Монтечино Марсель. Высокая ставка

   Выходя из кабинета, Ники бросил через плечо:
   — Мотай отсюда, музыкант. Все равно ты, здесь никому не нужен.
   Сэл уже держал в руках плащ.
   — Спасибо, Ники, придет Джорджи и разложит все ставки.
   Ники остановился у стойки и обернулся.
   — Есть крупные выигрыши? О чем первым делом сообщить Малышу Джонни?
   У Сэла голова пошла кругом.
   — Ничего особенного, Ники.
   — Это из-за дождя. — Ники стал усаживаться на свой стул. — Кому охота играть в такую погоду?
   Сэл вышел из кабинета в плаще с поднятым воротником. Хеди даже не взглянула на него. Она сидела на своем прежнем месте, держа обеими руками стакан.
   — Эй, Сэл, — закричал Джимми Вэн, — ты куда собрался?
   — У него важная деловая встреча, — усмехнулся Ники, — с мистером Развлечение.
   — А кто за баром будет следить? — спросил Джуниор.
   — Ты, — рассмеялся Ники, а вслед за ним Джимми и Даго Ред.
   Сэл вышел из-за стойки и мягко опустил за собой перекладину. Дверь к свободе была в нескольких метрах.
   — Еще раз спасибо, Ники, — весело произнес Сэл, застегивая плащ на ходу.
   — Вали ко всем чертям, музыкант! — Ники махнул рукой.
   — Смотри, смотри! — Даго Ред ткнул пальцем в телеэкран. — Вот этот самый момент.
   — Да это совсем другой фильм, — стоял на своем Джуниор.
   — Смотри!!!
   Зазвонил телефон. Похолодев, Сэл обернулся и увидел, что Ники снял трубку. Сэл с трудом удержал дверь, которую едва не вырвал порыв ледяного ветра.
   — Боже, вы только посмотрите, как льет, — сказал Джимми Вэн.
   — Вот черт! — выругалась желтоволосая Сандра. — В такую погоду парада наверняка не будет, да, Ред?
   Джуниор Венезия отправил в рот очередной кубик льда и перекатывал его за щекой.
   — ВМФ, если бы захотели, запросто остановили бы дождь.

* * *

   Ветер с реки ударил Сэлу в лицо, капли дождя казались картечью. Сэл втянул голову в плечи и быстро пошел по Сент-Чарльз-авеню. Дождь лил за воротник, струйками стекал по спине. Сэл проголосовал, но промчавшееся мимо такси было занято, и шофер даже не взглянул на него. Трамвай в конце квартала, медленно удалялся, печально звеня колокольчиком. Сэл перешел на другую сторону улицы. Он вымок весь до ботинок, ноги онемели от холода. Под навесом сгоревшего кинотеатра Сэл закурил. Рука со спичкой дрожала. Затянулся несколько раз, но не ощутил вкуса, сунул руки в рукава плаща и пошел по блестевшей от дождя улице. Голова слегка кружилась. Он выбрался из бара живым и чувствовал себя словно зверь, выпущенный из клетки. Но что делать теперь? Какие у него возможности? Какой выбор? До восьми, максимум до девяти часов ему надо найти сто восемьдесят, какие-то несчастные сто восемьдесят тысяч долларов. Подумаешь, так просто смешно. Сегодня даже банк не ограбишь — воскресенье. «Все нормально, — успокаивал он себя. — Главное — не терять чувства юмора. Выход найдется».
   Сэл подержал во рту безвкусный окурок, понаблюдал, как дождь пытается затопить Чарльз-авеню. Что же все-таки делать? Куда идут вечные должники, чтобы заработать сто восемьдесят штук? И чего вообще стоит жизнь неудачника? Совсем немного. Так что терять ему нечего... Кроме еще одной неудачной ставки.
   В черно-сером небе сверкнула молния, Сэл вздрогнул и испуганно вскрикнул. Что это с ним? Над вымокшим, холодным городом прокатился гром. Сэл смотрел на потоки грязной, мутной воды и думал о том, что у него не хватит сил выбраться из западни, в которую он сам себя загнал. Он любовник, а не борец. Но в ближайшие часы придется побороться, если он хочет увидеть восход над Миссисипи.
   Из-за стены дождя, словно привидение, появился еще один трамвай, скользя по рельсам, как в немом кино.
   Сэл щелчком выбросил зажженную сигарету, и она превратилась в липкую массу еще до того, как упала на землю. Сэл застегнул верхнюю пуговицу, поднял воротник, тяжело вздохнул и под дождем побежал к трамваю.

* * *

   Ванда Максуэлл накладывала макияж, когда в дверь позвонили.
   — Вот черт! — воскликнула она с досадой, продолжая осторожно подводить глаза мягким фиолетовым карандашом. Косметикой Ванда стала пользоваться с тринадцати лет, назло своей набожной матери, и с тех пор по крайней мере полтора часа в день румянилась, что-то выщипывала, подводила, выделяла, подкрашивала, пудрила, тонировалась, придавая блеск тому, что ей было дано от природы. Если бы Ванду спросили, что, собственно, она сделала в жизни, кроме того, что вышла замуж за Чарли Максуэлла и развелась с ним очень вовремя, то есть до того, как его магазин по продаже роскошных автомобилей вылетел в трубу, если бы поинтересовались, чему ее научила жизнь, — она ответила бы, что искусству макияжа. Им она овладела в совершенстве. И чем старше становилась, тем больше навыков приобретала, поскольку с каждым годом на это уходило все больше и больше времени. В дверь снова позвонили.
   — Черт! Черт! Черт! — Ванда в сердцах швырнула карандаш на предмет ее гордости — туалетный столик. В Понтшартен-Тауэрз был привратник; за десять тысяч в год он должен был звонить по телефону и предупреждать о посетителях, чтобы они не стучали в каждую дверь, слоняясь по коридорам. Поднявшись с кресла, Ванда снова посмотрела в зеркало и стала вытирать салфеткой под левым глазом.
   Опять звонок в дверь.
   — Черт! — Теперь Ванда разозлилась не на шутку. Стерпел бы такое Пикассо, будь он на ее месте? — Ладно, ладно. Иду!
   Еще эти Карверсы, Стейнеры, Дуплессы. Они должны привести с собой очаровательного молодого человека, оформляющего их домик на озере в Ковингтоне. Того самого, на которого Ванда — Джанин это видела — смотрела голодными глазами, когда гостила у них в прошлое воскресенье. Нью-орлеанцы всегда хороши. Не без недостатков, конечно, зато к развращенности вполне терпимы. А теперь еще звонок в дверь. Боже мой! Кто звонит в дверь? И этот кто-то за это поплатится. Тут Ванда похолодела. А вдруг это Дуплессы? Не перепутала ли Джанин время? Может быть, тот неотразимый молодой архитектор стоит здесь, за дверью, а она еще не успела наложить макияж! Господи! Который час? Начало пятого. Неужели она приглашала Джанин к пяти или началу шестого? Конечно...
   — Ванда! — услышала она голос за дверью. — Ванда!
   Через мгновение она узнала его и со вздохом спросила:
   — Сальваторе! Это ты, Сальваторе?
   Когда-то, еще будучи замужем за Чарли, она провела лето в Риме и брала с собой любовника-итальянца Сэла Сальваторе, чтобы он был под рукой, как она шутила. Совсем еще юный, высокомерный, он говорил с акцентом, но она принимала его итальянский за настоящий и провела без хлопот то лето, когда была на пятнадцать лет моложе. С тех пор второсортного музыканта с Бурбон-стрит окружал ореол романтичности, даже экзотики. Ванда взялась за ручку, но не открывала.
   — Сальваторе?
   — Ванда! Открой! Ради Бога! Нам надо поговорить.
   — Ох, любовничек, ты не вовремя.
   — Ты ничего не знаешь, — упрашивал Сэл.
   — Я жду гостей, дорогой.
   — Открой, это очень важно.
   Она посмотрела в глазок и вскрикнула. Вода стекала с Сэла прямо на ковер, и уже образовалась лужа.
   — Тебя что, в реку бросили?
   — С каких это пор у тебя мозги отшибло? — Он мрачно посмотрел на нее и прошел внутрь. Она побежала за ним.
   — Куда ты? Весь ковер залил водой. И чего тебе в такую погоду не сидится дома!
   Он повернулся к ней.
   — Ванда, я попал в беду.
   Она помолчала, потом нервно рассмеялась.
   — Только не говори, что проигрался, дорогой.
   — Ванда!
   — Пойдем в спальню, милый.
   Она уже была там.
   — По-моему, ты в прошлый раз оставил что-то из одежды. Знаешь, я не успела наложить макияж.
   Сэл последовал за ней, на ходу стягивая плащ.
   — Через минуту ты должен уйти. Я даже не подвела глаза. — Она смотрела, как он раздевается, то и дело поглядывая в зеркало. — Ты нагрянул так неожиданно. И очень некстати. Я жду друзей, они приехали на парад «Марди Грас». Меньше чем через час будут здесь. К тому времени ты должен уйти.
   Сэл снял тяжелые от влаги трусы и теперь стоял голый, держа в руках одежду и беспомощно озираясь.
   — Давай сюда, — сказала она с нотками раздражения в голосе. — Боже мой, Сальваторе, все насквозь мокрое.
   Она отнесла его одежду в маленькую ванную. Когда вернулась, Сэл сидел на кровати и курил сигарету. Она в упор посмотрела на него, принесла сухое полотенце, джинсы и теплую рубашку, которые он когда-то у нее оставил, и бросила на кровать.
   — Одевайся и уходи, любовничек! — сказала она, усевшись на стул перед зеркалом и принимаясь за макияж — дело всей ее жизни.
   Но он и не думал ни одеваться, ни уходить и глубже затянулся, устремив взгляд в пространство.
   — Сальваторе... — Она посмотрела на его отражение в зеркале, и карандаш для глаз застыл в руке. Она глубоко вздохнула, продолжая заниматься своим делом. — Послушай, любовничек, может, поговорим в другой раз...
   — Нет.
   — Мне надо привести в порядок лицо.
   — В другой раз нельзя.
   — И одеться...
   — Нам надо поговорить...
   — ...придут гости.
   — Только сейчас, Ванда.
   — Не глупи. С минуту на минуту ко мне придут.
   Вдруг она заметила, что он плачет. Сидит голый на краешке кровати и тихо плачет. «Боже мой, — подумала она, — мужчины — как дети». Так говорила ее подруга Джанет в Чикаго. Мужчины — это маленькие дети. Или большие подлецы. Джанет из Чикаго нажила состояние с одним большим подлецом. Ванда подошла к Сэлу, обняла его, прижала к себе. Он распахнул кимоно, прижался лицом к ее мягкой пышной груди и плакал.
   — Любовничек, ну что случилось? — ласково спросила Ванда, стараясь успокоить его.
   Он еще крепче прижался к ней, покачал головой, тихо всхлипывая. Ванда погладила его по темным влажным волосам и бросила взгляд на часы.
   — Не паникуй, любовничек, расскажи все своей Ванде. И побыстрее.
   Сэл поднял на нее глаза полные слез, которые стекали по его небритым щекам.
   — Ванда, у меня серьезные неприятности.
   Пушистым голубым полотенцем она нежно вытирала его плечи и грудь. Ей нравилось его тело. Не нравились только мозги. Их явно ему не хватало.
   — Не так уж все плохо. Ты преувеличиваешь.
   Сэл отобрал у нее полотенце и взял ее руки в свои.
   — Плохо.
   — Рассказывай, Сальваторе.
   Он пристально посмотрел ей в глаза:
   — Ванда, мне нужны деньги.
   Она не переменила выражения лица, даже глазом не моргнула. Она сама доброта и участие, но внутри что-то оборвалось, что-то давило на грудь.
   — Мне нужны деньги. Много денег, Ванда.
   Она провела по лицу кончиками пальцев и улыбнулась. Потом отошла к окну, раздвинула шторы, выглянула в огромное, во всю стену окно и принялась рассматривать городской пейзаж. Отсюда, с двадцать седьмого этажа, Нью-Орлеан казался городом Старого Света, аккуратно разделенный на кварталы, округа, жилые массивы. Черное и белое. Старое и новое, бедное и богатое. Кэнал-стрит, Вье-Каре, Гарден-Дистрикт. Дождь на какое-то время почти прекратился, и остаток дня был холодным и серым, как обычно в Нью-Орлеане зимой.
   У Джанет была присказка на каждый случай жизни, и этот не был исключением. В конечном итоге, говорила ей Джанет, все без исключения красавцы клянчат деньги. Но от этого Ванде легче не стало. Сейчас ей важнее всего заняться своим лицом. Она повернулась и посмотрела на Сэла, широко и ласково улыбаясь.
   — У меня нет денег, любовничек.
   Сэл молчал, глядя на нее. Наконец сказал:
   — Ванда, это очень серьезно.
   — Я не могу дать тебе то, чего у меня нет.
   — Послушай, это вопрос жизни и смерти.
   — Сальваторе, ты же знаешь, что в прошлом году я проигралась на бирже. У меня нет ни гроша. Я же тебе говорила.
   Сэл, теребя покрывало, вздохнул:
   — Ванда, ты просто не знаешь, как мне нужны деньги...
   Ванда смотрела на Сэла, сидящего на ее стеганом покрывале, стряхивающего пепел с ее сигареты, и вдруг заметила, какого он маленького роста. Не исключено, впрочем, что она замечала это и раньше. Она скользнула взглядом по его смуглому волосатому телу, и тошнота подступила к горлу. Какой-то он бесформенный. На талии уже наметилось то, что Джанет называла «поясом интеллекта». Маленький, необразованный, ничтожный. Он просил у нее денег только потому, что спал с ней. Она презирала Сэла и ненавидела себя. До сих пор ей удавалось избегать вот таких дешевых драматических сцен. Сама мысль о них ее ужасала. Будь ей за пятьдесят, дело другое. Но ей нет еще сорока пяти, а перед ней этот жалкий, всхлипывающий донжуанчик! Еще одна иллюзия молодости развеяна.
   Ванда быстро завязала пояс на кимоно, затянув покрепче, отвернулась и покачала головой:
   — У меня нет денег, совсем ничего нет. — Она решительно направилась к туалетному столику, предмету своей гордости, села, вооружилась карандашом для глаз. — Тебе придется уйти, Сальваторе. Ко мне действительно сейчас придут.
   — Сто восемьдесят тысяч, — быстро произнес Сэл, глядя на ее отражение в зеркале.
   «Что это? Что происходит? Это банальное вымогательство».
   — Если я не найду денег, меня убьют.
   Она волновалась все больше и больше. Сто восемьдесят тысяч долларов. Зачем? Как вообще может этот латинос говорить о таких деньгах? Что еще взбредет ему в голову? Способен ли он на насилие? Боже мой, все так банально, так дешево, так... по нью-орлеански. Была бы здесь Джанет Хэнди из Чикаго, она подсказала бы Ванде, как вести себя. Джанет никогда не одобряла Ванду, когда та оставалась на зиму в этом городе. «Ну, если тебе непременно хочется уехать, поезжай в Палм-Спрингс, или в Ки-Весет, или хоть в Хаф-Мун-Бей. Только не в Нью-Орлеан. Бога ради! Что там делать?»
   — Я не шучу, Ванда. Если не достану денег, меня убьют к чертям собачьим.
   Ванда даже не взглянула на него, поглощенная своим левым глазом. Она слышала, как тикают у кровати часы.
   — Ванда, прошу тебя.
   — Ты не получишь от меня таких денег, ни в коем случае, — произнесла она, продолжая работать карандашом.
   Сэл подскочил на кровати.
   — Ладно, дай сколько можешь. — В голосе его звучала надежда.
   Ванда вздохнула, осторожно положила карандаш, повернулась на вращающемся стуле и холодно посмотрела на Сэла.
   — Может, я уговорю их подождать, если... — пробормотал он.
   — Я не собираюсь давать тебе деньги...
   — Ванда, ты не понимаешь...
   — ...ни доллара...
   — Они же убьют меня! — заорал Сэл.
   «Надо что-то делать, — мелькнула мысль. — Что бы сделала Джанет? Господи, да он орет на меня. Сохраняй присутствие духа, — твердила она. — Пусть не думает, что он с тобой на равных. Хоть он и кончал тебе в рот много раз».
   — Я думаю, вам лучше уйти, мистер Д'Аморе, — сказала она спокойным тоном, каким разговаривают с прислугой.
   — Ванда, — умолял Сэл, — ты не можешь так поступить. Ты должна мне помочь.
   «Боже мой, — Ванду вдруг осенило, — он надеется возбудить меня и потому сидит голый. Как же низко я пала».
   — Я вас не приглашала, мистер Д'Аморе. Ко мне сейчас придут гости. Одевайтесь и уходите. Немедленно. Я требую. — «Убедись, что он понял». — Я настаиваю, чтобы вы сейчас же ушли. — «Надо проявить сострадание». — Я не хочу сцен.
   Неожиданно он подошел, приблизил к ней свое лицо.
   — Это в долг, Ванда. Только чтобы они перестали за мной охотиться. Через месяц я все отдам, а может, и раньше.
   Она покачала головой. «Сколько патетики. Этот псих не зарабатывает и четырнадцати тысяч в год. Даже по заниженным нью-орлеанским стандартам он голодранец».
   — Это невозможно.
   Он молча смотрел на нее.
   «Подумать только, — размышляла Ванда. — Он рассуждает как ребенок. И что только я в нем нашла? Красивое лицо? Мужскую силу? Любовником, конечно, он был хорошим, но сейчас уже не так молод. Меньше пить надо. Вечно из-за этого влипаю в истории».
   — Сальваторе, не надо...
   — Слушай, — сказал Сэл возбужденно. — Я буду отдавать тебе половину того, что заработаю своей музыкой. — Видимо, эта мысль только сейчас пришла ему в голову.
   Она удивленно уставилась на него. Он решил, что предложение ее заинтересовало.
   — Да, именно так мы и сделаем. — Он стал быстро натягивать джинсы. — Читал, многие композиторы поступали так в самом начале, когда еще не были знамениты. Хорошего в этом мало, я хочу сказать... ты знаешь, как важны для меня мои песни, но, черт, я увяз по уши, Ванда, и если ты дашь мне сто восемьдесят тысяч, перепишу на тебя половину всего, что заработаю в будущем.
   Он замолчал, тяжело дыша, глаза взволнованно бегали.
   Она с трудом сдерживала смех. Забавная ситуация. Этот коротышка, стареющий мальчик, мокрый и полуголый, стоит в ее спальне и предлагает продать половину несуществующего Бруклинского моста. Надо быть осторожной, осторожной и внимательной. А главное — решительной и резкой.
   — Сэл, — сказала она, устав от итальянского притворства. — Тебе же ничего не светит.
   — Ванда...
   — Ты ресторанный тапер.
   — ...послушай...
   — И даже не лучший.
   — А мои песни, мой голос? Мы столько ночей провели здесь... — Он показал на открытую дверь в гостиную, где стоял рояль «Стенвей». — Я играл для тебя, и ты говорила, что это замечательно, что тебе нравится моя музыка; ты собиралась помочь мне, вложить в меня деньги, стать моим менеджером, отвезти меня в Нью-Йорк.
   — Сэл...
   — Или в Лос-Анджелес. Ты что, все врала? — Он говорил громко, негодующе.
   «Это уже слишком», — подумала Ванда.
   — Разве тебе не нравились мои песни? Ты говорила, что обожаешь их. Обманывала меня?
   «Какая наглость, — злилась Ванда, — какая наглость!»
   — Ты говорила, что скопишь денег и будешь продюсером моих пластинок.
   — Я говорила, что ты талантлив, и все, — она едва сдерживала ярость. — Говорила, что мы можем что-то вместе сделать.
   Сэл обиженно посмотрел на нее, как ребенок, оставленный без сладкого.
   — Ну и...
   Терпение ее было на пределе. Гнев вырвался наружу, как кровь из пореза.
   — Господи! Все это была болтовня. Мы занимались любовью, пили вино, курили травку, ты играл мне свою дурацкую музыку при луне, я говорила, что ты красив, — все очень мило. — Она стала медленно к нему приближаться и казалась очень высокой на каблуках. Осточертел весь этот фарс. Женщину, разорившую Чарли Максуэлла, отобравшую у него три четверти состояния, хочет провести какой-то музыкантишка из Нью-Орлеана. — Боже мой, я, кажется, говорила тебе, что ты отличный любовник, — она перешла на крик, — ты тоже поверил? Секс с тобой был едва выше среднего. Впрочем, как и твое пение.
   — Ах ты, сука, — произнес он едва слышно.
   — Неужели ты надеялся, что я дам тебе денег, стану выручать из какой-то там беды? Ты что, опять проигрался? Месяц или два назад выпрашивал семь тысяч, чтобы выпутаться из этого... как его... джекпота, но ничего от меня не получил. Разве я не просила тогда больше не клянчить у меня денег? А теперь просишь сто восемьдесят тысяч.
   — Ничего я у тебя не клянчу! — заорал Сэл. — Мы подпишем договор, прямо здесь, сейчас, и я буду отчислять тебе половину всего, что заработаю музыкой за всю оставшуюся жизнь.
   Она печально улыбнулась и покачала головой. Потом сказала:
   — Какой же ты дурак, Сэл!
   — Ванда, мне не к кому больше идти! — Сэл был в отчаянье.
   — Иди вон туда. — Она указала на дверь. — Вон туда. С минуты на минуту придут гости, а я...
   Как по заказу, раздался звонок в дверь.
   — Нет, Господи! — Она зло сверкнула глазами. — Я так и не успела привести в порядок лицо. — Это был упрек в адрес Сэла. — Ради Бога, Сэл, уходи скорее. — Она вытолкнула его в коридор, потом на кухню. В дверь снова позвонили.
   — Черт! Черт! — шипела она. Затем крикнула очень любезно: — Уже иду.
   Здесь в кухне они однажды занимались любовью, пока в микроволновой печи готовилась пицца.
   — Убирайся из моего дома, — в бешенстве повторяла Ванда. — Убирайся.
   Сэл схватил ее за плечи, привлек к себе:
   — Если ты не дашь мне хоть немного денег, чтобы откупиться, клянусь Иисусом Христом, они убьют меня. И убивать будут долго. Понимаешь?
   — Сэл, — резко сказала она, глаза ее стали как две льдинки, — мне нет до этого дела.
   — Ванда, — донесся голос из-за входной двери.
   — Мне некуда идти, я никого не знаю с такими деньгами.
   — Ванда, — снова раздался веселый женский голос, — угадай, кто пришел и кого я привела...
   Ванда улыбнулась и, повернувшись к двери, пропела:
   — Одну минутку, Джанин, уже иду. — Затем с перекошенным от злости лицом опять повернулась к Сэлу. — Убирайся, вон из моего дома!
   — Ванда, ради Бога, я ведь тебе не чужой. Мы много значили друг для друга. — Он нежно посмотрел на нее. — Я и сейчас тебя люблю.
   — Так ты, — вскипела она, — скотина, настоящая скотина, думаешь, я настолько стара и одинока, что растаю от этих слов и в лепешку для тебя расшибусь?
   — Эй, долго ты нас здесь будешь держать?
   Она улыбнулась Сэлу, провела рукой по его влажным волосам.
   — Я тоже люблю тебя, Сальваторе. — Ванда прижалась губами к его губам, пощекотала во рту языком. Затем резко отстранилась, подвела Сэла к черному ходу, ведущему к пожарной лестнице. — Сейчас, любовничек.
   Она взяла со шкафчика сумку, достала несколько купюр, сунула Сэлу в руку и вывела его в холодный коридор, где вдоль стен стояли мусорные баки. Здесь она чмокнула Сэла в щеку, вернулась в квартиру и со словами:
   — Береги себя, любовничек! — захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок, и вслед за этим раздался голос Ванды: — Иду, Джанин, иду! — Боже, даже не успела накраситься.
   Сэл стоял на холоде и смотрел на мятые купюры в руке. Потом медленно развернул, пересчитал. Из квартиры доносились радостные возгласы, низкий мужской голос, громкий беззаботный смех. Сто тридцать два доллара. Сэл зачем-то снова пересчитал их. Три двадцатки, пять десяток, четыре пятерки и две купюры по одному доллару. Опять смех. Мужской голос, но уже другой, молодой:
   — Как это вам удалось еще похорошеть? Выглядите просто великолепно.
   И снова смех. И ласковое мурлыканье Ванды:
   — Дорогой, не приготовить ли нам выпить. Мне это необходимо.
   Сэл сунул деньги в карман, поднял над головой мусорный бак и хватил им о дверь. Потом еще и еще. Воцарившаяся тишина казалась звенящей. Сэл слышал собственное дыхание. Затем он заорал:
   — Сука, старая самовлюбленная сука! Спать с тобой все равно что с собственной бабкой. Меня от тебя тошнило. — Сэл замолчал, прислушался. Из-за двери не доносилось ни единого звука.
   «Что я делаю, — спросил себя Сэл. — Зачем? Они убьют меня, а ведь она могла мне помочь. Но не сделала этого. Теперь я покойник».
   — Боже мой, Ванда, — услышал он женский голос. — Кто бы это...
   — Чтоб ты сдохла! — заорал Сэл, снова хватил баком об изуродованную дверь, пробежал короткий захламленный коридор, открыл тяжелую дверь черного хода и побежал по бетонной лестнице. Он пробежал почти десять пролетов, прежде чем заставил себя остановиться. Бежать, бежать, куда угодно, это единственное, что ему остается. Эта мысль вытеснила из головы остальные. Прислонившись к холодной, влажной стене, он почувствовал, как стучит кровь. Смешно, не знал, что у покойников бывает пульс. «Отлично, так и надо. Не теряй чувства юмора. Оно тебе пригодится. Доброе слово — великая сила, говорил придурковатый клоун из „Шо-бара“ и еще: теперь ему необходима изрядная доля юмора... и сто восемьдесят тысяч. Об этом надо забыть, — размышлял Сэл, — уж лучше пистолет с одним патроном. Нет, только не это. Не будь дураком». Он сел на ступени и закрыл лицо руками, заметив, как сильно они дрожат. А ведь было не так уж холодно. «Ну и что теперь ему делать? — Он пропел это про себя на мотив песенки „Куда, куда сбежал мой щенок?“. — Ребята на заднем ряду, подпевайте». Сэл понимал, что теряет самообладание. Как потерял уже все остальное. Он уже не мог противиться страху. А ведь сейчас, он взглянул на часы, всего четверть седьмого, что же будет к десяти часам? Боже, что делать? Вся его жизнь! Вся его жизнь летит ко всем чертям! Почему? Почему он должен страдать из-за всяких подонков?! Почему одни, извалявшись в дерьме, пахнут розами, а другие, такие, как он, неудачники, едва сводят концы с концами? Господи! Господи! Ведь еще утром, несколько часов назад, ему чертовски везло. Семьдесят пять, восемьдесят тысяч прибыли. Он объелся за завтраком в «Монталбано» на Бурбон-стрит и дал Терезе сто долларов на чай. Из своего выигрыша. «Отличное воскресенье, — сказал он ей. — Жаль, что нам с тобой приходится по воскресеньям работать». На ее широком черном лице появилась ослепительная улыбка: «Похоже, ты принял сегодня пару удачных ставок, Сэл». Он улыбнулся: «Пару? Целую кучу». Оба весело рассмеялись. «А теперь что, — с горечью думал Сэл, — одна неверная ставка — и все пошло прахом. Пришлось клянчить деньги у страшной старухи! Вот я и скрываюсь на лестнице для прислуги...»
   Этажом ниже открылась дверь, и кто-то вышел на лестницу. Сэл прижался к стене. Наверняка служба безопасности. Ванда их вызвала. Заявила, что какой-то псих ломится в квартиру с черного хода. Сэл буквально вжался в стенку и затаил дыхание. До него донесся звук тяжелых шагов по лестнице. А вдруг это не полицейские, а братья Венезия? Вдруг они шли за ним от самого бара? Сэл перестал дышать, в висках стучало. Еще шаги на лестнице. «За мной охотятся». На стене обозначилась узкая вытянутая тень. Словно чудовище из фильмов ужасов тридцатых годов. Тень остановилась. Наверняка прислушивается. Сэл замер. Мгновения показались ему вечностью. Наконец тень повернулась и стала спускаться с лестницы. Хлопнула массивная дверь. Сэл подождал еще с полминуты. «Боже праведный! Кто же это мог быть? Кто? Я теряю над собой контроль. Я просто разваливаюсь. Я на грани срыва. Не волнуйся. Если ты сделал что-то не так, братья Венезия все исправят. Так-то, подлец. Сохраняй чувство юмора. Тебе оно пригодится. Очень пригодится». Он оторвался от стены и пошел вниз, застегивая рубашку.