Моррелл Дэвид. Крайние меры

   — Может быть, вы безумец, как утверждают газеты, — пожал плечами отец Дэндридж. — Может быть, заявились, чтобы и меня прикончить.
   — Нет. Я пришел за помощью.
   — Чем же я могу вам помочь? И почему должен это делать?
   — В телевизионных новостях сообщили, что это из-за меня Миллгейта увезли, чтобы я не убил его. Ложь! Просто они испугались нашествия репортеров после того, как стало известно о его возможных связях с бывшим Советским Союзом с целью закупки ядерного оружия.
   — Даже если у вас есть доказательства...
   — Есть.
   — И все же, почему именно вас подозревают в убийстве?
   — Потому что я следил за машиной, которая его увезла. Но не для того, чтобы убить его. Я хотел знать, зачем его увезли. В Скарсдейле доктор и медсестра оставили его одного, с отсоединенной системой жизнеобеспечения. Я же сумел проникнуть в помещение и помочь ему.
   — Но свидетель утверждает, что все происходило совсем наоборот, что именно вы отключили подачу кислорода, спровоцировав таким образом роковой инфаркт.
   — Медсестра вошла в тот момент, когда я прилаживал кислородный шланг, а Миллгейт что-то говорил мне. В этом-то все и дело. Они боялись репортеров. А я как раз репортер. Вот они и пытались задержать меня, предполагая, что Миллгейт выдал какую-то тайну. Но мне удалось бежать...
   — Итак, — прервал его отец Дэндридж, — они отключили систему жизнеобеспечения и позволили ему умереть, чтобы предотвратить разглашение тайны. А теперь пытаются переложить вину на вас, понимая, что вам как убийце все равно никто не поверит.
   — Абсолютно точно, — изумленно сказал Питтман. — Это именно то, что пытаюсь доказать я. Но как вы?..
   — Исповеди делают священников весьма проницательными.
   — Но это не исповедь!
   — Что же сказал вам Миллгейт?
   Питтман скис и, почесав в затылке, ответил:
   — В этом-то и проблема. Он нес какую-то бессмыслицу. Из-за которой, кстати, меня потом чуть не убили в собственном доме.
   — Что же все-таки он вам сказал?
   — Назвал какое-то имя. — Питтман в замешательстве покачал головой. — Потом что-то о снеге.
   — Имя?
   — Данкан Гроллье.
   Отец Дэндридж задумался, пристально глядя на Питтмана, и затем сказал:
   — Джонатан Миллгейт, пожалуй, самый презренный тип из всех, кого я знал.
   — Что? Но вы, как я понял, были друзьями.
   Отец Дэндридж горько усмехнулся:
   — Нет. Просто у нас сложились особые отношения. О дружбе не могло быть и речи. Я жалел этого человека так же сильно, как ненавидел за его поступки. Я был исповедником Миллгейта и пытался спасти его душу.
   Питтман выпрямился. Во взгляде появилось изумление.
   — Вы не могли не заметить моих шрамов, — продолжал священник, — когда были в ризнице.
   — Простите, я не хотел...
   — Не беспокойтесь. Все в порядке. Это не принесло мне боли. Я горжусь своими шрамами, потому что получил их в бою. Во время вьетнамской войны. Я служил капелланом в Первом корпусе. База, к которой меня приписали, неподалеку от демилитаризованной зоны, попала в осаду. Отвратительная погода мешала переброске подкрепления. Мы находились под постоянным минометным огнем. Я не участвовал в военных действиях, не имел права носить оружия, но мог ухаживать за ранеными. Ползком доставлять питание, воду, боеприпасы. Мог дать умирающим последнее утешение. Шрам на подбородке — удар осколка. Следы ожогов на руке — результат пожара, который я помогал тушить. Я горжусь этими шрамами, они напоминают о выпавшей мне чести находиться рядом с храбрецами. К тому времени, когда прибыло подкрепление, из двухсот человек в живых оставалось не более пятидесяти. Погибли самые молодые, не старше двадцати с лишним лет. И я обвиняю в их смерти Джонатана Миллгейта, так же, как в гибели всех сорока семи тысяч человек. Полтораста тысяч получили ранения в той же войне. У десятков тысяч была травмирована психика. И все потому, что Миллгейт со своими четырьмя коллегами, — священник презрительно скривил губы, — так называемыми «Большими советниками», сумел внушить президенту и всей стране, что теория «домино» стоит того, чтобы идти ради нее на смерть. Иначе Вьетнам попадет в руки коммунистов, а вслед за ним и вся Юго-Восточная Азия. Сейчас, четверть века спустя, коммунизм как мировоззрение потерпел крах, Юго-Восточная Азия все больше и больше капитализируется, а Вьетнам попал в лапы коммунистов. Война не играла никакой роли. Но Джонатан Миллгейт и остальные «Большие советники» чудовищно разбогатели, используя свои связи с военно-промышленным комплексом. Именно поэтому «Большим советникам» и была нужна война.
   — А сейчас идет расследование причастности Миллгейта к скандалу с ядерным оружием, — сказал Питтман. — Поэтому он так хотел перед смертью поговорить с вами, исповедаться, а коллеги всячески мешали ему, видя в этом угрозу для себя.
   Отец Дэндридж искоса бросил взгляд на Питтмана и продолжил:
   — Вернувшись из Вьетнама, я стал преследовать Миллгейта. Не упускал ни единой возможности. Организовывал против него демонстрации. Пытался опозорить всеми доступными мне способами. Думаю, это было одной из причин, вынудивших его оставить дипломатическую службу и уйти в подполье. Но он по-прежнему манипулировал правительством. Только не в открытую. И вот с полгода назад вдруг позвонил мне и изъявил желание повидаться. Я отнесся к этому с подозрением, но когда приехал, обнаружил в нем кризис совести. Не будучи католиком, он отчаянно хотел очистить душу. И попросил исповедовать его.
   — Исповедовать? После всех неприятностей, что вы ему доставили?
   — Он желал исповедоваться человеку, которого не сумел запугать.
   — Но какую же тяжесть носил он на душе? В каком грехе хотел исповедоваться?
   Отец Дэндридж покачал головой:
   — Я связан клятвой не разглашать тайну исповеди, — покачав головой, ответил священник.
   Питтман вздохнул:
   — Значит, я зря пришел сюда.
   — Данкан Гроллье. Вы уверены, что слышали это имя?
   Питтман кивнул.
   — Да, он повторил «Данкан» несколько раз. Затем упомянул о снеге. Потом произнес «Гроллье». Что может означать упоминание о снеге?
   — Не знаю. Но Гроллье — это не фамилия, а название частной средней школы, которую окончил Миллгейт, факт общеизвестный. Сообщая вам о нем, я не нарушаю тайны исповеди. Больше я вам ничего не смогу сказать, не поступившись совестью. Полагаю, и этого достаточно.
   — Достаточно? Для чего? Не понимаю...

9

   Пуля угодила отцу Дэндриджу в правый глаз. Питтман был настолько изумлен брызнувшей фонтанчиком кровью и вылетевшей желеобразной массой, что отпрянул назад, даже не поняв, что, собственно, произошло. Отступив, он увидел на газоне кровь и мозговое вещество, вырванное пулей из затылка отца Дэндриджа.
   Ужас сковал Питтмана, он не мог даже закричать. Наткнулся на статую и дернулся, когда камень брызнул осколками от попавшей в него пули.
   Выстрелов слышно не было, пули, по-видимому, летели из-за двери, ведущей в ризницу. Используя статую в качестве прикрытия, Питтман вытащил из кармана кольт и, пытаясь унять дрожь в руках, поставил его на боевой взвод. Он понимал, что глупо подставлять себя под пули, пытаясь прицелиться в чуть приоткрытую дверь.
   В саду установилась зловещая тишина. «Стреляли, видимо, из пистолета с глушителем, — подумал Питтман. — В церкви ничего не слышно, и никто не пошлет за помощью».
   Но тут Питтман сообразил, что скоро начнется очередная месса, и другой священник, войдя в ризницу, чтобы облачиться, непременно заметит убийцу, выглядывающего из-за двери в сад.
   Священник позовет на помощь и будет застрелен.
   «Я не должен этого допустить! Надо скрыться!»
   Питтман услышал скрип. Дверь в сад приоткрылась чуть шире. Ладони Питтмана, скользкие от пота, изо всех сил сжимали рукоятку пистолета.
   "Стреляй же!
   Но я не вижу цели!
   На шум явится помощь.
   Слишком поздно".
   Из сада был всего один выход. Питтман понимал, что пока будет бежать к стене и карабкаться на нее, его убьют.
   Ему почудился звук шагов, если, конечно, это не игра воображения.
   Питтман в отчаянии огляделся. Сердце бешено колотилось. Опять шаги.
   Вдруг он заметил справа за кустом сирени на уровне земли окно, ведущее, очевидно, в полуподвальное церковное помещение. От страха Питтмана тошнило. Он выстрелил из-за статуи в том направлении, откуда доносился звук шагов. Затем выглянул с другой стороны и выстрелил еще несколько раз, практически не целясь. Однако успел заметить, как один убийца нырнул под скамью, на которой лежало тело отца Дэндриджа, а второй скрылся в ризнице.
   В обойме оставалось всего четыре патрона. Если не унять дрожь в руках, он и их истратит без всякой пользы.
   Надо уносить ноги!
   Выстрелив еще раз, чтобы отвлечь внимание, он бросился направо к скрытому за кустом сирени окну, упал, тяжело дыша, подполз к окну и ударил рукояткой пистолета по стеклу. Окно оказалось не запертым и распахнулось вовнутрь. Питтман ринулся в проем и свалился в темноту, на какую-то скамью. От удара у него перехватило дыхание, он тут же скатился на пол и поморщился от боли. В левой руке застрял осколок оконного стекла, и из нее лила кровь. Он выдернул осколок и, превозмогая боль, насмерть перепуганный, вскочил на ноги и побежал. В темноту подвала полетели пули: убийца стрелял из открытого окна.
   Глаза Питтмана привыкли к полумраку, и он увидел дверь. Выстрел в сторону окна. Чей-то стон.
   Питтман распахнул дверь и выскочил в залитую светом комнату. Отчаянно моргая, он уставился на группу женщин, занятых изготовлением каких-то изделий из теста, предназначенных для распродажи. Разинув рты, они, в свою очередь, с ужасом смотрели на него. Одна женщина выронила из рук пирожок. Завопил младенец. Но прежде чем женщины завизжали, Питтман услышал позади себя шум — двое мужчин протискивались через окно.
   — С дороги! — приказал Питтман женщинам, подняв пистолет. Один лишь вид оружия привел достойных дам в состояние шока. Питтман захлопнул дверь и, увидев, что она без замка, подтащил к ней один из столов, пытаясь забаррикадировать вход.
   За дверью раздался выстрел, и дерево треснуло. Питтман тоже выстрелил. Остался всего один патрон. Под вопли женщин он бросился через всю комнату к выходу. Сверху до него донесся шум в церкви.
   Он подбежал к ступеням, ожидая выстрела в спину, но, рискнув оглянуться, увидел, что его баррикада еще не рухнула. Чересчур много свидетелей. Убийцы предпочли ретироваться, выбрались через окно и в данный момент, видимо, перелезали через стену сада.
   Услыхав шаги на лестнице у себя над головой, Питтман сунул кольт в карман плаща. Навстречу ему катилась вниз толпа взволнованных прихожан.
   — Человек с револьвером! Там, внизу! — Питтман указал направление рассеченной осколком рукой. Боль усилилась, и он схватился за кисть, стараясь унять кровь. — Меня ранили!
   — Зовите полицию!
   — Врача! Мне нужен врач! — Питтман локтями прокладывал путь через толпу.
   Толпа запаниковала.
   — Он может застрелить еще кого-нибудь!
   — ...убить нас всех!
   Резко сменив направление, толпа понеслась по ступеням вверх. Питтман, зажатый со всех сторон, стал задыхаться. Ошалевшие люди увлекали его за собой. Показалась дверь. Кто-то распахнул ее, толпа вывалилась на улицу, а вместе с ней и Питтман. На долю секунды ему показалось, что он утонул в море обезумевших прихожан.
   Послышался звук сирены. Питтман спрятал окровавленную руку в карман и старался не отставать от толпы. К тому времени, когда засверкали маячки полицейских машин, он уже ловил такси за углом.
   — Что происходит?
   — Стрельба.
   — В церкви? Да поможет нам Господь!
   — Здесь нужен кто-то посильнее.
   — Куда едем?
   «Вот это вопрос», — подумал в отчаянии Питтман и назвал первое, что пришло в голову:
   — Вашингтон-сквер.

10

   Питтман надеялся, что ничем не отличается от обычных воскресных пешеходов. Всю неделю стояла холодная дождливая погода, воскресный же день выдался теплым и солнечным. Бегуны и велосипедисты проносились мимо уличных музыкантов, художников, нищих и торговцев. У Арки Вашингтона студенты в майках Нью-Йоркского университета бросали фризби, позади, спотыкаясь, брел небритый мужчина с бутылкой в бумажном пакете.
   Питтман не обращал на все это никакого внимания. Нестерпимо болела рука, забинтованная носовым платком, намокшим от крови. Рана была серьезнее, чем он предполагал. Опять закружилась голова. На этот раз наверняка от потери крови. Следовало обратиться в больницу. Но там потребуют документы и дадут заполнить соответствующие бумаги. К тому же в приемном покое его могут узнать, не исключено, что полиция успела предупредить персонал в больницах о возможном появлении человека с кровоточащей раной на руке. Нет. За медицинской помощью лучше обратиться в другое место.
   А что потом? Куда направиться? Он так надеялся получить от отца Дэндриджа ответы на все интересующие его вопросы, а теперь Питтман опять у исходной черты.
   "Почему они его убили? — молотом стучало в голове. — Почему не дождались, когда я выйду из церкви?
   Да потому, что им нужны были мы оба. Они наверняка следили за отцом Дэндриджем, опасаясь, как бы тот не пустил в ход информацию, полученную от Миллгейта на исповедях. А увидев меня, решили, что мы работаем на пару.
   Но какими особо важными сведениями мог располагать отец Дэндридж?
   Видимо, даже то, что Миллгейт учился в школе Гроллье, имело какое-то значение, иначе зачем было убивать всех, с кем я вступаю в контакт и веду разговоры о Миллгейте, пытаясь выяснить, что мучило его незадолго до смерти.
   Незадолго до смерти".
   Питтман вдруг понял, куда должен направиться.

11

   — Детектив Логан, — произнес он в интерком.
   Электронное приспособление загудело и дверь открылась. От Питтмана, когда он вошел, не ускользнуло, что стены в вестибюле дома в Верхнем Вест-Сайде покрыты изящными деревянными панелями. Лифт поднял его на пятый этаж. Вначале он опасался, что в телефонной книге не окажется нужного адреса, затем, что хозяйки не будет дома или же его просто не впустят. Но успокоился, когда на стук вышла хозяйка, придерживая рукой полу уютного домашнего халата. Девушка смотрела на него заспанными глазами. Появление Питтмана скорее позабавило, чем рассердило ее.
   Джилл Уоррен, силуэт которой четко обрисовывался в свете солнечных лучей, льющихся из окна, пробормотала:
   — Разве вам не известно, что сейчас для меня глубокая ночь?
   Как раз на это Питтман и рассчитывал. Что в этот яркий воскресный день Джилл будет отдыхать после ночного дежурства.
   — Извините, — сказал он, — у меня не было выбора.
   Джилл сладко зевнула, прикрыв рот ладонью, напомнив Питтману машущего лапкой котенка. Хотя ее длинные светлые волосы были стянуты узлом, а лицо слегка опухло от сна, Питтману она показалась очень красивой.
   — У вас появились ко мне еще вопросы?
   — Мало сказать вопросы.
   — Не понимаю.
   — Мне необходима ваша помощь. — Питтман вытащил из кармана руку.
   — Боже мой! — Теперь Джилл проснулась окончательно. — Входите. Быстро. — Она потащила его в квартиру и закрыла дверь. — Кухня — там. А я-то думаю, почему вы такой бледный. Решила, что после бессонной ночи. Сюда. Кладите руку в умывальник.
   Питтман покачнулся. Джилл быстро принесла стул, усадила его, помогла снять плащ.
   Тяжелый кольт в правом кармане ударился о стул. Джилл нахмурилась.
   — Послушайте. Я понимаю, что это неприлично, — начал Питтман. — Если я помешал... Если у вас кто-то есть...
   — Никого.
   Еще в больнице Питтман заметил, что Джилл не носит обручального кольца. Тем не менее это вовсе не означало, что она не делит с кем-то свое жилье. Ее друг мог отправиться на прогулку, чтобы не шуметь и дать ей возможность выспаться.
   — Я живу одна, — сказала Джилл. — Платок присох к ране. Я отмочу его холодной водой и сниму. Как вы ухитрились?.. Прекрасно. Уже отстает. Вам больно?
   — Нет.
   — Еще бы. Именно поэтому ваше лицо стало серым. Похоже на порез.
   — Разбитое стекло.
   — Рана глубокая. Вам следовало обратиться в больницу, вместо того, чтобы приходить сюда.
   — Ваш дом оказался ближе.
   — Необходимо наложить швы.
   — Нет.
   Джилл подняла на него глаза и опять занялась раной.
   — Что нет? Больница или швы?
   Питтман ничего не ответил.
   Джилл отмыла запекшуюся кровь и пустила несильную струйку воды на порез.
   — Так и держите руку. Я принесу бинты и антисептик.
   Когда Джилл ушла, Питтману показалось, что она может убежать из квартиры и сообщить о нем, и испытал огромное облегчение, когда услышал, как Джилл в соседней комнате выдвигает ящики.
   Вода разжижала льющуюся из раны кровь, и она розоватой струйкой стекала в раковину. Питтман огляделся и, словно откуда-то издалека, увидел небольшую, светлую, прекрасно обустроенную кухню. Рукавичка в виде кошачьей головы, по его мнению, улыбалась гораздо больше, чем следует.
   — Вы такой бледный, — озабоченно произнесла Джилл. — Не понимаю, чему вы улыбаетесь. Вы бредите?
   — Немного пошатывает.
   — Не свалитесь со стула, ради Бога. — Джилл обхватила его сзади, поддерживая, и наклонилась к раковине.
   Он ощутил прикосновение ее груди, но не испытал никаких эмоций, кроме благодарности за заботу.
   Джилл тщательно промыла рану, промокнула полотенцем, наложила на порез янтарный антисептик, прикрыла марлевой подушечкой и перевязала бинтом. Через повязку стала проступать кровь. Джилл начала бинтовать быстрее, накладывая бинт слой за слоем.
   — Будем надеяться, что кровотечение остановится. В противном случае вы отправитесь в больницу — нравится вам это или нет.
   Питтман посмотрел на толстенную повязку на руке. Часть ее порозовела, но пятно не расплывалось.
   — Еще один слой, на счастье. — Джилл еще раз обернула его руку бинтом. — Теперь перекочуем в гостиную и вы приляжете.
   — Я нормально себя чувствую, — проговорил Питтман. — Прекрасно доберусь сам.
   — Какие могут быть сомнения. — Джилл помогла ему подняться и с трудом удержала, когда он едва не упал.
   Солнце, льющееся из окон, куда-то исчезло. В следующий момент Питтман обнаружил себя лежащим на диване.
   — Не дергайтесь.
   — Я так виноват перед вами.
   — Положите-ка ноги на эту подушку. Они должны быть выше головы.
   — Я не стал бы вас беспокоить, но другого выхода не было...
   — Прекратите болтать. У вас не хватает дыхания. Лежите тихо. Я принесу вам воды.
   Питтман смежил веки и когда очнулся, то обнаружил, что Джилл, приподняв его голову, поит его из чашки.
   — Если не полегчает, выпьете сок. Есть хотите? Например, поджаренный хлеб?
   — Поесть?
   — Вы разве никогда не ели? Для вас это что-то новое?
   — Последний раз я... Пожалуй, какое-то время я питался не очень регулярно.
   Джилл помрачнела.
   — Ваш плащ изорван. На брюках грязь, как будто вы ползали по земле. Что произошло? Откуда рана?
   — Я разбил окно.
   — Вы выглядите, как после боя.
   Питтман промолчал.
   — Вы должны быть со мной откровенны, — сказала Джилл. — Я сильно рискую. Ведь вы никакой не полицейский. Вы Мэтью Питтман, и за вами охотится полиция.

12

   Слова Джилл повергли Питтмана в шок и заставили приподняться.
   — Не надо, — сказала она. — Лежите.
   — Когда вы?..
   — Ложитесь. Когда я узнала? Секунд через тридцать после того, как вы впервые заговорили со мной в больнице.
   — Боже мой! — Питтман вновь попытался привстать, но Джилл положила ладонь ему на грудь.
   — Не двигайтесь. Я не шучу. Если кровь не остановится, вам придется отправиться в больницу.
   Питтман внимательно посмотрел на нее и кивнул. Выброс очередной порции адреналина в кровь существенно уменьшил головокружение.
   — Мэтт, — произнес он.
   — Что вы сказали?
   — Вы называете меня Мэтью, а все друзья Мэттом.
   — Надеюсь, я могу считаться вашим другом отныне?
   — Это гораздо лучше, чем видеть во мне врага.
   — А вы не враг? Нет?
   — Вы поверите, если я скажу, что не враг?
   — Особенно, если учесть все ваше вранье.
   — Послушайте, я не совсем понимаю. Если вы сразу догадались, кто я, то почему не сообщили в полицию?
   — Не сообщила? Но почему вы так думаете? А что, если я вела с вами игру только из страха перед вами? Скрывала, что узнала вас, во избежание неприятностей.
   — Вы действительно позвонили в полицию?
   — Вы меня, конечно, не помните? — ответила вопросом на вопрос Джилл.
   — Не помню? Где мы могли раньше?..
   — Неудивительно. Вы постоянно находились в состоянии стресса. На грани срыва.
   — И все же я...
   — В отделении для взрослых я работаю всего шесть месяцев.
   Питтман в недоумении покачал головой.
   — До этого я работала в детской реанимации. Ушла, потому что не могла больше видеть, как... Одним словом, я ухаживала за вашим Джереми.
   У Питтмана засосало под ложечкой.
   — Я была на дежурстве, когда Джереми умер. Вам разрешили пристроиться в уголке палаты, возле сына. Я объясняла вам, что означают цифры на приборах системы жизнеобеспечения. Вы изучали историю его болезни, интересовались значением терминов. Но вы меня не видели. Все ваше внимание было обращено на Джереми. Вы приносили с собой книгу и иногда, когда все затихало, пробегали глазами страницу-другую. И снова смотрели на Джереми, потом на показатели мониторов и опять на сына. Вы как будто пытались передать ему всю свою волю, всю энергию, чтобы он выздоровел.
   У Питтмана пересохло во рту.
   — Да, все так и было. Глупо, не правда ли?
   — Нет. — Глаза Джилл увлажнились. — Это потрясло меня до глубины души. Ничего подобного я раньше не видела.
   Питтман попытался привстать и дотянуться до стакана на столике рядом с диваном.
   — Не двигайтесь. — И Джилл поднесла стакан к его губам.
   — Почему вы так на меня смотрите?
   — Припоминаю, как вы заботились о Джереми, — ответила Джилл. — Всякие мелочи. Вы смачивали полотенце в ледяной воде и обтирали его лицо, когда он метался в жару. Он к тому времени уже был в состоянии комы, но вы умывали его, разговаривали с ним так, будто он мог слышать каждое ваше слово.
   Питтман поморщился от нахлынувших тяжких воспоминаний.
   — Я был убежден, что он слышит. Думал, если мои слова проникнут глубоко в его мозг, он очнется и ответит.
   Джилл понимающе кивнула и продолжила:
   — Затем у него начались спазмы в ногах, и доктор рекомендовал вам массировать их, чтобы избежать атрофии.
   — Да, — с трудом выдавил Питтман. Комок подступил к горлу. — А когда ступни сводила судорога, я натягивал на ноги ботинки на час, затем снимал и через час опять надевал. Хотел, чтобы Джереми нормально передвигался после того, как выйдет из комы и пойдет на поправку.
   Когда Джилл заговорила, взгляд ее и тон выдавали сильнейшее эмоциональное напряжение.
   — Я следила за вами каждую ночь, всю неделю. Восхищалась вашей преданностью. Два дня отгула провела у его постели. Когда у него начался кризис и случился инфаркт.
   Питтману не хватало воздуха.
   — Поэтому я не поверила газетам, не могла себе представить, что вы способны совершить убийство. И одержимы лишь одним желанием — покончить с собой из-за собственных проблем и утащить в могилу других. Целую неделю я наблюдала за вами в реанимационной палате и поняла, что вы человек мягкий и не способны нанести вред кому бы то ни было. Во всяком случае, намеренно. Себе — да. Но не другим.
   — Вы, наверное, удивились, когда я появился в больнице?
   — Скорее, растерялась и не могла понять, что происходит. Потенциальный самоубийца и к тому же убийца не явится в реанимационную палату. Не прикинется детективом и не станет задавать вопросы о Джонатане Миллгейте, ни за что не станет. Вы больше походили на человека, попавшего в ловушку и пытающегося любым способом доказать свою невиновность.
   — Я так ценю ваше доверие.
   — Не обольщайтесь. Я вовсе не доверчивая простушка. Но я видела, как вы страдали, когда погибал ваш сын. Мне не доводилось встречать такой глубокой любви. Казалось, ваша психика просто не выдержит.
   — Итак, вы позволили мне сыграть роль детектива.
   — Что еще мне оставалось? Допустим, я призналась бы, что знаю вас. Вы запаниковали бы и оказались за решеткой.
   — Или стал бы покойником.

13

   Кто-то постучал в дверь. Питтман, вздрогнув, посмотрел на Джилл:
   — Вы кого-нибудь ждете?
   Джилл удивленно вскинула брови:
   — Нет, никого!
   — Вы закрыли за мной дверь?
   — Еще бы! Ведь мы в Нью-Йорке!
   Стук повторился.
   Питтман заставил себя подняться.
   — Принесите мой плащ. Бинты суньте под раковину в кухне. Я спрячусь в стенном шкафу. Только не выдавайте меня.
   В дверь забарабанили кулаками.
   — Откройте. Полиция.
   Джилл повернулась к Питтману.
   — Полиция, — повторил тот. — Не исключено. А может, и нет. Не выдавайте меня, прошу вас. — Страх победил слабость. Питтман взял плащ у Джилл и добавил: — Притворитесь, что спали.
   — А вдруг это полицейские? Они могут вас обнаружить.
   — Скажете, что я заставил вас лгать под страхом смерти.
   Дверь содрогалась от ударов.
   — Минуточку! — крикнула Джилл и посмотрела на Питтмана.
   Тот нежно коснулся ее руки и прошептал: