Митчелл Маргарет. Унесенные ветром

   – Меня никогда не смущало то, что говорят люди.
   – Это я знаю. – Старческий голос зазвучал едко. – Так вот, пусть тебя не смущает, что станут болтать. Скорее всего брак этот будет очень удачным. Конечно, Уилл так и останется «голодранцем» и, женившись, не исправит своего произношения. И даже если он наживет кучу денег, он никогда не наведет в Таре такого шика и блеска, как было при твоем отце. «Голодранцы» не умеют жить с блеском. Но в душе Уилл-джентльмен. Он нюхом чует, как надо себя вести. Только прирожденный джентльмен мог так верно подметить наши недостатки, как это сделал он там, у могилы. Ничто в целом свете не может нас подкосить, а вот сами мы себя подкашиваем – вздыхаем по тому, чего у нас больше нет, и слишком часто думаем о прошлом. Да, и Сьюлин, и Таре хорошо будет с Уиллом.
   – Значит, вы одобряете, что я разрешаю ей выйти за него замуж?
   – О господи, нет, конечно! – Старческий голос звучал устало и горько, но не вяло. – Чтобы я одобряла брак между представительницей старого рода и «голодранцем»?! Да что ты! Неужели я бы одобрила скрещение ломовой лошади с чистокровным жеребцом? Да, конечно, «голодранцы» – они хорошие, честные, на них можно положиться, но…
   – Но вы же сказали, что, по-вашему, это будет очень удачный брак! – воскликнула ошарашенная Скарлетт.
   – Просто, по-моему, Сьюлин повезло, что она выходит замуж за Уилла, вообще выходит замуж, потому что ей нужен муж. А где еще она его возьмет? И где ты возьмешь такого хорошего управляющего для Тары? Но это вовсе не значит, что мне все это нравится больше, чем тебе.
   «Ну, мне-то это нравится, – подумала Скарлетт, стараясь уловить, куда клонит старуха. – Я-то рада его женитьбе на Сьюлин. Почему бабуля считает, что мне это неприятно? Просто она убеждена, что мне это должно быть неприятно так же, как и ей».
   Скарлетт была озадачена и чувствовала себя немного пристыженной – как всегда, когда люди приписывали ей помыслы и чувства, которых она не разделяла.
   Между тем бабуля, обмахиваясь пальмовым листом, живо продолжила:
   – Я не одобряю этого брака, как и ты, но я практически смотрю на вещи – и ты тоже. И когда происходит что-то неприятное, а ты ничего не можешь поделать, какой смысл кричать и колотить по полу ногами. В жизни бывают взлеты и падения, и с этим приходится мириться. Я-то уж знаю: ведь в нашей семье, да и в семье доктора этих взлетов и падений было предостаточно. И наш девиз такой: «Не вопи-жди с улыбкой своего часа». С этим девизом мы пережили немало – ждали с улыбкой своего часа и стали теперь большими специалистами по части выживания. Жизнь вынудила. Вечно мы ставили не на ту лошадь. Бежали из Франции с гугенотами, бежали из Англии с кавалерами ^[23], бежали из Шотландии с Красавцем принцем Чарли ^[24]бежали с Гаити, изгнанные неграми, а теперь янки нас изничтожили. Но когда бы ни случилась беда, проходит несколько лет – и мы снова на коне. И знаешь почему?
   Она склонила голову набок, и Скарлетт подумала, что больше всего бабуля сейчас похожа на старого всеведущего попугая.
   – Нет, конечно, не знаю, – вежливо ответила она. Но в душе все это ей бесконечно наскучило – совсем как в тот день, когда бабуля пустилась в воспоминания о бунте индейцев.
   – Ну, так я тебе скажу, в чем причина. Мы склоняемся перед неизбежным. Но не как пшеница, а как гречиха! Когда налетает буря, ветер принимает спелую пшеницу, потому что она сухая и не клонится. У спелой же гречихи в стебле есть сок, и она клонится. А как ветер уймется, она снова подымается, такая же прямая и сильная, как прежде. Вот и наша семья – мы умеем когда надо согнуться. Как подует сильный ветер, мы становимся очень гибкими, потому что знаем: эта гибкость окупится. И когда приходит беда, мы склоняемся перед неизбежным без звука, и работаем, и улыбаемся, и ждем своего часа. И подыгрываем тем, кто много ниже нас, и берем от них все, что можем. А как войдем снова в силу, так и дадим под зад тем, на чьих спинах мы вылезли. В этом, дитя мое, секрет выживания. – И помолчав, она добавила: Я завещаю его тебе.
   Старуха хмыкнула, как бы забавляясь собственными словами, несмотря на содержавшийся в них яд. Она, казалось, ждала от Скарлетт согласия со своей точкой зрения, но та не очень внимала всем этим рассуждениям и не могла придумать, что бы сказать.
   – Нет, – продолжала Старая Хозяйка, – наша порода, сколько ее в землю ни втаптывай, всегда распрямится и встанет на ноги, а этого я не о многих здешних могу сказать. Посмотри на Кэтлин Калверт. Сама видишь, до чего она дошла. Белая голытьба! Даже ниже опустилась, чем ее муженек. Посмотри на семью Макра. Втоптаны в землю, беспомощны, не знают, что делать, не знают, как жить. И даже не пытаются. Только и причитают, вспоминая, как было хорошо в старину. Или посмотри на… да, в общем, на кого ни посмотри в нашем графстве, за исключением моего Алекса и моей Салли, да тебя и Джима Тарлтона с его девчонками, ну и еще кое-кого. Все остальные пошли на дно, потому что нет в них жизненных соков, нет у них духу снова встать на ноги. Люди эти держались, пока у них были деньги и черномазые, а теперь, когда ни денег, ни черномазых не стало, они уже в следующем поколении станут «голодранцами».
   – Вы забыли про Уилксов.
   – Нет, я про них не забыла. Я просто решила быть деликатной и не упоминать про них: ведь Эшли – твой гость. Но раз уж ты произнесла это имя – что ж, посмотри и на них! Возьми Индию – как я слышала, она уже превратилась в высохшую старую деву и изображает из себя вдову, потому что Стю Тарлтона убили; она даже не пытается забыть его и постараться подцепить кого-нибудь другого. Она, конечно, не девочка, но если б постаралась, могла бы подцепить какого-нибудь вдовца с большой семьей. Ну, а бедная Милочка – та всегда была помешана на мужчинах и не отличалась большим умом. Что же до Эшли, ты только посмотри на него!
   – Эшли – прекрасный человек, – запальчиво начала было Скарлетт.
   – Я и не говорю, что не прекрасный, но он беспомощен, как черепаха, перевернутая на спину. И если семейство Уилксов переживет эти тяжелые времена, то лишь благодаря Мелли. Это она их вытянет, а не Эшли.
   – Мелли! Господи, бабуля! Ну, о чем вы говорите?! Я достаточно долго жила с Мелли и знаю, какая она болезненная и как боится всего, да у нее не хватит духу сказать гусю «пошел вон».
   – А зачем, собственно, надо говорить гусю «пошел вон»? По-моему, это только зряшная трата времени. Гусю она, может, такого и не скажет, зато скажет всему миру, или правительству янки, или чему угодно, что будет угрожать ее драгоценному Эшли, или ее мальчику, или ее представлениям о жизни. Она другая, Скарлетт, – не такая, как ты или я. Так вела бы себя твоя мать, будь она жива. Мелли часто напоминает мне твою мать в молодости… И очень может быть, что ей удастся вытянуть семейство Уилксов.
   – Ну, Мелли-это добропорядочная простофиля. Что же до Эшли, то вы несправедливы к нему. Ведь он…
   – Да перестань ты! Эшли только и учили что читать книжки, и больше ничего. А это не поможет человеку вылезти из тяжкого испытания, которое выпало сейчас всем нам на долю. Как я слышала, он самый плохой земледелец во всей округе. Попробуй сравни его с моим Алексом! До войны Алекс был настоящим денди – никчемнее его во всем свете было не сыскать: только и думал что о новых галстуках, да как бы напиться, да подстрелить кого-нибудь, а нет, так гонялся за девчонками, которые тоже были хороши. А ты посмотри на него теперь! Как он научился хозяйствовать, потому что пришлось научиться. Иначе он подох бы с голоду и все мы вместе с ним. И вот теперь он выращивает лучший в графстве хлопок – вот так-то, мисс! Куда лучше того, что выращивают в Таре! И со свиньями, и с птицей умеет обращаться. Хм! Хоть и вспыльчивый, а отличный малый. Умеет ждать своего часа, и если изменились времена, то и он меняется; когда вся эта Реконструкция окончится, вот увидишь – мой Алекс будет такой же богатый, какими были его отец и дед. А вот Эшли…
   Скарлетт не могла спокойно слушать, как принижают Эшли.
   – Все это пустые разговоры, – холодно прервала она старуху, хотя и кипела от возмущения.
   – Ничего подобного, – заявила бабуля, пронзая ее острым взглядом. – Ведь с тех пор, как ты уехала в Атланту, ты тоже именно так себя и вела. Да, да. Мы все слышали про твои проделки, хоть и живем здесь в глуши. Времена изменились, и ты изменилась. Мы слышали, как ты подлизываешься к янки, и ко всякой белой рвани, и к набившим себе мошну «саквояжникам», – лишь бы вытянуть из них денежки. Уж ты их и умасливаешь, и улещиваешь, как я слыхала. Что ж, сказала я себе, так и надо. Бери у них каждый цент – сколько сможешь, но когда наберешь достаточно, пни их в морду, потому что больше они тебе не нужны. Только не забудь это сделать и пни как следует, а то прилипни к тебе белая рвань – и ты погибла.
   Скарлетт смотрела на бабулю, сосредоточенно нахмурясь, пытаясь переварить ее слова. Но к чему все это было сказано, она по-прежнему не улавливала и все еще негодовала по поводу того, что Эшли сравнили с черепахой, барахтающейся на спине.
   – По-моему, вы не правы насчет Эшли, – внезапно объявила она.
   – Скарлетт, ты просто глупа.
   – Это вы так думаете, – грубо оборвала ее Скарлетт, жалея, что нельзя надавать старухе по щекам.
   – О, конечно, ты достаточно умна, когда речь идет о долларах и центах. Умна по-мужски. Но как женщина ты совсем не умна. Когда речь идет о людях, ты нисколечко не умна.
   Глаза Скарлетт заметали молнии, она сжимала и разжимала кулаки.
   – Я тебя как следует распалила, да? – заметила с улыбкой старая дама. – Что ж, этого-то я и добивалась.
   – Ах, вот как, вот как?! А зачем, позвольте узнать?
   – У меня есть на то достаточно причин, и весьма веских.
   Старуха откинулась в кресле, и Скарлетт вдруг увидела, какая она бесконечно старая и усталая. Скрещенные на веере маленькие скрюченные желтые лапки казались восковыми, как у мертвеца. Внезапно Скарлетт многое поняла, и весь гнев ее улетучился. Она перегнулась и взяла в ладони руку старухи.
   – Какая же вы миленькая старенькая лгунишка, – сказала она. – Вы же сами ни единому слову не верите из всей этой чепухи. Просто вы сейчас говорили что в голову придет, только бы я не думала о папе, верно?
   – Нечего ко мне подлизываться! – проворчала Старая Хозяйка, выдергивая руку. – А говорила я с тобой отчасти по этой причине, отчасти же потому, что все сказанное мной – правда, а ты слишком глупа, чтобы понять, что к чему.
   Но произнося эти слова, она улыбнулась, и они не прозвучали так уж резко. И Скарлетт тотчас забыла об обиде, которая была нанесена Эшли. Значит, бабуля, к счастью, на самом деле вовсе так о нем не думает.
   – Все равно спасибо. Вы были очень любезны, что поговорили со мной, и я рада, что вы поддерживаете меня насчет Уилла и Сьюлин, хотя… хотя очень многие не одобряют их брака.
   В этот момент в холле появилась миссис Тарлтон с двумя стаканами пахтанья. Неумелая хозяйка, она расплескала пахтанье, и стаканы были перепачканы.
   – Мне пришлось спускаться за ним в погреб, – сказала она. – Пейте скорее, потому что все уже возвращаются с кладбища. Скарлетт, неужели ты в самом деле позволишь Сьюлин выйти замуж: за Уилла? Я, конечно, вовсе не хочу сказать, что он нехорош для нее, но ведь он же из «голодранцев», и к тому же…
   Взгляд Скарлетт встретился со взглядом бабули. В старческих глазах горел озорной огонек, и в глазах Скарлетт вспыхнули ответные искорки.

Глава XLI

   Когда все распростились и скрип колес и цоканье копыт замерли вдали, Скарлетт прошла в кабинет Эллин и вынула из глубин секретера сверкающий предмет, который она спрятала там накануне среди пожелтевших бумаг. Услышав, как Порк шмыгает носом в столовой, накрывая на стол к ужину, она окликнула его. Он тотчас явился на ее зов, и вид у него был такой несчастный, как у заблудившегося, потерявшего хозяина пса.
   – Порк, – сурово сказала она, – если ты не перестанешь плакать, я… я тоже заплачу. Прекрати это.
   – Да, мэм. Уж я стараюсь, так стараюсь, да вот вспомню мистера Джералда и…
   – Ну, так не вспоминай. Я чьи угодно слезы могу вынести, только не твои. Ну, неужели, – продолжала она уже, мягче, – ты не понимаешь почему? Мне невыносимо видеть, что ты плачешь, потому что я знаю, как ты его любил. Высморкайся, Порк. Я хочу сделать тебе подарок.
   В глазах Порка промелькнуло любопытство, и он громко высморкался, побуждаемый, впрочем, скорее желанием угодить, чем любопытством,
   – Помнишь, как в тебя пальнули, когда ты ночью забрался в чужой курятник?
   – Боже милостивый, мисс Скарлетт! Да я ни в жизнь никогда…
   – Забрался, забрался, так что не ври мне, тем более что с тех пор столько времени прошло. Помнишь, я еще сказала тогда, что подарю тебе часы за твою преданность?
   – Да, мэм, очень даже помню. Я-то уж думал, вы позабыли.
   – Нет, не забыла, и вот они, эти часы.
   И она протянула ему массивные золотые часы с резной крышкой и с цепью, на которой висело несколько печаток и брелоков.
   – Бог ты мой, мисс Скарлетт! – воскликнул Порк. – Да это же часы мистера Джералда. Я мильон раз видел, как он смотрел на них!
   – Да, Порк, это папины часы, и я дарю их тебе. Бери.
   – Ох, нет, мэм! – И Порк в священном трепете попятился на шаг. – Это часы белого жентмуна, да к тому же мистера Джералда. И как это вы сказать такое могли, чтобы дать их мне, мисс Скарлетт? Ведь часы эти по наследству переходят к малышу – Уэйду Хэмптону.
   – Они твои. Что Уэйд Хэмптон сделал для папы? Разве это он ходил за ним, когда папа заболел и ослаб? Разве он купал его, и одевал его, и брил? Разве он был с ним, когда пришли янки? Разве он воровал для него? Не будь идиотом, Порк! Если кто и заслужил часы, так это ты. И я знаю, что папа одобрил бы меня. Держи.
   Она взяла черную руку и положила Порку на ладонь часы. Порк с благоговением уставился на них, и по лицу его медленно разлилась радость.
   – Это правда мне, мисс Скарлетт?
   – Да, конечно.
   – Ну-у… благодарствуйте, мэм.
   – Хочешь, чтобы я отвезла их в Атланту и отдала граверу?
   – А гравер – это кто? – В голосе Порка звучало подозрение.
   – Это такой человек, который напишет на задней крышке что-нибудь вроде… ну, например, так: «Верному и преданному слуге Порку – от семьи О'Хара».
   – Не-е… благодарствуйте, мэм. Не надо этого гребера. – И Порк шагнул в сторону двери, крепко сжимая в руке часы.
   Легкая улыбка тронула губы Скарлетт.
   – А почему, Порк? Ты что, не веришь мне, думаешь, я их тебе не верну?
   – Нет, мэм, я вам верю… только понимаете, мэм, вы ведь можете и передумать.
   – Никогда я не передумаю.
   – Ну, или, скажем, можете их продать. Я так думаю, они кучу денег стоят.
   – Неужели ты считаешь, что я могу продать папины часы?
   – Да, мэм, если вам деньги понадобятся.
   – Тебя побить за это мало, Порк. Я, пожалуй, передумаю и возьму часы назад.
   – Нет, мэм, не возьмете! – Впервые за весь день проблеск улыбки появился на удрученном лице Порка. – Я ведь вас знаю… И вот что, мисс Скарлетт…
   – Да, Порк?
   – Были бы вы к белым хоть вполовину такая милая, как к нам, неграм, люди куда бы лучше к вам относились.
   – Они и так достаточно хорошо ко мне относятся, – сказала она. – А теперь пойди, найди мистера Эшли и скажи ему, что я хочу его видеть немедленно.
   Эшли сел на хрупкий стулик, стоявший у письменного стола Эллин, – под его длинным телом стулик сразу показался совсем маленьким, – и выслушал предложение Скарлетт поделить пополам доходы с лесопилки. За все время, пока она говорила, он ни разу не поднял на нее глаз и ни слова не произнес. Он сидел и смотрел на свои руки, медленно поворачивая их – то ладонями, то тыльной стороною вверх, словно никогда прежде не видел. Несмотря на тяжелую работу, руки у него были по-прежнему тонкие и нежные, на редкость хорошо ухоженные для фермера.
   Скарлетт немного смущало то, что он сидел, не поднимая головы, и молчал, и она удвоила усилия, нахваливая лесопилку. Для пущей убедительности она пустила в ход все свое очарование – и зазывные взгляды и улыбки, но – тщетно: Эшли не поднимал глаз. Если бы он хоть взглянул на нее! Она ни словом не обмолвилась о том, что знает от Уилла о решении Эшли ехать на Север, и говорила так, словно была убеждена, что у него нет никаких причин не согласиться с ее предложением. Но он все молчал, и голос ее мало-помалу замер. Как-то уж слишком решительно распрямил он свои узкие плечи, и это встревожило ее. Но не станет же он отказываться! Какой предлог может он найти для отказа?
   – Эшли, – вновь начала было она и умолкла. Она не собиралась выставлять в качестве довода свою беременность, ей не хотелось даже думать о том, что Эшли видит ее раздутой и безобразной, но поскольку все другие уговоры, казалось, ни к чему не привели, она решила пустить в ход эту последнюю карту и сослаться на свою беспомощность. – Вы должны переехать в Атланту. Я нуждаюсь в вашей помощи, потому что мне скоро будет не под силу заниматься лесопилками. Не один месяц пройдет, прежде чем я снова смогу, потому что… понимаете ли… ну, словом, потому…
   – Прошу вас – резко перебил он ее. – Бога ради, Скарлетт!..
   Он вскочил, подошел к окну и стал к ней спиной, глядя на то, как утки горделиво дефилируют через задний двор.
   – Это потому… именно потому вы и не хотите смотреть на меня? – с несчастным видом спросила она его. – Я знаю, я выгляжу…
   Он стремительно повернулся к ней, и его серые глаза встретились с ее глазами – в них была такая мольба, что она невольно прижала руки к горлу.
   – Да при чем тут то, как вы выглядите! – в ярости выкрикнул он. – Вы же знаете, что для меня вы всегда красавица.
   Волна счастья залила ее, и глаза наполнились слезами.
   – Как это мило – сказать такое! А мне было так стыдно показываться вам…
   – Вам было стыдно? Чего же тут стыдиться? Это я должен стыдиться и стыжусь. Если бы не моя глупость, вы бы никогда не очутились в такой ситуации, вы бы никогда не вышли замуж за Фрэнка. Я не должен был отпускать вас их Тары прошлой зимой. Ох, какой же я был дурак! Мне следовало бы знать… следовало знать, что вы доведены до отчаяния и потому способны… я должен был бы… должен… – Лицо его приняло измученное, растерянное выражение.
   Сердце у Скарлетт колотилось как бешеное. Значит, он жалеет, что не убежал с ней!
   – Если уж на то пошло, вышел, бы на дорогу и ограбил бы кого-нибудь или убил, но добыл бы вам денег для уплаты налогов: ведь вы же приютили нас, нищих. Ох, ни на что я не способен, ни на что!
   Сердце у нее сжалось от разочарования, и ощущение счастья исчезло: она-то ведь надеялась услышать совсем другое.
   – Я бы все равно уехала, – устало сказала она. – Ничего подобного я бы не допустила. Да и потом – теперь все уже позади.
   – Да, теперь все уже позади, – медленно, с горечью произнес он. – Вы бы не допустили, чтобы я совершил бесчестный поступок, а сами продались человеку, которого не любили, и теперь носите под сердцем его ребенка, и все ради того, чтобы я и моя семья не умерли с голоду. Вы такая добрая – так оберегаете меня в моей беспомощности.
   Раздражение, звучавшее в его голосе, говорило о незаживающей ране, которая болела, и от его слов слезы стыда выступили у нее на глазах. Эшли тотчас это заметил, и лицо его смягчилось.
   – Неужели вы решили, что я порицаю вас? Великий боже, Скарлетт! Нет, конечно! Вы самая мужественная женщина, какую я знаю. Я порицаю только себя.
   Он снова отвернулся, глядя в окно, и плечи у него уже были поникшие. Скарлетт долго молча ждала, надеясь, что у Эшли изменится настроение и он вновь заговорит о ее красоте, надеясь, что он произнесет какие-то слова, которые она будет потом бережно хранить в памяти. Они так давно не виделись, и все время она жила воспоминаниями, пока воспоминания эти не стали стираться. Она знала, что он по-прежнему любит ее. Это бросалось в глаза – об этом говорило все в нем, каждое горькое самобичующее слово, его возмущение тем, что она носит под сердцем дитя Фрэнка. Ей так хотелось услышать это от него, так хотелось сказать это самой, чтобы вызвать его на откровенность, но она не осмеливалась. Она помнила об обещании, которое дала прошлой зимой во фруктовом саду, помнила, как сказала, что никогда больше не будет вешаться ему на шею. Она с грустью сознавала, что должна держать свое обещание, если хочет, чтобы Эшли оставался с ней. Достаточно ей произнести хоть слово любви, достаточно сказать о своей тоске, достаточно посмотреть на него молящим взглядом – и все будет кончено раз и навсегда. Тогда уж Эшли наверняка уедет в Нью-Йорк. А он не должен уезжать, не должен.
   – Ах, Эшли, не надо ни в чем себя винить! Ну, какая тут ваша вина? И вы, конечно, переедете в Атланту и поможете мне, правда?
   – Нет.
   – Но, Эшли, – голос ее срывался от волнения и разочарования, – но я ведь рассчитывала на вас. Вы же мне так нужны, Фрэнк не в состоянии мне помочь. Он по горло занят своей лавкой. Если вы не переедете, я просто не знаю, где мне взять человека! Все более или менее сообразительные люди в Атланте заняты своим делом, остались лишь те, кто ничего не смыслит, и…
   – Ни к чему все это, Скарлетт.
   – Вы хотите сказать, что скорее поедете в Нью-Йорк и будете жить среди янки – только не в Атланте?
   – Кто вам это сказал? – Он повернулся к ней лицом, досадливо морща лоб.
   – Уилл.
   – Да, я решил поехать на Север. Один приятель, с которым мы путешествовали до войны, предложил мне место в банке своего отца. Так оно лучше, Скарлетт. Вам от меня никакого проку не будет. Я же ничего не понимаю в лесном деле.
   – Еще меньше вы понимаете в банковском, а там труднее! И конечно же, я прощу вам вашу неопытность скорее, чем янки!
   Лицо его исказила гримаса, и Скарлетт поняла, что сказала что-то не то. Он снова отвернулся и стал смотреть в окно.
   – Я не хочу, чтобы меня прощали. Я хочу стоять на собственных ногах, и пусть ко мне относятся так, как я заслуживаю. Ну, что я сумел совершить в жизни? Пора мне чего-то достичь или уж пойти ко дну по собственной вине. Слишком долго я живу на вашем иждивении.
   – Но я же предлагаю вам половину доходов с лесопилки, Эшли! И вы будете стоять на собственных ногах, потому что… понимаете, это же будет и ваше предприятие.
   – Все равно это ничего не меняет. Я ведь не могу купить у вас половину лесопилки. Я приму это в качестве подарка. Но я уже слишком много получил от вас подарков, Скарлетт, – и пищу, и кров, и даже одежду для себя, и для Мелли, и для малыша. И никак с вами не расплатился за это.
   – Конечно же, расплатились! Да Уилл в жизни не мог бы…
   – Безусловно, я теперь могу вполне прилично колоть дрова.
   – Ох, Эшли! – в отчаянии воскликнула она; глаза ее наполнились слезами от этих иронических ноток в его голосе. – Что с вами произошло после моего отъезда? В вас появилось столько жесткости, столько горечи! Вы не были таким.
   – Что произошло? Нечто весьма примечательное, Скарлетт. Я задумался. А я, по-моему, еще ни разу по-настоящему ни над чем не задумывался с конца войны и до вашего отъезда. Я пребывал в каком-то состоянии отупения – ел, спал, и больше ничего мне не было нужно. Но когда вы уехали в Атланту, взвалив на свои плечи мужское бремя, я вдруг увидел себя в подлинном свете, увидел, что я не только не мужчина, но и вообще не человек. С такой мыслью не очень приятно жить, да я и не хочу больше так жить. Другие мужчины вернулись с войны куда более обездоленными, чем я, а вы посмотрите на них сейчас. Вот я и решил уехать в Нью-Йорк.
   – Но… нет, я просто ничего не понимаю! Если вы хотите работать, то почему непременно надо работать в Нью-Йорке, а не в Атланте? И потом – моя лесопилка…
   – Нет, Скарлетт. Это мой последний шанс. Я еду на Север. Если же я переберусь в Атланту и начну работать на вас, я погибну.
   «Погибну… погибну… погибну» – словно погребальный звон, страшным эхом отозвалось в ее душе. Она быстро подняла взгляд на Эшли – его прозрачно-серые, широко раскрытые глаза смотрели сквозь нее, куда-то вдаль, провидя судьбу, которой она не видела и не могла понять.
   – Погибнете? Вы хотите сказать… вы сделали что-то такое, за что янки в Атланте могут вас схватить? Я имею в виду: помогли Тони бежать, или… или… Ох, Эшли, но вы же не в ку-клукс-клане, нет?
   Он быстро перевел на нее взгляд, вернувшись из своего далека, и по лицу его промелькнула улыбка, хотя взгляд остался задумчивым.
   – Я совсем забыл, что вы все понимаете буквально. Нет, я боюсь не янки. Я просто хочу сказать, что если поеду в Атланту и снова приму от вас помощь, то навсегда схороню надежду когда-либо встать на собственные ноги.
   – А-а, – с огромным облегчением выдохнула она, – значит, дело только в этом!..
   – Да, – снова улыбнулся он, и эта улыбка придала его лицу еще более холодное выражение. – Только в этом. Речь идет всего лишь о моей мужской гордости, о моем уважении к себе и, если угодно, о моей бессмертной душе.
   – Но, – поспешила она подойти к делу с другой стороны, – вы же постепенно можете выкупить у меня лесопилку, она станет вашей собственностью, и тогда…
   – Скарлетт, – резко перебил он ее, – я же сказал: нет! Есть и другие причины.
   – Какие?
   – Вы знаете их лучше, чем кто-либо другой.
   – А-а, это! Ну… тут все будет в порядке, – заверила она его. – Я ведь дала слово тогда, зимой, во фруктовом саду, и я сдержу его и…