От его резких слов все нежные чувства, пробудившиеся в ее сердце, стали угасать, уступая место страданию. Конечно, он был прав. Но даже теперь трудно было сказать, что творилось в ее душе.
   – Мне очень жаль… – только и смогла она прошептать.
   По выражению его глаз Беренис поняла, что он не поверил ей. Его губы презрительно скривились, когда он повернул голову в сторону Перегрина. Тот стоял, испуганный и подавленный, больше всего боясь, что Себастьян вызовет его на дуэль.
   – И выбрать его своим любовником! – продолжал негодовать Себастьян. – Этого жеманного хлыща! Думаю, мне следует радоваться, что на его месте не оказался более похотливый парень! Ему удалось совратить тебя? Или он не способен?
   Он с отвращением вспомнил выражение лица Перегрина, которое увидел, выскочив на поляну. Он заметил, как тот напрягся в руках державших его бандитов, наблюдая за отбивающейся от Модифорда Беренис, наблюдая с вожделением – да, несомненное вожделение светилось в его глазах! Его тело слишком ясно выдавало то, что творилось внутри. Этот негодяй был voyenr. [30]Себастьян слышал об этом еще в Лондоне. Ходили слухи, что Перегрин готов был использовать любой, даже самый извращенный способ, чтобы испытать возбуждение. Мысль о том, что он мог прикасаться к Беренис, приводила Себастьяна в бешенство.
   – Почему же ты уговаривал его поехать с нами, если так сильно его ненавидишь? Ты же сам спровоцировал его! – Беренис готова была провалиться сквозь землю от стыда.
   На лице Себастьяна проступили те резкие черты, которые выдавали горечь, скрывающуюся в его душе. Он опустил руки. В глазах его тлел огонь:
   – Я хотел, чтобы ты увидела, кто он на самом деле… Никчемный человек! Если бы вы расстались, он бы стал святым в твоем сердце. Ты бы преклонялась перед ним, скорбела о своей потерянной любви, обвиняла меня за то, что разлучил вас. – Затем, раздув ноздри, грубо добавил: – Я не буду делить тебя ни с кем – даже с воображаемым любовником. Ты моя!
   Эти слова привели Беренис в бешенство. Она топнула ногой, крикнув:
   – Черт тебя побери, я не твоя! Я не твоя собственность лишь потому, что священник пробормотал над нами несколько фраз!
   – Этих фраз было достаточно, ma doucette, – протянул он. Это ленивое превосходство, звучащее в его голосе, сводило ее с ума. – Как бы ты ни злилась, как бы несносно ни вела себя, здесь я имею право обращаться с тобой так, как считаю нужным!
   Его глаза превратились в осколки зеленого льда, а слова еще больше взбесили Беренис. Ослепленная яростью, не в силах больше сдерживать себя, она бросилась на него с одним безумным желание расцарапать это темное, насмехающееся лицо, но он поймал ее руку.
   – О нет, постой, маленькая мегера! – проворчал он глухо. – Пора раз и навсегда показать, что тебя ждет!
   Она почувствовала, как ее тело отрывается от земли, и стала отчаянно вырываться, но он крепко держал ее. Краска стыда залила ее лицо, когда она услышала, как его люди смеются, явно восхищенные тем, как их Капитан управляется со своей строптивой женщиной. Его пальцы сплелись в ее волосах, оттягивая ее голову назад, и он резко прижался ртом к ее губам. Беренис перестала сопротивляться, когда его губы потребовали подчиниться его воле. Внезапно он поднял голову и, громко расхохотавшись, бросил ее к себе на плечо и понес. У нее перехватило дыхание, когда он перекинул ее через спину лошади и вскочил в седло.
   На обратном пути к лагерю он усадил ее, гневную и упирающуюся, перед собой – так, что ее вздымающаяся грудь прижималась к его груди и его руки крепко держали ее, отказываясь отпустить.
   – Теперь ты счастлив, дикарь? – спросила она ледяным голосом. – Ты сделал все, чтобы унизить меня!
   – Молчи! – проворчал он, и его натянутое выражение лица сменилось улыбкой. – Я еще не закончил с тобой…
   Они ехали сквозь сумрак в напряженном молчании, окруженные людьми Себастьяна, и ночь наполнялась топотом копыт. Деревья поредели, и показались огни лагерного костра. Когда они выехали на прогалину, которую Беренис покинула с такими большими надеждами, подбежала встревоженная Далси:
   – О, миледи! – выдохнула она, протягивая к Беренис руки, когда Себастьян снял ее с лошади и опустил на траву.
   Почувствовав прикосновение нежных рук Далси, Беренис задрожала, ноги ее подкосились, и она упала бы, если бы служанка не поддержала ее. Она с благодарностью положила голову ей на плечо, готовая расплакаться, но Себастьяна это не тронуло. Он приблизился и оглядел их с неумолимым выражением лица.
   – Оставь ее! – приказал он Далси. Далси сердито обернулась:
   – Моя госпожа нуждается в уходе, сэр!
   Он мрачно нахмурился, все еще кипя от гнева при воспоминании об отвратительной сцене, которую он увидел у озера. Дарби Модифорд, этот мерзавец, чье имя смердило в каждом порту! Он посмел разглядывать ее, лапать своими грязными руками, вожделеть соединить с ней свое ядовитое тело. И эта маленькая дура отдалась на его милость!
   – Мне наплевать на то, в чем она нуждается, – солгал он, умудрившись убедить в этом даже самого себя.
   – Но она обессилена, бедняжка, – не сдавалась Далси. Хотя она и считала поступок Беренис неразумным, но готова была умереть, защищая свою госпожу.
   – Обессилена! Как же! Скорее, измучена дурным нравом! – закричал он. Танцующие блики огня придавали его лицу демоническое выражение. – Никто больше не будет состоять у нее на посылках. Запомни это хорошенько, Далси, ибо, если ты ослушаешься, я отошлю тебя обратно в Чарльстон!
   – Не спорь с ним, это бесполезно, – прошептала Беренис, с неохотой покидая такое спасительное и надежное убежище рук Далси, и, вскинув голову, пошла в сторону фургона.
   Он отпустил последнюю колкость:
   – Не пытайтесь избавиться от меня, сударыня, ибо сегодня вы будете спать со мной!
   При этих словах ее охватил трепет; дрожащими пальцами она отыскала в своем сундуке рубашку, нижнюю юбку и платье, пошла за деревья, переоделась и плотно завернулась в накидку. Ей хотелось скрыться от людских глаз. Она все еще видела перед собой похотливую ухмылку Модифорда, ощущала прикосновение его мерзких рук. Ее передернуло при мысли о том, что могло бы случиться, не появись Себастьян вовремя. Никогда она так остро не чувствовала своей вины и стыда.
   Грег подошел к костру, присел на корточки и сказал:
   – Черт побери, девушка, вы были на волосок от страшной опасности! Модифорд – это такая мерзкая падаль, какой больше не сыщешь в этом краю!
   – Не напоминайте мне, – попросила она умоляюще, и ее передернуло от отвращения и ужаса. – Я знаю, что поступила очень глупо, и боюсь, что Себастьян никогда не простит меня…
   – Беренис, дорогая! – сказал он с легким смешком. – Не понимаю, почему вы так мучаетесь. Вы не безразличны Себастьяну, это же очевидно. Равнодушный мужчина не стал бы реагировать так остро!
   Себастьян, тем не менее, держался холодно, сдержанно и отрешенно-официально, расставляя посты на тот случай, если Модифорд решит напасть ночью, и отдавая распоряжения, чтобы все были готовы двинуться в путь на рассвете. Лагерь постепенно затихал, и все, кроме охраны, устроились, завернувшись в одеяла, поближе к огню. Даже Далси спала, изнуренная переживаниями прошедшего дня. Беренис съежилась возле подножки фургона, уставившись в темноту. Там и тут в свете догорающих углей костров она видела очертания спящих мужчин и чуть поодаль заметила Квико, чья бронзовая кожа сверкнула прежде, чем он слился с темнотой.
   Что нужно Себастьяну? Эта мысль жгла ее немилосердно. Он сказал, что она будет делить с ним его ложе, и страшная смесь ожидания и страха возбужденной дрожью пробегала по ее телу. Она колебалась и не понимала, что происходит и что ей ожидать. Сегодня вечером он снова демонстративно игнорировал ее, и все же она не могла забыть слова Грега. Должно быть, это правда? То, как он налетел на Модифорда, определенно доказывает, что он испытывает к ней какое-то чувство. Она так глубоко погрузилась в раздумья, что вздрогнула, когда кто-то вышел из темноты и оказался прямо перед ней.
   – Снова шпионишь за мной? – зашипела она, разглядывая лицо Себастьяна.
   – Миленькое приветствие от новоиспеченной жены! – ответил его низкий голос.
   Он резко схватил ее и с силой прижал к себе. Его запах, смешанный с ночным воздухом – волнующее сочетание табака, рома и кожи – будоражил ее чувства. Пробормотав проклятье, он подхватил ее на руки, ища ртом ее губы. Она тщетно пыталась уклониться, но при прикосновении его настойчивых губ уже боролась с собой, а не с ним, безнадежно силясь сдержать безумное желание, охватывающее ее.
   Это только разожгло цинизм Себастьяна. Может ли мужчина разгадать эту до сих пор неразгаданную загадку природы – женщину? Ну кто есть Беренис, эта колдунья, чья близость так воспламеняет его? Холодная актриса, которая рисуется перед светом? Или горячая, похотливая блудница, которую ничего не стоит возбудить? Эта девушка, которую он взял в жены, способна погубить его, если он даст ей над собой такую власть…
   Он не только жаждал безраздельного владения ее телом. Было что-то еще, о чем он не смел даже подумать, не говоря уже о том, чтобы облечь это в слова, словно ревущее пламя кузнечного горна поглощало его, огонь, который можно было погасить, лишь всецело обладая ею. Ему нужна была ее любовь, ее смех, ее слезы – даже ее дьявольский нрав! Это было необъяснимо и пугало его. Он узнавал эти чувства слишком хорошо. Они были подобны тем, которые он когда-то испытывал к Жизели – Жизели, которая предала его и из-за которой он чуть не лишился жизни.
   Он подогревал свою горечь, используя ее как щит против нежных чувств, не доверяя и стараясь не поддаваться очарованию, которое лишало его обычной способности мыслить ясно и твердо. Игнорируя ее протесты, он понес ее, быстро и широко шагая, из спящего лагеря в подлесок. Наконец он нашел место, где лунный свет проникал сквозь деревья и между ветвями мерцало усыпанное звездами небо. Он бросил одеяло на ковер из сосновой хвои и осторожно положил ее.
   Хотя кровь пульсировала с удвоенной силой от его близости, Беренис сделала последнюю попытку сопротивления. Она пыталась взять себя в руки, внушить себе, что это какая-то другая женщина лежит здесь, под звездами… Но не в силах остановиться, ее губы ответили на его поцелуй, руки с нежностью обхватили его темноволосую голову, в то время как его руки ласково скользнули по ее телу. Она утопала в море ощущений, забыв обо всем на свете. Его запах, наркотический дурман его поцелуя сводили ее с ума, и ночь окружала их, словно стена. Как прекрасна была эта власть желания, заставляющая кровь и жизнь стремительно нестись по венам, это чудесное единство губ и рук, приближающих ее к экстазу…
   – Не отвергай меня… – прошептал он хрипло. – Как я хочу дать тебе почувствовать…
   – Я знаю… я знаю…
   Потом он снова целовал ее. Его рука теперь была на ее груди, расстегивая корсаж, и соски ее затвердели от его прикосновения. Она прижалась к твердому бедру, лежащему у нее между ног, когда он поднял ей юбку, и дыхание ее перехватило от его умелых прикосновений, то настойчивых, то нежных. Его пальцы, казалось, выражали радость от ощущения ее теплой влажности, заставляя ее трепетать от наслаждения. Их губы снова соединились, и она встретила прикосновения его языка робкими движениями своего. Его пальцы продолжали диктовать свой нежный ритм, и она почувствовала, что воспаряет к заоблачным вершинам, бездумная, несдержанная… Когда она вскрикнула, дойдя до высшей точки, он приподнял ее бедра и вошел в нее. Ее тело раскрылось навстречу ему, ощущая напряженное удовлетворение от такого единения, словно они сливались в одно существо. Ее слезы блестели, словно кристаллы, словно капельки росы на лепестках роз. Ее пальцы впивались в его спину, оставляя на ней следы ногтей.
   Снова его рот овладел ее губами, и она качалась, качалась на волнах первобытного океана. Опьяненная любовью, она то всплывала на поверхность, то снова тонула где-то за пределами сознания, забыв обо всем, только лишь желая, чтобы эта сила унесла ее навсегда, зная, что Себастьян тоже пойман в эти колдовские сети. Казалось, горячий поток сока жизни выносил их на вершину блаженства…
   Умерев и снова воскреснув свободной, Беренис медленно возвращалась на землю, и томление невидимым потоком вливалось в ее сердце. Она удерживала его в своих объятиях, делая его своим пленником, с затаенным дыханием ожидая тех слов, которые окончательно решат ее судьбу. Но он молчал, освобождаясь от ее чар, лежа с закрытыми глазами, расслабленный, опустошенный…
   Восторг спал, и вот она уже лежала на одеяле посреди леса, пытаясь собрать воедино обрывки мыслей, прячась за них, стыдясь того, от чего еще несколько мгновений назад она звонила в колокола триумфа.
   Наконец, он заговорил:
   – У меня на спине еще долго будут следы от твоих ногтей…
   Но в его голосе звучала нежность и удовлетворение, а Беренис слишком устала, чтобы думать. Завтра он снова доведет ее до отчаяния, но сегодня была лишь эта волшебная ночь, яркая от лунного света, наполненная монотонным жужжанием насекомых.
   Она уютно устроилась рядом с ним. Ее ресницы, словно шелковые веера, лежали на щеках.
   – Спи, mon amour, – прошептал Себастьян и очень тихо начал петь старую французскую детскую песенку, нежно укачивая ее, лаская ее волосы.
   – Колыбельная? Для меня? – пробормотала она, растерявшись от изумления.
   – Ну, да, – ответил он мягко, и в его голосе была грусть, которая тронула ее. – Я когда-то пел ее одной очень дорогой для меня маленькой девочке.
   Беренис очень хотелось расспросить его, но она не в силах была облечь это в слова, скользя на розовых облаках сна. Вскоре по ее ровному дыханию Себастьян понял, что она спит, и был рад. Значит, она все-таки доверяла ему. Словно вверяла ему себя, свое тело и душу, ища защиту в его надежных руках. Он долго лежал без сна, наблюдая за плывущей по небу луной, находя странное удовлетворение в том, чтобы вот так просто обнимать ее, словно ее тело было барьером, защищающим от демонов прошлого и превратностей судьбы, давая ему силы смело смотреть в лицо всему, что бы ни ждало в будущем.
 
   Беренис проснулась раньше Себастьяна в той тишине, которая предшествует рассвету. Она лежала, храня тепло его тела, ощущая, как их ноги переплелись под одеялом, чувствуя его сильное плечо под своей головой. Она улыбнулась, еще полусонная после прошедшей ночи, но уже впитавшая сладкие мгновения настоящего, и наслаждалась крошечным оазисом покоя и гармонии. Она удовлетворенно вздохнула, поудобнее устраиваясь в его объятиях.
   Казалось, во время того страстного единения, когда она покорилась собственным желаниям, какая-то часть ее существа покинула ее, чтобы слиться с ним, унеся с собой весь страх и горечь. Но когда она стряхнула остатки сна, воспоминания о собственной пылкости заставили ее устыдиться, и те сомнения, от которых она так небезуспешно пыталась избавиться, снова вернулись и безжалостно завладели ее душой. Ни разу, даже находясь на вершине, он не сказал о любви… О, он завлекал ее пылкими словами, которые обычно мужчина говорит женщине, когда кровь его бурлит, но ни разу не дал понять, что ему нужно нечто большее, чем объятия страстной любовницы.
   Беренис перевернулась на спину. Боль и обида поднимались в ней, сжимая сердце острой тоской: если бы только он любил ее… Мысль о том, чтобы и дальше отдаваться во власть его страсти без любви, была для нее невыносима. Но в то же время теперь, когда она призналась себе в своих истинных чувствах, сможет ли она когда-нибудь найти в себе силы отказать ему?
   Она поднялась, охваченная странным душевным волнением, и со смесью жалости и неясности посмотрела на лицо спящего Себастьяна. Сердце ее так сильно сжималось от любви, что она знала – это чувство может погубить ее, если только дать ему волю. Это тепло, эта боль, этот внезапный прилив нежности ослабляли ее оборону. Она не хотела этого, не просила и снова жаждала своей свободы, чтобы убедиться, что не принадлежит никому, кроме самой себя. Себастьян мог растоптать ее, унизить, больно ранить долгим отсутствием, равнодушием или презрением. Быть может, он даже выставит напоказ своих любовниц, а она будет беспомощной жертвой этой безрассудной любви.
   Сейчас, когда он спал, его лицо казалось совсем другим, незнакомым. Резкие черты разгладились, и через трехдневную щетину проступало какое-то мальчишеское выражение. Несмотря на душевное смятение, Беренис ужасно хотелось обнять его, заботиться о нем с почти материнской нежностью, но на сердце у нее было тяжело. Она прекрасно понимала, что как только он проснется, то снова превратится в презрительного, грубого негодяя, который пугал и бесил ее.
   Несколько минут спустя он встал, быстро поднял всех, и через полчаса они уже были в седле. На этот раз они двигались без отдыха. Он скакал, словно ветер, покрывая милю за милей с необычайной скоростью, так что к полудню они оставили лес позади и выехали на неровную тропу, которая петляла среди скал, а далеко внизу море билось о каменистые отвесные берега. Наконец, они остановились, глядя на затерявшуюся среди скал бухту, где полоса слепящего белого песка встречалась с простором голубого океана. Это место называлось Мобби Коув и было конечной целью их путешествия.
   Тропинка спустилась вниз, и Беренис с удивлением обнаружила, что стоит перед распахнутыми двустворчатыми, заостренными кверху, наполовину заросшими травой и кустарником воротами. От них вела дорожка к полуразвалившемуся дому, который когда-то, очевидно, был великолепным, но теперь находился в печальном состоянии запустения. Беренис ожидала чего угодно, только не этого. Она как-то не думала, что их нескончаемая дорога приведет к обитаемому жилищу. Но какому!
   Дом был большой, несуразный, построенный в стиле английских Тюдоров из камня и бревен, с двускатной крышей. Часть ее обрушилась, и решетчатые окна с крошечными стеклами смотрели, словно пустые глазницы, из-под разрушенного карниза. Орнаментальная каменная резьба разрушилась во многих местах, тяжелая дубовая парадная дверь повисла на почерневших петлях.
   Беренис спешилась, а в это время из такого же заброшенного флигеля позади дома вышел высокий мужчина, чтобы поприветствовать их. Его глаза и зубы сверкали на самом черном из всех лиц, которые Беренис когда-либо приходилось видеть, а широкая улыбка понемногу развеяла мрачное настроение, охватившее девушку при виде ее нового дома.
   – Хозяин! Добро пожаловать в Бакхорн-Хаус! – обратился он к Себастьяну низким, раскатистым голосом, который, казалось поднимался откуда-то из недр его массивного живота. – Давненько вы не бывали здесь. А уж как обрадуется Джесси, когда увидит вас!
   Грег шепнул Беренис, что мужчину зовут Адам. Адам был одет в потрепанный малиновый сюртук, полы которого не сходились на его широкой груди; бриджи ярко-зеленого цвета доходили до колен, ниже которых ноги оставались голыми. Обуви на нем не было. Он поклонился, не скрывая радости, что снова видит Себастьяна. В это время подбежали другие обитатели Бакхорн-Хауса – мужчины, женщины и дети, белые и черные, и те, кожа которых отливала всеми возможными оттенками между этими цветами. Где-то во дворе залаяли собаки, и люди Себастьяна начали спешиваться, радостно приветствуя встречавших. За этим последовали возгласы, похлопывания и объятия, и Грег по-дружески стиснул Адама, воскликнув:
   – Привет, дружище! Как дела у вас в Бакхорне?
   Беренис и Далси стояли, забытые всеми в этой суете радостного возбуждения, затем Себастьян взял ее за руку и представил:
   – Это моя жена, леди Беренис, графиня Лажуниссе.
   Слуги дружелюбно заулыбались, но в их глазах была тень подозрения, словно они не понимали, как вести себя с этой поразительно красивой женщиной, которая стояла, высоко держа голову, с холодным, настороженным взглядом голубых глаз. Что это за создание, которое хозяин привез домой? Они ожидали увидеть нежную английскую розу, но она больше напоминала яркую дикую орхидею.
   Первым заговорил Адам, великодушный черный атлет, всем сердцем привязанный к Себастьяну. Он сочтет за честь служить графине и будет гордиться этим не меньше, чем доверием Себастьяна, оставившего Адама управлять Бакхорн-Хаусом на время своего долгого отсутствия. Адам всегда был рад доказать свою преданность графу, который подарил ему свободу.
   – Добро пожаловать, леди Беренис, – сказал он, кланяясь. – Что бы вам ни понадобилось, только позовите Адама.
   – А меня ты не собираешься представить, Себастьян? – этот голос, живой и мелодичный, казалось, зазвенел в воздухе.
   Беренис повернула голову, посмотрела в сторону каменных ступеней у входа в дом и увидела женщину – высокую, приковывающую взгляд экзотической красотой, одетую в белую кружевную блузу с низким вырезом и малиновую юбку в складку. Золотые кольца сверкали у нее в ушах на фоне прямых, чернильно-черных волос, и ожерелья оттеняли оливковую кожу ее шеи. Она была хороша, стройна, полногруда, и сейчас с кошачьей грацией приближалась к ним. Ее черные глаза остановились на Беренис с холодным блеском, но когда она перевела взгляд на Себастьяна, теплота и нежность преобразили эти тонкие черты. Беренис увидела, как он улыбнулся в ответ, крепко пожимая ее руки:
   – Джульетт! Cherie, как поживаешь? Познакомься с моей женой.
   Застыв на месте с бешено колотящимся сердцем, Беренис заметила, каким собственническим жестом она оперлась на руку Себастьяна, в то время как он продолжал улыбаться, глядя в это темное, красивое лицо. Джульетт бросила на нее враждебный взгляд, и все надежды, которые Беренис питала в отношении своего мужа, разом рухнули в присутствии этой властной соперницы.

Глава 9

   Это был самый ужасный момент в жизни Беренис, потребовавший неимоверного напряжения всех душевных сил. Она же до сих пор и не подозревала о существовании таковых. Все, что ей удалось – это укрыться за ледяным, спокойным безразличием, чтобы никто не догадался о той ярости, которая закипела в ее душе.
   – Значит, ты и есть та английская леди, которая осмелилась войти в львиное логово? – насмешливо спросила Джульетт.
   – Не по своей воле, – парировала Беренис.
   – Разве? – Прекрасно очерченные брови недоверчиво приподнялись. – В это трудно поверить. Неужели ты недовольна своим мужем?
   Не удостоив ее ответом, Беренис свысока взглянула на Джульетт и повернулась к Себастьяну:
   – Мы собираемся тут стоять целый день? С меня достаточно жары. Я хочу принять ванну.
   – Ванну, мадам графиня? – грубо вмешалась Джульетт, и ее брови взметнулись вверх. – Здесь вам не шикарный отель, к которым вы привыкли!
   – Даже тебе иногда нужно мыться, – Беренис откинула назад свои растрепавшиеся волосы, злясь, что после долгого путешествия выглядит неподобающим образом, и как раз в тот момент, когда нужно твердо поставить эту женщину на место. – Полагаю, ты слышала о горячей воде и мыле?
   Полнейшая тишина, которая последовала за этими словами, была почти оглушающей, затем мужчины расхохотались, Джульетт же чуть не взвилась от бешенства.
   – Скажи ей! – завизжала она на Себастьяна. – Скажи ей, кто я!
   Его улыбка погасла.
   – А кто же ты, Джульетт? Не припомню, чтобы я давал тебе здесь какие-то особые права!
   Джульетт бросилась вон, но прежде метнула на Беренис взгляд, полный неприкрытой злобы. Себастьян с Грегом переглянулись.
   – Себастьян, тебе бы давно следовало указать ей на дверь, – сказал молодой доктор. – Я всегда говорил, что от нее нельзя ждать ничего хорошего.
   Благодарение Богу, что Джульетт ушла прежде, чем Беренис поддалась искушению броситься на нее и выцарапать глаза. Это ужасно! Неужели Себастьян привез ее сюда, чтобы она встретилась с его любовницей? Она была убеждена, что эта женщина – подруга ее мужа. Мог ли он быть таким бессердечным, таким низким? Стыд охватил Беренис при воспоминании о прошлой ночи: как близка она была к тому, чтобы смириться со своей любовью, признать над собой власть Себастьяна, позволить ему упиваться сладостью победы. «Никогда больше, – молча поклялась она. – Будь он проклят, и эта женщина с ним! Пара бесстыдных дикарей, прекрасно подходящих друг другу… Пусть теперь Джульетт делит с ним постель».
   Эти мрачные мысли пронеслись в ее голове, когда она смотрела на пришедшее в упадок великолепие холла. Штукатурка облетела с когда-то прекраснейшего потолка, краска на деревянной резьбе облупилась, а панели были источены жуком-короедом.
   Большая кухня, видимо, использовалась как главная гостиная, и здесь виднелись следы ремонта. Огонь весело трещал в широком каменном очаге, где над горящими поленьями раскачивались подвешенные на железных прутьях котелки и закопченные чайники. На вертеле были нанизаны куски говядины, и брызгающий с них на горячие угли жир шипел и трещал. Вся обстановка состояла из длинного обеденного стола, заставленного кувшинами для вина, тарелками и кружками, и скамей, протянувшихся по обеим сторонам.
   И повсюду были люди – женщины готовили, дети плакали, мужчины смеялись и разговаривали. По каменному полу бегали собаки и куры. Все вокруг было грязным и неопрятным, но даже враждебно настроенная Беренис не могла не признать, что здесь царила атмосфера тепла и дружелюбия, словно это был центр счастливого маленького сообщества.