Люся рассмеялась:
- Вставай, вставай! Раньше ты был при своей жене да при науке. Некогда было на меня внимание обращать. Вот уедешь и забудешь. Не так ли?
- Не забуду!
- Умница! - улыбнулась она. - Давно бы так.
Люся и впрямь была очаровательна. Пескишев рядом с нею смахивал на дикобраза. Это сходство подчеркивали его взъерошенные волосы, которые он не успел причесать.
Через полчаса они были в ресторане. Уселись за столик, дождались официанта. Заказывал Пескишев, долго перечисляя всякие блюда.
Люся смотрела и улыбалась.
- Ты голоден?
- Почему так думаешь?
- Судя по твоему заказу, мы не ели вечность. Разве мы осилим это?
- Да разве обязательно все есть? На столе должно быть изобилие. Так издавна водится на Руси.
После вчерашнего разговора с Люсей у Федора Николаевича оставалось тяжелое чувство. Предстояло принять решение о своей будущей жизни. Он прекрасно понимал, что развод неизбежен, что так дальше жить с Галиной нельзя. Но незапланированные изменения в его жизни потребуют немало времени, трепки нервов, ненужных разговоров... "Ну ладно, - подумал он, - пусть все идет своим чередом. Как говорится, все к лучшему в этом лучшем из миров..."
- Ты сегодня очень хороша, - сказал Пескишев и осторожно положил свою руку на Люсину.
Люся недоверчиво посмотрела на него. Он был серьезен и искренен. Она закрыла глаза и тихо спросила:
- Это правда?
- Не сомневайся.
Началось варьете. Танцы, музыка, близость Люси постепенно заставили Пескишева забыть о своих неурядицах.
- Что ты на меня смотришь, будто никогда не видел? - засмеялась Люся. Ты на них смотри, - она указала на танцующих девушек. - Смотри, смотри, а то поздно будет. Ведь скоро варьете окончится.
- Но я хочу видеть только тебя.
- Лучше скажи, кто из артисток тебе больше всех нравится?
- Мне нравится только одна женщина, и этой женщиной являешься ты.
- Федор, меня интересует твое мнение о девушках. Ну, взгляни, пожалуйста, я тебя прошу.
Пескишев нехотя повернулся и стал рассматривать одетых в гусарскую форму артисток варьете, которые маршировали, высоко вскидывая в такт музыке свои стройные ноги. Люся внимательно наблюдала за ним, и в ее глазах загорелись огоньки.
- Ну, которая же? - торопила она его с ответом.
- Вон та, в голубом трико, - показал Пескишев кивком головы.
Люся внимательно посмотрела на девушку и согласилась, что она привлекательнее других.
- А у тебя губа не дура.
- Но она тебе в подметки не годится, - прошептал Люсе на ухо Пескишев.
- Не говори глупостей, Федор, тебе это не идет, - резко ответила она.
Пескишев взглянул на серьезное Люсино лицо и рассмеялся.
Окончилось представление, начались танцы. Пары ритмично и медленно качались в полумраке. Люся, прильнув к Пескишеву, шептала ему на ухо, что никогда не забудет этот вечер. Слушая ее шепот и чувствуя жаркое дыхание, Пескишев ощущал напряженный стук своего сердца. Его охватило непреодолимое желание взять Люсю на руки и унести отсюда.
Выйдя из ресторана, они пошли по Невскому, опьяненные охватившим их счастьем. Пескишев что-то восторженно говорил, размахивая руками. Они шли, не обращая внимания на прохожих, совершенно забыв обо всем на свете. А встречные, глядя на них, то улыбались, то качали головами. Так они дошли до Гостиного двора, спустились в метро и вскоре вышли на площади Льва Толстого.
Как только Люся и Пескишев вошли в квартиру и за ними захлопнулась дверь, они бросились друг другу в объятья.
Утром, когда ранний рассвет проник сквозь гардины в комнату, он обнаружил небывалый хаос, среди которого Люся и Пескишев лежали на диване, крепко обняв друг друга. Лицо Пескишева было серьезным, взгляд сосредоточенным, будто он обдумывал какую-то неразрешимую проблему, а Люся сияла тихой радостью.
22
Пескишев приехал в Энск около полуночи. Дома он застал Маню. Свернувшись калачиком, она спала в кресле. На кухне был накрыт стол. Видно, Маня ждала его, но, не дождавшись, уснула. Он решил ее не будить. Выпив стакан остывшего чая и бегло просмотрев корреспонденцию, стал убирать со стола, но сделать это ему не удалось, - Маня проснулась.
- Звонила Галина Викторовна. Спрашивала, где вы и когда будете?
- И что же ты ей ответила?
- А что я могла?.. Сказала, что в командировке.
- Не говорила, куда я уехал?
- Нет, конечно. Ведь если вы в Ленинграде, а Галина Викторовна ничего об этом не знает, значит, ей и не следует об этом знать. Зачем же я буду ставить вас в глупое положение?
"Ну и девка, - подумал Пескишев. - Соображает, что к чему".
- Только вы позвоните ей, она очень просила. Видно, что-то у нее случилось.
- Почему ты так думаешь?
- Уж больно взволнована была. Беспокойство в голосе чувствовалось. А может, и в самом деле что стряслось? - Маня вопросительно посмотрела на Пескишева, но он промолчал.
Убрав со стола, Маня стала собираться. Пескишев попытался уговорить ее остаться, но она отказалась. Показала ему, где что завтра надо взять, чтобы позавтракать, и ушла в свое общежитие.
Маня нравилась Пескишеву честностью, преданностью и трудолюбием. За последнее время она заметно изменилась. Ее поведение стало более мягким и не таким прямолинейным. С больными она была внимательной, с посетителями вежливой. Очень любила чистоту и порядок и требовала этого от всех. Замечания делала деликатно, так что все воспринимали их как должное, и никто на нее не обижался. Как-то Пескишев поинтересовался, не думает ли она поступить в институт. Но Маня решительно отказалась - не вытянет, да и образования всего восемь классов, какой уж тут институт, а вот против медицинского училища или курсов медсестер не возражала. Очень уж ей хотелось стать медсестрой.
Пока же Маня довольствовалась должностью санитарки. Более того, она гордилась, что зарабатывает больше врачей - работала на двух должностях.
Назавтра, придя на работу, у двери своего кабинета Пескишев увидел молодую женщину. В ее облике ему показалось что-то знакомое, и смутное волнение охватило его.
- Вам кого? - спросил он.
- По-видимому, вас, - сказала женщина и добавила: - Если, конечно, вы профессор Пескишев.
Ответ Пескишеву показался несколько странным. Он открыл дверь и предложил женщине зайти. Надев халат, усадил посетительницу напротив себя в кресло. Она с любопытством смотрела на него и выжидательно молчала. У Пескишева все больше создавалось впечатление, что он где-то ее видел. А вот где, вспомнить не мог.
Молодая красивая женщина с мальчишечьей стрижкой. Черный костюм английского покроя плотно облегает стройную фигуру. На изящных длинных ногах лакированные лодочки. Правда, Федор Николаевич уже давно не видел такие, видно, вышли из моды, но ей они шли. На тонких пальцах поблескивал перламутровый лак. Шею украшала золотая цепочка с маленьким продолговатым медальоном.
Наконец Пескишев нарушил затянувшееся молчание и спросил у незнакомки, кто она и что привело ее сюда.
- Я, - ответила женщина, - ваша пациентка. Зовут меня Ира. Судя по всему, вы меня не узнали и не можете вспомнить, где и когда видели? Не так ли?
- К сожалению, да.
- А я сразу узнала вас, хотя в ту ночь, когда вы пытались меня спасти, была без сознания. Потрогайте вот тут, - Ира взяла руку Пескишева и положила себе на голову. Он тут же нащупал небольшое углубление, скрытое волосами.
- Неужели! - воскликнул Пескишев.
Он встал со стула и нежно взял Иру за плечи. Взволнованная неожиданным проявлением участия, она расплакалась. Пескишев с трудом успокоил ее.
Ира, смахнув слезы, выскользнула из кабинета. Вернулась с большим букетом алых роз.
- Это вам... Я бесконечно обязана вам и не знаю, как вас отблагодарить, - запинаясь, проговорила она - слезы снова навернулись на ее глаза.
- Что вы, милая, - сказал растроганный до глубины души Пескишев. - Ваш визит для меня - лучший подарок, который я когда-либо получал в жизни. Господи! - воскликнул он. - А мне-то сообщили, что ты умерла. Зато теперь ты будешь жить долго-долго. Есть такая народная примета: кого молва заживо похоронила, тот не скоро умрет...
- Постараюсь, - сказала Ира. - Федор Николаевич, я приехала к вам с большой просьбой. Надеюсь, что вы мне не откажете. В тот день, когда меня подобрали без сознания в сквере и привезли в больницу, я словно заново пережила всю свою жизнь, все, что произошло со мною с того времени, как я себя помню. Только все крутилось вспять. Прежде я думала, что умирающие ничего не видят, не слышат и не чувствуют. Но это оказалось не так.
Пескишев вздохнул и отвернулся, он-то хорошо знал, что это не совсем так.
- С тех пор я ужасно боюсь смерти, - Ира побледнела. - Я чувствую, что просто схожу с ума от страха. Я не могу так жить, а что делать, не знаю.
- Ты еще больна, - успокаивал ее Пескишев. - Тебе надо лечиться. Пройдет время, и ты поправишься. Все страхи исчезнут, вот увидишь.
- Когда это будет? - Ира поглядела на него с упреком. - Через пять, через десять лет? Я не хочу и не могу ждать. Все проходит. А я хочу жить и любить сейчас, пока молода. Помогите мне, дорогой Федор Николаевич, - в голосе ее звучала мольба. - Избавьте меня от страха, от чувства обреченности. Иначе зачем было меня спасать...
- Что же делать? - на мгновение растерялся не ожидавший этого Пескишев.
- Оставьте меня у себя в клинике.
- Очень хорошо, Ира, - облегченно вздохнул Пескишев. - Ты, пожалуй, права. Изменишь обстановку, отдохнешь, подлечишься, а там решим, как быть дальше.
Пескишев пригласил Женю и поручил ей все заботы о больной, не забыв сказать, чтобы Иру положили в отдельную палату.
23
Вечером, придя домой, Пескишев прежде всего позвонил Люсе. Она сразу же подняла трубку, будто сидела у телефона и ждала его звонка. Сообщив, что благополучно добрался домой, Федор Николаевич выразил сожаление, что не взял ее с собой.
- А кто тебе мешал это сделать? - пошутила Люся. - Уж во всяком случае, не я.
- В следующий раз я тебя обязательно увезу.
- А когда он будет - следующий раз?
- Как только ты пожелаешь.
- Зачем ехать за мной? Не лучше ли мне самой приехать к тебе?
- Отличная идея!
- Как видишь, у меня тоже возникают кое-какие идеи.
Хотя говорили они в шутливом тоне, разговор определяло стремление побыстрее встретиться: оба уже понимали, что не могут друг без друга жить, а если и смогут, то жизнь эта будет скучной и бесцветной. Пескишев предложил Люсе прилететь к нему в ближайшую пятницу. Но у Люси были в субботу уроки, и они договорились, что она это сделает неделей позже, заранее отработав за кого-нибудь из подруг, чтобы в следующую субботу быть свободной.
- Что тебе привезти из Ленинграда?
- У меня есть все, кроме тебя. Только тебя мне недостает.
Договорившись вновь созвониться в ближайшие день-два, они распрощались.
Было поздно. Звонить Галине, разговор с которой ничего хорошего не предвещал, не было никакого настроения. И все же этот разговор состоялся. Она позвонила ему сама.
- Федор, это ты? - донесся далекий голос.
- Да, я.
- Здравствуй! Это я, Галя.
- Здравствуй, - без энтузиазма ответил Пескишев.
- Что случилось? Ты был в Ленинграде.
- Да, был.
- Тебя видели в Русском музее.
- Вполне могли видеть. Я действительно смотрел новую экспозицию.
- В чем же дело? Почему ты не предупредил меня о своем приезде?
- Ты была, по-видимому, очень занята, ни на работе, ни дома я тебя не застал.
- Возможно. Последнее время у меня было много дел. Значит, ты звонил?
Разговор был сухой, нервный. Галина Викторовна задавала вопросы, Пескишев отвечал, с трудом сдерживая раздражение. Она уточняла, был ли он дома, почему не позвонил на дачу. Наконец сказала, что его тон, а тем более поведение ей не нравятся.
- Приехать в Ленинград и не повидать меня! Ну, это выходит за рамки всякого приличия. Где же ты пропадал? - возмущалась она.
- Да полно, за кого ты меня принимаешь, за осла? - еле сдержал гнев Пескишев. - Где ты была в те дни, когда я приезжал в Ленинград?
- Как где? На даче, конечно!
- На даче? А может, рыбу ловила на озере? Хотел бы я только знать, на каком?
Галина Викторовна замолчала. Она поняла, что отпираться бессмысленно. Вот только откуда Пескишев это узнал?
- Это Люся тебе сказала?
- Ты мне лучше скажи, кто такой Кораблев?
- Кораблев? А! Ревнуешь, значит! Что-то я за тобой раньше этого не замечала. Кораблев - наш сосед по даче. Он помогает мне во всем. Если хочешь, исполняет обязанности управляющего на общественных началах.
- А роль шофера кто исполняет?
- Тоже он. Должна же я пользоваться собственной машиной.
- В таком случае, какие у тебя могут быть ко мне претензии, если в субботу и воскресенье ты была с Кораблевым на рыбалке, а в понедельник не явилась на работу? Где ты была в понедельник?
- Не придирайся. В конце концов сам виноват. Переезжать в Ленинград не хочешь. Что мне одной делать? Не выть же, глядя на луну.
- Ну, вот и договорились.
- До чего? - не уловила Галина Викторовна.
- Думаю, что при возникшей ситуации нам лучше мирно разойтись.
- Этот вопрос мы вряд ли решим по телефону. Да и спешить не следует. Терпели же столько лет друг друга, еще потерпим. Что касается Кораблева, то это незаменимый человек.
- Тебе виднее.
Пескишев был ошарашен спокойным и наглым тоном жены. Так может говорить только человек, чувствующий себя неуязвимым. Он не был к этому готов, потому замолчал.
- Ну, что еще скажешь? - поинтересовалась Галина Викторовна.
- У меня нет никакого желания продолжать с тобой разговор. Когда примешь решение о разводе, сообщи. Согласие вышлю немедленно.
- Когда мне нужно будет развестись с тобой, я не буду просить и ждать твоего согласия. Ясно? - яростно ответила она.
В трубке послышались короткие гудки, и Пескишев положил ее на рычаг.
"Вот и поговорили, - подумал он, ощущая каменную усталость во всем теле. - Эх, пойду-ка я спать: утро вечера мудренее".
Он разделся, забрался под одеяло, мечтая наконец отоспаться за все последние дни, но снова пронзительно заверещал телефон.
Чертыхнувшись в душе, Федор Николаевич взял трубку. Звонил Круковский. Извинившись, сказал, что час назад в клинику привезли Цибулько. Никакой надобности в срочной консультации нет, но ректор распорядился, чтобы срочно вызвали его.
- Если вы не возражаете, я немедленно вышлю машину, - предложил Николай Александрович.
Расспросив его о том, что случилось с Цибулько, Пескишев согласился, что горячку пороть незачем, но отказать в просьбе ректора было неудобно, и он торопливо оделся.
В клинике Пескишева ждал Круковский. Он кратко изложил историю болезни и высказал мнение о диагнозе, против которого нечего было возразить.
Оказалось, что последнее время Цибулько для сохранения жизненного тонуса стал усиленно заниматься гимнастикой йогов, осваивая богатый арсенал ее приемов. Сегодня он решил постоять на голове. Постояв минуту, почувствовал, что все вокруг закружилось, в глазах померк свет. Жена застала Романа Федотовича лежащим на полу и издающим какие-то нечленораздельные звуки. Она немедленно вызвала "скорую помощь", которая доставила его в клинику.
Цибулько лежал в палате для тяжелых больных. Вокруг толпились родственники во главе с деканом факультета, делавшим какие-то указания дежурной медсестре. Она просила его не вмешиваться не в свои дела и предлагала выйти из палаты. Пескишев, похоже, явился вовремя, - между ними назревал конфликт.
- Ну и сестра у вас, должен вам заметить, - возмущался Колюжный. Мегера какая-то! Никакого уважения к старшим.
Пескишев пожал плечами, попросил всех оставить палату и приступил к осмотру больного. Состояние Романа Федотовича не вызывало опасений. Сознание сохранено. Дыхание и сердечная деятельность не расстроены. Однако он был беспокоен, вертел головой, пытался что-то сказать. Но понять его было невозможно: речь смазанная и совершенно невнятная.
Успокоив родственников и заверив их, что худшее уже позади, Пескишев посоветовал всем ехать домой. Продиктовав заключение и сделав необходимые назначения, поднялся в кабинет. Было уже около трех часов ночи. Вспомнив о том, что утром предстоит лекция, он постелил на диване, разделся и вскоре заснул.
24
У Федора Николаевича была командировка в Москву. Он решил воспользоваться случаем, чтобы зайти в министерство и познакомиться с теми, от кого зависит внедрение в практику здравоохранения систем прогнозирования мозговых инсультов, а заодно уточнить, что представил в министерство головной институт.
Прежде всего Пескишев зашел к главному специалисту по невропатологии молодому и симпатичному человеку, который приветливо принял его. Однако он долго не мог выкроить время для разговора: то звонил по телефону, то срочно куда-то уходил и долго не возвращался. Оказалось, ему было поручено послать консультанта в Ташкент, и он доставал билет на самолет, а затем разыскивал свободную машину, чтобы отправить консультанта в аэропорт.
Когда главный специалист освободился, Пескишев полюбопытствовал, зачем надо из Москвы в Ташкент посылать консультанта кандидата наук, если там есть профессор-невропатолог, несомненно, более эрудированный?
- А что с ними поделаешь, если требуют консультанта из Москвы? - словно извиняясь, сказал главный специалист. - Им ведь не важно, кого я пошлю, лишь бы москвич приехал. Вот и занимаюсь не своим делом. Вы уж простите меня за то, что заставил вас ждать. Осточертела мне эта работа. С удовольствием бы ушел в клинику, но не отпускают.
Он внимательно выслушал Пескишева и посоветовал обратиться к начальнику главного управления лечебно-профилактической помощи или к заместителю министра Агафонову.
Начальник главного управления был в командировке. Пескишев решил обратиться к Агафонову. Очереди на прием не было, секретарь тут же доложила о нем. Пескишеву Агафонов понравился. Он производил впечатление энергичного и делового человека. Выслушав и положительно оценив предложения Федора Николаевича, заместитель министра посоветовал ему написать методические рекомендации по профилактике и прогнозированию мозговых инсультов.
- Представьте рекомендации к январю, - посоветовал Агафонов. - Мы их издадим.
- Хорошо, - пообещал Пескишев, приятно удивленный предложением.
- Ваша идея о создании инициативной группы по прогнозированию мозговых инсультов при главном лечебном управлении мне понравилась. Необходимо только собрать ее и обменяться мнениями. Где и когда это сможете сделать?
- Где скажете.
- В Энске можно организовать?
- Конечно, можно, - заверил Пескишев.
- В таком случае уточните сроки проведения с главным специалистом. А свои предложения оставьте, я дам им ход.
Федор Николаевич, окрыленный неожиданным успехом, полный надежд вернулся в Энск.
25
Читать лекции по невропатологии, не имея достаточного опыта и знаний, дело нелегкое. Пылевская, взявшая на себя обязанности доцента кафедры, вскоре убедилась в этом. Пескишев, пожалев ее, поручил Зое Даниловне читать лекции только на одном потоке, в то время как сам читал на трех. Но даже для одного потока надо было все готовить заново, а точнее - начинать с нуля. Привыкшая к хождению по кафедрам и общежитиям, к выступлениям по заранее подготовленным шпаргалкам, Пылевская должна была обложиться литературой и основательно засесть за письменный стол. Необходимо было не только написать тексты лекций, но и освоить весь материал, научиться свободно пересказывать его студентам. Но память у Зои Даниловны была уже не та, и это для нее оказалось трудоемкой задачей. Она постоянно что-либо забывала, путала.
У нее начались головные боли. Обычно они возникали при чтении и конспектировании литературы. Стоило ей отдохнуть, как головная боль прекращалась.
Пылевская вспомнила одного студента-первокурсника, уже немолодого человека, пришедшего в институт с солидным производственным стажем. Проучившись всего четыре месяца, не дожидаясь первых экзаменов, он пришел к декану с просьбой отчислить его из института по собственному желанию. Удивленный декан спрашивал:
- Ты что, двоек нахватал?
- Да нет! Я еще ничего не сдавал.
- Так что же ты институт решил бросить?
- Голова болит.
- А что с головой?
- Кто ее знает? Лесником работал - не болела, мясником работал - не болела, а пришел в институт, сел за книги - заболела.
- Ну, а если ничего не читаешь? - поинтересовался декан.
- Тогда не болит.
- Нет, так дело не пойдет, - огорчил его декан. - Ты сначала экзамены завали, двоек нахватай, а потом ко мне приходи. Тогда и просить меня не надо будет, сам исключу. А то как же это - "по собственному желанию". Такого у нас еще не бывало.
Пылевская присутствовала при этом разговоре, просьба студента казалась ей странной и даже смешной. А теперь ей было совсем не смешно, когда у самой при чтении книг начинала болеть голова. Она принимала цитрамон, пила кофе. Головная боль несколько стихала, но появлялось сердцебиение, по ночам она долго не могла уснуть. Особенно плохо спалось перед лекциями, которые начинались в восемь часов утра. Приходилось несколько раз просыпаться, смотреть на часы, а в семь уже спешить на автобус, чтобы не опоздать.
Лекции она читала по тексту, не отрывая от него глаз и не обращая внимания на аудиторию. А студенты делали, что хотели, - никто не успевал за ней записывать. Даже наиболее старательные махнули на Пылевскую рукой, поняв, что это дело безнадежное. Правда, как-то попросили ее читать медленнее. Пылевская согласилась, но вскоре вновь взвинтила темп, и ее уже никто ни о чем не просил.
На первой лекции у нее не хватило материала. На второй материала оказалось много, она не успела его изложить. По непонятным причинам исчезли две страницы текста, что заставило Пылевскую остановиться, чтобы найти их, но это ей так и не удалось. Видя ее растерянность, кто-то предложил ей помощь, но она отказалась, окончив лекцию на полуслове: никак не могла вспомнить, что же у нее было написано дальше.
Когда число студентов на лекциях Пылевской заметно поубавилось, она перед окончанием предложила каждому написать на бумажке свою фамилию и вручать эту бумажку ей. Студенты подняли шум, но бумажки написали. Мнение же о Пылевской у них еще больше испортилось. И хотя на последующие лекции они стали ходить аккуратнее, ее, как правило, не слушали. Играли в крестики и нолики, читали постороннюю литературу или допекали вопросами.
Особые трудности у Пылевской возникали на обходах больных, когда приходилось решать вопросы, связанные с диагностикой сложных заболеваний и их лечением. Ее раздражительность, вспыльчивость вызывали недовольство больных.
В отделение положили девушку, которую беспокоили боли в области левого плечевого сустава.
- Когда и при каких обстоятельствах они возникли? - спросила Пылевская.
- Я упала.
- Где, как?
- Во время танца. Пол был скользкий, а мой партнер меня не удержал. Вот я и упала на пол, - пояснила больная.
- А еще что?
- Пока больше ничего... Ну, разве шея немножко побаливает, - добавила больная.
Пылевская не обратила внимания на эту жалобу, не произвела тщательного обследования.
- Ушиб левого плечевого сустава, - поставила она диагноз.
Вскоре состояние больной ухудшилось: усилились боли в области шеи, появилась слабость в левой руке. Она обратилась к Пылевской с просьбой помочь ей. Той было некогда. Она отмахнулась от больной:
- До свадьбы заживет. Идите в палату. Скажите дежурной сестре, чтобы дала вам микстуру Бехтерева.
Спустя два дня лечащий врач попросил Пылевскую еще раз посмотреть больную. С трудом сдерживая недовольство, она согласилась.
- Ну, что сегодня у вас опять? - недовольным тоном спросила Пылевская.
- Что-то она стала плохо ходить, - заметил врач.
- Я больную спрашиваю, а не вас, - бросила Пылевская.
Однако больная, недовольная невнимательным к ней отношением, продолжала молчать.
- Не желаете со мной разговаривать? Ну, хорошо, молчите. Помогите ей встать, - предложила Пылевская врачу. - Хочу посмотреть на ее походку.
Больная встала и прошлась по палате, придерживаясь руками за стенку.
- Ладно, ясно. Пусть ложится, - сказала Пылевская. Когда больная легла, она бегло осмотрела ее.
- Ничего страшного нет. Нервы в порядок привести надо.
Выйдя из палаты, Зоя Даниловна сказала, что больная - типичная истеричка. Вот ей и мерещатся всякие страхи.
Через несколько дней к Федору Николаевичу пришли возмущенные родители девушки. Они жаловались, что врачи плохо лечат их дочь, и требовали выписать ее домой.
- Мы больных насильно не держим, - сказал Пескишев. - Но что с вашей дочерью?
- А это вам лучше знать. На то вы и профессор, - укоризненно заметила мать больной.
У Федора Николаевича в клинике было 150 коек, а больных и того больше, поэтому он не имел возможности смотреть всех. Да в этом и необходимости не было, так как большинство страдало заболеваниями, диагноз которых без труда определяли лечащие врачи. Регулярно за ними наблюдали заведующие отделений и сотрудники кафедры. Ему показывали только неясных больных, нуждающихся в его консультации или доверительной беседе.
Пескишев предложил родителям больной успокоиться, заверив их, что он сейчас же во всем разберется сам.
Выйдя из кабинета, он увидел в коридоре девушку. Она шла, придерживаясь руками за стену.
- Мама, заберите меня отсюда! - воскликнула девушка и заплакала.
- Вставай, вставай! Раньше ты был при своей жене да при науке. Некогда было на меня внимание обращать. Вот уедешь и забудешь. Не так ли?
- Не забуду!
- Умница! - улыбнулась она. - Давно бы так.
Люся и впрямь была очаровательна. Пескишев рядом с нею смахивал на дикобраза. Это сходство подчеркивали его взъерошенные волосы, которые он не успел причесать.
Через полчаса они были в ресторане. Уселись за столик, дождались официанта. Заказывал Пескишев, долго перечисляя всякие блюда.
Люся смотрела и улыбалась.
- Ты голоден?
- Почему так думаешь?
- Судя по твоему заказу, мы не ели вечность. Разве мы осилим это?
- Да разве обязательно все есть? На столе должно быть изобилие. Так издавна водится на Руси.
После вчерашнего разговора с Люсей у Федора Николаевича оставалось тяжелое чувство. Предстояло принять решение о своей будущей жизни. Он прекрасно понимал, что развод неизбежен, что так дальше жить с Галиной нельзя. Но незапланированные изменения в его жизни потребуют немало времени, трепки нервов, ненужных разговоров... "Ну ладно, - подумал он, - пусть все идет своим чередом. Как говорится, все к лучшему в этом лучшем из миров..."
- Ты сегодня очень хороша, - сказал Пескишев и осторожно положил свою руку на Люсину.
Люся недоверчиво посмотрела на него. Он был серьезен и искренен. Она закрыла глаза и тихо спросила:
- Это правда?
- Не сомневайся.
Началось варьете. Танцы, музыка, близость Люси постепенно заставили Пескишева забыть о своих неурядицах.
- Что ты на меня смотришь, будто никогда не видел? - засмеялась Люся. Ты на них смотри, - она указала на танцующих девушек. - Смотри, смотри, а то поздно будет. Ведь скоро варьете окончится.
- Но я хочу видеть только тебя.
- Лучше скажи, кто из артисток тебе больше всех нравится?
- Мне нравится только одна женщина, и этой женщиной являешься ты.
- Федор, меня интересует твое мнение о девушках. Ну, взгляни, пожалуйста, я тебя прошу.
Пескишев нехотя повернулся и стал рассматривать одетых в гусарскую форму артисток варьете, которые маршировали, высоко вскидывая в такт музыке свои стройные ноги. Люся внимательно наблюдала за ним, и в ее глазах загорелись огоньки.
- Ну, которая же? - торопила она его с ответом.
- Вон та, в голубом трико, - показал Пескишев кивком головы.
Люся внимательно посмотрела на девушку и согласилась, что она привлекательнее других.
- А у тебя губа не дура.
- Но она тебе в подметки не годится, - прошептал Люсе на ухо Пескишев.
- Не говори глупостей, Федор, тебе это не идет, - резко ответила она.
Пескишев взглянул на серьезное Люсино лицо и рассмеялся.
Окончилось представление, начались танцы. Пары ритмично и медленно качались в полумраке. Люся, прильнув к Пескишеву, шептала ему на ухо, что никогда не забудет этот вечер. Слушая ее шепот и чувствуя жаркое дыхание, Пескишев ощущал напряженный стук своего сердца. Его охватило непреодолимое желание взять Люсю на руки и унести отсюда.
Выйдя из ресторана, они пошли по Невскому, опьяненные охватившим их счастьем. Пескишев что-то восторженно говорил, размахивая руками. Они шли, не обращая внимания на прохожих, совершенно забыв обо всем на свете. А встречные, глядя на них, то улыбались, то качали головами. Так они дошли до Гостиного двора, спустились в метро и вскоре вышли на площади Льва Толстого.
Как только Люся и Пескишев вошли в квартиру и за ними захлопнулась дверь, они бросились друг другу в объятья.
Утром, когда ранний рассвет проник сквозь гардины в комнату, он обнаружил небывалый хаос, среди которого Люся и Пескишев лежали на диване, крепко обняв друг друга. Лицо Пескишева было серьезным, взгляд сосредоточенным, будто он обдумывал какую-то неразрешимую проблему, а Люся сияла тихой радостью.
22
Пескишев приехал в Энск около полуночи. Дома он застал Маню. Свернувшись калачиком, она спала в кресле. На кухне был накрыт стол. Видно, Маня ждала его, но, не дождавшись, уснула. Он решил ее не будить. Выпив стакан остывшего чая и бегло просмотрев корреспонденцию, стал убирать со стола, но сделать это ему не удалось, - Маня проснулась.
- Звонила Галина Викторовна. Спрашивала, где вы и когда будете?
- И что же ты ей ответила?
- А что я могла?.. Сказала, что в командировке.
- Не говорила, куда я уехал?
- Нет, конечно. Ведь если вы в Ленинграде, а Галина Викторовна ничего об этом не знает, значит, ей и не следует об этом знать. Зачем же я буду ставить вас в глупое положение?
"Ну и девка, - подумал Пескишев. - Соображает, что к чему".
- Только вы позвоните ей, она очень просила. Видно, что-то у нее случилось.
- Почему ты так думаешь?
- Уж больно взволнована была. Беспокойство в голосе чувствовалось. А может, и в самом деле что стряслось? - Маня вопросительно посмотрела на Пескишева, но он промолчал.
Убрав со стола, Маня стала собираться. Пескишев попытался уговорить ее остаться, но она отказалась. Показала ему, где что завтра надо взять, чтобы позавтракать, и ушла в свое общежитие.
Маня нравилась Пескишеву честностью, преданностью и трудолюбием. За последнее время она заметно изменилась. Ее поведение стало более мягким и не таким прямолинейным. С больными она была внимательной, с посетителями вежливой. Очень любила чистоту и порядок и требовала этого от всех. Замечания делала деликатно, так что все воспринимали их как должное, и никто на нее не обижался. Как-то Пескишев поинтересовался, не думает ли она поступить в институт. Но Маня решительно отказалась - не вытянет, да и образования всего восемь классов, какой уж тут институт, а вот против медицинского училища или курсов медсестер не возражала. Очень уж ей хотелось стать медсестрой.
Пока же Маня довольствовалась должностью санитарки. Более того, она гордилась, что зарабатывает больше врачей - работала на двух должностях.
Назавтра, придя на работу, у двери своего кабинета Пескишев увидел молодую женщину. В ее облике ему показалось что-то знакомое, и смутное волнение охватило его.
- Вам кого? - спросил он.
- По-видимому, вас, - сказала женщина и добавила: - Если, конечно, вы профессор Пескишев.
Ответ Пескишеву показался несколько странным. Он открыл дверь и предложил женщине зайти. Надев халат, усадил посетительницу напротив себя в кресло. Она с любопытством смотрела на него и выжидательно молчала. У Пескишева все больше создавалось впечатление, что он где-то ее видел. А вот где, вспомнить не мог.
Молодая красивая женщина с мальчишечьей стрижкой. Черный костюм английского покроя плотно облегает стройную фигуру. На изящных длинных ногах лакированные лодочки. Правда, Федор Николаевич уже давно не видел такие, видно, вышли из моды, но ей они шли. На тонких пальцах поблескивал перламутровый лак. Шею украшала золотая цепочка с маленьким продолговатым медальоном.
Наконец Пескишев нарушил затянувшееся молчание и спросил у незнакомки, кто она и что привело ее сюда.
- Я, - ответила женщина, - ваша пациентка. Зовут меня Ира. Судя по всему, вы меня не узнали и не можете вспомнить, где и когда видели? Не так ли?
- К сожалению, да.
- А я сразу узнала вас, хотя в ту ночь, когда вы пытались меня спасти, была без сознания. Потрогайте вот тут, - Ира взяла руку Пескишева и положила себе на голову. Он тут же нащупал небольшое углубление, скрытое волосами.
- Неужели! - воскликнул Пескишев.
Он встал со стула и нежно взял Иру за плечи. Взволнованная неожиданным проявлением участия, она расплакалась. Пескишев с трудом успокоил ее.
Ира, смахнув слезы, выскользнула из кабинета. Вернулась с большим букетом алых роз.
- Это вам... Я бесконечно обязана вам и не знаю, как вас отблагодарить, - запинаясь, проговорила она - слезы снова навернулись на ее глаза.
- Что вы, милая, - сказал растроганный до глубины души Пескишев. - Ваш визит для меня - лучший подарок, который я когда-либо получал в жизни. Господи! - воскликнул он. - А мне-то сообщили, что ты умерла. Зато теперь ты будешь жить долго-долго. Есть такая народная примета: кого молва заживо похоронила, тот не скоро умрет...
- Постараюсь, - сказала Ира. - Федор Николаевич, я приехала к вам с большой просьбой. Надеюсь, что вы мне не откажете. В тот день, когда меня подобрали без сознания в сквере и привезли в больницу, я словно заново пережила всю свою жизнь, все, что произошло со мною с того времени, как я себя помню. Только все крутилось вспять. Прежде я думала, что умирающие ничего не видят, не слышат и не чувствуют. Но это оказалось не так.
Пескишев вздохнул и отвернулся, он-то хорошо знал, что это не совсем так.
- С тех пор я ужасно боюсь смерти, - Ира побледнела. - Я чувствую, что просто схожу с ума от страха. Я не могу так жить, а что делать, не знаю.
- Ты еще больна, - успокаивал ее Пескишев. - Тебе надо лечиться. Пройдет время, и ты поправишься. Все страхи исчезнут, вот увидишь.
- Когда это будет? - Ира поглядела на него с упреком. - Через пять, через десять лет? Я не хочу и не могу ждать. Все проходит. А я хочу жить и любить сейчас, пока молода. Помогите мне, дорогой Федор Николаевич, - в голосе ее звучала мольба. - Избавьте меня от страха, от чувства обреченности. Иначе зачем было меня спасать...
- Что же делать? - на мгновение растерялся не ожидавший этого Пескишев.
- Оставьте меня у себя в клинике.
- Очень хорошо, Ира, - облегченно вздохнул Пескишев. - Ты, пожалуй, права. Изменишь обстановку, отдохнешь, подлечишься, а там решим, как быть дальше.
Пескишев пригласил Женю и поручил ей все заботы о больной, не забыв сказать, чтобы Иру положили в отдельную палату.
23
Вечером, придя домой, Пескишев прежде всего позвонил Люсе. Она сразу же подняла трубку, будто сидела у телефона и ждала его звонка. Сообщив, что благополучно добрался домой, Федор Николаевич выразил сожаление, что не взял ее с собой.
- А кто тебе мешал это сделать? - пошутила Люся. - Уж во всяком случае, не я.
- В следующий раз я тебя обязательно увезу.
- А когда он будет - следующий раз?
- Как только ты пожелаешь.
- Зачем ехать за мной? Не лучше ли мне самой приехать к тебе?
- Отличная идея!
- Как видишь, у меня тоже возникают кое-какие идеи.
Хотя говорили они в шутливом тоне, разговор определяло стремление побыстрее встретиться: оба уже понимали, что не могут друг без друга жить, а если и смогут, то жизнь эта будет скучной и бесцветной. Пескишев предложил Люсе прилететь к нему в ближайшую пятницу. Но у Люси были в субботу уроки, и они договорились, что она это сделает неделей позже, заранее отработав за кого-нибудь из подруг, чтобы в следующую субботу быть свободной.
- Что тебе привезти из Ленинграда?
- У меня есть все, кроме тебя. Только тебя мне недостает.
Договорившись вновь созвониться в ближайшие день-два, они распрощались.
Было поздно. Звонить Галине, разговор с которой ничего хорошего не предвещал, не было никакого настроения. И все же этот разговор состоялся. Она позвонила ему сама.
- Федор, это ты? - донесся далекий голос.
- Да, я.
- Здравствуй! Это я, Галя.
- Здравствуй, - без энтузиазма ответил Пескишев.
- Что случилось? Ты был в Ленинграде.
- Да, был.
- Тебя видели в Русском музее.
- Вполне могли видеть. Я действительно смотрел новую экспозицию.
- В чем же дело? Почему ты не предупредил меня о своем приезде?
- Ты была, по-видимому, очень занята, ни на работе, ни дома я тебя не застал.
- Возможно. Последнее время у меня было много дел. Значит, ты звонил?
Разговор был сухой, нервный. Галина Викторовна задавала вопросы, Пескишев отвечал, с трудом сдерживая раздражение. Она уточняла, был ли он дома, почему не позвонил на дачу. Наконец сказала, что его тон, а тем более поведение ей не нравятся.
- Приехать в Ленинград и не повидать меня! Ну, это выходит за рамки всякого приличия. Где же ты пропадал? - возмущалась она.
- Да полно, за кого ты меня принимаешь, за осла? - еле сдержал гнев Пескишев. - Где ты была в те дни, когда я приезжал в Ленинград?
- Как где? На даче, конечно!
- На даче? А может, рыбу ловила на озере? Хотел бы я только знать, на каком?
Галина Викторовна замолчала. Она поняла, что отпираться бессмысленно. Вот только откуда Пескишев это узнал?
- Это Люся тебе сказала?
- Ты мне лучше скажи, кто такой Кораблев?
- Кораблев? А! Ревнуешь, значит! Что-то я за тобой раньше этого не замечала. Кораблев - наш сосед по даче. Он помогает мне во всем. Если хочешь, исполняет обязанности управляющего на общественных началах.
- А роль шофера кто исполняет?
- Тоже он. Должна же я пользоваться собственной машиной.
- В таком случае, какие у тебя могут быть ко мне претензии, если в субботу и воскресенье ты была с Кораблевым на рыбалке, а в понедельник не явилась на работу? Где ты была в понедельник?
- Не придирайся. В конце концов сам виноват. Переезжать в Ленинград не хочешь. Что мне одной делать? Не выть же, глядя на луну.
- Ну, вот и договорились.
- До чего? - не уловила Галина Викторовна.
- Думаю, что при возникшей ситуации нам лучше мирно разойтись.
- Этот вопрос мы вряд ли решим по телефону. Да и спешить не следует. Терпели же столько лет друг друга, еще потерпим. Что касается Кораблева, то это незаменимый человек.
- Тебе виднее.
Пескишев был ошарашен спокойным и наглым тоном жены. Так может говорить только человек, чувствующий себя неуязвимым. Он не был к этому готов, потому замолчал.
- Ну, что еще скажешь? - поинтересовалась Галина Викторовна.
- У меня нет никакого желания продолжать с тобой разговор. Когда примешь решение о разводе, сообщи. Согласие вышлю немедленно.
- Когда мне нужно будет развестись с тобой, я не буду просить и ждать твоего согласия. Ясно? - яростно ответила она.
В трубке послышались короткие гудки, и Пескишев положил ее на рычаг.
"Вот и поговорили, - подумал он, ощущая каменную усталость во всем теле. - Эх, пойду-ка я спать: утро вечера мудренее".
Он разделся, забрался под одеяло, мечтая наконец отоспаться за все последние дни, но снова пронзительно заверещал телефон.
Чертыхнувшись в душе, Федор Николаевич взял трубку. Звонил Круковский. Извинившись, сказал, что час назад в клинику привезли Цибулько. Никакой надобности в срочной консультации нет, но ректор распорядился, чтобы срочно вызвали его.
- Если вы не возражаете, я немедленно вышлю машину, - предложил Николай Александрович.
Расспросив его о том, что случилось с Цибулько, Пескишев согласился, что горячку пороть незачем, но отказать в просьбе ректора было неудобно, и он торопливо оделся.
В клинике Пескишева ждал Круковский. Он кратко изложил историю болезни и высказал мнение о диагнозе, против которого нечего было возразить.
Оказалось, что последнее время Цибулько для сохранения жизненного тонуса стал усиленно заниматься гимнастикой йогов, осваивая богатый арсенал ее приемов. Сегодня он решил постоять на голове. Постояв минуту, почувствовал, что все вокруг закружилось, в глазах померк свет. Жена застала Романа Федотовича лежащим на полу и издающим какие-то нечленораздельные звуки. Она немедленно вызвала "скорую помощь", которая доставила его в клинику.
Цибулько лежал в палате для тяжелых больных. Вокруг толпились родственники во главе с деканом факультета, делавшим какие-то указания дежурной медсестре. Она просила его не вмешиваться не в свои дела и предлагала выйти из палаты. Пескишев, похоже, явился вовремя, - между ними назревал конфликт.
- Ну и сестра у вас, должен вам заметить, - возмущался Колюжный. Мегера какая-то! Никакого уважения к старшим.
Пескишев пожал плечами, попросил всех оставить палату и приступил к осмотру больного. Состояние Романа Федотовича не вызывало опасений. Сознание сохранено. Дыхание и сердечная деятельность не расстроены. Однако он был беспокоен, вертел головой, пытался что-то сказать. Но понять его было невозможно: речь смазанная и совершенно невнятная.
Успокоив родственников и заверив их, что худшее уже позади, Пескишев посоветовал всем ехать домой. Продиктовав заключение и сделав необходимые назначения, поднялся в кабинет. Было уже около трех часов ночи. Вспомнив о том, что утром предстоит лекция, он постелил на диване, разделся и вскоре заснул.
24
У Федора Николаевича была командировка в Москву. Он решил воспользоваться случаем, чтобы зайти в министерство и познакомиться с теми, от кого зависит внедрение в практику здравоохранения систем прогнозирования мозговых инсультов, а заодно уточнить, что представил в министерство головной институт.
Прежде всего Пескишев зашел к главному специалисту по невропатологии молодому и симпатичному человеку, который приветливо принял его. Однако он долго не мог выкроить время для разговора: то звонил по телефону, то срочно куда-то уходил и долго не возвращался. Оказалось, ему было поручено послать консультанта в Ташкент, и он доставал билет на самолет, а затем разыскивал свободную машину, чтобы отправить консультанта в аэропорт.
Когда главный специалист освободился, Пескишев полюбопытствовал, зачем надо из Москвы в Ташкент посылать консультанта кандидата наук, если там есть профессор-невропатолог, несомненно, более эрудированный?
- А что с ними поделаешь, если требуют консультанта из Москвы? - словно извиняясь, сказал главный специалист. - Им ведь не важно, кого я пошлю, лишь бы москвич приехал. Вот и занимаюсь не своим делом. Вы уж простите меня за то, что заставил вас ждать. Осточертела мне эта работа. С удовольствием бы ушел в клинику, но не отпускают.
Он внимательно выслушал Пескишева и посоветовал обратиться к начальнику главного управления лечебно-профилактической помощи или к заместителю министра Агафонову.
Начальник главного управления был в командировке. Пескишев решил обратиться к Агафонову. Очереди на прием не было, секретарь тут же доложила о нем. Пескишеву Агафонов понравился. Он производил впечатление энергичного и делового человека. Выслушав и положительно оценив предложения Федора Николаевича, заместитель министра посоветовал ему написать методические рекомендации по профилактике и прогнозированию мозговых инсультов.
- Представьте рекомендации к январю, - посоветовал Агафонов. - Мы их издадим.
- Хорошо, - пообещал Пескишев, приятно удивленный предложением.
- Ваша идея о создании инициативной группы по прогнозированию мозговых инсультов при главном лечебном управлении мне понравилась. Необходимо только собрать ее и обменяться мнениями. Где и когда это сможете сделать?
- Где скажете.
- В Энске можно организовать?
- Конечно, можно, - заверил Пескишев.
- В таком случае уточните сроки проведения с главным специалистом. А свои предложения оставьте, я дам им ход.
Федор Николаевич, окрыленный неожиданным успехом, полный надежд вернулся в Энск.
25
Читать лекции по невропатологии, не имея достаточного опыта и знаний, дело нелегкое. Пылевская, взявшая на себя обязанности доцента кафедры, вскоре убедилась в этом. Пескишев, пожалев ее, поручил Зое Даниловне читать лекции только на одном потоке, в то время как сам читал на трех. Но даже для одного потока надо было все готовить заново, а точнее - начинать с нуля. Привыкшая к хождению по кафедрам и общежитиям, к выступлениям по заранее подготовленным шпаргалкам, Пылевская должна была обложиться литературой и основательно засесть за письменный стол. Необходимо было не только написать тексты лекций, но и освоить весь материал, научиться свободно пересказывать его студентам. Но память у Зои Даниловны была уже не та, и это для нее оказалось трудоемкой задачей. Она постоянно что-либо забывала, путала.
У нее начались головные боли. Обычно они возникали при чтении и конспектировании литературы. Стоило ей отдохнуть, как головная боль прекращалась.
Пылевская вспомнила одного студента-первокурсника, уже немолодого человека, пришедшего в институт с солидным производственным стажем. Проучившись всего четыре месяца, не дожидаясь первых экзаменов, он пришел к декану с просьбой отчислить его из института по собственному желанию. Удивленный декан спрашивал:
- Ты что, двоек нахватал?
- Да нет! Я еще ничего не сдавал.
- Так что же ты институт решил бросить?
- Голова болит.
- А что с головой?
- Кто ее знает? Лесником работал - не болела, мясником работал - не болела, а пришел в институт, сел за книги - заболела.
- Ну, а если ничего не читаешь? - поинтересовался декан.
- Тогда не болит.
- Нет, так дело не пойдет, - огорчил его декан. - Ты сначала экзамены завали, двоек нахватай, а потом ко мне приходи. Тогда и просить меня не надо будет, сам исключу. А то как же это - "по собственному желанию". Такого у нас еще не бывало.
Пылевская присутствовала при этом разговоре, просьба студента казалась ей странной и даже смешной. А теперь ей было совсем не смешно, когда у самой при чтении книг начинала болеть голова. Она принимала цитрамон, пила кофе. Головная боль несколько стихала, но появлялось сердцебиение, по ночам она долго не могла уснуть. Особенно плохо спалось перед лекциями, которые начинались в восемь часов утра. Приходилось несколько раз просыпаться, смотреть на часы, а в семь уже спешить на автобус, чтобы не опоздать.
Лекции она читала по тексту, не отрывая от него глаз и не обращая внимания на аудиторию. А студенты делали, что хотели, - никто не успевал за ней записывать. Даже наиболее старательные махнули на Пылевскую рукой, поняв, что это дело безнадежное. Правда, как-то попросили ее читать медленнее. Пылевская согласилась, но вскоре вновь взвинтила темп, и ее уже никто ни о чем не просил.
На первой лекции у нее не хватило материала. На второй материала оказалось много, она не успела его изложить. По непонятным причинам исчезли две страницы текста, что заставило Пылевскую остановиться, чтобы найти их, но это ей так и не удалось. Видя ее растерянность, кто-то предложил ей помощь, но она отказалась, окончив лекцию на полуслове: никак не могла вспомнить, что же у нее было написано дальше.
Когда число студентов на лекциях Пылевской заметно поубавилось, она перед окончанием предложила каждому написать на бумажке свою фамилию и вручать эту бумажку ей. Студенты подняли шум, но бумажки написали. Мнение же о Пылевской у них еще больше испортилось. И хотя на последующие лекции они стали ходить аккуратнее, ее, как правило, не слушали. Играли в крестики и нолики, читали постороннюю литературу или допекали вопросами.
Особые трудности у Пылевской возникали на обходах больных, когда приходилось решать вопросы, связанные с диагностикой сложных заболеваний и их лечением. Ее раздражительность, вспыльчивость вызывали недовольство больных.
В отделение положили девушку, которую беспокоили боли в области левого плечевого сустава.
- Когда и при каких обстоятельствах они возникли? - спросила Пылевская.
- Я упала.
- Где, как?
- Во время танца. Пол был скользкий, а мой партнер меня не удержал. Вот я и упала на пол, - пояснила больная.
- А еще что?
- Пока больше ничего... Ну, разве шея немножко побаливает, - добавила больная.
Пылевская не обратила внимания на эту жалобу, не произвела тщательного обследования.
- Ушиб левого плечевого сустава, - поставила она диагноз.
Вскоре состояние больной ухудшилось: усилились боли в области шеи, появилась слабость в левой руке. Она обратилась к Пылевской с просьбой помочь ей. Той было некогда. Она отмахнулась от больной:
- До свадьбы заживет. Идите в палату. Скажите дежурной сестре, чтобы дала вам микстуру Бехтерева.
Спустя два дня лечащий врач попросил Пылевскую еще раз посмотреть больную. С трудом сдерживая недовольство, она согласилась.
- Ну, что сегодня у вас опять? - недовольным тоном спросила Пылевская.
- Что-то она стала плохо ходить, - заметил врач.
- Я больную спрашиваю, а не вас, - бросила Пылевская.
Однако больная, недовольная невнимательным к ней отношением, продолжала молчать.
- Не желаете со мной разговаривать? Ну, хорошо, молчите. Помогите ей встать, - предложила Пылевская врачу. - Хочу посмотреть на ее походку.
Больная встала и прошлась по палате, придерживаясь руками за стенку.
- Ладно, ясно. Пусть ложится, - сказала Пылевская. Когда больная легла, она бегло осмотрела ее.
- Ничего страшного нет. Нервы в порядок привести надо.
Выйдя из палаты, Зоя Даниловна сказала, что больная - типичная истеричка. Вот ей и мерещатся всякие страхи.
Через несколько дней к Федору Николаевичу пришли возмущенные родители девушки. Они жаловались, что врачи плохо лечат их дочь, и требовали выписать ее домой.
- Мы больных насильно не держим, - сказал Пескишев. - Но что с вашей дочерью?
- А это вам лучше знать. На то вы и профессор, - укоризненно заметила мать больной.
У Федора Николаевича в клинике было 150 коек, а больных и того больше, поэтому он не имел возможности смотреть всех. Да в этом и необходимости не было, так как большинство страдало заболеваниями, диагноз которых без труда определяли лечащие врачи. Регулярно за ними наблюдали заведующие отделений и сотрудники кафедры. Ему показывали только неясных больных, нуждающихся в его консультации или доверительной беседе.
Пескишев предложил родителям больной успокоиться, заверив их, что он сейчас же во всем разберется сам.
Выйдя из кабинета, он увидел в коридоре девушку. Она шла, придерживаясь руками за стену.
- Мама, заберите меня отсюда! - воскликнула девушка и заплакала.