Страница:
Медсестра потянула за шнур. Занавеси задвигались было, но вскоре остановились. Женщина дернула сильнее, но там, видимо, что-то заело. Питтман со все возрастающим недоумением изучал комнату. Четверо телохранителей ушли вслед за советниками, так же как и санитары с машины «скорой помощи». С больным остались лишь молодой человек со стетоскопом да медицинская сестра. Она притушила свет в комнате, и Питтман понял, почему с солярия сняли дуговые лампы: чтобы свет снаружи не попадал в помещение. Красные огоньки мониторов светились почти так же, как горящие вполнакала лампы. Сумрак, видимо, должен был обеспечить покой больного. И это было единственное, что Питтман сумел понять. Скорчившись в темноте за металлической летней мебелью, он смахивал капли со лба, дрожал от холода и размышлял, как поступить дальше.
Итак, подозрения его подтвердились. Из больницы вывезли Джонатана Миллгейта. Он знает, куда. Не знает лишь, почему. И в данный момент ничего не может сделать. Пора двигать отсюда. Иначе можно схватить пневмонию.
Питтман горько усмехнулся. Накануне он едва не прикончил себя, а сейчас испугался воспаления легких. И правильно. Пока не время. Впереди еще восемь дней.
И умрет он вовсе не от пневмонии.
Он увидел, как тип со стетоскопом вышел из полутемной комнаты. Медсестра проверила показания мониторов и состояние трубки, по которой подавался кислород. Питтман направился было к ступеням, но тут услышал какой-то звук и замер.
21
22
23
24
25
26
Итак, подозрения его подтвердились. Из больницы вывезли Джонатана Миллгейта. Он знает, куда. Не знает лишь, почему. И в данный момент ничего не может сделать. Пора двигать отсюда. Иначе можно схватить пневмонию.
Питтман горько усмехнулся. Накануне он едва не прикончил себя, а сейчас испугался воспаления легких. И правильно. Пока не время. Впереди еще восемь дней.
И умрет он вовсе не от пневмонии.
Он увидел, как тип со стетоскопом вышел из полутемной комнаты. Медсестра проверила показания мониторов и состояние трубки, по которой подавался кислород. Питтман направился было к ступеням, но тут услышал какой-то звук и замер.
21
Это была смесь жужжания и постукивания, источник находился где-то внизу, совсем близко.
Питтман почувствовал, как под подошвами насквозь промокших ботинок завибрировал пол солярия.
Одни из ворот гаража начали открываться. Сердце Питтмана учащенно забилось. Он еще ниже пригнулся, так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне крыши, но сам он мог видеть и ворота, и пробивавшийся из гаража свет, который падал на темную лужу с рябью от попадающих в нее капель. Жужжание стихло, ворота остановились.
В напряженной тишине, нарушаемой лишь шелестом дождя, Питтман вдруг уловил стук шагов по бетону, скрип открываемых дверей машины и голоса.
— ...Священник, — взволнованно произнес дребезжащий старческий голос.
— Не беспокойтесь, — ответил второй голос, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся.
— И все же...
— Обо всем позаботились, — настойчиво произнес второй голос, напомнив Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Все в порядке. Обеспечена полная безопасность.
— Но репортеры...
— Им неизвестно местонахождение Джонатана. Все под контролем. Самое лучшее нам сейчас расстаться и вести себя как ни в чем не бывало.
Питтман прислушивался, пока старцы садились в автомобиль. Но вот хлопнули дверцы, заработал двигатель.
Вспыхнули фары. Темный лимузин вырвался из гаража и устремился мимо кустов и деревьев по неосвещенной аллее к главным воротам.
Полусогнутые ноги Питтмана свело судорогой. Он начал было приподниматься, но тут же присел, услыхав новые голоса.
— Такси, — произнес еще один старческий голос.
— Если вы правы и за нами следили... — Голос был скрипучий и какой-то безжизненный.
Конец фразы заглушило громкое жужжание механизма, открывающего следующие ворота гаража. В пропитанной влагой ночи возник еще один источник света.
Когда створки ворот замерли, Питтман напряг слух в надежде услышать еще что-нибудь.
— ...Совпадение. Запоздалый пассажир из Манхэттена.
— Но почему в такси?
— Возможно, поезда так поздно не ходят. Да и мало ли почему? Не стоит волноваться пока не узнаем все точно.
— Но мы видели свет фар у ворот, когда подъезжали к дому.
— Вы же знаете, я велел Харольду все выяснить. Если речь идет о том же самом такси, то оно ушло всего на минуту раньше Харольда. Более того, если машина из Манхэттена, она наверняка окажется единственной в округе. Место приписки автомобиля указано на дверце. Уверен, Харольд перехватит его до того, как он свернет на скоростное шоссе.
— Надеюсь, вы будете держать меня в курсе дела?
— Бесспорно. Успокойтесь. Видите, как у вас дрожат руки. Спокойствие, мой друг. Не следует волноваться.
— Я не могу позволить себе так много потерять.
— Как и все мы.
— Спокойной ночи, Юстас.
— Спокойной ночи, Энтони.
В голосах стариков, несмотря на беспокойство звучала взаимная симпатия.
Хлопнули, закрываясь, дверцы машины. Взревел мотор. Еще один темный лимузин выскользнул из гаража и двинулся по неосвещенной аллее.
Питтман почувствовал, как под подошвами насквозь промокших ботинок завибрировал пол солярия.
Одни из ворот гаража начали открываться. Сердце Питтмана учащенно забилось. Он еще ниже пригнулся, так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне крыши, но сам он мог видеть и ворота, и пробивавшийся из гаража свет, который падал на темную лужу с рябью от попадающих в нее капель. Жужжание стихло, ворота остановились.
В напряженной тишине, нарушаемой лишь шелестом дождя, Питтман вдруг уловил стук шагов по бетону, скрип открываемых дверей машины и голоса.
— ...Священник, — взволнованно произнес дребезжащий старческий голос.
— Не беспокойтесь, — ответил второй голос, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся.
— И все же...
— Обо всем позаботились, — настойчиво произнес второй голос, напомнив Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Все в порядке. Обеспечена полная безопасность.
— Но репортеры...
— Им неизвестно местонахождение Джонатана. Все под контролем. Самое лучшее нам сейчас расстаться и вести себя как ни в чем не бывало.
Питтман прислушивался, пока старцы садились в автомобиль. Но вот хлопнули дверцы, заработал двигатель.
Вспыхнули фары. Темный лимузин вырвался из гаража и устремился мимо кустов и деревьев по неосвещенной аллее к главным воротам.
Полусогнутые ноги Питтмана свело судорогой. Он начал было приподниматься, но тут же присел, услыхав новые голоса.
— Такси, — произнес еще один старческий голос.
— Если вы правы и за нами следили... — Голос был скрипучий и какой-то безжизненный.
Конец фразы заглушило громкое жужжание механизма, открывающего следующие ворота гаража. В пропитанной влагой ночи возник еще один источник света.
Когда створки ворот замерли, Питтман напряг слух в надежде услышать еще что-нибудь.
— ...Совпадение. Запоздалый пассажир из Манхэттена.
— Но почему в такси?
— Возможно, поезда так поздно не ходят. Да и мало ли почему? Не стоит волноваться пока не узнаем все точно.
— Но мы видели свет фар у ворот, когда подъезжали к дому.
— Вы же знаете, я велел Харольду все выяснить. Если речь идет о том же самом такси, то оно ушло всего на минуту раньше Харольда. Более того, если машина из Манхэттена, она наверняка окажется единственной в округе. Место приписки автомобиля указано на дверце. Уверен, Харольд перехватит его до того, как он свернет на скоростное шоссе.
— Надеюсь, вы будете держать меня в курсе дела?
— Бесспорно. Успокойтесь. Видите, как у вас дрожат руки. Спокойствие, мой друг. Не следует волноваться.
— Я не могу позволить себе так много потерять.
— Как и все мы.
— Спокойной ночи, Юстас.
— Спокойной ночи, Энтони.
В голосах стариков, несмотря на беспокойство звучала взаимная симпатия.
Хлопнули, закрываясь, дверцы машины. Взревел мотор. Еще один темный лимузин выскользнул из гаража и двинулся по неосвещенной аллее.
22
Скорчившись в темном солярии, Питтман следил за исчезающими хвостовыми огнями лимузина, слушая, как в тишине растворяется шум мотора. Ворота гаража закрылись, и вокруг снова воцарилась тьма. Она как будто стала еще гуще.
Питтман медленно выпрямился. Ноги так затекли, что казались неподвижными. Постепенно икры стало покалывать словно иголками, восстанавливалась циркуляция крови. Питтман обернулся на стеклянные двери, чтобы бросить последний взгляд на распростертого на постели, беспомощного Джонатана Миллгейта, окруженного мониторами и опутанного трубками.
И тут сердце Питтмана учащенно забилось.
Стекла дверей, казалось, увеличивали то, что он увидел через неплотно задернутые занавеси. Но чувства безысходности и отчаяния словно отдаляли открывшуюся ему картину. Медсестра вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Однако Миллгейт не спал, как она, очевидно, полагала. Совсем напротив, он пытался подняться с возбужденным, искаженным гримасой лицом. Трубки, по которым подавался кислород, отошли от ноздрей больного, те же, которые вели к капельницам, сорвались с игл, введенных в вены. Старик судорожно хватался за защитную сетку кровати, тщетно стараясь приподняться. Его лицо налилось кровью, грудь высоко вздымалась. Неожиданно он снова рухнул на подушку, хватая воздух открытым ртом.
Питтману казалось, что даже через стеклянную дверь он слышит, как несчастный отчаянно пытается вдохнуть хоть глоток кислорода. Питтман невольно шагнул ближе к стеклянной двери. Почему же медсестра не спешит к больному? Разве не сработал сигнальный звонок?
Питтман находился у самой двери и был уверен, что услышал бы сигнал даже сквозь преграду. Неужели отключен звук? Что за нелепость! А что там на экране монитора? За долгие дни наблюдений в палате Джереми Питтман научился разбираться в сигналах. Доктора ему все объяснили. Частота пульса Миллгейта значительно превосходила норму. Вместо 70 — 80 150 ударов в минуту. К тому же аритмия.
Еще немного, и ситуация станет критической. Лицо Миллгейта побагровело, дыхание все учащалось. Старик старался сбросить одеяло, словно оно давило на него непомерной тяжестью.
«Ему не хватает воздуха, — подумал Питтман. — Кислород. Если он не начнет вновь поступать в легкие, Миллгейта хватит второй инфаркт. Этот сукин сын, похоже, собирается отдать концы».
Питтман почувствовал непреодолимое желание повернуться и скатиться вниз по ступеням, домчаться до стены, перевалить через нее и бежать, бежать, не останавливаясь.
«Господи, и зачем только я притащился сюда».
Он уже хотел двинуться к ступеням, однако ноги не повиновались ему, словно приросли к полу.
«Иди же, черт побери. Вали скорее отсюда», — твердил он себе.
Но вместо этого оглянулся.
Миллгейт явно агонизировал. Частота пульса достигла 160. Монитор кровяного давления высвечивал красным: 170/125. При норме — 120/80. Высокое давление опасно для любого, не говоря уже о восьмидесятилетнем старце, перенесшем инфаркт и пару часов назад вывезенном из реанимации.
Хватаясь скрюченными пальцами за грудь и широко открыв рот, Миллгейт повернул голову в сторону дверей, ведущих в солярий. Его полные боли глаза были устремлены на их застекленную часть. Питтман знал, что Миллгейт не мог видеть его в темноте. Тусклый свет комнаты, несомненно, отражался в стекле, делая невидимой ночь снаружи. Но в то же время Питтману казалось, что посылающий сигнал страдания взгляд был обращен на него.
«Не смотри на меня так! Не жди! Я ничего не могу сделать!»
Он вновь повернулся, собираясь бежать.
Питтман медленно выпрямился. Ноги так затекли, что казались неподвижными. Постепенно икры стало покалывать словно иголками, восстанавливалась циркуляция крови. Питтман обернулся на стеклянные двери, чтобы бросить последний взгляд на распростертого на постели, беспомощного Джонатана Миллгейта, окруженного мониторами и опутанного трубками.
И тут сердце Питтмана учащенно забилось.
Стекла дверей, казалось, увеличивали то, что он увидел через неплотно задернутые занавеси. Но чувства безысходности и отчаяния словно отдаляли открывшуюся ему картину. Медсестра вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Однако Миллгейт не спал, как она, очевидно, полагала. Совсем напротив, он пытался подняться с возбужденным, искаженным гримасой лицом. Трубки, по которым подавался кислород, отошли от ноздрей больного, те же, которые вели к капельницам, сорвались с игл, введенных в вены. Старик судорожно хватался за защитную сетку кровати, тщетно стараясь приподняться. Его лицо налилось кровью, грудь высоко вздымалась. Неожиданно он снова рухнул на подушку, хватая воздух открытым ртом.
Питтману казалось, что даже через стеклянную дверь он слышит, как несчастный отчаянно пытается вдохнуть хоть глоток кислорода. Питтман невольно шагнул ближе к стеклянной двери. Почему же медсестра не спешит к больному? Разве не сработал сигнальный звонок?
Питтман находился у самой двери и был уверен, что услышал бы сигнал даже сквозь преграду. Неужели отключен звук? Что за нелепость! А что там на экране монитора? За долгие дни наблюдений в палате Джереми Питтман научился разбираться в сигналах. Доктора ему все объяснили. Частота пульса Миллгейта значительно превосходила норму. Вместо 70 — 80 150 ударов в минуту. К тому же аритмия.
Еще немного, и ситуация станет критической. Лицо Миллгейта побагровело, дыхание все учащалось. Старик старался сбросить одеяло, словно оно давило на него непомерной тяжестью.
«Ему не хватает воздуха, — подумал Питтман. — Кислород. Если он не начнет вновь поступать в легкие, Миллгейта хватит второй инфаркт. Этот сукин сын, похоже, собирается отдать концы».
Питтман почувствовал непреодолимое желание повернуться и скатиться вниз по ступеням, домчаться до стены, перевалить через нее и бежать, бежать, не останавливаясь.
«Господи, и зачем только я притащился сюда».
Он уже хотел двинуться к ступеням, однако ноги не повиновались ему, словно приросли к полу.
«Иди же, черт побери. Вали скорее отсюда», — твердил он себе.
Но вместо этого оглянулся.
Миллгейт явно агонизировал. Частота пульса достигла 160. Монитор кровяного давления высвечивал красным: 170/125. При норме — 120/80. Высокое давление опасно для любого, не говоря уже о восьмидесятилетнем старце, перенесшем инфаркт и пару часов назад вывезенном из реанимации.
Хватаясь скрюченными пальцами за грудь и широко открыв рот, Миллгейт повернул голову в сторону дверей, ведущих в солярий. Его полные боли глаза были устремлены на их застекленную часть. Питтман знал, что Миллгейт не мог видеть его в темноте. Тусклый свет комнаты, несомненно, отражался в стекле, делая невидимой ночь снаружи. Но в то же время Питтману казалось, что посылающий сигнал страдания взгляд был обращен на него.
«Не смотри на меня так! Не жди! Я ничего не могу сделать!»
Он вновь повернулся, собираясь бежать.
23
Но вместо этого, к немалому своему удивлению, извлек из кармана брюк ключи и висевший на том же кольце нож со множеством лезвий и инструментов — точь-в-точь швейцарский, армейский — и вытащил из рукоятки две тонкие металлические спицы. Через восемь дней он сведет счеты с жизнью, но сейчас у него на глазах агонизирует человек и он не может оставаться в стороне, а тем более трусливо бежать под предлогом собственного бессилия. Еще немного и Миллгейту конец, если не возобновить подачу кислорода и не соединить иглы, торчащие из вен, с укрепленными на стойке капельницами.
Не исключено, что он и так и так умрет, но, Бог свидетель, не из-за равнодушия его, Питтмана. Он не возьмет этот грех на душу.
Тут Питтман вспомнил о кольте. А что, собственно, он теряет?
Он подошел к дверям и после короткого колебания воткнул спицы в отверстие замка. Нож с набором инструментов ему подарил заслуженный взломщик, о котором Питтман в свое время написал статью. Приговоренного к десяти годам тюрьмы взломщика помиловали, но при условии, что он выступит по телевидению и просветит публику — расскажет владельцам домов и квартир, как надежно защититься от взлома. У Шона, так звали взломщика, изящного и тонкого, как жокей, были ясные озорные глаза эльфа и проникновенный голос диктора, рекламирующего мыло «Ирландская весна». Все три телевизионные передачи прошли с грандиозным успехом, и Шон прославился на весь Нью-Йорк. Но потом снова попал за решетку. Питтман брал у Шона интервью, когда тот находился в зените славы, но журналиста не оставляла мысль, что герой его очерка все равно кончит тюрьмой. Шон рассказал ему в мельчайших подробностях о множестве способов проникновения в чужое жилище. В конце беседы, длившейся два часа, Шон О'Рейли преподнес Питтману нож с набором инструментов.
— Я дарю его вам, потому что вы способны оценить искусство кражи со взломом. В его рукоятке помимо миниатюрных плоскогубцев, отверток и кусачек имеются еще две спицы, предназначенные для открывания замков, что особенно ценно.
Шон, веселясь, обучил Питтмана орудовать своим подарком. Питтман оказался способным учеником.
С помощью спиц можно было открыть любой, самый надежный замок. Одной спицей следовало освободить защелки в цилиндре, объяснял Шон, вторая использовалась в качестве рычага, чтобы усилить давление. Немного тренировки, и все в порядке. Вскоре Питтман уже мог вскрыть замок за пятнадцать секунд.
Итак, он вытащил одну спицу и просунул вторую чуть глубже, поскольку первая защелка уже была освобождена. При этом новоявленный взломщик то и дело поглядывал на Миллгейта.
Питтман старался действовать с максимальной быстротой. А вдруг, когда дверь откроется, сработает сигнализация? Однако опасения его исчезли, когда он заметил на одной из стен панель включения системы охраны. «Жучковый король» рассказал Питтману, что по просьбе владельцев больших домов фирмы устанавливают контрольные панели в разных концах здания. Панели включали и выключали сигнал тревоги, поэтому имело смысл разместить их не только у парадной двери, но и рядом с остальными выходами.
В данном же случае фирма выбрала для панели не самое удачное место. Она сразу бросалась в глаза, и это облегчало задачу тому, кто попытался бы проникнуть в помещение через застекленные двери солярия. Освободив вторую защелку, Питтман увидел панель и светящиеся на маленьком экране слова: «ГОТОВА К ВКЛЮЧЕНИЮ». Видимо, из-за множества посетителей в доме система тревоги сегодня еще не была задействована.
Питтман почувствовал, как освободилась последняя защелка. Надавил на вторую спицу, повернул цилиндр, открыл замок и распахнул дверь.
На противоположной стене двери были закрыты. Никто не мог слышать, как Питтман вошел в полутемную комнату. Миллгейт буквально на глазах терял силы и почти не дышал. Питтман приблизился к умирающему и закрепил у его ноздрей кислородные трубки.
Произошло настоящее чудо. Через какие-то секунды кровь отлила от лица Миллгейта. Возбуждение спало. Еще несколько мгновений, и старик задышал ровнее. Питтман поднял трубки, которые Миллгейт непроизвольно сдернул с игл, введенных в вены, и когда стал натягивать их на основания игл, почувствовал, что жидкость капает на пол. Интересно, как это объяснит медсестра, когда вернется? Тут он заметил, что с плаща на пол натекло, и остались следы от ног.
Надо валить отсюда.
Монитор показал, что артериальное давление, частота дыхания и работа сердца относительно нормализовались. «Старик еще протянет», — с облегчением подумал Питтман и повернулся, чтобы уйти.
Но в этот момент старческая рука, словно клешня, впилась в его запястье, заставив вздрогнуть. Питтман в тревоге обернулся и увидел устремленный на него, полный муки взгляд.
Изумленный таким оборотом дела, Питтман попытался высвободиться, разгибая пальцы старика.
«Боже! А вдруг он завопит...»
— Данкан, — с усилием произнес Миллгейт едва слышным прерывистым, похожим на шорох скомканного целлофана голосом.
«Он бредит».
— Данкан... — В голосе старика звучала мольба.
«Он принимает меня за кого-то другого. Я слишком долго здесь торчу. Надо сматываться».
— Данкан... — Голос старика стал тверже. Теперь он напоминал скрип песка на дне высохшей лужи. — Снег...
Питтман наконец высвободил руку.
— Гроллье... — Дыхательные пути больного были залиты мокротой, и голос его напоминал бульканье воды.
«К дьяволу!» — подумал Питтман и повернулся к выходу.
Неожиданно его залил поток света. Отворилась вторая дверь, и на фоне ярко освещенного зала возник силуэт медицинской сестры. На секунду женщина замерла, словно парализованная. Затем уронила поднос. Чайник и чашка разлетелись осколками по полу. Медсестра завизжала.
Питтман бросился бежать.
Не исключено, что он и так и так умрет, но, Бог свидетель, не из-за равнодушия его, Питтмана. Он не возьмет этот грех на душу.
Тут Питтман вспомнил о кольте. А что, собственно, он теряет?
Он подошел к дверям и после короткого колебания воткнул спицы в отверстие замка. Нож с набором инструментов ему подарил заслуженный взломщик, о котором Питтман в свое время написал статью. Приговоренного к десяти годам тюрьмы взломщика помиловали, но при условии, что он выступит по телевидению и просветит публику — расскажет владельцам домов и квартир, как надежно защититься от взлома. У Шона, так звали взломщика, изящного и тонкого, как жокей, были ясные озорные глаза эльфа и проникновенный голос диктора, рекламирующего мыло «Ирландская весна». Все три телевизионные передачи прошли с грандиозным успехом, и Шон прославился на весь Нью-Йорк. Но потом снова попал за решетку. Питтман брал у Шона интервью, когда тот находился в зените славы, но журналиста не оставляла мысль, что герой его очерка все равно кончит тюрьмой. Шон рассказал ему в мельчайших подробностях о множестве способов проникновения в чужое жилище. В конце беседы, длившейся два часа, Шон О'Рейли преподнес Питтману нож с набором инструментов.
— Я дарю его вам, потому что вы способны оценить искусство кражи со взломом. В его рукоятке помимо миниатюрных плоскогубцев, отверток и кусачек имеются еще две спицы, предназначенные для открывания замков, что особенно ценно.
Шон, веселясь, обучил Питтмана орудовать своим подарком. Питтман оказался способным учеником.
С помощью спиц можно было открыть любой, самый надежный замок. Одной спицей следовало освободить защелки в цилиндре, объяснял Шон, вторая использовалась в качестве рычага, чтобы усилить давление. Немного тренировки, и все в порядке. Вскоре Питтман уже мог вскрыть замок за пятнадцать секунд.
Итак, он вытащил одну спицу и просунул вторую чуть глубже, поскольку первая защелка уже была освобождена. При этом новоявленный взломщик то и дело поглядывал на Миллгейта.
Питтман старался действовать с максимальной быстротой. А вдруг, когда дверь откроется, сработает сигнализация? Однако опасения его исчезли, когда он заметил на одной из стен панель включения системы охраны. «Жучковый король» рассказал Питтману, что по просьбе владельцев больших домов фирмы устанавливают контрольные панели в разных концах здания. Панели включали и выключали сигнал тревоги, поэтому имело смысл разместить их не только у парадной двери, но и рядом с остальными выходами.
В данном же случае фирма выбрала для панели не самое удачное место. Она сразу бросалась в глаза, и это облегчало задачу тому, кто попытался бы проникнуть в помещение через застекленные двери солярия. Освободив вторую защелку, Питтман увидел панель и светящиеся на маленьком экране слова: «ГОТОВА К ВКЛЮЧЕНИЮ». Видимо, из-за множества посетителей в доме система тревоги сегодня еще не была задействована.
Питтман почувствовал, как освободилась последняя защелка. Надавил на вторую спицу, повернул цилиндр, открыл замок и распахнул дверь.
На противоположной стене двери были закрыты. Никто не мог слышать, как Питтман вошел в полутемную комнату. Миллгейт буквально на глазах терял силы и почти не дышал. Питтман приблизился к умирающему и закрепил у его ноздрей кислородные трубки.
Произошло настоящее чудо. Через какие-то секунды кровь отлила от лица Миллгейта. Возбуждение спало. Еще несколько мгновений, и старик задышал ровнее. Питтман поднял трубки, которые Миллгейт непроизвольно сдернул с игл, введенных в вены, и когда стал натягивать их на основания игл, почувствовал, что жидкость капает на пол. Интересно, как это объяснит медсестра, когда вернется? Тут он заметил, что с плаща на пол натекло, и остались следы от ног.
Надо валить отсюда.
Монитор показал, что артериальное давление, частота дыхания и работа сердца относительно нормализовались. «Старик еще протянет», — с облегчением подумал Питтман и повернулся, чтобы уйти.
Но в этот момент старческая рука, словно клешня, впилась в его запястье, заставив вздрогнуть. Питтман в тревоге обернулся и увидел устремленный на него, полный муки взгляд.
Изумленный таким оборотом дела, Питтман попытался высвободиться, разгибая пальцы старика.
«Боже! А вдруг он завопит...»
— Данкан, — с усилием произнес Миллгейт едва слышным прерывистым, похожим на шорох скомканного целлофана голосом.
«Он бредит».
— Данкан... — В голосе старика звучала мольба.
«Он принимает меня за кого-то другого. Я слишком долго здесь торчу. Надо сматываться».
— Данкан... — Голос старика стал тверже. Теперь он напоминал скрип песка на дне высохшей лужи. — Снег...
Питтман наконец высвободил руку.
— Гроллье... — Дыхательные пути больного были залиты мокротой, и голос его напоминал бульканье воды.
«К дьяволу!» — подумал Питтман и повернулся к выходу.
Неожиданно его залил поток света. Отворилась вторая дверь, и на фоне ярко освещенного зала возник силуэт медицинской сестры. На секунду женщина замерла, словно парализованная. Затем уронила поднос. Чайник и чашка разлетелись осколками по полу. Медсестра завизжала.
Питтман бросился бежать.
24
За короткое время, проведенное в комнате, Питтман успел согреться, и когда выскочил за дверь, мгновенно озяб и его стала бить дрожь. Он зашлепал было по лужам мимо металлической мебели к лестнице, ведущей вниз, но тут его ослепил яркий свет дуговых ламп, вспыхнувших под карнизом крыши. Медсестра или охрана включили освещение. В здании позади него слышались громкие голоса.
Питтман ускорил бег и чуть было не упал, скользя по ступеням. Он ухватился за влажные перила и поморщился от боли — что-то вонзилось в ладонь. Очнувшись внизу, хотел побежать туда, откуда пришел, к аллее, ведущей к воротам. Но тут до него донеслись крики, и он помчался в глубину территории, чтобы на него не упал свет дуговых ламп, вспыхнувших над бассейном и цветником, оттуда тоже доносились крики.
Поняв, что фронт и тыл перекрыты, Питтман кинулся в сторону от дома через бетонированную площадку у гаража, через размякшую от дождя лужайку, туда, где темнел ряд елей. По ступеням солярия застучали башмаки.
— Стой!
— Стреляй в него!
Питтман достиг елей. Колючие ветви хлестнули по лицу, да так сильно, что Питтман не мог понять, то ли дождь течет по щекам, то ли кровь, и на всякий случай пригнулся, чтобы снова не наскочить на ветки.
— Где он?..
— Там! Кажется, там!
Позади Питтмана треснул сук, кто-то упал.
— Нос! Я сломал нос!
— Слышу!
— Там, в кустах!
— Стреляй же в этого сукиного сына!
— Прикончи его! Если они узнают, что мы кого-то прошляпили...
Треснул еще один сук. Преследователи продирались между деревьями. Питтман вовремя остановился. Перед ним выросла каменная стена. Еще мгновение, и он врезался бы в нее на бегу. Тяжело дыша, он огляделся.
Что делать дальше? — мысль лихорадочно работала. Вряд ли удастся добраться до ворот. Он не может идти вдоль стены, это ясно. Они будут прислушиваться к каждому звуку. Загонят его в угол. Может, вернуться? Нет! С минуты на минуту появится полиция. Территория ярко освещена, его сразу заметят. Как же быть?..
И Питтман решил залезть на ель. Преследователи уже совсем близко. Он ухватился за сук, забросив одну ногу на ветку, и подтянулся. Кора царапала руки. В нос бил запах смолы. Он карабкался все быстрее и быстрее.
— Он где-то здесь. Я слышу!
Питтман нащупал толстый сук, повис на нем и, перебирая руками, стал дюйм за дюймом продвигаться к стене. Кора ранила руки, но он не обращал внимания.
— Он здесь, рядом!
— Где?
Еловые иголки роняли капли дождя на Питтмана. А с ветки, на которой он висел, вниз низвергался небольшой водопад.
— Вон там!
— На дереве!
Питтман коснулся ногами стены, стал на гребень и отпустил ветку. Слава Богу, на стене не оказалось ни колючей проволоки, ни вмонтированного битого стекла.
Грянул выстрел, вспышка ослепила его. При втором выстреле Питтман с перепугу, чисто инстинктивно соскользнул по ту сторону стены и повис, зацепившись за гребень. Сердце бешено колотилось. Плащ цеплялся за шероховатости стены. А что там, внизу? Питтман не имел ни малейшего представления, но слышал, что один из преследователей пытается взобраться на дерево.
— Бегу к воротам! — закричал второй.
Питтман отпустил руки и полетел вниз. Внутри у него все оборвалось.
Питтман ускорил бег и чуть было не упал, скользя по ступеням. Он ухватился за влажные перила и поморщился от боли — что-то вонзилось в ладонь. Очнувшись внизу, хотел побежать туда, откуда пришел, к аллее, ведущей к воротам. Но тут до него донеслись крики, и он помчался в глубину территории, чтобы на него не упал свет дуговых ламп, вспыхнувших над бассейном и цветником, оттуда тоже доносились крики.
Поняв, что фронт и тыл перекрыты, Питтман кинулся в сторону от дома через бетонированную площадку у гаража, через размякшую от дождя лужайку, туда, где темнел ряд елей. По ступеням солярия застучали башмаки.
— Стой!
— Стреляй в него!
Питтман достиг елей. Колючие ветви хлестнули по лицу, да так сильно, что Питтман не мог понять, то ли дождь течет по щекам, то ли кровь, и на всякий случай пригнулся, чтобы снова не наскочить на ветки.
— Где он?..
— Там! Кажется, там!
Позади Питтмана треснул сук, кто-то упал.
— Нос! Я сломал нос!
— Слышу!
— Там, в кустах!
— Стреляй же в этого сукиного сына!
— Прикончи его! Если они узнают, что мы кого-то прошляпили...
Треснул еще один сук. Преследователи продирались между деревьями. Питтман вовремя остановился. Перед ним выросла каменная стена. Еще мгновение, и он врезался бы в нее на бегу. Тяжело дыша, он огляделся.
Что делать дальше? — мысль лихорадочно работала. Вряд ли удастся добраться до ворот. Он не может идти вдоль стены, это ясно. Они будут прислушиваться к каждому звуку. Загонят его в угол. Может, вернуться? Нет! С минуты на минуту появится полиция. Территория ярко освещена, его сразу заметят. Как же быть?..
И Питтман решил залезть на ель. Преследователи уже совсем близко. Он ухватился за сук, забросив одну ногу на ветку, и подтянулся. Кора царапала руки. В нос бил запах смолы. Он карабкался все быстрее и быстрее.
— Он где-то здесь. Я слышу!
Питтман нащупал толстый сук, повис на нем и, перебирая руками, стал дюйм за дюймом продвигаться к стене. Кора ранила руки, но он не обращал внимания.
— Он здесь, рядом!
— Где?
Еловые иголки роняли капли дождя на Питтмана. А с ветки, на которой он висел, вниз низвергался небольшой водопад.
— Вон там!
— На дереве!
Питтман коснулся ногами стены, стал на гребень и отпустил ветку. Слава Богу, на стене не оказалось ни колючей проволоки, ни вмонтированного битого стекла.
Грянул выстрел, вспышка ослепила его. При втором выстреле Питтман с перепугу, чисто инстинктивно соскользнул по ту сторону стены и повис, зацепившись за гребень. Сердце бешено колотилось. Плащ цеплялся за шероховатости стены. А что там, внизу? Питтман не имел ни малейшего представления, но слышал, что один из преследователей пытается взобраться на дерево.
— Бегу к воротам! — закричал второй.
Питтман отпустил руки и полетел вниз. Внутри у него все оборвалось.
25
Приземлился он гораздо быстрее, чем ожидал. Трава внизу была мокрой от дождя. В момент приземления Питтман резко выдохнул, чуть согнул колени, прижал локти, упал и перекатился, стараясь смягчить удар. Это обычный прием парашютистов, у одного из них Питтману как-то довелось взять интервью. Необходимо сжаться, напрячься и перекатиться.
Питтман молил Бога о том, чтобы этот способ сработал. Если он повредит лодыжку или еще что-нибудь, ему крышка, с минуты на минуту преследователи могут оказаться по эту сторону стены. Тогда единственный выход — спрятаться. Но где? Ведь тут совершенно открытое пространство. Так, по крайней мере, ему показалось, когда он повис над стеной. К счастью можно было спастись и другим способом. Используя силу инерции, Питтман вскочил на ноги.
Ладони горели, суставы нестерпимо ныли, но все эти мелочи не имели сейчас никакого значения. Главное, ноги не подвели, он твердо стоял на земле. Ничего не повредил, ничего не сломал.
Из-за стены доносились ругательства, проклятья, треск веток. Один из охранников все еще карабкался к гребню стены.
Питтман набрал в грудь побольше воздуха и рванул вперед. Темному пространству казалось, не будет конца. Здесь не росли ни кусты, ни деревья. Не то что на территории особняка.
Куда же это его занесло, черт побери?
Что за поле тут? Или это кладбище? Но надгробий Питтман почему-то не видел. Потом сквозь изморось заметил впереди что-то белое и побежал в том направлении. Неожиданно поле кончилось, и он покатился вниз по крутому склону.
Питтман лежал на спине, защищенный от ветра краем склона. Смахнув с лица капли и налипший песок, он поднялся на ноги.
Оказывается, это белый песок. Но откуда он взялся?
И тут его осенило. Господи, да это же поле для игры в гольф! Он вспомнил указатель: «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ», мимо которого проезжал.
Если начнут стрелять, укрыться тут негде.
Пространство совершенно открытое. Так что надо мотать.
Он огляделся, чтобы сориентироваться и ненароком не побежать назад к стене, и вдруг увидел слева от себя пятна света. Похожие на призраки огоньки чудесным образом возникли прямо из стены. Он слышал, как один из преследователей что-то говорил о воротах. Теперь из них вышли охранники. Поначалу журналист решил, что они вооружились фонарями в сторожке рядом с выходом. Но что-то в движении световых пятен показалось ему странным.
И страх от сознания, что он попал на поле для гольфа, превратился в ужас. До него донесся шум моторов. Фонари располагались парами, как фары, но Питтман знал, что преследователи не могут воспользоваться автомобилями. Они слишком тяжелы для этой почвы, начнут буксовать на мокрой траве и застрянут. Кроме того, моторы работали едва слышно и звук был слишком высок.
Боже, они, кажется, использовали электрокары? Владельцы особняка имеют выход прямо на поле. Фар на электрокарах нет, и преследователи вооружены мощными переносными фонарями.
Лучи света методично ощупывали различные сектора поля. До Питтмана доносились громкие крики. Он выбрался из песчаной ловушки и помчался в мокрую тьму подальше от надвигающихся огней.
Питтман молил Бога о том, чтобы этот способ сработал. Если он повредит лодыжку или еще что-нибудь, ему крышка, с минуты на минуту преследователи могут оказаться по эту сторону стены. Тогда единственный выход — спрятаться. Но где? Ведь тут совершенно открытое пространство. Так, по крайней мере, ему показалось, когда он повис над стеной. К счастью можно было спастись и другим способом. Используя силу инерции, Питтман вскочил на ноги.
Ладони горели, суставы нестерпимо ныли, но все эти мелочи не имели сейчас никакого значения. Главное, ноги не подвели, он твердо стоял на земле. Ничего не повредил, ничего не сломал.
Из-за стены доносились ругательства, проклятья, треск веток. Один из охранников все еще карабкался к гребню стены.
Питтман набрал в грудь побольше воздуха и рванул вперед. Темному пространству казалось, не будет конца. Здесь не росли ни кусты, ни деревья. Не то что на территории особняка.
Куда же это его занесло, черт побери?
Что за поле тут? Или это кладбище? Но надгробий Питтман почему-то не видел. Потом сквозь изморось заметил впереди что-то белое и побежал в том направлении. Неожиданно поле кончилось, и он покатился вниз по крутому склону.
Питтман лежал на спине, защищенный от ветра краем склона. Смахнув с лица капли и налипший песок, он поднялся на ноги.
Оказывается, это белый песок. Но откуда он взялся?
И тут его осенило. Господи, да это же поле для игры в гольф! Он вспомнил указатель: «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ», мимо которого проезжал.
Если начнут стрелять, укрыться тут негде.
Пространство совершенно открытое. Так что надо мотать.
Он огляделся, чтобы сориентироваться и ненароком не побежать назад к стене, и вдруг увидел слева от себя пятна света. Похожие на призраки огоньки чудесным образом возникли прямо из стены. Он слышал, как один из преследователей что-то говорил о воротах. Теперь из них вышли охранники. Поначалу журналист решил, что они вооружились фонарями в сторожке рядом с выходом. Но что-то в движении световых пятен показалось ему странным.
И страх от сознания, что он попал на поле для гольфа, превратился в ужас. До него донесся шум моторов. Фонари располагались парами, как фары, но Питтман знал, что преследователи не могут воспользоваться автомобилями. Они слишком тяжелы для этой почвы, начнут буксовать на мокрой траве и застрянут. Кроме того, моторы работали едва слышно и звук был слишком высок.
Боже, они, кажется, использовали электрокары? Владельцы особняка имеют выход прямо на поле. Фар на электрокарах нет, и преследователи вооружены мощными переносными фонарями.
Лучи света методично ощупывали различные сектора поля. До Питтмана доносились громкие крики. Он выбрался из песчаной ловушки и помчался в мокрую тьму подальше от надвигающихся огней.
26
До того, как врачи обнаружили у Джереми рак, Питтман увлекался бегом. Он тренировался минимум по часу в будни и несколько часов по уик-эндам, обычно используя дорожку вдоль реки в Верхнем Ист-Сайде. В то время они с Эллен и Джереми жили на Семидесятой восточной улице. Бег был частью его образа жизни, так же, как регулярный взнос пяти процентов заработка на накопительный счет или отправка Джереми на летние курсы, несмотря на то, что школьные оценки сына были превосходны и дополнительных занятий вовсе не требовалось. Гарантии. Забота о будущем. Это ключ ко всему. В этом секрет успеха. Однажды Питтман ухитрился, поощряемый восторженными воплями сына и одобрительной улыбкой жены, прийти к финишу Нью-Йоркского марафона в основной группе бегунов.
Затем Джереми заболел.
Джереми умер.
Питтман и Эллен начали ссориться.
Эллен ушла.
Эллен вышла замуж вторично.
Питтман запил.
У Питтмана произошел нервный срыв.
Он не бегал уже больше года. Он вообще ничем не нагружал сердце, если, конечно, не считать тахикардии на нервной почве. Но сейчас, когда выброс адреналина подхлестнул его, мышцы вспомнили ритм движения. Конечно, они не обладали той силой, которая достигается тренировкой. Он был далек от своей лучшей формы, но технические навыки сохранились — ритм, длина шага, перекат с пятки на носок. Дыхания не хватало, мышцы не слушались, но он продолжал бежать, стараясь не замечать сильнейшую пульсацию в сосудах и боль в животе. Далеко позади метались огни, гудели моторы, кричали люди.
Питтман тоже готов был кричать, проклиная себя за то, что бросил тренировки и потерял форму. За то, что оказался таким безрассудным и влип в историю, да еще в какую.
О чем, дьявол его побери, он думал, когда бросился вслед за машиной «скорой помощи»? Ведь Берт все равно ничего не узнает.
Но главное, что сам он знает. Потому что обещал Берту сделать все, что в его силах.
Еще восемь дней.
Но зачем надо было вламываться в дом? Нормальный журналист никогда не позволил бы себе ничего подобного.
Значит, он должен был дать старику умереть?
Пока одеревеневшие ноги старались изо всех сил выполнить свою работу и сделать из Питтмана первоклассного бегуна, он, потратив на это считанные секунды, оглянулся на преследователей.
Смахнул влагу с век и увидел, что электрокары ускорили движение и огни приближаются.
Правда, не все, а лишь некоторые. Из пяти электрокаров только два находились довольно близко от него. Остальные разошлись в разные стороны, следуя, очевидно, по периметру площадки. Один — направо, второй — налево, третий, как понял Питтман, торопился по диагонали к самой дальней точке поля.
Хотят окружить. И как только они ухитрились вычислить его в темноте?
Капли дождя, попадая за воротник, холодили шею. И вдруг он понял, почему его засекли. От ужаса волосы встали дыбом.
Плащ.
Он был цвета песка, как то пятно, которое Питтман увидел. Плащ выдал его.
Сбиваясь с ритма, но продолжая бежать, Питтман с трудом развязал пояс. И принялся за пуговицы. Одну вырвал с мясом, дернув за борт плаща. Высвободил из рукавов поочередно обе руки и почувствовал, как пиджак начинает впитывать влагу. Что делать с плащом? Выбросить? Или намотать на куст для приманки врага? По дороге как раз попался кустарник. Но это не отвлечет преследователей надолго, а плащ может пригодиться.
Заросли редких кустов не могли служить надежным укрытием, и Питтман, царапая руки, продирался сквозь них, чтобы продолжить бег по игровому полю.
Оглянувшись, он увидел огни. Шум моторов становился все громче. Питтман скатал плащ, сунул под пиджак и напрягшись побежал так быстро, как только мог, с облегчением думая о том, что его темно-синий костюм растворится в окружающей темноте.
Если, конечно, на него не упадет луч света. Но что это?
Поле впереди вдруг приобрело сероватый оттенок, и вскоре Питтман понял, что добежал до пруда. Придется обогнуть его, а на это уйдет время. Но выбора не было. Тяжело дыша, Питтман рванулся налево. И, поскользнувшись на мокрой траве, едва не скатился в ледяную воду. Лишь чудом ему удалось удержаться на самом краю.
Питтман поднялся, придерживая под полой пиджака плащ, оглянулся и увидел, как луч света пробил тьму над склоном у того места, где он скатился вниз. Двигатель шумел уже совсем рядом. Стараясь не потерять равновесия, Питтман вновь побежал.
Затем Джереми заболел.
Джереми умер.
Питтман и Эллен начали ссориться.
Эллен ушла.
Эллен вышла замуж вторично.
Питтман запил.
У Питтмана произошел нервный срыв.
Он не бегал уже больше года. Он вообще ничем не нагружал сердце, если, конечно, не считать тахикардии на нервной почве. Но сейчас, когда выброс адреналина подхлестнул его, мышцы вспомнили ритм движения. Конечно, они не обладали той силой, которая достигается тренировкой. Он был далек от своей лучшей формы, но технические навыки сохранились — ритм, длина шага, перекат с пятки на носок. Дыхания не хватало, мышцы не слушались, но он продолжал бежать, стараясь не замечать сильнейшую пульсацию в сосудах и боль в животе. Далеко позади метались огни, гудели моторы, кричали люди.
Питтман тоже готов был кричать, проклиная себя за то, что бросил тренировки и потерял форму. За то, что оказался таким безрассудным и влип в историю, да еще в какую.
О чем, дьявол его побери, он думал, когда бросился вслед за машиной «скорой помощи»? Ведь Берт все равно ничего не узнает.
Но главное, что сам он знает. Потому что обещал Берту сделать все, что в его силах.
Еще восемь дней.
Но зачем надо было вламываться в дом? Нормальный журналист никогда не позволил бы себе ничего подобного.
Значит, он должен был дать старику умереть?
Пока одеревеневшие ноги старались изо всех сил выполнить свою работу и сделать из Питтмана первоклассного бегуна, он, потратив на это считанные секунды, оглянулся на преследователей.
Смахнул влагу с век и увидел, что электрокары ускорили движение и огни приближаются.
Правда, не все, а лишь некоторые. Из пяти электрокаров только два находились довольно близко от него. Остальные разошлись в разные стороны, следуя, очевидно, по периметру площадки. Один — направо, второй — налево, третий, как понял Питтман, торопился по диагонали к самой дальней точке поля.
Хотят окружить. И как только они ухитрились вычислить его в темноте?
Капли дождя, попадая за воротник, холодили шею. И вдруг он понял, почему его засекли. От ужаса волосы встали дыбом.
Плащ.
Он был цвета песка, как то пятно, которое Питтман увидел. Плащ выдал его.
Сбиваясь с ритма, но продолжая бежать, Питтман с трудом развязал пояс. И принялся за пуговицы. Одну вырвал с мясом, дернув за борт плаща. Высвободил из рукавов поочередно обе руки и почувствовал, как пиджак начинает впитывать влагу. Что делать с плащом? Выбросить? Или намотать на куст для приманки врага? По дороге как раз попался кустарник. Но это не отвлечет преследователей надолго, а плащ может пригодиться.
Заросли редких кустов не могли служить надежным укрытием, и Питтман, царапая руки, продирался сквозь них, чтобы продолжить бег по игровому полю.
Оглянувшись, он увидел огни. Шум моторов становился все громче. Питтман скатал плащ, сунул под пиджак и напрягшись побежал так быстро, как только мог, с облегчением думая о том, что его темно-синий костюм растворится в окружающей темноте.
Если, конечно, на него не упадет луч света. Но что это?
Поле впереди вдруг приобрело сероватый оттенок, и вскоре Питтман понял, что добежал до пруда. Придется обогнуть его, а на это уйдет время. Но выбора не было. Тяжело дыша, Питтман рванулся налево. И, поскользнувшись на мокрой траве, едва не скатился в ледяную воду. Лишь чудом ему удалось удержаться на самом краю.
Питтман поднялся, придерживая под полой пиджака плащ, оглянулся и увидел, как луч света пробил тьму над склоном у того места, где он скатился вниз. Двигатель шумел уже совсем рядом. Стараясь не потерять равновесия, Питтман вновь побежал.