Страница:
Вошла девушка с дымящейся чашкой бульона и кукурузными лепешками. Запах еды дал Сэлу почувствовать, как сильно он голоден.
— В общем, я понял, что жизнь моя — кусок дерьма. И все потому, что в детстве только и слышал речи о «братстве народов» и о том, что надо «помогать обездоленным».
Сэл слушал и ел огромной щербатой ложкой бульон, а Шелдон Сильвермен говорил без умолку:
— И вот там, в игральном зале хилкрестского загородного клуба, переполненного завсегдатаями, я сижу и вижу: Ирв Рэднер блефует, и вдруг прозреваю. Моя жизнь — дерьмо. Поэтому... — Он передернул плечами. — Поэтому... я все ликвидировал. Буквально все продал. Лодку, дом, кооперативную квартиру в Вайкики, «мерседес». Обе дочери у меня замужние, жена много лет назад ушла к своему тренеру, словом, никто не мог помешать мне. Верно? — Он еще отпил пива. — Итак, я все продал, приехал сюда и открыл вот эту больницу. — Он хитро улыбнулся. — Мне представился шанс существенно поправить свои финансовые дела, заработать миллион баксов. Нельзя было его упустить. — Он поставил банку на стол. — В «Беверли-Хиллз» я снабжал тринадцатилетних барышень из богатых семей противозачаточными пилюлями. Здесь лечу холеру, полиомиелит, эмфизему, дизентерию и даже проказу. Да, да, здесь встречаются и прокаженные. Местные жители слишком бедны, чтобы заботиться о своем здоровье. А центр Дапо всего в часе езды отсюда.
Проглотив очередную ложку бульона с лепешкой, Сэл задержал взгляд на докторе.
— Как много вы говорите.
Шелдон Сильвермен не обиделся.
— Будьте снисходительны. Не так часто мне приходится болтать по-английски. Американцев здесь почти нет.
Сэл хотел было сказать, что он канадец, но промолчал.
— Как я здесь оказался? — спросил он.
— Вы приехали на своем «джипе». Не могли же вы двигаться со скоростью три или четыре мили в час. Но вы легко отделались, машина не пострадала, если не считать вмятины на крыле. Дети обнаружили вас в среду утром.
«Маленький коричневый ангел с сопливым носом», — подумал Сэл.
— Вы были ранены, — как бы между прочим заметил Шелдон Сильвермен. — И вам чертовски повезло. Знаете, как говорили в старых фильмах: «Пройди пуля на дюйм правее — или левее — был бы конец!» — Он выразительно поднял брови вверх. — Это именно то, что могло произойти с вами. Пуля прошла в нескольких миллиметрах от главной артерии. И все-таки пришлось влить вам четыре пинты крови и наложить лед на колено. Оно было величиной с крупный грейпфрут.
Сэл перестал есть и уставился на Сильвермена.
— Сколько времени?
Доктор взглянул на свои «Касио».
— Начало первого.
— Нет, я хотел бы знать: какой сегодня день? Давно ли я здесь нахожусь?
Сильвермен улыбнулся:
— Сегодня суббота. Вы проспали почти семьдесят два часа.
Сэл осторожно поставил чашку с бульоном на столик возле кровати и с сомнением огляделся.
— Господи, — сказал он наконец. — Мне нужно уходить отсюда. — Он попытался соскользнуть с кровати.
— На вашем месте я не делал бы этого. — Сильвермен подскочил к Сэлу. Тот, ступив на шершавый, в щербинах пол, едва сдержал готовый вырвать вопль и схватился за грудь.
— Там швы, дружище, — Сильвермен поддерживал Сэла, упрямо старавшегося стоять на ногах. — Нельзя вам еще вставать. — Сэл вцепился в спинку кровати, подождал, пока утихнет боль и пройдет тошнота. Потом взглянул на доктора.
— Нельзя мне здесь оставаться, — бросил он.
После продолжительной паузы Сильвермен понимающе кивнул и, отойдя в сторону, дал Сэлу возможность попробовать свои силы. Сэл сделал шаг, потом, стараясь сохранить равновесие, еще шаг, поморщился от боли и попробовал выпрямить спину. Только сейчас он заметил, что совершенно голый.
— Ваш клоунский костюм пришлось выбросить за негодностью. Мы найдем для вас что-нибудь подходящее, вы ведь небольшого роста. — Он повернулся все к той же девушке и произнес что-то на певучем мексиканском. Девушка быстро вышла.
Сэл продолжал стоять у кровати на трясущихся ногах.
— И все-таки я советую вам полежать еще хоть неделю, а то и две. Организм довольно остро реагирует на ранение.
Сэл покачал головой и еще сильнее вцепился в спинку кровати. А через минуту снова появилась Алисия с парой старых джинсов, благоухающей свежестью майкой и парой сандалий на подошве из шин. Вместе с врачом они помогли Сэлу одеться. Труднее всего оказалось натянуть майку — он не мог поднять руки. Наконец, полностью экипированный, он прислонился к кровати, ожидая, пока комната перестанет вращаться перед глазами. Когда Алисия вышла, доктор достал из шкафа закрытый на запор, весь в пятнах «дипломат», положил его на кровать рядом с Сэлом, а сверху немецкий «люгер».
— Эти вещи мы нашли на переднем сиденье «джипа». Насколько я понимаю, они ваши.
Сэл некоторое время смотрел на «дипломат» с «люгером», потом спросил:
— Открывали?
Брови Сильвермена снова взметнулись.
— С какой стати? Он не был ранен, и ему не требовалась медицинская помощь.
Сэл едва заметно улыбнулся, взял «люгер» и сунул его за пояс джинсов под майкой. Затем попытался открыть «дипломат», нажав обеими руками на крышку, но из-за перекоса замок никак не поддавался, и тогда Сэл сломал его. Деньги были на месте.
Сэл взглянул на Сильвермена, но тот оставался индифферентным, не выразив ни удивления, ни смущения, ни любопытства. Знал он о содержимом кейса или не знал, трудно было сказать. Во всяком случае, это его совершенно не интересовало. Сэл вынул полдюжины пачек и положил на кровать.
— Спасибо, что заштопали меня.
Брови доктора опять подскочили вверх: столько денег, а он не считает нужным объяснить, откуда они. Но тут Сэл сказал:
— Не краденые.
— А я и не говорил, что краденые.
— Тогда возьмите. Не для себя, так для детей.
Сильвермен некоторое время задумчиво смотрел на пачки купюр, затем тряхнул головой, допил пиво из банки, снова посмотрел на деньги, а потом в упор на Сэла.
— Дети могли их взять.
— Ну и что. Берите же!
— Возьму, — согласился Сильвермен.
В небе ярко сияло солнце, но в пыльном воздухе уже чувствовалось дыхание зимы, которая наступает в феврале по обе стороны Южной Калифорнии. Усаживаясь с помощью доктора-великана в «джип», Сэл огляделся и вспомнил, что находится в Мексике. Устроившись поудобнее за рулем, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы восстановить дыхание.
— Почувствуете головокружение — немедленно остановитесь и подождите, пока оно пройдет, — напутствовал Сильвермен Сэла, — если до вечера снова окажетесь в постели... — Он осекся на полуслове и вручил Сэлу ключ, болтавшийся у него на пальце. — Желаю удачи.
Эпилог
— В общем, я понял, что жизнь моя — кусок дерьма. И все потому, что в детстве только и слышал речи о «братстве народов» и о том, что надо «помогать обездоленным».
Сэл слушал и ел огромной щербатой ложкой бульон, а Шелдон Сильвермен говорил без умолку:
— И вот там, в игральном зале хилкрестского загородного клуба, переполненного завсегдатаями, я сижу и вижу: Ирв Рэднер блефует, и вдруг прозреваю. Моя жизнь — дерьмо. Поэтому... — Он передернул плечами. — Поэтому... я все ликвидировал. Буквально все продал. Лодку, дом, кооперативную квартиру в Вайкики, «мерседес». Обе дочери у меня замужние, жена много лет назад ушла к своему тренеру, словом, никто не мог помешать мне. Верно? — Он еще отпил пива. — Итак, я все продал, приехал сюда и открыл вот эту больницу. — Он хитро улыбнулся. — Мне представился шанс существенно поправить свои финансовые дела, заработать миллион баксов. Нельзя было его упустить. — Он поставил банку на стол. — В «Беверли-Хиллз» я снабжал тринадцатилетних барышень из богатых семей противозачаточными пилюлями. Здесь лечу холеру, полиомиелит, эмфизему, дизентерию и даже проказу. Да, да, здесь встречаются и прокаженные. Местные жители слишком бедны, чтобы заботиться о своем здоровье. А центр Дапо всего в часе езды отсюда.
Проглотив очередную ложку бульона с лепешкой, Сэл задержал взгляд на докторе.
— Как много вы говорите.
Шелдон Сильвермен не обиделся.
— Будьте снисходительны. Не так часто мне приходится болтать по-английски. Американцев здесь почти нет.
Сэл хотел было сказать, что он канадец, но промолчал.
— Как я здесь оказался? — спросил он.
— Вы приехали на своем «джипе». Не могли же вы двигаться со скоростью три или четыре мили в час. Но вы легко отделались, машина не пострадала, если не считать вмятины на крыле. Дети обнаружили вас в среду утром.
«Маленький коричневый ангел с сопливым носом», — подумал Сэл.
— Вы были ранены, — как бы между прочим заметил Шелдон Сильвермен. — И вам чертовски повезло. Знаете, как говорили в старых фильмах: «Пройди пуля на дюйм правее — или левее — был бы конец!» — Он выразительно поднял брови вверх. — Это именно то, что могло произойти с вами. Пуля прошла в нескольких миллиметрах от главной артерии. И все-таки пришлось влить вам четыре пинты крови и наложить лед на колено. Оно было величиной с крупный грейпфрут.
Сэл перестал есть и уставился на Сильвермена.
— Сколько времени?
Доктор взглянул на свои «Касио».
— Начало первого.
— Нет, я хотел бы знать: какой сегодня день? Давно ли я здесь нахожусь?
Сильвермен улыбнулся:
— Сегодня суббота. Вы проспали почти семьдесят два часа.
Сэл осторожно поставил чашку с бульоном на столик возле кровати и с сомнением огляделся.
— Господи, — сказал он наконец. — Мне нужно уходить отсюда. — Он попытался соскользнуть с кровати.
— На вашем месте я не делал бы этого. — Сильвермен подскочил к Сэлу. Тот, ступив на шершавый, в щербинах пол, едва сдержал готовый вырвать вопль и схватился за грудь.
— Там швы, дружище, — Сильвермен поддерживал Сэла, упрямо старавшегося стоять на ногах. — Нельзя вам еще вставать. — Сэл вцепился в спинку кровати, подождал, пока утихнет боль и пройдет тошнота. Потом взглянул на доктора.
— Нельзя мне здесь оставаться, — бросил он.
После продолжительной паузы Сильвермен понимающе кивнул и, отойдя в сторону, дал Сэлу возможность попробовать свои силы. Сэл сделал шаг, потом, стараясь сохранить равновесие, еще шаг, поморщился от боли и попробовал выпрямить спину. Только сейчас он заметил, что совершенно голый.
— Ваш клоунский костюм пришлось выбросить за негодностью. Мы найдем для вас что-нибудь подходящее, вы ведь небольшого роста. — Он повернулся все к той же девушке и произнес что-то на певучем мексиканском. Девушка быстро вышла.
Сэл продолжал стоять у кровати на трясущихся ногах.
— И все-таки я советую вам полежать еще хоть неделю, а то и две. Организм довольно остро реагирует на ранение.
Сэл покачал головой и еще сильнее вцепился в спинку кровати. А через минуту снова появилась Алисия с парой старых джинсов, благоухающей свежестью майкой и парой сандалий на подошве из шин. Вместе с врачом они помогли Сэлу одеться. Труднее всего оказалось натянуть майку — он не мог поднять руки. Наконец, полностью экипированный, он прислонился к кровати, ожидая, пока комната перестанет вращаться перед глазами. Когда Алисия вышла, доктор достал из шкафа закрытый на запор, весь в пятнах «дипломат», положил его на кровать рядом с Сэлом, а сверху немецкий «люгер».
— Эти вещи мы нашли на переднем сиденье «джипа». Насколько я понимаю, они ваши.
Сэл некоторое время смотрел на «дипломат» с «люгером», потом спросил:
— Открывали?
Брови Сильвермена снова взметнулись.
— С какой стати? Он не был ранен, и ему не требовалась медицинская помощь.
Сэл едва заметно улыбнулся, взял «люгер» и сунул его за пояс джинсов под майкой. Затем попытался открыть «дипломат», нажав обеими руками на крышку, но из-за перекоса замок никак не поддавался, и тогда Сэл сломал его. Деньги были на месте.
Сэл взглянул на Сильвермена, но тот оставался индифферентным, не выразив ни удивления, ни смущения, ни любопытства. Знал он о содержимом кейса или не знал, трудно было сказать. Во всяком случае, это его совершенно не интересовало. Сэл вынул полдюжины пачек и положил на кровать.
— Спасибо, что заштопали меня.
Брови доктора опять подскочили вверх: столько денег, а он не считает нужным объяснить, откуда они. Но тут Сэл сказал:
— Не краденые.
— А я и не говорил, что краденые.
— Тогда возьмите. Не для себя, так для детей.
Сильвермен некоторое время задумчиво смотрел на пачки купюр, затем тряхнул головой, допил пиво из банки, снова посмотрел на деньги, а потом в упор на Сэла.
— Дети могли их взять.
— Ну и что. Берите же!
— Возьму, — согласился Сильвермен.
В небе ярко сияло солнце, но в пыльном воздухе уже чувствовалось дыхание зимы, которая наступает в феврале по обе стороны Южной Калифорнии. Усаживаясь с помощью доктора-великана в «джип», Сэл огляделся и вспомнил, что находится в Мексике. Устроившись поудобнее за рулем, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы восстановить дыхание.
— Почувствуете головокружение — немедленно остановитесь и подождите, пока оно пройдет, — напутствовал Сильвермен Сэла, — если до вечера снова окажетесь в постели... — Он осекся на полуслове и вручил Сэлу ключ, болтавшийся у него на пальце. — Желаю удачи.
Эпилог
Като Сан-Лукас — август
Двое мужчин прибыли в Сан-Лукас утренним рейсом авиакомпании «Мексикана» и попали в настоящее пекло. Хотя оба выросли в пустыне северного Чихуахуа, большую часть времени они проводили в умеренном климате Федерального округа США, а потому их поразил нестерпимый зной Сан-Лукаса, самой южной точки полуострова Калифорния, где лето сейчас было в разгаре.
— Ну и жарища! — воскликнул один из них, когда они спускались по трапу самолета. — Ненавижу это проклятое место. Пот льет ручьем, даже брюки становятся мокрыми, от девчонок потом разит, и везде эти поганые янки.
Мужчину звали Магеллан. На нем были легкие брюки, спортивная куртка и белая сорочка с открытым воротом. Светлокожий, с аккуратно подстриженными тонкими усиками и европейскими чертами лица, он скорее походил на испанца или грека, нежели на метиса. Отца своего, сирийца-эмигранта, Магеллан никогда не видел, потому что мать была проституткой.
— Впрочем, совсем забыл, тебе гринго нравятся, — продолжал Магеллан. — Ведь ты и сам гринго.
Его спутник был почти такого же роста, как Магеллан, и одного с ним возраста — лет тридцать пять. Звали его Зунига. Чистокровный индеец с глянцевой бронзовой кожей, ястребиным носом и густыми черными волосами, он был одет весьма скромно, как и его напарник. По роду своей деятельности они должны были привлекать к себе как можно меньше внимания, чтобы остаться неузнанными. Даже сквозь подошвы ботинок бетонированное поле аэродрома, казалось, обжигало ступни.
— Плевать на это дерьмо, — бросил Зунига, ощупывая зорким глазом индейца толпу в аэропорту. Разговаривали они только по-испански.
Магеллан улыбнулся:
— Может, ты и прав.
Пропустив мимо ушей реплику напарника, Зунига продолжал всматриваться в лица людей. Родился он на томатных плантациях в Южном Техасе. Родители были брасеро. Так называли мексиканцев, получавших разрешение на кратковременное пребывание в США в качестве сезонных рабочих. Он имел формальное право претендовать на американское гражданство, но даже не думал им воспользоваться. Каким-то образом Магеллан, ненавидевший гринго и все, что их касалось, пронюхал о родителях Зуниги и теперь не упускал случая уязвить его.
— Ты только посмотри на всех этих янки, — ехидно заметил Магеллан, кивнув в сторону дородных, уже не молодых супругов, загорелых, в модной одежде и с фотоаппаратами. — Почему бы тебе не кинуться к ним, — мол, приятно встретиться, соотечественники! — и не облобызаться.
Зунига тем временем увидел человека, протискивающегося к ним сквозь толпу.
— Знаешь, — тихо сказал он, — ты как ребенок, который дразнит собаку, пока она его не укусит.
— Не беспокойся, друг, я умею укрощать собак, — произнес Магеллан, и злая ухмылка заиграла на его красивом лице.
Магеллану и Зуниге и прежде приходилось работать в паре. Взаимная неприязнь, возникшая очень давно, им не мешала, и они отдавали должное способностям друг друга. Они не считали нужным ее скрывать, хотя состояли на службе у некоего влиятельного лица в Мексике, мафиози, не терпевшего распрей среди своих наемников. Втайне же каждый из них лелеял мечту ликвидировать напарника, если, конечно, «хозяин» прикажет.
И вот наконец человек, с которым им предстояло здесь встретиться, то есть связной, стоял перед ними.
Здоровенный рябой мексиканец с золотисто-рыжей шевелюрой и усами, одетый по-европейски: короткие сапожки из змеиной кожи, сшитые на заказ, расклешенные книзу модные брюки и белая рубашка с высокими манжетами. Все это при его габаритах, казалось, по меньшей мере на два размера меньше, чем полагалось бы. Огромная серебряная пряжка тугого широкого пояса буквально впивалась в живот. Рубашка едва сходилась.
— Ну? — проговорил толстяк, окинув взглядом прибывших сообщников, которые ограничились лишь кивком головы. — Багаж есть? — Он посмотрел на их дорожные сумки. Сразу видно, что не профессионал, а любитель. О багаже спрашивает.
— Мы не отдыхать сюда приехали, — буркнул Магеллан, но толстяк по своей тупости в его словах не уловил иронии.
— Пошли в машину.
Их ждал темно-бордовый «севиль» в середине второго ряда двухрядной стоянки такси. Таксисты с любопытством наблюдали, как толстяк с важным видом распахнул дверцы перед гостями. Магеллан и Зунига обменялись многозначительными взглядами: все это им очень не нравилось. Зачем было привлекать внимание этой шоферни? Теперь их наверняка запомнили.
Рядом с водительским местом в машине сидела женщина. Латиноамериканка, крашеная блондинка. Она обернулась, чтобы получше рассмотреть незнакомцев, но, встретив их колючий взгляд, поспешно отвернулась. Когда толстяк протиснулся к рулю, сиденье под ним скрипнуло и запыхтело, словно испуская дух. Он неуклюже повернулся назад и поочередно протянул мужчинам руку.
— Адольфо Ромо, — произнес он все с тем же важным видом. Но Магеллан и Зунига и без того знали, что перед ними глава местного отделения организации, где они состояли на службе. Благодаря ему каждое колесико механизма работало безотказно, будто смазанное машинным маслом, принося огромную прибыль. Адольфо Ромо был и связным, и поставщиком наркотиков и проституток, и торговцем краденого, и убийцей. Но разумеется, не по этой причине не понравился он Магеллану и Зуниге. Просто он был настоящим кретином, а кретинам в их деле нет места. Ни один из них не пожелал пожать его мясистую руку, всю в бриллиантовых кольцах, с наманикюренными ногтями. И толстяку ничего не оставалось, как убрать руку и тронуться наконец в путь.
— Не понимаю, зачем прислали двоих, — заговорил после длительного молчания Ромо, когда вывел «севиль» на шоссе, пролегавшее вдоль побережья, без единого дерева, очень напоминавшего залитую лунным светом поверхность океана. Кондиционер был включен на полную мощность. — Я же сказал ему, что сам справлюсь. Что помощь мне не нужна.
Магеллан и Зунига отчетливо видели сальный и взмокший от пота, но тщательно напомаженный короткий хвостик собранных на затылке волос. Даже ощущали его запах.
— Я здесь хозяин. Вот и надо было это дело поручить мне.
Гости из Мехико снова переглянулись, но промолчали.
Ромо пытался в зеркало заднего обзора увидеть выражение их глаз.
— Район небольшой, — продолжал Ромо, — предоставил бы все мне. Зачем было посылать вас?
— В отеле поговорим, — сказал Зунига, наклонившись к Ромо.
Ромо в зеркале выразительно посмотрел на мужчин. Только сейчас до него дошло, что имел в виду Зунига. Он моментально прикусил язык и привлек к себе красотку.
— Это Марта. Она как тень везде следует за мной. Я ей полностью доверяю. — Он принялся гладить девицу по шее, и та захихикала. Это прикосновение, казалось, прибавило ему уверенности в себе, и он стал похваляться: — Какой плюгавый гринго. Да я двумя пальцами его удушу. — Мужчины поняли, что толстяк хочет покрасоваться перед этой потаскушкой, и еще больше его возненавидели. — Не знаю, не знаю, зачем он послал вас.
Магеллан мрачно уставился в окно, а Зунига повторил:
— В отеле поговорим.
Четырехэтажный, пирамидальной формы отель светло-зеленого цвета имел просторный вестибюль-колодец во всю высоту здания от пола до потолка. Таким образом, все номера оказывались обращенными наружу и располагались по всему периметру гостиницы. Строивший ее немецкий архитектор стремился придать своему творению мексиканский колорит доколумбовской эпохи, и в результате постояльцы оказались лишенными какого бы то ни было комфорта.
Зунига и Магеллан предпочли бы остановиться в более скромном отеле, но с точки зрения конспирации лучшего места было не найти. Ромо шумел, требовал, чтобы его «очень важных» гостей немедленно зарегистрировали, но они исчезли в оплетенном лестницами вестибюле-колодце, избежав изъявления любезностей со стороны гостиничных служащих.
Едва войдя в номер, Ромо позвонил в бюро обслуживания и распорядился принести кофе, бренди, сандвичи, ром и несколько бутылок кока-колы. Марта закурила сигарету с марихуаной и вышла на балкон, обращенный в сторону Тихого океана. Она, как и Ромо, заблуждалась по поводу своей стройности, носила короткие брючки из блестящей белой ткани, отчего зад ее очень напоминал круп вставшего на дыбы породистого жеребца, которыми славится венская школа верховой езды. Немного погодя Марта вернулась в комнату, плюхнулась на диван и принялась листать журнал. Вид у нее был скучающий, беспечный, как у настоящей самки.
Когда трое мужчин уселись за стол, Ромо спросил:
— Оружие нужно? Насколько я понял, вы захватили с собой...
— Минуточку, — прервал его Магеллан, теряя терпение, и повернулся к девице: — Принеси сигареты!
Марта с минуту обалдело смотрела на него, затем перевела взгляд на Ромо и, хотя не блистала умом, поняла, что ее толстяку нанесли оскорбление. Как посмел Магеллан ей приказывать!
В глазах Ромо вспыхнул гнев, но тут же погас при одном лишь взгляде на суровые лица Магеллана и Зуниги. Нет, они не намерены обсуждать при посторонних дела. А этот кретин ничего не понимает: черт бы его побрал! Они здесь по заданию хозяина, и не стоит нарушать установленные правила. Такова их профессия.
— Сбегай за сигаретами, — обратился Ромо к девице. Та опустила глаза и покорно встала с дивана, Магеллан протянул ей пачку тысячепесовых банкнот, сказав при этом: — И не спеши возвращаться. Нам надо кое-что обсудить.
— У меня нет от нее секретов, — выпалил Ромо, когда девица вышла.
— Но ведь она проститутка и за деньги продаст кого угодно. Вот сделаем дело, тогда поступай как знаешь.
Это был уже вызов, подрыв престижа местного босса, и, чтобы разрядить обстановку, Зунига выложил на стол фотографию.
— Он?
В следующий момент снимок уже оказался в толстых коричневых пальцах Ромо. Он поставил его перед собой на расстоянии вытянутой руки и принялся внимательно разглядывать.
Ко всем своим прочим качествам он был еще и тщеславен, чтобы носить очки.
— Возможно, — буркнул Ромо после некоторого молчания, кладя фотографию на стол. Это была вырезка из журнала, отпечатанная на плотной глянцевой бумаге. — Возможно, точно не знаю. Но если это он, — Ромо взглянул на Зунигу, — значит, сбрил бороду.
Индеец еще что-то достал из кейса. Оказалось, это водительские права, выданные в Луизиане. Он протянул их Ромо.
— Теперь взгляните на эту фотографию. Она сделана до того, как он отрастил бороду.
Адольфо Ромо впился глазами в снимок.
— Да, это он.
Магеллан наклонился к нему.
— Вы уверены? Наш босс не простит нам в подобном деле ошибки.
Внимательно изучив водительские права, Ромо твердо сказал:
— Уверен. Это тот самый парень. — Он по складам прочитал значившееся на карточке имя: Саль-ва-то-ре де А-мо-ре.
— А сейчас как его зовут? — поинтересовался Зунига.
Ромо хохотнул:
— Эрик Христианстед. Так он говорит. — Ромо постучал костяшками пальцев по водительским правам. — Только он больше похож на Саль-ва-то-ре де А-мо-ре.
— Но по документам он Христианстед?
— Документы ему выправили мои ребята. За хорошие деньги. Но водительские права на имя Христианстеда подлинные. Однажды ночью я нашел их в машине и убедился в этом.
— Где он живет? — Магеллан вскочил с места и нервно зашагал по комнате. В подобных ситуациях он всегда приходил в сильное возбуждение. Ромо чуть шею себе не свернул, следя за ним взглядом и вертя во все стороны головой.
— Живет на берегу в хибаре с одной проституткой, которая раньше работала на меня. Шлюха, надо сказать, никудышная, чуть что — начинает реветь. Я по-быстрому отделался от нее. Так она теперь горничная в отеле.
— А давно он здесь ошивается? — поинтересовался Зунига.
— Кажется, с марта. Тогда я и заметил его. «Джип» у него классный. Глаз не оторвешь. Ярко-красного цвета. Припаркован возле этих жалких хибар на Плайя-Перро. Всю жизнь о таком мечтал. Потому, собственно, и обратил внимание на этого парня. Гринго. Поселился у бывшей проститутки на Дог-Бич[24], и вдруг такой роскошный новенький «джип»! — Он быстро перевел взгляд с Магеллана на Зунигу. — Ведь подозрительно, а? Ну и стал я за ним следить. А тут шеф на прошлой неделе звонит, спрашивает о человеке, приметы его говорит, я, само собой, подумал о нем.
— И много он отвалил за фальшивые документы? — снова спросил Зунига.
В глазах Ромо мелькнули алчные огоньки.
— Двадцать стодолларовых купюр. Ничего себе! Да? Ну, думаю, надо сесть ему на хвост. А уж когда шеф позвонил на прошлой неделе и сказал, чтобы я...
— Он живет вдвоем с проституткой? — перебил его Магеллан, приложив к виску запотевшую бутылку виски, которую достал из мини-бара.
— Нет. У нее две дочки. Маленькие девочки. Светловолосые. Потаскухе, видно, нравятся гринго.
— Эй, значит, и ты ей понравишься, — сказал Магеллан Зуниге-индейцу и улыбнулся. Впервые за все время.
Зунига метнул в сторону Магеллана взгляд, полный презрения и ненависти, и повернулся к Ромо.
— А оружия он не купил вместе с документами?
Ромо покачал головой.
— А чем он занимается? Есть у него постоянная работа?
Ромо пожал плечами: мол, станет он интересоваться всякими проходимцами. Делать ему, что ли, нечего?
— Пьет. Пьет и нюхает кокаин. Целыми днями сидит на берегу и смотрит на волны. Словом, типичный бездельник, хиппи. А то садится в «джип» и катит куда-нибудь подальше, где ни души не встретишь, раздевается и голый бегает по песку.
Магеллан и Зунига переглянулись.
— Он что, чокнутый? — Зунига сунул в рот шоколадный батончик. — Сумасшедший?
— Нет, гринго все бегают, знаете, ну como se dice... jog. — Последнее слово он произнес по-английски, и означало оно «бегать трусцой». — Только он почему-то раздевается догола.
— И когда же он бегает? Днем или ночью?
— Во второй половине дня, ближе к вечеру. Заодно наблюдает, как солнце погружается в океан.
Разговор прекратился. Мужчины переглянулись, и каждый отдался собственным мыслям. Но продолжалось это недолго. Словно по команде, они подняли головы, Магеллан извлек из мини-холодильника еще одну бутылку богемского пива, а Зунига спросил:
— Чем он еще занимается?
— Напивается в здешнем баре до чертиков, потом на пианино играет.
— Он что, пианист? — спросил Магеллан, потягивая пиво и глядя через раздвижные двери балкона на взморье.
— Да, — многозначительно произнес Ромо, кивнув головой. — Прекрасно играет. Я люблю его слушать.
Магеллан хихикнул и с презрительной усмешкой повернулся к толстяку.
— И часто он бывает в баре? — снова вступил в разговор Зунига. — По каким дням?
Ромо так высоко вскинул плечи, что расстегнулась рубашка, обнажив жирную коричневую грудь, густо заросшую волосами.
— Трудно сказать, по каким именно дням. Но всегда поздно, за полночь. Приходит и пьет. А когда Гектор, штатный пианист, отдыхает, играет вместо него.
Зунига откинулся на спинку стула и опять переглянулся с Магелланом. Ромо в замешательстве спросил:
— Ну что, это он?
Зунига скатал из обертки шоколадного батончика плотный шарик и осторожно положил в пепельницу.
— Не исключено.
Ромо широко улыбнулся, обнажив плотный ряд золотых зубов.
— Шеф должен быть мною доволен. Ничто мимо меня не пройдет.
Пусть Ромо похваляется, им это до фонаря. Главное — дело. И Зунига сказал:
— Нужна машина...
Ромо не дал ему договорить:
— Берите мой «кадиллак». Самая лучшая машина в Сан-Лукасе.
— И самая приметная, идиот, — не выдержав, рассмеялся Магеллан.
Ромо явно обиделся, и Зунига поспешил загладить неловкость:
— Нам нужен автомобиль попроще, самый что ни на есть заурядный... Не новый и не очень старый, что-нибудь среднее. Comprende?[25]
— А как насчет оружия? Могу снабдить...
Зунига наклонился к Ромо и, коснувшись его сверкавшей бриллиантом руки, тихо, но строго сказал:
— Послушайте, Адольфо, не задавайте нам, пожалуйста, никаких вопросов. Ясно? Пожалуйста. Понадобится нам что-нибудь — скажем. Вы должны исполнять любую нашу просьбу точно и по возможности быстро... И смотрите не промахнитесь, а то придется доложить шефу в Мехико. И тогда снова пришлют двоих вроде нас, тоже на поиски, но уже не пианиста, а кого-то другого. Вам ясно, что я имею в виду, Адольфо Ромо?
Тот поспешно кивнул:
— Да, да.
— Итак, — спокойно, словно уговаривая ребенка, продолжал Зунига, — вы не задаете нам никаких вопросов, не обсуждаете в присутствии женщин дела, находите простенький автомобиль и ставите его на гостиничной парковке еще до наступления темноты. Пока это все. А сейчас оставьте нас одних.
Ромо тупо кивал, а когда до него наконец дошло, вскочил на ноги и стал неловко пятиться назад, что-то бормоча себе под нос, — он явно не привык выслушивать подобные приказы.
Суровым проницательным взглядом индейца Зунига смотрел вслед огромному сутулому Ромо, вместо того чтобы, как это положено, проводить связного к выходу: Но уж очень хотелось поставить на место этого жирного тупицу, который с первой же минуты их встречи в аэропорту повел себя как настоящий игрок.
Прежде чем покинуть номер, перепуганный насмерть Ромо поспешил заверить индейца и его напарника:
— Ровно через час машина будет ждать на стоянке.
— Ну и кретин, — заметил Магеллан, когда за Ромо захлопнулась дверь. — Неужели это шеф его сюда назначил?
— Он долго не продержится, — заявил Зунига. — В следующий раз, когда мы приедем, его здесь уже не будет.
Магеллан подошел к столу и расположил фотографии так, чтобы удобнее было их разглядывать.
— На героя он не похож.
Зунига задумчиво покачал головой.
— Шеф говорит, что он убил четверых причастных к этому делу. Так ему его осведомитель сказал. Четверых мафиози. Причем очень крупных.
— Все четверо американцы. Понимаешь? Американцы. — Магеллан холодно улыбнулся. — Американцы все трусы и бездельники. Убить гринго ничего не стоит.
Первые семь лет жизни Магеллан провел в публичном доме и видел, как к его матери непрерывным потоком тянулись пьяные молодые техасцы. С одним из них мать убежала, а сына отправила к своему брату в пустыню Чихуахуа. Горькие семена, брошенные в душу одинокого, никому не нужного ребенка, проросли и со временем принесли еще более горькие плоды.
— Ну и жарища! — воскликнул один из них, когда они спускались по трапу самолета. — Ненавижу это проклятое место. Пот льет ручьем, даже брюки становятся мокрыми, от девчонок потом разит, и везде эти поганые янки.
Мужчину звали Магеллан. На нем были легкие брюки, спортивная куртка и белая сорочка с открытым воротом. Светлокожий, с аккуратно подстриженными тонкими усиками и европейскими чертами лица, он скорее походил на испанца или грека, нежели на метиса. Отца своего, сирийца-эмигранта, Магеллан никогда не видел, потому что мать была проституткой.
— Впрочем, совсем забыл, тебе гринго нравятся, — продолжал Магеллан. — Ведь ты и сам гринго.
Его спутник был почти такого же роста, как Магеллан, и одного с ним возраста — лет тридцать пять. Звали его Зунига. Чистокровный индеец с глянцевой бронзовой кожей, ястребиным носом и густыми черными волосами, он был одет весьма скромно, как и его напарник. По роду своей деятельности они должны были привлекать к себе как можно меньше внимания, чтобы остаться неузнанными. Даже сквозь подошвы ботинок бетонированное поле аэродрома, казалось, обжигало ступни.
— Плевать на это дерьмо, — бросил Зунига, ощупывая зорким глазом индейца толпу в аэропорту. Разговаривали они только по-испански.
Магеллан улыбнулся:
— Может, ты и прав.
Пропустив мимо ушей реплику напарника, Зунига продолжал всматриваться в лица людей. Родился он на томатных плантациях в Южном Техасе. Родители были брасеро. Так называли мексиканцев, получавших разрешение на кратковременное пребывание в США в качестве сезонных рабочих. Он имел формальное право претендовать на американское гражданство, но даже не думал им воспользоваться. Каким-то образом Магеллан, ненавидевший гринго и все, что их касалось, пронюхал о родителях Зуниги и теперь не упускал случая уязвить его.
— Ты только посмотри на всех этих янки, — ехидно заметил Магеллан, кивнув в сторону дородных, уже не молодых супругов, загорелых, в модной одежде и с фотоаппаратами. — Почему бы тебе не кинуться к ним, — мол, приятно встретиться, соотечественники! — и не облобызаться.
Зунига тем временем увидел человека, протискивающегося к ним сквозь толпу.
— Знаешь, — тихо сказал он, — ты как ребенок, который дразнит собаку, пока она его не укусит.
— Не беспокойся, друг, я умею укрощать собак, — произнес Магеллан, и злая ухмылка заиграла на его красивом лице.
Магеллану и Зуниге и прежде приходилось работать в паре. Взаимная неприязнь, возникшая очень давно, им не мешала, и они отдавали должное способностям друг друга. Они не считали нужным ее скрывать, хотя состояли на службе у некоего влиятельного лица в Мексике, мафиози, не терпевшего распрей среди своих наемников. Втайне же каждый из них лелеял мечту ликвидировать напарника, если, конечно, «хозяин» прикажет.
И вот наконец человек, с которым им предстояло здесь встретиться, то есть связной, стоял перед ними.
Здоровенный рябой мексиканец с золотисто-рыжей шевелюрой и усами, одетый по-европейски: короткие сапожки из змеиной кожи, сшитые на заказ, расклешенные книзу модные брюки и белая рубашка с высокими манжетами. Все это при его габаритах, казалось, по меньшей мере на два размера меньше, чем полагалось бы. Огромная серебряная пряжка тугого широкого пояса буквально впивалась в живот. Рубашка едва сходилась.
— Ну? — проговорил толстяк, окинув взглядом прибывших сообщников, которые ограничились лишь кивком головы. — Багаж есть? — Он посмотрел на их дорожные сумки. Сразу видно, что не профессионал, а любитель. О багаже спрашивает.
— Мы не отдыхать сюда приехали, — буркнул Магеллан, но толстяк по своей тупости в его словах не уловил иронии.
— Пошли в машину.
Их ждал темно-бордовый «севиль» в середине второго ряда двухрядной стоянки такси. Таксисты с любопытством наблюдали, как толстяк с важным видом распахнул дверцы перед гостями. Магеллан и Зунига обменялись многозначительными взглядами: все это им очень не нравилось. Зачем было привлекать внимание этой шоферни? Теперь их наверняка запомнили.
Рядом с водительским местом в машине сидела женщина. Латиноамериканка, крашеная блондинка. Она обернулась, чтобы получше рассмотреть незнакомцев, но, встретив их колючий взгляд, поспешно отвернулась. Когда толстяк протиснулся к рулю, сиденье под ним скрипнуло и запыхтело, словно испуская дух. Он неуклюже повернулся назад и поочередно протянул мужчинам руку.
— Адольфо Ромо, — произнес он все с тем же важным видом. Но Магеллан и Зунига и без того знали, что перед ними глава местного отделения организации, где они состояли на службе. Благодаря ему каждое колесико механизма работало безотказно, будто смазанное машинным маслом, принося огромную прибыль. Адольфо Ромо был и связным, и поставщиком наркотиков и проституток, и торговцем краденого, и убийцей. Но разумеется, не по этой причине не понравился он Магеллану и Зуниге. Просто он был настоящим кретином, а кретинам в их деле нет места. Ни один из них не пожелал пожать его мясистую руку, всю в бриллиантовых кольцах, с наманикюренными ногтями. И толстяку ничего не оставалось, как убрать руку и тронуться наконец в путь.
— Не понимаю, зачем прислали двоих, — заговорил после длительного молчания Ромо, когда вывел «севиль» на шоссе, пролегавшее вдоль побережья, без единого дерева, очень напоминавшего залитую лунным светом поверхность океана. Кондиционер был включен на полную мощность. — Я же сказал ему, что сам справлюсь. Что помощь мне не нужна.
Магеллан и Зунига отчетливо видели сальный и взмокший от пота, но тщательно напомаженный короткий хвостик собранных на затылке волос. Даже ощущали его запах.
— Я здесь хозяин. Вот и надо было это дело поручить мне.
Гости из Мехико снова переглянулись, но промолчали.
Ромо пытался в зеркало заднего обзора увидеть выражение их глаз.
— Район небольшой, — продолжал Ромо, — предоставил бы все мне. Зачем было посылать вас?
— В отеле поговорим, — сказал Зунига, наклонившись к Ромо.
Ромо в зеркале выразительно посмотрел на мужчин. Только сейчас до него дошло, что имел в виду Зунига. Он моментально прикусил язык и привлек к себе красотку.
— Это Марта. Она как тень везде следует за мной. Я ей полностью доверяю. — Он принялся гладить девицу по шее, и та захихикала. Это прикосновение, казалось, прибавило ему уверенности в себе, и он стал похваляться: — Какой плюгавый гринго. Да я двумя пальцами его удушу. — Мужчины поняли, что толстяк хочет покрасоваться перед этой потаскушкой, и еще больше его возненавидели. — Не знаю, не знаю, зачем он послал вас.
Магеллан мрачно уставился в окно, а Зунига повторил:
— В отеле поговорим.
Четырехэтажный, пирамидальной формы отель светло-зеленого цвета имел просторный вестибюль-колодец во всю высоту здания от пола до потолка. Таким образом, все номера оказывались обращенными наружу и располагались по всему периметру гостиницы. Строивший ее немецкий архитектор стремился придать своему творению мексиканский колорит доколумбовской эпохи, и в результате постояльцы оказались лишенными какого бы то ни было комфорта.
Зунига и Магеллан предпочли бы остановиться в более скромном отеле, но с точки зрения конспирации лучшего места было не найти. Ромо шумел, требовал, чтобы его «очень важных» гостей немедленно зарегистрировали, но они исчезли в оплетенном лестницами вестибюле-колодце, избежав изъявления любезностей со стороны гостиничных служащих.
Едва войдя в номер, Ромо позвонил в бюро обслуживания и распорядился принести кофе, бренди, сандвичи, ром и несколько бутылок кока-колы. Марта закурила сигарету с марихуаной и вышла на балкон, обращенный в сторону Тихого океана. Она, как и Ромо, заблуждалась по поводу своей стройности, носила короткие брючки из блестящей белой ткани, отчего зад ее очень напоминал круп вставшего на дыбы породистого жеребца, которыми славится венская школа верховой езды. Немного погодя Марта вернулась в комнату, плюхнулась на диван и принялась листать журнал. Вид у нее был скучающий, беспечный, как у настоящей самки.
Когда трое мужчин уселись за стол, Ромо спросил:
— Оружие нужно? Насколько я понял, вы захватили с собой...
— Минуточку, — прервал его Магеллан, теряя терпение, и повернулся к девице: — Принеси сигареты!
Марта с минуту обалдело смотрела на него, затем перевела взгляд на Ромо и, хотя не блистала умом, поняла, что ее толстяку нанесли оскорбление. Как посмел Магеллан ей приказывать!
В глазах Ромо вспыхнул гнев, но тут же погас при одном лишь взгляде на суровые лица Магеллана и Зуниги. Нет, они не намерены обсуждать при посторонних дела. А этот кретин ничего не понимает: черт бы его побрал! Они здесь по заданию хозяина, и не стоит нарушать установленные правила. Такова их профессия.
— Сбегай за сигаретами, — обратился Ромо к девице. Та опустила глаза и покорно встала с дивана, Магеллан протянул ей пачку тысячепесовых банкнот, сказав при этом: — И не спеши возвращаться. Нам надо кое-что обсудить.
— У меня нет от нее секретов, — выпалил Ромо, когда девица вышла.
— Но ведь она проститутка и за деньги продаст кого угодно. Вот сделаем дело, тогда поступай как знаешь.
Это был уже вызов, подрыв престижа местного босса, и, чтобы разрядить обстановку, Зунига выложил на стол фотографию.
— Он?
В следующий момент снимок уже оказался в толстых коричневых пальцах Ромо. Он поставил его перед собой на расстоянии вытянутой руки и принялся внимательно разглядывать.
Ко всем своим прочим качествам он был еще и тщеславен, чтобы носить очки.
— Возможно, — буркнул Ромо после некоторого молчания, кладя фотографию на стол. Это была вырезка из журнала, отпечатанная на плотной глянцевой бумаге. — Возможно, точно не знаю. Но если это он, — Ромо взглянул на Зунигу, — значит, сбрил бороду.
Индеец еще что-то достал из кейса. Оказалось, это водительские права, выданные в Луизиане. Он протянул их Ромо.
— Теперь взгляните на эту фотографию. Она сделана до того, как он отрастил бороду.
Адольфо Ромо впился глазами в снимок.
— Да, это он.
Магеллан наклонился к нему.
— Вы уверены? Наш босс не простит нам в подобном деле ошибки.
Внимательно изучив водительские права, Ромо твердо сказал:
— Уверен. Это тот самый парень. — Он по складам прочитал значившееся на карточке имя: Саль-ва-то-ре де А-мо-ре.
— А сейчас как его зовут? — поинтересовался Зунига.
Ромо хохотнул:
— Эрик Христианстед. Так он говорит. — Ромо постучал костяшками пальцев по водительским правам. — Только он больше похож на Саль-ва-то-ре де А-мо-ре.
— Но по документам он Христианстед?
— Документы ему выправили мои ребята. За хорошие деньги. Но водительские права на имя Христианстеда подлинные. Однажды ночью я нашел их в машине и убедился в этом.
— Где он живет? — Магеллан вскочил с места и нервно зашагал по комнате. В подобных ситуациях он всегда приходил в сильное возбуждение. Ромо чуть шею себе не свернул, следя за ним взглядом и вертя во все стороны головой.
— Живет на берегу в хибаре с одной проституткой, которая раньше работала на меня. Шлюха, надо сказать, никудышная, чуть что — начинает реветь. Я по-быстрому отделался от нее. Так она теперь горничная в отеле.
— А давно он здесь ошивается? — поинтересовался Зунига.
— Кажется, с марта. Тогда я и заметил его. «Джип» у него классный. Глаз не оторвешь. Ярко-красного цвета. Припаркован возле этих жалких хибар на Плайя-Перро. Всю жизнь о таком мечтал. Потому, собственно, и обратил внимание на этого парня. Гринго. Поселился у бывшей проститутки на Дог-Бич[24], и вдруг такой роскошный новенький «джип»! — Он быстро перевел взгляд с Магеллана на Зунигу. — Ведь подозрительно, а? Ну и стал я за ним следить. А тут шеф на прошлой неделе звонит, спрашивает о человеке, приметы его говорит, я, само собой, подумал о нем.
— И много он отвалил за фальшивые документы? — снова спросил Зунига.
В глазах Ромо мелькнули алчные огоньки.
— Двадцать стодолларовых купюр. Ничего себе! Да? Ну, думаю, надо сесть ему на хвост. А уж когда шеф позвонил на прошлой неделе и сказал, чтобы я...
— Он живет вдвоем с проституткой? — перебил его Магеллан, приложив к виску запотевшую бутылку виски, которую достал из мини-бара.
— Нет. У нее две дочки. Маленькие девочки. Светловолосые. Потаскухе, видно, нравятся гринго.
— Эй, значит, и ты ей понравишься, — сказал Магеллан Зуниге-индейцу и улыбнулся. Впервые за все время.
Зунига метнул в сторону Магеллана взгляд, полный презрения и ненависти, и повернулся к Ромо.
— А оружия он не купил вместе с документами?
Ромо покачал головой.
— А чем он занимается? Есть у него постоянная работа?
Ромо пожал плечами: мол, станет он интересоваться всякими проходимцами. Делать ему, что ли, нечего?
— Пьет. Пьет и нюхает кокаин. Целыми днями сидит на берегу и смотрит на волны. Словом, типичный бездельник, хиппи. А то садится в «джип» и катит куда-нибудь подальше, где ни души не встретишь, раздевается и голый бегает по песку.
Магеллан и Зунига переглянулись.
— Он что, чокнутый? — Зунига сунул в рот шоколадный батончик. — Сумасшедший?
— Нет, гринго все бегают, знаете, ну como se dice... jog. — Последнее слово он произнес по-английски, и означало оно «бегать трусцой». — Только он почему-то раздевается догола.
— И когда же он бегает? Днем или ночью?
— Во второй половине дня, ближе к вечеру. Заодно наблюдает, как солнце погружается в океан.
Разговор прекратился. Мужчины переглянулись, и каждый отдался собственным мыслям. Но продолжалось это недолго. Словно по команде, они подняли головы, Магеллан извлек из мини-холодильника еще одну бутылку богемского пива, а Зунига спросил:
— Чем он еще занимается?
— Напивается в здешнем баре до чертиков, потом на пианино играет.
— Он что, пианист? — спросил Магеллан, потягивая пиво и глядя через раздвижные двери балкона на взморье.
— Да, — многозначительно произнес Ромо, кивнув головой. — Прекрасно играет. Я люблю его слушать.
Магеллан хихикнул и с презрительной усмешкой повернулся к толстяку.
— И часто он бывает в баре? — снова вступил в разговор Зунига. — По каким дням?
Ромо так высоко вскинул плечи, что расстегнулась рубашка, обнажив жирную коричневую грудь, густо заросшую волосами.
— Трудно сказать, по каким именно дням. Но всегда поздно, за полночь. Приходит и пьет. А когда Гектор, штатный пианист, отдыхает, играет вместо него.
Зунига откинулся на спинку стула и опять переглянулся с Магелланом. Ромо в замешательстве спросил:
— Ну что, это он?
Зунига скатал из обертки шоколадного батончика плотный шарик и осторожно положил в пепельницу.
— Не исключено.
Ромо широко улыбнулся, обнажив плотный ряд золотых зубов.
— Шеф должен быть мною доволен. Ничто мимо меня не пройдет.
Пусть Ромо похваляется, им это до фонаря. Главное — дело. И Зунига сказал:
— Нужна машина...
Ромо не дал ему договорить:
— Берите мой «кадиллак». Самая лучшая машина в Сан-Лукасе.
— И самая приметная, идиот, — не выдержав, рассмеялся Магеллан.
Ромо явно обиделся, и Зунига поспешил загладить неловкость:
— Нам нужен автомобиль попроще, самый что ни на есть заурядный... Не новый и не очень старый, что-нибудь среднее. Comprende?[25]
— А как насчет оружия? Могу снабдить...
Зунига наклонился к Ромо и, коснувшись его сверкавшей бриллиантом руки, тихо, но строго сказал:
— Послушайте, Адольфо, не задавайте нам, пожалуйста, никаких вопросов. Ясно? Пожалуйста. Понадобится нам что-нибудь — скажем. Вы должны исполнять любую нашу просьбу точно и по возможности быстро... И смотрите не промахнитесь, а то придется доложить шефу в Мехико. И тогда снова пришлют двоих вроде нас, тоже на поиски, но уже не пианиста, а кого-то другого. Вам ясно, что я имею в виду, Адольфо Ромо?
Тот поспешно кивнул:
— Да, да.
— Итак, — спокойно, словно уговаривая ребенка, продолжал Зунига, — вы не задаете нам никаких вопросов, не обсуждаете в присутствии женщин дела, находите простенький автомобиль и ставите его на гостиничной парковке еще до наступления темноты. Пока это все. А сейчас оставьте нас одних.
Ромо тупо кивал, а когда до него наконец дошло, вскочил на ноги и стал неловко пятиться назад, что-то бормоча себе под нос, — он явно не привык выслушивать подобные приказы.
Суровым проницательным взглядом индейца Зунига смотрел вслед огромному сутулому Ромо, вместо того чтобы, как это положено, проводить связного к выходу: Но уж очень хотелось поставить на место этого жирного тупицу, который с первой же минуты их встречи в аэропорту повел себя как настоящий игрок.
Прежде чем покинуть номер, перепуганный насмерть Ромо поспешил заверить индейца и его напарника:
— Ровно через час машина будет ждать на стоянке.
— Ну и кретин, — заметил Магеллан, когда за Ромо захлопнулась дверь. — Неужели это шеф его сюда назначил?
— Он долго не продержится, — заявил Зунига. — В следующий раз, когда мы приедем, его здесь уже не будет.
Магеллан подошел к столу и расположил фотографии так, чтобы удобнее было их разглядывать.
— На героя он не похож.
Зунига задумчиво покачал головой.
— Шеф говорит, что он убил четверых причастных к этому делу. Так ему его осведомитель сказал. Четверых мафиози. Причем очень крупных.
— Все четверо американцы. Понимаешь? Американцы. — Магеллан холодно улыбнулся. — Американцы все трусы и бездельники. Убить гринго ничего не стоит.
Первые семь лет жизни Магеллан провел в публичном доме и видел, как к его матери непрерывным потоком тянулись пьяные молодые техасцы. С одним из них мать убежала, а сына отправила к своему брату в пустыню Чихуахуа. Горькие семена, брошенные в душу одинокого, никому не нужного ребенка, проросли и со временем принесли еще более горькие плоды.