Страница:
— А на этой не вижу....
— Вы кто по образованию? — поинтересовался Каменецкий.
— Филолог.
— У вас другое зрение. Видите, как бы случайно прилепился к влажному красочному покрову листочек бумаги?
— Как настоящий...
— Этот прием иллюзорного правдоподобия, как и вообще композицию с обнаженной женской фигурой на темном фоне, Кранах заимствовал у Дюре. Но я сейчас не о том. На листочке — инициалы "L" и "C", дата и герб Кранаха с крошечным змием. Так что — меняемся нашими «гадами».
— Нам осталось оговорить сумму взаимной страховки, время экспонирования, вставить цифры в текст договора и подписать его, — подытожила Романченко.
— Я полагаю, месяц достаточно. Учитывая, что у вас в это время много туристов, надеюсь, вам удастся окупить расходы?
— Придется, иначе с меня наш президент штаны снимет.
— Это было бы интересное развитие событий. Но не буду углубляться в тему, боясь показаться назойливым до поры до времени.
— А сумма страховки, исходя из изученных мной прецедентов, один миллион?
— Кранах стоит значительно больше...
— Святой Георгий — вообще бесценное сокровище нашего народа. Мы же говорим об отвлеченных суммах. В европейской практике — сумма реальная.
— Ну что ж... Жаль расставаться с обнаженной Венерой. Но у меня есть шанс получить через месяц две.
— Если с Кранахом хоть что-то случится, в страховку включаю себя!
— Тогда вы станете самой дорогой женщиной в мире!
— Мне нравится этот титул. Но не такой ценой.
И они поставили свои подписи на договоре...
Выставка одной картины в Петрозаводске стала событием года. Питерцы, которые могли бы, коли так заинтересовались работой Кранаха, посмотреть ее и в Москве, валом валили из Санкт-Петербурга. «Карел-тур» организовал на этот месяц два специальных тура — на теплоходе, с заходом в Кижи и на Валаам, и осмотром Выставки одной картины в музее Петрозаводска, и железнодорожный — поездом до Петрозаводска, в день приезда — осмотр музея, поклон Кранаху Старшему и неделя пребывания на скалистом берегу лесного озера в Косаме.
Официально билет на выставку стоил два доллара, то есть около 60 рублей. Но в кассе билеты были проданы на месяц вперед. Однако у памятника С.М. Кирову их можно было купить за 10 долларов, то есть уже за 300 рублей. При этом гостям из других городов и сел торговцы билетами бесплатно устраивали шоу — водили гостя вокруг памятника Кирову до тех пор, пока изумленному путешественнику не являлся возбужденный фаллос вождя. Рука пламенного большевика, показывающая перстом в богатые ценными рудами земли Карелии, при определенном ракурсе являла публике вид интимного органа.
Убедившись в постоянной революционной готовности вождя, гости столицы Карелии шли в стоявший тут же на площади музей и, пройдя медленной очередью по залам, застывали на несколько секунд перед Выставкой одной картины. Работа Кранаха Старшего была отделена от остальной части экспозиции толстыми стальными решетками и множеством датчиков, пульсирующих красными и синими огоньками.
Многие устало вздыхали перед картиной, не в силах освободиться от таинственной магнетической очаровательности нагой богини. И, постояв столько, сколько позволяла охрана, двигались дальше, скользя взглядом по картинам Маковского, Куинджи, Айвазовского и Брюллова.
Но картины были — либо репликами, либо копиями, либо эскизами и этюдами кисти самих знаменитых русских художников. И не могли идти в сравнение с работой Лукаса Кранаха Старшего.
При всей целомудренности облика обнаженной Венеры, в самой живописи Кранаха, в его манере, в томительном — вдруг — проявлении нагого золотистого женского тела из темноты фона была такая эротичность, что даже картины местных художников — страстного, размашистого Михаила Юфы, тонкой, стремительно-сексуальной Тамары Юфы, строго-бесстыдного Юрия Черныха, сексуально-неопределенного Георгия Стройка, хулигански размытой манеры Алексея Авдышева — казались написанными людьми без пола.
В первый же день работы музей посетило около тысячи человек. Для небольшого (размещенного в старом двухэтажном доме, некогда принадлежавшем мужской гимназии, потом Дворцу пионеров) провинциального музея это был невиданный рекорд. Полагали, что вся интеллигенция столицы Карелии уже «отметилась»: четыре театра, симфонический оркестр, радио и телевидение, четыре газеты, два университета и два института, музыкальное училище и филиал питерской консерватории.
Однако на следующий день, вдохновленные своей профессурой, пошли студенты. Хотя цены кусались.
Студенты шли два дня.
На третий день пошли школьники, хотя сэкономленными на мороженом деньгами тут было не обойтись. Билеты в кассе кончились.
Самое интересное случилось потом: пошли безработные рабочие закрытых предприятий, школьные учителя и врачи. Романченко была в шоке.
— Откуда у них деньги? — удивилась она, выдавая очередную партию билетов подпольным торговцам, которые тут же убегали к памятнику Кирова, где билеты шли как семечки — по 15 и даже 20 долларов. Но брали pyблями. Рублями сдавали и дежурившему для порядка у памятника старшему лейтенанту милиции. В город пришел праздник.
Праздник продолжался ровно неделю.
В понедельник музей был выходной.
В это день «на халяву» посмотреть «голую Венеру» пришло все местное начальство во главе с мэром города. Невысокого росточка, крепкий, в сопровождении четырех охранников мэр медленно прошелся по залам и, остановившись перед «Венерой и амуром» Лукаса Кранаха, веско заметил:
— Что время с людями делает! Помельчали бабы, помельчали.
И уехал на дачу.
После него пошли чиновники помельче.
Президент Республики Карелия все это время заседал в Совете Федерации и картину не видел. Вернулся во вторник и, будучи человеком внутренне воспитанным и демократичным, приехав на площадь Кирова, встал в общую очередь. Весть о том, что сам Катанандов стоит в очереди, быстро облетела алчущих прикоснуться к прекрасному, и очередь из вежливости пошла быстрее. Так что президент не успел даже замерзнуть. Но имидж его в народе сильно подрос.
А в среду утром, когда Наталья Романченко, как всегда, первой пришла в музей, по-хозяйски прошлась по залам, выглянула в окно, одобрительно отметила вновь выстроившуюся змейкой к музыкально-драматическому театру очередь, и прошла в последний зал, ее ждало очень сильное разочарование. С трудом его можно было сравнить с тем разочарованием, которое она испытала в юности, когда молодой красивый лейтенант, уехав к месту назначения, так больше и не появился, и не написал с места дислокации своей части. Его звали Витя.
Знаменитой картины великого немецкого художника Лукаса Кранаха Старшего «Венера и Амур» не было!
На месте были толстые решетки, по словам инженеров с Онежского тракторного завода, не поддающиеся распилу.
На месте были датчики, установленные охранной фирмой «Ребус», которые гарантировали, что лазерная система защиты не может быть отключена «по определению». На месте был даже вооруженный автоматическим оружием и рацией охранник фирмы «Ребус». Ребус, однако, заключался в том, что охранник сладко спал, положив русую кудрявую голову на колено деревянной русалки работы местного скульптора Геннадия Лакинена, у входа в зал.
Все картины в зале были на своих местах.
Кроме заключенной за тюремную решетку работы Кранаха.
Вначале раздался безумный крик Натальи Романченко, а уже потом — дикий вой включенной ею сирены тревоги.
Однако объявленная через пять минут министром внутренних дел республики Александром Истоминым операция «перехват» ничего не дала. Истомин был настоящим профессионалом, к тому же человеком, как и многие другие министры, честолюбивым и гордым. Он просто не мог допустить, чтобы в республике, где он родился, вырос и дорос до министра, могло случиться такое ЧП.
Самолеты из Петрозаводска давно не летали из-за дороговизны билетов. Но на всякий случай военная тревога была объявлена на военном аэродроме «Бесовец». Хотя и военные самолеты из-за отсутствия керосина давно не летали. Были перекрыты: выход из Онежской губы в Онежское озеро, все шоссейные дороги из Петрозаводска на север к Мурманску, на юг — к Ленинграду-Петербургу, на восток — к Архангельску и на запад — к финской границе.
Граница была перекрыта наглухо. Мышь не проскочит.
Проверялись даже поезда, уже ушедшие от станции Петрозаводск на север и юг, и автотранспорт на дорогах соседних областей. Командир вертолетного полка, мобилизовав все резервы горючего, поднял свои «стрекозы» в воздух для барражирования над шоссейными дорогам, идущими от столицы Карелии к финской границе.
Александр Истомин и новый энергичный прокурор Карелии Владимир Рогов вышли каждый по своим каналам на соответствующие структуры соседней дружественной страны.
Особенно тщательно обыскивали иномарки на дорогах и внешне интеллигентных людей — в поездах, машинах, на границе. Шмонали большие чемоданы, а в особых случаях делали и личный досмотр.
А в это время картина Лукаса Кранаха уже подъезжала к городу Москве, тщательно свернутая трубочкой, упакованная в старую клеенку и сунутая вместе со спиннингом в рваный парусиновой чехол. Она лежала на самой верхней, третьей, полке общего вагона поезда Мурманск — Москва, за спиной небритого, плохо одетого гражданина, сильно пахнущего фальшивой водкой и луком.
Однако гражданин, пахнущий плохой водкой и луком, лишь делал вид, что спит.
А перед глазами у него проносилась минувшая ночь.
Он довольно усмехался небритым подбородком и заросшими седым жестким волосом щеками, и видел все в подробностях...
Как он приехал в Петрозаводск в двухместном «СВ» фирменного поезда «Карелия», как вышел на привокзальную площадь, легко нашел такси, без звука выложил просимые 50 рублей за то, что наглый водитель провез его три квартала до местной гостиницы «Северная», получил ключи от заказанного заранее номера, предъявил фальшивый, но очень хорошей работы паспорт на имя Валерия Анатольевича Тольского, предупредил, что, когда завтра приедет супруга — Анна Митрофановна Цунская, ей нужно без споров отдать ключ, если мужа не будет в номере. Этот хорошо одетый и прямо держащийся господин лет 50 легко поднял чемодан желтой свиной кожи и поднялся к себе в номер....
Спящий или делающий вид, что спит, небритый господин в поезде Мурманск — Москва как бы видел себя со стороны.
Вот он поднялся в номер, разделся, принял душ, побрился, натер докрасна сильное лицо французским одеколоном, сдернул покрывало с одной из постелей, вторая предназначалась мифической Анне Цунской, и, натянув нежную, ласковую байковую пижаму, нырнул под одеяло.
Он всегда плохо спал в поездах...
Будильник он не включал. Всегда пользовался внутренними часами.
В 19:00 господин Тольский проснулся, снова принял душ, на этот раз холодный, докрасна отдраил себя жестким гостиничным полотенцем и спустился в ресторан.
Перед операциями он всегда плотно ел.
Из отеля он вышел в той одежде, в которой приехал — короткой черной кожаной куртке «Хьюго Босс», черных джинсах, мокасинах на толстой подошве и в черном берете, скрывавшем его седые виски.
Выйдя из отеля, он свернул налево, прошел по бывшей улице Энгельса и, уже пройдя по ней, задумался: а может, названия и не меняли с тех пор, как лет двадцать назад он был здесь, тогда еще с совсем мирной задачей: друзья вытащили на рыбалку, говорили, на Онеге чудо: сиг идет....
Улица имени Карла Маркса, однако, оказалась переименованной в дореволюционную Мариинскую. По ней господин Тольский и дошел до площади Кирова. Площадь, правда, тоже стала называться иначе — Театральной (на нее выходили четыре театра), но памятник Кирову с вытянутой вниз рукой стоял на месте, как и двадцать лет назад.
На ceвepe рано темнеет. В восемь вечера идентифицировать себя на местности можно было только благодаря фонарям, расточительно украшавшим Театральную площадь.
Площадь в этот час была пуста: публика уже заполнила залы трех театров. Четвертый — Финский — давно был на ремонте. Жилых домов на самой площади не было. В Музее, работавшем до 19:00, погас свет. Светилось только окошко на втором этаже, в зале, где демонстрировалась картина Лукаса Кранаха. Но как раз она-то и интересовала гостя карельской столицы.
За Кранаха ему обещали 50 тысяч долларов. Но в Москве. А до Белокаменной еще добраться нужно.
Как, впрочем, и до картины.
Господин Тольский сделал небольшой полукруг по площади, от музыкально-драматического театра вернулся на угол площади и втекающей в нее улицы Куйбышева. Тот факт, что ни Киров, ни Куйбышев никогда, в отличие от него, не бывали в Карелии, для него лично ничего не менял.
Гость Карелии вошел в квартал муниципальных домов со стороны улицы Куйбышева, прошел вдоль углового дома, сориентировался по просвету между домами и понял, что он уже во дворе музея.
Окна на втором этаже все так же гостеприимно и тепло светились. Снизу был даже виден фрагмент люстры. Охраны во дворе не было. Господин Тольский выждал — не проявится ли она. Нет, не проявилась. Слава Богу, не было и собак, которые могли бы поднять шум, почуяв чужого. Ближайшие жилые дома находились метрах в 50 от музея. Он подошел к пожарной лестнице, подпрыгнул и ухватился за нижнее звено. Подтянулся на руках, порадовавшись, что все еще в хорошей форме. Поднялся на крышу. Спуститься с крыши к чердачному окну, выходившему во двор, было уже труднее. Но он справился и с этим.
На чердаке, куда он попал, осторожно отключив сигнализацию, вынув стекла и соскользнув в пахнущую опилками, гипсом, мышами и старой ветошью нутро, господин Тольский расстегнул куртку, достал фонарик, вставил его тонкую рукоятку в рот, а освободившимися руками легко справился с сигнализацией на двери, ведущей с чердака на второй этаж музея.
После чего опять же без особого труда перекусил мощными ножницами (они были укреплены у него на спине и еле умещались в пространстве между шеей и воротником и полами куртки) стальные решетки. Отсутствие замков не смутило его. Администрация явно перестраховалась и заварила решетку, отделявшую чердак от второго этажа. Замок можно открыть подобрав ключи или отмычкой, тут же был расчет на то, что вор, даже обманув все охранные датчики, столкнется с непреодолимой преградой — заваренной решеткой, упадет перед ней на колени и разрыдается, тут его и возьмут.
Господин Тольский усмехнулся, сунул ножницы в специальные петли в куртке и спустился, преодолев три пролета лестницы, на второй этаж музея.
Прислушался.
Гулко пробили старинные часы на первом этаже, как раз под ним, возле основания парадной лестницы. Он глянул на светящийся циферблат своих — было ровно 19:30. Самое время.
Бесшумно ступая, гость прошел по залу современных карельских художников. Перед одной картиной работы Владимира Иваненко невольно остановился. Даже дрожь пробрала. На него с большого портрета смотрело до боли знакомое лицо полковника Егора Патрикеева из Генеральной прокуратуры. Судьба их пока не сводила, слава Богу, но господин Тольский знал полковника как начальника Отдела специальных операций, который занимался расследованием преступлений, связанных с кражей произведений искусств и драгоценностей.
Поежившись, он прочитал бирочку под картиной: «Портрет историка». В центре композиции сидел в кресле мужик в годах с короткой седой бородкой, листал толстую книгу, за ним стоял мраморный бюст какого-то древнеримского философа, должно быть, или историка. Во взгляде Егора Патрикеева явно читался вопрос. Словно он спрашивал: «И на хрена ты сюда приперся, Паша? Все-то я про тебя знаю, и то, что с драгоценностей ты перешел на картины, что „взял“ уже три провинциальных музея — это точно, следки оставил, а подозреваю, что и еще пять — почерк твой. Мы с тобой, Паша, еще не знакомы. Но непременно познакомимся, и я тебе обещаю, Паша, что у тебя будет немало лет, чтобы вспоминать приятственность этого знакомства. Опомнись, Паша, быстро уходи отсюда. Даже если ты украдешь картину, я все равно найду вас — и ее и тебя».
Господин Тольский поежился, с трудом оторвал глаза от портрета и на цыпочках бесшумно прошел в зал карельской современной скульптуры. Там, прислонившись головой к хвосту деревянной бабы работы местного скульптора Гены Ланкинена, дремал красивый русый мужик лет тридцати.
«Извини, брат», — мысленно сказал Паша и, отвернувшись в сторону, чтобы не дышать, брызнул в лицо парню аэрозоль. Средство странно повлияло на спящего: он вдруг открыл глаза, вместо того чтобы тут же начать спать еще крепче, удивленно уставился на него, открыл еще и рот, долго собирался, наконец громко чихнул, но тут же снова закрыл глаза и погрузился в глубокий сладкий сон.
Паша-Тольский прошел в торец последнего зала.
Увидев решетку, попробовал «взять» ее своими могучими ножницами, но это оказалось совершенно невозможно. По определению. С таким же успехом можно было попробовать из рогатки сбить реактивный самолет.
С уважением постучал по легированной стали: умеют у нас делать, когда хотят.
Достав из кармана куртки небольшой приборчик размером с электробритву, приставил его к электронным датчикам, и веселые огоньки погасли.
Включив другой такой же по размеру приборчик, но с темным экранчиком, Паша направил его на картину.
Тут же стали видны вертикальные красные полосы.
Лазерные лучи делали бессмысленной любую попытку подобраться к картине. Казалось бы, поскольку невозможно преодолеть решетки, во второй линии защиты не было смысла. Но он-то знал, что смысл есть.
— Против лома нет приема? — спросил господин Тольский у печального Амура, готовившегося выстрелить в него из лука.
Решетка его не смущала. Как, впрочем, и вертикальные лазерные лучи — хуже было бы, если бы лучи были горизонтальные. Тогда уж и неизвестно, что бы пришлось придумывать. А так...
Паша повесил на шнурке на грудь прибор, делавший лазерные лучи видимыми человеческим глазом и достал из внутренностей все той же вместительной кожаной куртки «Хьюго Босс» — странное сооружение на длинных, метра полтора, ручках. Ручки были складные, и в походном положении из-под куртки не выглядывали.
«Хорошо, что бронированное стекло не поставили. Тогда бы потруднее было. А так — ловкость рук, и никакого мошенничества».
Он разложил ручки странного сооружения, похожего на ножницы для резания веток на деревьях. Но не таких, как в России, а таких, как в странах более жаркого климата. Впервые он увидел, как такими ножницами срезают ветви пальм в Турции. Это даже не ножницы, а нож с пилообразным лезвием, приводимый в движение, однако, не одной pyкой, а двумя, как у ножниц.
Паша просунул ножницы между стальными решетками, осторожно, стараясь не дышать, подвел нож к верхнему краю картины, кажется, ему удавалось совершать нужные по амплитуде движения, не касаясь красных линий лазерного луча, ошибись он на сантиметр, и такая тут круговерть начнется, — лишь бы ноги унести. Не до Венеры будет.
Он провел ножом-пилой сверху донизу. Потом такую же линию разреза сделал справа. Картина теперь держалась только на верхнем и нижнем поле.
Срезать их было чрезвычайно трудно, учитывая вертикальные полосы лазерного луча. Приходилось идти пунктиром, разрезая пространство, оказавшееся между лучами. Одно утешение, что лучи лазера были очень тонки. Руки налились свинцом. Просто удержать на расстоянии нож с рукоятками было нелегко, а тут еще и резать нужно.
«С пальмовыми ветками-то турок в „Султан-сарае“ справлялся куда сноровистее», — усмехнулся про себя господин Тольский.
Наконец эта часть работы была закончена. Он сложил ножницы, убрал их в петлю на внутренней части куртки. Отдышался. Достал из паза в подкладке «Хьюго Босса» перископный крючок. Вытянул его, получилась стальная пика длиной около двух метров с крючком-захватом на конце. После трех резких движений верхняя часть холста отошла от подрамника и, придерживаемая его двухметровым сооружением, медленно, как юбка с приготовившейся к любви женщины, сползла к подножию картины. Операцию пришлось повторить, только еще более осторожно, чтобы оторвать полотно от нижней части подрамника.
Теперь оставалось самое сложное. Нужно было вытянуть бессильно сложившийся грудой у подножия рамы холст между красными вертикалями лазерного луча. Понимая, что неизбежно при этом поранит полотно, он скрутил его на расстоянии в емкую кучку и, все-таки не задев красные лучи, вытянул комок полотна на свободное место между рамой и стальной решеткой. Вытянуть же холст сквозь стальную решетку было делом двух-трех минут. Паша очень старался действовать аккуратно, пытаясь нанести минимальные повреждения ценному полотну.
Расправил холст. Вблизи рослая дородная Венера казалась не менее привлекательной, чем на расстоянии полутора метров, и еще более нагой, поскольку наслаждаться ее теплым, золотистым телом теперь можно было без решеток. Однако взгляд Амура вблизи показался Паше еще более подозрительным. Он подмигнул Амуру, и между ними, казалось, установился нейтралитет.
Зная немецкий, он легко перевел надпись на верхней части холста, у самого среза:
Всеми силами гони соблазны Купидона,
Чтобы твоей слепой душой не овладела Венера.
Господин Тольский усмехнулся: в картине, аккуратно собранной в трубку, у Купидона не было возможности сразить его стрелой. Что же касается соблазнов, то для него был один большой соблазн — заработать за сутки 50 тысяч долларов.
Покидая гостеприимный музей, господин Тольский как добропорядочный гражданин снова включил отключенную на время операции систему охраны.
...Теперь он лежал и дремал на второй полке общего вагона поезда Мурманск — Мocквa, почему-то будучи полностью уверен, что операция «Венера с Амуром» закончилась благополучно. Оставалось передать «спиннинг» прямо на площади трех вокзалов курьеру и ждать гонорара. Если только не попробовать сыграть свою игру. Ну, да до Москвы еще пять часов езды. Он успеет обо всем подумать.
ГЛАВА 4
— Вы кто по образованию? — поинтересовался Каменецкий.
— Филолог.
— У вас другое зрение. Видите, как бы случайно прилепился к влажному красочному покрову листочек бумаги?
— Как настоящий...
— Этот прием иллюзорного правдоподобия, как и вообще композицию с обнаженной женской фигурой на темном фоне, Кранах заимствовал у Дюре. Но я сейчас не о том. На листочке — инициалы "L" и "C", дата и герб Кранаха с крошечным змием. Так что — меняемся нашими «гадами».
— Нам осталось оговорить сумму взаимной страховки, время экспонирования, вставить цифры в текст договора и подписать его, — подытожила Романченко.
— Я полагаю, месяц достаточно. Учитывая, что у вас в это время много туристов, надеюсь, вам удастся окупить расходы?
— Придется, иначе с меня наш президент штаны снимет.
— Это было бы интересное развитие событий. Но не буду углубляться в тему, боясь показаться назойливым до поры до времени.
— А сумма страховки, исходя из изученных мной прецедентов, один миллион?
— Кранах стоит значительно больше...
— Святой Георгий — вообще бесценное сокровище нашего народа. Мы же говорим об отвлеченных суммах. В европейской практике — сумма реальная.
— Ну что ж... Жаль расставаться с обнаженной Венерой. Но у меня есть шанс получить через месяц две.
— Если с Кранахом хоть что-то случится, в страховку включаю себя!
— Тогда вы станете самой дорогой женщиной в мире!
— Мне нравится этот титул. Но не такой ценой.
И они поставили свои подписи на договоре...
Выставка одной картины в Петрозаводске стала событием года. Питерцы, которые могли бы, коли так заинтересовались работой Кранаха, посмотреть ее и в Москве, валом валили из Санкт-Петербурга. «Карел-тур» организовал на этот месяц два специальных тура — на теплоходе, с заходом в Кижи и на Валаам, и осмотром Выставки одной картины в музее Петрозаводска, и железнодорожный — поездом до Петрозаводска, в день приезда — осмотр музея, поклон Кранаху Старшему и неделя пребывания на скалистом берегу лесного озера в Косаме.
Официально билет на выставку стоил два доллара, то есть около 60 рублей. Но в кассе билеты были проданы на месяц вперед. Однако у памятника С.М. Кирову их можно было купить за 10 долларов, то есть уже за 300 рублей. При этом гостям из других городов и сел торговцы билетами бесплатно устраивали шоу — водили гостя вокруг памятника Кирову до тех пор, пока изумленному путешественнику не являлся возбужденный фаллос вождя. Рука пламенного большевика, показывающая перстом в богатые ценными рудами земли Карелии, при определенном ракурсе являла публике вид интимного органа.
Убедившись в постоянной революционной готовности вождя, гости столицы Карелии шли в стоявший тут же на площади музей и, пройдя медленной очередью по залам, застывали на несколько секунд перед Выставкой одной картины. Работа Кранаха Старшего была отделена от остальной части экспозиции толстыми стальными решетками и множеством датчиков, пульсирующих красными и синими огоньками.
Многие устало вздыхали перед картиной, не в силах освободиться от таинственной магнетической очаровательности нагой богини. И, постояв столько, сколько позволяла охрана, двигались дальше, скользя взглядом по картинам Маковского, Куинджи, Айвазовского и Брюллова.
Но картины были — либо репликами, либо копиями, либо эскизами и этюдами кисти самих знаменитых русских художников. И не могли идти в сравнение с работой Лукаса Кранаха Старшего.
При всей целомудренности облика обнаженной Венеры, в самой живописи Кранаха, в его манере, в томительном — вдруг — проявлении нагого золотистого женского тела из темноты фона была такая эротичность, что даже картины местных художников — страстного, размашистого Михаила Юфы, тонкой, стремительно-сексуальной Тамары Юфы, строго-бесстыдного Юрия Черныха, сексуально-неопределенного Георгия Стройка, хулигански размытой манеры Алексея Авдышева — казались написанными людьми без пола.
В первый же день работы музей посетило около тысячи человек. Для небольшого (размещенного в старом двухэтажном доме, некогда принадлежавшем мужской гимназии, потом Дворцу пионеров) провинциального музея это был невиданный рекорд. Полагали, что вся интеллигенция столицы Карелии уже «отметилась»: четыре театра, симфонический оркестр, радио и телевидение, четыре газеты, два университета и два института, музыкальное училище и филиал питерской консерватории.
Однако на следующий день, вдохновленные своей профессурой, пошли студенты. Хотя цены кусались.
Студенты шли два дня.
На третий день пошли школьники, хотя сэкономленными на мороженом деньгами тут было не обойтись. Билеты в кассе кончились.
Самое интересное случилось потом: пошли безработные рабочие закрытых предприятий, школьные учителя и врачи. Романченко была в шоке.
— Откуда у них деньги? — удивилась она, выдавая очередную партию билетов подпольным торговцам, которые тут же убегали к памятнику Кирова, где билеты шли как семечки — по 15 и даже 20 долларов. Но брали pyблями. Рублями сдавали и дежурившему для порядка у памятника старшему лейтенанту милиции. В город пришел праздник.
Праздник продолжался ровно неделю.
В понедельник музей был выходной.
В это день «на халяву» посмотреть «голую Венеру» пришло все местное начальство во главе с мэром города. Невысокого росточка, крепкий, в сопровождении четырех охранников мэр медленно прошелся по залам и, остановившись перед «Венерой и амуром» Лукаса Кранаха, веско заметил:
— Что время с людями делает! Помельчали бабы, помельчали.
И уехал на дачу.
После него пошли чиновники помельче.
Президент Республики Карелия все это время заседал в Совете Федерации и картину не видел. Вернулся во вторник и, будучи человеком внутренне воспитанным и демократичным, приехав на площадь Кирова, встал в общую очередь. Весть о том, что сам Катанандов стоит в очереди, быстро облетела алчущих прикоснуться к прекрасному, и очередь из вежливости пошла быстрее. Так что президент не успел даже замерзнуть. Но имидж его в народе сильно подрос.
А в среду утром, когда Наталья Романченко, как всегда, первой пришла в музей, по-хозяйски прошлась по залам, выглянула в окно, одобрительно отметила вновь выстроившуюся змейкой к музыкально-драматическому театру очередь, и прошла в последний зал, ее ждало очень сильное разочарование. С трудом его можно было сравнить с тем разочарованием, которое она испытала в юности, когда молодой красивый лейтенант, уехав к месту назначения, так больше и не появился, и не написал с места дислокации своей части. Его звали Витя.
Знаменитой картины великого немецкого художника Лукаса Кранаха Старшего «Венера и Амур» не было!
На месте были толстые решетки, по словам инженеров с Онежского тракторного завода, не поддающиеся распилу.
На месте были датчики, установленные охранной фирмой «Ребус», которые гарантировали, что лазерная система защиты не может быть отключена «по определению». На месте был даже вооруженный автоматическим оружием и рацией охранник фирмы «Ребус». Ребус, однако, заключался в том, что охранник сладко спал, положив русую кудрявую голову на колено деревянной русалки работы местного скульптора Геннадия Лакинена, у входа в зал.
Все картины в зале были на своих местах.
Кроме заключенной за тюремную решетку работы Кранаха.
Вначале раздался безумный крик Натальи Романченко, а уже потом — дикий вой включенной ею сирены тревоги.
Однако объявленная через пять минут министром внутренних дел республики Александром Истоминым операция «перехват» ничего не дала. Истомин был настоящим профессионалом, к тому же человеком, как и многие другие министры, честолюбивым и гордым. Он просто не мог допустить, чтобы в республике, где он родился, вырос и дорос до министра, могло случиться такое ЧП.
Самолеты из Петрозаводска давно не летали из-за дороговизны билетов. Но на всякий случай военная тревога была объявлена на военном аэродроме «Бесовец». Хотя и военные самолеты из-за отсутствия керосина давно не летали. Были перекрыты: выход из Онежской губы в Онежское озеро, все шоссейные дороги из Петрозаводска на север к Мурманску, на юг — к Ленинграду-Петербургу, на восток — к Архангельску и на запад — к финской границе.
Граница была перекрыта наглухо. Мышь не проскочит.
Проверялись даже поезда, уже ушедшие от станции Петрозаводск на север и юг, и автотранспорт на дорогах соседних областей. Командир вертолетного полка, мобилизовав все резервы горючего, поднял свои «стрекозы» в воздух для барражирования над шоссейными дорогам, идущими от столицы Карелии к финской границе.
Александр Истомин и новый энергичный прокурор Карелии Владимир Рогов вышли каждый по своим каналам на соответствующие структуры соседней дружественной страны.
Особенно тщательно обыскивали иномарки на дорогах и внешне интеллигентных людей — в поездах, машинах, на границе. Шмонали большие чемоданы, а в особых случаях делали и личный досмотр.
А в это время картина Лукаса Кранаха уже подъезжала к городу Москве, тщательно свернутая трубочкой, упакованная в старую клеенку и сунутая вместе со спиннингом в рваный парусиновой чехол. Она лежала на самой верхней, третьей, полке общего вагона поезда Мурманск — Москва, за спиной небритого, плохо одетого гражданина, сильно пахнущего фальшивой водкой и луком.
Однако гражданин, пахнущий плохой водкой и луком, лишь делал вид, что спит.
А перед глазами у него проносилась минувшая ночь.
Он довольно усмехался небритым подбородком и заросшими седым жестким волосом щеками, и видел все в подробностях...
Как он приехал в Петрозаводск в двухместном «СВ» фирменного поезда «Карелия», как вышел на привокзальную площадь, легко нашел такси, без звука выложил просимые 50 рублей за то, что наглый водитель провез его три квартала до местной гостиницы «Северная», получил ключи от заказанного заранее номера, предъявил фальшивый, но очень хорошей работы паспорт на имя Валерия Анатольевича Тольского, предупредил, что, когда завтра приедет супруга — Анна Митрофановна Цунская, ей нужно без споров отдать ключ, если мужа не будет в номере. Этот хорошо одетый и прямо держащийся господин лет 50 легко поднял чемодан желтой свиной кожи и поднялся к себе в номер....
Спящий или делающий вид, что спит, небритый господин в поезде Мурманск — Москва как бы видел себя со стороны.
Вот он поднялся в номер, разделся, принял душ, побрился, натер докрасна сильное лицо французским одеколоном, сдернул покрывало с одной из постелей, вторая предназначалась мифической Анне Цунской, и, натянув нежную, ласковую байковую пижаму, нырнул под одеяло.
Он всегда плохо спал в поездах...
Будильник он не включал. Всегда пользовался внутренними часами.
В 19:00 господин Тольский проснулся, снова принял душ, на этот раз холодный, докрасна отдраил себя жестким гостиничным полотенцем и спустился в ресторан.
Перед операциями он всегда плотно ел.
Из отеля он вышел в той одежде, в которой приехал — короткой черной кожаной куртке «Хьюго Босс», черных джинсах, мокасинах на толстой подошве и в черном берете, скрывавшем его седые виски.
Выйдя из отеля, он свернул налево, прошел по бывшей улице Энгельса и, уже пройдя по ней, задумался: а может, названия и не меняли с тех пор, как лет двадцать назад он был здесь, тогда еще с совсем мирной задачей: друзья вытащили на рыбалку, говорили, на Онеге чудо: сиг идет....
Улица имени Карла Маркса, однако, оказалась переименованной в дореволюционную Мариинскую. По ней господин Тольский и дошел до площади Кирова. Площадь, правда, тоже стала называться иначе — Театральной (на нее выходили четыре театра), но памятник Кирову с вытянутой вниз рукой стоял на месте, как и двадцать лет назад.
На ceвepe рано темнеет. В восемь вечера идентифицировать себя на местности можно было только благодаря фонарям, расточительно украшавшим Театральную площадь.
Площадь в этот час была пуста: публика уже заполнила залы трех театров. Четвертый — Финский — давно был на ремонте. Жилых домов на самой площади не было. В Музее, работавшем до 19:00, погас свет. Светилось только окошко на втором этаже, в зале, где демонстрировалась картина Лукаса Кранаха. Но как раз она-то и интересовала гостя карельской столицы.
За Кранаха ему обещали 50 тысяч долларов. Но в Москве. А до Белокаменной еще добраться нужно.
Как, впрочем, и до картины.
Господин Тольский сделал небольшой полукруг по площади, от музыкально-драматического театра вернулся на угол площади и втекающей в нее улицы Куйбышева. Тот факт, что ни Киров, ни Куйбышев никогда, в отличие от него, не бывали в Карелии, для него лично ничего не менял.
Гость Карелии вошел в квартал муниципальных домов со стороны улицы Куйбышева, прошел вдоль углового дома, сориентировался по просвету между домами и понял, что он уже во дворе музея.
Окна на втором этаже все так же гостеприимно и тепло светились. Снизу был даже виден фрагмент люстры. Охраны во дворе не было. Господин Тольский выждал — не проявится ли она. Нет, не проявилась. Слава Богу, не было и собак, которые могли бы поднять шум, почуяв чужого. Ближайшие жилые дома находились метрах в 50 от музея. Он подошел к пожарной лестнице, подпрыгнул и ухватился за нижнее звено. Подтянулся на руках, порадовавшись, что все еще в хорошей форме. Поднялся на крышу. Спуститься с крыши к чердачному окну, выходившему во двор, было уже труднее. Но он справился и с этим.
На чердаке, куда он попал, осторожно отключив сигнализацию, вынув стекла и соскользнув в пахнущую опилками, гипсом, мышами и старой ветошью нутро, господин Тольский расстегнул куртку, достал фонарик, вставил его тонкую рукоятку в рот, а освободившимися руками легко справился с сигнализацией на двери, ведущей с чердака на второй этаж музея.
После чего опять же без особого труда перекусил мощными ножницами (они были укреплены у него на спине и еле умещались в пространстве между шеей и воротником и полами куртки) стальные решетки. Отсутствие замков не смутило его. Администрация явно перестраховалась и заварила решетку, отделявшую чердак от второго этажа. Замок можно открыть подобрав ключи или отмычкой, тут же был расчет на то, что вор, даже обманув все охранные датчики, столкнется с непреодолимой преградой — заваренной решеткой, упадет перед ней на колени и разрыдается, тут его и возьмут.
Господин Тольский усмехнулся, сунул ножницы в специальные петли в куртке и спустился, преодолев три пролета лестницы, на второй этаж музея.
Прислушался.
Гулко пробили старинные часы на первом этаже, как раз под ним, возле основания парадной лестницы. Он глянул на светящийся циферблат своих — было ровно 19:30. Самое время.
Бесшумно ступая, гость прошел по залу современных карельских художников. Перед одной картиной работы Владимира Иваненко невольно остановился. Даже дрожь пробрала. На него с большого портрета смотрело до боли знакомое лицо полковника Егора Патрикеева из Генеральной прокуратуры. Судьба их пока не сводила, слава Богу, но господин Тольский знал полковника как начальника Отдела специальных операций, который занимался расследованием преступлений, связанных с кражей произведений искусств и драгоценностей.
Поежившись, он прочитал бирочку под картиной: «Портрет историка». В центре композиции сидел в кресле мужик в годах с короткой седой бородкой, листал толстую книгу, за ним стоял мраморный бюст какого-то древнеримского философа, должно быть, или историка. Во взгляде Егора Патрикеева явно читался вопрос. Словно он спрашивал: «И на хрена ты сюда приперся, Паша? Все-то я про тебя знаю, и то, что с драгоценностей ты перешел на картины, что „взял“ уже три провинциальных музея — это точно, следки оставил, а подозреваю, что и еще пять — почерк твой. Мы с тобой, Паша, еще не знакомы. Но непременно познакомимся, и я тебе обещаю, Паша, что у тебя будет немало лет, чтобы вспоминать приятственность этого знакомства. Опомнись, Паша, быстро уходи отсюда. Даже если ты украдешь картину, я все равно найду вас — и ее и тебя».
Господин Тольский поежился, с трудом оторвал глаза от портрета и на цыпочках бесшумно прошел в зал карельской современной скульптуры. Там, прислонившись головой к хвосту деревянной бабы работы местного скульптора Гены Ланкинена, дремал красивый русый мужик лет тридцати.
«Извини, брат», — мысленно сказал Паша и, отвернувшись в сторону, чтобы не дышать, брызнул в лицо парню аэрозоль. Средство странно повлияло на спящего: он вдруг открыл глаза, вместо того чтобы тут же начать спать еще крепче, удивленно уставился на него, открыл еще и рот, долго собирался, наконец громко чихнул, но тут же снова закрыл глаза и погрузился в глубокий сладкий сон.
Паша-Тольский прошел в торец последнего зала.
Увидев решетку, попробовал «взять» ее своими могучими ножницами, но это оказалось совершенно невозможно. По определению. С таким же успехом можно было попробовать из рогатки сбить реактивный самолет.
С уважением постучал по легированной стали: умеют у нас делать, когда хотят.
Достав из кармана куртки небольшой приборчик размером с электробритву, приставил его к электронным датчикам, и веселые огоньки погасли.
Включив другой такой же по размеру приборчик, но с темным экранчиком, Паша направил его на картину.
Тут же стали видны вертикальные красные полосы.
Лазерные лучи делали бессмысленной любую попытку подобраться к картине. Казалось бы, поскольку невозможно преодолеть решетки, во второй линии защиты не было смысла. Но он-то знал, что смысл есть.
— Против лома нет приема? — спросил господин Тольский у печального Амура, готовившегося выстрелить в него из лука.
Решетка его не смущала. Как, впрочем, и вертикальные лазерные лучи — хуже было бы, если бы лучи были горизонтальные. Тогда уж и неизвестно, что бы пришлось придумывать. А так...
Паша повесил на шнурке на грудь прибор, делавший лазерные лучи видимыми человеческим глазом и достал из внутренностей все той же вместительной кожаной куртки «Хьюго Босс» — странное сооружение на длинных, метра полтора, ручках. Ручки были складные, и в походном положении из-под куртки не выглядывали.
«Хорошо, что бронированное стекло не поставили. Тогда бы потруднее было. А так — ловкость рук, и никакого мошенничества».
Он разложил ручки странного сооружения, похожего на ножницы для резания веток на деревьях. Но не таких, как в России, а таких, как в странах более жаркого климата. Впервые он увидел, как такими ножницами срезают ветви пальм в Турции. Это даже не ножницы, а нож с пилообразным лезвием, приводимый в движение, однако, не одной pyкой, а двумя, как у ножниц.
Паша просунул ножницы между стальными решетками, осторожно, стараясь не дышать, подвел нож к верхнему краю картины, кажется, ему удавалось совершать нужные по амплитуде движения, не касаясь красных линий лазерного луча, ошибись он на сантиметр, и такая тут круговерть начнется, — лишь бы ноги унести. Не до Венеры будет.
Он провел ножом-пилой сверху донизу. Потом такую же линию разреза сделал справа. Картина теперь держалась только на верхнем и нижнем поле.
Срезать их было чрезвычайно трудно, учитывая вертикальные полосы лазерного луча. Приходилось идти пунктиром, разрезая пространство, оказавшееся между лучами. Одно утешение, что лучи лазера были очень тонки. Руки налились свинцом. Просто удержать на расстоянии нож с рукоятками было нелегко, а тут еще и резать нужно.
«С пальмовыми ветками-то турок в „Султан-сарае“ справлялся куда сноровистее», — усмехнулся про себя господин Тольский.
Наконец эта часть работы была закончена. Он сложил ножницы, убрал их в петлю на внутренней части куртки. Отдышался. Достал из паза в подкладке «Хьюго Босса» перископный крючок. Вытянул его, получилась стальная пика длиной около двух метров с крючком-захватом на конце. После трех резких движений верхняя часть холста отошла от подрамника и, придерживаемая его двухметровым сооружением, медленно, как юбка с приготовившейся к любви женщины, сползла к подножию картины. Операцию пришлось повторить, только еще более осторожно, чтобы оторвать полотно от нижней части подрамника.
Теперь оставалось самое сложное. Нужно было вытянуть бессильно сложившийся грудой у подножия рамы холст между красными вертикалями лазерного луча. Понимая, что неизбежно при этом поранит полотно, он скрутил его на расстоянии в емкую кучку и, все-таки не задев красные лучи, вытянул комок полотна на свободное место между рамой и стальной решеткой. Вытянуть же холст сквозь стальную решетку было делом двух-трех минут. Паша очень старался действовать аккуратно, пытаясь нанести минимальные повреждения ценному полотну.
Расправил холст. Вблизи рослая дородная Венера казалась не менее привлекательной, чем на расстоянии полутора метров, и еще более нагой, поскольку наслаждаться ее теплым, золотистым телом теперь можно было без решеток. Однако взгляд Амура вблизи показался Паше еще более подозрительным. Он подмигнул Амуру, и между ними, казалось, установился нейтралитет.
Зная немецкий, он легко перевел надпись на верхней части холста, у самого среза:
Всеми силами гони соблазны Купидона,
Чтобы твоей слепой душой не овладела Венера.
Господин Тольский усмехнулся: в картине, аккуратно собранной в трубку, у Купидона не было возможности сразить его стрелой. Что же касается соблазнов, то для него был один большой соблазн — заработать за сутки 50 тысяч долларов.
Покидая гостеприимный музей, господин Тольский как добропорядочный гражданин снова включил отключенную на время операции систему охраны.
...Теперь он лежал и дремал на второй полке общего вагона поезда Мурманск — Мocквa, почему-то будучи полностью уверен, что операция «Венера с Амуром» закончилась благополучно. Оставалось передать «спиннинг» прямо на площади трех вокзалов курьеру и ждать гонорара. Если только не попробовать сыграть свою игру. Ну, да до Москвы еще пять часов езды. Он успеет обо всем подумать.
ГЛАВА 4
УБИЙСТВО В «СУЛТАН-САРАЕ». ПРОДОЛЖЕНИЕ
— Нам на смену идет другое поколение. Не знаю, порадует вас это или огорчит. Я знаю, что в этом зале сидят выдающиеся сыщики, талантливые следователи прокуратуры. И конечно же все вы знакомы с новейшими достижениями криминалистики, умело пользуетесь при раскрытии преступлений данными баллистической, судебно-медицинской, генетической и других эспертиз. Но я имею в виду другое...
Инспектор германского отделения Интерпола, или точнее Центрального бюро Интерпола по Германии — Гюнтер Гроссе, высокий, статный блондин с ровным косым пробором в золотистых волосах, поймав восхищенные взгляды дам-криминалисток в зале, инстинктивно развернул мощные плечи, одернул серый с красной искоркой пиджак и продолжил:
— Я имею в виду достижения электроники.
Следующие полчаса он демонстрировал присутствующим в вильнюсском отеле «Драугисте» (название отеля в переводе — «Дружба» — как нельзя лучше соответствовало настроению, царящему на международном совещании работников правоохранительных органов Центральной и Восточной Европы) новейшее оборудование для прослушивания, подглядывания, проверки документов, определения запаховой идентификации и т.д.
Каждый прибор демонстрировался двумя дюжими сотрудниками, причем один каждый раз был интерполовец, второй — сотрудник полиции или прокуратуры одной из стран региона. Каждый прибор после демонстрации тут же, в зале, на глазах публики и генерального инспектора наглухо закрывался в массивном сейфе, а сам инспектор, повернувшись спиной к публике, устанавливал шифры, после чего те же сотрудники увозили установленный на колесах сейф в подсобное помещение, охраняемое взводом вильнюсской полиции.
Предосторожности не были излишни. Криминальный мир Европы проявлял к совещанию повышенный интерес. Службы безопасности страны зафиксировали, в основном благодаря внедренным в уголовные круги своим агентам, проникновение в Литву «посланцев» оргпреступных группировок России, Украины, Белоруссии, стран Балтии, Средней Азии, Кавказа и Закавказья, а также Польши, Румынии и Болгарии. Предполагалось, что список стран неполный. Об истинном же количестве заброшенных в Литву «засланных казачков» можно было только догадываться.
Охотились не за аппаратурой подслушивания и подглядывания.
Главный приз для оргпреступной группировки, которая сумела бы проникнуть достаточно далеко, был ноутбук доктора Гюнтера Гросса, содержащий информационное досье на все правоохранительные органы Европы, полицию и милицию, органы государственной безопасности, структуры налоговой полиции и главное — досье и формы контактов с системами агентов, внедренных в криминальные сферы всех стран Европы.
Бандиты континента охотились за базой данных стукачей, чтобы уничтожить эту заразу в своей среде.
Но не меньших денег стоило и досье на действующих и находящихся в резерве офицеров правоохранительных органов европейских стран.
Инспектор германского отделения Интерпола, или точнее Центрального бюро Интерпола по Германии — Гюнтер Гроссе, высокий, статный блондин с ровным косым пробором в золотистых волосах, поймав восхищенные взгляды дам-криминалисток в зале, инстинктивно развернул мощные плечи, одернул серый с красной искоркой пиджак и продолжил:
— Я имею в виду достижения электроники.
Следующие полчаса он демонстрировал присутствующим в вильнюсском отеле «Драугисте» (название отеля в переводе — «Дружба» — как нельзя лучше соответствовало настроению, царящему на международном совещании работников правоохранительных органов Центральной и Восточной Европы) новейшее оборудование для прослушивания, подглядывания, проверки документов, определения запаховой идентификации и т.д.
Каждый прибор демонстрировался двумя дюжими сотрудниками, причем один каждый раз был интерполовец, второй — сотрудник полиции или прокуратуры одной из стран региона. Каждый прибор после демонстрации тут же, в зале, на глазах публики и генерального инспектора наглухо закрывался в массивном сейфе, а сам инспектор, повернувшись спиной к публике, устанавливал шифры, после чего те же сотрудники увозили установленный на колесах сейф в подсобное помещение, охраняемое взводом вильнюсской полиции.
Предосторожности не были излишни. Криминальный мир Европы проявлял к совещанию повышенный интерес. Службы безопасности страны зафиксировали, в основном благодаря внедренным в уголовные круги своим агентам, проникновение в Литву «посланцев» оргпреступных группировок России, Украины, Белоруссии, стран Балтии, Средней Азии, Кавказа и Закавказья, а также Польши, Румынии и Болгарии. Предполагалось, что список стран неполный. Об истинном же количестве заброшенных в Литву «засланных казачков» можно было только догадываться.
Охотились не за аппаратурой подслушивания и подглядывания.
Главный приз для оргпреступной группировки, которая сумела бы проникнуть достаточно далеко, был ноутбук доктора Гюнтера Гросса, содержащий информационное досье на все правоохранительные органы Европы, полицию и милицию, органы государственной безопасности, структуры налоговой полиции и главное — досье и формы контактов с системами агентов, внедренных в криминальные сферы всех стран Европы.
Бандиты континента охотились за базой данных стукачей, чтобы уничтожить эту заразу в своей среде.
Но не меньших денег стоило и досье на действующих и находящихся в резерве офицеров правоохранительных органов европейских стран.