Страница:
– Великий Вишну! – всхлипнула мать. – Они же целую ночь пролежали на берегу. Крабы, наверное, глаза у них повыели… Как я теперь буду рожать? Бомо нету, некому будет отгонять злых духов.
– Ты не переживай. Даст бог, все хорошо будет, – вздохнул отец.
– А Ли Сунь и сегодня пошел к американцам. Поволок мешок больше самого себя – чуть носом землю не рыл.
– Торговлю, наверно, налаживает, чует – поживиться можно, – ответил отец.
Янг выбрался из-под избы.
– Я все сделал. Нате вам по яичку… – и положил в шершавую отцовскую ладонь яйца, найденные в курином гнезде. – Я побежал!
Голопузиков, что бегают без штанишек или трусиков, Янг не станет брать в помощники. И девчонок не возьмет… Хотя одну-то и можно было бы взять – Натачу. Ее назвали так в честь советской докторши. Хорошо, что в тот момент, когда рождалась Натача, неподалеку стояло исследовательское советское судно. Люди до сих пор помнят, что над ними развевалось два флага – красный и сине-белый. Если бы не приехала с судна доктор, то могло бы и не быть ни Натачи, ни ее матери. Люди уже молились Вишну, чтоб забрал себе их души. Боевой росла Натача, ловкой. Но Янг не станет звать ее сегодня, у него чисто мужское задание.
Прежде всего Туна позовет. Обычно, когда спадала дневная жара и в деревне начиналось хоть какое-то движение, Янг будил Туна так: подлезал под помост его хижины и острой тоненькой палочкой колол снизу между бамбуковых жердей. Янг знал, в каком углу спит Тун, и всегда попадал в него если не с первого, то со второго раза. А сегодня пробрался Янг и раз кольнул, второй…
– Ой, что это? – послышался испуганный мужской возглас. Кто-то подскочил, хижина затряслась, словно при землетрясении: – Нечистый дух! Нечистый дух!
Янг дал драпака из-под хижины. В ту же минуту донесся смех Туна и его голос:
– Янг, это ты? Ха-ха, чуть отцу живот не проткнул!
– Я-a… Выходи скорей!
– Чего ты вскочил так рано?
– Поручение нам есть! Боевое! – Янг рассказал, что к чему. Уже вместе побежали к Мансуру.
Мансурова хижина стояла в той половине деревни, что была ближе к лагуне. Нашли его на пальме – срубал орехи. Вся земля уже была покрыта ими, зелеными, шершавыми. Мансур и слушать не хотел, что ему кричали снизу ребята, пока те не стали бросать в него палками, а Янг пригрозил, что заберется на пальму и стянет его за ногу. Помогли Мансуру собрать орехи в мешок, затащить домой. Помогли уговорить и его строгого отца, которому не понравилось, что сын не выполнил его распоряжения, а порывается куда-то бежать. «Искупайтесь и бегом назад. Если через полчаса не придешь, можешь вообще домой не возвращаться!» – пригрозил Мансуру отец.
Побежали к лагуне наперегонки с худой собакой Мансура, ориентировались на странные звуки: впереди что-то пронзительно звенело, трещало и выло.
Выбежали – и глазам своим не поверили: таким незнакомым стал берег! Чужой, голый: вперекрест и вразброс, а то и вповалку лежали все прибрежные пальмы – казалось, здесь пронесся бешеный ураган. Возле двух деревьев еще хлопотали двое белых мужчин в шортах. В их руках и выли те штуковины, которые прямо на глазах подгрызали деревья. Третий мужчина, такой же не загорелый и почти голый, резал стволы на куски.
– Чего рты поразевали? Бензопил не видели? Марш отсюда! – закричал на них, будто он был тут хозяином, китаец Ли Сунь.
Ребята оглянулись: лавочник наносил под большой банан кучу орехов, разложил там на рогожке кое-какой товар и вел торговлю. То пильщики, то солдаты, которые распаковывали ящики и собирали из металлических частей какие-то механизмы, подходили к Ли Суню, и он вскрывал для них орехи, давал выпить соку. Кому не нравилось, тем вскрывал жестяные банки с соком или пивом. Ли Сунь делал свой бизнес.
– Чужие пальмы обчистил! Я побегу расскажу Ганешу! – Тун готов был сорваться с места.
– Подожди, а там что? – остановил его Янг.
У входа в лагуну, который очень суживали рифы и атолльчики, неподвижно застыл понтон, который переправлял с баржи на берег машины и грузы. На нем стояла и татакала прямоугольная глыба на колесах. На понтоне суетилось несколько человек. Что-то делали, что-то спускали с понтона вниз, к воде. Вот на понтон вскарабкался почти голый человек с ластами на ногах и оранжевым баллоном за спиной. Лица человека не было видно, блестело только стекло маски. Вот он стянул маску на лоб, прочистил пальцами уши…
Понтон сегодня был украшен разноцветными флажками – черными, красными, желтыми, синими. Радж как-то сказал, что когда ведутся подводные работы, то выставляются такие флажки.
– По островкам подберемся ближе к понтону, разведаем, что они там делают! – Янг кинулся вниз.
Песок возле воды был притоптан – остались вчерашние следы людей. Тут и там валялись факелы. А где же бомо Яп? Где старая Рата? Сколько ни вглядывались в ту сторону, где суетились возле ящиков солдаты, трупов не увидели. А может, их не убили? Может, они встали ночью и тихонько вернулись домой?
Помчались полосой прибоя, собака весело лаяла и старалась то одного, то другого цапнуть за пятку. Добежали до мыса и сразу плюхнулись в воду – белопенную, быструю в узком протоке. Собака повизжала, побегала по берегу и, осторожно войдя в воду, задирая голову, поплыла за ними.
Возле последнего островка волны были большие, все кругом пенилось и бурлило. Притаились за скалами, понаблюдали… И поняли, что тут приезжие и правда что-то делают под водой. От той четырехугольной машины на колесах клубами валил удушливый черный дым. От нее под воду тянулись черные резиновые шланги. Время от времени к понтону подплывал человек с баллоном за спиной и в маске, и ему подавали сверху то какие-то тяжелые пакеты, то провода.
– Ребята, там что-то грохочет под водой! Так бьет по ушам, ужас просто! – успел нырнуть и тут же выскочил на поверхность Мансур.
Спустились в протоку между третьим и четвертым островками. Янг с Туном нырнули и тут же вынырнули. Правда!
– Не выдержать! Голова раскалывается!
И тут их заметили с понтона: закричали, замахали руками, чтоб выбирались из воды и вообще выметались прочь. Но ребята только заплыли за островок и снова начали следить из укрытия, смотреть, что делается на понтоне, возле понтона и рифов.
Вот из воды один за другим вынырнули двое в масках и с баллонами за спинами. Им помогли влезть на понтон, снять баллоны. А маски посрывали они сами и, тяжело дыша, размашисто терли искривленные, точно от боли, губы, прочищали пальцами уши. Собака нетерпеливо скулила, ей хотелось залаять на незнакомцев, и Мансур сдавливал ее морду, прижимал к скале. Рабочие, хлопотавшие на понтоне, вытаскивали из воды черные шланги, на концах которых зависли какие-то железные штуковины с острыми наконечниками.
– Наверное, какой-то клад спрятали, золото! – у Мансура даже глаза загорелись.
– Дурня такого, как ты! – плюнул Тун.
– Я подплыву туда под водой, погляжу. Я умею плавать под водой! – Мансур пополз со скалы ногами вниз.
– Тише, они отходят! – показал Янг на корму понтона, где затарахтел движок, забурлила вода.
Понтон отплыл медленно, возле борта стоял человек в шортах и пропускал меж ладонями провода, которые уходили под воду.
– Гу-уд! Стоп! – прозвучала на понтоне команда.
– Я ныряю! Потом не найдешь этого места! Придержите пса! – Мансур оттолкнул собаку, собравшуюся полезть за ним в воду, и нырнул. Остановить его не успели.
В тот же миг на понтоне один из мужчин взмахнул рукой, и глухой гул взрыва всколыхнул округу. На месте рифов и атолльчиков, загораживавших вход в лагуну, встали огромные белые столбы воды и обломков кораллов. Опали, тяжело заплюхали в воду обломки рифов.
– Мансур! – испуганно закричали Янг и Тун, ласточками взвились в воздух, бултыхнулись в воду. За ними прыгнула и собака.
Мансур всплыл среди разноцветных рыб, неестественно переворачиваясь на бок, потом показал живот и повернулся на другой бок, начал опускаться на дно. И тут его подхватили Янг и Тун, поволокли к островку. Повернула за ними и собака.
Из носа и ушей Мансура шла кровь. Его слегка потормошили, помяли, и он закашлялся, выплевывая воду. Живой!
– Мансур! Скажи хоть слово! Мансур! – просили ребята. Собака тихонько скулила.
А Мансур только стонал и скрежетал зубами, не открывая глаз.
– Да что ж это делается?! – закричал Тун. – Вчера двух убили и сегодня… Что нам скажет его отец?!
– Скорей в деревню, может, кто-нибудь поможет ему… Поверни лицом вниз! Приподними! – Когда Тун поднял Мансура, Янг подлез под него. Так, чтоб голова и одна рука Мансура были на одном плече, а другая рука – на втором. Ступил, согнувшись, в воду. – Сбоку плыви, будешь страховать.
Тяжелым был Мансур. Пока добрались до третьего островка, а потом до второго, Янг сам наглотался воды. Дальше уже тянули Мансура вдвоем, под руку, положив на воду лицом вверх. Янг загребал левою, Тун – правой рукой.
На мысе-полуострове отдышались – недолго, только чтоб вернулись силы. Снова подняли, подавили на спину Мансура, положив его животом на колени Янгу, потому что мальчик, пока его тянули по заливу, снова наглотался воды.
Кое-как посадив Мансура на переплетенные четыре руки, понесли в деревню.
Визжала, бегала вокруг них кругами собака.
И не только в Мансуровой хате, а и по всей деревне. «Людечки, да что же это делается?!» – каждая на свой лад голосили женщины. Стискивали зубы хмурые мужчины – в бессилии и гневе. Кому пожалуешься? Кто поможет? До бога – высоко, до султана – далеко. Да ходили же к султану, жаловались, просили милости. Ну и что из того? Не отец он своему народу, нет… Хорошо еще, что хоть живыми ходоков отпустили.
Некоторые побежали на берег лагуны. Если не спасут свои пальмы, то хоть зеленые орехи снимут. Не было уже у людей ни боязни, ни уважения к лавочнику Ли Суню. И отлупцевали его, и раскидали все его шмотки, отобрали орехи. Особенно старался Амара.
– Я вам это припомню… Я вам припомню!.. – грозился Ли Сунь.
И на американском катере умчался на Горный.
Вернулся он около полудня с пятью полицейскими и чиновником с папкою под мышкой. Полицейские были в чалмах, с карабинами и кривыми тесаками, большими по величине, чем ножи-крисы. Чиновник был в индийской одежде – в черной шапочке, похожей на пилотку, в белом сюртуке и белых штанах. Катер с ними вошел в лагуну не снижая скорости, с разгону ткнулся в белый песок. Скинули сходни, и все пятеро полицейских, чиновник и китаец сошли на берег.
Отправились сразу не в деревню, а к палаткам, в которых разместились американские солдаты и офицеры. Разговаривали там около часа, шептались, видимо, о чем-то договаривались.
Зоркие глазки у Ли Суня…
– Эй вы! – заметил он Янга и Туна, которые залегли под кустами и наблюдали за тем, что делается в лагуне и на берегу. – Позовите сюда Ганеша! И быстро: одна нога тут, другая там!
Янг и Тун показали ему язык, передразнили и… исчезли в чаще.
– Не позовут. Но я сам знаю, где живет Ганеш и где тот разбойник. Пожалуйста, идите за мною! – позвал он полицейских.
Амару поймали и привели под Дерево Собраний. Привели и старосту.
– От имени Его Величества султана!.. За посягательство на священную и неприкосновенную частную собственность!.. – высоким, почти срывающимся голосом выкрикивал чиновник, будто выступал перед многолюдной толпой.
Амару полицейские распластали на земле и принялись бить бамбуковыми палками. Так же отлупцевали и Ганеша – за то, что вконец распустил своих сельчан, не следит за порядком. Сильно поколотили – не смог встать.
– Не прикидывайся, негодяй! – начали толкать его ногами полицейские. – Скажи спасибо, что не арестовали и не отдали под суд.
Но Ганеш не вставал.
– Лучше совсем добейте… Я не переживу этого срама… – простонал он.
Снова принялся созывать всех лавочник Ли Сунь.
Пока люди собирались, полицейские страдали от жары. То один, то другой брали кокосовые орехи, одним ударом срубали у них макушки, словно головы врагов султаната, и высасывали сок. Подносили и американцу-офицеру, который равнодушно глядел и на экзекуцию, и на все, что выделывали полицейские и чиновник.
Пришло совсем немного людей – может быть, третья часть из тех, что были вчера на собрании.
Высоким лающим голосом чиновник говорил, что времени на раздумье у людей было много. Теперь дается на сборы всего два часа. В лагуне возле берега их ждут катер и вельботы, американцы бесплатно доставят их на Горный.
– Кто является главой семьи, подходите сюда за получением пособия. Каждому будет вручен чек на предъявителя, по чекам можно в Горном или на Главном в конторах банка получить пятьдесят долларов.
В ответ слышался только плач-скуление, будто у людей уже и силы не хватало заплакать во весь голос. Не переставал стонать и Ганеш.
Потом говорил офицер, а чиновник переводил. Американцы не будут никого привлекать к ответственности за то, что ранили их солдата.
– Случилось недоразумение, больше такого, я надеюсь, островитяне не допустят, – голос офицера звучал почти ласково.
– А как же… А как же тогда… – застонал, закашлял, давясь кровью, Ганеш. – Ваш солдат двоих застрелил! Наших! И ему ничего за это не будет?!
Чиновник скоренько прошептал офицеру, что сказал староста.
– Этого не может быть, потому что быть такого не может! – ответил офицер.
– Такой факт и мне не известен, – добавил от себя чиновник, переводя слова офицера. – А вам мы могли бы еще добавить за этот поклеп. Но вы мне нужны живые… Называйте каждого главу семьи. Составим список, акт на выплату.
Полицейские подтянули Ганеша к баньяну, посадили под деревом, прислонив спиной к стволу.
Люди не знали, что взять с собой, что оставить. Может, там в большом цивилизованном мире, на Главном или на Рае жестяная банка из-под консервов, служившая здесь кружкой, не стоила выеденного черепашьего яйца. А биргусовцам при их нужде все было дорого, все мило.
Прошел час, прошел второй, но никто не был готов покинуть свое жилище. Люди что-то связывали, перевязывали, бросали и вновь забирали. А если кто и был готов, то не лез вперед, оглядывался на других. Прежде люди шли за бомо, шли за старостой, а теперь их не было. И в растерянности забивались в темные углы, в кусты, надеялись отсидеться, спастись.
Отец нагрузил на Янга столько всего – ишак не понес бы все это. Сам взял в охапку поросенка, через плечо перекинул связку кур, они трепыхались, пытаясь взлететь, драли когтями и клювами спину и ноги. У матери был только один узелок с одеждой и лампа без стекла и керосина (ценная вещь, хотя ею никогда не пользовались). Мать невозможно было вытащить из хижины, она целовала каждую бамбучинку, каждое бревнышко. А когда вышла, уцепилась за кривую пальму, что склонилась возле дома, и зарыдала во весь голос.
Глядя на нее, заплакал и Янг, хотя доселе только украдкой вытирал то один глаз, то другой. Слизывал слезинки с дрожащих губ отец, он все время поддавал поросенка снизу коленом, чтоб не сползал с рук. Потом отец опустил поросенка на землю, зажал его между ног и позвал Янга. Покопавшись в узле, который гнул мальчика к земле, как циклон пальму, достал веревку, обвязал туловище поросенка за передними ногами по груди, конец намотал на кулак.
– Ну, пойдем… Пойдем помаленьку… – гладил он плечо матери свободной рукой, подбадривая. А она только качалась из стороны в сторону, точно под ветром, пыталась рвать на себе волосы.
Тем временем в деревне начало твориться что-то страшное. Моторы ревели совсем близко, среди хижин. Бульдозеры шли тесно один за другим – строения рассыпались и ложились под гусеницы с сухим треском. А пальмы поддавались не сразу. Мотор то одного, то другого бульдозера страшно, с надсадой ревел, пальма, в которую упирался нож, судорожно вздрагивала. И вот… сочный протяжный треск, дерево с шумом падает, даже вздрагивает земля. А бульдозер еще и проползет по пальме, будто хочет вдавить дерево в землю.
Янгу показалось, что с одного бульдозера скалит зубы Пуол. Присмотрелся – он! Пуол сам ломал, рушил свою хижину.
– Выродок! Лучше бы ты маленьким сдох!.. Проклинаю тебя! – тряс кулаком его отец, Джива.
Всплески-взрывы плача вспыхивали то тут, то там. В этом содоме среди машин и людей суетились и полицейские, тащили из хижин людей чуть ли не из-под самых гусениц бульдозеров, лупили палками по спинам, по головам. Некоторые пробовали отбиваться, а женщины пускали в ход ногти и зубы. И полицейские тогда совсем разъярились.
Отец весь дрожал, давая Янгу конец веревки, он никак не мог попасть в его ладонь. Но отдал наконец, чтоб Янг и рябого поросенка вел за собой. А сам еще немного покопался в Янговом огромном узле, достал образ бога Вишну. За рамку образа тут и там были засунуты сухие цветки лиан и орхидей, бумажные цветки. (Янг любил Вишну, изображенного на этом образке: три лица у него – и все светлые, добрые, шесть рук, и в каждой что-нибудь держит; возле бога смирные собаки, красные откормленные буйволы.) А отец тем временем зажженной спичкой поджег священную душистую палочку для окуривания и начал ходить с образом и палочкой вокруг хижины и ближних пальм. Потом стал возле пальмы, которую все обнимала и целовала мать, подымил направо и налево и на ту, что обнимала мать, и на Янга. А грозные страшные машины с ножами-отвалами уже совсем близко, уже направляются в их сторону…
– Эй, марш отсюда, пока целы! – надрывали горло полицейские. Лица у них потные, грязные, чалмы сбились на затылки, а то и развязались.
– Не-е-ет!!! – закричала вдруг мать истошным голосом. Бросила свой узелок и лампу, полезла на пальму. – Не отдам никому! Не отдам!!!
Хотя пальма и была наклонной, но беременной матери лезть было трудно. И все же она лезла, обдирая ноги, выше и выше. Вот уже осталась только та часть ствола, которая, выпрямившись, устремилась вверх.
– Марш, марш! Идите за расчетом! – орали полицейские, подходя все ближе. – Чего тут стоите? Прочь! – накинулись они на Янга и на отца. – А ты?! Слезай сейчас же, толстая обезьяна! – затряс кулаком, глядя на мать, усатый полицейский.
– Не слезу! Не отда-ам!!! – закричала сверху мать. – Люди! Влезайте на деревья! Они не посмеют нас…
Но ее в реве моторов, в треске ломающихся строений, в причитаниях женщин, наверное, никто не слышал. Янг окаменел, не мог стронуться с места.
– Именем Его Величества султана Муту приказываю – слезай! – усатый полицейский, схватив какой-то обломок, запустил им в мать. – Получишь тридцать ударов палками! Слезай!
– Люди-и! – кричала мать свое. – Не поддавайтесь!
– А ну – подковырни ее, потряси немного! – крикнул полицейский водителю бульдозера и добавил что-то по-английски.
Бульдозер угрожающе ревнул, крутнулся на одной гусенице, зашел сбоку: по наклону и против наклона не очень-то старую пальму потрясешь. Нож-отвал у этого бульдозера был неровный, словно бы сваренный из двух частей, поставленных под углом один к другому, получался как бы тупой угол с острыми краями. Бульдозер ревел-газовал, раскачивая ножом пальму. Янг видел, как моталась вверху мать, обхватив ствол руками и ногами, крича что есть мочи. Видел, как скалился в дурной ухмылке верзила водитель, высунувшись из кабины, забава, должно быть, ему нравилась.
– Мамочка, не надо! Мамочка, слезай! – кричал, громко плакал Янг.
– Стойте, душегубы! – вышел вперед и изо всей силы уперся в отвал бульдозера отец. – Она слезет! Она уже слезает! – и снова выставил как защиту образок Вишну.
Но какое дело было водителю до их бога, когда он и своего не признавал.
И вдруг… страшный треск, пальма переломилась в том месте, где в нее упирался бульдозер. Ветвистая вершина, описав большую дугу, грохнулась оземь. Отец едва успел отшатнуться: конец дерева, самый его комель, тоже вильнув в воздухе, упал на землю.
Янг закричал так пронзительно, что у самого уши заложило, кинулся к матери.
И пусть бы лучше не видел ее такой!..
Пусть бы навеки она осталась в его памяти с живым и чистым, таким добрым и родным лицом.
– Ма-а-а… а-а-а!!! – Янг боялся подступить к тому, что осталось от матери, что было видно из-под ствола пальмы. А отец, подбежав, побледнел и замер, глаза его стали мутными, как у безумного…
Бульдозерист высунулся из кабины уже до пояса, вытянул шею, всматриваясь вперед в то место, где лежала раздавленная деревом женщина, глуповато моргал белыми веками. Усатый полицейский стронулся с места, потоптался, подозвал к себе другого полицейского. Закидали мать пальмовыми листьями, потолкали Янга и отца в спину: «Вы ей уже ничем не поможете… Сама виновата… Бог покарал ее за непослушание…»
– А этот мне должен… Взял заем под будущий урожай и не вернул. Ему выписывайте половину, двадцать пять долларов. А двадцать пять мне! А этому двадцать хватит – остальные мне… Этот тоже виноват… И этот!
В руке Ли Суня топорщилась порядочная кипа чеков. Доллары были лучше всего: и есть не просят, и места не занимают.
Мансуров отец с братом несли на самодельных носилках Мансура, у него была забинтована голова. Мансур изо всей силы прижимал к себе собаку, и получалось, что у мужчин была двойная ноша.
Уже на катере объятия Мансура ослабли, и собака выскользнула из рук. Рослый матрос, который спешил в рубку к штурвалу, споткнулся о нее, собака взвизгнула, отскочила, попала под ноги другому. Тот быстренько схватил собаку за шкирку и швырнул за борт. Мансуров отец не успел ни поймать ее, ни спрятать где-нибудь.
Мотор заревел, затрещал, застучал, катер быстро полетел к выходу из лагуны. В пенистых валах, что усами расходились за кормой, долго еще качалась собачья голова. Собака плыла вслед, из последних сил колотила лапами по воде.
«А где наш поросенок?» – вдруг спохватился Янг. Совсем не мог вспомнить, когда он вырвался от них, когда потеряли его.
А потом наступил провал, забытье. Может, спал, а может, потерял сознание.
Трещали цикады, вскрикивала порой какая-то ночная птица.
Шел он не к берегу, где в маленькой протоке возле мыса знахаря Япа были вытащены на берег за линию прилива и привязаны рыбацкие лодки – одни с балансирами, другие без них. Случалось, сельчане снимали балансиры и относили их домой. Так было спокойнее: лодку никто не возьмет. Радж шел к центру острова, где был выкопан в лощине единственный колодец. Хотелось в последний раз выпить из него воды – своей, родной.
Эту воду нельзя было забыть – всегда тепловатую, с лесными запахами прели. Порой она была слегка солоноватой и горьковатой, когда зачерпнешь неосторожно, снизу. Из-под острова-атолла подступала, просачивалась в колодец более тяжелая морская вода. Давно уже на острове Рай пользовался Радж сладкой артезианской водой (Рай – остров вулканического происхождения, и можно было там копать глубоко), пил и ел много чего экзотического, привезенного за тридевять земель для туристов, но вода с острова Биргус не забывается никогда.
И всему этому придет конец. Американцы построят на острове военную базу – и морскую, и авиационную вместе, как на том известном всему миру острове Диега-Гарсия, который расположен тоже в Индийском океане. И на их Биргусе все снесут, выкорчуют, сровняют с землей. Может, как раз по этому колодцу пройдет взлетная полоса для тяжелых бомбардировщиков.
Почему никого на архипелаге это не тревожит? Почему оплакивают свой остров одни биргусовцы? О, проклятый народ, который еще не стал нацией… Общины, группировки, группочки – по происхождению, по племени и родам, по религии, по местности, по родственным отношениям. Тамилы, сингалы, яванцы, китайцы, суданцы, мадурцы, негриты, потомки португальцев и арабов, голландцев и англичан… Что из того, что архипелаг Веселый получил независимость от английской короны? Каждый остров обособлен, из конца в конец архипелага расстояние в сотни километров. Что делается на соседнем острове, людям уже не интересно, а что в мире – тем более. Цивилизация коснулась только островов Главный, Горный и Рай, на них и электричество есть, и радиоприемники. На остальных найти какой-нибудь транзистор – диво дивное, увидеть образованного человека – еще большая редкость. Это счастье, что на Биргусе жил грамотей, бывший матрос Дуку – прошлым летом умер. У него все дети биргусовцев учились читать и писать. По-английски, конечно. Это Дуку заметил, что у Раджа необычайные способности к учебе, к изучению чужих языков. Это Дуку уговорил отца отдать Раджа в частную школу на Горном, чтоб подготовить для поступления в колледж. Пока Радж учился в той школе, отец еще как-то выкручивался, выискивал средства. А о колледже нечего было и мечтать, колледж был только на Главном. Где возьмешь денег, чтоб и за учебу платить, и квартиру снимать?
– Ты не переживай. Даст бог, все хорошо будет, – вздохнул отец.
– А Ли Сунь и сегодня пошел к американцам. Поволок мешок больше самого себя – чуть носом землю не рыл.
– Торговлю, наверно, налаживает, чует – поживиться можно, – ответил отец.
Янг выбрался из-под избы.
– Я все сделал. Нате вам по яичку… – и положил в шершавую отцовскую ладонь яйца, найденные в курином гнезде. – Я побежал!
Голопузиков, что бегают без штанишек или трусиков, Янг не станет брать в помощники. И девчонок не возьмет… Хотя одну-то и можно было бы взять – Натачу. Ее назвали так в честь советской докторши. Хорошо, что в тот момент, когда рождалась Натача, неподалеку стояло исследовательское советское судно. Люди до сих пор помнят, что над ними развевалось два флага – красный и сине-белый. Если бы не приехала с судна доктор, то могло бы и не быть ни Натачи, ни ее матери. Люди уже молились Вишну, чтоб забрал себе их души. Боевой росла Натача, ловкой. Но Янг не станет звать ее сегодня, у него чисто мужское задание.
Прежде всего Туна позовет. Обычно, когда спадала дневная жара и в деревне начиналось хоть какое-то движение, Янг будил Туна так: подлезал под помост его хижины и острой тоненькой палочкой колол снизу между бамбуковых жердей. Янг знал, в каком углу спит Тун, и всегда попадал в него если не с первого, то со второго раза. А сегодня пробрался Янг и раз кольнул, второй…
– Ой, что это? – послышался испуганный мужской возглас. Кто-то подскочил, хижина затряслась, словно при землетрясении: – Нечистый дух! Нечистый дух!
Янг дал драпака из-под хижины. В ту же минуту донесся смех Туна и его голос:
– Янг, это ты? Ха-ха, чуть отцу живот не проткнул!
– Я-a… Выходи скорей!
– Чего ты вскочил так рано?
– Поручение нам есть! Боевое! – Янг рассказал, что к чему. Уже вместе побежали к Мансуру.
Мансурова хижина стояла в той половине деревни, что была ближе к лагуне. Нашли его на пальме – срубал орехи. Вся земля уже была покрыта ими, зелеными, шершавыми. Мансур и слушать не хотел, что ему кричали снизу ребята, пока те не стали бросать в него палками, а Янг пригрозил, что заберется на пальму и стянет его за ногу. Помогли Мансуру собрать орехи в мешок, затащить домой. Помогли уговорить и его строгого отца, которому не понравилось, что сын не выполнил его распоряжения, а порывается куда-то бежать. «Искупайтесь и бегом назад. Если через полчаса не придешь, можешь вообще домой не возвращаться!» – пригрозил Мансуру отец.
Побежали к лагуне наперегонки с худой собакой Мансура, ориентировались на странные звуки: впереди что-то пронзительно звенело, трещало и выло.
Выбежали – и глазам своим не поверили: таким незнакомым стал берег! Чужой, голый: вперекрест и вразброс, а то и вповалку лежали все прибрежные пальмы – казалось, здесь пронесся бешеный ураган. Возле двух деревьев еще хлопотали двое белых мужчин в шортах. В их руках и выли те штуковины, которые прямо на глазах подгрызали деревья. Третий мужчина, такой же не загорелый и почти голый, резал стволы на куски.
– Чего рты поразевали? Бензопил не видели? Марш отсюда! – закричал на них, будто он был тут хозяином, китаец Ли Сунь.
Ребята оглянулись: лавочник наносил под большой банан кучу орехов, разложил там на рогожке кое-какой товар и вел торговлю. То пильщики, то солдаты, которые распаковывали ящики и собирали из металлических частей какие-то механизмы, подходили к Ли Суню, и он вскрывал для них орехи, давал выпить соку. Кому не нравилось, тем вскрывал жестяные банки с соком или пивом. Ли Сунь делал свой бизнес.
– Чужие пальмы обчистил! Я побегу расскажу Ганешу! – Тун готов был сорваться с места.
– Подожди, а там что? – остановил его Янг.
У входа в лагуну, который очень суживали рифы и атолльчики, неподвижно застыл понтон, который переправлял с баржи на берег машины и грузы. На нем стояла и татакала прямоугольная глыба на колесах. На понтоне суетилось несколько человек. Что-то делали, что-то спускали с понтона вниз, к воде. Вот на понтон вскарабкался почти голый человек с ластами на ногах и оранжевым баллоном за спиной. Лица человека не было видно, блестело только стекло маски. Вот он стянул маску на лоб, прочистил пальцами уши…
Понтон сегодня был украшен разноцветными флажками – черными, красными, желтыми, синими. Радж как-то сказал, что когда ведутся подводные работы, то выставляются такие флажки.
– По островкам подберемся ближе к понтону, разведаем, что они там делают! – Янг кинулся вниз.
Песок возле воды был притоптан – остались вчерашние следы людей. Тут и там валялись факелы. А где же бомо Яп? Где старая Рата? Сколько ни вглядывались в ту сторону, где суетились возле ящиков солдаты, трупов не увидели. А может, их не убили? Может, они встали ночью и тихонько вернулись домой?
Помчались полосой прибоя, собака весело лаяла и старалась то одного, то другого цапнуть за пятку. Добежали до мыса и сразу плюхнулись в воду – белопенную, быструю в узком протоке. Собака повизжала, побегала по берегу и, осторожно войдя в воду, задирая голову, поплыла за ними.
Возле последнего островка волны были большие, все кругом пенилось и бурлило. Притаились за скалами, понаблюдали… И поняли, что тут приезжие и правда что-то делают под водой. От той четырехугольной машины на колесах клубами валил удушливый черный дым. От нее под воду тянулись черные резиновые шланги. Время от времени к понтону подплывал человек с баллоном за спиной и в маске, и ему подавали сверху то какие-то тяжелые пакеты, то провода.
– Ребята, там что-то грохочет под водой! Так бьет по ушам, ужас просто! – успел нырнуть и тут же выскочил на поверхность Мансур.
Спустились в протоку между третьим и четвертым островками. Янг с Туном нырнули и тут же вынырнули. Правда!
– Не выдержать! Голова раскалывается!
И тут их заметили с понтона: закричали, замахали руками, чтоб выбирались из воды и вообще выметались прочь. Но ребята только заплыли за островок и снова начали следить из укрытия, смотреть, что делается на понтоне, возле понтона и рифов.
Вот из воды один за другим вынырнули двое в масках и с баллонами за спинами. Им помогли влезть на понтон, снять баллоны. А маски посрывали они сами и, тяжело дыша, размашисто терли искривленные, точно от боли, губы, прочищали пальцами уши. Собака нетерпеливо скулила, ей хотелось залаять на незнакомцев, и Мансур сдавливал ее морду, прижимал к скале. Рабочие, хлопотавшие на понтоне, вытаскивали из воды черные шланги, на концах которых зависли какие-то железные штуковины с острыми наконечниками.
– Наверное, какой-то клад спрятали, золото! – у Мансура даже глаза загорелись.
– Дурня такого, как ты! – плюнул Тун.
– Я подплыву туда под водой, погляжу. Я умею плавать под водой! – Мансур пополз со скалы ногами вниз.
– Тише, они отходят! – показал Янг на корму понтона, где затарахтел движок, забурлила вода.
Понтон отплыл медленно, возле борта стоял человек в шортах и пропускал меж ладонями провода, которые уходили под воду.
– Гу-уд! Стоп! – прозвучала на понтоне команда.
– Я ныряю! Потом не найдешь этого места! Придержите пса! – Мансур оттолкнул собаку, собравшуюся полезть за ним в воду, и нырнул. Остановить его не успели.
В тот же миг на понтоне один из мужчин взмахнул рукой, и глухой гул взрыва всколыхнул округу. На месте рифов и атолльчиков, загораживавших вход в лагуну, встали огромные белые столбы воды и обломков кораллов. Опали, тяжело заплюхали в воду обломки рифов.
– Мансур! – испуганно закричали Янг и Тун, ласточками взвились в воздух, бултыхнулись в воду. За ними прыгнула и собака.
Мансур всплыл среди разноцветных рыб, неестественно переворачиваясь на бок, потом показал живот и повернулся на другой бок, начал опускаться на дно. И тут его подхватили Янг и Тун, поволокли к островку. Повернула за ними и собака.
Из носа и ушей Мансура шла кровь. Его слегка потормошили, помяли, и он закашлялся, выплевывая воду. Живой!
– Мансур! Скажи хоть слово! Мансур! – просили ребята. Собака тихонько скулила.
А Мансур только стонал и скрежетал зубами, не открывая глаз.
– Да что ж это делается?! – закричал Тун. – Вчера двух убили и сегодня… Что нам скажет его отец?!
– Скорей в деревню, может, кто-нибудь поможет ему… Поверни лицом вниз! Приподними! – Когда Тун поднял Мансура, Янг подлез под него. Так, чтоб голова и одна рука Мансура были на одном плече, а другая рука – на втором. Ступил, согнувшись, в воду. – Сбоку плыви, будешь страховать.
Тяжелым был Мансур. Пока добрались до третьего островка, а потом до второго, Янг сам наглотался воды. Дальше уже тянули Мансура вдвоем, под руку, положив на воду лицом вверх. Янг загребал левою, Тун – правой рукой.
На мысе-полуострове отдышались – недолго, только чтоб вернулись силы. Снова подняли, подавили на спину Мансура, положив его животом на колени Янгу, потому что мальчик, пока его тянули по заливу, снова наглотался воды.
Кое-как посадив Мансура на переплетенные четыре руки, понесли в деревню.
Визжала, бегала вокруг них кругами собака.
4
Было много и слез и крику.И не только в Мансуровой хате, а и по всей деревне. «Людечки, да что же это делается?!» – каждая на свой лад голосили женщины. Стискивали зубы хмурые мужчины – в бессилии и гневе. Кому пожалуешься? Кто поможет? До бога – высоко, до султана – далеко. Да ходили же к султану, жаловались, просили милости. Ну и что из того? Не отец он своему народу, нет… Хорошо еще, что хоть живыми ходоков отпустили.
Некоторые побежали на берег лагуны. Если не спасут свои пальмы, то хоть зеленые орехи снимут. Не было уже у людей ни боязни, ни уважения к лавочнику Ли Суню. И отлупцевали его, и раскидали все его шмотки, отобрали орехи. Особенно старался Амара.
– Я вам это припомню… Я вам припомню!.. – грозился Ли Сунь.
И на американском катере умчался на Горный.
Вернулся он около полудня с пятью полицейскими и чиновником с папкою под мышкой. Полицейские были в чалмах, с карабинами и кривыми тесаками, большими по величине, чем ножи-крисы. Чиновник был в индийской одежде – в черной шапочке, похожей на пилотку, в белом сюртуке и белых штанах. Катер с ними вошел в лагуну не снижая скорости, с разгону ткнулся в белый песок. Скинули сходни, и все пятеро полицейских, чиновник и китаец сошли на берег.
Отправились сразу не в деревню, а к палаткам, в которых разместились американские солдаты и офицеры. Разговаривали там около часа, шептались, видимо, о чем-то договаривались.
Зоркие глазки у Ли Суня…
– Эй вы! – заметил он Янга и Туна, которые залегли под кустами и наблюдали за тем, что делается в лагуне и на берегу. – Позовите сюда Ганеша! И быстро: одна нога тут, другая там!
Янг и Тун показали ему язык, передразнили и… исчезли в чаще.
– Не позовут. Но я сам знаю, где живет Ганеш и где тот разбойник. Пожалуйста, идите за мною! – позвал он полицейских.
Амару поймали и привели под Дерево Собраний. Привели и старосту.
– От имени Его Величества султана!.. За посягательство на священную и неприкосновенную частную собственность!.. – высоким, почти срывающимся голосом выкрикивал чиновник, будто выступал перед многолюдной толпой.
Амару полицейские распластали на земле и принялись бить бамбуковыми палками. Так же отлупцевали и Ганеша – за то, что вконец распустил своих сельчан, не следит за порядком. Сильно поколотили – не смог встать.
– Не прикидывайся, негодяй! – начали толкать его ногами полицейские. – Скажи спасибо, что не арестовали и не отдали под суд.
Но Ганеш не вставал.
– Лучше совсем добейте… Я не переживу этого срама… – простонал он.
Снова принялся созывать всех лавочник Ли Сунь.
Пока люди собирались, полицейские страдали от жары. То один, то другой брали кокосовые орехи, одним ударом срубали у них макушки, словно головы врагов султаната, и высасывали сок. Подносили и американцу-офицеру, который равнодушно глядел и на экзекуцию, и на все, что выделывали полицейские и чиновник.
Пришло совсем немного людей – может быть, третья часть из тех, что были вчера на собрании.
Высоким лающим голосом чиновник говорил, что времени на раздумье у людей было много. Теперь дается на сборы всего два часа. В лагуне возле берега их ждут катер и вельботы, американцы бесплатно доставят их на Горный.
– Кто является главой семьи, подходите сюда за получением пособия. Каждому будет вручен чек на предъявителя, по чекам можно в Горном или на Главном в конторах банка получить пятьдесят долларов.
В ответ слышался только плач-скуление, будто у людей уже и силы не хватало заплакать во весь голос. Не переставал стонать и Ганеш.
Потом говорил офицер, а чиновник переводил. Американцы не будут никого привлекать к ответственности за то, что ранили их солдата.
– Случилось недоразумение, больше такого, я надеюсь, островитяне не допустят, – голос офицера звучал почти ласково.
– А как же… А как же тогда… – застонал, закашлял, давясь кровью, Ганеш. – Ваш солдат двоих застрелил! Наших! И ему ничего за это не будет?!
Чиновник скоренько прошептал офицеру, что сказал староста.
– Этого не может быть, потому что быть такого не может! – ответил офицер.
– Такой факт и мне не известен, – добавил от себя чиновник, переводя слова офицера. – А вам мы могли бы еще добавить за этот поклеп. Но вы мне нужны живые… Называйте каждого главу семьи. Составим список, акт на выплату.
Полицейские подтянули Ганеша к баньяну, посадили под деревом, прислонив спиной к стволу.
5
Над деревней, над всем Биргусом разносились плач и причитания.Люди не знали, что взять с собой, что оставить. Может, там в большом цивилизованном мире, на Главном или на Рае жестяная банка из-под консервов, служившая здесь кружкой, не стоила выеденного черепашьего яйца. А биргусовцам при их нужде все было дорого, все мило.
Прошел час, прошел второй, но никто не был готов покинуть свое жилище. Люди что-то связывали, перевязывали, бросали и вновь забирали. А если кто и был готов, то не лез вперед, оглядывался на других. Прежде люди шли за бомо, шли за старостой, а теперь их не было. И в растерянности забивались в темные углы, в кусты, надеялись отсидеться, спастись.
Отец нагрузил на Янга столько всего – ишак не понес бы все это. Сам взял в охапку поросенка, через плечо перекинул связку кур, они трепыхались, пытаясь взлететь, драли когтями и клювами спину и ноги. У матери был только один узелок с одеждой и лампа без стекла и керосина (ценная вещь, хотя ею никогда не пользовались). Мать невозможно было вытащить из хижины, она целовала каждую бамбучинку, каждое бревнышко. А когда вышла, уцепилась за кривую пальму, что склонилась возле дома, и зарыдала во весь голос.
Глядя на нее, заплакал и Янг, хотя доселе только украдкой вытирал то один глаз, то другой. Слизывал слезинки с дрожащих губ отец, он все время поддавал поросенка снизу коленом, чтоб не сползал с рук. Потом отец опустил поросенка на землю, зажал его между ног и позвал Янга. Покопавшись в узле, который гнул мальчика к земле, как циклон пальму, достал веревку, обвязал туловище поросенка за передними ногами по груди, конец намотал на кулак.
– Ну, пойдем… Пойдем помаленьку… – гладил он плечо матери свободной рукой, подбадривая. А она только качалась из стороны в сторону, точно под ветром, пыталась рвать на себе волосы.
Тем временем в деревне начало твориться что-то страшное. Моторы ревели совсем близко, среди хижин. Бульдозеры шли тесно один за другим – строения рассыпались и ложились под гусеницы с сухим треском. А пальмы поддавались не сразу. Мотор то одного, то другого бульдозера страшно, с надсадой ревел, пальма, в которую упирался нож, судорожно вздрагивала. И вот… сочный протяжный треск, дерево с шумом падает, даже вздрагивает земля. А бульдозер еще и проползет по пальме, будто хочет вдавить дерево в землю.
Янгу показалось, что с одного бульдозера скалит зубы Пуол. Присмотрелся – он! Пуол сам ломал, рушил свою хижину.
– Выродок! Лучше бы ты маленьким сдох!.. Проклинаю тебя! – тряс кулаком его отец, Джива.
Всплески-взрывы плача вспыхивали то тут, то там. В этом содоме среди машин и людей суетились и полицейские, тащили из хижин людей чуть ли не из-под самых гусениц бульдозеров, лупили палками по спинам, по головам. Некоторые пробовали отбиваться, а женщины пускали в ход ногти и зубы. И полицейские тогда совсем разъярились.
Отец весь дрожал, давая Янгу конец веревки, он никак не мог попасть в его ладонь. Но отдал наконец, чтоб Янг и рябого поросенка вел за собой. А сам еще немного покопался в Янговом огромном узле, достал образ бога Вишну. За рамку образа тут и там были засунуты сухие цветки лиан и орхидей, бумажные цветки. (Янг любил Вишну, изображенного на этом образке: три лица у него – и все светлые, добрые, шесть рук, и в каждой что-нибудь держит; возле бога смирные собаки, красные откормленные буйволы.) А отец тем временем зажженной спичкой поджег священную душистую палочку для окуривания и начал ходить с образом и палочкой вокруг хижины и ближних пальм. Потом стал возле пальмы, которую все обнимала и целовала мать, подымил направо и налево и на ту, что обнимала мать, и на Янга. А грозные страшные машины с ножами-отвалами уже совсем близко, уже направляются в их сторону…
– Эй, марш отсюда, пока целы! – надрывали горло полицейские. Лица у них потные, грязные, чалмы сбились на затылки, а то и развязались.
– Не-е-ет!!! – закричала вдруг мать истошным голосом. Бросила свой узелок и лампу, полезла на пальму. – Не отдам никому! Не отдам!!!
Хотя пальма и была наклонной, но беременной матери лезть было трудно. И все же она лезла, обдирая ноги, выше и выше. Вот уже осталась только та часть ствола, которая, выпрямившись, устремилась вверх.
– Марш, марш! Идите за расчетом! – орали полицейские, подходя все ближе. – Чего тут стоите? Прочь! – накинулись они на Янга и на отца. – А ты?! Слезай сейчас же, толстая обезьяна! – затряс кулаком, глядя на мать, усатый полицейский.
– Не слезу! Не отда-ам!!! – закричала сверху мать. – Люди! Влезайте на деревья! Они не посмеют нас…
Но ее в реве моторов, в треске ломающихся строений, в причитаниях женщин, наверное, никто не слышал. Янг окаменел, не мог стронуться с места.
– Именем Его Величества султана Муту приказываю – слезай! – усатый полицейский, схватив какой-то обломок, запустил им в мать. – Получишь тридцать ударов палками! Слезай!
– Люди-и! – кричала мать свое. – Не поддавайтесь!
– А ну – подковырни ее, потряси немного! – крикнул полицейский водителю бульдозера и добавил что-то по-английски.
Бульдозер угрожающе ревнул, крутнулся на одной гусенице, зашел сбоку: по наклону и против наклона не очень-то старую пальму потрясешь. Нож-отвал у этого бульдозера был неровный, словно бы сваренный из двух частей, поставленных под углом один к другому, получался как бы тупой угол с острыми краями. Бульдозер ревел-газовал, раскачивая ножом пальму. Янг видел, как моталась вверху мать, обхватив ствол руками и ногами, крича что есть мочи. Видел, как скалился в дурной ухмылке верзила водитель, высунувшись из кабины, забава, должно быть, ему нравилась.
– Мамочка, не надо! Мамочка, слезай! – кричал, громко плакал Янг.
– Стойте, душегубы! – вышел вперед и изо всей силы уперся в отвал бульдозера отец. – Она слезет! Она уже слезает! – и снова выставил как защиту образок Вишну.
Но какое дело было водителю до их бога, когда он и своего не признавал.
И вдруг… страшный треск, пальма переломилась в том месте, где в нее упирался бульдозер. Ветвистая вершина, описав большую дугу, грохнулась оземь. Отец едва успел отшатнуться: конец дерева, самый его комель, тоже вильнув в воздухе, упал на землю.
Янг закричал так пронзительно, что у самого уши заложило, кинулся к матери.
И пусть бы лучше не видел ее такой!..
Пусть бы навеки она осталась в его памяти с живым и чистым, таким добрым и родным лицом.
– Ма-а-а… а-а-а!!! – Янг боялся подступить к тому, что осталось от матери, что было видно из-под ствола пальмы. А отец, подбежав, побледнел и замер, глаза его стали мутными, как у безумного…
Бульдозерист высунулся из кабины уже до пояса, вытянул шею, всматриваясь вперед в то место, где лежала раздавленная деревом женщина, глуповато моргал белыми веками. Усатый полицейский стронулся с места, потоптался, подозвал к себе другого полицейского. Закидали мать пальмовыми листьями, потолкали Янга и отца в спину: «Вы ей уже ничем не поможете… Сама виновата… Бог покарал ее за непослушание…»
6
Под Деревом Собраний шел расчет. Цепочкой, нагруженные домашним скарбом и живностью, проходили люди. Чиновник в черной шапочке выдавал, глядя в список, чеки. Но Ли Сунь вносил поправки:– А этот мне должен… Взял заем под будущий урожай и не вернул. Ему выписывайте половину, двадцать пять долларов. А двадцать пять мне! А этому двадцать хватит – остальные мне… Этот тоже виноват… И этот!
В руке Ли Суня топорщилась порядочная кипа чеков. Доллары были лучше всего: и есть не просят, и места не занимают.
Мансуров отец с братом несли на самодельных носилках Мансура, у него была забинтована голова. Мансур изо всей силы прижимал к себе собаку, и получалось, что у мужчин была двойная ноша.
Уже на катере объятия Мансура ослабли, и собака выскользнула из рук. Рослый матрос, который спешил в рубку к штурвалу, споткнулся о нее, собака взвизгнула, отскочила, попала под ноги другому. Тот быстренько схватил собаку за шкирку и швырнул за борт. Мансуров отец не успел ни поймать ее, ни спрятать где-нибудь.
Мотор заревел, затрещал, застучал, катер быстро полетел к выходу из лагуны. В пенистых валах, что усами расходились за кормой, долго еще качалась собачья голова. Собака плыла вслед, из последних сил колотила лапами по воде.
«А где наш поросенок?» – вдруг спохватился Янг. Совсем не мог вспомнить, когда он вырвался от них, когда потеряли его.
А потом наступил провал, забытье. Может, спал, а может, потерял сознание.
Глава вторая
1
Радж, выскользнув из хаты, замер на минуту возле ступенек, прислушался. И – пошел. Походка его была легкая, пружинистая. Тела своего, напрягшегося от настороженности, не ощущал: обострились все чувства. Тропинка была испещрена темными и светлыми полосами и пятнами, луна, мелькая, бежала между ветками и листвой наперегонки.Трещали цикады, вскрикивала порой какая-то ночная птица.
Шел он не к берегу, где в маленькой протоке возле мыса знахаря Япа были вытащены на берег за линию прилива и привязаны рыбацкие лодки – одни с балансирами, другие без них. Случалось, сельчане снимали балансиры и относили их домой. Так было спокойнее: лодку никто не возьмет. Радж шел к центру острова, где был выкопан в лощине единственный колодец. Хотелось в последний раз выпить из него воды – своей, родной.
Эту воду нельзя было забыть – всегда тепловатую, с лесными запахами прели. Порой она была слегка солоноватой и горьковатой, когда зачерпнешь неосторожно, снизу. Из-под острова-атолла подступала, просачивалась в колодец более тяжелая морская вода. Давно уже на острове Рай пользовался Радж сладкой артезианской водой (Рай – остров вулканического происхождения, и можно было там копать глубоко), пил и ел много чего экзотического, привезенного за тридевять земель для туристов, но вода с острова Биргус не забывается никогда.
И всему этому придет конец. Американцы построят на острове военную базу – и морскую, и авиационную вместе, как на том известном всему миру острове Диега-Гарсия, который расположен тоже в Индийском океане. И на их Биргусе все снесут, выкорчуют, сровняют с землей. Может, как раз по этому колодцу пройдет взлетная полоса для тяжелых бомбардировщиков.
Почему никого на архипелаге это не тревожит? Почему оплакивают свой остров одни биргусовцы? О, проклятый народ, который еще не стал нацией… Общины, группировки, группочки – по происхождению, по племени и родам, по религии, по местности, по родственным отношениям. Тамилы, сингалы, яванцы, китайцы, суданцы, мадурцы, негриты, потомки португальцев и арабов, голландцев и англичан… Что из того, что архипелаг Веселый получил независимость от английской короны? Каждый остров обособлен, из конца в конец архипелага расстояние в сотни километров. Что делается на соседнем острове, людям уже не интересно, а что в мире – тем более. Цивилизация коснулась только островов Главный, Горный и Рай, на них и электричество есть, и радиоприемники. На остальных найти какой-нибудь транзистор – диво дивное, увидеть образованного человека – еще большая редкость. Это счастье, что на Биргусе жил грамотей, бывший матрос Дуку – прошлым летом умер. У него все дети биргусовцев учились читать и писать. По-английски, конечно. Это Дуку заметил, что у Раджа необычайные способности к учебе, к изучению чужих языков. Это Дуку уговорил отца отдать Раджа в частную школу на Горном, чтоб подготовить для поступления в колледж. Пока Радж учился в той школе, отец еще как-то выкручивался, выискивал средства. А о колледже нечего было и мечтать, колледж был только на Главном. Где возьмешь денег, чтоб и за учебу платить, и квартиру снимать?