Мищенко Дмитрий Алексеевич. Синеокая Тиверь

   – Советовали нам туда идти, а куда пойдем – не знаем еще. Хотим остановиться и подумать своим вечем.
   Почувствовав, что разговор исчерпан, Богданко тронул шпорами коня и поехал, пожелав полянам счастливого пути. Но не проехал и десяти шагов, как полянин догнал его.
   – Ты не узнаешь меня, отрок?
   – Будто видел, а где, не припомню.
   – Я княжий муж из полян, Гудима. Бывал у твоего отца, и не раз. Вот что хочу тебе посоветовать: если вправду собираетесь идти в ромеи, не делайте этого.
   – Почему?
   – Ромеи озлоблены вторжением склавинов, свою и чужую силу собирают против славян. Есть верные известия – зовут обров.
   – Об этом знают и в Тивери, а обров все же нет.
   – Теперь, наверное, придут. Я недаром сидел в Белгороде, бывал в ромеях, знаю. Обры сошлись с императором в цене и договорились. Осталось определить, как быть с кутригурами, которые стоят на их пути, да с нами, славянами, и пойдут за Дунай.
   – Что же делать, если так?
   – Стань, как говорил, стойбищем и жди. Я буду у отца твоего, князя Волота, скажу ему все как есть, смотришь, вернет вас.
   – Мы уже высланы, достойный. Отец не пойдет против решения веча.
   – Ничего. Вече может и переиначить свое решение. Если же случится так, что Тиверь не позовет вас, даю еще один совет: идите в Полянскую землю, в город Киев.
   – Нас много, двадцать тысяч. Примет ли Киев? Хватит ли у него запасов, чтобы прокормить нас зиму?
   – Было бы желание принять, еды хватит. Вы же все молодые, сильные?
   – Все до единого.
   – Вот и хорошо. Слышал, наверное, князь Киева ставит города по Роси и по Днепру. Поляне – славянская твердыня со стороны степи, им такие, как вы, нужны.
   Княжич слушал его внимательно, вдумчиво.
   – Если это и вправду так, буду советовать вечу идти к полянам.
   – И хорошо сделаешь, молодец. Там свой, славянский народ, он вас в беде не оставит. И земли для всех хватит. Где ты видел, чтобы чужие чужих принимали с радостью? Брат всегда тянется к брату, а в лихую годину и подавно.

XXX

   Пока отселенцы подтягивались и разбивали стойбища, пока распрягали коней, солнце спряталось за горизонт. А спряталось солнце – сразу начало темнеть.
   – Сегодня не успеем созвать вече, – думал вслух Богданко. – Поздно уже, да и люди утомлены.
   – Это правда, – согласились с ним тысяцкие. – Вече есть вече, ему нужно поспорить. А хвороста не заготовили. Если и вправду решил ждать решения из Черна, зачем спешить, созовем вече завтра.
   На том и порешили.
   Так повелось или гордыня не дозволяла тиверским князьям советоваться с народом – не князья, народ звал князей на вече и держал с ним совет. Богданко, может не задумываясь, поломал этот обычай, вышел на следующий день и оповестил всех о том, что предводитель кочевья созывает отселенцев на вече.
   – Братья! – громко обратился княжич к окружившим его ровесникам. – Кланяюсь вам до земли за то, что доверились мне в такую тяжкую для нас годину и в таком нелегком деле – вести вас на поиски земли-кормилицы. Но хочу и спросить: а что же скажете вы своему предводителю? Какой бы путь избрали для всех нас, будучи на моем месте, в какую сторону повели бы?
   Вече, видимо не ожидало, что на него будет возложена княжеская забота. Одно дело – идти уже проторенной стежкой, совсем другое – прокладывать ее, одно – возражать, спорить, если не согласен с чем-то, и совсем другое – думать за всех.
   Молчание затягивалось, трудно было поверить, что здесь собрались тысячи людей.
   – Хотим знать, что надумал князь!
   – Да! Оглашай, княже, свои намерения. Мы верим тебе.
   Богданку впервые назвали князем, и это польстило, взбодрило его.
   – Отселяя нас из земли Тиверской, старейшины говорили: идите туда, куда приведут боги. Приняли ли мы эту заповедь? Приняли, пошли по первому зову, покорились первому совету – идти за Дунай, в плодоносные ромейские земли. Теперь же, когда стали отселенцами, пришло время подумать, божье ли это повеление? Я думаю так, братья: боги противятся этому. Спросите, почему? Пока мы приближались с каждым шагом к ромейской земле, она удалялась от нас. Муж из полян, тот, который был в Белгороде-Тире и возвращался вчера оттуда, поклялся богами: обры идут все-таки в земли ромейской империи, ромеи зовут их. Император озлоблен нашествием склавинов, которые прижали его к Теплому морю. Поэтому если и примет нас, то сразу скажет: «Идите против братьев своих, а наших кровных врагов», или напустит на нас обров и польет нашей кровью землю, в которую мы так стремимся. Поэтому и говорю, стоит ли в такое тревожное время идти за Дунай? Разве можем оставить землю свою на растерзание супостату, думая лишь о том, что она не может нас сейчас прокормить?
   – Там, в Черне, говорили уже об этом, – подал кто-то голос. – Сказали: «Идите, другого пути к спасению не видим».
   – Сказали, когда не были уверены, пойдут ли обры к границам ромейской империи. А что скажут ныне, не ведаем. Может, одумаются и пришлют нам другое решение: «Тиверь под угрозой вторжения, не уходите из своей земли». На то и мужи думающие, чтобы понимать – не в доброе время высылают из земли цвет ее… Вот и спрашиваю вас, братья: не подождать ли нам на этом стойбище нового решения из Черна? Думаю, успеем еще покинуть родные просторы.
   – Правда твоя, княже, следует подождать.
   – Подождем сегодня, завтра. Если вестей не будет, тогда уж и пойдем, куда скажешь.
   Куда скажет… А пойдут ли туда, куда он скажет? Сомнений нет: вечу по сердцу его мысли, планы. Остается убедить их, куда идти, если стольный Черн не пришлет своего гонца и не позовет назад. Первое, что посоветует вечу, это не ходить в ромейские земли. Прислушаются или нет к его совету – сразу станет ясно, быть или не быть ему почитаемым в роду своем, вынужденному начать новую жизнь.
   Богданко призвал всех к тишине и, переведя дыхание, стал излагать им свои мысли.
   Всем известно, что покоренные римлянами, а ныне подвластные ромеям земли в соседней Мезии, в Дакии и Фракии – богатые земли. Но ждут ли их, изгнанников обездоленной Тивери, на тех землях? Пусть отроки вспомнят: та земля, от Дуная до Длинной стены, даже до Теплого моря, принадлежит двум властелинам. Один из них – даки и фракийцы, давнишние властелины этой щедрой на солнце и злаки земли, другой – ромеи: сам император, церкви и монастыри, полководцы императорские. Разве эти два хозяина поступятся землей, на которую уповают тиверцы? Нет, не отдадут, ее придется брать силой, проливать за нее кровь, как проливают склавины в Илирике, или же становиться колонами на ромейских угодьях, а там, смотришь, и рабами. Поэтому и спрашивает княжич: разве покидают родную землю для того, чтобы стать рабами? Каждый имеет родителей и слышал, что они говорили: боги не благословляли людей на ратное дело, как не благословляли и разделение их на рабов и рабовладельцев. Они повелевали трудиться на земле, всем и каждому давая одинаковую свободу. Не злом и татьбой славен мир, мудрость и добро – вот его краса. А еще говорили родные: человек – венец божьего создания. Посягать на него, как и на дело его ума и рук, – все равно что посягать на богов. Так могут ли те, кого гонит с родной земли беда, кто познал или познает, что такое вечная разлука с родными, плач и тоска по родной земле, – могут ли они, спрашивает князь, идти и сеять горе, слезы среди других? Не лучше ли и достойней будет перед памятью рода, перед собственной совестью поселиться на свободных землях или там, где дозволят хозяева занятых земель?
   – А есть такая земля, княже?
   – Есть.
   – Укажи нам на нее – и мы пойдем.
   – Муж из земли Полянской, узнав, кто мы и куда держим путь, советовал идти в северные края, в землю полян поднепровских. Больше скажу: звал идти туда, осесть родом своим на границах их земель по своим законам и обычаям.
   – Так почему колеблешься, княже? Если не позовут предводители Черна, веди к полянам.
   – Сомневаться есть причины. Тот же полянин не утаил, что жить будем там не даром. Княжество Киевское – антская твердыня на востоке. Вот и думаю: землю нам дадут, однако и повеление свое тоже дадут. «Живите, – скажут, – на границах земли нашей и будьте щитом от ассийцев». А я, признаюсь, этого не хотел бы. Ни для себя, ни для вас. Мы, тиверцы, живя по соседству с ромеями и постоянно терпя беды от их вторжений, узнали, какое это несчастье – жить на границе и терпеть разбой жадных до чужого добра соседей. Мы постоянно находились в тревоге за свою жизнь и за свое добро, так нужно ли нам селиться в такой земле? Куда правду деть: то земля славянская и обычаи наши – антские. Там мы будем жить обособленно, в соседстве со своим народом, не будем знать таких притеснений, какие нас ждут в ромейских землях. Но стоит ли обольщаться этим? Раз уже случилось, что мы оказались в положении людей, вынужденных искать себе землю-кормилицу, то не стоит ли поискать заодно и землю-мироносицу, в которой ни мы не брались бы за меч, ни нам не угрожали бы мечом, где мы имели бы мир, покой и благодать?
   Богданко перевел дыхание в ожидании, что скажет вече. А вече молчало. Такой неожиданной явилась для них речь князя.
   – Вы согласились, – продолжал княжич, не дождавшись ответа, – чтобы я был предводителем в поисках новой земли. Так знайте: я хочу найти именно такую землю. Поддерживаете ли вы меня, согласны ли идти со мной?
   На сей раз молчание не затянулось.
   – А почему бы и нет, – отозвался кто-то. – Но уверен ли князь, что такая земля есть?
   – Есть желание найти такую землю, уверенность принесут поиски.
   Медленно, накатываясь волной, нарастал шум, и шум неутешительный: вече советовалось, однако не с князем.
   Княжич почувствовал, как в нем поднимается тревога: что принесет этот всеобщий совет? Одни рассуждают вслух, другие о чем-то спрашивают у соседей, третьи размахивают руками – спорят, возражают. Интересно, кому возражают? Князю или тем, кто не согласен с князем?
   Удивляться тому, что спорит вечевой люд, не стоит, хуже, если вынесут решение не такое, как следует. Хватит ли у него тогда мужества, дара быть князем на вече, мужем среди мужей? Не совсем, наверное. Ему еще и не возражали, а тревога уже бродит в душе. И мысли скачут. Правду говорил отец, беседуя с матерью, нелегкая это ноша быть князем, да еще в такой земле, как Тиверская. Идешь на сечу – думай обо всех, возвратился – снова то же самое. А что имел от этого? А ничего! Только и утешения, что поддерживает благополучие народа, покой и благодать земли, что известен каждому тиверцу. Ну, еще могли устлать путь цветами, когда возвращался с победой, отблагодарить за кровь и пот всенародным почетом. Но все до поры до времени. Улеглась радость от одержанной победы над врагом – и князь уже всего лишь человек, на котором лежит обязанность заботиться обо всех и обо всем. Решись, поступи не так, как велит закон или обычай, – и народ забудет, что только вчера прославлял тебя, позовет на вече, а там всего наслушаешься, не раз пот утрешь, пока докажешь каждому и всем, что ты не обирала и не тать. И чувствуешь себя там, на вече, как на суде.
   «У отца были причины для нареканий, – приходит к выводу Богданко. – Воистину так: чувствуешь себя как на суде. А что же будет, если вече не согласится идти туда, куда зову? На кого обопрусь, отстаивая свои намерения? На мудрый совет бабушки Доброгневы, который выстрадала и вынесла из веков и который именуется вековой мудростью? А разве та мудрость у всех одна? Вон сколько отроков вокруг, и что ни отрок, то свой род, а в каждом роду своя мудрость, своя правда».
   – В чем сомневаетесь, братья? – не выдержал Богданко. – Разве я плохого желаю вам? Или мои желания так противны каждому?
   – Желания – чепуха! – ответил кто-то. – Они не одного уже заводили в дебри или бросали в пропасть. Выбирай что-то определенное.
   Кому приятно, если тебе возражают? Хотел было крикнуть княжич: «Славянский свет не кончается на полянах! Захотим – пойдем дальше: в родимичи, к кривичам на Ильмене. Земли эти не знают нашествий чужеземцев, смотришь, там и ждет нас благополучие». Но не успел. Кто-то силой пробивался сквозь толпу.
   – Пустите к княжичу! Слышите! Пустите, должен ему что-то поведать.
   Это был челядник Вепровой Зоринки. Сразу и не разобрал Богданко, тревога или радость затрубили в его сердце, когда узнал его.
   – Пропустите его, – приказал вече и, когда челядник встал перед ним, спросил: – Что скажешь, вестник?
   – А то и скажу: оставь, княжич, разговоры да иди за мной, бери желание свое, пока здесь, пока не ушло дымом.
   – Постой. О ком речь, кого должен брать?
   – Зоринку Вепрову… Уговорила меня, чтобы привез ее сюда, в табор, а пробиться сквозь толпу не может. Поэтому и засомневалась: не повернуть ли назад, раз так встречают? Должен был силой пробиваться к тебе: иди к ней, пока не передумала.
   – Веди! – велел челяднику и не думал уже о том, что скажет вече, как посмотрит, что покинул вече ради девки. Обогнал челядника и сам стал прокладывать себе дорогу в толпе.
   Увидел Зоринку в тесном кольце отроковиц. Девушка была испугана содеянным и в то же время казалась такой нежной, такой прекрасной, что у Богданки зашлось сердце и он на коленях застыл перед гостьей.
   – Благодарю тебя, любовь моя, – поцеловал княжич подол ее одежды. – Благодарю за то, что прислушалась к голосу сердца своего и пришла на зов мой истосковавшийся.
   – Как видишь, княжич. Преступила через обиды, боли сердечные, через мольбы матери и пришла. Если все то правда, что говорили послы твои…
   – Правда, Зоринка. И не будем терять время. Пойдем на вече, и я скажу всем, кто ты для меня, кем будешь для меня в изгнании.
   Зоринка засмущалась, когда проходили через толпу, однако и рада была, что все складывается как хотела. Даже приободрилась, когда поднялась на возвышение и предстала перед человеческим морем, которое заполонило Низинный Луг.
   – Братья! – громко обратился Богданко к людям. – До сих пор делился с вами своими тревогами, сейчас хочу поделиться и радостью: не один иду с земли Тиверской, беру с собой и ладу свою, Зоринку из Веселого Дола. Знайте, не по воле жребия – по велению сердца идет со мной.
   – Слава и почет! – радостно и громко приветствовало Зоринку и ее поступок вече. – Слава и почет!
   – Поэтому и соглашаюсь на радостях: пусть будет так, как хотите. Не встретим на пути своем землю, которая была бы и кормилицей, и мироносицей, сядем на той, что приютит и накормит. А чтобы продолжался род наш и там, в изгнании, вступаю в брак вот с нею, синеокой дочерью Тивери, и этим кладу начало роду нашему отселенскому.
   – Женись, княже! Такая девушка достойна этого. И пусть земля наша, небо наше благословят вас на это благое дело!
   Радости человеческой, казалось, не будет границ. Видимо, понимая это, Богданко снова поднял меч над головой, попросил вече успокоиться. И когда настала тишина, напомнил людям, что вражду между родами Волотов и Вепров вызвало своеволие сына Вепрова Боривоя, а от этой искры разгорелось пламя злобы и мести. Не скрывал ничего: ни того, как был непоколебимо тверд князь Волот, отстаивая единство славян, ни того, как был жесток, думая о мести, властелин Вепр. И, заметив, что внимательно слушают его отроки и отроковицы, понизил голос и сказал доверительно:
   – Я и лада моя, вступая в брак, клянемся: кладем конец вражде и злобе-мести, которая зародилась между родами нашими по воле отцов. Возобновляем межу Вепрами и Волотами давно известное всем согласие, и пусть оно станет счастливым началом, новым обычаем отселенской Тивери: не давать злобе сердца брать верх над трезвым умом, а своеволию – над сердцем. А чтобы эта заповедь осталась памятной для всех, приходите к нам с Зоринкой. Нет у нас еще терема, зато есть добрые намерения, и мы хотим поделиться с вами хлебом-солью под открытым небом.
   – Спаси вас бог! – откликнулось вече. – Веди, княже, ладу одеваться, а мы приготовим столы и костер для веселого угощения. Пока там, в Черне, будут думать, как быть с нами, погуляем на свадьбе твоей и тем самым положим начало праздникам в будущей отселенской Тивери.
   Молодые голоса звонкие. Слышны они в Низинном Лугу и разносятся по всей округе. Потому что готовились не к чьей-нибудь – к княжеской свадьбе, и готовились всем миром. Никто не думал о тех, кто может их услышать. Рубили дерево – звонко и далеко разносились удары, мастерили лавки и столы – снова наполняли луга звонкими ударами, когда готовили жаркое – шум стоял на стойбище. Были ведь не где-нибудь – на своей земле, под своим небом, готовились не к татьбе, а к веселью. А кто же таится на своей земле, да еще веселясь? Шутили, смеялись, расставляя на столы питье и яства, подбрасывали хворост в костры – чтобы весело горели, чтобы оповещали всех в таборе и за его пределами: сегодня у отселенцев праздник. Не ведают о том, что их ждет впереди, как сложится судьба каждого и всех вместе, но сегодня у них праздник, и пусть знают об этом долины тиверские, пусть знает об этом целый свет.
   Оно и правда, счастлив тот, кто не ведает, что ждет его впереди.

СЛОВАРЬ-КОММЕНТАРИЙ

   Авгур – жрец в Древнем Риме, толковавший волю богов, прорицатель.
   Арматор – судовладелец; лицо, эксплуатирующее морское судно независимо от того, принадлежит оно ему по праву собственности или нет.
   Байбарак, байберек (греч.) – шелковая плотная парчовая ткань; женская праздничная шуба.
   Берковец – десять пудов; большая корзина.
   Бирюч – глашатай, объявляющий на площадях и улицах решения правительства.
   Братница, братина – сосуд, в котором разносят питье, пиво на всю братию.
   Борто – дуплистое дерево, в котором водятся пчелы; колода для пчел.
   Вежа – шатер, палатка, сторожевая башня.
   Вервь – веревка, свитая из нескольких прядей в толстую нить, чаще пеньковая.
   Верета – рядно, дерюга, ряднина, сшитая в три-четыре полотнища для сушки хлеба, для подстилки на телегу под хлеб.
   Верея – род природного вала; небольшой клин, полоса луга, поля, леса.
   Весь – селение, деревня.
   Вира – денежная пеня за убийство, цена крови. Дикую виру платила община за найденного убитого, если убийцу не находили.
   Вотола – верхняя грубая одежда, накидка.
   Гостинец – большая проезжая дорога, по которой ездят чужие, гости.
   Гридня, гридница – покои, строения при княжеском дворце; приемная, где древние князья принимали гостей запросто.
   Закуп – продажа в долг, залог, заклад.
   Залубень, лубенец – лукошко, короб лубяной, сделанный из дуба.
   Златеница – болезнь желтуха, желтяница, лихорадка; одна из сорока сестер Иродовых.
   Инсигнии – знаки высшей власти в Древнем Риме (скипетр, диадема и т. д.).
   Кадуля – небольшая деревянная обручная посудина.
   Калита – поясной кошелек для денег.
   Капот – длинный крестьянский кафтан.
   Квадрирема – боевой корабль гребного флота в Древнем Риме, имевший четыре ряда весел с каждого борта.
   Киса – мошна, карман, мешок.
   Когорта – тактическая единица римской пехоты.
   Колон – арендатор небольшого земельного участка у крупного землевладельца в Римской империи. Он платил арендную плату натурой или деньгами.
   Коптырь – монашеский куколь.
   Корзно – верхняя одежда, зипун.
   Куриалы – привилегированное сословие в Римской империи.
   Левант – ранее употреблявшееся название для стран восточного побережья Средиземного моря, Ближний Восток.
   Легион – высшая боевая единица римского войска.
   Ложница – спальня, опочивальня духовного лица.
   Манипул – древнеримская войсковая единица, состоящая из двух центурий.
   Медуша – погреб, подвал для медов и их распития.
   Муровать – строить из камня, класть камень.
   Мытница – таможня, мытный двор или дом.
   Мыто – пошлина за проезд в заставу, через мост, за провоз товара.
   Ноговицы (ногавка) – подколенник, всякая отдельная часть одежды, обуви, покрывающая голень.
   Охлос – самый многочисленный константинопольский люд.
   Паволока – ткань, бумажная и шелковая, привозная, дорогая.
   Пагуба – гибель, пропажа, утрата, мор, чума.
   Пакуда – чага, березовый трут.
   Плахта – головной золототканый платок, шерстяной клетчатый плат, обертываемый женщинами вокруг пояса.
   Поприще – место, простор, пространство; путевая мера, вероятно, суточный переход.
   Посессор – владелец земельного участка.
   Поставец – стол, столик; посудный шкаф.
   Прасины – ремесленный люд.
   Претория – в Древнем Риме место в военном лагере, где располагалась палатка полководца, его ставка; военный совет при полководце.
   Пруги (прузи) – саранча.
   Пуга – кнут, плеть, хлыст.
   Рало (орало) – плуг, лемех.
   Растращить – раскрутить, развить, разнять по прядям.
   Ратай – пахарь, землепашец, земледелец. Отсюда – ратайская семья.
   Резаны, медницы, ногаты – денежные единицы.
   Рескрипт – письменный ответ, письмо государя подданным, в Древнем Риме имевший силу закона ответ императора на представленный ему для решения вопрос.
   Роздерть – поднятая из-под леса целина.
   Роля (ролья) – пашня, пахота.
   Рота – божба, клятва.
   Ряст – растение.
   Седмица – семь дней, неделя.
   Сестерций – древнеримская серебряная, а затем бронзовая монета, обращавшаяся в 187—217 гг. н. э.
   Солид – денежная единица.
   Стадий – единица измерения расстояния у древних народов.
   Сыта – медовый взвар, разварной мед на воде.
   Терница – мялка для льна и конопли.
   Травень – май месяц.
   Трирема – боевой корабль гребного флота в Древнем Риме, имевший три ряда весел.
   Тырло – стойло, приют для скота на дальнем пастбище, иногда зимнее пастбище.
   Фиск – государственная казна.
   Центурия – в Древнем Риме отряд в сто человек.
   Чедыги – женская обувь, чёботы.
   Эдикт – в Древнем Риме извещение, предписание, приказание должностного лица.
   Эргастерий – мастерская, в которой работали рабы.

ОБ АВТОРЕ

   МИЩЕНКО ДМИТРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ – известный украинский писатель, лауреат премии Т.Г. Шевченко, родился в 1921 г. под Запорожьем. Окончил филологический факультет Киевского университета, кандидат филологических наук.
   Первые рассказы появились в периодической печати в 1951 г. За произведения, посвященные теме Великой Отечественной войны, Д.Мищенко удостоен премии А.Фадеева, за роман «Ветры приносят грозу» – медали А.Макаренко. Д.Мищенко – автор исторического романа «Северяне», о борьбе славян с хазарами.
   В романе «Синеокая Тиверь» отражены жизнь и быт восточных славян, известных в истории под именем антов. Автор воссоздает малоизвестные в исторической науке события VI в., связанные с борьбой славян с Византией, с вторжением в пределы их земли аваров, показывает духовный мир наших предков, их место среди народов той отдаленной эпохи.
   Ведущая мысль романа – консолидация восточных славян перед грозным вторжением, историческая миссия Киева в борьбе с аварами.
   Текст романа «Синеокая Тиверь» печатается впервые.