Страница:
- << Первая
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- Следующая »
- Последняя >>
Она украдкой оглянулась по сторонам, словно боялась, что кто-нибудь может прочесть на ее лице эти кощунственные мысли. Ну почему, почему не способна она испытывать тех чувств, которые испытывают другие женщины! Они так искренне, так самозабвенно преданы этому своему Правому Делу. Они действительно верят в то, что делают и говорят. И если кто-нибудь заподозрит, что она… Нет, никто никогда не должен об этом узнать! Пусть она не испытывает ни воодушевления, ни гордости, которыми они полны, придется притворяться, что и она обуреваема такими же чувствами. Она сыграет свою роль вдовы офицера-конфедерата, навеки отрекшейся от всех радостей жизни, но мужественно несущей свой крест, ибо смерть ее мужа – лишь ничтожная жертва в борьбе за Правое Дело.
Но почему она не такая, как все, как эти любящие, преданные женщины? Почему никого и ничто не способна она так бескорыстно, так самозабвенно любить? Эти мысли породили в ней чувство одиночества, которого она дотоле не испытывала. Сначала она хотела отмахнуться от них, заглушить их в душе, но обманывать себя – удел натур слабых, и ей это было несвойственно. И пока вокруг шумел базар и они с Мелани поджидали покупателей, в уме ее творилась лихорадочная работа: она старалась найти оправдание своим чувствам – задача, которая еще никогда не была для нее неразрешимой.
Все эти женщины, с их вечными разглагольствованиями о патриотизме и преданности Правому Делу – просто истеричные дуры. Да и мужчины не лучше – тоже только и знают, что кричать о Правах Юга и главных задачах. И только у нее одной, у Скарлетт О'Хара Гамильтон, есть голова на плечах, не лишенная крепкого ирландского здравого смысла. Она не позволит делать из себя идиотку, готовую пожертвовать всем ради пресловутого Дела, но она и не настолько глупа, чтобы выставлять напоказ свои истинные чувства. У нее хватит смекалки на то, чтобы действовать сообразно обстоятельствам, и никто никогда не узнает, что у нее на душе. Как бы поразились все, кто толчется на этом базаре, узнай они, что она сейчас думает! Да они все попадали бы в обморок, если бы она вдруг влезла сейчас на подмостки и заявила во всеуслышанье, что пора положить конец этой войне, чтобы все, кто там воюет на фронте, могли вернуться домой и заняться своим хлопком, и снова задавать балы, и покупать дамам красивые бледно-зеленые платья.
Так, внутренне самооправдавшись, она немного воспрянула духом, но вид зала все же по-прежнему был ей неприятен. Киоск барышень Маклюр был, как и говорила миссис Мерриуэзер, расположен не на виду, покупатели подходили к нему не часто, и Скарлетт не оставалось ничего другого, как с завистью глазеть на веселящуюся толпу. Ее угрюмость не укрылась от Мелани, но, приписав ее скорби о покойном муже, она не пыталась развлечь Скарлетт беседой. От нечего делать она перекладывала товары на прилавке, стараясь придать им более заманчивый вид, в то время как Скарлетт сидела, мрачно глядя в зал. Все теперь казалось ей здесь безвкусным – даже цветы перед портретами мистера Стефенса и мистера Дэвиса.
«Устроили какой-то алтарь! – фыркнула она про себя. – Только что не молятся на них, словно это бог-отец и бог-сын!» И тут же, испугавшись своих кощунственных мыслей, начала было поспешно креститься украдкой, испрашивая себе прощение, как вдруг рука ее застыла на полдороге.
«Но ведь это же в самом деле так, – вступила она в спор с собственной совестью. – Все поклоняются им, точно святым, а они самые обыкновенные люди, да к тому же еще вон какие безобразные.
Конечно, мистер Стефенс не виноват в том, что он так нехорош собой – он же больной от рождения, но мистер Дэвис…» Она всмотрелась в тонкие черты горделивого, точеного, как на камеях, лица. Больше всего ее раздражала его козлиная бородка. Мужчины должны быть либо гладко выбритыми и с усами, либо с пышной бородой.
«Видно, он не может отрастить ничего, кроме этого клочка волос», – подумала она, не разглядев в холодном обремененном заботой о судьбах молодой нации лице ни острой проницательности, ни ума.
Она так сияла от радости поначалу, очутившись среди этой пестрой толпы, а теперь ее оживление угасло. Оказалось, что просто находиться здесь – этого еще недостаточно. Она лишь присутствовала на благотворительном базаре, но не стала частью его. Никто не обращал на нее внимания, и она была единственной молодой незамужней женщиной без кавалера. А она всю жизнь привыкла быть в центре внимания. Несправедливо это! Ей было всего семнадцать лет, и ее ноги сами собой постукивали по полу, рвались пуститься в пляс. Ей было всего семнадцать лет, и ее муж покоился на Оклендском кладбище, а ее ребенок – спал в колыбельке под присмотром челяди тетушки Питтипэт, и, по мнению всех, ей надлежало быть довольной своей участью. Ни у кого из присутствующих здесь женщин или девушек не было такой тонкой талии, такой белоснежной шейки, таких маленьких ножек, но все это пропадало даром, словно она уже лежала рядом с Чарлзом в могиле, под надгробной плитой с надписью: «Горячо любимая супруга…»
Она не может быть ни с молоденькими девушками, которые танцуют и кокетничают, ни с замужними женщинами, которые сидят в сторонке и судачат о тех, кто танцует и кокетничает. Но она слишком молода для того, чтобы быть вдовой. Ведь вдовы – это такие старые-престарые старухи, у которых уже не может возникнуть желания ни танцевать, ни кокетничать, ни быть предметом поклонения мужчин. Нет, это несправедливо, что в семнадцать лет она должна сидеть здесь, чопорно поджав губы – образец вдовьей благопристойности и чувства собственного достоинства, – и опускать глаза долу и умерять свой голос, когда мужчины – а тем более привлекательные мужчины – подходят к ее киоску.
Все девушки Атланты были окружены плотным кольцом кавалеров. Даже самые некрасивые держались, как писаные красавицы. И что еще обиднее – все были в таких нарядных, таких прелестных платьях!
А она, словно ворона, сидела в этом душном, черном, застегнутом на все пуговицы платье с закрытым воротом и длинными рукавами, без единого кусочка кружев или тесьмы, без всяких украшений, кроме траурной броши из оникса, подарка Эллин, – сидела и смотрела на проходивших мимо интересных мужчин, на девиц, льнущих к своим кавалерам, повиснув у них на руке. И все ее несчастья оттого, что Чарлз Гамильтон ухитрился подхватить корь! Он даже не сумел пасть, овеянный славой на поле боя, чтобы дать ей возможность хотя бы гордиться им!
И полная этих мятежных дум, она, пренебрегая наставлениями Мамушки, постоянно твердившей ей, что нельзя опираться на локти – они станут жесткими и сморщенными, – оперлась локтями о прилавок, наклонилась вперед и принялась глядеть в зал. Ну и что? Ну и пусть станут уродливыми! Едва ли у нее будет когда-нибудь возможность выставлять их напоказ. С алчной завистью смотрела она на проплывавшие мимо нарядные платья: сливочно-желтое муаровое, украшенное гирляндами розовых бутонов; алое атласное – она насчитала на нем восемнадцать оборочек, обшитых по краям узенькими черными бархатными ленточками… а на эту юбку пошло не меньше десяти ярдов бледно-голубой тафты, поверх которой пенятся каскады кружев… а эти полуобнаженные груди с соблазнительно приколотыми у глубокого декольте цветами… Мейбелл Мерриуэзер в яблочно-зеленом тарлатановом платье, с таким огромным кринолином, что талия казалась неправдоподобно тонкой, направилась к соседнему киоску под руку с зуавом. Платье было отделано бесчисленными воланами и оборками из кремовых французских кружев, доставленных в Чарльстон с последней партией контрабанды, и Мейбелл так горделиво выступала в нем, словно это не капитан Батлер, а она сама прорвалась с кружевом через блокаду.
«Конечно, я бы выглядела великолепно в этом платье, – с неукротимой завистью думала Скарлетт. – У нее же талия, как у коровы! А этот яблочно-зеленый оттенок так идет к цвету моих глаз. И как только белокурые девушки отваживаются надевать такие платья? Кожа у нее кажется зеленой, как заплесневелый сыр. И подумать только, что мне уж никогда не носить такие цвета. Даже когда я сниму траур. Нет, даже если снова выйду замуж. Тогда моими цветами станут темно-серый, коричневый и лиловый».
С минуту она с горечью размышляла над несправедливостью судьбы. Как краток срок веселья, танцев, красивых платьев, флирта! Как быстро промелькнули эти годы! А потом замужество и дети, и тонкой талии уже нет и в помине, и ты в тусклом темном платье сидишь во время танцев вместе с другими степенными матронами, а если и танцуешь, то лишь с мужем или с каким-нибудь почтенным старичком, который так и норовит наступить тебе на ногу. А попробуй вести себя по-другому, на твой счет начнут судачить, и репутация твоя погибла, и позор ложится на всю семью. Но как же это обидно и нелепо – потратить всю свою короткую девичью жизнь, постигая науку быть привлекательной и очаровывать мужчин, а потом, через какой-то год-два, увидеть, что твое искусство стало бесполезным! Вспоминая все, чему учили ее Эллин и Мамушка, Скарлетт понимала, что их наставления были правильны, тщательно продуманы и всегда давали свои плоды. Существовали установленные правила игры, и если неукоснительно следовать им, успех обеспечен.
С пожилыми дамами надлежит быть кроткой, невинной и возможно более простодушной, ибо пожилые дамы проницательны и, как кошки за мышью, ревниво следят за каждой молоденькой девушкой, готовые запустить в нее когти при любом неосторожном, нескромном слове или взгляде. С пожилыми джентльменами нужно быть задорной, шаловливой и даже кокетливой – в меру, конечно, – что приятно льстит тщеславию этих дурачков. Они тогда молодеют, чувствуют себя отчаянными жуирами, норовят ущипнуть вас за щечку и называют озорницей. При этом вы, разумеется, должны залиться краской, иначе они ущипнут вас уже с большим пылом, а потом скажут своим сыновьям, что вы недостаточно целомудренны.
К девушкам и молодым замужним женщинам нужно кидаться с поцелуями и изъявлениями нежности при каждой встрече, будь это хоть десять раз на дню. Нужно обнимать их за талию и позволять им проделывать то же с вами, как бы вам это ни претило. Нужно напропалую расхваливать их наряды или их младенцев, мило подшучивать по поводу одержанных ими побед или отпускать комплименты в адрес их мужей и, смущенно хихикая, утверждать, что у вас нет и сотой доли обаяния этих леди. А самое главное – о чем бы ни шла речь – никогда не говорить того, что вы на самом деле думаете, памятуя, что и они никогда этого не делают.
С чужими мужьями, если даже прежде они были вашими поклонниками и получили у вас отставку, следует держаться как можно более холодно и сурово, сколь бы привлекательными они вам вдруг ни показались. Стоит проявить хоть чуточку расположения к молодым женатым мужчинам, как их жены немедленно объявят вас нахальной кокеткой, репутация ваша погибла и вам не видать женихов как своих ушей.
А вот с холостыми молодыми людьми – о, тут дело обстоит совсем иначе! Тут можно позволить себе тихонько рассмеяться, поглядывая издали на какого-нибудь из них, а когда он со всех ног бросится к вам, чтобы узнать, почему вы смеялись, можно лукаво отнекиваться и все задорнее заливаться смехом, заставляя его до бесконечности допытываться о причине такого веселья. Тем временем ваши глаза могут сулить ему такие волнующие мгновения, что он тут же постарается остаться с вами где-нибудь наедине. А когда ему это удастся и он попытается вас поцеловать, вам следует быть глубоко оскорбленной или очень, очень разгневанной. Следует заставить его вымаливать прощения за свою дерзость, а потом с такой чарующей улыбкой одарить его этим прощением, что он непременно повторит свою попытку еще раз. Время от времени, но не слишком часто, можно разрешить ему этот поцелуй. (Последнему Эллин и Мамушка ее не учили, но она на опыте убедилась, что такой способ приносит очень богатые плоды.) После этого необходимо расплакаться и начать твердить сквозь слезы, что вы не понимаете, что с вами творится, и, конечно, теперь он не сможет больше вас уважать. Тогда он примется осушать ваши слезы, и можно почти с уверенностью сказать, что тут же сделает вам предложение в доказательство того, сколь глубоко и незыблемо он вас уважает. Ну, и помимо этого существует еще так много… Да разве перечислишь все правила игры с предполагаемыми женихами, так хорошо ею изученные: брошенный искоса выразительный взгляд; улыбка краешком губ из-под веера; волнующая походка – так, чтобы кринолин колыхался на бедрах; смех, слезы, лесть, нежность, сочувствие… Господи, сколько их, этих уловок, которые никогда и ни с кем ее не подводили. Если не считать Эшли.
Но это же просто глупо – овладеть всем этим искусством лишь на столь недолгий срок, а затем забросить его навсегда! Насколько приятнее было бы никогда не выходить замуж, а продолжать носить бледно-зеленые платья, быть неотразимой, всегда окруженной толпой красивых мужчин. Однако если эту игру слишком затянуть, рискуешь остаться старой девой, как Индия Уилкс, и все будут с этакой омерзительной снисходительно-самодовольной улыбочкой говорить о тебе: «бедняжка». Нет, лучше уж выйти замуж: и сохранить уважение к себе, пусть даже ценой отказа от всех развлечений.
Господи, до чего же сложна жизнь! И как могла она совершить такую глупость, зачем нужно было выходить замуж за этого Чарлза и заживо хоронить себя в шестнадцать лет!
Движение в зале отвлекло ее от бесплодных размышлений и самоукоров: толпа раздалась в стороны, освобождая проход; дамы бережно придерживали кринолины, дабы от какого-нибудь случайного небрежного толчка они не колыхнулись слишком резко, открыв панталоны выше, чем положено. Поднявшись на цыпочки, Скарлетт увидела, что капитан милиции вскочил на подмостки, где разместился оркестр. Он выкрикнул команду, и его взвод выстроился в проходе и проделал несколько строевых упражнений, вызвавших на лицах воинов испарину и крики одобрения и аплодисменты в публике. Скарлетт поспешно захлопала в ладоши вместе со всеми, и когда солдаты по команде «вольно!» зашагали в направлении киосков с пуншем и лимонадом, повернулась к Мелани, решив, что сейчас самое время начать демонстрировать свою преданность Правому Делу.
– Как славно они выглядят, верно? – сказала она.
Мелани перекладывала какие-то вязаные вещички на прилавке.
– Большинство из них выглядели бы еще лучше в серых мундирах на виргинской земле, – сказала она, не стараясь понизить голос.
Несколько важных матрон, чьи сыновья служили в милиции, стояли совсем близко и слышали ее слова. Миссис Гинен вспыхнула, потом побледнела: ее двадцатипятилетний сын Уилли был одним из солдат этого взвода.
Скарлетт ошеломленно поглядела на Мелани. Вот уж от кого она никак не ожидала услышать такие слова.
– Что ты, Мелли!
– Ты знаешь, что я права, Скарлетт. Я же не имею в виду подростков и стариков. Но большинство солдат милиции вполне способны стрелять из винтовок, чем им и следовало бы заняться, не теряя ни минуты.
– Но… послушай, – начала Скарлетт, которая никогда над этим вопросом не задумывалась. – Кто-то же должен остаться дома, чтобы… – Она старалась припомнить, что говорил ей Уилли Гинен, объясняя, почему необходимо его присутствие в Атланте. – Чтобы охранять наш штат от вторжения.
– Никто к нам не вторгается и не собирается вторгаться, – холодно возразила Мелани, глядя в сторону солдат. – И самый лучший способ оградить нас от вторжения – это отправиться в Виргинию и бить там янки. А если говорят, что милиция нужна здесь, чтобы охранять нас на случай восстания негров, то ничего глупее этого вообразить себе невозможно. Зачем наши негры станут восставать? Это просто жалкая выдумка трусов. Я уверена, что мы в один месяц расправились бы с янки, если бы войска милиции всех штатов были отправлены в Виргинию. Вот так-то!
– Ну что ты, Мелани! – только и могла промолвить Скарлетт, с изумлением на нее глядя.
Кроткие глаза Мелли гневно сверкнули.
– Мой муж не побоялся поехать туда, так же как и твой. И мне было бы легче увидеть их обоих мертвыми, нежели спрятавшимися здесь, у себя под крышей… О дорогая, что я говорю, прости меня! Как это жестоко, как бесчувственно с моей стороны!
Она с мольбой погладила Скарлетт по руке, а та продолжала смотреть на нее во все глаза. Но не о мертвом Чарлзе думала она в эту минуту. Она думала об Эшли. Что, если и он умрет? Она резко отвернулась и машинально улыбнулась доктору Миду, подходившему к их киоску.
– Ну, мои дорогие, – приветствовал он их, – как хорошо, что вы обе пришли. Я понимаю, что вы принесли большую жертву, придя сюда. Но ведь это все ради нашего Дела. И я хочу открыть вам один секрет. Я нашел замечательный способ раздобыть сегодня побольше денег для госпиталей, только боюсь, наши дамы будут несколько шокированы.
Он умолк и хмыкнул, поглаживая седую бородку.
– Что же это за способ? Расскажите нам!
– Нет, пожалуй, я лучше предложу вам догадаться самим. И я надеюсь на ваше заступничество, если наши церковницы решат изгнать меня из города. Ведь я же, что ни говори, стараюсь для раненых. Словом, вы увидите. Ничего подобного у нас тут еще не было.
Он с важным видом направился в угол к группе устроительниц базара, а Мелани и Скарлетт повернулись друг к другу, горя желанием обсудить таинственный сюрприз, но в эту минуту двое почтенных господ подошли к киоску, громко требуя, чтобы им отпустили миль десять плетеного кружева. «Ладно, пусть хоть эти старички. Все лучше, чем совсем никого», – подумала Скарлетт, отмеряя кружево и стыдливо позволяя потрепать себя по подбородку. Старые жуиры, получив товар, направились затем к киоску с лимонадом, и их место заняли другие покупатели. Киоск Мелани и Скарлетт не пользовался таким успехом, как другие киоски, откуда доносился заливистый смех Мейбелл Мерриуэзер, хихиканье Фэнни Элсинг и задорные голоса барышень Уайтинг, бойко отвечавших на шутки покупателей. Мелани серьезно и невозмутимо, как заправская хозяйка магазина, отпускала клиентам явно ненужный им товар, и Скарлетт старалась ей подражать.
Перед другими киосками толпилась куча народа: девушки весело щебетали, мужчины делали покупки. Те же немногие покупатели, что подходили к киоску Мелани и Скарлетт, по большей части вспоминали, как кто-то из них учился с Эшли в университете, или говорили о том, каким он теперь показал себя храбрым воином, или почтительным тоном заявляли, что город понес в лице Чарлза тяжелую утрату.
А потом с подмостков вдруг полились удалые звуки веселой песенки «А ну-ка, Джонни Букер», и Скарлетт чуть не взвизгнула от злости. Ей хотелось танцевать. Танцевать! Она смотрела в зал, постукивая в такт ножкой об пол, зеленые глаза ее сверкали. Какой-то человек, вступив в зал, приостановился в дверях, перехватил ее взгляд, всмотрелся пристальнее – явно заинтересованный – в чуть раскосые мятежные глаза на угрюмом, злом лице и усмехнулся про себя, прочтя в них понятный каждому мужчине призыв.
Он был высок, на голову выше стоявших рядом офицеров – широкоплечий, узкобедрый, с тонкой талией и до смешного миниатюрными ногами в отлично начищенных ботинках. Строгий черный костюм, тонкая гофрированная сорочка и брюки со штрипками, элегантно открывавшие высокий подъем стопы, находились в странном контрасте с мощным торсом и фатоватым холеным лицом. Костюм денди на теле атлета, недюжинная дремлющая сила, таящая в себе опасность, и небрежная грация движений. Иссиня-черные волосы. Тоненькие черные усики, в соседстве с пышными, свисающими до подбородка усами стоявших рядом кавалерийских офицеров, делали его похожим на европейца. Лицо человека, наделенного отменным здоровьем и таким же аппетитом, откровенно жадного до всех жизненных утех. Человека, неколебимо уверенного в себе и беззастенчиво пренебрежительного к другим. Он глядел на Скарлетт с нагловато-насмешливым огоньком в глазах, и, почувствовав на себе его взгляд, она повернулась в его сторону.
Она не сразу узнала этого господина, хотя отзвук какого-то неясного воспоминания прошелестел в ее мозгу. Однако это был единственный мужчина, впервые за много месяцев явно проявивший к ней интерес, и она улыбнулась ему. Он поклонился, она слегка присела, но когда он мягкой, какой-то кошачьей походкой направился к ней, она узнала его и в смятении прижала руку к губам.
Она стояла оцепенев и смотрела, как он пробирался к ней сквозь толпу. Потом повернулась, безотчетно стремясь скрыться в комнаты для отдыха, но ее подол зацепился за какой-то гвоздь. Она яростно дернула и порвала юбку, и в ту же секунду он оказался рядом с ней.
– Разрешите мне, – сказал он, наклонился и отцепил порванную оборку. – А я и не надеялся, что вы узнаете меня, мисс О'Хара.
Ей показалось странным, что у него такой приятный, хорошо модулированный голос человека из общества, с певучим чарльстонским выговором.
Зардевшись от смущения, она с мольбой подняла на него глаза, ибо их последнее свидание теперь отчетливо воскресло в ее памяти, и встретила откровенно веселый и безжалостный взгляд угольно-черных, как ей показалось, глаз. Каким ветром принесло его сюда, этого ужасного человека, ставшего свидетелем ее объяснения с Эшли, которое и сейчас порой возвращалось к ней в ночных кошмарах? Почему он должен был оказаться здесь – этот гнусный негодяй, этот обольститель, которого в порядочных домах не пускают на порог! Этот презренный человек, посмевший заявить – и, увы, не без основания, – что она не леди.
При звуках его голоса Мелани обернулась, и впервые в жизни Скарлетт возблагодарила всевышнего за то, что у нее есть золовка.
– Вы, кажется, мистер Ретт Батлер, не так ли? – сказала Мелани, улыбаясь и протягивая ему руку. – Мы с вами встречались…
– При самых счастливых обстоятельствах: когда была объявлена ваша помолвка, – подтвердил он, склоняясь к ее руке. – Вы очень добры, я не ждал, что вы меня вспомните.
– А что привело вас сюда, в такую даль, мистер Батлер? Ведь вы были в Чарльстоне?
– Скучные деловые обязанности, миссис Уилкс. Мне теперь придется частенько наведываться в ваш город. Я подумал, что помимо ввоза товаров мне следует еще заняться их сбытом.
– Помимо ввоза?.. – повторила Мелли, наморщив лоб, и тут же расцвела улыбкой. – Так вы… Ну конечно же, вы знаменитый капитан Батлер, не раз прорывавший блокаду! Мы много слышали о вас. Ведь каждая девушка в нашем городе носит платья, попавшие сюда благодаря вам. Скарлетт, подумай, какая встреча!.. Что с тобой, дорогая? Тебе дурно? Сядь, скорее сядь!
Скарлетт, тяжело дыша, опустилась на стул; ей казалось, что шнуровка ее корсета вот-вот лопнет. Боаке, какой ужас! Она никогда не думала, что может снова встретиться с этим человеком. Взяв ее черный веер с прилавка, он принялся заботливо – о, чрезмерно, подчеркнуто заботливо – обмахивать ее. Лицо его было серьезно, но в глазах все еще плясали насмешливые искорки.
– По-моему, здесь слишком душно, – сказал он. – Неудивительно, что мисс О'Хара стало дурно. Разрешите мне проводить вас к окну?
– Не надо! – Ответ Скарлетт прозвучал так резко, что Мелани с удивлением на нее поглядела.
– Эта дама теперь уже не мисс О'Хара, а миссис Гамильтон. Она стала моей сестрой, – сказала Мелани, мельком одарив Скарлетт неясным взглядом.
Скарлетт казалось, что она сейчас задохнется, в такое бешенство привело ее выражение смуглого пиратского лица этого капитана-контрабандиста Батлера.
– К обоюдному, я убежден, счастью обеих прелестных дам, – сказал капитан Батлер с легким поклоном. Это был обычный подобающий случаю комплимент, но Скарлетт почудилось, что он вложил в него прямо противоположный смысл.
– Ваши супруги, я надеюсь, присутствуют на этом праздничном торжестве? Я был бы счастлив возобновить наше знакомство.
– Мой муж сейчас в Виргинии, – сказала Мелани, гордо вскинув голову. – А Чарлз… – Голос се дрогнул, и она не договорила.
– Он умер в лагере, – жестко произнесла Скарлетт. Словно отрубила. Когда этот субъект оставит их в покое? Мелани снова с удивлением на нее поглядела, а капитан Батлер жестом выразил свое раскаяние за необдуманный вопрос.
– Милые дамы… как я неловок! Прошу простить мою бестактность. Я человек пришлый, но позвольте мне выразить уверенность, что тот, кто пал за родину, будет жить вечно, и это должно служить вам утешением.
Мелани улыбнулась ему сквозь слезы, а Скарлетт чувствовала, как гнев и бессильная ярость шевелятся в ее груди, когтя ее, словно хищный зверь. Снова он, как подобает джентльмену, произносил вежливые слова соболезнования, но сам не верил в них ни на грош. Этот человек издевается над ней. Он знает, что она не любила Чарлза. А Мелани, конечно, слишком глупа, чтобы прочесть его истинные мысли. «О господи, лишь бы еще кто-нибудь не сумел их прочесть!» – внезапно подумала она с ужасом. А что, если он расскажет о том, чему был свидетелем? Как можно знать, на что способен человек, если он не джентльмен? Какой меркой его мерить? Она подняла на него глаза. Он продолжал обмахивать ее веером, но она уловила насмешливо-сочувственную ухмылку в углах его рта. И что-то еще в его взгляде придало ей мужества, усилив неприязнь к нему. Она вырвала веер у него из рук.
– Я прекрасно себя чувствую, – сказала она резко. – Совершенно не обязательно портить мне прическу.
– Скарлетт, дорогая! Капитан Батлер, вы не должны обижаться на нее. Она… она всегда так – сама не своя, когда при ней упоминают имя нашего бедного Чарлза… И вероятно, нам все же не следовало сегодня приходить сюда. Вы видите, мы еще в трауре, и все это веселье, эта музыка слишком тяжкое испытание для бедной малютки.
Но почему она не такая, как все, как эти любящие, преданные женщины? Почему никого и ничто не способна она так бескорыстно, так самозабвенно любить? Эти мысли породили в ней чувство одиночества, которого она дотоле не испытывала. Сначала она хотела отмахнуться от них, заглушить их в душе, но обманывать себя – удел натур слабых, и ей это было несвойственно. И пока вокруг шумел базар и они с Мелани поджидали покупателей, в уме ее творилась лихорадочная работа: она старалась найти оправдание своим чувствам – задача, которая еще никогда не была для нее неразрешимой.
Все эти женщины, с их вечными разглагольствованиями о патриотизме и преданности Правому Делу – просто истеричные дуры. Да и мужчины не лучше – тоже только и знают, что кричать о Правах Юга и главных задачах. И только у нее одной, у Скарлетт О'Хара Гамильтон, есть голова на плечах, не лишенная крепкого ирландского здравого смысла. Она не позволит делать из себя идиотку, готовую пожертвовать всем ради пресловутого Дела, но она и не настолько глупа, чтобы выставлять напоказ свои истинные чувства. У нее хватит смекалки на то, чтобы действовать сообразно обстоятельствам, и никто никогда не узнает, что у нее на душе. Как бы поразились все, кто толчется на этом базаре, узнай они, что она сейчас думает! Да они все попадали бы в обморок, если бы она вдруг влезла сейчас на подмостки и заявила во всеуслышанье, что пора положить конец этой войне, чтобы все, кто там воюет на фронте, могли вернуться домой и заняться своим хлопком, и снова задавать балы, и покупать дамам красивые бледно-зеленые платья.
Так, внутренне самооправдавшись, она немного воспрянула духом, но вид зала все же по-прежнему был ей неприятен. Киоск барышень Маклюр был, как и говорила миссис Мерриуэзер, расположен не на виду, покупатели подходили к нему не часто, и Скарлетт не оставалось ничего другого, как с завистью глазеть на веселящуюся толпу. Ее угрюмость не укрылась от Мелани, но, приписав ее скорби о покойном муже, она не пыталась развлечь Скарлетт беседой. От нечего делать она перекладывала товары на прилавке, стараясь придать им более заманчивый вид, в то время как Скарлетт сидела, мрачно глядя в зал. Все теперь казалось ей здесь безвкусным – даже цветы перед портретами мистера Стефенса и мистера Дэвиса.
«Устроили какой-то алтарь! – фыркнула она про себя. – Только что не молятся на них, словно это бог-отец и бог-сын!» И тут же, испугавшись своих кощунственных мыслей, начала было поспешно креститься украдкой, испрашивая себе прощение, как вдруг рука ее застыла на полдороге.
«Но ведь это же в самом деле так, – вступила она в спор с собственной совестью. – Все поклоняются им, точно святым, а они самые обыкновенные люди, да к тому же еще вон какие безобразные.
Конечно, мистер Стефенс не виноват в том, что он так нехорош собой – он же больной от рождения, но мистер Дэвис…» Она всмотрелась в тонкие черты горделивого, точеного, как на камеях, лица. Больше всего ее раздражала его козлиная бородка. Мужчины должны быть либо гладко выбритыми и с усами, либо с пышной бородой.
«Видно, он не может отрастить ничего, кроме этого клочка волос», – подумала она, не разглядев в холодном обремененном заботой о судьбах молодой нации лице ни острой проницательности, ни ума.
Она так сияла от радости поначалу, очутившись среди этой пестрой толпы, а теперь ее оживление угасло. Оказалось, что просто находиться здесь – этого еще недостаточно. Она лишь присутствовала на благотворительном базаре, но не стала частью его. Никто не обращал на нее внимания, и она была единственной молодой незамужней женщиной без кавалера. А она всю жизнь привыкла быть в центре внимания. Несправедливо это! Ей было всего семнадцать лет, и ее ноги сами собой постукивали по полу, рвались пуститься в пляс. Ей было всего семнадцать лет, и ее муж покоился на Оклендском кладбище, а ее ребенок – спал в колыбельке под присмотром челяди тетушки Питтипэт, и, по мнению всех, ей надлежало быть довольной своей участью. Ни у кого из присутствующих здесь женщин или девушек не было такой тонкой талии, такой белоснежной шейки, таких маленьких ножек, но все это пропадало даром, словно она уже лежала рядом с Чарлзом в могиле, под надгробной плитой с надписью: «Горячо любимая супруга…»
Она не может быть ни с молоденькими девушками, которые танцуют и кокетничают, ни с замужними женщинами, которые сидят в сторонке и судачат о тех, кто танцует и кокетничает. Но она слишком молода для того, чтобы быть вдовой. Ведь вдовы – это такие старые-престарые старухи, у которых уже не может возникнуть желания ни танцевать, ни кокетничать, ни быть предметом поклонения мужчин. Нет, это несправедливо, что в семнадцать лет она должна сидеть здесь, чопорно поджав губы – образец вдовьей благопристойности и чувства собственного достоинства, – и опускать глаза долу и умерять свой голос, когда мужчины – а тем более привлекательные мужчины – подходят к ее киоску.
Все девушки Атланты были окружены плотным кольцом кавалеров. Даже самые некрасивые держались, как писаные красавицы. И что еще обиднее – все были в таких нарядных, таких прелестных платьях!
А она, словно ворона, сидела в этом душном, черном, застегнутом на все пуговицы платье с закрытым воротом и длинными рукавами, без единого кусочка кружев или тесьмы, без всяких украшений, кроме траурной броши из оникса, подарка Эллин, – сидела и смотрела на проходивших мимо интересных мужчин, на девиц, льнущих к своим кавалерам, повиснув у них на руке. И все ее несчастья оттого, что Чарлз Гамильтон ухитрился подхватить корь! Он даже не сумел пасть, овеянный славой на поле боя, чтобы дать ей возможность хотя бы гордиться им!
И полная этих мятежных дум, она, пренебрегая наставлениями Мамушки, постоянно твердившей ей, что нельзя опираться на локти – они станут жесткими и сморщенными, – оперлась локтями о прилавок, наклонилась вперед и принялась глядеть в зал. Ну и что? Ну и пусть станут уродливыми! Едва ли у нее будет когда-нибудь возможность выставлять их напоказ. С алчной завистью смотрела она на проплывавшие мимо нарядные платья: сливочно-желтое муаровое, украшенное гирляндами розовых бутонов; алое атласное – она насчитала на нем восемнадцать оборочек, обшитых по краям узенькими черными бархатными ленточками… а на эту юбку пошло не меньше десяти ярдов бледно-голубой тафты, поверх которой пенятся каскады кружев… а эти полуобнаженные груди с соблазнительно приколотыми у глубокого декольте цветами… Мейбелл Мерриуэзер в яблочно-зеленом тарлатановом платье, с таким огромным кринолином, что талия казалась неправдоподобно тонкой, направилась к соседнему киоску под руку с зуавом. Платье было отделано бесчисленными воланами и оборками из кремовых французских кружев, доставленных в Чарльстон с последней партией контрабанды, и Мейбелл так горделиво выступала в нем, словно это не капитан Батлер, а она сама прорвалась с кружевом через блокаду.
«Конечно, я бы выглядела великолепно в этом платье, – с неукротимой завистью думала Скарлетт. – У нее же талия, как у коровы! А этот яблочно-зеленый оттенок так идет к цвету моих глаз. И как только белокурые девушки отваживаются надевать такие платья? Кожа у нее кажется зеленой, как заплесневелый сыр. И подумать только, что мне уж никогда не носить такие цвета. Даже когда я сниму траур. Нет, даже если снова выйду замуж. Тогда моими цветами станут темно-серый, коричневый и лиловый».
С минуту она с горечью размышляла над несправедливостью судьбы. Как краток срок веселья, танцев, красивых платьев, флирта! Как быстро промелькнули эти годы! А потом замужество и дети, и тонкой талии уже нет и в помине, и ты в тусклом темном платье сидишь во время танцев вместе с другими степенными матронами, а если и танцуешь, то лишь с мужем или с каким-нибудь почтенным старичком, который так и норовит наступить тебе на ногу. А попробуй вести себя по-другому, на твой счет начнут судачить, и репутация твоя погибла, и позор ложится на всю семью. Но как же это обидно и нелепо – потратить всю свою короткую девичью жизнь, постигая науку быть привлекательной и очаровывать мужчин, а потом, через какой-то год-два, увидеть, что твое искусство стало бесполезным! Вспоминая все, чему учили ее Эллин и Мамушка, Скарлетт понимала, что их наставления были правильны, тщательно продуманы и всегда давали свои плоды. Существовали установленные правила игры, и если неукоснительно следовать им, успех обеспечен.
С пожилыми дамами надлежит быть кроткой, невинной и возможно более простодушной, ибо пожилые дамы проницательны и, как кошки за мышью, ревниво следят за каждой молоденькой девушкой, готовые запустить в нее когти при любом неосторожном, нескромном слове или взгляде. С пожилыми джентльменами нужно быть задорной, шаловливой и даже кокетливой – в меру, конечно, – что приятно льстит тщеславию этих дурачков. Они тогда молодеют, чувствуют себя отчаянными жуирами, норовят ущипнуть вас за щечку и называют озорницей. При этом вы, разумеется, должны залиться краской, иначе они ущипнут вас уже с большим пылом, а потом скажут своим сыновьям, что вы недостаточно целомудренны.
К девушкам и молодым замужним женщинам нужно кидаться с поцелуями и изъявлениями нежности при каждой встрече, будь это хоть десять раз на дню. Нужно обнимать их за талию и позволять им проделывать то же с вами, как бы вам это ни претило. Нужно напропалую расхваливать их наряды или их младенцев, мило подшучивать по поводу одержанных ими побед или отпускать комплименты в адрес их мужей и, смущенно хихикая, утверждать, что у вас нет и сотой доли обаяния этих леди. А самое главное – о чем бы ни шла речь – никогда не говорить того, что вы на самом деле думаете, памятуя, что и они никогда этого не делают.
С чужими мужьями, если даже прежде они были вашими поклонниками и получили у вас отставку, следует держаться как можно более холодно и сурово, сколь бы привлекательными они вам вдруг ни показались. Стоит проявить хоть чуточку расположения к молодым женатым мужчинам, как их жены немедленно объявят вас нахальной кокеткой, репутация ваша погибла и вам не видать женихов как своих ушей.
А вот с холостыми молодыми людьми – о, тут дело обстоит совсем иначе! Тут можно позволить себе тихонько рассмеяться, поглядывая издали на какого-нибудь из них, а когда он со всех ног бросится к вам, чтобы узнать, почему вы смеялись, можно лукаво отнекиваться и все задорнее заливаться смехом, заставляя его до бесконечности допытываться о причине такого веселья. Тем временем ваши глаза могут сулить ему такие волнующие мгновения, что он тут же постарается остаться с вами где-нибудь наедине. А когда ему это удастся и он попытается вас поцеловать, вам следует быть глубоко оскорбленной или очень, очень разгневанной. Следует заставить его вымаливать прощения за свою дерзость, а потом с такой чарующей улыбкой одарить его этим прощением, что он непременно повторит свою попытку еще раз. Время от времени, но не слишком часто, можно разрешить ему этот поцелуй. (Последнему Эллин и Мамушка ее не учили, но она на опыте убедилась, что такой способ приносит очень богатые плоды.) После этого необходимо расплакаться и начать твердить сквозь слезы, что вы не понимаете, что с вами творится, и, конечно, теперь он не сможет больше вас уважать. Тогда он примется осушать ваши слезы, и можно почти с уверенностью сказать, что тут же сделает вам предложение в доказательство того, сколь глубоко и незыблемо он вас уважает. Ну, и помимо этого существует еще так много… Да разве перечислишь все правила игры с предполагаемыми женихами, так хорошо ею изученные: брошенный искоса выразительный взгляд; улыбка краешком губ из-под веера; волнующая походка – так, чтобы кринолин колыхался на бедрах; смех, слезы, лесть, нежность, сочувствие… Господи, сколько их, этих уловок, которые никогда и ни с кем ее не подводили. Если не считать Эшли.
Но это же просто глупо – овладеть всем этим искусством лишь на столь недолгий срок, а затем забросить его навсегда! Насколько приятнее было бы никогда не выходить замуж, а продолжать носить бледно-зеленые платья, быть неотразимой, всегда окруженной толпой красивых мужчин. Однако если эту игру слишком затянуть, рискуешь остаться старой девой, как Индия Уилкс, и все будут с этакой омерзительной снисходительно-самодовольной улыбочкой говорить о тебе: «бедняжка». Нет, лучше уж выйти замуж: и сохранить уважение к себе, пусть даже ценой отказа от всех развлечений.
Господи, до чего же сложна жизнь! И как могла она совершить такую глупость, зачем нужно было выходить замуж за этого Чарлза и заживо хоронить себя в шестнадцать лет!
Движение в зале отвлекло ее от бесплодных размышлений и самоукоров: толпа раздалась в стороны, освобождая проход; дамы бережно придерживали кринолины, дабы от какого-нибудь случайного небрежного толчка они не колыхнулись слишком резко, открыв панталоны выше, чем положено. Поднявшись на цыпочки, Скарлетт увидела, что капитан милиции вскочил на подмостки, где разместился оркестр. Он выкрикнул команду, и его взвод выстроился в проходе и проделал несколько строевых упражнений, вызвавших на лицах воинов испарину и крики одобрения и аплодисменты в публике. Скарлетт поспешно захлопала в ладоши вместе со всеми, и когда солдаты по команде «вольно!» зашагали в направлении киосков с пуншем и лимонадом, повернулась к Мелани, решив, что сейчас самое время начать демонстрировать свою преданность Правому Делу.
– Как славно они выглядят, верно? – сказала она.
Мелани перекладывала какие-то вязаные вещички на прилавке.
– Большинство из них выглядели бы еще лучше в серых мундирах на виргинской земле, – сказала она, не стараясь понизить голос.
Несколько важных матрон, чьи сыновья служили в милиции, стояли совсем близко и слышали ее слова. Миссис Гинен вспыхнула, потом побледнела: ее двадцатипятилетний сын Уилли был одним из солдат этого взвода.
Скарлетт ошеломленно поглядела на Мелани. Вот уж от кого она никак не ожидала услышать такие слова.
– Что ты, Мелли!
– Ты знаешь, что я права, Скарлетт. Я же не имею в виду подростков и стариков. Но большинство солдат милиции вполне способны стрелять из винтовок, чем им и следовало бы заняться, не теряя ни минуты.
– Но… послушай, – начала Скарлетт, которая никогда над этим вопросом не задумывалась. – Кто-то же должен остаться дома, чтобы… – Она старалась припомнить, что говорил ей Уилли Гинен, объясняя, почему необходимо его присутствие в Атланте. – Чтобы охранять наш штат от вторжения.
– Никто к нам не вторгается и не собирается вторгаться, – холодно возразила Мелани, глядя в сторону солдат. – И самый лучший способ оградить нас от вторжения – это отправиться в Виргинию и бить там янки. А если говорят, что милиция нужна здесь, чтобы охранять нас на случай восстания негров, то ничего глупее этого вообразить себе невозможно. Зачем наши негры станут восставать? Это просто жалкая выдумка трусов. Я уверена, что мы в один месяц расправились бы с янки, если бы войска милиции всех штатов были отправлены в Виргинию. Вот так-то!
– Ну что ты, Мелани! – только и могла промолвить Скарлетт, с изумлением на нее глядя.
Кроткие глаза Мелли гневно сверкнули.
– Мой муж не побоялся поехать туда, так же как и твой. И мне было бы легче увидеть их обоих мертвыми, нежели спрятавшимися здесь, у себя под крышей… О дорогая, что я говорю, прости меня! Как это жестоко, как бесчувственно с моей стороны!
Она с мольбой погладила Скарлетт по руке, а та продолжала смотреть на нее во все глаза. Но не о мертвом Чарлзе думала она в эту минуту. Она думала об Эшли. Что, если и он умрет? Она резко отвернулась и машинально улыбнулась доктору Миду, подходившему к их киоску.
– Ну, мои дорогие, – приветствовал он их, – как хорошо, что вы обе пришли. Я понимаю, что вы принесли большую жертву, придя сюда. Но ведь это все ради нашего Дела. И я хочу открыть вам один секрет. Я нашел замечательный способ раздобыть сегодня побольше денег для госпиталей, только боюсь, наши дамы будут несколько шокированы.
Он умолк и хмыкнул, поглаживая седую бородку.
– Что же это за способ? Расскажите нам!
– Нет, пожалуй, я лучше предложу вам догадаться самим. И я надеюсь на ваше заступничество, если наши церковницы решат изгнать меня из города. Ведь я же, что ни говори, стараюсь для раненых. Словом, вы увидите. Ничего подобного у нас тут еще не было.
Он с важным видом направился в угол к группе устроительниц базара, а Мелани и Скарлетт повернулись друг к другу, горя желанием обсудить таинственный сюрприз, но в эту минуту двое почтенных господ подошли к киоску, громко требуя, чтобы им отпустили миль десять плетеного кружева. «Ладно, пусть хоть эти старички. Все лучше, чем совсем никого», – подумала Скарлетт, отмеряя кружево и стыдливо позволяя потрепать себя по подбородку. Старые жуиры, получив товар, направились затем к киоску с лимонадом, и их место заняли другие покупатели. Киоск Мелани и Скарлетт не пользовался таким успехом, как другие киоски, откуда доносился заливистый смех Мейбелл Мерриуэзер, хихиканье Фэнни Элсинг и задорные голоса барышень Уайтинг, бойко отвечавших на шутки покупателей. Мелани серьезно и невозмутимо, как заправская хозяйка магазина, отпускала клиентам явно ненужный им товар, и Скарлетт старалась ей подражать.
Перед другими киосками толпилась куча народа: девушки весело щебетали, мужчины делали покупки. Те же немногие покупатели, что подходили к киоску Мелани и Скарлетт, по большей части вспоминали, как кто-то из них учился с Эшли в университете, или говорили о том, каким он теперь показал себя храбрым воином, или почтительным тоном заявляли, что город понес в лице Чарлза тяжелую утрату.
А потом с подмостков вдруг полились удалые звуки веселой песенки «А ну-ка, Джонни Букер», и Скарлетт чуть не взвизгнула от злости. Ей хотелось танцевать. Танцевать! Она смотрела в зал, постукивая в такт ножкой об пол, зеленые глаза ее сверкали. Какой-то человек, вступив в зал, приостановился в дверях, перехватил ее взгляд, всмотрелся пристальнее – явно заинтересованный – в чуть раскосые мятежные глаза на угрюмом, злом лице и усмехнулся про себя, прочтя в них понятный каждому мужчине призыв.
Он был высок, на голову выше стоявших рядом офицеров – широкоплечий, узкобедрый, с тонкой талией и до смешного миниатюрными ногами в отлично начищенных ботинках. Строгий черный костюм, тонкая гофрированная сорочка и брюки со штрипками, элегантно открывавшие высокий подъем стопы, находились в странном контрасте с мощным торсом и фатоватым холеным лицом. Костюм денди на теле атлета, недюжинная дремлющая сила, таящая в себе опасность, и небрежная грация движений. Иссиня-черные волосы. Тоненькие черные усики, в соседстве с пышными, свисающими до подбородка усами стоявших рядом кавалерийских офицеров, делали его похожим на европейца. Лицо человека, наделенного отменным здоровьем и таким же аппетитом, откровенно жадного до всех жизненных утех. Человека, неколебимо уверенного в себе и беззастенчиво пренебрежительного к другим. Он глядел на Скарлетт с нагловато-насмешливым огоньком в глазах, и, почувствовав на себе его взгляд, она повернулась в его сторону.
Она не сразу узнала этого господина, хотя отзвук какого-то неясного воспоминания прошелестел в ее мозгу. Однако это был единственный мужчина, впервые за много месяцев явно проявивший к ней интерес, и она улыбнулась ему. Он поклонился, она слегка присела, но когда он мягкой, какой-то кошачьей походкой направился к ней, она узнала его и в смятении прижала руку к губам.
Она стояла оцепенев и смотрела, как он пробирался к ней сквозь толпу. Потом повернулась, безотчетно стремясь скрыться в комнаты для отдыха, но ее подол зацепился за какой-то гвоздь. Она яростно дернула и порвала юбку, и в ту же секунду он оказался рядом с ней.
– Разрешите мне, – сказал он, наклонился и отцепил порванную оборку. – А я и не надеялся, что вы узнаете меня, мисс О'Хара.
Ей показалось странным, что у него такой приятный, хорошо модулированный голос человека из общества, с певучим чарльстонским выговором.
Зардевшись от смущения, она с мольбой подняла на него глаза, ибо их последнее свидание теперь отчетливо воскресло в ее памяти, и встретила откровенно веселый и безжалостный взгляд угольно-черных, как ей показалось, глаз. Каким ветром принесло его сюда, этого ужасного человека, ставшего свидетелем ее объяснения с Эшли, которое и сейчас порой возвращалось к ней в ночных кошмарах? Почему он должен был оказаться здесь – этот гнусный негодяй, этот обольститель, которого в порядочных домах не пускают на порог! Этот презренный человек, посмевший заявить – и, увы, не без основания, – что она не леди.
При звуках его голоса Мелани обернулась, и впервые в жизни Скарлетт возблагодарила всевышнего за то, что у нее есть золовка.
– Вы, кажется, мистер Ретт Батлер, не так ли? – сказала Мелани, улыбаясь и протягивая ему руку. – Мы с вами встречались…
– При самых счастливых обстоятельствах: когда была объявлена ваша помолвка, – подтвердил он, склоняясь к ее руке. – Вы очень добры, я не ждал, что вы меня вспомните.
– А что привело вас сюда, в такую даль, мистер Батлер? Ведь вы были в Чарльстоне?
– Скучные деловые обязанности, миссис Уилкс. Мне теперь придется частенько наведываться в ваш город. Я подумал, что помимо ввоза товаров мне следует еще заняться их сбытом.
– Помимо ввоза?.. – повторила Мелли, наморщив лоб, и тут же расцвела улыбкой. – Так вы… Ну конечно же, вы знаменитый капитан Батлер, не раз прорывавший блокаду! Мы много слышали о вас. Ведь каждая девушка в нашем городе носит платья, попавшие сюда благодаря вам. Скарлетт, подумай, какая встреча!.. Что с тобой, дорогая? Тебе дурно? Сядь, скорее сядь!
Скарлетт, тяжело дыша, опустилась на стул; ей казалось, что шнуровка ее корсета вот-вот лопнет. Боаке, какой ужас! Она никогда не думала, что может снова встретиться с этим человеком. Взяв ее черный веер с прилавка, он принялся заботливо – о, чрезмерно, подчеркнуто заботливо – обмахивать ее. Лицо его было серьезно, но в глазах все еще плясали насмешливые искорки.
– По-моему, здесь слишком душно, – сказал он. – Неудивительно, что мисс О'Хара стало дурно. Разрешите мне проводить вас к окну?
– Не надо! – Ответ Скарлетт прозвучал так резко, что Мелани с удивлением на нее поглядела.
– Эта дама теперь уже не мисс О'Хара, а миссис Гамильтон. Она стала моей сестрой, – сказала Мелани, мельком одарив Скарлетт неясным взглядом.
Скарлетт казалось, что она сейчас задохнется, в такое бешенство привело ее выражение смуглого пиратского лица этого капитана-контрабандиста Батлера.
– К обоюдному, я убежден, счастью обеих прелестных дам, – сказал капитан Батлер с легким поклоном. Это был обычный подобающий случаю комплимент, но Скарлетт почудилось, что он вложил в него прямо противоположный смысл.
– Ваши супруги, я надеюсь, присутствуют на этом праздничном торжестве? Я был бы счастлив возобновить наше знакомство.
– Мой муж сейчас в Виргинии, – сказала Мелани, гордо вскинув голову. – А Чарлз… – Голос се дрогнул, и она не договорила.
– Он умер в лагере, – жестко произнесла Скарлетт. Словно отрубила. Когда этот субъект оставит их в покое? Мелани снова с удивлением на нее поглядела, а капитан Батлер жестом выразил свое раскаяние за необдуманный вопрос.
– Милые дамы… как я неловок! Прошу простить мою бестактность. Я человек пришлый, но позвольте мне выразить уверенность, что тот, кто пал за родину, будет жить вечно, и это должно служить вам утешением.
Мелани улыбнулась ему сквозь слезы, а Скарлетт чувствовала, как гнев и бессильная ярость шевелятся в ее груди, когтя ее, словно хищный зверь. Снова он, как подобает джентльмену, произносил вежливые слова соболезнования, но сам не верил в них ни на грош. Этот человек издевается над ней. Он знает, что она не любила Чарлза. А Мелани, конечно, слишком глупа, чтобы прочесть его истинные мысли. «О господи, лишь бы еще кто-нибудь не сумел их прочесть!» – внезапно подумала она с ужасом. А что, если он расскажет о том, чему был свидетелем? Как можно знать, на что способен человек, если он не джентльмен? Какой меркой его мерить? Она подняла на него глаза. Он продолжал обмахивать ее веером, но она уловила насмешливо-сочувственную ухмылку в углах его рта. И что-то еще в его взгляде придало ей мужества, усилив неприязнь к нему. Она вырвала веер у него из рук.
– Я прекрасно себя чувствую, – сказала она резко. – Совершенно не обязательно портить мне прическу.
– Скарлетт, дорогая! Капитан Батлер, вы не должны обижаться на нее. Она… она всегда так – сама не своя, когда при ней упоминают имя нашего бедного Чарлза… И вероятно, нам все же не следовало сегодня приходить сюда. Вы видите, мы еще в трауре, и все это веселье, эта музыка слишком тяжкое испытание для бедной малютки.