Федор Николаевич пригласил больную к себе, тщательно осмотрел ее. Он сразу же убедился, что ушиб плечевого сустава тут ни при чем, были все основания подозревать какой-то патологический процесс в области шейного отдела спинного мозга. Для уточнения характера процесса необходимы были рентгенограмма и люмбальная пункция. Ни то, ни другое не было сделано. Пескишев предложил провести необходимые исследования.
О пункции родители больной, да и сама она и слышать не хотели и продолжали настаивать на выписке. Они пошли к главному врачу, который дал согласие, но потребовал от родителей расписку.
- Мы и без вас обойдемся, - заявила мать больной. - Мы ее травами вылечим.
Спустя полтора месяца девушку снова привезли в больницу с парализованными ногами. Пункция подтвердила подозрения Федора Николаевича процесс в области шейного отдела спинного мозга. Больную перевели в нейрохирургическое отделение, прооперировали. Оказалась опухоль. Ее удалили, но движение в ногах не восстановилось.
Удрученные родители больной стали писать жалобы в различные инстанции, обвиняя больницу и прежде всего Пылевскую в недобросовестном отношении к своим обязанностям. Более того, они считали ее причиной всех зол, свалившихся на голову их дочери. Дело было передано в суд. Велось следствие. Пылевская, травмированная угрозами родителей расправиться с ней и беседами со следователем, сама дошла до того, что стала нуждаться во врачебной помощи.
26
На заседании кафедры подводили итоги научной работы за год. Каждый сотрудник отчитывался о проделанной работе. Однако Пылевской говорить было нечего. Зная об этом, Федор Николаевич ее не беспокоил. Знал, что нервы у Зои Даниловны на пределе.
После окончания совещания Пескишев предложил Николаю Круковскому задержаться. Он выразил удивление, почему тот ничего не сказал ему, что Ира осталась живой.
- Простите, Федор Николаевич, но я думал, вы об этом знаете.
- А все-таки что тогда произошло?
- Да так... Ничего особенного. После вашего отъезда мы произвели ей трепанацию черепа, удалили гематому, перевязали кровоточащий сосуд и наложили швы. Вот и все. Обычная операция.
- А дальше?
- Дальше пришлось дважды восстанавливать сердечную деятельность по вашему методу и делать искусственное дыхание. На пятые сутки после операции у нее появилось спонтанное дыхание. Она пришла в сознание и, как видите, осталась живой.
- Поразительный случай! - воскликнул Пескишев.
- Да! Ваша ночная консультация оставила неизгладимое впечатление.
- У кого?
- Прежде всего у меня и у Зоси Мелешко, - мы были свидетелями.
- Почему свидетелями? Участниками. Кстати, как там Зося?
- Мечтает попасть к вам в клиническую ординатуру.
- За чем же дело стало?
- Не отпускают.
- Напиши, что я поддержу ее кандидатуру. В этом году не удастся, а в следующем обязательно возьму. Как дела с диссертацией?
- Дорабатываю после ваших замечаний. Хотя порой берут сомнения: стоит ли этим заниматься. Слишком много времени и сил уходит на практически бессмысленную писанину. Кто и когда это прочтет, кроме оппонентов? Разве что мыши в подвалах научной библиотеки...
- Ну, это не совсем так, - возразил Федор Николаевич. - Во-первых, статьи, которые вы опубликуете по материалам диссертации, прочтут сотни врачей, и они принесут им несомненную пользу. А во-вторых... Во-вторых, получить степень кандидата наук необходимо для вашего утверждения. Без ученой степени ваши дальнейшие исследования будут крайне затруднены.
- Я это понимаю, - вздохнул Николай. - Что ж, значит, надо работать и работать.
27
Человеческие чувства и привязанности изменчивы. Такова натура человека, и винить людей за это нельзя. Пескишев не был исключением. Увидев вошедшую в его кабинет Ирину, он не испытал волнения, как некогда, когда считал ее умершей. Тогда было достаточно вспомнить о ней, воскресить ее образ в памяти, чтобы горечь сожаления наполнила его сердце. Он не раз пытался представить ее живой. Сейчас она стояла перед ним, одетая в скромный домашний халатик, и с любопытством смотрела на него. Она была очаровательна, но Пескишев был спокоен.
- Садитесь, Ирочка, - предложил он, подвигая стул.
Поблагодарив кивком головы, Ирина уселась, поправила халатик. Она оказалась скромной, стеснительной, доброй и отзывчивой женщиной. Врачи и сотрудники кафедры горячо полюбили ее. Все дни она что-то делала: печатала одним пальцем на машинке какие-то материалы, чертила графики, помогала тяжелым больным. Позднее Пескишев узнал, что ее особенно безбожно эксплуатировал Рябинин. Однако Ирине это нравилось, работа помогала ей преодолевать скуку больничной жизни.
Ирина быстро подружилась с Женей, приносившей ей книги, журналы, а иногда и баловавшей сладостями, которые она очень любила. Ее здоровье шло на поправку, но мысль о возможной выписке навевала тоску. Ирина выросла в детском доме. Родителей она не знала, дружный ребячий коллектив на долгие годы заменил ей братьев и сестер. Затем он распался - окончив школу, вчерашние детдомовцы ушли в техникумы, институты, на производство, разлетелись по всей стране. Встречаться стали редко, раз в год, в день создания детского дома. Вот тогда она впервые остро почувствовала, что это такое - одиночество.
Ирину с детства привлекала профессия швеи. Никто из девчонок лучше нее не наряжал своих кукол. Уже в восьмом классе на старенькой зингеровской машинке кастелянши тети Кати Ирина обшивала всех своих подружек. Никто не удивился, когда после школы она поступила в профессионально-техническое училище швейников, на отделение конструкторов-модельеров женской одежды. Все - и детдомовские воспитатели, и друзья-товарищи - понимали, что это - не просто стремление побыстрее получить профессию, стать самостоятельной, определить свое место в жизни, но и призвание.
Безудержная фантазия, чувство формы и цвета, способность к рисованию, завидное трудолюбие быстро привлекли к талантливой девочке внимание преподавателей и мастеров, Ирины работы не раз отмечались призами на областных и республиканских выставках. Ей прочили блестящее будущее, и не без оснований - на распределении заведующие двумя швейными ателье насмерть разругались, чтобы заполучить к себе будущую законодательницу мод.
На первых порах самостоятельная работа приносила Ирине одни только радости. Ей дали комнату в общежитии, даже самые капризные и избалованные клиентки не чаяли в красивой, внимательной и терпеливой закройщице души. Появились деньги - почти после каждого удачно сшитого платья, костюма заказчицы совали в кармашек Ириного халата то пятерку, то десятку; на очередь к ней записывались за два-три месяца.
Сначала эти подачки вгоняли Ирину в краску. Она отказывалась, пыталась вернуть деньги. Над ней добродушно посмеивались: чумная! Потом она привыкла: другие закройщицы тоже брали и вовсе не переживали по этому поводу. После скромной детдомовской жизни потянуло к роскоши: на обед не в столовую за два квартала, а в соседний ресторан; сапоги не отечественные, за 80 рублей, а австрийские за 150; в отпуск - не на южный берег Свислочи, как шутили подружки, а на южный берег Крыма... Все это требовало денег, и не малых, в зарплату никак не вложишься, так что хочешь - не хочешь, а угодливо улыбайся и благодари.
Красивая, веселая, элегантно, модно одетая, Ирина всегда была окружена молодыми людьми, хотя сама оставалась к ним равнодушной. Сверстники ее не занимали, как ни странно, интерес у Ирины вызывали только мужчины, которые были значительно старше ее. Впрочем, ничего странного в этом не было. Впечатлительная, эмоциональная, она всю жизнь, порой сама того не сознавая, страдала от отсутствия отцовской ласки, отцовской поддержки. Она даже мысли не допускала, что с очередным ухажером можно, например, поговорить о чем-то сокровенном, о том, что наболело, что можно было бы доверить отцу. Товарищи, просто товарищи по туристским поездкам, по шумным вечеринкам, по хождениям в кино и театры - все притязания на большее Ирина решительно отклоняла.
Уже в больнице, оправившись после операции, она не раз пыталась вспомнить, сообразить, что с нею случилось. Шаг за шагом, минуту за минутой прослеживала весь тот последний день и вечер - и ничего не находила. Работала во вторую смену, освободилась в девять, забежала в общежитие, переоделась, пошла к подружке в гости. Дома собралось много молодежи, было весело. Магнитофон, гитара, потрескивающие и оплывающие воском в высоких подсвечниках свечи. Было вино, и она выпила целый бокал и танцевала, меняя партнеров, до головокружения - все, как обычно, как уже случалось десятки раз. Ах, да, там был кто-то, кого она видела впервые. Какой-то мужчина, замкнутый, хмурый. Он много курил и не сводил с нее тяжелого, напряженного взгляда. Ей это было неприятно, она вспомнила, что все время старалась спрятаться от его широко поставленных глаз с белками в красных прожилках за чьи-то спины. За весь вечер он так ни разу к ней и не подошел, и не заговорил, и Ирина успокоилась. В первом часу, когда веселье еще было в самом разгаре, она тихонько улизнула из дому - первая смена начиналась в семь утра, Ирина знала - стоит только не выспаться, и головные боли обеспечены. А когда болит голова, становишься раздражительной, злой, это тут же передается клиенткам, - так недалеко и до жалоб, не то что до благодарностей; между тем клиентурой своей Ирина дорожила.
Она быстро шла по пустынной, плохо освещенной улице, погруженная в свои мысли, когда возле сквера кто-то догнал ее и взял за руку. Да, да, взял за руку и потащил в сквер, а когда она сдавленно вскрикнула, зажал ей рот ладонью. От ладони остро пахло табаком, Ирине стало дурно от этого запаха, и она потеряла сознание.
Что было потом? Этого она не знала. Доктор Мелешко, выхаживавшая ее, рассказала, что Ирину подобрали утром, но не у входа в сквер, а в глубине, возле красных будок телефонов-автоматов, и без сознания привезли на машине "скорой помощи" в больницу.
Подругу, навестившую ее незадолго перед выпиской, Ирина расспросила о мужчине, который так угрюмо разглядывал ее там, на вечеринке. Она сказала, что это - какой-то приятель мужа, бульдозерист, работает в Заполярье, был у них проездом, назавтра утром уехал - словно в воду канул. Он ли был во всем виноват - этого Ирина утверждать не могла: не видела, не знала. Мало ли мужчин, у которых руки пахнут табаком... В душе она чувствовала - он, но попробуй докажи. Душа - материя тонкая... Что ему было нужно? Сумочку с деньгами не взял, ее подобрали прохожие. Хотел изнасиловать, кто-то или что-то помешало, ударил чем-то тяжелым по голове и бросил на дорожке? Кто его знает... Тип явно уголовный, от таких всего можно ожидать.
Гораздо больше, чем о бульдозеристе из Заполярья, едва не убившем ее, Ирина думала о профессоре Пескишеве - о том, кто ее спас. Там, в больнице, ей казалось, что она видела его какое-то очень короткое мгновение, словно сквозь туман, но видение это навсегда осталось в ней. Потом, позже, доктор Мелешко подробно рассказала Ирине обо всем, что произошло в ту ночь, и она почувствовала жгучий интерес к человеку, который буквально возвратил ее с того света. Этот интерес питался и поддерживался еще и тем, что, выписавшись, Ирина обнаружила, что стала совершенно равнодушна к своей работе. Все, что совсем недавно радовало глаз и ласкало слух - пестрый перелив тканей, стрекот швейных машин, заискивающий шепоток заказчиц, - все потеряло смысл. Ею овладел беспричинный страх - все казалось чуть не на каждом шагу, что вот-вот кто-то схватит за руку и потащит куда-то в темноту.
Ирина рассказала о своем состоянии доктору Мелешко. Она дала ей адрес Федора Николаевича и посоветовала написать ему.
- Голубушка, это только кажется, что вы уже здоровы. Слишком сильным оказалось потрясение, думаю, что вы еще тяжело больны, - сказала ей Зося Михайловна. - Вам нужно подлечить нервы, иначе все это может плохо кончиться. Если Федор Николаевич согласится вас принять, - а я не сомневаюсь, что он это сделает, постарайтесь подлечиться у него.
В своем городе ничто Ирину не удерживало. Получив письмо от профессора, она в тот же день уехала в Энск.
Действительно, курс лечения, назначенный Федором Николаевичем, пошел Ирине на пользу: она почувствовала себя значительно крепче и спокойнее. Сейчас она набралась храбрости попросить Пескишева дать ей какую-нибудь работу в клинике - о том, чтобы вернуться в ателье, она и думать больше не могла. Быть здесь, рядом, чтобы в случае необходимости воспользоваться его помощью. Пескишев ей нравился своим вниманием и добротой, а это теперь оказалось главным, в чем она так нуждалась.
Ирине стало известно, что на кафедре есть вакантное место лаборанта. Обязанности у лаборанта не бог весть какие сложные, Ирина считала, что, немного подучившись, она успешно справится с ними.
И все же у нее никак язык не поворачивался попросить Пескишева, чтобы он взял ее на кафедру. Господи, ну, какое отношение она ко всему этому имеет. Училище не в счет, обычная десятилетка, да и когда это было?! Забыла даже то, что знала. Профессор выручил ее - сам предложил ей желанное место. Он понимал: главное - хотеть, остальное приложится.
Горячо поблагодарив Федора Николаевича, Ирина пошла к Жене, чтобы поделиться новостью. А та по поводу такого события сбегала в буфет, купила сладостей и сварила кофе. Они пили кофе, ели бутерброды, печенье и строили планы, как будут вместе работать. Обсудили, где будет жить Ира. Конечно, Женя пока пропишет ее к себе, а там видно будет, Женя сказала, что к будущему году поможет подготовиться и поступить в мединститут. Ира смеялась над этой идеей и уверяла Женю, что из нее никогда не выйдет врача, что ее не интересует эта работа, а вот лаборантом она постарается быть хорошим.
- Что же вы меня на кофе не приглашаете? - шутливо спросил Рябинин, обнаружив в уголке ординаторской разговорившихся девушек. - Я ведь пить хочу и даже очень. Устал чертовски.
- Если хочешь, садись с нами, - предложила Женя и налила ему чашку кофе.
- По какому случаю пиршество?
- Ира будет работать у нас.
- Кем?
- Лаборантом.
- Не жирно. Зарплаты едва хватит на пропитание, - заметил Рябинин, взяв бутерброд.
- Не страшно, как-нибудь обойдусь, - отмахнулась Ирина.
- Замуж тебе надо. - Рябинин отхлебнул кофе. - Жених есть на примете?
Ирина ничего не ответила. Женя посоветовала Рябинину самому жениться, прежде чем давать такие советы другим.
- О, Женечка, советы давать проще: они ничего не стоят и ни к чему не обязывают. Вот я их и даю. А жениться-то ой как трудно. Вот ты же не хочешь за меня замуж идти, а зря, - сказал он шутливо и засмеялся.
- Ничего, найдешь. За тобой дело не станет. Слухи ходят, что у тебя уже все на мази, - подколола Сергея Женя. - Что же это получается: за мной ухаживаешь, руку и сердце предлагаешь, а сам в это время другим голову морочишь? Это как понять? По совместительству, что ли, работаешь?
Рябинин, не ожидавший такого нападения, опешил. Он даже положил бутерброд и поставил чашку. Но вскоре взял себя в руки и снова перешел на шутливый тон.
- Я, Женечка, еще в таком возрасте, когда много дозволено.
- Много или мало, но жениться ты, конечно, можешь запросто.
- Это точно.
- Только смотри не пожалей об этом, а то поздно будет.
- Уже поздно!
Рябинин насторожился. Как говорится, рыльце у него было в пуху, а потому намеки и недомолвки раздражали и настораживали. Он заподозрил, что Женя знает то, чего не должна была знать. Желая прекратить этот разговор, Рябинин ушел, как всегда забыв поблагодарить за угощение.
Приход Рябинина омрачил радужное настроение подруг. Восторги утихли, и вскоре Ирина, распрощавшись с Женей, ушла в палату. Она легла на кровать, уставилась в потолок и задумалась.
28
Личная жизнь у Жени сложилась трудно. Кафедра, клиника, библиотека - ни на что другое просто не оставалось времени. А молодость уходила, она ощущала это остро и болезненно. К Рябинину она давно утратила интерес, поняла, что счастья с ним ей не найти. К Пескишеву испытывала только уважение как к человеку и ученому. Неопределенными пока были у нее отношения с Круковским, собственно, он просто не обращал на Женю никакого внимания. Это обижало ее и казалось странным, она не привыкла, чтобы за нею ухаживали, но и к равнодушию не привыкла.
В общем, новый сотрудник казался ей сухарем, перегруженным будничными делами, которых так много в повседневной жизни больничного ординатора, к тому же еще занимающегося научной деятельностью. Большую часть своего времени он проводил в инсультном отделении. В ассистентскую заглядывал редко, а в общей болтовне сотрудников участия не принимал. Если он и уделял кому-то внимание, то только Ирине. Да и к ней интересы Николая носили чисто медицинский характер.
Подчас вечерами Женя видела Николая в библиотеке, где он всегда был один. Уходил он поздно и ни разу не предложил проводить ее домой. В его замкнутости было что-то непонятное, и это интриговало. Иногда закрадывалась мысль, не пережил ли он какую-либо душевную травму. Ведь не может же мужчина его возраста все время оставаться один!
Возникшее сначала любопытство незаметно перерастало в нечто иное: Женя чувствовала, что Николай все больше и больше занимает ее мысли. Но внешне все оставалось по-прежнему - они были далеки друг от друга, и ничто не предвещало возможных изменений.
После ухода Ирины Жене вдруг захотелось увидеть Николая, и она решила спуститься в инсультное отделение. Николая она нашла в ординаторской, он рассеянно листал какой-то иллюстрированный журнал. Это было настолько неожиданно - не занятый делом Николай, - что Женя рассмеялась.
- Может, помочь?
- Ну, что ж, в таком случае, садитесь напротив меня и смотрите в потолок, - иронически предложил он.
Женя шутки ради последовала его совету.
- Теперь скажите, что вы там видите?
- Ваше будущее, - серьезно ответила Женя.
- О! Это интересно! - улыбнулся Круковский.
- Ничего интересного. Вы кончите так же, как многие другие.
- Ну, до моего конца, думаю, еще далеко. Ведь я только начал свой путь.
- А что вы делали на флоте?
- Как все, служил Родине, выполнял свой воинский долг.
- А теперь кому служите?
Николай уловил насмешливо-язвительный тон Жени, но решил не портить ей настроения.
- Признаю себя побежденным. С вами совершенно невозможно вести полемику, - он сделал вид, что капитулирует.
- Какая же это полемика? Это же обыкновенный банальный треп. Не надо, товарищ Круковский, мне вашего снисхождения. Я и сама могу сделать вам аналогичный подарок, чтобы не ущемлять вашего мужского самолюбия.
- Против подарка я не возражаю, тем более в такой день, хотя ваш подарок словесный и с подтекстом. Но он единственный, а потому особенно приятный.
- А почему именно сегодня?
- Да потому, что сегодня у меня маленькое торжество.
- В таком случае простите, если я помешала вам отмечать торжество таким оригинальным способом. Сидеть одному, листать журнальчик и смотреть в потолок.
- Таким способом я всего лишь готовлюсь к торжеству. Думаю, думаю и никак не могу придумать, что делать.
Николай говорил загадками, что-то явно не договаривая. Это заинтересовало Женю, и она, поддавшись искушению, спросила, что же он в конце концов имеет в виду. Оказалось, что сегодня у него день рождения. Ему исполняется тридцать лет. Женя тут же решила рассказать об этом событии всем сотрудникам кафедры и организовать маленький сабантуй. Однако Николай возразил:
- Не надо других. Я не та персона, к которой следует проявлять повышенное внимание. Но если вы согласитесь скоротать со мной время, я буду вам искренне признателен.
- Это что, приглашение?
- На день рождения не принято приглашать. Но я нарушу это правило.
- Допустим, я его приму, но что же вы предлагаете?
- Предлагаю съездить в одно весьма экзотическое место к человеку, с каким теперь не часто можно встретиться.
Предложение Николая показалось Жене заманчивым, и хотя она понимала, что делать это при их почти шапочном знакомстве не совсем удобно, дала согласие. Договорились встретиться возле почтамта.
29
Люся прилетела в конце декабря. Дни стояли морозные. Пескишев у приезжего грузина купил букет гвоздик и в 14.00 был в аэропорту. Он, по-видимому, прослушал сообщение о прибытии рейсового самолета, поэтому появление Люси было для него несколько неожиданным. Увидев ее, Пескишев на какой-то миг оторопел, затем бросился ей навстречу. Легкая и изящная, одетая в длинную шубку, окаймленную пушистым белым мехом, Люся повисла на его шее. Опьяненный ее близостью, он забыл, что находится в аэропорту, что кругом люди, и целовал ее в глаза, в губы, не обращая внимания на окружающих. А окружающие, занятые своими заботами, словно не замечали их. Только одна пожилая деревенская женщина, поглядев на них, сказала что-то неодобрительное, но, не получив поддержки, пошла к выходу, бормоча что-то себе под нос.
Опомнившись, Пескишев взял Люсин чемодан и вывел ее из толчеи на площадь, где их ожидала машина.
Квартира Федора Николаевича Люсе очень понравилась. После ее маленькой и тесной она казалась хоромами. Но еще больше ее удивили порядок и чистота, свидетельствующие о присутствии здесь женщины.
- О! Да у тебя здесь просто отлично! - воскликнула она, расхаживая по квартире. - Чувствуется женская рука.
- Ты угадала.
- Кто же она?
В этом вопросе Пескишев уловил не только нотки любопытства, но и ревности. Он рассказал Люсе, что через день к нему приходит Маня - толковая, славная и работящая девушка, санитарка его клиники.
Действительно, Маня очень привязалась к Федору Николаевичу. Хотя она жила в общежитии, большую часть свободного времени Маня проводила у него. Пескишев так к ней привык, что даже предоставил в ее распоряжение одну из комнат, где она теперь нередко оставалась ночевать.
Между Пескишевым и Маней сложились самые доверительные отношения. По сути дела она была негласной хозяйкой дома. В ее распоряжении всегда находилась необходимая сумма денег, которую она расходовала по своему усмотрению, освободив Пескишева от многих житейских забот. И хотя он никогда не интересовался, как и на что Маня тратится, она ежемесячно, несмотря на его возражения, представляла ему подробный отчет, который Пескишев, не читая, тут же выбрасывал.
Сегодня Маня, накрыв стол для гостьи, ушла в клинику на дежурство.
Люся была в восторге от всего. Вечер они провели вдвоем в разговорах, слушали музыку, смотрели телевизор. Когда часы пробили полночь, Люся вдруг спохватилась. Зная, что Федор Николаевич коллекционирует статуэтки, она привезла ему бронзовую гаитянку, которую ей удалось купить в комиссионном магазине на Невском.
Пескишев был приятно удивлен сувениром, который пришелся ему по душе.
Утро началось с незапланированных событий. Звонили из клиники, куда прибыл тяжелый больной, нуждавшийся в срочной консультации. Пескишеву пришлось ехать. Вскоре после его отъезда опять раздался телефонный звонок. Люся подошла к телефону, но, взяв трубку, сразу же поняла, что совершила оплошность. Из Ленинграда по автомату звонила Галина Викторовна.
- А ты что там делаешь? - удивленно спросила она.
Люся на какой-то миг растерялась от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и спокойно ответила, что приехала к Федору Николаевичу в гости.
- Это что, твоя инициатива или он пригласил? Что-то ты раньше такой смелости не проявляла. Давно ли стала такой?
Слушая сердитый голос Галины, Люся решила не раздражать ее и отвечать на вопросы спокойно.
- Нет, недавно. Точнее, с прошлого его приезда в Ленинград.
- Ах, вот оно что! А я-то думала, от кого он узнал о моей поездке на рыбалку. Так это ты ему сказала?
- Да, я.
- Но это же подло! Ты меня поставила в крайне трудное положение, возмутилась Галина.
- Во-первых, подло, что ты обманываешь Федора. Во-вторых, я могу помочь тебе выпутаться из этого неприятного положения.
- Каким образом?
- Я попрошу его не сердиться на тебя.
- А за что ему на меня сердиться? Что я ему сделала? Это я должна сердиться на него за то, что он приехал в Ленинград и остановился у тебя. А теперь - ты у него...
- Но ты же сама не раз это мне предлагала в прошлом. А вообще-то не надо наводить тень на ясный день. Я все хорошо знаю и не позволю тебе дурачить его.
- О! Да ты говоришь так, будто ты его жена!
- Да, я говорю тебе как его жена. Правда, ты знаешь, что пока это не так. Но после того, как вы разведетесь...
Спокойствие и откровенность Люси ошеломили Галину Викторовну, и она прошипела в трубку:
- Вот я сейчас поеду в аэропорт, возьму билет и тут же прилечу к вам. Тогда и поговорим с глазу на глаз. А пока у меня нет никакого желания продолжать эту беседу. Надеюсь, ты сообщишь ему о ней.
Люся ничего не успела сказать: раздались короткие гудки, и она положила трубку. Настроение было испорчено. Как-то отнесется Федор к этому разговору? Конечно, ей он нравится, она, не задумываясь, согласилась бы стать его женой, если бы с его стороны последовало такое предложение. Но предложения не было, да и будет ли?
Пескишев вскоре вернулся и, сбросив шапку и пальто, предложил Люсе принять сегодня участие в одной маленькой экскурсии. Люся сказала, что звонила Галина Викторовна и пересказала разговор. Пескишев не проявил к нему интереса. Улыбнулся, но, увидев тревогу в ее глазах, посоветовал не беспокоиться.
- Вопрос о наших взаимоотношениях с Галиной Викторовной для меня решен.
О пункции родители больной, да и сама она и слышать не хотели и продолжали настаивать на выписке. Они пошли к главному врачу, который дал согласие, но потребовал от родителей расписку.
- Мы и без вас обойдемся, - заявила мать больной. - Мы ее травами вылечим.
Спустя полтора месяца девушку снова привезли в больницу с парализованными ногами. Пункция подтвердила подозрения Федора Николаевича процесс в области шейного отдела спинного мозга. Больную перевели в нейрохирургическое отделение, прооперировали. Оказалась опухоль. Ее удалили, но движение в ногах не восстановилось.
Удрученные родители больной стали писать жалобы в различные инстанции, обвиняя больницу и прежде всего Пылевскую в недобросовестном отношении к своим обязанностям. Более того, они считали ее причиной всех зол, свалившихся на голову их дочери. Дело было передано в суд. Велось следствие. Пылевская, травмированная угрозами родителей расправиться с ней и беседами со следователем, сама дошла до того, что стала нуждаться во врачебной помощи.
26
На заседании кафедры подводили итоги научной работы за год. Каждый сотрудник отчитывался о проделанной работе. Однако Пылевской говорить было нечего. Зная об этом, Федор Николаевич ее не беспокоил. Знал, что нервы у Зои Даниловны на пределе.
После окончания совещания Пескишев предложил Николаю Круковскому задержаться. Он выразил удивление, почему тот ничего не сказал ему, что Ира осталась живой.
- Простите, Федор Николаевич, но я думал, вы об этом знаете.
- А все-таки что тогда произошло?
- Да так... Ничего особенного. После вашего отъезда мы произвели ей трепанацию черепа, удалили гематому, перевязали кровоточащий сосуд и наложили швы. Вот и все. Обычная операция.
- А дальше?
- Дальше пришлось дважды восстанавливать сердечную деятельность по вашему методу и делать искусственное дыхание. На пятые сутки после операции у нее появилось спонтанное дыхание. Она пришла в сознание и, как видите, осталась живой.
- Поразительный случай! - воскликнул Пескишев.
- Да! Ваша ночная консультация оставила неизгладимое впечатление.
- У кого?
- Прежде всего у меня и у Зоси Мелешко, - мы были свидетелями.
- Почему свидетелями? Участниками. Кстати, как там Зося?
- Мечтает попасть к вам в клиническую ординатуру.
- За чем же дело стало?
- Не отпускают.
- Напиши, что я поддержу ее кандидатуру. В этом году не удастся, а в следующем обязательно возьму. Как дела с диссертацией?
- Дорабатываю после ваших замечаний. Хотя порой берут сомнения: стоит ли этим заниматься. Слишком много времени и сил уходит на практически бессмысленную писанину. Кто и когда это прочтет, кроме оппонентов? Разве что мыши в подвалах научной библиотеки...
- Ну, это не совсем так, - возразил Федор Николаевич. - Во-первых, статьи, которые вы опубликуете по материалам диссертации, прочтут сотни врачей, и они принесут им несомненную пользу. А во-вторых... Во-вторых, получить степень кандидата наук необходимо для вашего утверждения. Без ученой степени ваши дальнейшие исследования будут крайне затруднены.
- Я это понимаю, - вздохнул Николай. - Что ж, значит, надо работать и работать.
27
Человеческие чувства и привязанности изменчивы. Такова натура человека, и винить людей за это нельзя. Пескишев не был исключением. Увидев вошедшую в его кабинет Ирину, он не испытал волнения, как некогда, когда считал ее умершей. Тогда было достаточно вспомнить о ней, воскресить ее образ в памяти, чтобы горечь сожаления наполнила его сердце. Он не раз пытался представить ее живой. Сейчас она стояла перед ним, одетая в скромный домашний халатик, и с любопытством смотрела на него. Она была очаровательна, но Пескишев был спокоен.
- Садитесь, Ирочка, - предложил он, подвигая стул.
Поблагодарив кивком головы, Ирина уселась, поправила халатик. Она оказалась скромной, стеснительной, доброй и отзывчивой женщиной. Врачи и сотрудники кафедры горячо полюбили ее. Все дни она что-то делала: печатала одним пальцем на машинке какие-то материалы, чертила графики, помогала тяжелым больным. Позднее Пескишев узнал, что ее особенно безбожно эксплуатировал Рябинин. Однако Ирине это нравилось, работа помогала ей преодолевать скуку больничной жизни.
Ирина быстро подружилась с Женей, приносившей ей книги, журналы, а иногда и баловавшей сладостями, которые она очень любила. Ее здоровье шло на поправку, но мысль о возможной выписке навевала тоску. Ирина выросла в детском доме. Родителей она не знала, дружный ребячий коллектив на долгие годы заменил ей братьев и сестер. Затем он распался - окончив школу, вчерашние детдомовцы ушли в техникумы, институты, на производство, разлетелись по всей стране. Встречаться стали редко, раз в год, в день создания детского дома. Вот тогда она впервые остро почувствовала, что это такое - одиночество.
Ирину с детства привлекала профессия швеи. Никто из девчонок лучше нее не наряжал своих кукол. Уже в восьмом классе на старенькой зингеровской машинке кастелянши тети Кати Ирина обшивала всех своих подружек. Никто не удивился, когда после школы она поступила в профессионально-техническое училище швейников, на отделение конструкторов-модельеров женской одежды. Все - и детдомовские воспитатели, и друзья-товарищи - понимали, что это - не просто стремление побыстрее получить профессию, стать самостоятельной, определить свое место в жизни, но и призвание.
Безудержная фантазия, чувство формы и цвета, способность к рисованию, завидное трудолюбие быстро привлекли к талантливой девочке внимание преподавателей и мастеров, Ирины работы не раз отмечались призами на областных и республиканских выставках. Ей прочили блестящее будущее, и не без оснований - на распределении заведующие двумя швейными ателье насмерть разругались, чтобы заполучить к себе будущую законодательницу мод.
На первых порах самостоятельная работа приносила Ирине одни только радости. Ей дали комнату в общежитии, даже самые капризные и избалованные клиентки не чаяли в красивой, внимательной и терпеливой закройщице души. Появились деньги - почти после каждого удачно сшитого платья, костюма заказчицы совали в кармашек Ириного халата то пятерку, то десятку; на очередь к ней записывались за два-три месяца.
Сначала эти подачки вгоняли Ирину в краску. Она отказывалась, пыталась вернуть деньги. Над ней добродушно посмеивались: чумная! Потом она привыкла: другие закройщицы тоже брали и вовсе не переживали по этому поводу. После скромной детдомовской жизни потянуло к роскоши: на обед не в столовую за два квартала, а в соседний ресторан; сапоги не отечественные, за 80 рублей, а австрийские за 150; в отпуск - не на южный берег Свислочи, как шутили подружки, а на южный берег Крыма... Все это требовало денег, и не малых, в зарплату никак не вложишься, так что хочешь - не хочешь, а угодливо улыбайся и благодари.
Красивая, веселая, элегантно, модно одетая, Ирина всегда была окружена молодыми людьми, хотя сама оставалась к ним равнодушной. Сверстники ее не занимали, как ни странно, интерес у Ирины вызывали только мужчины, которые были значительно старше ее. Впрочем, ничего странного в этом не было. Впечатлительная, эмоциональная, она всю жизнь, порой сама того не сознавая, страдала от отсутствия отцовской ласки, отцовской поддержки. Она даже мысли не допускала, что с очередным ухажером можно, например, поговорить о чем-то сокровенном, о том, что наболело, что можно было бы доверить отцу. Товарищи, просто товарищи по туристским поездкам, по шумным вечеринкам, по хождениям в кино и театры - все притязания на большее Ирина решительно отклоняла.
Уже в больнице, оправившись после операции, она не раз пыталась вспомнить, сообразить, что с нею случилось. Шаг за шагом, минуту за минутой прослеживала весь тот последний день и вечер - и ничего не находила. Работала во вторую смену, освободилась в девять, забежала в общежитие, переоделась, пошла к подружке в гости. Дома собралось много молодежи, было весело. Магнитофон, гитара, потрескивающие и оплывающие воском в высоких подсвечниках свечи. Было вино, и она выпила целый бокал и танцевала, меняя партнеров, до головокружения - все, как обычно, как уже случалось десятки раз. Ах, да, там был кто-то, кого она видела впервые. Какой-то мужчина, замкнутый, хмурый. Он много курил и не сводил с нее тяжелого, напряженного взгляда. Ей это было неприятно, она вспомнила, что все время старалась спрятаться от его широко поставленных глаз с белками в красных прожилках за чьи-то спины. За весь вечер он так ни разу к ней и не подошел, и не заговорил, и Ирина успокоилась. В первом часу, когда веселье еще было в самом разгаре, она тихонько улизнула из дому - первая смена начиналась в семь утра, Ирина знала - стоит только не выспаться, и головные боли обеспечены. А когда болит голова, становишься раздражительной, злой, это тут же передается клиенткам, - так недалеко и до жалоб, не то что до благодарностей; между тем клиентурой своей Ирина дорожила.
Она быстро шла по пустынной, плохо освещенной улице, погруженная в свои мысли, когда возле сквера кто-то догнал ее и взял за руку. Да, да, взял за руку и потащил в сквер, а когда она сдавленно вскрикнула, зажал ей рот ладонью. От ладони остро пахло табаком, Ирине стало дурно от этого запаха, и она потеряла сознание.
Что было потом? Этого она не знала. Доктор Мелешко, выхаживавшая ее, рассказала, что Ирину подобрали утром, но не у входа в сквер, а в глубине, возле красных будок телефонов-автоматов, и без сознания привезли на машине "скорой помощи" в больницу.
Подругу, навестившую ее незадолго перед выпиской, Ирина расспросила о мужчине, который так угрюмо разглядывал ее там, на вечеринке. Она сказала, что это - какой-то приятель мужа, бульдозерист, работает в Заполярье, был у них проездом, назавтра утром уехал - словно в воду канул. Он ли был во всем виноват - этого Ирина утверждать не могла: не видела, не знала. Мало ли мужчин, у которых руки пахнут табаком... В душе она чувствовала - он, но попробуй докажи. Душа - материя тонкая... Что ему было нужно? Сумочку с деньгами не взял, ее подобрали прохожие. Хотел изнасиловать, кто-то или что-то помешало, ударил чем-то тяжелым по голове и бросил на дорожке? Кто его знает... Тип явно уголовный, от таких всего можно ожидать.
Гораздо больше, чем о бульдозеристе из Заполярья, едва не убившем ее, Ирина думала о профессоре Пескишеве - о том, кто ее спас. Там, в больнице, ей казалось, что она видела его какое-то очень короткое мгновение, словно сквозь туман, но видение это навсегда осталось в ней. Потом, позже, доктор Мелешко подробно рассказала Ирине обо всем, что произошло в ту ночь, и она почувствовала жгучий интерес к человеку, который буквально возвратил ее с того света. Этот интерес питался и поддерживался еще и тем, что, выписавшись, Ирина обнаружила, что стала совершенно равнодушна к своей работе. Все, что совсем недавно радовало глаз и ласкало слух - пестрый перелив тканей, стрекот швейных машин, заискивающий шепоток заказчиц, - все потеряло смысл. Ею овладел беспричинный страх - все казалось чуть не на каждом шагу, что вот-вот кто-то схватит за руку и потащит куда-то в темноту.
Ирина рассказала о своем состоянии доктору Мелешко. Она дала ей адрес Федора Николаевича и посоветовала написать ему.
- Голубушка, это только кажется, что вы уже здоровы. Слишком сильным оказалось потрясение, думаю, что вы еще тяжело больны, - сказала ей Зося Михайловна. - Вам нужно подлечить нервы, иначе все это может плохо кончиться. Если Федор Николаевич согласится вас принять, - а я не сомневаюсь, что он это сделает, постарайтесь подлечиться у него.
В своем городе ничто Ирину не удерживало. Получив письмо от профессора, она в тот же день уехала в Энск.
Действительно, курс лечения, назначенный Федором Николаевичем, пошел Ирине на пользу: она почувствовала себя значительно крепче и спокойнее. Сейчас она набралась храбрости попросить Пескишева дать ей какую-нибудь работу в клинике - о том, чтобы вернуться в ателье, она и думать больше не могла. Быть здесь, рядом, чтобы в случае необходимости воспользоваться его помощью. Пескишев ей нравился своим вниманием и добротой, а это теперь оказалось главным, в чем она так нуждалась.
Ирине стало известно, что на кафедре есть вакантное место лаборанта. Обязанности у лаборанта не бог весть какие сложные, Ирина считала, что, немного подучившись, она успешно справится с ними.
И все же у нее никак язык не поворачивался попросить Пескишева, чтобы он взял ее на кафедру. Господи, ну, какое отношение она ко всему этому имеет. Училище не в счет, обычная десятилетка, да и когда это было?! Забыла даже то, что знала. Профессор выручил ее - сам предложил ей желанное место. Он понимал: главное - хотеть, остальное приложится.
Горячо поблагодарив Федора Николаевича, Ирина пошла к Жене, чтобы поделиться новостью. А та по поводу такого события сбегала в буфет, купила сладостей и сварила кофе. Они пили кофе, ели бутерброды, печенье и строили планы, как будут вместе работать. Обсудили, где будет жить Ира. Конечно, Женя пока пропишет ее к себе, а там видно будет, Женя сказала, что к будущему году поможет подготовиться и поступить в мединститут. Ира смеялась над этой идеей и уверяла Женю, что из нее никогда не выйдет врача, что ее не интересует эта работа, а вот лаборантом она постарается быть хорошим.
- Что же вы меня на кофе не приглашаете? - шутливо спросил Рябинин, обнаружив в уголке ординаторской разговорившихся девушек. - Я ведь пить хочу и даже очень. Устал чертовски.
- Если хочешь, садись с нами, - предложила Женя и налила ему чашку кофе.
- По какому случаю пиршество?
- Ира будет работать у нас.
- Кем?
- Лаборантом.
- Не жирно. Зарплаты едва хватит на пропитание, - заметил Рябинин, взяв бутерброд.
- Не страшно, как-нибудь обойдусь, - отмахнулась Ирина.
- Замуж тебе надо. - Рябинин отхлебнул кофе. - Жених есть на примете?
Ирина ничего не ответила. Женя посоветовала Рябинину самому жениться, прежде чем давать такие советы другим.
- О, Женечка, советы давать проще: они ничего не стоят и ни к чему не обязывают. Вот я их и даю. А жениться-то ой как трудно. Вот ты же не хочешь за меня замуж идти, а зря, - сказал он шутливо и засмеялся.
- Ничего, найдешь. За тобой дело не станет. Слухи ходят, что у тебя уже все на мази, - подколола Сергея Женя. - Что же это получается: за мной ухаживаешь, руку и сердце предлагаешь, а сам в это время другим голову морочишь? Это как понять? По совместительству, что ли, работаешь?
Рябинин, не ожидавший такого нападения, опешил. Он даже положил бутерброд и поставил чашку. Но вскоре взял себя в руки и снова перешел на шутливый тон.
- Я, Женечка, еще в таком возрасте, когда много дозволено.
- Много или мало, но жениться ты, конечно, можешь запросто.
- Это точно.
- Только смотри не пожалей об этом, а то поздно будет.
- Уже поздно!
Рябинин насторожился. Как говорится, рыльце у него было в пуху, а потому намеки и недомолвки раздражали и настораживали. Он заподозрил, что Женя знает то, чего не должна была знать. Желая прекратить этот разговор, Рябинин ушел, как всегда забыв поблагодарить за угощение.
Приход Рябинина омрачил радужное настроение подруг. Восторги утихли, и вскоре Ирина, распрощавшись с Женей, ушла в палату. Она легла на кровать, уставилась в потолок и задумалась.
28
Личная жизнь у Жени сложилась трудно. Кафедра, клиника, библиотека - ни на что другое просто не оставалось времени. А молодость уходила, она ощущала это остро и болезненно. К Рябинину она давно утратила интерес, поняла, что счастья с ним ей не найти. К Пескишеву испытывала только уважение как к человеку и ученому. Неопределенными пока были у нее отношения с Круковским, собственно, он просто не обращал на Женю никакого внимания. Это обижало ее и казалось странным, она не привыкла, чтобы за нею ухаживали, но и к равнодушию не привыкла.
В общем, новый сотрудник казался ей сухарем, перегруженным будничными делами, которых так много в повседневной жизни больничного ординатора, к тому же еще занимающегося научной деятельностью. Большую часть своего времени он проводил в инсультном отделении. В ассистентскую заглядывал редко, а в общей болтовне сотрудников участия не принимал. Если он и уделял кому-то внимание, то только Ирине. Да и к ней интересы Николая носили чисто медицинский характер.
Подчас вечерами Женя видела Николая в библиотеке, где он всегда был один. Уходил он поздно и ни разу не предложил проводить ее домой. В его замкнутости было что-то непонятное, и это интриговало. Иногда закрадывалась мысль, не пережил ли он какую-либо душевную травму. Ведь не может же мужчина его возраста все время оставаться один!
Возникшее сначала любопытство незаметно перерастало в нечто иное: Женя чувствовала, что Николай все больше и больше занимает ее мысли. Но внешне все оставалось по-прежнему - они были далеки друг от друга, и ничто не предвещало возможных изменений.
После ухода Ирины Жене вдруг захотелось увидеть Николая, и она решила спуститься в инсультное отделение. Николая она нашла в ординаторской, он рассеянно листал какой-то иллюстрированный журнал. Это было настолько неожиданно - не занятый делом Николай, - что Женя рассмеялась.
- Может, помочь?
- Ну, что ж, в таком случае, садитесь напротив меня и смотрите в потолок, - иронически предложил он.
Женя шутки ради последовала его совету.
- Теперь скажите, что вы там видите?
- Ваше будущее, - серьезно ответила Женя.
- О! Это интересно! - улыбнулся Круковский.
- Ничего интересного. Вы кончите так же, как многие другие.
- Ну, до моего конца, думаю, еще далеко. Ведь я только начал свой путь.
- А что вы делали на флоте?
- Как все, служил Родине, выполнял свой воинский долг.
- А теперь кому служите?
Николай уловил насмешливо-язвительный тон Жени, но решил не портить ей настроения.
- Признаю себя побежденным. С вами совершенно невозможно вести полемику, - он сделал вид, что капитулирует.
- Какая же это полемика? Это же обыкновенный банальный треп. Не надо, товарищ Круковский, мне вашего снисхождения. Я и сама могу сделать вам аналогичный подарок, чтобы не ущемлять вашего мужского самолюбия.
- Против подарка я не возражаю, тем более в такой день, хотя ваш подарок словесный и с подтекстом. Но он единственный, а потому особенно приятный.
- А почему именно сегодня?
- Да потому, что сегодня у меня маленькое торжество.
- В таком случае простите, если я помешала вам отмечать торжество таким оригинальным способом. Сидеть одному, листать журнальчик и смотреть в потолок.
- Таким способом я всего лишь готовлюсь к торжеству. Думаю, думаю и никак не могу придумать, что делать.
Николай говорил загадками, что-то явно не договаривая. Это заинтересовало Женю, и она, поддавшись искушению, спросила, что же он в конце концов имеет в виду. Оказалось, что сегодня у него день рождения. Ему исполняется тридцать лет. Женя тут же решила рассказать об этом событии всем сотрудникам кафедры и организовать маленький сабантуй. Однако Николай возразил:
- Не надо других. Я не та персона, к которой следует проявлять повышенное внимание. Но если вы согласитесь скоротать со мной время, я буду вам искренне признателен.
- Это что, приглашение?
- На день рождения не принято приглашать. Но я нарушу это правило.
- Допустим, я его приму, но что же вы предлагаете?
- Предлагаю съездить в одно весьма экзотическое место к человеку, с каким теперь не часто можно встретиться.
Предложение Николая показалось Жене заманчивым, и хотя она понимала, что делать это при их почти шапочном знакомстве не совсем удобно, дала согласие. Договорились встретиться возле почтамта.
29
Люся прилетела в конце декабря. Дни стояли морозные. Пескишев у приезжего грузина купил букет гвоздик и в 14.00 был в аэропорту. Он, по-видимому, прослушал сообщение о прибытии рейсового самолета, поэтому появление Люси было для него несколько неожиданным. Увидев ее, Пескишев на какой-то миг оторопел, затем бросился ей навстречу. Легкая и изящная, одетая в длинную шубку, окаймленную пушистым белым мехом, Люся повисла на его шее. Опьяненный ее близостью, он забыл, что находится в аэропорту, что кругом люди, и целовал ее в глаза, в губы, не обращая внимания на окружающих. А окружающие, занятые своими заботами, словно не замечали их. Только одна пожилая деревенская женщина, поглядев на них, сказала что-то неодобрительное, но, не получив поддержки, пошла к выходу, бормоча что-то себе под нос.
Опомнившись, Пескишев взял Люсин чемодан и вывел ее из толчеи на площадь, где их ожидала машина.
Квартира Федора Николаевича Люсе очень понравилась. После ее маленькой и тесной она казалась хоромами. Но еще больше ее удивили порядок и чистота, свидетельствующие о присутствии здесь женщины.
- О! Да у тебя здесь просто отлично! - воскликнула она, расхаживая по квартире. - Чувствуется женская рука.
- Ты угадала.
- Кто же она?
В этом вопросе Пескишев уловил не только нотки любопытства, но и ревности. Он рассказал Люсе, что через день к нему приходит Маня - толковая, славная и работящая девушка, санитарка его клиники.
Действительно, Маня очень привязалась к Федору Николаевичу. Хотя она жила в общежитии, большую часть свободного времени Маня проводила у него. Пескишев так к ней привык, что даже предоставил в ее распоряжение одну из комнат, где она теперь нередко оставалась ночевать.
Между Пескишевым и Маней сложились самые доверительные отношения. По сути дела она была негласной хозяйкой дома. В ее распоряжении всегда находилась необходимая сумма денег, которую она расходовала по своему усмотрению, освободив Пескишева от многих житейских забот. И хотя он никогда не интересовался, как и на что Маня тратится, она ежемесячно, несмотря на его возражения, представляла ему подробный отчет, который Пескишев, не читая, тут же выбрасывал.
Сегодня Маня, накрыв стол для гостьи, ушла в клинику на дежурство.
Люся была в восторге от всего. Вечер они провели вдвоем в разговорах, слушали музыку, смотрели телевизор. Когда часы пробили полночь, Люся вдруг спохватилась. Зная, что Федор Николаевич коллекционирует статуэтки, она привезла ему бронзовую гаитянку, которую ей удалось купить в комиссионном магазине на Невском.
Пескишев был приятно удивлен сувениром, который пришелся ему по душе.
Утро началось с незапланированных событий. Звонили из клиники, куда прибыл тяжелый больной, нуждавшийся в срочной консультации. Пескишеву пришлось ехать. Вскоре после его отъезда опять раздался телефонный звонок. Люся подошла к телефону, но, взяв трубку, сразу же поняла, что совершила оплошность. Из Ленинграда по автомату звонила Галина Викторовна.
- А ты что там делаешь? - удивленно спросила она.
Люся на какой-то миг растерялась от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и спокойно ответила, что приехала к Федору Николаевичу в гости.
- Это что, твоя инициатива или он пригласил? Что-то ты раньше такой смелости не проявляла. Давно ли стала такой?
Слушая сердитый голос Галины, Люся решила не раздражать ее и отвечать на вопросы спокойно.
- Нет, недавно. Точнее, с прошлого его приезда в Ленинград.
- Ах, вот оно что! А я-то думала, от кого он узнал о моей поездке на рыбалку. Так это ты ему сказала?
- Да, я.
- Но это же подло! Ты меня поставила в крайне трудное положение, возмутилась Галина.
- Во-первых, подло, что ты обманываешь Федора. Во-вторых, я могу помочь тебе выпутаться из этого неприятного положения.
- Каким образом?
- Я попрошу его не сердиться на тебя.
- А за что ему на меня сердиться? Что я ему сделала? Это я должна сердиться на него за то, что он приехал в Ленинград и остановился у тебя. А теперь - ты у него...
- Но ты же сама не раз это мне предлагала в прошлом. А вообще-то не надо наводить тень на ясный день. Я все хорошо знаю и не позволю тебе дурачить его.
- О! Да ты говоришь так, будто ты его жена!
- Да, я говорю тебе как его жена. Правда, ты знаешь, что пока это не так. Но после того, как вы разведетесь...
Спокойствие и откровенность Люси ошеломили Галину Викторовну, и она прошипела в трубку:
- Вот я сейчас поеду в аэропорт, возьму билет и тут же прилечу к вам. Тогда и поговорим с глазу на глаз. А пока у меня нет никакого желания продолжать эту беседу. Надеюсь, ты сообщишь ему о ней.
Люся ничего не успела сказать: раздались короткие гудки, и она положила трубку. Настроение было испорчено. Как-то отнесется Федор к этому разговору? Конечно, ей он нравится, она, не задумываясь, согласилась бы стать его женой, если бы с его стороны последовало такое предложение. Но предложения не было, да и будет ли?
Пескишев вскоре вернулся и, сбросив шапку и пальто, предложил Люсе принять сегодня участие в одной маленькой экскурсии. Люся сказала, что звонила Галина Викторовна и пересказала разговор. Пескишев не проявил к нему интереса. Улыбнулся, но, увидев тревогу в ее глазах, посоветовал не беспокоиться.
- Вопрос о наших взаимоотношениях с Галиной Викторовной для меня решен.