Страница:
Беренис полностью отдалась во власть его объятий, чувствуя, что вся словно растворилась и стала слабой и безвольной в его сильных руках. Себастьян целовал ее веки, кончик носа, подбородок, снова и снова целовал ее губы, все еще страшась, что чудесный сон может растаять и снова проснется та Беренис, которая так яростно сопротивлялась ему.
Он оторвался от ее губ, и глаза его светились, когда он смотрел на нее. Ее лицо побледнело и казалось маленьким в обрамлении пышных волос, рассыпавшихся по плечам.
– Что это? Что с нами происходит, Себастьян? – тихо спросила она, касаясь руками его лица.
– Это какое-то наваждение, – так же тихо ответил он, посылая волны дрожи по ее телу своим горячим дыханием.
– Или любовь, – прошептала она застенчиво, едва осмеливаясь произнести это.
– Это слово, которому я не доверяю, – отзвук такой знакомой язвительности послышался в его голосе, воскрешая прежние сомнения, но ее вновь обретенная смелость была непоколебима.
– Ты не должен бояться, – сказала Беренис. – Я знаю, я молода и глупа, но я люблю тебя. Ну вот, наконец, я сказала это! Я люблю тебя. Ты можешь воспользоваться этим знанием, чтобы погубить меня, а можешь принять это и ответить взаимностью. Выбор за тобой.
Его объятие стало крепче.
– Ma cherie, – сказал он дрожащим от волнения голосом, вне себя от радости. – Ты подарила мне так много того, что я считал давно забытым, воскресила чувства, которые я, казалось, навечно похоронил. Твой смех, твои мысли – как много ты отдала мне! Ах, Беренис, возлюбленная моя!
– Ты любишь меня, Себастьян? – спросила она, погрузив пальцы в его волосы, ощущая трепет от того, как он смотрел на нее.
– Mon Dieu! – воскликнул он, изо всех сил прижимая ее к груди, словно желая никогда не отпускать, переполненный нежностью и любовью. – Я полюбил тебя с того момента, как впервые увидел, но был слишком слеп и глуп, чтобы понять это!
Ощущение счастья было настолько полным и совершенным, что казалось невыносимым, и Беренис плакала и смеялась одновременно, прильнув к нему всем телом. Потом вдруг снова стала тихой и серьезной.
– Я должна тебе кое-что сказать, но вначале хочу проститься с Перегрином.
– Конечно, дорогая. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал. Лицо его опечалилось. – Могу я пойти с тобой?
– Ты действительно этого хочешь? Ведь ты так не любил его.
– Это прошло. В конце концов, он оказался храбрым парнем. Я обязан ему жизнью.
Мертвая тишина стояла в маленькой комнате, которая выходила на крыльцо, где Беренис последний раз разговаривала с Перегрином. «Неужели это было только сегодня утром?» – подумала она, когда они вошли туда рука об руку с Себастьяном. Казалось, с тех пор прошла целая вечность – так много всего случилось за эти несколько часов. Тогда Перегрин был угрюм и несчастен, и она молила Бога, чтобы теперь он, наконец, обрел покой. Возможно, судьба сжалилась над ним, позволив ему умереть достойно, иначе он так и влачил бы бессмысленное существование, играя, спиваясь, погрязнув в долгах, расточая свои таланты. «Те, кого любят боги, умирают молодыми», – вспомнила Беренис. Вершиной поэзии Перегрина стала его славная смерть.
Его гроб плотники закончили первым и уже поставили на похоронные носилки. Четыре свечи горели в подсвечниках: две у изголовья и две в ногах; четыре женщины сидели по обе стороны гроба. Их головы были покрыты черными шалями, в руках мелькали четки; четыре кадила с тлеющим ладаном свисали с потолка.
Беренис всхлипнула и покачнулась, но твердая рука мужа крепко держала ее под локоть. Ее глаза были устремлены на гроб, она медленно подошла к нему. Перегрин выглядел безмятежным, лицо было красивым, волосы аккуратно зачесаны назад, тело завернуто в белый саван. Он ушел, подумала Беренис. Его больше нет, а тело напоминает восковую фигуру. Так она стояла, и пламя свечей было прямым, как струна, и тонкие струйки дыма, идущие от их фитилей, смешивались с ароматом ладана и поднимались к небесам, словно благословение.
– Прощай, мой друг! – прошептала она и, положив ему на грудь маленький букет ночных фиалок, наклонилась и коснулась губами его холодного лба.
Себастьян вывел ее, и они пошли в сад, не испытывая желания возвращаться сейчас в дом. Уже почти стемнело. Солнце садилось в багровом зареве, и с востока тянулись огромные черные тучи. Он остановился и притянул ее к себе:
– Ты хотела мне что-то сказать?
– Да, но не теперь. Не могли бы мы уехать куда-нибудь, подальше отсюда? Здесь так много шума, так много печали… И Перегрин.
– Хорошо, но, похоже, надвигается гроза.
– Мне все равно, если я с тобой.
Были оседланы две лошади, но не Сэнди и вороной, любимец Себастьяна, а свежие. Конюхи многозначительно улыбались, замечая взгляды, которыми обменивались супруги, ту нежность, с которой они касались друг друга. Себастьян захватил два плаща, один из которых он надел на Беренис, а другой накинул сам. Затем он обнял ее за талию и помог взобраться в седло.
– Куда мы едем? – спросила она, хотя это было совершенно неважно.
– Есть место, которое я давно хотел тебе показать.
Они двинулись в сторону побережья. Поднялся ветер, раскачивая деревья, раздувая плащи, и вскоре пошел дождь. Стало холодно; послышались отдаленные раскаты грома. Серебряная вспышка молнии осветила небо, на миг выхватив из тьмы Себастьяна, спокойно и уверенно сидящего в седле.
Они достигли каменистой тропинки; впереди возвышались громады скал, очертаниями напоминающие притаившегося льва. Себастьян повернул лошадь и направил ее вниз, по узкому проходу между скал, который заканчивался глубокой расщелиной. Это было подобно въезду в тоннель, темноту которого наполнил шум дождя. С обеих сторон подступал густой подлесок, а где-то далеко внизу слышался рокот морского прибоя.
Ступая уверенно, словно всю жизнь провела в горах, лошадь Себастьяна ловко выбирала путь, а сам он вел под уздцы лошадь Беренис. Они въехали на каменистое плато; дождь между тем усилился.
– Не могли бы мы где-нибудь укрыться? – Ей приходилось кричать, чтобы услышать собственный голос.
– Вон там, – отозвался он, перекрывая рев бури, указывая на каменистый выступ, едва заметный за густой порослью кустарника и заканчивающийся стеной из скал.
Ей оставалось только следовать за ним, но она делала это с радостью, вверив себя его заботам.
Он остановился и спешился, затем помог ей сойти на землю. Вытащив нож, Себастьян начал рассекать густые, сплетенные ветки кустарника. Следующая вспышка молнии осветила отверстие в скале высотой почти в человеческий рост и раза в два шире обычной двери. Они оставили лошадей снаружи, надежно привязав их, и вошли внутрь. Себастьян нашел сухую ветку и, достав кремень и трутницу, сделал нечто вроде факела. Этот огонь осветил пещеру, очень высокую, с песчаным дном. Себастьян воткнул горящую ветку в расщелину и начал обрубать ветки кустов, растущих у входа, чтобы развести огонь. Желание поскорее согреться у костра заставило и Беренис работать вместе с ним, и к тому времени, когда она втащила в пещеру последнюю охапку веток, пламя уже ярко пылало и дым поднимался вверх, вытягиваемый в какое-то невидимое отверстие высоко у них над головами.
Ее лицо и одежда были мокрыми от дождя, но она наслаждалась каждым мгновением. Жизнь в Мобби Коув преподала ей немало полезных уроков, лишив манерности и напускного лоска, заставила смело смотреть в лицо жизни со всеми ее радостями и страданиями. Здесь было много такого, чего следовало опасаться, но ничуть не меньше того, что стоило любить. Уже само повседневное существование требовало мужества, и, тем не менее, все эти трудности помогли обрести ясность мысли, обостряли чувства, заставляли действовать осторожно, чтобы не спугнуть то бесценное в жизни, чем стоит дорожить.
– Какое прекрасное место! – воскликнула она, оглядываясь вокруг.
– Тебе нравится? Я рад. Это мое тайное убежище. Я прихожу сюда, когда хочу побыть один. – Он встал на колени у костра и сказал:
– Ты вся мокрая! Снимай все, пока не простудилась!
Его одежда тоже блестела от воды, и он начал раздеваться, а потом разложил сырые вещи на куче хвороста. Беренис раздевалась медленно, чувствуя робость; он взял ее одежду и разложил ее рядом со своей. Она села у огня, обняв колени руками и глядя на пляшущие языки пламени. Она была слишком уставшей и возбужденной и страстно желала, чтобы он заключил ее в объятия, успокоил, дал почувствовать силу и нежность своих рук, способных защитить от всех бед и невзгод.
Себастьян сел рядом, и при виде его мускулистого тела и смуглого красивого лица, освещенного танцующими бликами огня, Беренис почувствовала радость и восхищение. Он наклонился, чтобы пошевелить поленья, затем взглянул на нее и спросил:
– Ты хотела мне что-то сказать?
Она затаила дыхание и встретила его вопросительный взгляд.
– Я жду от тебя ребенка, Себастьян, – прошептала она.
На какое-то мгновение блеск его улыбки чуть не ослепил ее, словно она подарила ему луну и звезды. Потом он прижал ее к себе, поцеловал и воскликнул:
– Ребенок… Ребенок! О, любимая, ты не могла бы сделать меня счастливее!
Он целовал ее снова и снова.
Все напряжение последних дней покинуло Беренис, уступив место бесконечному счастью. Она чувствовала совершенную радость, словно его слова имели целительную силу. Казалось, она стала его частью, слилась с его душой, и ребенок в ее чреве – тоже, и все вместе они словно составляли таинственное триединое существо.
Неожиданно Себастьян нахмурился и сказал с тревогой в голосе:
– А я еще привез тебя сюда, в такую ночь! В твоем-то положении!
Она спокойно и уверенно рассмеялась:
– Я сильная и здоровая, Себастьян! Ничто не может повредить мне!
Прошептав ласковые слова, он на мгновение отстранился и стал собирать в кучу листья и сгребать их ближе к огню. Затем взял свой уже высохший плащ и положил сверху. Он опустил Беренис на это ложе и лег рядом, и руки его были спасительной гаванью в гулкой тишине пещеры. Она потянулась навстречу ласке его губ, от которой ее утомленное тело словно воскресало и вновь страстно желало его. Больше их уже ничего не сдерживало, не нужно было скрывать свои чувства, и не оставалось ничего, кроме колдовского очарования любви.
Прежде, чем погрузиться в этот ревущий поток бешено пульсирующей крови, Беренис заглянула в его глаза:
– Скажи это еще раз, Себастьян.
– Женщины! – усмехнулся он. – Я должен произнести это по буквам? Ты же знаешь, что я чувствую.
– Да, но я хочу, чтобы ты повторил! – настаивала Беренис, смеясь, словно обрела какую-то новую силу и спокойную уверенность. Запустив пальцы в его волосы и приблизив губы к его губам, она потребовала:
– Ну скажи мне!
Близость и тепло ее тела напрочь разбивали последние барьеры его гордости, и Себастьян хрипло проворчал:
– Безжалостная! Хорошо, я буду повторять это так часто, как ты захочешь: да, я люблю тебя! А теперь ты позволишь показать, как сильно?
И он сделал это, и Беренис отвечала, как никогда прежде. Беспокойные языки пламени костра, в свете которого они лежали, были ничто в сравнении с неугасимым жаром их страсти. Конечно, впереди у них не только безоблачные дни, несомненно, будут и ссоры, но сейчас они не думали ни о чем, кроме блаженства обладания друг другом. Руки стремились добавить радости, губы шептали слова любви между ласками и поцелуями. И когда пришло удовлетворение и спала страсть, они по-прежнему лежали в объятиях друг друга.
Беренис проснулась, когда сквозь вход в пещеру на песок упал неяркий солнечный луч. Па ней по-прежнему не было одежды, но ей было тепло, потому что с одной стороны она ощущала жар тела Себастьяна, а с другой – тлеющих углей костра. Себастьян тоже проснулся, и она прильнула к нему, обхватив руками его шею, словно боялась, что прекрасный сон закончился и теперь нужно возвращаться к одинокой действительности.
Она почувствовала голод, но когда села, к горлу подступила тошнота. Теперь ей было легче переносить ее: Себастьян был таким внимательным и заботливым. Прислонив ее голову к своему плечу, он тихо сказал:
– Моя бедная девочка, ты страдаешь из-за меня! – и нежно провел большим пальцем вдоль ее губ, погладил виски.
– Это неважно, любимый! Я так счастлива… Пожалуйста, не беспокойся так, – сказала она, желая прогнать тревожное выражение с его лица.
В глазах Себастьяна было столько обожания, что у нее перехватило дыхание, когда он сказал с улыбкой:
– Ты должна быть снисходительной ко мне. Понимаешь, у меня еще никогда не было жены и ребенка, о которых я мог бы беспокоиться. Оказывается, это очень приятно. – И с безграничной нежностью его руки двинулись вдоль ее груди и живота, словно стремясь еще раз убедиться, что это не сон, что его Беренис и его ребенок здесь, рядом.
Потом он встал. Со светящимся в глазах безграничным восхищением она наблюдала, как он двигался по пещере и одевался, потом сходил к ручью. Ледяная вода заглушила ее тошноту. Беренис тоже оделась, и вскоре они уже были готовы ехать. Ночью дождь прекратился, и только клочья белых облаков неслись по бесконечному голубому простору.
В природе царили покой и гармония, и эта красота наполнила душу Беренис, когда она почувствовала, как сильные руки Себастьяна подхватили ее, чтобы помочь взобраться в седло. Она улыбалась, и огонь его глаз воспламенил ее, когда он произнес:
– Я тоже хочу тебе что-то сказать – то, что должен был сказать еще ночью.
– Что, Себастьян?
– Спасибо за то, что любишь меня!
Они ехали в Бакхорн-Хаус и вдыхали свежесть умытого дождем раннего утра. Никто еще не проснулся, и, поставив лошадей в конюшню, они вошли в свою спальню, все еще погруженную в полумрак. Беренис оставила его ненадолго и отправилась на кухню, где через несколько минут поставила на поднос еду, кофейник с горячим кофе и кувшин с вином. Она чувствовала себя совершенно здоровой и ощущала обычный голод. Пегги нигде не было видно, но, заглянув в соседнюю комнату, она разглядела, что девушка спит на кровати с одной из дочерей Джесси. Беренис улыбнулась про себя и вернулась в спальню.
Себастьян лежал на кровати и курил. Он поднял глаза, когда она вошла.
– Иди в постель, – сказал он, – еще слишком рано, чтобы заниматься делами.
Она посмотрела на его руку и грязную, окровавленную повязку.
– Нужно сделать перевязку, – напомнила она тоном заботливой жены.
– Позже, – проворчал он, улыбнувшись, когда она поставила между ними поднос.
Это был их первый совместный завтрак – завтрак мужа и жены, нежно любящих друг друга, и новизна этого ощущения была необычайно приятной. Беренис чувствовала, что наконец-то их брак стал истинным союзом души и плоти, символом глубокой, нежной привязанности, которая будет длиться вечно.
Потом она разделась и скользнула под одеяло, обнимая его, прижимаясь к нему всем своим телом, каждой клеточкой своего существа давая понять, как жаждет его. Руки Беренис касались его, изучая, они боготворили его. Отныне она всегда будет поддерживать его и делать все, чтобы он чувствовал ее любовь и обожание каждую секунду их общего бытия. Беренис страстно желала осуществить все это, так же как страстно желала носить под сердцем его ребенка – бесспорное, живое доказательство их любви. Слишком долго ей пришлось сдерживать чувства из-за неуверенности в Себастьяне. Но сейчас ее ласковые руки возбуждали его, ее пальцы играли черными волосами на его груди, блуждали по его плоскому упругому животу и трепетали от наслаждения, чувствуя, как его тело отвечало на эти прикосновения.
– О, m'amie, – простонал он нежно. – Я теряю голову и схожу с ума от собственной жены!
Он напрягся, руки лихорадочно двигались вдоль мягких, плавных линий ее тела, лаская грудь, которая, казалась, молила о его ласках. Снова и снова Себастьян шептал:
– Je t'adore! [34]Я люблю тебя, Беренис, я люблю тебя!
Он не мог придумать каких-нибудь других нежных слов, слишком ослепленный пронзительным желанием, которое подхватывало его, как неистовый поток, слишком околдованный податливым, жарким телом в его руках, слишком жаждущий доказать свою любовь, давая ей глубочайшее удовлетворение, унося в тот волшебный запредельный мир, где царит блаженство.
В этот раз Беренис взяла инициативу в свои руки, Себастьян увидел над собой ее лицо, почувствовал, как она целовала его глаза, шею, уголки губ, переполненная любовью и желанием отдаться во власть его нежной силы, его великолепного тела, его мужественности. Рассыпавшиеся волосы Беренис окутывали его, словно темное, мягкое облако. Выпрямившись и откинув голову, она ощутила его глубокое проникновение, в то время как его пальцы ласкали ее грудь, обводя каждый сосок, поддразнивая до тех пор, пока стон не сорвался с ее губ от этого невыразимого двойного наслаждения. Беренис почувствовала напряжение его тела, он приподнял ее и положил на кровать. Ее волосы разметались по подушкам, а шея выгнулась в ожидании поцелуев.
Руки Себастьяна ласкали ее упругую грудь, плоский живот, потом двинулись ниже, и он осторожно и легко скользнул между ее распростертых ног. Все ее тело молило его о вторжении, но он не взял ее – не сейчас. Вместо этого он опустился перед ней на колени, и она почувствовала прикосновение его волос к своим бедрам, руки, приподнимающие ее ягодицы, и затем губы, двигающиеся нежно, восхитительно там, где она жаждала их прикосновения.
Разрываемая на части болью неизъяснимого наслаждения, Беренис ощущала его нежно-настойчивый язык, трепещущий в наиболее чувствительной части ее тела, увлажняющий и ласкающий самую сердцевину ее существа. Она побуждала его ускорить темп, не ощущая ничего, кроме сумасшедшей жажды достижения вершины этого наслаждения, освобождения от него. Кровь ее бешено неслась по жилам, Беренис поворачивала голову из стороны в сторону, всхлипывала и вся вытягивалась навстречу его стремительным движениям. Ее бессвязные возгласы звучали до тех пор, пока, наконец, волна за волной, пронзительное блаженство не настигло ее. Тогда она инстинктивно двинулась навстречу его телу, приглашая проникнуть в ее пульсирующие глубины.
Тогда, и только тогда, отдался он во власть своей собственной, искусно сдерживаемой страсти, продвигаясь внутрь ее мягкой влажности. Она с силой прижала его к себе, почувствовав, наконец, конвульсивную дрожь, пробежавшую по его телу, и услышала хриплый стон наслаждения, возвестивший о том, что он тоже достиг вершины…
Очень медленно Беренис возвращалась к действительности, в чудесный мир прикосновений и ласк, тепла и любви. Тела их по-прежнему были слиты воедино, и она тихо лежала в его объятиях, ощущая приятную слабость. Ее нежные пальцы пробежали по его лицу, очерчивая контуры этих красивых, густых, шелковистых бровей, высокой переносицы, чувственного рта. Она чувствовала, что он улыбается, и в ответ ее губы тоже дрогнули в улыбке. Он поцеловал ее руку и нежно коснулся Губами шеи, затем приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее. Беренис не смутилась, все еще ощущая внутренний трепет от только что пережитого ими обоими блаженства, освященного любовью.
Себастьян все еще был поражен тем, как сразу, не колеблясь, Беренис раскрыла ему свое сердце. Он ли ее смирил, или она покорила его? Это не имело значения. Главное, что они, наконец, обрели друг друга. Конечно же, это не означает, что их жизненный путь с этого момента будет усыпан розами – Себастьян был реалистом и не ждал ничего подобного.
– Мне придется привыкать к роли мужа, ты же знаешь, – нежно поддразнивал он, целуя ее руки. – И научиться обуздывать свою любовь к независимости. Я же привык ни перед кем не отчитываться за свои действия.
– И еще ты должен быть терпелив со мной! – Ее рука отыскала его ладонь, тонкие белые пальцы переплелись со смуглыми. – Мне многому нужно учиться.
– Конечно, мы будем иногда ссориться, моя своенравная, строптивая любовь! – шептал он, но глаза его так светились, что Беренис была ослеплена тем, что они ей обещали.
Мгновения, последовавшие за любовной близостью, не принесли разочарования, напротив, они были совершенно необходимы, чтобы полностью почувствовать удовлетворение. Утолив голод страсти, они могли теперь наслаждаться блаженной радостью любования друг другом, охваченные счастьем и мечтами о будущем. Беренис знала, что теперь она охладела к привычным светским удовольствиям, ибо Себастьян олицетворял собой все то, чего она хотела в жизни. Она не просила ничего, кроме его любви и доверия. С ним она не побоялась бы даже посмотреть в лицо бедности. Ей не нужна была никакая роскошь, потому что все богатства мира не могли сравниться с прикосновением его руки и светом, зажигающимся в его глазах, когда он смотрел на нее.
Так они лежали, разговаривая и строя планы, как все влюбленные. Она рассказала о своем желании поехать в Англию, познакомить его со своими друзьями и затем отправиться в Уилтшир, где он смог бы разделить ее любовь к этой земле, холмам, прелестным деревушкам, паркам и лесам. Он признался, что хочет когда-нибудь побывать вместе с ней во Франции:
– Придет время, m'amie, и мы будем гулять по парижским бульварам – там, где когда-то бесновалась и требовала крови толпа. Когда закончится война, я хочу, любимая, чтобы ты увидела чудесное место в долине Луары. Там я родился. И там прекрасно – просторы, быстрые реки, густые леса, величественные замки! Там стоит замок Гийяр, который ты обязательно должна увидеть – ведь теперь он и твой тоже.
– О да! – Она прижалась щекой к его плечу. – Наши дети обязательно побывают на земле своих предков.
Себастьян обнял ее, и сердце ее запело от счастья.
– Это будет позднее, mon tresor. Вначале я отвезу тебя в Оквуд Холл – прекрасное место, построенное лучшими архитекторами. Думаю, оно напомнит тебе Англию. Потом тебе еще раз придется покорить чарльстонское общество, на этот раз должным образом, рука об руку с мужем. И чтобы никаких воздыхателей в обозримом пространстве!
Он собирался продолжить, но Беренис остановила его.
– Но я хочу остаться здесь, – возразила она, неожиданно осознав, как много значил для нее Бакхорн-Хаус.
В этом старинном, полуразрушенном доме она превратилась из ребенка в женщину. Удивительно, но это была правда: как бы недоверчиво и настороженно она ни относилась к этому затерявшемуся в диких лесах пристанищу, теперь оно заменило ей дом, и Беренис любила каждый дюйм его пространства – заросший сад, нежно пахнущие сосны и могучие дубы.
– Это невозможно. – Он покачал головой, снисходительно улыбнувшись. – Скоро я должен буду вернуться в Чарльстон по делам.
– Ты ведь не собираешься снова пиратствовать? – она нахмурилась, глаза ее вспыхнули. Почувствовав, что она замерла, он повернулся к ней и крепко обхватил руками, поймав в ловушку своих железных объятий.
– Ты, женщина, будешь указывать мне, что делать? – сказал Себастьян нарочито грозно, но в его голосе звучал смех. – Ну хорошо, будь по-твоему! Мы потратим деньги на Бакхорн, устроим здесь наше убежище. Я люблю тебя до безумия и не сделаю ничего, что могло бы бросить тень на тебя или нашу семью.
Его рот снова овладел ее губами, заглушив слова любви. Он целовал ее глубоко и нежно, и скоро ее руки сомкнулись вокруг него, и огонь желания начал разгораться снова. Жизнь с ним будет такой прекрасной. Возможно, непредсказуемой, но бесконечно волнующей и разнообразной.
В голове Беренис было множество планов относительно Бакхорн-Хауса. Здесь родятся их дети. Здесь они будут расти, познавая язык природы. Она представляла, как их собственные дети, а потом и дети их детей будут поддерживать особняк в должном порядке, храня его, как теплое, трепетное средоточие любви, как единственное родовое гнездо. О да, она страстно жаждет снова увидеть Англию и познакомиться с Францией, но именно здесь, в Америке, она словно заново родилась – в этой огромной, еще не до конца освоенной, величественной стране, в которой она обрела истинную любовь.
Со вздохом удовлетворения Беренис повернулась к Себастьяну, почувствовав охватывающее ее блаженство, когда его руки снова начали творить свое волшебство. Под сенью супружеской постели лежали они, словно защищенные крыльями ангела любви, преодолев все сомнения и неуверенность.
Он оторвался от ее губ, и глаза его светились, когда он смотрел на нее. Ее лицо побледнело и казалось маленьким в обрамлении пышных волос, рассыпавшихся по плечам.
– Что это? Что с нами происходит, Себастьян? – тихо спросила она, касаясь руками его лица.
– Это какое-то наваждение, – так же тихо ответил он, посылая волны дрожи по ее телу своим горячим дыханием.
– Или любовь, – прошептала она застенчиво, едва осмеливаясь произнести это.
– Это слово, которому я не доверяю, – отзвук такой знакомой язвительности послышался в его голосе, воскрешая прежние сомнения, но ее вновь обретенная смелость была непоколебима.
– Ты не должен бояться, – сказала Беренис. – Я знаю, я молода и глупа, но я люблю тебя. Ну вот, наконец, я сказала это! Я люблю тебя. Ты можешь воспользоваться этим знанием, чтобы погубить меня, а можешь принять это и ответить взаимностью. Выбор за тобой.
Его объятие стало крепче.
– Ma cherie, – сказал он дрожащим от волнения голосом, вне себя от радости. – Ты подарила мне так много того, что я считал давно забытым, воскресила чувства, которые я, казалось, навечно похоронил. Твой смех, твои мысли – как много ты отдала мне! Ах, Беренис, возлюбленная моя!
– Ты любишь меня, Себастьян? – спросила она, погрузив пальцы в его волосы, ощущая трепет от того, как он смотрел на нее.
– Mon Dieu! – воскликнул он, изо всех сил прижимая ее к груди, словно желая никогда не отпускать, переполненный нежностью и любовью. – Я полюбил тебя с того момента, как впервые увидел, но был слишком слеп и глуп, чтобы понять это!
Ощущение счастья было настолько полным и совершенным, что казалось невыносимым, и Беренис плакала и смеялась одновременно, прильнув к нему всем телом. Потом вдруг снова стала тихой и серьезной.
– Я должна тебе кое-что сказать, но вначале хочу проститься с Перегрином.
– Конечно, дорогая. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал. Лицо его опечалилось. – Могу я пойти с тобой?
– Ты действительно этого хочешь? Ведь ты так не любил его.
– Это прошло. В конце концов, он оказался храбрым парнем. Я обязан ему жизнью.
Мертвая тишина стояла в маленькой комнате, которая выходила на крыльцо, где Беренис последний раз разговаривала с Перегрином. «Неужели это было только сегодня утром?» – подумала она, когда они вошли туда рука об руку с Себастьяном. Казалось, с тех пор прошла целая вечность – так много всего случилось за эти несколько часов. Тогда Перегрин был угрюм и несчастен, и она молила Бога, чтобы теперь он, наконец, обрел покой. Возможно, судьба сжалилась над ним, позволив ему умереть достойно, иначе он так и влачил бы бессмысленное существование, играя, спиваясь, погрязнув в долгах, расточая свои таланты. «Те, кого любят боги, умирают молодыми», – вспомнила Беренис. Вершиной поэзии Перегрина стала его славная смерть.
Его гроб плотники закончили первым и уже поставили на похоронные носилки. Четыре свечи горели в подсвечниках: две у изголовья и две в ногах; четыре женщины сидели по обе стороны гроба. Их головы были покрыты черными шалями, в руках мелькали четки; четыре кадила с тлеющим ладаном свисали с потолка.
Беренис всхлипнула и покачнулась, но твердая рука мужа крепко держала ее под локоть. Ее глаза были устремлены на гроб, она медленно подошла к нему. Перегрин выглядел безмятежным, лицо было красивым, волосы аккуратно зачесаны назад, тело завернуто в белый саван. Он ушел, подумала Беренис. Его больше нет, а тело напоминает восковую фигуру. Так она стояла, и пламя свечей было прямым, как струна, и тонкие струйки дыма, идущие от их фитилей, смешивались с ароматом ладана и поднимались к небесам, словно благословение.
– Прощай, мой друг! – прошептала она и, положив ему на грудь маленький букет ночных фиалок, наклонилась и коснулась губами его холодного лба.
Себастьян вывел ее, и они пошли в сад, не испытывая желания возвращаться сейчас в дом. Уже почти стемнело. Солнце садилось в багровом зареве, и с востока тянулись огромные черные тучи. Он остановился и притянул ее к себе:
– Ты хотела мне что-то сказать?
– Да, но не теперь. Не могли бы мы уехать куда-нибудь, подальше отсюда? Здесь так много шума, так много печали… И Перегрин.
– Хорошо, но, похоже, надвигается гроза.
– Мне все равно, если я с тобой.
Были оседланы две лошади, но не Сэнди и вороной, любимец Себастьяна, а свежие. Конюхи многозначительно улыбались, замечая взгляды, которыми обменивались супруги, ту нежность, с которой они касались друг друга. Себастьян захватил два плаща, один из которых он надел на Беренис, а другой накинул сам. Затем он обнял ее за талию и помог взобраться в седло.
– Куда мы едем? – спросила она, хотя это было совершенно неважно.
– Есть место, которое я давно хотел тебе показать.
Они двинулись в сторону побережья. Поднялся ветер, раскачивая деревья, раздувая плащи, и вскоре пошел дождь. Стало холодно; послышались отдаленные раскаты грома. Серебряная вспышка молнии осветила небо, на миг выхватив из тьмы Себастьяна, спокойно и уверенно сидящего в седле.
Они достигли каменистой тропинки; впереди возвышались громады скал, очертаниями напоминающие притаившегося льва. Себастьян повернул лошадь и направил ее вниз, по узкому проходу между скал, который заканчивался глубокой расщелиной. Это было подобно въезду в тоннель, темноту которого наполнил шум дождя. С обеих сторон подступал густой подлесок, а где-то далеко внизу слышался рокот морского прибоя.
Ступая уверенно, словно всю жизнь провела в горах, лошадь Себастьяна ловко выбирала путь, а сам он вел под уздцы лошадь Беренис. Они въехали на каменистое плато; дождь между тем усилился.
– Не могли бы мы где-нибудь укрыться? – Ей приходилось кричать, чтобы услышать собственный голос.
– Вон там, – отозвался он, перекрывая рев бури, указывая на каменистый выступ, едва заметный за густой порослью кустарника и заканчивающийся стеной из скал.
Ей оставалось только следовать за ним, но она делала это с радостью, вверив себя его заботам.
Он остановился и спешился, затем помог ей сойти на землю. Вытащив нож, Себастьян начал рассекать густые, сплетенные ветки кустарника. Следующая вспышка молнии осветила отверстие в скале высотой почти в человеческий рост и раза в два шире обычной двери. Они оставили лошадей снаружи, надежно привязав их, и вошли внутрь. Себастьян нашел сухую ветку и, достав кремень и трутницу, сделал нечто вроде факела. Этот огонь осветил пещеру, очень высокую, с песчаным дном. Себастьян воткнул горящую ветку в расщелину и начал обрубать ветки кустов, растущих у входа, чтобы развести огонь. Желание поскорее согреться у костра заставило и Беренис работать вместе с ним, и к тому времени, когда она втащила в пещеру последнюю охапку веток, пламя уже ярко пылало и дым поднимался вверх, вытягиваемый в какое-то невидимое отверстие высоко у них над головами.
Ее лицо и одежда были мокрыми от дождя, но она наслаждалась каждым мгновением. Жизнь в Мобби Коув преподала ей немало полезных уроков, лишив манерности и напускного лоска, заставила смело смотреть в лицо жизни со всеми ее радостями и страданиями. Здесь было много такого, чего следовало опасаться, но ничуть не меньше того, что стоило любить. Уже само повседневное существование требовало мужества, и, тем не менее, все эти трудности помогли обрести ясность мысли, обостряли чувства, заставляли действовать осторожно, чтобы не спугнуть то бесценное в жизни, чем стоит дорожить.
– Какое прекрасное место! – воскликнула она, оглядываясь вокруг.
– Тебе нравится? Я рад. Это мое тайное убежище. Я прихожу сюда, когда хочу побыть один. – Он встал на колени у костра и сказал:
– Ты вся мокрая! Снимай все, пока не простудилась!
Его одежда тоже блестела от воды, и он начал раздеваться, а потом разложил сырые вещи на куче хвороста. Беренис раздевалась медленно, чувствуя робость; он взял ее одежду и разложил ее рядом со своей. Она села у огня, обняв колени руками и глядя на пляшущие языки пламени. Она была слишком уставшей и возбужденной и страстно желала, чтобы он заключил ее в объятия, успокоил, дал почувствовать силу и нежность своих рук, способных защитить от всех бед и невзгод.
Себастьян сел рядом, и при виде его мускулистого тела и смуглого красивого лица, освещенного танцующими бликами огня, Беренис почувствовала радость и восхищение. Он наклонился, чтобы пошевелить поленья, затем взглянул на нее и спросил:
– Ты хотела мне что-то сказать?
Она затаила дыхание и встретила его вопросительный взгляд.
– Я жду от тебя ребенка, Себастьян, – прошептала она.
На какое-то мгновение блеск его улыбки чуть не ослепил ее, словно она подарила ему луну и звезды. Потом он прижал ее к себе, поцеловал и воскликнул:
– Ребенок… Ребенок! О, любимая, ты не могла бы сделать меня счастливее!
Он целовал ее снова и снова.
Все напряжение последних дней покинуло Беренис, уступив место бесконечному счастью. Она чувствовала совершенную радость, словно его слова имели целительную силу. Казалось, она стала его частью, слилась с его душой, и ребенок в ее чреве – тоже, и все вместе они словно составляли таинственное триединое существо.
Неожиданно Себастьян нахмурился и сказал с тревогой в голосе:
– А я еще привез тебя сюда, в такую ночь! В твоем-то положении!
Она спокойно и уверенно рассмеялась:
– Я сильная и здоровая, Себастьян! Ничто не может повредить мне!
Прошептав ласковые слова, он на мгновение отстранился и стал собирать в кучу листья и сгребать их ближе к огню. Затем взял свой уже высохший плащ и положил сверху. Он опустил Беренис на это ложе и лег рядом, и руки его были спасительной гаванью в гулкой тишине пещеры. Она потянулась навстречу ласке его губ, от которой ее утомленное тело словно воскресало и вновь страстно желало его. Больше их уже ничего не сдерживало, не нужно было скрывать свои чувства, и не оставалось ничего, кроме колдовского очарования любви.
Прежде, чем погрузиться в этот ревущий поток бешено пульсирующей крови, Беренис заглянула в его глаза:
– Скажи это еще раз, Себастьян.
– Женщины! – усмехнулся он. – Я должен произнести это по буквам? Ты же знаешь, что я чувствую.
– Да, но я хочу, чтобы ты повторил! – настаивала Беренис, смеясь, словно обрела какую-то новую силу и спокойную уверенность. Запустив пальцы в его волосы и приблизив губы к его губам, она потребовала:
– Ну скажи мне!
Близость и тепло ее тела напрочь разбивали последние барьеры его гордости, и Себастьян хрипло проворчал:
– Безжалостная! Хорошо, я буду повторять это так часто, как ты захочешь: да, я люблю тебя! А теперь ты позволишь показать, как сильно?
И он сделал это, и Беренис отвечала, как никогда прежде. Беспокойные языки пламени костра, в свете которого они лежали, были ничто в сравнении с неугасимым жаром их страсти. Конечно, впереди у них не только безоблачные дни, несомненно, будут и ссоры, но сейчас они не думали ни о чем, кроме блаженства обладания друг другом. Руки стремились добавить радости, губы шептали слова любви между ласками и поцелуями. И когда пришло удовлетворение и спала страсть, они по-прежнему лежали в объятиях друг друга.
Беренис проснулась, когда сквозь вход в пещеру на песок упал неяркий солнечный луч. Па ней по-прежнему не было одежды, но ей было тепло, потому что с одной стороны она ощущала жар тела Себастьяна, а с другой – тлеющих углей костра. Себастьян тоже проснулся, и она прильнула к нему, обхватив руками его шею, словно боялась, что прекрасный сон закончился и теперь нужно возвращаться к одинокой действительности.
Она почувствовала голод, но когда села, к горлу подступила тошнота. Теперь ей было легче переносить ее: Себастьян был таким внимательным и заботливым. Прислонив ее голову к своему плечу, он тихо сказал:
– Моя бедная девочка, ты страдаешь из-за меня! – и нежно провел большим пальцем вдоль ее губ, погладил виски.
– Это неважно, любимый! Я так счастлива… Пожалуйста, не беспокойся так, – сказала она, желая прогнать тревожное выражение с его лица.
В глазах Себастьяна было столько обожания, что у нее перехватило дыхание, когда он сказал с улыбкой:
– Ты должна быть снисходительной ко мне. Понимаешь, у меня еще никогда не было жены и ребенка, о которых я мог бы беспокоиться. Оказывается, это очень приятно. – И с безграничной нежностью его руки двинулись вдоль ее груди и живота, словно стремясь еще раз убедиться, что это не сон, что его Беренис и его ребенок здесь, рядом.
Потом он встал. Со светящимся в глазах безграничным восхищением она наблюдала, как он двигался по пещере и одевался, потом сходил к ручью. Ледяная вода заглушила ее тошноту. Беренис тоже оделась, и вскоре они уже были готовы ехать. Ночью дождь прекратился, и только клочья белых облаков неслись по бесконечному голубому простору.
В природе царили покой и гармония, и эта красота наполнила душу Беренис, когда она почувствовала, как сильные руки Себастьяна подхватили ее, чтобы помочь взобраться в седло. Она улыбалась, и огонь его глаз воспламенил ее, когда он произнес:
– Я тоже хочу тебе что-то сказать – то, что должен был сказать еще ночью.
– Что, Себастьян?
– Спасибо за то, что любишь меня!
Они ехали в Бакхорн-Хаус и вдыхали свежесть умытого дождем раннего утра. Никто еще не проснулся, и, поставив лошадей в конюшню, они вошли в свою спальню, все еще погруженную в полумрак. Беренис оставила его ненадолго и отправилась на кухню, где через несколько минут поставила на поднос еду, кофейник с горячим кофе и кувшин с вином. Она чувствовала себя совершенно здоровой и ощущала обычный голод. Пегги нигде не было видно, но, заглянув в соседнюю комнату, она разглядела, что девушка спит на кровати с одной из дочерей Джесси. Беренис улыбнулась про себя и вернулась в спальню.
Себастьян лежал на кровати и курил. Он поднял глаза, когда она вошла.
– Иди в постель, – сказал он, – еще слишком рано, чтобы заниматься делами.
Она посмотрела на его руку и грязную, окровавленную повязку.
– Нужно сделать перевязку, – напомнила она тоном заботливой жены.
– Позже, – проворчал он, улыбнувшись, когда она поставила между ними поднос.
Это был их первый совместный завтрак – завтрак мужа и жены, нежно любящих друг друга, и новизна этого ощущения была необычайно приятной. Беренис чувствовала, что наконец-то их брак стал истинным союзом души и плоти, символом глубокой, нежной привязанности, которая будет длиться вечно.
Потом она разделась и скользнула под одеяло, обнимая его, прижимаясь к нему всем своим телом, каждой клеточкой своего существа давая понять, как жаждет его. Руки Беренис касались его, изучая, они боготворили его. Отныне она всегда будет поддерживать его и делать все, чтобы он чувствовал ее любовь и обожание каждую секунду их общего бытия. Беренис страстно желала осуществить все это, так же как страстно желала носить под сердцем его ребенка – бесспорное, живое доказательство их любви. Слишком долго ей пришлось сдерживать чувства из-за неуверенности в Себастьяне. Но сейчас ее ласковые руки возбуждали его, ее пальцы играли черными волосами на его груди, блуждали по его плоскому упругому животу и трепетали от наслаждения, чувствуя, как его тело отвечало на эти прикосновения.
– О, m'amie, – простонал он нежно. – Я теряю голову и схожу с ума от собственной жены!
Он напрягся, руки лихорадочно двигались вдоль мягких, плавных линий ее тела, лаская грудь, которая, казалась, молила о его ласках. Снова и снова Себастьян шептал:
– Je t'adore! [34]Я люблю тебя, Беренис, я люблю тебя!
Он не мог придумать каких-нибудь других нежных слов, слишком ослепленный пронзительным желанием, которое подхватывало его, как неистовый поток, слишком околдованный податливым, жарким телом в его руках, слишком жаждущий доказать свою любовь, давая ей глубочайшее удовлетворение, унося в тот волшебный запредельный мир, где царит блаженство.
В этот раз Беренис взяла инициативу в свои руки, Себастьян увидел над собой ее лицо, почувствовал, как она целовала его глаза, шею, уголки губ, переполненная любовью и желанием отдаться во власть его нежной силы, его великолепного тела, его мужественности. Рассыпавшиеся волосы Беренис окутывали его, словно темное, мягкое облако. Выпрямившись и откинув голову, она ощутила его глубокое проникновение, в то время как его пальцы ласкали ее грудь, обводя каждый сосок, поддразнивая до тех пор, пока стон не сорвался с ее губ от этого невыразимого двойного наслаждения. Беренис почувствовала напряжение его тела, он приподнял ее и положил на кровать. Ее волосы разметались по подушкам, а шея выгнулась в ожидании поцелуев.
Руки Себастьяна ласкали ее упругую грудь, плоский живот, потом двинулись ниже, и он осторожно и легко скользнул между ее распростертых ног. Все ее тело молило его о вторжении, но он не взял ее – не сейчас. Вместо этого он опустился перед ней на колени, и она почувствовала прикосновение его волос к своим бедрам, руки, приподнимающие ее ягодицы, и затем губы, двигающиеся нежно, восхитительно там, где она жаждала их прикосновения.
Разрываемая на части болью неизъяснимого наслаждения, Беренис ощущала его нежно-настойчивый язык, трепещущий в наиболее чувствительной части ее тела, увлажняющий и ласкающий самую сердцевину ее существа. Она побуждала его ускорить темп, не ощущая ничего, кроме сумасшедшей жажды достижения вершины этого наслаждения, освобождения от него. Кровь ее бешено неслась по жилам, Беренис поворачивала голову из стороны в сторону, всхлипывала и вся вытягивалась навстречу его стремительным движениям. Ее бессвязные возгласы звучали до тех пор, пока, наконец, волна за волной, пронзительное блаженство не настигло ее. Тогда она инстинктивно двинулась навстречу его телу, приглашая проникнуть в ее пульсирующие глубины.
Тогда, и только тогда, отдался он во власть своей собственной, искусно сдерживаемой страсти, продвигаясь внутрь ее мягкой влажности. Она с силой прижала его к себе, почувствовав, наконец, конвульсивную дрожь, пробежавшую по его телу, и услышала хриплый стон наслаждения, возвестивший о том, что он тоже достиг вершины…
Очень медленно Беренис возвращалась к действительности, в чудесный мир прикосновений и ласк, тепла и любви. Тела их по-прежнему были слиты воедино, и она тихо лежала в его объятиях, ощущая приятную слабость. Ее нежные пальцы пробежали по его лицу, очерчивая контуры этих красивых, густых, шелковистых бровей, высокой переносицы, чувственного рта. Она чувствовала, что он улыбается, и в ответ ее губы тоже дрогнули в улыбке. Он поцеловал ее руку и нежно коснулся Губами шеи, затем приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее. Беренис не смутилась, все еще ощущая внутренний трепет от только что пережитого ими обоими блаженства, освященного любовью.
Себастьян все еще был поражен тем, как сразу, не колеблясь, Беренис раскрыла ему свое сердце. Он ли ее смирил, или она покорила его? Это не имело значения. Главное, что они, наконец, обрели друг друга. Конечно же, это не означает, что их жизненный путь с этого момента будет усыпан розами – Себастьян был реалистом и не ждал ничего подобного.
– Мне придется привыкать к роли мужа, ты же знаешь, – нежно поддразнивал он, целуя ее руки. – И научиться обуздывать свою любовь к независимости. Я же привык ни перед кем не отчитываться за свои действия.
– И еще ты должен быть терпелив со мной! – Ее рука отыскала его ладонь, тонкие белые пальцы переплелись со смуглыми. – Мне многому нужно учиться.
– Конечно, мы будем иногда ссориться, моя своенравная, строптивая любовь! – шептал он, но глаза его так светились, что Беренис была ослеплена тем, что они ей обещали.
Мгновения, последовавшие за любовной близостью, не принесли разочарования, напротив, они были совершенно необходимы, чтобы полностью почувствовать удовлетворение. Утолив голод страсти, они могли теперь наслаждаться блаженной радостью любования друг другом, охваченные счастьем и мечтами о будущем. Беренис знала, что теперь она охладела к привычным светским удовольствиям, ибо Себастьян олицетворял собой все то, чего она хотела в жизни. Она не просила ничего, кроме его любви и доверия. С ним она не побоялась бы даже посмотреть в лицо бедности. Ей не нужна была никакая роскошь, потому что все богатства мира не могли сравниться с прикосновением его руки и светом, зажигающимся в его глазах, когда он смотрел на нее.
Так они лежали, разговаривая и строя планы, как все влюбленные. Она рассказала о своем желании поехать в Англию, познакомить его со своими друзьями и затем отправиться в Уилтшир, где он смог бы разделить ее любовь к этой земле, холмам, прелестным деревушкам, паркам и лесам. Он признался, что хочет когда-нибудь побывать вместе с ней во Франции:
– Придет время, m'amie, и мы будем гулять по парижским бульварам – там, где когда-то бесновалась и требовала крови толпа. Когда закончится война, я хочу, любимая, чтобы ты увидела чудесное место в долине Луары. Там я родился. И там прекрасно – просторы, быстрые реки, густые леса, величественные замки! Там стоит замок Гийяр, который ты обязательно должна увидеть – ведь теперь он и твой тоже.
– О да! – Она прижалась щекой к его плечу. – Наши дети обязательно побывают на земле своих предков.
Себастьян обнял ее, и сердце ее запело от счастья.
– Это будет позднее, mon tresor. Вначале я отвезу тебя в Оквуд Холл – прекрасное место, построенное лучшими архитекторами. Думаю, оно напомнит тебе Англию. Потом тебе еще раз придется покорить чарльстонское общество, на этот раз должным образом, рука об руку с мужем. И чтобы никаких воздыхателей в обозримом пространстве!
Он собирался продолжить, но Беренис остановила его.
– Но я хочу остаться здесь, – возразила она, неожиданно осознав, как много значил для нее Бакхорн-Хаус.
В этом старинном, полуразрушенном доме она превратилась из ребенка в женщину. Удивительно, но это была правда: как бы недоверчиво и настороженно она ни относилась к этому затерявшемуся в диких лесах пристанищу, теперь оно заменило ей дом, и Беренис любила каждый дюйм его пространства – заросший сад, нежно пахнущие сосны и могучие дубы.
– Это невозможно. – Он покачал головой, снисходительно улыбнувшись. – Скоро я должен буду вернуться в Чарльстон по делам.
– Ты ведь не собираешься снова пиратствовать? – она нахмурилась, глаза ее вспыхнули. Почувствовав, что она замерла, он повернулся к ней и крепко обхватил руками, поймав в ловушку своих железных объятий.
– Ты, женщина, будешь указывать мне, что делать? – сказал Себастьян нарочито грозно, но в его голосе звучал смех. – Ну хорошо, будь по-твоему! Мы потратим деньги на Бакхорн, устроим здесь наше убежище. Я люблю тебя до безумия и не сделаю ничего, что могло бы бросить тень на тебя или нашу семью.
Его рот снова овладел ее губами, заглушив слова любви. Он целовал ее глубоко и нежно, и скоро ее руки сомкнулись вокруг него, и огонь желания начал разгораться снова. Жизнь с ним будет такой прекрасной. Возможно, непредсказуемой, но бесконечно волнующей и разнообразной.
В голове Беренис было множество планов относительно Бакхорн-Хауса. Здесь родятся их дети. Здесь они будут расти, познавая язык природы. Она представляла, как их собственные дети, а потом и дети их детей будут поддерживать особняк в должном порядке, храня его, как теплое, трепетное средоточие любви, как единственное родовое гнездо. О да, она страстно жаждет снова увидеть Англию и познакомиться с Францией, но именно здесь, в Америке, она словно заново родилась – в этой огромной, еще не до конца освоенной, величественной стране, в которой она обрела истинную любовь.
Со вздохом удовлетворения Беренис повернулась к Себастьяну, почувствовав охватывающее ее блаженство, когда его руки снова начали творить свое волшебство. Под сенью супружеской постели лежали они, словно защищенные крыльями ангела любви, преодолев все сомнения и неуверенность.