он задержал человека в бегах, у которого денег с собой было гораздо больше, чем в этом «дипломате». Задержанный просил в обмен на эти деньги отпустить его, но Джураев отказался.
Амирхан Даутович помнил этот случай не из-за денег, а потому что Джураев задержал особо опасного рецидивиста, на чьей совести было три убийства.
— Так вот… Джураев… А что, собственно, Джураев? Работа сыщика — опасная работа, и в ней всякое может случиться, вы это хорошо знаете, прокурор. Больше всего милиция теряет людей в уголовном розыске. Нам известны радиопозывные и рабочая частота его рации в машине. Ну, например, капитан, поздно вечером возвращаясь домой, проезжает мимо одного особняка, где частенько собираются люди, чьи фотографии он бережно хранит в нагрудном кармане, и вряд ли, учитывая его храбрость и благородство, он избежит искушения встретиться с ними. Он не станет осторожничать — ведь там будут люди, за которыми он давно охотится. Но у нас есть возможность предупредить и тех, кто в особняке.
— И пусть выживет более удачливый?
— Нет. Капитан не выживет, потому что в суматохе, если надо будет, его пристрелит тот, кто будет страховать эту трогательную встречу. А поскольку там без выстрелов не обойдётся, он погибнет честно, на боевом посту, и смерть его ни у кого не вызовет подозрений.
Я логично рассуждаю, прокурор? У этого плана есть несколько страховочных вариантов; такому отчаянному человеку, как Джураев, несложно организовать встречу с пулей или ножом в тёмном переулке или подъезде. И последнее. Предугадываю, вы скажете: есть Азат Худайкулов, и, может, в нем заговорит совесть и он расскажет начистоту, как все было? Не расскажет. Потому что на снисхождение суда ему рассчитывать не приходится, а правда для прокурора его не волнует, его волнует его жизнь, когда он выйдет на свободу, а она целиком зависит от Бекходжаевых, как и жизнь его больной матери.
К тому же он не капитан Джураев и тревоги у нас не вызывает. Если надо будет, чтобы он замолчал навсегда, для полной гарантии, то он замолчит, будьте уверены. Он как раз работает на строительстве высотного дома, в третью смену, и ходит как сонная муха, того и гляди — сам улетит в монтажный проем.
Наверное, беседа затягивалась, и гость нервно глянул на свои часы.
— Теперь, надеюсь, и вы понимаете, в обмен на что я прошу вашего честного слова.
Амирхан Даутович сидел, понурив голову: он поверил сразу в этот иезуитский план клана — они хотели получить его молчание в обмен на две жизни, а в том, что они, спасая свои шкуры, не остановятся ни перед чем, прокурор не сомневался. Как ни парадоксально, оставалось только радоваться, что «радикалы» в группировке не одержали верх, и эти люди оставались живы до сих пор.
У Амирхана Даутовича перед глазами встала семья Джураевых, его двое маленьких детей. Вспомнился и сам Эркин, надёжный и верный товарищ. Нет, какие бы цели ни преследовал Амирхан Даутович, он не мог сейчас собственной рукой подписать ему смертный приговор, как не мог рисковать и жизнью Азата Худайкулова, которому только недавно исполнилось восемнадцать лет.
Мысль прокурора работала лихорадочно, искала хоть какой-то просвет в тупике, но выходило, что загнали его основательно — не шевельнуться.
«Давать честное слово этому подонку, значит, стать перед ними на колени, признать их правоту…» — в отчаянии рассуждал Амирхан Даутович, не замечая, что гость уже нервничает и торопится.
И вдруг посланник Бекходжаевых, словно прочитав его мысли, сказал:
— Кажется, я допустил какую-то бестактность, требуя от вас дать честное слово, извините, я не буду настаивать на такой форме решения вопроса. Сделаем так. Я оставлю вас одного, взвесьте мои предложения и свои шансы. Ровно через полчаса, если вы приняли наши условия, включите в зале свет. Если нет, Бог вам в помощь — дальше события будут контролироваться «радикалами».
— Вы числите себя в «либералах»? — ещё нашёл силы для иронии прокурор.
— Представьте себе, да. И ваше счастье, что с вами говорят не они. — И гость, подхватив «дипломат», быстро выскользнул из кабинета.
Когда он проходил бетонной дорожкой вдоль летней веранды, Амирхан Даутович ясно уловил шаги ещё двух человек.
Прокурор ещё долго сидел, понурив голову, не находя в себе сил встать и что-то предпринять, потом он неожиданно вскочил и бросился к телефону. Поднял трубку одного, второго — телефоны не работали.
И впервые за долгую ночь чувство страха охватило его. Ведь у них могли быть варианты куда короче и надёжнее…
Он прокручивал в памяти долгий разговор с ночным гостем, и порою казалось, что это сцены из детектива, причём детектива зарубежного; настолько все было нереально для нашей жизни, что поведай Амирхан Даутович кому-нибудь об этом разговоре, вряд ли его рассказ приняли бы всерьёз. Но в том-то и ужас, что все было всерьёз, — прокурор знал это. И знание не облегчало душу, он понимал: в том, что страшные люди, подобные ночному гостю, полковнику Иргашеву, прокурору Исмаилову и Бекходжаевым, здравствуют и считают себя хозяевами положения, есть и его прямая вина.
Но долго рассуждать ему о своей вине не пришлось: раздался слабый звук автомобильной сирены — с улицы напоминали, что время, отпущенное ему, истекло.
Амирхан Даутович тяжело поднялся, шатаясь, прошёл в зал и на секунду включил огни.
В ответ клаксоны двух машин сыграли радостный марш и, разрывая ночную тишину, «гости» резко рванули по сонной Лахути.
Оставили его работать в прокуратуре на должности, с которой он некогда начинал в этом здании. Осенью он попал в больницу с нервным расстройством и пробыл там более двух месяцев.
— Вы потеряли какие-то жизненно важные для себя ориентиры… — говорил Амирхану Даутовичу лечащий врач.
И хотя пожилой врач считал, что нервное расстройство бывшего областного прокурора связано только с его личной трагедией и неожиданными последствиями после неё, диагноз он поставил точно. Но Амирхан Даутович, соглашаясь с доктором и признавая его диагноз, все же до конца откровенным с ним не был.
7
Едва городские куранты начали отбивать полночь, по сонной Лахути тихо прошуршала чёрная «Волга» с выключенными огнями и остановилась у ворот дома прокурора. Хлопнула дверца машины, и по слабо освещённой дорожке сада к дому двинулся человек. Один…На бетонных плитах дорожки от калитки к веранде чётко отдавались уверенные шаги. Ритм шагов, уверенная поступь сразу подсказали Амирхану Даутовичу, что это не Акрам Садыков и уж тем более не Суюн Бекходжаев — братья были в теле, каждый за сто килограммов, и при ходьбе от ожирения шумно дышали.
Амирхан Даутович поднялся навстречу полуночному визитёру. В ярко освещённой прихожей стоял подтянутый молодой мужчина, лет тридцати пяти — тридцати семи, хорошо одетый, можно даже сказать, элегантно, в правой руке он держал новенький кожаный «дипломат» с цифровым кодом. Встреть прокурор ночного гостя на улице пять часов назад среди празднично одетой вечерней толпы, принял бы его если не за иноземца, так за москвича, настолько он не вписывался в улицы их провинциального областного города.
— Добрый вечер, — сказал незнакомец и нервным жестом поправил свой безукоризненный пробор — на его крепком запястье сверкнули золотом не то «Картье», не то «Роллекс», дорогие и редкие швейцарские часы, особо престижные, — прокурор это знал.
Амирхан Даутович ничего не ответил и только жестом пригласил пройти в дом. Незнакомец сделал шаг и задержался в дверях, пропуская вперёд прокурора. «Осторожный», — отметил Амирхан Даутович.
В кабинете, не дожидаясь приглашения, незнакомец занял кресло, ближнее к входной двери, тем самым оставляя хозяину место у письменного стола.
Люстра свисала как раз над креслом, где расположился ночной гость, и прокурор хорошо видел его. Гость чувствовал это, но не отодвигал кресло, потому что оттуда просматривался и коридор. Внешне гость был спокоен, сдержан, не суетлив, но Азларханов чувствовал в нем собранность, готовность к любой неожиданности.
— Считайте, что я Акрам Садыков или Суюн Бекходжаев, все равно, как вам будет удобнее, — у меня самые широкие полномочия от семьи, — заговорил пришелец, усаживаясь поудобнее в кресле, и попросил разрешения закурить. — Разговор нам, товарищ прокурор, наверняка предстоит долгий, — добавил он, но тут же, погасив зажигалку, неожиданно попросил: — Ради Бога, простите мне моё любопытство, но прежде чем мы начнём разговор, я хотел бы одним глазом взглянуть на вашу коллекцию — много наслышан. Вряд ли у меня будет ещё возможность появиться в гостях у областного прокурора, да и вообще в Средней Азии. Признаюсь, я не люблю Восток, здесь люди непредсказуемо коварны, и не все поступки объяснимы даже изощрённому европейскому уму. — Гость поднялся…
Амирхан Даутович расценил его просьбу как возможность проверить соседнюю комнату: нет ли там какой-нибудь приготовленной для него опасности, засады. И чтобы гость успокоился — а Амирхану Даутовичу побольше хотелось выведать у него, и, похоже, можно было рассчитывать на удачу, потому что человек явно принадлежал к породе упивающихся собственным красноречием, — прокурор пригласил его в зал.
Керамика, видимо, нисколько не интересовала гостя — в комнатах он задержался не более двух-трех минут. Вернулся он в кабинет более спокойный и сказал разочарованно:
— И эти черепки оценили в сто пятьдесят тысяч?! Впрочем, хорошо, что остановились на этой сумме, потому что на лондонском аукционе в последние годы продано несколько известных коллекций керамики, и гораздо дороже, чем коллекции из Анкары и Порт-Саида. Эти коллекции, доложу вам, также сравнивались с коллекцией вашей жены, особенно с той, что выставлялась в последний раз в Цюрихе, и некоторые искусствоведы отдавали предпочтение вашей. Что и говорить, хорошо поработали люди в Москве, горы газет перелопатили, копии со статей в зарубежных журналах и газетах поснимали, они-то и подали идею исходить из оценки лондонских аукционов. Все статьи, где указывалась достаточно высокая предполагаемая цена коллекции или отдельного экспоната, были высококачественно отсняты на японской копировальной машине и тут же, рядом, давался перевод на русский язык.
Эти документы, а их набралось немало, прилагались к каждой анонимной жалобе на вас. Так что бедным экспертам ничего не оставалось, как следовать по указанному нами пути и видеть коллекцию глазами восторженных западных журналистов, иначе бы их заподозрили в симпатиях к вам, необъективности, некомпетентности. Хотя я убеждён, надумай какой наш музей приобрести у вас эти черепки, вряд ли предложил бы более тысячи рублей. Но тысяча нас не устраивала — какой от тысячи резонанс, что она для общественного мнения — нуль! Вот сто пятьдесят тысяч — это масштаб! Сто пятьдесят — это хапуга, за сто пятьдесят во всех смертных грехах можно любого обвинить… Но в то же время, оцените, и не миллионы — цифра должна быть реальной.
Амирхан Даутович внимательно слушал ночного пришельца: тот явно хотел дать понять, что он в курсе всех неприятностей прокурора, и даже больше — он выдавал себя за одного из стратегов, организующих эти неприятности.
Амирхан Даутович пытался вспомнить, где-то он видел это жёсткое, волевое лицо, характерный прищур пугающих холодом глаз, высокий лоб с едва заметными залысинами — то ли в картотеке особо опасных преступников, то ли встречал фотографию в документах, когда просматривал личные дела, инспектируя колонии на территории области. И вдруг, то ли желая сбить с него спесь, то ли проверяя, все ли он знает, Амирхан Даутович спросил:
— Не вы ли вскрыли у меня в прокуратуре сейф?
Для незваного гостя вопрос не оказался неожиданным — он сделал презрительную гримасу:
— Не мой профиль, шеф. Берите выше, я работаю не отмычкой, а головой.
— И опять он поправил свою безукоризненную причёску. — А что касается вашего сейфа, то, конечно, открыл его человек, отбывающий тут срок, но он о нашем деле, то есть о вашем, ни гугу. Ему сказали, что областной прокурор потерял ключи и его надо выручить. В сейфе нас прежде всего интересовали ваши амбарные книги по каждому району. В обмен на информацию из этих книг мы хотели получить содействие должностных лиц против вас. И, как видите, план вполне удался. Суд в районе, где случилось преступление, прошёл без сучка и задоринки, и в Сардобском районе, где расположена Балан-мечеть, тоже оказали всяческую поддержку, судя по заключению комиссии полковника Иргашева. А за то, что повредили альбом, вы уж извините — у нас другого выхода не было. В вашей дыре нет копировальной машины, передающей цвет, а Духовное управление могла тронуть, вызвать праведный гнев только подлинная фотография.
— Почему вы мне все это рассказываете? Не боитесь, что каждое ваше слово в определённой ситуации я могу повернуть против вас? Организованная преступность у нас карается сурово.
Незнакомец зло рассмеялся в ответ:
— Не боюсь, товарищ прокурор, не боюсь. За это и деньги получаю. «Организованная преступность»… Как вы боитесь произнести это определение, как вообще боитесь что-либо сообщать народу о преступлениях и преступниках, все тешите себя иллюзией: этого у нас нет, этого быть не может. Скажу вам, раз выпала мне такая честь — пообщаться с самим прокурором, попавшим в беду: преступность в основном и есть организованная, и так организована, что вам и представить трудно, иначе бы вы успешнее боролись. Вы же умный человек, разве вас не пугает такая компания: Суюн Бекходжаев, Герой Труда, депутат Верховного Совета, председатель колхоза, Акрам Садыков, член бюро обкома, крупное должностное лицо, тоже депутат, Иргашев, начальник областной милиции, прокурор Исмаилов, и я, профессиональный преступник, — будем называть вещи своими именами.
Вот вы прокурор, из тех, что не идут на сделку с совестью, — уж мы-то знаем, кто есть кто. Наверное, о том, что вы достойный человек, знают и люди на высоких постах, — почему же они оставили вас одного против Бекходжаевых, почему на бюро не приехал прокурор республики, чтобы защищать вас? Честно говоря, строя планы, мы не были уверены, что удастся растоптать прокурора области такими сомнительными анонимками и демагогическими выступлениями, но Садыков оказался прав, он, конечно, лучше знает вашу среду
— у нас, в преступном мире, так легко оболгать человека не удалось бы. Воистину тут, у вас, сместились все понятия о нравах.
— Ну, какие у нас нравы, позвольте разобраться нам самим, обойдёмся без благородной помощи преступного мира. Не все так мрачно, как вам видится, молодой человек. А союз ваш — ненадолго, не так уж много в наших рядах Иргашевых, Бекходжаевых, иначе бы вы сейчас не отбывали срок, — прервал Амирхан Даутович философствующего преступника и заметил, что ночной посетитель нервно среагировал на его последнюю фразу. Значит, угадал…
— Много ли, мало, а вам они испортили жизнь, сломали карьеру. Ваша песня спета, прокурор, вы проиграли. А впрочем, давайте не будем препираться, мы люди полярных взглядов, проговорили уже с полчаса, а к делу и не приступали…
А прокурор, глядя на удобно устроившегося в кресле человека, думал о закрытых совещаниях в прокуратуре республики, где его коллеги не раз пытались поднимать вопрос о сращивании организованной преступности с органами правопорядка у них в крае, и как такие разговоры круто пресекались, а то и поднимались на смех, хотя примеры приводились далеко не смешные. Амирхан Даутович сейчас не поручился бы, что этот уверенно державшийся ночной визитёр — «гастролёр» и прибыл откуда-то из Ростова или Грозного, Москвы или Тбилиси. Он вполне мог быть выпущен полковником Иргашевым на время операции из мест заключения на территории области.
Если бы он мог, если бы он только мог задержать этого незваного гостя! Но Азларханов понимал, что сделать ему это не удалось бы. Во-первых, того наверняка подстраховывали, — возможно, сообщник стоял в тени летней веранды и в мгновение ока оказался бы в комнате; во-вторых, преступник был вооружён. Амирхан Даутович сразу, ещё в прихожей, отметил едва заметную ремённую лямку пистолета под мышкой — тонкий модный пиджак гостя не очень годился для такого снаряжения. А главное — что он мог сделать после двух инфарктов и тяжелейшей пневмонии с человеком безусловно сильным, да и жестоким. Глупо было бы погибнуть от пули, от приёма карате или кунфу, которыми, несомненно, владел этот человек, — не исключено, что ощущение этой власти силы над другими подтолкнуло его стать преступником. Обиднее всего, что убийство такое, случись оно, вряд ли когда-нибудь раскрылось бы: преступник к утру вернулся бы к месту заключения, и какая светлая голова догадалась бы искать убийцу за тюремной решёткой?
Гость достал новую сигарету из длинной золотистой пачки, щёлкнул дорогой зажигалкой.
— Бьюсь об заклад, вы никогда не догадаетесь, зачем я к вам пришёл…
Амирхан Даутович не перебивал, давая возможность ему вновь разговориться.
— Скажу коротко: передать вам этот французский «дипломат», кстати, модную ныне вещь, и заручиться вашим честным словом. И ничего больше. Но прежде чем расшифровать своё скромное поручение, я должен передать вам от всей огромной семьи Бекходжаевых искреннее соболезнование по поводу гибели вашей жены.
Видя удивление прокурора, гость повторил:
— Да-да, самые искренние соболезнования. Не станете же вы утверждать, что вашу жену убили… специально… Это тот самый случай, который принято называть трагическим. В данном случае и для вас, и для Бекходжаевых трагичнее не придумаешь. Но от судьбы не уйти ни вам, ни им. Мне понятна и ваша утрата, понятна и позиция Суюна Бекходжаева. Он рассуждает так: понесёт ли их сын наказание или нет, вашу жену уже не вернуть, и стоит ли губить ещё одну судьбу? Цинично, но для такого цинизма есть причины. Суюн Бекходжаев имеет в этих краях определённую власть, и многие люди на высоких постах обязаны своим восхождением ему. В конце концов семейство не отрицает своей вины и готово нести ответственность, скажем, материальную, готово на определённую компенсацию.
Против вас лично у них нет никаких предубеждений, и, не затевай вы столь решительно пересмотр дела, вы до сих пор оставались бы на своём посту областного прокурора. Так что поста вы лишились благодаря собственным усилиям — таковы жёсткие условия игры: или вы нас, или мы вас — другого не дано. В случае вашего успеха понесли бы суровое наказание и полковник Иргашев, и прокурор Исмаилов — игра зашла слишком далеко, и назад хода нет. Впрочем, извините за откровенность, мало кто думал, что вы выкарабкаетесь из двух инфарктов. Но опять же, повторяю, ни у кого не было мысли лишать вас поста областного прокурора, и в подтверждение — вот эта компенсация.
Незнакомец поднял на колени стоявший на полу вишнёвого цвета кожаный «дипломат», быстро набрал шифр. Раздался лёгкий щелчок, и крышка стала сама медленно подниматься. Как только «дипломат» открылся, гость развернул его к Амирхану Даутовичу.
— Здесь ровно сто тысяч — это компенсация за организованную нами потерю должности областного прокурора и вытекающих из этого благ: служебной машины, бесплатных путёвок, буфета и т.д. Учли и предстоящую разницу в зарплате, и потерю коттеджа с великолепным садом, который наверняка у вас отнимут, — вот до чего может довести упрямство…
Незнакомец неожиданно захлопнул «дипломат», ловким жестом опустил на пол, подтолкнул легонько ногой к креслу прокурора.
Амирхан Даутович молча, правда, не так ловко, как ночной гость, отпихнул носком ботинка «дипломат» обратно.
— Не устраивает сто тысяч? Мало? Впрочем, я бы тоже за потерю такой должности потребовал лимон.
Амирхан Даутович знал, что на жаргоне «лимон» означает миллион и что у них в крае есть подпольные миллионеры.
— У меня повышенная кислотность, и лимон мне противопоказан, не нужно мне и ста тысяч, да ещё в таком роскошном «дипломате». Должность свою, на ваш манер, я никогда не оценивал в деньгах, так что напрасно думаете, что я лью слезы, потеряв место областного прокурора. Хотя, честно говоря, очень жалею, что потерял его в такой момент, когда у меня на многое открылись глаза — сегодня я работал бы уже по-другому. Моя личная трагедия высветила жизнь совсем по-иному. И поймите наконец вы со своими компаньонами, что не все потери в жизни компенсируются, не за все в жизни можно расплатиться деньгами…
Незнакомец вдруг хищно улыбнулся и похлопал в ладоши:
— Браво, прокурор, браво!
— Перестаньте паясничать! — оборвал Амирхан Даутович.
— Я не паясничаю. Я сейчас выиграл пари в двадцать тысяч, — почему бы не поаплодировать себе? Поясню. Идея с этим «дипломатом» не моя, я сразу сказал — деньги он не возьмёт, не тот человек. С ним, то есть с вами, по-другому надо говорить, вплоть до крайней меры, извините за откровенность. А братья смеются, говорят, кто же от ста тысяч откажется. Тогда я предложил каждому из них пари, в счёт своего будущего гонорара за особые услуги… Так что на вашей порядочности я заработал двадцать тысяч…
— Тяжёлый у вас хлеб, — прервал Амирхан Даутович посланника Бекходжаевых, — и я честно хочу предупредить: если наши пути пересекутся, а они пересекутся рано или поздно, я приложу максимум усилий, чтобы вы никогда больше не жили среди нормальных людей, вы крайне опасный человек, настолько опасный, что у нас даже статьи для таких нет.
Незнакомец поправил галстук и, улыбаясь, ответил:
— Я на вашу милость никогда и не рассчитывал и отдаю себе отчёт, что мы с вами враги, настоящие враги и стоим по разные стороны баррикад, как у вас говорится. Но ваша убеждённость, вера мне нравятся, как это ни парадоксально, особенно, наверное, на ваш взгляд… Знаете, критерии человеческих отношений ныне настолько размыты, что настоящих врагов не осталось, наверное, только вы и я, товарищ прокурор, теперь, правда, уже бывший, поэтому давайте будем уважать друг друга. И, заканчивая нашу беседу, я хочу заручиться вашим честным словом, что вы отныне не будете настаивать на пересмотре дела по убийству вашей жены.
— Это тоже ваша идея? — спросил язвительно Амирхан Даутович.
— Да, моя, и она намного благоразумнее, чем те, на которых настаивают другие, назовём их «радикалами».
— И каковы же планы ваших «радикалов»?
— А вот этого я вам сказать не могу — чужие секреты. Но уверяю вас, жестокие планы — они пугают даже меня. Будьте благоразумны, прокурор, и примите мои условия. Вам сегодня не выиграть схватку, — слишком неравные силы, и моральные и материальные, время на стороне Бекходжаевых. К тому же каждый ваш ход мы можем рассчитать наперёд, или, точнее, рассчитали ещё полгода назад и, как видите, до сих пор ни разу не ошиблись. Мы имели фору в полгода и, поверьте, не сидели сложа руки. Наши действия для вас непредсказуемы, как непредсказуемы и силы, что мы можем ввести по ходу дела. Ваши тетради оказывают нам бесценную помощь — слишком уж большому количеству уважаемых ныне людей выгодно лишить вас поста и дискредитировать.
Да и на что вы можете рассчитывать? У вас есть один-единственный шанс, или, точнее, единственный человек, на чью помощь и свидетельство вы можете рассчитывать. Тут вы нас немного опередили, успели перевести его в Ташкент, а жаль: у полковника Иргашева в отношении Джураева был интересный план, не успели реализовать, иначе не было бы сейчас у вас и этого шанса. Не скрою, мы проделали огромную работу и установили того, кто помог Джураеву так быстро задержать убийц. Установили и человека, с кем встречался капитан после суда. На них можете не рассчитывать, их и запугали и задобрили одновременно, припомнили им их собственные грешки, не получившие огласки в своё время. Если они до суда отказывались вам помочь, то теперь тем более. С Джураевым несколько посложнее — его не запугаешь и не купишь. Вам, наверное, известно, что однажды он задержал человека в бегах, у которого денег с собой было гораздо больше, чем в этом «дипломате». Задержанный просил в обмен на эти деньги отпустить его, но Джураев отказался.
Амирхан Даутович помнил этот случай не из-за денег, а потому что Джураев задержал особо опасного рецидивиста, на чьей совести было три убийства.
— Так вот… Джураев… А что, собственно, Джураев? Работа сыщика — опасная работа, и в ней всякое может случиться, вы это хорошо знаете, прокурор. Больше всего милиция теряет людей в уголовном розыске. Нам известны радиопозывные и рабочая частота его рации в машине. Ну, например, капитан, поздно вечером возвращаясь домой, проезжает мимо одного особняка, где частенько собираются люди, чьи фотографии он бережно хранит в нагрудном кармане, и вряд ли, учитывая его храбрость и благородство, он избежит искушения встретиться с ними. Он не станет осторожничать — ведь там будут люди, за которыми он давно охотится. Но у нас есть возможность предупредить и тех, кто в особняке.
— И пусть выживет более удачливый?
— Нет. Капитан не выживет, потому что в суматохе, если надо будет, его пристрелит тот, кто будет страховать эту трогательную встречу. А поскольку там без выстрелов не обойдётся, он погибнет честно, на боевом посту, и смерть его ни у кого не вызовет подозрений.
Я логично рассуждаю, прокурор? У этого плана есть несколько страховочных вариантов; такому отчаянному человеку, как Джураев, несложно организовать встречу с пулей или ножом в тёмном переулке или подъезде. И последнее. Предугадываю, вы скажете: есть Азат Худайкулов, и, может, в нем заговорит совесть и он расскажет начистоту, как все было? Не расскажет. Потому что на снисхождение суда ему рассчитывать не приходится, а правда для прокурора его не волнует, его волнует его жизнь, когда он выйдет на свободу, а она целиком зависит от Бекходжаевых, как и жизнь его больной матери.
К тому же он не капитан Джураев и тревоги у нас не вызывает. Если надо будет, чтобы он замолчал навсегда, для полной гарантии, то он замолчит, будьте уверены. Он как раз работает на строительстве высотного дома, в третью смену, и ходит как сонная муха, того и гляди — сам улетит в монтажный проем.
Наверное, беседа затягивалась, и гость нервно глянул на свои часы.
— Теперь, надеюсь, и вы понимаете, в обмен на что я прошу вашего честного слова.
Амирхан Даутович сидел, понурив голову: он поверил сразу в этот иезуитский план клана — они хотели получить его молчание в обмен на две жизни, а в том, что они, спасая свои шкуры, не остановятся ни перед чем, прокурор не сомневался. Как ни парадоксально, оставалось только радоваться, что «радикалы» в группировке не одержали верх, и эти люди оставались живы до сих пор.
У Амирхана Даутовича перед глазами встала семья Джураевых, его двое маленьких детей. Вспомнился и сам Эркин, надёжный и верный товарищ. Нет, какие бы цели ни преследовал Амирхан Даутович, он не мог сейчас собственной рукой подписать ему смертный приговор, как не мог рисковать и жизнью Азата Худайкулова, которому только недавно исполнилось восемнадцать лет.
Мысль прокурора работала лихорадочно, искала хоть какой-то просвет в тупике, но выходило, что загнали его основательно — не шевельнуться.
«Давать честное слово этому подонку, значит, стать перед ними на колени, признать их правоту…» — в отчаянии рассуждал Амирхан Даутович, не замечая, что гость уже нервничает и торопится.
И вдруг посланник Бекходжаевых, словно прочитав его мысли, сказал:
— Кажется, я допустил какую-то бестактность, требуя от вас дать честное слово, извините, я не буду настаивать на такой форме решения вопроса. Сделаем так. Я оставлю вас одного, взвесьте мои предложения и свои шансы. Ровно через полчаса, если вы приняли наши условия, включите в зале свет. Если нет, Бог вам в помощь — дальше события будут контролироваться «радикалами».
— Вы числите себя в «либералах»? — ещё нашёл силы для иронии прокурор.
— Представьте себе, да. И ваше счастье, что с вами говорят не они. — И гость, подхватив «дипломат», быстро выскользнул из кабинета.
Когда он проходил бетонной дорожкой вдоль летней веранды, Амирхан Даутович ясно уловил шаги ещё двух человек.
Прокурор ещё долго сидел, понурив голову, не находя в себе сил встать и что-то предпринять, потом он неожиданно вскочил и бросился к телефону. Поднял трубку одного, второго — телефоны не работали.
И впервые за долгую ночь чувство страха охватило его. Ведь у них могли быть варианты куда короче и надёжнее…
Он прокручивал в памяти долгий разговор с ночным гостем, и порою казалось, что это сцены из детектива, причём детектива зарубежного; настолько все было нереально для нашей жизни, что поведай Амирхан Даутович кому-нибудь об этом разговоре, вряд ли его рассказ приняли бы всерьёз. Но в том-то и ужас, что все было всерьёз, — прокурор знал это. И знание не облегчало душу, он понимал: в том, что страшные люди, подобные ночному гостю, полковнику Иргашеву, прокурору Исмаилову и Бекходжаевым, здравствуют и считают себя хозяевами положения, есть и его прямая вина.
Но долго рассуждать ему о своей вине не пришлось: раздался слабый звук автомобильной сирены — с улицы напоминали, что время, отпущенное ему, истекло.
Амирхан Даутович тяжело поднялся, шатаясь, прошёл в зал и на секунду включил огни.
В ответ клаксоны двух машин сыграли радостный марш и, разрывая ночную тишину, «гости» резко рванули по сонной Лахути.
8
С этой ночи, накануне Первомая, жизнь Амирхана Даутовича круто изменилась. Лишился он и должности, и получил суровое взыскание по партийной линии. Но подкосила его не тяжесть и несправедливость наказания, подкосила его откровенность и уверенность ночного посланника Бекходжаевых, открытие для себя неконтролируемого участка жизни. Выходило, что он все эти годы жил в каком-то изолированном и надуманном мире, а в жизни меж тем процветали слои, пласты её, которые были неведомы ему даже как человеку, не то что прокурору. Куда его не допускали. А ведь он-то считал, что прочно стоит на земле и смотрит на жизнь глазами реалиста; выходит, действительность оказалась куда реальнее, многозначнее и мрачнее, чем он себе представлял. Спроси его кто до гибели Ларисы, знает ли он жизнь своей области, контролирует ли её полностью, Амирхан Даутович, наверное, обиделся бы. Теперь он понимал: его знания были неполными, а точнее — в основном бумажными, телефонными, газетными, победные бумаги, рапорты застили ему саму жизнь. И даже останься Амирхан Даутович на своём прежнем посту, он все равно почувствовал бы свою надломленность — переход из веры в неверие никогда не проходит бесследно для людей честных.Оставили его работать в прокуратуре на должности, с которой он некогда начинал в этом здании. Осенью он попал в больницу с нервным расстройством и пробыл там более двух месяцев.
— Вы потеряли какие-то жизненно важные для себя ориентиры… — говорил Амирхану Даутовичу лечащий врач.
И хотя пожилой врач считал, что нервное расстройство бывшего областного прокурора связано только с его личной трагедией и неожиданными последствиями после неё, диагноз он поставил точно. Но Амирхан Даутович, соглашаясь с доктором и признавая его диагноз, все же до конца откровенным с ним не был.