Монтечино Марсель. Высокая ставка

   — У меня свидание с Марко. До чая. Так что беги-ка, малышка, в свою каюту.
   К удовольствию Мэгги, по красивому личику девушки скользнула тень. Мэгги шатнула к двери:
   — Думаю, детка, тебе пора идти.
   Девушка повернулась и медленно пошла по коридору. Потом оглянулась.
   Мэгги уже подняла руку, собираясь постучать, и бросила небрежно:
   — Третий, как известно, лишний. — И чтобы окончательно разрушить все иллюзии смуглой соперницы, тихонько постучала в дверь и пропела: — Марко, это я, Мэгги.
   Музыка тут же оборвалась, разочарованная девушка поспешила прочь. Мэгги усмехнулась про себя. Ей нравилось утверждать свое превосходство.

* * *

   Тихий стук в дверь и женский голос, пробормотавший что-то невнятное, — из-за запертой двери Сэл не расслышал, что именно, — были явно не вовремя: Сэл как раз сочинил начало второго куплета и мог легко его потерять. Но ничего не поделаешь. Возможно, это пришла уборщица, чтобы проветрить помещение... Сэл с большим теплом относился к обслуживающему персоналу — их труд так низко оплачивался. Продолжая напевать, Сэл открыл дверь, не оглядываясь, пошел обратно к инструменту. В столовую ворвался поток серого света. Дверь закрылась, а Сэл снова уселся за спинет и тут только осознал, что в комнате кто-то есть. Он оглянулся. У двери стояла Мэгги Бехан Пуласки, в накинутой на голое тело соболиной накидке, вся увешанная бриллиантами. На полных влажных губах играла улыбка. Мэгги ждала. Сэл подумал, что знает об этой женщине все, абсолютно все, словно встречал ее уже тысячу раз. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Он знал, что и как она скажет, знал, чего она хочет, знал, что она будет вести игру до тех пор, пока не получит своего, Знал, наконец, как она будет его трахать.
   Она агрессивна, но никак не может достичь кульминации. В нем не шевельнулось даже здоровое любопытство самца. Он все знал наперед и потому лишь устало вздохнул.
   — Это чудесно, Марко, — сказала она с придыханием, что должно было, означать ее повышенную сексуальность. — Сыграйте еще разок.
   «Сучка. Такие сучки уверены, что тебе до смерти хочется для них играть. Им и в голову не приходит, что значит музыка для тебя самого».
   — Песня не готова, — Сэл старался говорить как можно любезнее. — Я над ней еще только работаю.
   — О! О! — Мэгги скользнула к нему через всю комнату. — Так это вы сами написали? Восхитительно!
   — Еще не закончил.
   — Ах, пожалуйста, сыграйте еще разок.
   Сэл натянуто улыбнулся.
   — Вещь не готова.
   Мэгги многообещающе взглянула на него.
   — О, Марко, пожалуйста.
   «Говорит точь-в-точь как одна из проституток Ники Венезия, и не знает, что ее поезд давно ушел».
   Сэл скрестил руки на груди и уставился на нее, оторвав взгляд от клавиатуры. Мэгги поняла, что получила отпор, и немного растерялась, прежде чем начать новую атаку. Эта сучка привыкла добиваться своего.
   — Знаете, вы талантливы, — быстро проговорила она. — По-настоящему талантливы. И зачем вы только похоронили себя на этом дерьмовом корабле?
   — Скрываюсь от мафии.
   Мэгги округлила глаза и рассмеялась.
   — Ах вот оно что! О, Марко... — Ее улыбка стала еще лучезарнее. Опершись на спинет, она наклонилась к Марко, демонстрируя ему свои груди. — Вы — прелесть. А сколько в вашем голосе секса...
   — В самом деле?
   — Пьянящий, как говорят, голос.
   «Звук фортепьяной струны», — мелькнуло в голове.
   — Я, право, не знаю...
   — Да, да, очень сексуальный голос. — Мэгги взяла из пепельницы сигарету Сэла, сделала глубокую затяжку: «Наверное, видела такое в старых фильмах. Вообразила себя великой актрисой». Мэгги выдохнула дым и бросила на него проникновенный взгляд. — Знаю ваше имя. Не хотите ли узнать мое?
   Нисколько. Даже начальные буквы. И тут же спросил себя: «А что, собственно, происходит? Я что, кадрю шлюху?»
   — Вы — миссис... миссис... Как фамилия вашего мужа?
   Она была поражена. Все шло не так, как ей хотелось.
   — Я — Мэгги, — продолжала она наступать, протягивая ему руку. — Рада познакомиться с вами, Марко.
   Рука повисла в воздухе, потому что Сэл не сразу протянул свою.
   — Приятно познакомиться, Мэгги.
   Она обеими руками сжала его руку.
   — Эти руки, эти волшебные руки... — Она посмотрела на него сверху вниз. — Они создают чарующую музыку.
   Сэл мягко откинулся назад, но она продолжала ласкать его пальцы своими, унизанными бриллиантами, сверкающими бриллиантами чистой воды.
   У Сэла внутри все кипело: «Мне ничего не надо, только дописать свою затраханную песню».
   — Эти руки могут быть такими нежными, — ворковала красотка, — такими ласковыми.
   — А где ваш муж, Мэгги?
   — Спит, — хихикнула она доверительно, будто они уже заключили тайный союз. — Дрыхнет по четырнадцать — пятнадцать часов в сутки. — Она выразительно взглянула на Сэла. — Он намного старше меня.
   «Да, я все понимаю, сучка. Говоришь, он старый, значит, плохо тебя трахает. Ему наплевать на это. А тебе, американская женушка, только х... и нужен. Тебя зло берет. Ты чертовски богата. Отдай мне мою руку».
   — Уверен, сон ему просто необходим, — сказал Сэл, но Мэгги не позволила ему отклониться от темы.
   — Нам всем он необходим. Разве не так?
   Сэл почувствовал, как ногти Мэгги впились ему в руку, так она ее сжала.
   «Не делай этого, пожалуйста», — мысленно попросил Сэл.
   — Мэгги, я не хочу...
   Она неожиданно наклонилась, отбросила волосы у него со щеки. Длинные, до плеч, они скрывали шрам.
   — Мы можем хорошо провести время на этой посудине — ты и я. Здорово повеселиться.
   — Мэгги...
   — Очень здорово...
   Сэл мягко отвел ее руку.
   — Я должен тебе что-то сказать, Мэгги.
   — Ну, скажи. — Она лукаво взглянула на него.
   Сэл закрыл спинет и положил руки на крышку. Прикрыв ладонью глаза, помассировал кончиками пальцев виски.
   — Мэгги, я сказал тебе, что скрываюсь от мафии...
   Она хихикнула:
   — Да, да...
   — Это неправда, — продолжил он после длительной паузы.
   — Не глупи, — сказала она. Однако во взгляде сквозило беспокойство. Что-то тут не так.
   — Мэгги, я убежал на море, потому что, потому что... — Он поднял на нее глаза. — Потому что я умираю.
   Она в изумлении уставилась на него.
   — Я не понимаю, Марко...
   — Я инфицирован.
   — Инфицирован? — Она пришла в замешательство.
   Он остановил на ней долгий взгляд и сказал с расстановкой:
   — Синдром приобретенного иммунодефицита.
   Она отпрянула от него и покачала головой.
   Сэл кивнул.
   — Да, СПИД.
   — О, мой Бог, — прошептала она, направляясь к дверям.
   — Так что видишь, Мэгги... — «Не смейся, не смейся!» — приказал он себе. — Ты очень привлекательна. — Она была уже у двери. — Даже умирая, я мог бы любить тебя...
   — О, Боже! — вскричала Мэгги, вывалилась из каюты и захлопнула дверь.
   Сэл весело расхохотался. Впервые за весь этот год. Он мог бы поклясться, что еще кто-то хохотал вместе с ним.

* * *

   Этой ночью, после того как он отыграл во время чая, потом во время обеда — на котором муж Мэгги появился в одиночестве — и, наконец, в ночном шоу капитана Маклиша, Сэл лежал в полной темноте, прислушиваясь к глухому урчанию корабельной машины в пятидесяти футах под ним. Он лежал в темноте и боролся с нахлынувшими на него воспоминаниями, стараясь осознать их, осмыслить. Так он делал каждую ночь.
   Он выжил, а Даго Ред умер. Умер, покушаясь на жизнь Сэла. И потому, что Даго Ред умер, он, Сэл, теперь может жить. Он был католиком, простосердечным, пребывающим в блаженной простоте католиком. Но сейчас ему слышался шепот сестры Хилдегард: «Почему Он умер? Он умер, чтобы ты мог жить».
   Сэл сел на кровати и нашарил в темноте сигареты и спички. Он сидел и курил. Курил и размышлял.
   «Даго Ред умер и оставил мне свой голос. Даго Ред живет во мне. Он воскрес во мне. — Сэл курил, потирал шрам под своей бородой и думал: — Ред хотел убить меня, но убил только мой голос. И взамен оставил мне свой. Что это все значит, черт возьми?»
   В молодости он был уверен, что рожден для чего-то великого. И это великое непременно свершится — свершится в далеком будущем. Но сейчас судьба подступила к нему вплотную, нависла над ним, как потолок его каюты. И в любой момент, он это знает, принесет ему смерть. Случился же у Даго Реда сердечный приступ. «Почему он умер, а я живу? Как это объяснить? Может быть, я должен сделать что-то особенное?»
   Сэл принадлежал к самому многочисленному клубу на свете — клубу неверующих римских католиков, но сейчас постоянно задавался вопросом: почему судьба его пощадила? Что это, божественное провидение? От удавки, которую Даго накинул Сэлу на шею, его не спасло бы никакое полотенце. Только смерть Реда. Это был единственный шанс. И Сэл его получил. Даго умер. Просто невероятно. Стоило Сэлу над этим задуматься, и его начинала бить дрожь, а кожа становилась гусиной. Почему он? Почему выжил именно он? Вся его жизнь была шуткой, мелкой разменной монетой. Он чуть не задохнулся от тоски, когда, умирая на полу того грязного винного склада, вдруг понял, что все шансы упущены, что жизнь его, как у мухи, совершенно бессмысленна. Он родился нищим и умрет нищим, не сделав абсолютно ничего между этими двумя точками отсчета человеческой жизни. Если хорошо подумать, лучше бы он вообще не родился, а Бог дал этот шанс какому-нибудь другому несчастному ублюдку. Сэл чувствовал: что-то в нем пробуждается, начинает бурлить. Он буквально беременен песнями. Второе рождение, точнее, воскресение, вселило в него мучительную жажду совершить хоть что-то достойное. Жизнь — не бесконечное путешествие. Сэл это понял. Есть последняя станция, только время прибытия неизвестно. Но это ничего не меняет. Он всегда был маленьким, жалким, ничтожным, таким, как его отец. Судьба помогла ему избежать смерти, и теперь с прежним покончено. Жизнь его должна обрести смысл.
   Сэл включил ночник и, когда глаза привыкли к свету, вытащил из-под койки и положил на матрац чемодан. Там под сложенным одеялом лежал завернутый в клеенку пистолет — пистолет Даго Реда. Сэл развернул его. «Вальтер Р-88», девятимиллиметровый, автоматический, выпущен в Дюссельдорфе. Сэл долго на него смотрел, потом взвесил на руке. Совсем не тяжелый, как показалось тогда, в номере Даго. Сэл повертел его в руках, затем поднял и направил на дверь. Допустим, они сейчас войдут, чтобы схватить меня. Смогу ли я сделать то, что должен сделать? Смогу я их остановить? Сэл представил себе, как Ники Венезия со злобной ухмылкой, вооруженный, врывается к нему в каюту, Сэл спускает курок, и из груди Ники, облаченной в костюм от Джорджио Армани, фонтаном бьет кровь. Покачнувшись с выражением удивления на лице, Ник стреляет в Сэла. Сэл выпускает еще одну пулю, потом еще и еще... Ники медленно оседает на пол. Он мертв.
   «Да, все так, — размышлял Сэл, заворачивая „вальтер“ в клеенку. — Покончить с убийцей. Все верно. А как насчет того, кто придет после Ники? И после Рикко и Джимми Вэна? И после Малыша Джонни?» Сэл не сможет их всех одолеть. Мысли об этом сводят с ума. Как бы то ни было, все они смертны. Это Ред доказал. Сэл закрыл чемодан и сунул обратно под койку.
   Первые месяцы после случившегося Сэл не расставался с «вальтером» даже во время сна — только так он чувствовал себя в безопасности. И мог хоть немного передохнуть. То же самое было и на «Антонии». Он держал пистолет под подушкой. Только в Ливерпуле непосредственная опасность исчезла. Что и говорить, лучшего места, чем корабль, беглецу не найти.
   Команда не менялась и состояла из одних иностранцев. Новичок сразу бросился бы в глаза. Теперь можно не оглядываться, не ждать, что кто-то подкрадется в темноте или других неприятных сюрпризов. Конечно, нельзя поручиться за всех пассажиров и членов команды, шестое чувство может его подвести, но тут уж ничего не поделаешь: убежать с корабля невозможно. Останется лишь пустить в ход «вальтер».
   Сэл, накинув куртку и сунув в карман пачку сигарет, вышел из каюты и спустился на главную палубу. Стояла глубокая ночь, корабль словно вымер и казался призраком. Сэл прошел на нос и облокотился о поручень. Небо вызвездило. Ветер стих, но было холодно. Изо рта шел пар и клубился в сером густом воздухе. Море успокоилось к ночи, и бесконечная линия горизонта терялась в непроницаемой тьме без единого огонька. В который раз за последние несколько недель Сэл подумал, что нет ничего более одинокого и сиротливого, чем корабль в море. Разве что ракета в небе, но кто...
   Сэл услышал какой-то звук за спиной и похолодел от страха. Кровь застучала в висках.
   — Кто это? — быстро обернувшись, просипел он.
   «Спокойнее, — одернул он себя. — Спокойнее. Вспомни, что ты на корабле, среди моря, и здесь не может быть никаких неожиданностей...»
   Чья-то тень пересекла луч света у прохода, ведущего к трапу. «Они здесь! — подумал Сэл. — Даже на борту отыскали меня!» Сэл прислонился спиной к поручням, шаря глазами по палубе в поисках чего-нибудь, что могло бы служить оружием. И вдруг увидел девушку. «Иисусе! — выдохнул с облегчением Сэл. — Господи Иисусе, черт бы тебя побрал!»
   — Извините, я напугала вас.
   «О нет, ничего. Мне бы только штаны сменить, а то мокрые!» — мелькнуло в голове.
   — На палубе сыро, — продолжала она, — и очень скользко. — Девушка направлялась туда, где, вцепившись в поручни, стоял Сэл.
   «Нечего тебе тут разгуливать, — мысленно ответил ей Сэл. — Как же ее зовут?» Он взглянул на часы — 3.42.
   — А не слишком ли позднее время для прогулок? — спросил он.
   — Никак не могу уснуть. У меня всегда проблемы со сном.
   «Ах да, Джемелли. Джемелли де Жанейро, избалованное богатое дитя. Тот мир, что над ним».
   — Сейчас ночь, а вы ходите здесь одна.
   Девушка улыбнулась.
   — Я не одна. Я с вами.
   Он заметил, что она таращилась на него с того самого вечера, когда они отплыли из Антверпена. Даже некрасивую трудно было бы не заметить — совсем юная среди старичья. А эта — настоящая красавица. Когда девушка оказалась рядом, Сэл заметил, что она почти одного с ним роста. Длинные, почти до талии темные волосы были подвязаны и убраны под маленькую французскую кепочку. Воротник черного пальто — поднят. Ее красота была естественна, как грация атлета, и так же очевидна, как большой талант. Сэл не ошибся, подумав, что лет ей не больше семнадцати, а может, шестнадцать. Он отвернулся от девушки и положил локти на поручни. "Кораблю всего десять лет, а краска уже облезла.
   Старый бродяга". Потом вынул из пачки сигарету и сунул в рот.
   — А можно мне? — спросила девушка.
   Ее английский, хоть и с легким акцентом, был безупречен. Сэл снова извлек только что спрятанную в кармане голубую пачку и, наполовину вытряхнув из нее сигарету, протянул своей новой знакомой.
   — Вам нравится здесь играть? — спросила Джемелли, когда он зажег свою сигарету.
   Сэл нарочно помедлил с ответом, дав понять, что она вторглась на запрещенную территорию, раскурил наконец сигарету и бросил за борт спичку. Девушка немного подождала, не предложит ли он ей огня, потом достала из кармана пальто маленькую золотую зажигалку и тоже закурила.
   — Да, — наконец ответил Сэл.
   — Ненавижу пароходы, — быстро проговорила она. — А этот особенно.
   Он взглянул на нее. Избалованное создание.
   — Почему же вы здесь?
   — Из-за отца. Он не любит летать.
   Сэл пожал плечами.
   — Многие не любят.
   Она кивнула.
   — Иногда он летает. Прилетел в Париж, чтобы разыскать меня и увезти вместе с Ангелиной, моей теткой.
   Сэл видел, что она хочет завлечь его, поймать на крючок, но притворился, будто ничего не понимает.
   — Прилетел в Париж, чтобы разыскать вас? Вы что, потерялись?
   Она усмехнулась.
   — Я убежала из школы с одним французским мальчиком. — Она взглянула на него: шокирован он или нет.
   «Не так-то легко удивить меня, беби». Сэл промолчал, и она торопливо продолжала:
   — Я училась в Швейцарии. В монастырской школе. А этот парень ехал по деревне на «хонде». У него была за спиной гитара, и еще мне понравились его джинсы. Хоп! Я вскочила сзади, и мы умчались! Три недели меня искали.
   «Хочет произвести на меня впечатление».
   — И как они вас нашли?
   — Папа позвонил в Интерпол, — весело ответила она. — Представляете! Они выследили французского мальчика, но к тому времени я уже отшила его. Он оказался не гитаристом. А самым настоящим обманщиком. Потом я встретила африканского дипломата, уже пожилого -мужчину, и стала его любовницей. Он снял мне квартиру.
   Сэл слегка улыбнулся. «С каким удовольствием Ники Венезия поговорил бы с ней», — мелькнуло в голове.
   — Не думаю, чтобы вашему отцу все это понравилось.
   — Он был огорчен, но моя тетка — мама мия! — она чуть не убила меня. — Выражение лица этой женщины-ребенка стало холодным, тяжелым, она устремила взгляд на море. — Ненавижу тетю Ангелину.
   Сэл не знал, что сказать. Она искушает его своей доступностью, это ясно, но плевать он хотел на нее. И он сказал поучительно:
   — Родители иногда утомляют.
   — Я не в первый раз убежала. Как принято говорить в Бразилии, problematica. Я трудный ребенок. Со мной не оберешься хлопот.
   Сэлу стало любопытно, и он спросил:
   — Почему?
   Она пожала плечами.
   — Тетя Ангелина говорит, что ко мне перешла дурная кровь моей мамы. Моя мама была знаменитостью в Рио, — с гордостью пояснила она. — Тетка ее ненавидела. И меня ненавидит. А я ее еще больше. Она скоро умрет от рака, и я очень рада. — В ее глазах засверкали льдинки. — Она говорит, я убиваю ее.
   — А я думал, это ваша мать сидит с вами за столом.
   Она тряхнула головой.
   — Моя мама умерла при моем рождении. Все жители поселка Роцинха говорят, что ее душа живет во мне.
   — И отец больше не женился?
   «Тот калека с кучей денег?»
   Она загадочно улыбнулась и снова посмотрела на море.
   — У них была любовь до гробовой доски. Красивая и грустная история. Мой папа очень хороший и добрый.
   Он не знает, что со мной делать. Вы американец? — Она с улыбкой повернулась к Сэлу.
   — Канадец.
   — Я училась в Нью-Йорке в знаменитой школе «Святое сердце». Там были свои проблемы, но английский у меня хороший. — Она взглянула на него, будто ожидая подтверждения.
   — Да, говорите вы хорошо.
   — Сколько помню себя, слушаю американские пластинки. Джаз и блюзы. Знаете песню Билли Холидей «Любимый мужчина»?
   — Дэвиса. Шермана и Рэмцера.
   — Что?
   — "Любимого мужчину" написали три парня.
   Она удивилась, но, подумав, сказала:
   — О да, мисс Билли Холидей ее исполнительница. Это моя самая любимая песня. — Она бросила на него быстрый выразительный взгляд. — Она так волнует, и это мне нравится.
   «Пора уносить ноги, — подумал Сэл. — И так достаточно неприятностей». Он швырнул окурок за борт, сунул руки в карманы пальто и очень холодно произнес:
   — Спокойной ночи, мисс Джемелли. Будьте осторожны, не поскользнитесь. — К немалому ее разочарованию, он повернулся и зашагал к трапу.

* * *

   Утром, едва Сэл проснулся, в ушах у него зазвучала новая песня. Он лежал уставившись в потолок и снова и снова мысленно проигрывал только что родившуюся мелодию. Прежде чем одеться и направиться в столовую, где завтракала команда, он успел переписать ее три или четыре раза. Начало показалось недостаточно выразительным, и он решил переделать первую строфу. Идея о музыкальном оформлении брезжила где-то на периферии его сознания, но сначала надо поработать над стихами. Они никуда не годились, он отбросил их, сохранив только лирический образ, которым очень гордился. Когда первая строфа прочно утвердилась у него в. голове, он отдался во власть музыки. Мелодий было несколько. Какую предпочесть? Это должна быть баллада в среднем темпе. Он сидел в столовой для команды над миской корнфлекса и записывал стихи в маленькую записную книжку. В такую же он записывал ставки в Нью-Орлеане. Много лет назад. Целую жизнь назад. Закончив, он в состоянии близком к эйфории уставился на рифмованные строки. Как поэт-песенник, Сэл инстинктивно чувствовал: критики никогда не поймут, что песенная лирика — это не просто поэзия, что песенной лирике дает жизнь музыка. Такие стихи читать нельзя, можно только петь. Сочиненные им строки не стоят ни гроша, пока он не соединит их с чудесной музыкой, не поддержит звучными аккордами. В общем, он уже представлял, как они будут звучать, но пианино иногда преподносит сюрпризы.
   Занятый своими мыслями, Сэл не притронулся к еде, встал и, уткнувшись в записную книжку, медленно пошел по главной палубе в столовую для пассажиров. Столовая была пуста, но еще не проветрена. Сэл подошел к инструменту и принялся за работу. Хорошо бы иметь магнитофон, чтобы сделать и воспроизвести запись. И синтезатор. Но ни того, ни другого у него не было, только спинет. И все равно — хорошая песня звучит и на нем. Она в состоянии преодолеть ограниченность любых музыкальных средств. Хорошая песня — это хорошая песня. Сэл чувствовал, как горит все внутри — верный признак того, что он на верном пути. Хорошие песни пишутся сами собой, сказал ему когда-то гитарист-негр. Так бывает, конечно, не всегда, но довольно часто.
   Через полтора часа две строфы были готовы. «Это лучшее, что я написал», — подумал Сэл. Чтобы дать отдых ушам, он прошелся по пустой комнате, закурил и снова сел. к инструменту. Между ног поставил микрофон капитана Маклиша, подключив его к старой звуковой системе. Он должен слышать свой голос, возвращающийся к нему через микрофон, его эхо и ревибрацию. Он приблизил губы к металлической поверхности, и старый рупор ответил ему слабым вздохом. «Боже, как я скучаю по пению». Он побарабанил пяткой по полу, отбивая темп, закрыл глаза и вообразил, что слышит турецкий барабан и звуки гитары, легкие и ритмичные. Он проиграл вступление и запел. Сердце упало, когда он услышал скрежещущий голос, будто скребли по дереву. Будь ты проклят. Даго, во веки веков. Но Сэл продолжал петь, терпеливо пробиваясь сквозь музыку, пока песня не зазвучала так, как должна зазвучать, когда ее исполнит чей-нибудь красивый голос. Он взял несколько заключительных импровизированных аккордов и начал сначала. Пропел первую строфу и вдруг услышал в темной столовой подпевающий ему нежный голос. Он вздрогнул, но, как это случается с композиторами, не мог остановиться, так был увлечен. Начал вторую строфу, раздумывая, как бы усилить эмоциональность звучания, и снова услышал нежное девичье сопрано, доносившееся из глубины комнаты. В тихом звучании голоса Сэл уловил что-то необычное и в то же время очень знакомое. Он повторял музыкальную фразу снова и снова, и каждый раз голос вторил ему, но только на третий раз Сэлу удалось придать мелодии ту выразительность, к которой он стремился, и сердце его наполнилось восторгом. А голос все подпевал. Сэл улыбнулся про себя. Так, так, давай! Было что-то странное и волнующее в этом звучавшем в темноте голосе.
   Последний печальный аккорд пронесся в прохладном воздухе столовой. Сэл перестал петь, убрал ногу с педали и потянулся за сигаретой. Медленно зажег ее, выдохнул дым и уставился в темноту.
   — О'кей, мой дублер, давай сюда.
   Минута тишины, тихое шуршание отодвигаемого стула, звук шагов, и через секунду на освещенном пятачке около спинета появилась дочка Джемелли.
   — Извините, я вам помешала, — испуганно произнесла она.
   Он положил сигарету в пепельницу и как мог серьезно сказал:
   — Похоже, вы все время подкарауливаете меня в темноте. Мне это определенно не нравится.
   — Простите, — сказала она, — я не хотела вас беспокоить. — Она повернулась, собираясь уйти.
   — Минутку, минутку, — остановил он ее. — Где вы учились петь?
   Она пожала плечами.
   — Когда была маленькой, пела в хоре, а теперь пою под пластинки. Всю жизнь.
   — А вы никогда не пели с оркестром? На сцене?
   — Нет, — ответила она медленно. — Только с тем французским мальчиком в спальне, после того, как мы занимались любовью. И то совсем немного.
   Он снова сделал затяжку. До них доносились голоса спорящих о чем-то матросов.
   — Вы сами написали эту песню? Правда? — спросила она, глядя на Сэла.
   — Только пишу. Это далеко не одно и то же.
   — Чудесная песня.
   Сэл почувствовал прилив гордости.
   — Спасибо.
   — Когда вы ее закончите?
   — Пока трудно сказать. Иногда на это уходит час, иногда — годы.
   — По-моему, песня замечательная, — повторила девушка. Она подошла поближе и оперлась о спинет, как накануне Мэгги.
   Какое-то мгновение Сэл смотрел на нее, потом спросил:
   — Послушайте, вы когда-нибудь пели в сопровождении пианино? Только вы и пианино?
   Она замотала головой.
   — Нет, нет, я так не могу.
   — Почему?
   Она снова покачала головой.
   — Не могу. Я пою недостаточно хорошо.
   Ее прямота и чистосердечие поразили Сэла.
   — Послушайте, все на этой отсыревшей посудине будут только рады, если услышат еще кого-нибудь, кроме капитана Маклиша. — Он усмехнулся, но она оставалась сосредоточенной и притихшей. — Видите ли, — продолжал Сэл, — вы никогда не узнаете, как выглядите, если хоть раз не посмотрите на свою фотографию.
   На ее лице отразилось недоумение:
   — Что?
   — Всего лишь Ну-Оулинс.
   — А, Нью-Орлеан, — сказала она. — Луи Армстронг, Сидни Бичет, Уинстон Марсалис.
   — Ого, похоже, вы знаете всех нью-орлеанских джазистов, — поддел он ее.
   Она обошла спинет и встала рядом с Сэлом. Вытащила из его пачки сигарету, взяла коробок спичек.
   — Вы из Нью-Орлеана? — Она взглянула на него.