— Шеф, пойдем! Чо стоять-то? — послышался голос Равиля.
   — Пойдем, пойдем… — ответил я.
   — О чем думал-то, шеф?
   — Да мысль такая нелепая пришла, что ангелоподобный человек есть… человек есть… радужка глаза… в биополевом или голографическом варианте, — сказал я и почувствовал, что покраснел.
 
Опять пирамиды
   А потом опять «посыпались» пирамиды, древние пирамиды, которые кто-то и когда-то для чего-то построил.
   Две пирамиды (№87, 88) были видны очень хорошо. Одна из них, более высокая — метров этак 300 высотой, имела остроконечную вершину и две широкие ступени. Другая пирамида была раза в три ниже первой и имела четкие ступенчатые очертания и срезанную вершину. Я понимал, что из-за бугра выглядывают только части этих пирамидальных конструкций, но бежать на бугор, чтобы разглядеть все, не было сил.
   Морщась от боли, я сделал зарисовку. Мы с Равилем все отсняли. Камень, на котором я сидел, был хотя и холодным, но уютным и удобным. Не хотелось вставать и идти дальше.
   — Мертвые ведь тоже на камнях сидят, — пронеслась мысль. — Странное счастье — быть Мертвым! Оно непонятно нам — Живым! И только те люди, которые умеют медитировать и мысленно входить в пространство Мира Мыслей, называемом Тем Светом, и превращаясь там в Человека-Мысль, могут знать, что быть свободным Человеком-Мыслью и есть истинное счастье — высшее и вечное Счастье, данное Богом. О, как велико это счастье — быть Человеком-Мыслью! Как счастливы, наверное, йоги, умеющие освобождаться от гравитационных и прочих тягот своего тела и взмывать вверх, забыв на время о своем теле и чувствуя себя составной частью прекрасного и страстного Мира Мыслей! Как счастливы, наверное, Мертвые, все время живущие на Том Свете в Мире Мыслей и любующиеся оттуда на свои неподвижные тела, которые молчаливо свидетельствуют о том, что главным полем деятельности Мертвых определен Мир Мыслей планеты Земля, где живем и… мыслим мы, простые люди, даже не заботясь о чистоте своих помыслов.
   И, наверное… это тоже счастье, необычное счастье, — сидеть на каменном полу пещеры и… быть все время там, где когда-нибудь все мы будем.
   Вскоре мы увидели еще одну группу пирамидоподобных конструкций (№96, 97). Две громадные пирамиды высотой метров по 500-600 высились вдали. Одна из них была ступенчатой, а вторая — без ступеней, со срезанной верхушкой, на которой была установлена огромная каменная пластина. Уже темнело, поэтому на фото и видео эти пирамиды получились плоховато, но глазом они были видны достаточно хорошо.
   Рядом мы заметили еще одну пирамидоподобную конструкцию (№ 112), тоже имеющую ступенчатый характер поверхности, но значительно меньшую по высоте (ориентировочно 80— 100 метров ). Темнело, да еще на нее упала тень от облака, — я еле успел зарисовать эту небольшую пирамиду.
   Вечером в кухонной палатке я отказался от ужина, вернее… я поужинал горстью желудочных таблеток. Боль утихла. Я пошел в палатку и крепко уснул. Храпел ли кто-нибудь рядом или нет — я не слышал.
   Утром, по пути, снова стали встречаться пирамиды. Группу из трех пирамидоподобных образований (№107-109) обнаружил Равиль, который попросил разрешения подняться на одну из возвышенностей, за которой он издалека вроде бы заметил что-то необычное, не вписывающееся в пейзаж обычных тибетских гор.
   Когда Равиль помахал мне рукой, я тоже поднялся на эту возвышенность и оттуда зарисовал три небольшие пирамидки (высотой 150— 200 метров ), две из которых были ступенчатыми, а одна остроконечной.
   Еще одна пирамидальная конструкция (№111) выглянула из ущелья. Она была довольно большой (высотой 300— 400 метров ) и имела форму ровной пирамиды, на вершине которой виднелось трапециевидное образование с какой-то шишкой наверху.
   И, наконец, мы увидели длинную (длиной около 700 метров ) конструкцию (№142) со срезанной вершиной, около 300 метров высотой, на которой была установлена небольшая прямоугольная плита. Рядом торчала трапециевидная каменная плита (№143) высотой не менее 100 метров , похожая на отражатель. Какая-то необычная изогнутая конструкция (№144) дополняла весь этот странный ансамбль.
   Мы вышли в широкую долину. Пройдя еще километра три, я остановился, снова огляделся вокруг и сказал:
   — Братцы! По-моему, мы уже вышли из гигантской мандалы. Города Богов.
   — Похоже, что так… — согласился Равиль, — пирамид больше не видно.
   Я оглянулся и посмотрел на Равиля. Сзади него расстилались обычные тибетские горы, хаос ущелий и хребтов которых был так привычен на вид. В них, этих обычных тибетских горах, все линии плясали произвольный бессистемный танец, и не было ни одной ровной линии, ни одного красивого угла, ни одной ступени, за которую мог бы зацепиться взгляд. А мне хотелось… видеть пирамиды… уже просто по привычке.
   Я опустил голову. Мне не хотелось смотреть вокруг. Я угрюмо побрел вперед. Ребята понуро шли за мной.
   Я вспомнил ступу Сваямбанат в Катманду, в комплексе которой из 108 малых ступ мы не встретили ни одной однотипной ступы. Здесь, в Городе Богов, мы тоже не встретили ни одной однотипной пирамиды.
   — А ведь и в самом деле, ступа Сваямбанат символизирует Город Богов, — подумал я. — Для чего же был построен этот Город? Для чего была выполнена эта гигантская работа, равной которой нет в мире? Для чего? Ведь это…
   Боль в желудке мешала мне думать. За спиной ведь осталась… Долина Смерти. А надо было… думать-то!
   Я продолжал угрюмо шагать по ровной долине к тому месту, где когда-то, перед походом в Город Богов, стояла наша палатка. Я отметил на карте это место и держал сейчас четкий азимут туда. Город Богов с каждым шагом отдалялся от нас — загадочный и неповторимый Город Богов.
   Я вспомнил мысль, которая возникла у меня в начале путешествия на Тибет, что жизнь Шамбалы связана с пирамидами. Но каким образом, я не знал. Передо мной просто стояли необычные глаза, изображенные на ступе Сваямбанат, и не давала покоя мысль о том, что эти глаза смотрят на Главную Обитель Шамбалы — Город Богов.
   Вдруг, неожиданно для самого себя, я остановился и оглянулся назад. Сверкающая вершина Кайласа, выглянув из-за гор, казалась уходящей в небо.
   — Башня Шамбалы, — тихо произнес я.

Глава 19. Башня Шамбалы

   Мы остановились.
   — Может, покурим? — предложил Селиверстов.
   — Давай! — согласился я.
   Мы достали сигареты, легли на редкую травку и закурили. Все завороженно смотрели на сияющую пирамиду священного Кайласа. Наступила тишина. Даже ветер как бы стих.
   — Фью, — раздался звук выдуваемого дыма.
   — Почему ты, Сергей Анатольевич, так громко выдуваешь? — задал вопрос Рафаэль Юсупов.
   — Вроде как не громко, — сконфузился Селиверстов.
   — Нет, громко.
   — Неужели?
   — Да.
   — А что тут плохого?
   — Существует, так сказать, культура курения, — Рафаэль Юсупов поднял палец. — Даже заплеванный бычок от сигареты «Прима» можно курить культурно. Курение — оно носит ритуальный характер, когда человек, наслаждаясь дымом, выпускает его кольцами и любуется ими.
   — Чем любуется? — Селиверстов опять громко выдул дым.
   — Кольцами.
   — А-а…
   — Необходимо, — продолжал Юсупов, — слегка задержать втянутый в себя дым, чтобы он… — Впитался что ли?
   — Ну… чтобы организм мог поглотить ароматические элементы, ради ощущения которых и совершается ритуал курения. Поэтому…
   — Извините, Рафаэль Гаязович, — перебил Селиверстов, — о каких ароматических веществах может идти речь при курении заплеванного бычка сигареты «Прима?». Он, этот поганый бычок, навозом пахнет. А ведь курит его колхозник, курит! Понятно, что колхозник всю жизнь с навозом работает и запах его, навоза, становится родным для него. Но тогда, извините, можно навоз в самокрутку завернуть и курить! Но ведь не курит колхозник навоз, не курит, а заплеванный бычок предпочитает. Почему? Позвольте Вас спросить, Рафаэль Гаязович!
   — Вы, Сергей Анатольевич, не понимаете того, что ароматические элементы сигареты не только через запах передаются. Запах — это дело второе!
   — А что первое? Никотин, наверное?! Я понимаю, что в на возе никотина нет, потому что коровы, извините, не курят. Поэтому колхозник его и не курит, а бычок предпочитает, чтобы никотин его, бычка, — впитать. Никотиновым наркоманом является колхозник!
   — Почему только колхозник? — вставился некурящий Равиль.
   — Можно курить и сено, — не обращая внимания на слова Равиля, продолжал Селиверстов, — но его, сено, пусть коровы едят и в навоз превращают.
   — Вы что, Сергей Анатольевич, думаете что бычки… ой… что сигареты «Прима» из навоза с добавкой никотина делаются? — с усмешкой спросил Рафаэль Юсупов, красиво выдув дым.
   — Из травы делаются. Но добавки навоза точно присутствуют.
   Вот только для чего его туда добавляют? Для адаптации к условиям деревни, что ли? Тогда бы лучше назвали эти сигареты не «Прима», а «Деревенские» или «Колхозные». Справедливее было бы.
   — Вы, Сергей Анатольевич, ничего не понимаете в ароматах.
   Ароматы или амбрэ…
   — Чего-чего?
   — Амбрэ.
   — А-а…
   — Ароматы ольфакторным путем способны воздействовать на некоторые структуры мозга, прежде всего на амигдалогиппокампальный комплекс, вызывая ассоциации, приятные для человека. Ради этих ассоциаций, воспринимаемых лишь подсознательно, и курит человек, — заявил Юсупов.
   — Извините, Рафаэль Гаязович, какие ассоциации может вызвать аромат или, как его…
   — Амбрэ.
   — Амбрэ, исходящее от колхозника, выкурившего заплеванный бычок сигареты «Прима»?
   — Ассоциации могут быть внешними и внутренними…
   — Ассоциация здесь одна — навоз, — отрезал Селиверстов.
   — Не все так однозначно!
   — У современных женщин, особенно у этаких фифочек, которые с жиру бесятся, в моду вошли страшно дорогие духи с запахом прелого сена. Я с одной такой фифой дружил… Но как она помазалась такими духами, то сразу ассоциация возникла…
   — Какая?
   — С навозом! — утвердительно сказал Селиверстов. — Да еще и кладовкой подпахивало.
   — Кладовкой?
   — Да. Вы нюхали, Рафаэль Гаязович, кладовку?
   — Ну, нюхал.
   — Чем она пахнет?
   — Кладовкой.
   — Кладовка, — Селиверстов поднял указательный палец, — пахнет старостью. Эти зажравшиеся дамы до такой степени дури дошли, что стали запах старухи модным считать… да еще и вперемешку с запахом навоза. А ведь молодая та фифа была, очень молодая! А как кладовкой запахла… вперемешку…
   — Ты ушел?
   — Ушел.
   — Кстати, — заметил Юсупов, — мужчины курят из-за женщин.
   — А это почему?
   — Когда некурящий мужчина сидит рядом с курящей женщиной, то он себя импотентом чувствует. Как только мужчина закуривает, то это чувство проходит.
   — Вы это по себе знаете, что ли, Рафаэль Гаязович?
   — Ну… ароматы сигареты, воспринимаемые подкоркой, возбуждают многие центры, в том числе и… Кроме того, притупляется неприятное восприятие курящей женщины, от которой пахнет…
   — Навозом, что ли?
   — Женщины дешевые бычки не курят!
   — Втихаря покуривают…
   Наступило минутное молчание. Чувствовалось, что друзья исчерпали эту тему.
   А высоко над нами в небе сверкала пирамида священного Кайласа, которую тибетцы называли Башней Шамбалы.
   — Давайте еще по одной засосем! — раздался голос Селиверстова — Закурим, имеете в виду? — переспросил Юсупов.
   — Да.
   — Только вы, Сергей Анатольевич, дым выдувайте, пожалуйста, изящнее!
   — Здесь разреженный воздух!
   — Ну и что?
   — Дуть сильнее приходится. В Уфе буду слабее дуть, там воздуха много.
 
Священная Башня
   Я продолжал смотреть на священный Кайлас. Я чувствовал, что мое подсознание при виде этой самой священной (я не побоюсь этого слова!) пирамиды сильно радуется — ведь именно оно привело меня сюда. Но оно, мое подсознание, раз за разом подсказывало мне, что эта гигантская пирамида была построена не для нас — земных телесных людей — она была построена для… для… О, как многого я не знал тогда! Я даже и представить не мог, что вскоре в моем лексиконе появится термин «Новый Человек».
   Я лежал и думал о том, что эту гигантскую пирамиду, построила, наверное, Шамбала-многоликое сообщество Лучших из Лучших, которое живет по истинным божьим законам и которое, к тому же, опекает все остальные формы земной жизни, в том числе и нашу, являясь стержнем жизни на Земле. Им для чего-то и была нужна эта… Башня Шамбалы.
   Я присмотрелся к вершине Кайласа и вспомнил, что «старший человек» пещеры Харати говорил, что там, на вершине, находится третий вход в подземелья Кайласа, и что никто не имеет права взойти на его вершину, потому что там могут пребывать только Боги.
   Я вспомнил слова ламы Кетсуна Зангпо о том, что на вершине Кайласа есть площадка. Тогда я еще не предполагал, что вскоре нам удастся логическим путем рассчитать размеры и форму этой площадки и что этот расчет поведет нас в новые экспедиции по миру по следам «корабля древних».
   Я вспомнил двух тибетцев, которые стояли на холме и смотрели на запад, в сторону Кайласа, пытаясь уловить свечение, исходящее от священной горы. Затем всплыли лица немецких паломников, видевших таинственное свечение, исходящее от Кайласа, а также вспомнилась история о загадочных глазах в небе, которые видел Сергей Анатольевич Селиверстов.
   — Легендарный камень Шантамани! — прошептал я. — Внутри пирамиды Малого Кайласа он находится! Но никто из людей не может достичь его, никто не сможет овладеть им и стать Владыкой Мира!
   Я пристально вглядывался в четкую пирамидку Малого Кайласа. Она была белая и как бы светилась на фоне неба. Мне показалось, что камень Шантамани наблюдает за нами.
   Я вспомнил монаха из монастыря Чу-Гомпа и его рассказ о Добром Боге Тиуку Точе, который вернулся и сейчас живет на священном Кайласе, определяя наступление «хороших времен». А также я вспомнил из его рассказа, что возвращение Бога Тиуку Точе сопровождалось сильным свечением камня Шантамани.
 
Необъяснимое
   Я смотрел и смотрел на Башню Шамбалы.
   Завороженно смотрел… Я уже понимал, что мир значительно сложнее, чем мы думаем. Но меня удивляло то, что люди, почему-то, считают мир, в котором мы живем, простым и понятным. Они, люди, не думают о параллельных мирах, не думают о Шамбале, не думают о подземном мире и многом другом, а относятся к среде своего обитания примерно так же, как домашняя кошка считает всем миром квартиру, в которой она живет, ощущая себя при этом полновластной хозяйкой, слугами которой являются большие двуногие существа, называемые людьми, призванные кормить хозяйку — кошку, стоит только ей погромче мяукнуть. Люди почему-то считают, что могут все объяснить, поскольку они знают все, и в этом угаре всезнайства, они доходят до такого абсурда, как археологическое объяснение строительства пирамид «бесколесным» рабовладельческим обществом полудиких людей.
   Люди даже ставят идиотские эксперименты по «пирамидостроительству» полудиким способом, или выдают какой-нибудь пресловутый черепок за мировое открытие, лишь бы можно было объяснить все «по-чело», «научно», в пределах существующего уровня знаний, чтобы никогда не признаться в том, что в мире существует еще и необъяснимое… пока необъяснимое, и что это необъяснимое надо воспринимать как существующую реальность, самую натуральную объективную реальность, а не фантазию. Люди до такой степени влюблены в себя и до такой степени пропитаны грехом «считать себя Богом», что не могут воспринимать того, что в мире в реалиях существует необъяснимое, и существует только на том основании, что человек — не Бог, а всего лишь продукт божьего замысла. Но, наверное, так хочется считать себя… пусть не Богом, но хотя бы всезнайкой!
   Люди так влюблены в «машину», называемую Телом, которая подарена им Богом, что напоминают чокнутого автолюбителя, вся жизнь которого посвящена любимому автомобилю, а верчение «баранки» воспринимается им как высшее человеческое достоинство.
   Люди дошли даже до того, что вот уже много лет не могут отойти от объяснения предназначения монументов древности как всего лишь гробниц для царей, поскольку его царское «тело-машина» было так ценно, так ценно… что надо было воздвигнуть аж «пирамиду Хеопса», чтобы увековечить эту неказистую и плохо работавшую «машину», некогда зародившуюся в утробе скучающей от земной жизни матери и на мгновение переборовшего импотенцию отца-царя. Люди доходят до абсурда, пытаясь все объяснить, и никак не хотят воспринять, что для них, трехмерных людей, создан всего лишь трехмерный — сравнительно примитивный — мир и что нельзя смотреть на все мироздание «трехмерным взглядом», и, тем более, нельзя ставить знак равенства между монументами древности и пресловутыми гробницами… мы ведь не делаем гробниц для своих автомобилей! К тому же мы не Боги, чтобы знать все, и для нас, простых трехмерных людей, существование Необъяснимого должно быть нормально, совершенно нормально. И надо иногда признаваться, сказав себе, что это необъяснимо! А если Вы ученый, то взять да и написать в научной статье, наперекор мнению ученых авторитетов, что данный факт по современному уровню знаний можно считать необъяснимым. Это будет, по крайней мере, честно.
 
Любопытство
   Я смотрел и смотрел на священный Кайлас — Башню Шамбалы. Прямо-таки сверлил ее, Башню, взглядом. Сильно сверлил. Я, конечно же, хотел понять ее предназначение. Но не понимал. Ни на грамульку не понимал! Но хотел. Очень хотел. Я был, в сравнении с Башней Шамбалы, маленьким-маленьким, никчемным-никчемным… Но я был человеком. И, как человек, конечно же, обладал любопытством, которое, конечно же, хотел удовлетворить. Город Богов так протряс меня, Долина Смерти так поколотила меня, что я, наверное, стал кое-что понимать в этой жизни. Я наконец-то осознал, что именно любопытство, которое привело нас сюда, есть чувство, возбуждаемое Необъяснимым и Непознанным, и является истинным стимулятором прогресса. Я бы даже назвал Любопытство Главным Чувством человека, поскольку именно оно, это страстное чувство, порождающее бесконечные «Почему?», реализует человека, как самопрогрессирующее начало.
   О, как важно почаще задаваться вопросом — «Почему?!». Но также очень важно понять, что Создатель установил границы познания в виде прозрачных и невидимых преград Пространства, разделяющих параллельные миры и ограничивающих любопытство человека. Наше любопытство — любопытство трехмерных людей — может реализоваться только в пределах знаний, вложенных Создателем в трехмерный мир, и никогда не реализуется на уровне знаний четырехмерного мира. Для того чтобы овладеть знаниями четырехмерного мира, надо стать… извините, четырехмерным человеком.
   А Бог, я думаю, предусмотрел возможность перехода человека из одного мира в другой. Мы ведь в череде наших бесконечных жизней, наверное, меняем тела «как перчатки», и… когда-нибудь Бог «подарит» нам четырехмерное тело, и тогда для нашего любопытства откроются безбрежные просторы нового, более сложного мира, где мы начнем удовлетворять, удовлетворять и удовлетворять свое безбрежное любопытство… в этом странном поначалу мире. И, где-то в глубине души, мы будем радоваться тому, что в ставшем уже далеким трехмерном мире ты, человек, смог все же, порой чертыхаясь и негодуя, сохранить чистоту своей души и старался привить им, уже далеким трехмерным людям, принципы жизни с Чистой Душой в противовес всевластию Жадности и Зависти. И там, в этом странном четырехмерном мире, ты, наверное, погладишь свой четырехмерный животик и с удовлетворением отметишь, что… все-таки люди здесь какие-то не такие, со странными, по-детски чистыми глазами и… что они радуются новому человеку… пришельцу из трехмерного мира… потому что он смог выдержать там, в темном трехмерном мире, испытание Жадностью и Завистью, от которых четырехмерное человеческое общество давно уже освободилось; да и жить здесь легко… с Чистой Душой… не то что там, в трехмерном мире, где человек с Чистой Душой кажется «белой вороной».
   Я все продолжал смотреть на Башню Шамбалы.
   — Как жаль, что я не человек Шамбалы! — просквозила мысль.
   Я встал с земли. Я понимал, как-то легко понимал, что я не Лучший из Лучших. Я всего-навсего имел право надеяться, что когда-нибудь, через много-много жизней… может быть… может быть… если я… смогу… быть чистым Душой…
   Я подумал о том, что люди Шамбалы, наверное, настолько совершенны, что могут переходить из одного мира в другой и обратно, что своей Силой Мысли они смогли построить Город Богов с Башней Шамбалы в центре…
   — А ведь Башня Шамбалы построена не только в одном мире, а сразу в нескольких параллельных мирах! — чуть было не воскликнул я. — Они, люди Шамбалы, имеющие способность жить попеременно в нескольких параллельных мирах, в период строительства Башни Шамбалы, говорили, наверное: «Ну, что ж! Строительство трехмерной Башни мы закончили, давайте приступим и к строительству четырехмерной Башни».
   Я пристально смотрел своим трехмерным взглядом на трехмерную Башню Шамбалы. Я понимал, что увидеть четырехмерную Башню я не смогу. Но мне хотелось. Но… я не мог, поскольку… я был трехмерен, одетый в трехмерный анорак… с трехмерной сигаретой в зубах.
   Я ждал. Страстно ждал… что скоро появиться мысль. Я надеялся, что мысль все же появится. Я только боялся того, что эта мысль будет расплывчатой, требующей дальнейших исследований, а не финальной, конечной, когда с удовлетворением можно поставить точку.
   Так оно и случилось — мысль появилась, но оказалась расплывчатой и… очень и очень странной… с какими-то грандиозными оттенками. Я даже хотел отбросить эту мысль, но, к счастью, не стал делать этого.
 
Ген Жизни?
   А суть этой мысли состояла в том, что Кайлас (или Башня Шамбалы) есть, прежде всего, штамп, по которому создавался Ген Жизни.
   — Ген Жизни! Ген Жизни! — начал я повторять раз за разом про себя.
   Как ученый-медик, я хорошо знал, что каждая клетка человека и других живых организмов имеет в своем генетическом аппарате так называемый ген апоптоза (или ген программированной гибели клетки, или Ген Самоубийства, или Ген Смерти) и антиапоптотический ген (Ген Жизни). Если включается Ген Смерти (апоптоз), то в клетке начинается фатальный отсчет времени, который приводит к ее гибели. Если включается Ген Жизни, то эффект запрограммированной Смерти отключается, и в этом случае, здоровая клетка продолжает жить, а больная клетка начинает выживать, выживать и, в конце концов, превращается в здоровую клетку.
   Ученые всего мира изучают эти два гена, и в этом есть большой резон; если, например, удастся включить Ген Смерти в раковых клетках, то опухоль погибнет.
   Я опять уселся на землю. Закурил новую сигарету. Стал думать. В то время я уже знал, что, по данным двух гениальных российских ученых П. П. Гаряеваи Г. Г. Тертышного, генный аппарат клетки несет всего лишь 10% всей информации организма, а остальные 90% приходятся на биополе и, видимо, на внутрии внеклеточную воду.
   — Так, так… — стал я анализировать, — информация, вложенная в человека Создателем, находится в трех составляющих его тела: генах, воде и биополе. Но что-то должно объединять эти разрозненные источники информации! Что же?
   Меня стала нервировать эта расплывчатая и, в принципе, нелепая мысль о том, что пирамидоподобная конструкция Кайласа есть штамп, по которому загадочная Шамбала создавала Ген Жизни. Все плавало в голове, безобразно и противно плавало. Я даже заерзал. Потом я собрался и опять стал анализировать.
   Внутренне я был вполне согласен с тем, что базовая (определенная Создателем) информация находится в генах, воде и биополе, но не мог найти объединяющее начало этих информационных структур.
   — Что же? Что же их объединяет? — думал я.
 
Все подчиняется Времени
   И тут я вспомнил Долину Смерти и то, как меня и мою жизнь анализировала думающая субстанция, исходящая от Зеркала Царя Смерти Ямы.
   — Время! Энергия Времени объединяет все три информационные структуры живого организма! — чуть не вслух воскликнул я. — Объединяющая информация находится в Энергии Времени!
   Именно в Энергии Времени заложено не только то, что отмеряет минуты, часы, дни и годы земной жизни, но и то, что… в какой-то момент начинается фатальный отсчет в сторону неминуемой смерти, когда включается ген апоптоза в клетках, чтобы они, клетки, постепенно и самопроизвольно умирали, все затягивая и затягивая в смерть весь организм, состоящий из клеток. Все — будь то гены, будь то вода, будь то биополе, — подчиняется Времени! Какая же мощь заложена во Времени! Почему именно Время, почему именно оно…? Почему?
   Мой мозг раскалился, Я снова закурил, не обращая внимания на намеки ребят, что, вообще-то, пора идти.