Страница:
– Это пожалуйста, – улыбнулся я. – Чего-чего, а боевой славы у нас теперь навалом.
Светлеет быстро. Вот уж видно, как остывает и дымится поле: движутся мутные глыбы коней с пустыми седлами, из низкого розоватого тумана торчат обломки копий – а вон жутковато чернеет колено согнутой мертвой ноги. Рядом в землю вонзена сорочинская сабля, на золотистой рукояти сидит сытая темная птица. Издалека, от неведомых лодий со свастиками на парусах, движется редкая цепь усталых человечьих фигурок – шагают через трупы, добивая раненых унгуннов, собирая трофеи. Да, это славяне – какой-то разношерстый сброд: крепкие парни в белых рубахах, сутулые метисы-полумохлюты с деревянными щитами на спинах, и рядом – самые настоящие ратники в кольчугах. Интересно, кто руководит этими босоногими десантниками?
Вдруг… откуда-то сбоку… из-под земли – всадник в тумане! Вороной трехлетний аргамак, и в седле уцелевший унгунн! Да какой! Черные ветвистые рога на шлеме, златые заклепки на щите, кровавый шарф вьется по ветру! На спине какой-то чудовищный горб… или мешок: странный пузырь, ворох раздувшихся серых тряпок за плечами… Нагая сабля в руке! Хэй, арбалетчики! Тревога! Бейте, стреляйте в него!
Это ж сам Кумбал-хан, будь я проклят!
Поздно, он уходит. Пролетел совсем рядом с крепостью – злобно рыкнул через плечо – вот он, гад! Рукой подать! Но арбалетчики не готовы стрелять – бешено накручивают рычаги крестострелов… Катафракты спохватились, кинулись к лошадям – нет, не догнать. Железный жеребец, выкладываясь из последних сил, с ревом и лязгом рванулся прочь, к лесу…
Точно: Кумбал. Ах, обидно…
Впрочем… не уйдет. Я понял это, когда увидел – быструю черную точку, мелькнувшую высоко в небе. Знакомый летающий объект – железный ворон камнем вывалился из-за облака! С ревом упал к самой земле! Распахнул стальные лезвия крыл – на бреющем, в полуметре от земли скользнул вослед Кумбал-хану… У этой птицы чудовищная скорость, я знаю. Кумбалу не повезло. Когтистая железная бритва вошла в пыльный шлейф позади вражьего жеребца… ах! я зажмурился. Широко расперив лезвистые крыла, стальной ворон с визгом пронесся под бронированной лошадью Кумбала, под самым брюхом, мгновенно и с лету срезая жеребцу ноги… Ударило искрами – искалеченная лошадиная туша по инерции пролетела метров десять и рухнула в ковыль. Всадник вывалился из седла, мелькнул в воздухе черно-красным клубком переломанных конечностей… Ах, боже мой, пробормотал я: упал! Убился! Вот жалкий же ездок… взглянуть, как треснулся он: грудью или вбок?
Черная туша витязя тяжко перевалилась навзничь и замерла – а вот тряпичный горб… отделился от спины Кумбал-хана! Подпрыгивая, покатился по траве… Нет, он не катится – а бежит, подпрыгивая на коротких кривых ножках! Это не пыльный мешок, это горбатый карла в камуфляжном рванье!
– Взять Плескуна, – быстро скомандовал я. Трое или четверо катафрактов, выдергивая лезвия, поскакали в погоню. Я поспешно спустился со стены – прыгая через обломки, побежал следом, на бегу нащупывая звенья золотой цепи за пазухой. Плескун – опасный чародей… Того и гляди – опять начнутся магические фокусы.
Один из катафрактов уже почти настиг горбатого беглеца – Плескун рывком обернулся, судорожно выставил руку с блестящим амулетом! Слишком поздно, мой уродливый друг: катафракт Сергиос махнул звонким мечом…
Я со стоном схватился за волосы. Нет!
Впрочем, напрасно испугался. Умный, сообразительный Сергиос ударил плашмя. Потом свесился из седла, схватил упавшего карлу за шиворот и высоко приподнял, встряхивая в железной руке, как тряпичную куклу.
Вот мы и встретились, дорогой Плескун. Не век же вам избегать близкого знакомства с Вещим Лисеем…
– Спасибо за работу, катафракт Сергиос, – кивнул я. – Теперь тщательно свяжите этого волшебника, конфискуйте все магические предметы, включая кольца и пуговицы, а потом посадите негодяя в мешок. После завтрака я буду его допрашивать.
Гордый Сергиос перекинул бесчувственное горбатое тельце поперек седла и поскакал к крепости. А я склонился над трупом витязя в черной броне. Восточный красавец Кумбал-хан был мертв. Видимо, мудрый Плескун, вываливаясь вместе с ханом из седла, успел перерезать ему горло. Чтобы лишить меня удовольствия лично допросить побежденного военачальника…
Я склонился над телом, поднял забрало роскошного ханского шлема, украшенного драконьими рогами. С философической грустью вгляделся в косые черты обескровленного лица. Вот sic и transit бренная gloria mundi [71]. Вот трагедия человеческого тщеславия. Бедный хан! Хотел объехать целый свет – и не объехал сотой доли.
Уж точно стал не тот в короткое ты время:
Недавно, помню, было: ногу в стремя
И носишься на борзом жеребце…
Я вторично вздохнул. А Чацкого мне жаль. По-христиански так он жалости достоин. Был острый человек, имел душ сотни три… Да какие души! Зверские, напористые, с копьями и скрамасаксами.
– Высокий князь!
Я обернулся. Десятник Неро торопливо нахлестывая коня, приблизился и, оглядываясь через плечо, зашептал:
– Высокий князь! Сюда приближаются эти… неведомые люди из лодий. Может быть опасно, князь. Не лучше ли вернуться в крепость?
– Совсем не опасно, десятник Неро. Я прекрасно знаю, кто командует этой средневековой морской пехотой, которая появилась так своевременно и спасла нас от смерти.
Я выпрямился и поглядел туда, где из тумана вышагивали «фашисты». Впереди цепи двигался очень широкоплечий всадник на трофейном унгуннском жеребце. Я не мог видеть его лица. Однако темный силуэт и так говорил немало о таинственном «фашистском» военачальнике: длинные жесткие руки вцепились в узду, на квадратном плече сидит железный ворон-убийца, уже успевший вернуться к хозяину.
Минут через десять Каширин подскакал, откинул с головы кольчужный капюшон. Насмешливо сощурил спокойные глаза:
– Здравствуй, князь Алеша. Надеюсь, не помешал твоей беседе с унгуннами?
Я не успел ответить. Из толпы Данилиных ратников выскочил какой-то худенький синеглазый дружинник в серебристой кольчужке и с радостным визгом кинулся мне на шею.
ПОГРЕМУШКИ ПАТРИОТОВ,
I
Светлеет быстро. Вот уж видно, как остывает и дымится поле: движутся мутные глыбы коней с пустыми седлами, из низкого розоватого тумана торчат обломки копий – а вон жутковато чернеет колено согнутой мертвой ноги. Рядом в землю вонзена сорочинская сабля, на золотистой рукояти сидит сытая темная птица. Издалека, от неведомых лодий со свастиками на парусах, движется редкая цепь усталых человечьих фигурок – шагают через трупы, добивая раненых унгуннов, собирая трофеи. Да, это славяне – какой-то разношерстый сброд: крепкие парни в белых рубахах, сутулые метисы-полумохлюты с деревянными щитами на спинах, и рядом – самые настоящие ратники в кольчугах. Интересно, кто руководит этими босоногими десантниками?
Вдруг… откуда-то сбоку… из-под земли – всадник в тумане! Вороной трехлетний аргамак, и в седле уцелевший унгунн! Да какой! Черные ветвистые рога на шлеме, златые заклепки на щите, кровавый шарф вьется по ветру! На спине какой-то чудовищный горб… или мешок: странный пузырь, ворох раздувшихся серых тряпок за плечами… Нагая сабля в руке! Хэй, арбалетчики! Тревога! Бейте, стреляйте в него!
Это ж сам Кумбал-хан, будь я проклят!
Поздно, он уходит. Пролетел совсем рядом с крепостью – злобно рыкнул через плечо – вот он, гад! Рукой подать! Но арбалетчики не готовы стрелять – бешено накручивают рычаги крестострелов… Катафракты спохватились, кинулись к лошадям – нет, не догнать. Железный жеребец, выкладываясь из последних сил, с ревом и лязгом рванулся прочь, к лесу…
Точно: Кумбал. Ах, обидно…
Впрочем… не уйдет. Я понял это, когда увидел – быструю черную точку, мелькнувшую высоко в небе. Знакомый летающий объект – железный ворон камнем вывалился из-за облака! С ревом упал к самой земле! Распахнул стальные лезвия крыл – на бреющем, в полуметре от земли скользнул вослед Кумбал-хану… У этой птицы чудовищная скорость, я знаю. Кумбалу не повезло. Когтистая железная бритва вошла в пыльный шлейф позади вражьего жеребца… ах! я зажмурился. Широко расперив лезвистые крыла, стальной ворон с визгом пронесся под бронированной лошадью Кумбала, под самым брюхом, мгновенно и с лету срезая жеребцу ноги… Ударило искрами – искалеченная лошадиная туша по инерции пролетела метров десять и рухнула в ковыль. Всадник вывалился из седла, мелькнул в воздухе черно-красным клубком переломанных конечностей… Ах, боже мой, пробормотал я: упал! Убился! Вот жалкий же ездок… взглянуть, как треснулся он: грудью или вбок?
Черная туша витязя тяжко перевалилась навзничь и замерла – а вот тряпичный горб… отделился от спины Кумбал-хана! Подпрыгивая, покатился по траве… Нет, он не катится – а бежит, подпрыгивая на коротких кривых ножках! Это не пыльный мешок, это горбатый карла в камуфляжном рванье!
– Взять Плескуна, – быстро скомандовал я. Трое или четверо катафрактов, выдергивая лезвия, поскакали в погоню. Я поспешно спустился со стены – прыгая через обломки, побежал следом, на бегу нащупывая звенья золотой цепи за пазухой. Плескун – опасный чародей… Того и гляди – опять начнутся магические фокусы.
Один из катафрактов уже почти настиг горбатого беглеца – Плескун рывком обернулся, судорожно выставил руку с блестящим амулетом! Слишком поздно, мой уродливый друг: катафракт Сергиос махнул звонким мечом…
Я со стоном схватился за волосы. Нет!
Впрочем, напрасно испугался. Умный, сообразительный Сергиос ударил плашмя. Потом свесился из седла, схватил упавшего карлу за шиворот и высоко приподнял, встряхивая в железной руке, как тряпичную куклу.
Вот мы и встретились, дорогой Плескун. Не век же вам избегать близкого знакомства с Вещим Лисеем…
– Спасибо за работу, катафракт Сергиос, – кивнул я. – Теперь тщательно свяжите этого волшебника, конфискуйте все магические предметы, включая кольца и пуговицы, а потом посадите негодяя в мешок. После завтрака я буду его допрашивать.
Гордый Сергиос перекинул бесчувственное горбатое тельце поперек седла и поскакал к крепости. А я склонился над трупом витязя в черной броне. Восточный красавец Кумбал-хан был мертв. Видимо, мудрый Плескун, вываливаясь вместе с ханом из седла, успел перерезать ему горло. Чтобы лишить меня удовольствия лично допросить побежденного военачальника…
Я склонился над телом, поднял забрало роскошного ханского шлема, украшенного драконьими рогами. С философической грустью вгляделся в косые черты обескровленного лица. Вот sic и transit бренная gloria mundi [71]. Вот трагедия человеческого тщеславия. Бедный хан! Хотел объехать целый свет – и не объехал сотой доли.
Уж точно стал не тот в короткое ты время:
Недавно, помню, было: ногу в стремя
И носишься на борзом жеребце…
Я вторично вздохнул. А Чацкого мне жаль. По-христиански так он жалости достоин. Был острый человек, имел душ сотни три… Да какие души! Зверские, напористые, с копьями и скрамасаксами.
– Высокий князь!
Я обернулся. Десятник Неро торопливо нахлестывая коня, приблизился и, оглядываясь через плечо, зашептал:
– Высокий князь! Сюда приближаются эти… неведомые люди из лодий. Может быть опасно, князь. Не лучше ли вернуться в крепость?
– Совсем не опасно, десятник Неро. Я прекрасно знаю, кто командует этой средневековой морской пехотой, которая появилась так своевременно и спасла нас от смерти.
Я выпрямился и поглядел туда, где из тумана вышагивали «фашисты». Впереди цепи двигался очень широкоплечий всадник на трофейном унгуннском жеребце. Я не мог видеть его лица. Однако темный силуэт и так говорил немало о таинственном «фашистском» военачальнике: длинные жесткие руки вцепились в узду, на квадратном плече сидит железный ворон-убийца, уже успевший вернуться к хозяину.
Минут через десять Каширин подскакал, откинул с головы кольчужный капюшон. Насмешливо сощурил спокойные глаза:
– Здравствуй, князь Алеша. Надеюсь, не помешал твоей беседе с унгуннами?
Я не успел ответить. Из толпы Данилиных ратников выскочил какой-то худенький синеглазый дружинник в серебристой кольчужке и с радостным визгом кинулся мне на шею.
ПОГРЕМУШКИ ПАТРИОТОВ,
дневник Данилы, богатыря Казарина, наследника Властовского
I
Солнечно полыхнув, широкое лезвие жадно вспороло ржаную бочину… Негнущиеся пальцы в железных перчатках осторожно извлекли из мешочка жменю суховатой петрушки (восемь кун за пучок!) и затолкали драгоценную зелень внутрь распахнутой ковриги. Данила шмыгнул носом, принюхиваясь к тонкому привкусу рыбьей тухлинки в речном воздухе, – ой недаром застучало, забурлило под дощатым настилом пристани… Быстро дернув рукой, бросил хлеб за борт. Коврига хлюпнула в теплую бронзово-зеленую муть, покачиваясь поплыла среди нежных ошметков ила, меж белых размокших перышек и древесной крошки – нет, не утонула.
Данила укоризненно покачал головой, достал из мешка второй каравай. Торговцы зельями предупреждали, что русалицы на Влаге жадные. Поэтому Данька решил не жалеть сладкой петрушки – все-таки по договору с водяными девками ладья добегает до поганого городища Калина чуть не вдвое быстрее! Это реальный шанс доплыть в тороканскую столицу прежде, чем тамошние жрецы насыплют погребальный курган над заживо похороненным русичем Михайлой Потыком. На этот раз Данька забил в хлебину тройную дозу волшебной начинки – по слухам, от петрушки водяная нечисть дуреет и торчит, как московские тинэйджеры от LSD. Плюх! Иное дело: коврига мгновенно пошла ко дну. Через миг, пуская пузыри, утонул и первый каравай, брошенный Данилой во Влагу. Русалки приняли условия договора.
Данька спрятал нож, радостно потер кольчужные ладони. Отныне и до захода солнца его маленькая темная ладья (а точнее говоря, двухмачтовый плоскодонный коч) считается спецтранспортом, коему разрешено идти по главному влажскому течению, развивая чудовищную скорость – до трех огнищ в час! Чудесно. Долетим по свежей струе до нережского городка Висохолма, а за ним Влага-матушка изгибается, меняется в цвете и осторожно вступает в каменистые глиноземья Малой Челюсти… Если не остановят в пути работнички лихого Стыри, если не обманут водяные наркоманки – даст Бог, завтра на рассвете увидим на горизонте неприступные крепости Калина.
Данила знал, как спасти Потыка. Не нужно разыскивать зачарованного Михайлу в тесных вонючих улицах поганой столицы. Не нужно с боем пробиваться во дворец Сторукан-хана и требовать, чтобы калинские жрецы сняли с Михайлы урочистое восточное заклятие. По словам загадочного старичка Посуха, достаточно просто извлечь из холщового мешка весомые, сияющие мягким золотом Стати Императоров Базилики. Взять крылатый скипетр в десницу, а крещатую державу в руку левую. Повернуться лицом к Востоку. Кратко помолиться о спасении названого брата, раба Божия Михаила. И – Стати сделают свое очистительное дело. Они выжгут-выпалят любую и всякую магию в радиусе зримого окоема. В подземельях Калина рухнут капища. Истощатся древние шаманские заговоры и утонченные наваждения новейших магов. Развеются как дым самые злоумышленные проклятия и сглазы. В том числе – свадебное заклятвие ханского рода Сторуканов, тяготеющее над овдовевшим русским богатырем.
Стотысячный Калин будет очищен от магии. Данила сделает это ради одного-единственного человека. Приворотные чары выветрятся, и разум вернется к Потыку. Взгляд серо-голубых глаз прояснится, волшебные кандалы тороканских шаманов перестанут жечь ноги. Михайло тряхнет головой, удивленно обернется: где я? Зачем собираюсь залечь в могилу вместе с бездыханным телом жены? Кто придумал весь этот экзотический нерусский бред? А ну-ка: тело – в землю, а коня – на запад, на родину!
Данила вздохнул: главное – добраться до Калина. Остальное сделают священные имперские Стати. Так говорил старикашка Посух, и Данила верил престарелому спутнику. Особенно после чудесного преображения, происшедшего с Посухом в разгар Жиробрегского съезда: плешивый дедушка вдруг превратился в огромного старца с голубым светлоогненным взглядом. Теперь Посух опять сгорбился и шепелявил, как прежде, но Даньку больше не обманешь залатанной гороховой рубахой и соломенной бородой: старичок, очевидно, непростой – волшебный.
Одного Данька не мог понять: почему Посух ругает его за увлечение славянским чародейством? Отчего недолюбливает трофейного железного ворона и требует уничтожить конфискованные у Скараша магические порошки? Кстати сказать, старик строго-настрого запретил подкупать влажских девиц петрушкой – но Данила ослушался. Чтобы выгадать время, он готов задобрить кого угодно. Хоть русалок, хоть пиявок… лишь бы успеть спасти названого брата. Дружищу Потыка, перед которым Данила очень и очень виноват…
Часов около семи утра, еще до открытия Жиробрегского съезда Данила вышел из городской крепости и спустился к пристаням на «приречный торг»; нужно было купить суденышко для будущего путешествия по Влаге. Местные жители поначалу приняли Даньку за разбойника: слишком экзотично он выглядел в коганой броне, в накидке из кошьего меха с когтями, да еще с железным вороном на плече! Чтобы не возбуждать подозрений, Данила назвался заморским купцом, недавно прибывшим из Коганых земель. Это был верный шаг: имя Даньки из Морама не значилось в неписаном реестре славянских купцов Залесья, а к иностранным коммерсантам в городе относились с меньшей подозрительностью.
Поначалу Данька рассчитывал плыть на обычной лодке-однодревке – но совершенно неожиданно осознал, что… потрясающе богат. Зашел в медный ряд продать золотые коганые безделушки, прихваченные в доме у Жереха, и вдруг получил за них… без малого восемь серебряных гривен! Это при том, что средних размеров коч стоит не более трех гривен мелочью! Денег хватило не только на новый парус и накладные «боевые» борта – вскоре шестнадцать наемных гребцов-оборванцев уже заняли места на веслицах. Данькина служба безопасности, ранее состоявшая из двух дрессированных медведей и одной вооруженной Бусти, теперь пополнилась пятью наемными охранниками – молчаливые бородачи с топорами подрядились сопроводить коч до Висохолма.
А вот кормчий отыскался не сразу. «Меня звать Данэил из Саркэля, – говорил Данька, намеренно коверкая слова и вертя на пальце экзотический перстень Свища. – Меня нужно один хороший кормчий до града Калина»… Он предлагал за услуги лоцмана цельную гривну («мы в Саркэле очень богаты, меня можно платить много!»). Однако – заслышав, что отважный иноземный купец Данэил собирается идти Влагою до самого Калина, жиробрегские руслоходы отказывались продолжать беседу. Малая Челюсть… Тороканский Калин… слишком опасный маршрут. К счастью, уже на пристани к Даньке пристал слегка нетрезвый парень с белобрысым хохлом до уха и живыми карими глазами. Парень предложил услуги лоцмана и рулевого: «Я сам Чика-русловед, на Влаге всяк меня знает, а другого дурня до Калина вам точно не сыскать, батюшка коганый гость!» Так сказал Чика, смешливо морщась и дыша хмельным перегаром. Долговязый кормчий не слишком понравился Даньке, но выбора не было. Он заплатил Чике три ногаты вперед и приказал готовить коч к скорому отплытию.
После покупки новенького судна и найма людей осталось еще две гривны – и Данька бросился на поиски местных умельцев-алхимиков. К счастью, главный жиробрегский знахарь Суковат согласился продать кое-что из своих снадобий. Особенно Данька порадовался дурманистому порошку и спорам ржавого гриба. Припомнив, как ловко их давеча применяла Рута при обороне постоялого двора, Данила купил целый мешочек крепкого прошлогоднего дурмана. Кроме того, у Суковата отыскалась сон-трава в герметично засмоленном туеске, толченый корень краснобая, сушеный цвет одоленя, кукушкины слезы и почти целый горшочек змеиного сала. Данька не торговался. Он знал: в пути может пригодиться все – даже петрушка. Это в конце двадцатого века ее можно купить на любом московском рынке – и сожрать целый пучок в один присест, не ведая, что творишь… А здесь, в десятом веке совсем иные ценности: за пучок петрушки можно выменять торскую невольницу с тончайшей талией и белоснежными зубами!
Тьфу… Нынче не до юных невольниц! Данила тряхнул головой и, пробежав по горячим доскам от борта до борта, перегнулся наружу через высокий дощатый насад:
– Рута! Что там возишься? Отплывать пора!
Внизу, на шатких мостках пристани, стояли двое. Князь Лисей, высокий и худой – узкие плечи стянуты стальным кружевом доспеха, маленький шлем надвинут на лоб. Глаза светло-серые, как невский лед, медленно тающий где-нибудь у причала Петропавловской крепости. Кольчужные бармы наглухо сцеплены под сухим подбородком, уже потемневшим от щетины. Сам почти тщедушный, но выпрямленный, весь жесткий и гордый – будто не московский студент вовсе, а впрямь греческий княжич. И рядом с ним – девушка. Сумасшедшая сестрица Рута – рыжий костер косичек и нестерпимо синие брызги васильков в раскаленных волосах. Нет, эти цветы вплетены не случайно. Каширин мог поклясться, что Рута хочет понравиться Алеше Старцеву. Смешно сказать… Скорее всего, хладнокровный Старцев даже не заметит этих васильков, этой тщательной прически, над которой девушка трудилась чуть не полчаса, напряженно пыхтя и закусив губку…
– Братец, братец! Я просила у премиленького князя кольчужинки, и он мне подарил! – закричала Рута с берега, прыгая и гордо размахивая розовым кулачком, в котором что-то зажато. – Я взяла кольчужинки на память!
Данила промолчал. Поначалу не хотел брать ее с собой в Калин. Сумасшедший индейский детеныш в броне… Но потом передумал. Рута бегала по пристани, покупала стрелы для арбалета, с внушительным видом точила кинжальные лезвия и всерьез намеревалась участвовать высвобождении Михайлы. «Быстренько спасем братца Потыка, правда? И тогда мы наконец-пренаконец соберемся вместе! Два братика и сестричка!» – радостно хихикала Рута и норовила целовать в щеку. Она не догадывалась, что Данила – вовсе не родной брат, а всего лишь чужак, которому Потык временно доверил вышитую тесемку наследника Властовского…
Несколько раз Каширин пытался признаться Руте в этом обмане, но всякий раз откладывал. Возможно, слишком дорожил этими неловкими, родственными поцелуями в щеку. «Как я рада-радешенька, что нашла тебя, любименький братец!» – шептала девка, счастливо жмурясь и прижимаясь к Даниле тоненьким легким телом. Как бешеная княжна поведет себя, когда узнает, что Данька попросту лгал ей, называясь братом? Ведь она совершенно не стыдилась «любименького братца». Ходила при нем простоволосая, в одной рубашке. А сегодня утром даже… Данила скрипнул зубами… попросила проводить на реку для утреннего купания – и когда спустились к воде, начала раздеваться как ни в чем не бывало, не прерывая разговора и ничуть не краснея… Невинным, недрогнувшим голоском попросила «братца» потереть ее белую спинку «вот этой мягонькой тряпочкой»… Данила чуть не погиб тогда, на берегу. Наверное, Рута сильно удивилась, почему «братец» вдруг побледнел, наотрез отказался тереть спинку – убежал прочь и дожидался за кустами…
Да, с князем Алешкой она ведет себя иначе. Вмиг превращается из долговязого полуребенка в настоящую гордую княжну. Из шаловливого щенка – в молодую псовую борзую, эдакую аристократическую недотрогу. Стройна до неприличия, грудки стоят под тонкой кольчугой – и попробуй сказать лишнее слово…
– Мы отчаливаем, Рута! Забирайся на борт! – рявкнул Данила. Обернувшись к Старцеву, сухо добавил: – Прощай, князь Алеша. Даст Бог, еще свидимся.
Старцев опять начал уговаривать, но Данька не слушал. Он не мог остаться в Жиробреге. Он чувствовал, что должен плыть в Калин и выручать Михайлу. Михайла был живой и настоящий, а Лешкины аргументы – красивы и звучны, но не более того. Поэтому Данила решил: первым делом волшебные Стати выручат из беды простого русского мужика Михайлу Потыка. А уж потом эти Стати можно отдать многоумным дядькам из лагеря светлых сил, чтобы добрые князья и волшебники смогли использовать драгоценные греческие погремушки в большой политической борьбе…
– Я не играю в ваши великие игры, Алеша! – жестко сказал Данька прямо в суровое нахмуренное лицо кольчужного Старцева. – Я не хочу спасать человечество – дай Бог спасти хоть одного человека. Бывай, дружище… Сделаю дело – и возвращу тебе волшебные игрушки. Я вернусь. Я обещаю.
Сказал – и внутренне сплюнул: слишком по-голливудски прозвучали последние две фразы.
Довольно слов! Данька отвернулся – скользнул взглядом по кудрявым разноцветным затылкам гребцов, искоса-задорно глянул на жаркое солнце – принюхался к южному ветру… пора. Запустил руку за пазуху и вытащил несколько крупных бледно-розовых гранул: в ладони певуче зацокали, загремели друг о дружку крупные зерна скат-жемчуга. Красиво, сладостно замахнулся и бросил вверх, в огромный, медленно раздувающийся серый пузырь паруса. Для пущего ветра… Эй, кормчий! Трогай потихоньку!
Вскоре и дымы жиробрегские скрылись за холмистым берегом. Часа через три маленький коч ловко свернул с хладного стреженя в вонючую протоку за сосновым островом… Данька нахмурился. Вытирая рушником взмокший загривок, бросил весло и поднялся на высоко задранную корму. Склонив голову, молчаливо выслушал оправдания кормчего: дескать, опасные места начались… злобные ярыги Стыри Хлестаного орудуют на стрежне… лучше нам, боярин, проточками прошмыгнуть, дабы незаметно. Данила постоял на корме, понюхал воздух… места дикие, река дышит не пуганой рыбой… да и бурунчики русальные по-прежнему пенятся за кормой… может быть, и прав кормчий. На главном стрежене бандитам нетрудно выследить купеческое судно, а мелких русел на Влаге множество, на всех протоках и старицах не выставишь соглядатаев… Одно не понравилось Даниле: кормчий Чика явно нервничал. Должно быть, всерьез опасался разбойников. Руки намертво впились в кормило, а белобрысый оселедец взмок от пота.
– Ты бы снял рубаху, братишка, – предложил Данька. – Солнце жарит…
– Нельзя мне рубаху снимать, – буркнул Чика, не отрывая цепкого взгляда от каких-то заветных ориентиров на горизонте. – Запаршивел я, боярин. Стесняюсь спину заголить… Вот невеста ваша увидит мои язвы да лишайки, неприлично ей будет…
– Вовсе никакая не невеста! – строго выпалила Рута, спрыгивая с борта, где она сидела, болтая босыми ножками высоко над водой. – Это мой братец, а вовсе не суженый, ясно?
– Бра-атец?! – изумленно протянул Чика и недоверчиво нахмурился: – Выходит… ты, девица-красавица, тоже будешь нерусской крови? Нерусь коганая?!
– Что?! Меня коганью прозвал?! Да ты… как смеешь, смерд! – Рута подскочила от возмущения. – Я буду самородная княжна, дочь покойного Всеволода! Понял?! Ты понял?!
Она стиснула побледневшие губки и уже потянула из ножен тоненький меч, но – Данька успел остановить ее взглядом.
– Эх, Рута! Разоблачила ты меня! – расхохотался Данила. – Хотелось коганым купцом притвориться, да не вышло!
Долговязый Чика медленно обернулся и внимательно поглядел, растягивая губы в странную улыбку.
– Извини, добрый кормчий! – Данила развел руками. – Обманул я тебя. Никакой я не заморский купец, а обычный славянин залесский.
Чика улыбнулся еще шире…
…и вдруг, быстро вцепившись в деревянное кормило, что есть силы вертанул вбок! Парус оглушительно хлопнул, затрещали щеглы-крестовины – ладью передернуло, тяжко завалило на левый борт! Внизу загалдели гребцы, тонко завизжала Рута; коч дернулся так, что Данила охнул – грузно обрушился на дощатую палубу; под днищем зверски заскрипел песок, в борта ударило подводными корягами, у гребцов по левому борту разом выбило весла из рук… Скользя коленями по накренившейся палубе, путаясь в каких-то бечевах, Данька все-таки вытащил меч из ножен – быстро глянул туда, где безумный Чика с багровой хохочущей рожей повис на вывернутом кормиле, упираясь грудью. Рубаха на его спине лопнула, и в прореху высунулось плечо – голое, загорелое и покрытое темными рубцами!
Данька тихо застонал: вся спина кормчего сплошь иссечена косыми продольными шрамами. Такие следы остаются на спинах разбойников после бичевания…
– Извини, боярин! Я тоже обманул тебя! – прохрипел Чика, отскакивая от кормила к борту. – Я не кормчий, а мужик ловчий, ха-ха!
Вскочил на вздыбленный борт, мотнул светлым оселедцем – и красивой щучкой прыгнул в воду.
– Чика! Стой, гад! – рыкнул Данила, в тяжелом прыжке швыряя бронированное тело к борту – но поздно: на Даньке доспех, и нырять нельзя – а беглый кормчий, умело засадив стонущий кораблик на прибрежную мель, уже скрылся в зеленой воде. Мелькнул в желтой взмученной воде и длинной тенью ушел в глубину.
– Ай, братец, я коленку расшибла! – Хныкающая Рута подскочила на одной ножке и виновато доложила: – Хотела в него стрельнуть, а лодейка ка-ак дернется! Я прямо кувырком полетела!
– Ушел, песиголовец! – запыхтел в лицо подбежавший наемник с топором. – Несдобровать нам, хозяин. Коч на отмелище засел, а Стырька, видать, ужо за подмогою поспешил! А значит – скоро нагрянут, ярыжки злотворные!
– По-твоему, наш кормчий – вовсе не Чика, а…
– Стыря Хлестаный, – вздохнул бородач. – Голову обрил и чуб вырастил для неприметности. Он и есть, разбитчик. Нарочно ладью на мель засадил. Теперь небось грабить вернется…
…Разбойничьи струги появились минут через пятнадцать. Гребцы, которых Данька заставил прыгать за борта и вручную выталкивать плоскодонный кораблик с отмели на глубину, стояли по пояс в воде и опасливо вглядывались вдаль – туда, где из-за острова выплывали черные подвижные точки, едва заметные среди ртутного мигания солнечных отблесков. Данила, глядя из-под руки, насчитал шесть гребных челнов и – чуть позади – старый одномачтовый ушкуй под залатанным парусом. От бликующей ряби болели глаза и хотелось плакать. Ошибка! Доверился быстроглазому кормчему… Что теперь делать?
– Воля твоя, хозяин… ничего не поправишь! – вздохнул бородатый наемник. Зацепив зубами, стащил рукавицы с ладоней, демонстративно бросил подлавку. – Супротив Стырькиной ватаги мы не пойдем… Лучше покориться. Иначе порежут всех!
Данька отвернулся. В каждом челноке по пять разбойников, на ушкуе еще двадцать. Итого – полета загорелых и оголодавших негодяев, вооруженных тесаками да топориками. Они захватят коч за несколько минут. Нет никаких шансов.
«Хлестаный идет! Бежим, братцы! – донеслось снизу: это гребцы, оцепеневшие было от страха, пришли в себя. – Утечем! В кущах укроемся!» Судорожно загребая руками, взмучивая коленями тугую воду, кинулись по широкой отмели прочь, к лесистому острову – прятаться. Данька посмотрел вослед – россыпь белых рубашек, размахивая рукавами, поднимая по мелководью тучи брызг, стремительно удалялась.
И все-таки победа будет за мной, нахмурился Данила.
– Рута! Бустя! Ступайте на нижний чердак под навес – и не высовывайтесь, – скомандовал он, нервно тиская вороненый перстень на пальце. Бегло глянул на мрачную железную птицу, недвижно сидевшую вверху, на рее. Обернулся к насупленным медведям: – Дядька Спиридон! Вы с Потапом садитесь в углу на корме и накройтесь холстиной. Без моего приказа носы наружу не показывать и никого не жрать. Ясно?!
Данила укоризненно покачал головой, достал из мешка второй каравай. Торговцы зельями предупреждали, что русалицы на Влаге жадные. Поэтому Данька решил не жалеть сладкой петрушки – все-таки по договору с водяными девками ладья добегает до поганого городища Калина чуть не вдвое быстрее! Это реальный шанс доплыть в тороканскую столицу прежде, чем тамошние жрецы насыплют погребальный курган над заживо похороненным русичем Михайлой Потыком. На этот раз Данька забил в хлебину тройную дозу волшебной начинки – по слухам, от петрушки водяная нечисть дуреет и торчит, как московские тинэйджеры от LSD. Плюх! Иное дело: коврига мгновенно пошла ко дну. Через миг, пуская пузыри, утонул и первый каравай, брошенный Данилой во Влагу. Русалки приняли условия договора.
Данька спрятал нож, радостно потер кольчужные ладони. Отныне и до захода солнца его маленькая темная ладья (а точнее говоря, двухмачтовый плоскодонный коч) считается спецтранспортом, коему разрешено идти по главному влажскому течению, развивая чудовищную скорость – до трех огнищ в час! Чудесно. Долетим по свежей струе до нережского городка Висохолма, а за ним Влага-матушка изгибается, меняется в цвете и осторожно вступает в каменистые глиноземья Малой Челюсти… Если не остановят в пути работнички лихого Стыри, если не обманут водяные наркоманки – даст Бог, завтра на рассвете увидим на горизонте неприступные крепости Калина.
Данила знал, как спасти Потыка. Не нужно разыскивать зачарованного Михайлу в тесных вонючих улицах поганой столицы. Не нужно с боем пробиваться во дворец Сторукан-хана и требовать, чтобы калинские жрецы сняли с Михайлы урочистое восточное заклятие. По словам загадочного старичка Посуха, достаточно просто извлечь из холщового мешка весомые, сияющие мягким золотом Стати Императоров Базилики. Взять крылатый скипетр в десницу, а крещатую державу в руку левую. Повернуться лицом к Востоку. Кратко помолиться о спасении названого брата, раба Божия Михаила. И – Стати сделают свое очистительное дело. Они выжгут-выпалят любую и всякую магию в радиусе зримого окоема. В подземельях Калина рухнут капища. Истощатся древние шаманские заговоры и утонченные наваждения новейших магов. Развеются как дым самые злоумышленные проклятия и сглазы. В том числе – свадебное заклятвие ханского рода Сторуканов, тяготеющее над овдовевшим русским богатырем.
Стотысячный Калин будет очищен от магии. Данила сделает это ради одного-единственного человека. Приворотные чары выветрятся, и разум вернется к Потыку. Взгляд серо-голубых глаз прояснится, волшебные кандалы тороканских шаманов перестанут жечь ноги. Михайло тряхнет головой, удивленно обернется: где я? Зачем собираюсь залечь в могилу вместе с бездыханным телом жены? Кто придумал весь этот экзотический нерусский бред? А ну-ка: тело – в землю, а коня – на запад, на родину!
Данила вздохнул: главное – добраться до Калина. Остальное сделают священные имперские Стати. Так говорил старикашка Посух, и Данила верил престарелому спутнику. Особенно после чудесного преображения, происшедшего с Посухом в разгар Жиробрегского съезда: плешивый дедушка вдруг превратился в огромного старца с голубым светлоогненным взглядом. Теперь Посух опять сгорбился и шепелявил, как прежде, но Даньку больше не обманешь залатанной гороховой рубахой и соломенной бородой: старичок, очевидно, непростой – волшебный.
Одного Данька не мог понять: почему Посух ругает его за увлечение славянским чародейством? Отчего недолюбливает трофейного железного ворона и требует уничтожить конфискованные у Скараша магические порошки? Кстати сказать, старик строго-настрого запретил подкупать влажских девиц петрушкой – но Данила ослушался. Чтобы выгадать время, он готов задобрить кого угодно. Хоть русалок, хоть пиявок… лишь бы успеть спасти названого брата. Дружищу Потыка, перед которым Данила очень и очень виноват…
Часов около семи утра, еще до открытия Жиробрегского съезда Данила вышел из городской крепости и спустился к пристаням на «приречный торг»; нужно было купить суденышко для будущего путешествия по Влаге. Местные жители поначалу приняли Даньку за разбойника: слишком экзотично он выглядел в коганой броне, в накидке из кошьего меха с когтями, да еще с железным вороном на плече! Чтобы не возбуждать подозрений, Данила назвался заморским купцом, недавно прибывшим из Коганых земель. Это был верный шаг: имя Даньки из Морама не значилось в неписаном реестре славянских купцов Залесья, а к иностранным коммерсантам в городе относились с меньшей подозрительностью.
Поначалу Данька рассчитывал плыть на обычной лодке-однодревке – но совершенно неожиданно осознал, что… потрясающе богат. Зашел в медный ряд продать золотые коганые безделушки, прихваченные в доме у Жереха, и вдруг получил за них… без малого восемь серебряных гривен! Это при том, что средних размеров коч стоит не более трех гривен мелочью! Денег хватило не только на новый парус и накладные «боевые» борта – вскоре шестнадцать наемных гребцов-оборванцев уже заняли места на веслицах. Данькина служба безопасности, ранее состоявшая из двух дрессированных медведей и одной вооруженной Бусти, теперь пополнилась пятью наемными охранниками – молчаливые бородачи с топорами подрядились сопроводить коч до Висохолма.
А вот кормчий отыскался не сразу. «Меня звать Данэил из Саркэля, – говорил Данька, намеренно коверкая слова и вертя на пальце экзотический перстень Свища. – Меня нужно один хороший кормчий до града Калина»… Он предлагал за услуги лоцмана цельную гривну («мы в Саркэле очень богаты, меня можно платить много!»). Однако – заслышав, что отважный иноземный купец Данэил собирается идти Влагою до самого Калина, жиробрегские руслоходы отказывались продолжать беседу. Малая Челюсть… Тороканский Калин… слишком опасный маршрут. К счастью, уже на пристани к Даньке пристал слегка нетрезвый парень с белобрысым хохлом до уха и живыми карими глазами. Парень предложил услуги лоцмана и рулевого: «Я сам Чика-русловед, на Влаге всяк меня знает, а другого дурня до Калина вам точно не сыскать, батюшка коганый гость!» Так сказал Чика, смешливо морщась и дыша хмельным перегаром. Долговязый кормчий не слишком понравился Даньке, но выбора не было. Он заплатил Чике три ногаты вперед и приказал готовить коч к скорому отплытию.
После покупки новенького судна и найма людей осталось еще две гривны – и Данька бросился на поиски местных умельцев-алхимиков. К счастью, главный жиробрегский знахарь Суковат согласился продать кое-что из своих снадобий. Особенно Данька порадовался дурманистому порошку и спорам ржавого гриба. Припомнив, как ловко их давеча применяла Рута при обороне постоялого двора, Данила купил целый мешочек крепкого прошлогоднего дурмана. Кроме того, у Суковата отыскалась сон-трава в герметично засмоленном туеске, толченый корень краснобая, сушеный цвет одоленя, кукушкины слезы и почти целый горшочек змеиного сала. Данька не торговался. Он знал: в пути может пригодиться все – даже петрушка. Это в конце двадцатого века ее можно купить на любом московском рынке – и сожрать целый пучок в один присест, не ведая, что творишь… А здесь, в десятом веке совсем иные ценности: за пучок петрушки можно выменять торскую невольницу с тончайшей талией и белоснежными зубами!
Тьфу… Нынче не до юных невольниц! Данила тряхнул головой и, пробежав по горячим доскам от борта до борта, перегнулся наружу через высокий дощатый насад:
– Рута! Что там возишься? Отплывать пора!
Внизу, на шатких мостках пристани, стояли двое. Князь Лисей, высокий и худой – узкие плечи стянуты стальным кружевом доспеха, маленький шлем надвинут на лоб. Глаза светло-серые, как невский лед, медленно тающий где-нибудь у причала Петропавловской крепости. Кольчужные бармы наглухо сцеплены под сухим подбородком, уже потемневшим от щетины. Сам почти тщедушный, но выпрямленный, весь жесткий и гордый – будто не московский студент вовсе, а впрямь греческий княжич. И рядом с ним – девушка. Сумасшедшая сестрица Рута – рыжий костер косичек и нестерпимо синие брызги васильков в раскаленных волосах. Нет, эти цветы вплетены не случайно. Каширин мог поклясться, что Рута хочет понравиться Алеше Старцеву. Смешно сказать… Скорее всего, хладнокровный Старцев даже не заметит этих васильков, этой тщательной прически, над которой девушка трудилась чуть не полчаса, напряженно пыхтя и закусив губку…
– Братец, братец! Я просила у премиленького князя кольчужинки, и он мне подарил! – закричала Рута с берега, прыгая и гордо размахивая розовым кулачком, в котором что-то зажато. – Я взяла кольчужинки на память!
Данила промолчал. Поначалу не хотел брать ее с собой в Калин. Сумасшедший индейский детеныш в броне… Но потом передумал. Рута бегала по пристани, покупала стрелы для арбалета, с внушительным видом точила кинжальные лезвия и всерьез намеревалась участвовать высвобождении Михайлы. «Быстренько спасем братца Потыка, правда? И тогда мы наконец-пренаконец соберемся вместе! Два братика и сестричка!» – радостно хихикала Рута и норовила целовать в щеку. Она не догадывалась, что Данила – вовсе не родной брат, а всего лишь чужак, которому Потык временно доверил вышитую тесемку наследника Властовского…
Несколько раз Каширин пытался признаться Руте в этом обмане, но всякий раз откладывал. Возможно, слишком дорожил этими неловкими, родственными поцелуями в щеку. «Как я рада-радешенька, что нашла тебя, любименький братец!» – шептала девка, счастливо жмурясь и прижимаясь к Даниле тоненьким легким телом. Как бешеная княжна поведет себя, когда узнает, что Данька попросту лгал ей, называясь братом? Ведь она совершенно не стыдилась «любименького братца». Ходила при нем простоволосая, в одной рубашке. А сегодня утром даже… Данила скрипнул зубами… попросила проводить на реку для утреннего купания – и когда спустились к воде, начала раздеваться как ни в чем не бывало, не прерывая разговора и ничуть не краснея… Невинным, недрогнувшим голоском попросила «братца» потереть ее белую спинку «вот этой мягонькой тряпочкой»… Данила чуть не погиб тогда, на берегу. Наверное, Рута сильно удивилась, почему «братец» вдруг побледнел, наотрез отказался тереть спинку – убежал прочь и дожидался за кустами…
Да, с князем Алешкой она ведет себя иначе. Вмиг превращается из долговязого полуребенка в настоящую гордую княжну. Из шаловливого щенка – в молодую псовую борзую, эдакую аристократическую недотрогу. Стройна до неприличия, грудки стоят под тонкой кольчугой – и попробуй сказать лишнее слово…
– Мы отчаливаем, Рута! Забирайся на борт! – рявкнул Данила. Обернувшись к Старцеву, сухо добавил: – Прощай, князь Алеша. Даст Бог, еще свидимся.
Старцев опять начал уговаривать, но Данька не слушал. Он не мог остаться в Жиробреге. Он чувствовал, что должен плыть в Калин и выручать Михайлу. Михайла был живой и настоящий, а Лешкины аргументы – красивы и звучны, но не более того. Поэтому Данила решил: первым делом волшебные Стати выручат из беды простого русского мужика Михайлу Потыка. А уж потом эти Стати можно отдать многоумным дядькам из лагеря светлых сил, чтобы добрые князья и волшебники смогли использовать драгоценные греческие погремушки в большой политической борьбе…
– Я не играю в ваши великие игры, Алеша! – жестко сказал Данька прямо в суровое нахмуренное лицо кольчужного Старцева. – Я не хочу спасать человечество – дай Бог спасти хоть одного человека. Бывай, дружище… Сделаю дело – и возвращу тебе волшебные игрушки. Я вернусь. Я обещаю.
Сказал – и внутренне сплюнул: слишком по-голливудски прозвучали последние две фразы.
Довольно слов! Данька отвернулся – скользнул взглядом по кудрявым разноцветным затылкам гребцов, искоса-задорно глянул на жаркое солнце – принюхался к южному ветру… пора. Запустил руку за пазуху и вытащил несколько крупных бледно-розовых гранул: в ладони певуче зацокали, загремели друг о дружку крупные зерна скат-жемчуга. Красиво, сладостно замахнулся и бросил вверх, в огромный, медленно раздувающийся серый пузырь паруса. Для пущего ветра… Эй, кормчий! Трогай потихоньку!
Вскоре и дымы жиробрегские скрылись за холмистым берегом. Часа через три маленький коч ловко свернул с хладного стреженя в вонючую протоку за сосновым островом… Данька нахмурился. Вытирая рушником взмокший загривок, бросил весло и поднялся на высоко задранную корму. Склонив голову, молчаливо выслушал оправдания кормчего: дескать, опасные места начались… злобные ярыги Стыри Хлестаного орудуют на стрежне… лучше нам, боярин, проточками прошмыгнуть, дабы незаметно. Данила постоял на корме, понюхал воздух… места дикие, река дышит не пуганой рыбой… да и бурунчики русальные по-прежнему пенятся за кормой… может быть, и прав кормчий. На главном стрежене бандитам нетрудно выследить купеческое судно, а мелких русел на Влаге множество, на всех протоках и старицах не выставишь соглядатаев… Одно не понравилось Даниле: кормчий Чика явно нервничал. Должно быть, всерьез опасался разбойников. Руки намертво впились в кормило, а белобрысый оселедец взмок от пота.
– Ты бы снял рубаху, братишка, – предложил Данька. – Солнце жарит…
– Нельзя мне рубаху снимать, – буркнул Чика, не отрывая цепкого взгляда от каких-то заветных ориентиров на горизонте. – Запаршивел я, боярин. Стесняюсь спину заголить… Вот невеста ваша увидит мои язвы да лишайки, неприлично ей будет…
– Вовсе никакая не невеста! – строго выпалила Рута, спрыгивая с борта, где она сидела, болтая босыми ножками высоко над водой. – Это мой братец, а вовсе не суженый, ясно?
– Бра-атец?! – изумленно протянул Чика и недоверчиво нахмурился: – Выходит… ты, девица-красавица, тоже будешь нерусской крови? Нерусь коганая?!
– Что?! Меня коганью прозвал?! Да ты… как смеешь, смерд! – Рута подскочила от возмущения. – Я буду самородная княжна, дочь покойного Всеволода! Понял?! Ты понял?!
Она стиснула побледневшие губки и уже потянула из ножен тоненький меч, но – Данька успел остановить ее взглядом.
– Эх, Рута! Разоблачила ты меня! – расхохотался Данила. – Хотелось коганым купцом притвориться, да не вышло!
Долговязый Чика медленно обернулся и внимательно поглядел, растягивая губы в странную улыбку.
– Извини, добрый кормчий! – Данила развел руками. – Обманул я тебя. Никакой я не заморский купец, а обычный славянин залесский.
Чика улыбнулся еще шире…
…и вдруг, быстро вцепившись в деревянное кормило, что есть силы вертанул вбок! Парус оглушительно хлопнул, затрещали щеглы-крестовины – ладью передернуло, тяжко завалило на левый борт! Внизу загалдели гребцы, тонко завизжала Рута; коч дернулся так, что Данила охнул – грузно обрушился на дощатую палубу; под днищем зверски заскрипел песок, в борта ударило подводными корягами, у гребцов по левому борту разом выбило весла из рук… Скользя коленями по накренившейся палубе, путаясь в каких-то бечевах, Данька все-таки вытащил меч из ножен – быстро глянул туда, где безумный Чика с багровой хохочущей рожей повис на вывернутом кормиле, упираясь грудью. Рубаха на его спине лопнула, и в прореху высунулось плечо – голое, загорелое и покрытое темными рубцами!
Данька тихо застонал: вся спина кормчего сплошь иссечена косыми продольными шрамами. Такие следы остаются на спинах разбойников после бичевания…
– Извини, боярин! Я тоже обманул тебя! – прохрипел Чика, отскакивая от кормила к борту. – Я не кормчий, а мужик ловчий, ха-ха!
Вскочил на вздыбленный борт, мотнул светлым оселедцем – и красивой щучкой прыгнул в воду.
– Чика! Стой, гад! – рыкнул Данила, в тяжелом прыжке швыряя бронированное тело к борту – но поздно: на Даньке доспех, и нырять нельзя – а беглый кормчий, умело засадив стонущий кораблик на прибрежную мель, уже скрылся в зеленой воде. Мелькнул в желтой взмученной воде и длинной тенью ушел в глубину.
– Ай, братец, я коленку расшибла! – Хныкающая Рута подскочила на одной ножке и виновато доложила: – Хотела в него стрельнуть, а лодейка ка-ак дернется! Я прямо кувырком полетела!
– Ушел, песиголовец! – запыхтел в лицо подбежавший наемник с топором. – Несдобровать нам, хозяин. Коч на отмелище засел, а Стырька, видать, ужо за подмогою поспешил! А значит – скоро нагрянут, ярыжки злотворные!
– По-твоему, наш кормчий – вовсе не Чика, а…
– Стыря Хлестаный, – вздохнул бородач. – Голову обрил и чуб вырастил для неприметности. Он и есть, разбитчик. Нарочно ладью на мель засадил. Теперь небось грабить вернется…
…Разбойничьи струги появились минут через пятнадцать. Гребцы, которых Данька заставил прыгать за борта и вручную выталкивать плоскодонный кораблик с отмели на глубину, стояли по пояс в воде и опасливо вглядывались вдаль – туда, где из-за острова выплывали черные подвижные точки, едва заметные среди ртутного мигания солнечных отблесков. Данила, глядя из-под руки, насчитал шесть гребных челнов и – чуть позади – старый одномачтовый ушкуй под залатанным парусом. От бликующей ряби болели глаза и хотелось плакать. Ошибка! Доверился быстроглазому кормчему… Что теперь делать?
– Воля твоя, хозяин… ничего не поправишь! – вздохнул бородатый наемник. Зацепив зубами, стащил рукавицы с ладоней, демонстративно бросил подлавку. – Супротив Стырькиной ватаги мы не пойдем… Лучше покориться. Иначе порежут всех!
Данька отвернулся. В каждом челноке по пять разбойников, на ушкуе еще двадцать. Итого – полета загорелых и оголодавших негодяев, вооруженных тесаками да топориками. Они захватят коч за несколько минут. Нет никаких шансов.
«Хлестаный идет! Бежим, братцы! – донеслось снизу: это гребцы, оцепеневшие было от страха, пришли в себя. – Утечем! В кущах укроемся!» Судорожно загребая руками, взмучивая коленями тугую воду, кинулись по широкой отмели прочь, к лесистому острову – прятаться. Данька посмотрел вослед – россыпь белых рубашек, размахивая рукавами, поднимая по мелководью тучи брызг, стремительно удалялась.
И все-таки победа будет за мной, нахмурился Данила.
– Рута! Бустя! Ступайте на нижний чердак под навес – и не высовывайтесь, – скомандовал он, нервно тиская вороненый перстень на пальце. Бегло глянул на мрачную железную птицу, недвижно сидевшую вверху, на рее. Обернулся к насупленным медведям: – Дядька Спиридон! Вы с Потапом садитесь в углу на корме и накройтесь холстиной. Без моего приказа носы наружу не показывать и никого не жрать. Ясно?!