Страница:
К югу от Черных Зубов высились другие пики откоса Ромильо, в сравнении с Зубами они казались маленькими. Эсмей вглядывалась в мелькавшие мимо километр за километром пастбища, высматривая, когда же будет поворот в родовую эстансию. Вот они, длинные ряды искусственных посадок вдоль дороги, до самого поворота.
Машина замедлила ход и остановилась на обочине. Отец обернулся к ней.
— Не знаю, соблюдаешь ли ты наши ритуалы, — сказал он. — Но мы, когда кто-то возвращается из дальнего путешествия, зажигаем свечу. И сейчас я зажгу свечу.
Эсмей почувствовала, что ее лицо заливает краска. Плохо, что она забыла, но гораздо хуже, что отец решил, будто она может пренебречь обычаем.
— Я тоже, — ответила она и вылезла из машины. Ноги одеревенели от долгого сидения, к тому же она чувствовала себя ужасно неловко. Она не соблюдала ритуалы с тех пор, как покинула дом. Она не знала, сможет ли вспомнить правильные слова.
Святилище было встроено в стену у ворот эстансии. Под нишей стоял ряд свежих венков. Она чувствовала сладкий цветочный запах и еще более сильный аромат больших деревьев. Даже в детстве, при всей своей фантазии, Эсмей никогда не могла разобрать, кого же изображает статуя в нише. Однажды она совершила глупость, сказав, что статуя напоминает ей расплавленный шарик. Больше она никогда этого не говорила, но часто об этом думала. Теперь, свежим взглядом, она снова заметила, что статуя действительно похожа на серый расплавленный блестящий шарик, чуть больше по высоте, чем по ширине.
У основания статуи подсвечники, как всегда, были начищены до блеска, а сбоку стояла коробочка с белыми свечами.
Отец взял одну свечу, поставил ее в зеленый стеклянный подсвечник и зажег. Эсмей тоже взяла свечу, зажгла ее от свечки отца и поставила рядом. Отец не проронил ни слова, она тоже. Так они стояли рядом и внимательно наблюдали, как ветерок колышет пламя свечей. Потом отец оторвал от ветки дерева несколько хвоинок и положил их сверху на пламя. Вверх поднялся голубой дымок. Эсмей вспомнила, что ей надо нагнуться, подобрать камешек и положить его в пламя свечи.
Они вернулись в машину. Окна теперь были открыты, и в лица им дуд свежий ветер. Отец продолжал молчать. Эсмей откинулась на сиденье, наслаждаясь всеми оттенками золотою и зеленого цветов. По обе стороны подъездной аллеи были рядами посажены вытянувшиеся вверх хвойные деревья. Аллея растянулась на целый километр. Справа раскинулись фруктовые сады, сейчас они уже отцвели. Кое-где на ветках она видела гроздья зеленых плодов… В дальней части сада уже должны созревать сливы. Слева тянулись поля для игры в поло, траву на них стригли специальным образом, так что появлялся перекрещивающийся узор.» Вот и сейчас кто-то работает в поле.
Ближе к дому буйно цвели клумбы. Машина обогнула дом и въехала на посыпанный гравием двор, который мог вместить отряд кавалерии. Когда-то в давние времена его так и использовали. Широкий портик, затененный виноградными лозами, их толщина у основания с хороший древесный ствол… Две ступеньки вверх к широкой двустворчатой двери» И вот она дома.
Но разве теперь это ее дом?
Ничто не изменилось… По крайней мере на первый взгляд. Вот ее комната, та же узкая белая кровать, полки, заставленные старыми книгами, на стеллаже для информационных кубов те же знакомые кубы. Старые ее вещи убрали, но кто-то уже уснет распаковать багаж. Эсмей знала, что найдет в каждом из ящиков. Она разделась и повесила форму на вешалку слева: ее заберут, почистят и повесят на правую сторону. А сейчас с правой стороны висели два костюма, не ее. Кто-то предлагал на выбор одежду для семейного: обеда. Ей пришлось признать, что на вид оба костюма выглядели куда как более комфортно, чем все, что ей удавалось купить на других планетах. Она прошла по знакомому вестибюлю в большую квадратную ванную комнату с двумя душевыми, кабинками и огромной ванной… После корабельных удобств все это казалось, огромным к слишком роскошным. Но один раз можно себе позволить… она повернула указатель на двери, остановила его на пометке «длительное купание в ванне» и улыбнулась. Он» обожала принимать долгие горячие ванны.
Когда она спустилась вниз, одетая в длинную кремового цвета тунику поверх мягких свободных коричневых брюк, ее уже ждали отец и мачеха. Мачеха, женщина от природы элегантная, одобрительно кивнула, и Эсмей, непонятно почему, очень рассердилась. Без сомнения, именно мачеха выбрала этот костюм и повесила его в шкаф… Эсмей захотелось тут же сорвать и сбросить с себя одежду… Но офицер Регулярной Космической службы не может позволить себе подобное поведение. Кроме того, за ней наблюдали сводные братья — сыновья мачехи и ее отца — и другие люди, входившие в этот момент в зал. Oна улыбнулась мачехе и пожала протянутую руку.
— Добра пожаловать домой, Эсмайя, — проговорила мачеха — Надеюсь, тебе понравится обед.
— Конечно понравится, — ответал за нее отец.
Обед проходил в неофициальной столовой, широкие окна смотрели на мощеный дворик с бассейном посредине.. Эсмей даже слышала сквозь гул голосов, как струятся воды фонтана и кто-то ходит по дворику.
Она собиралась сесть на свое обычное место, но кто-то уже сидел там, какой-нибудь двоюродный брат наверное. И отец провел ее во главу стола, усадив слева от папаши Стефана. Прабабушки за столом не было, она будет ждать Эсмей после обеда в своей гостиной.
— Ну вот и мы, — сказал отец.
Папаша Стефан состарился, похудел, кожа на лице обвисла. Но глаза оставались такими же острыми, рот таким же твердым, даже когда он улыбнулся ей.
— Твой отец говорит, что ты не забыла, как возлагать подношение в святилище по возвращении домой, — сказал он. — А помнишь, как надо благословлять пищу?
Эсмей зажмурилась. Уехав с Альтиплано, она с радостью и думать забыла о чистой и нечистой пище, благословениях и проклятиях, раз и навсегда отказалась от специального нижнего белья, которое, по правилам родной планеты, должна была непременно носить девушка из добропорядочного семейства. Она не ожидала, что ей окажут подобную честь… Честь и экзамен одновременно… И все это прекрасно понимают. Обычно только сыновья и сыновья сыновей благословляли пищу во время обеда, дочери и дочери дочерей испрашивали утренней милости на окончание ночного поста, а во время полуденной еды все молчали.
Она осмотрела стол: что там лежит на больших блюдах?.. От этого многое зависело… и еще больше удивилась, заметив пять блюд. Это значило, что в ее честь зарезали целого теленка.
Она никогда не слышала, чтобы женщина благословляла такую трапезу, но слова она, оказывается, помнила.
— Назад из тлена…— начала она и проговорила все до конца, запинаясь несколько раз в тех местах, где по тексту молитвы явно предполагалось, что произносить ее будет мужчина, и ей приходилось либо упоминать себя в мужском роде, либо на ходу менять слова. — От отца к сыну перешло это ко мне, и я посылаю это дальше…
Уже после первого года в подготовительной школе Флота она почти не думала о родной культуре, она и не замечала раньше, насколько ограничен их язык. Попав во Флот, она сначала была шокирована простотой отношений между полами, тем, что обращение «сэр» одинаково употребляли как при обращении к мужчине, так и при обращении к женщине. Во Флоте было два разных понятия для определения генных родителей и родителей-воспитателей, но не было понятий матери и отца. На Альтиплано не было термина «родители», и хотя все знали о современных методах воспроизведения потомства, вряд ли кто-нибудь пожелал бы к ним прибегнуть.
Она закончила благословение, все еще думая об этих несоответствиях, и папаша Стефан вздохнул. Эсмей посмотрела на него: глаза его блестели.
— Ты не забыла… у тебя всегда была прекрасная память. Эсмайя. — И он кивнул. Слуги подошли к столу. Большие блюда перенесли на буфеты, чтобы нарезать мясо, а на столе появились тарелки с супом.
Во Флоте кормили вполне прилично, но здесь была еда ее детства. Синяя тяжелая тарелка с пюреобразным маисовым супом, приправленным зелеными и красными листьями… Внутри у нее все сжалось от знакомых запахов. На ложке, которой она ела суп, был выгравирован семейный герб, ложка лежала в руке как влитая.
Вслед за супом подали первый салат, а к тому времени нарезали мясо и разложили его на синих с белым блюдах. Эсмей взяла три куска, немного желтых маленьких картофелин, которые всегда выращивали на семейном огороде, и полную ложку моркови. Стоило долго ждать, чтобы потом так вкусно поесть.
Вокруг нее тихо беседовали родственники, она их не слушала. Сейчас ее интересовала лишь еда. Она даже не давала себе осознать, как ей не хватало именно такой еды. Пышные воздушные булочки могли бы летать в небе вместо облаков… Масло в виде геральдических животных. Она помнит формочки для масла, они висели рядком на кухне. И булочки она помнит, им ни в коем случае не надо давать остывать, тогда они высыхают и становятся безвкусными. Еще их можно макать в свежее масло или в мед.
Когда она встала из-за стола, чтобы выйти подышать свежим воздухом, казалось, про нее уже все забыли. Обед закончился, и слуги убирали посуду.
— Это дело чести, — говорил папаша Стефан ее двоюродной сестре Люси. — Эсмайя никогда бы не подвела, когда дело касается чести семьи.
Эсмей сощурила глаза. Представления папаши Стефана о чести семьи для всех других были настоящим дремучим лесом, которых никто никогда до конца не исследовал. Она лишь надеялась, что папаша Стефан не вынашивает какого-нибудь плана, где она окажется в роли главной героини.
Люси было столько же лет, как и Эсмей, когда та уехала из дома, и внешне Люси очень напоминала ту прошлую Эсмей. Высокая, долговязая и нескладная, мягкие каштановые волосы стянуты сзади, но непослушные пряди нарушали весь задуманный эффект и кое-где выбивались наружу. Одета она была в специально купленную для такого случая одежду, но выглядело все на ней старомодно инеловко. Люси подняла глаза, встретилась взглядом с Эсмей и покраснела. От этого вид у нее сделался мрачным.
— Привет, Люси, — проговорила Эсмей. Она уже приветствовала папашу Стефана и стариков, а кузины и кузены стояли в самом низу списка обязательных приветствий. Ей хотелось сказать что-нибудь бодрящее, но спустя десять лет она и не представляла, чем может увлекаться Люси, зато, прекрасно помнила, каково ей было, когда старшие считали, что она все еще играет в куколки.
Папаша Стефан улыбнулся Эсмей и похлопал Люси по плечу.
— Эсмайя, ты, должно быть, не догадываешься, что Люси лучше всех в классе играет в поло.
— Вовсе не лучше, — огрызнулась Люси. Уши у нее уже пылали.
— А может, все-таки лучше, — сказала Эсмей. — Ну уж на крайней мере лучше меня. — Она никогда не понимала, в чем смысл этой игры: гоняться за мячом верхом на лошади. Лошадь означала движение, возможность самой добраться туда, куда не сможет довезти ее машина, и быстрее, чем пешком. — А ты играешь в школьной команде или в семейной?
— В обеих, — ответил папаша Стефан. — В этом году мы с нетерпением ждем побед на чемпионатах.
— Если нам повезет, — отвечала Люси. — А уж если об этом зашла речь, я хотела спросить о кобыле, которую показывал мне Олин.
— Спроси у Эсмей. Для нее отец купил несколько лошадей, и эта кобыла одна из них.
В глазах Люси сверкнул гнев. Эсмей удивилась и подарку, и неожиданной реакции сестры.
— Я не знала об этом, — сказала она. — Отец ничего не сказал мне. — И, взглянув на Люси, добавила: — Если тебе нравится одна из этих лошадей, я уверена…
— Не обращайте внимания, — ответила Люси и встала из-за стола. — Мне бы не хотелось отнимать у вернувшейся героини часть добычи. — Она попыталась сказать это равнодушно, но горечь перебила все остальные чувства.
— Люся! — Папаша Стефан метнул на нее уничтожающий взгляд, но Люси уже выскочила за дверь. В этот вечер она больше не появлялась. Никто не обратил внимания на инцидент, все потихоньку выходили из-за стола. Эсмей помнила, что, когда она была подростком, никто не обсуждал подобные происшествия при посторонних. Но она не завидовала Люси: ох и достанется же ей от Санни, когда они останутся наедине!
Глава 5
Машина замедлила ход и остановилась на обочине. Отец обернулся к ней.
— Не знаю, соблюдаешь ли ты наши ритуалы, — сказал он. — Но мы, когда кто-то возвращается из дальнего путешествия, зажигаем свечу. И сейчас я зажгу свечу.
Эсмей почувствовала, что ее лицо заливает краска. Плохо, что она забыла, но гораздо хуже, что отец решил, будто она может пренебречь обычаем.
— Я тоже, — ответила она и вылезла из машины. Ноги одеревенели от долгого сидения, к тому же она чувствовала себя ужасно неловко. Она не соблюдала ритуалы с тех пор, как покинула дом. Она не знала, сможет ли вспомнить правильные слова.
Святилище было встроено в стену у ворот эстансии. Под нишей стоял ряд свежих венков. Она чувствовала сладкий цветочный запах и еще более сильный аромат больших деревьев. Даже в детстве, при всей своей фантазии, Эсмей никогда не могла разобрать, кого же изображает статуя в нише. Однажды она совершила глупость, сказав, что статуя напоминает ей расплавленный шарик. Больше она никогда этого не говорила, но часто об этом думала. Теперь, свежим взглядом, она снова заметила, что статуя действительно похожа на серый расплавленный блестящий шарик, чуть больше по высоте, чем по ширине.
У основания статуи подсвечники, как всегда, были начищены до блеска, а сбоку стояла коробочка с белыми свечами.
Отец взял одну свечу, поставил ее в зеленый стеклянный подсвечник и зажег. Эсмей тоже взяла свечу, зажгла ее от свечки отца и поставила рядом. Отец не проронил ни слова, она тоже. Так они стояли рядом и внимательно наблюдали, как ветерок колышет пламя свечей. Потом отец оторвал от ветки дерева несколько хвоинок и положил их сверху на пламя. Вверх поднялся голубой дымок. Эсмей вспомнила, что ей надо нагнуться, подобрать камешек и положить его в пламя свечи.
Они вернулись в машину. Окна теперь были открыты, и в лица им дуд свежий ветер. Отец продолжал молчать. Эсмей откинулась на сиденье, наслаждаясь всеми оттенками золотою и зеленого цветов. По обе стороны подъездной аллеи были рядами посажены вытянувшиеся вверх хвойные деревья. Аллея растянулась на целый километр. Справа раскинулись фруктовые сады, сейчас они уже отцвели. Кое-где на ветках она видела гроздья зеленых плодов… В дальней части сада уже должны созревать сливы. Слева тянулись поля для игры в поло, траву на них стригли специальным образом, так что появлялся перекрещивающийся узор.» Вот и сейчас кто-то работает в поле.
Ближе к дому буйно цвели клумбы. Машина обогнула дом и въехала на посыпанный гравием двор, который мог вместить отряд кавалерии. Когда-то в давние времена его так и использовали. Широкий портик, затененный виноградными лозами, их толщина у основания с хороший древесный ствол… Две ступеньки вверх к широкой двустворчатой двери» И вот она дома.
Но разве теперь это ее дом?
Ничто не изменилось… По крайней мере на первый взгляд. Вот ее комната, та же узкая белая кровать, полки, заставленные старыми книгами, на стеллаже для информационных кубов те же знакомые кубы. Старые ее вещи убрали, но кто-то уже уснет распаковать багаж. Эсмей знала, что найдет в каждом из ящиков. Она разделась и повесила форму на вешалку слева: ее заберут, почистят и повесят на правую сторону. А сейчас с правой стороны висели два костюма, не ее. Кто-то предлагал на выбор одежду для семейного: обеда. Ей пришлось признать, что на вид оба костюма выглядели куда как более комфортно, чем все, что ей удавалось купить на других планетах. Она прошла по знакомому вестибюлю в большую квадратную ванную комнату с двумя душевыми, кабинками и огромной ванной… После корабельных удобств все это казалось, огромным к слишком роскошным. Но один раз можно себе позволить… она повернула указатель на двери, остановила его на пометке «длительное купание в ванне» и улыбнулась. Он» обожала принимать долгие горячие ванны.
Когда она спустилась вниз, одетая в длинную кремового цвета тунику поверх мягких свободных коричневых брюк, ее уже ждали отец и мачеха. Мачеха, женщина от природы элегантная, одобрительно кивнула, и Эсмей, непонятно почему, очень рассердилась. Без сомнения, именно мачеха выбрала этот костюм и повесила его в шкаф… Эсмей захотелось тут же сорвать и сбросить с себя одежду… Но офицер Регулярной Космической службы не может позволить себе подобное поведение. Кроме того, за ней наблюдали сводные братья — сыновья мачехи и ее отца — и другие люди, входившие в этот момент в зал. Oна улыбнулась мачехе и пожала протянутую руку.
— Добра пожаловать домой, Эсмайя, — проговорила мачеха — Надеюсь, тебе понравится обед.
— Конечно понравится, — ответал за нее отец.
Обед проходил в неофициальной столовой, широкие окна смотрели на мощеный дворик с бассейном посредине.. Эсмей даже слышала сквозь гул голосов, как струятся воды фонтана и кто-то ходит по дворику.
Она собиралась сесть на свое обычное место, но кто-то уже сидел там, какой-нибудь двоюродный брат наверное. И отец провел ее во главу стола, усадив слева от папаши Стефана. Прабабушки за столом не было, она будет ждать Эсмей после обеда в своей гостиной.
— Ну вот и мы, — сказал отец.
Папаша Стефан состарился, похудел, кожа на лице обвисла. Но глаза оставались такими же острыми, рот таким же твердым, даже когда он улыбнулся ей.
— Твой отец говорит, что ты не забыла, как возлагать подношение в святилище по возвращении домой, — сказал он. — А помнишь, как надо благословлять пищу?
Эсмей зажмурилась. Уехав с Альтиплано, она с радостью и думать забыла о чистой и нечистой пище, благословениях и проклятиях, раз и навсегда отказалась от специального нижнего белья, которое, по правилам родной планеты, должна была непременно носить девушка из добропорядочного семейства. Она не ожидала, что ей окажут подобную честь… Честь и экзамен одновременно… И все это прекрасно понимают. Обычно только сыновья и сыновья сыновей благословляли пищу во время обеда, дочери и дочери дочерей испрашивали утренней милости на окончание ночного поста, а во время полуденной еды все молчали.
Она осмотрела стол: что там лежит на больших блюдах?.. От этого многое зависело… и еще больше удивилась, заметив пять блюд. Это значило, что в ее честь зарезали целого теленка.
Она никогда не слышала, чтобы женщина благословляла такую трапезу, но слова она, оказывается, помнила.
— Назад из тлена…— начала она и проговорила все до конца, запинаясь несколько раз в тех местах, где по тексту молитвы явно предполагалось, что произносить ее будет мужчина, и ей приходилось либо упоминать себя в мужском роде, либо на ходу менять слова. — От отца к сыну перешло это ко мне, и я посылаю это дальше…
Уже после первого года в подготовительной школе Флота она почти не думала о родной культуре, она и не замечала раньше, насколько ограничен их язык. Попав во Флот, она сначала была шокирована простотой отношений между полами, тем, что обращение «сэр» одинаково употребляли как при обращении к мужчине, так и при обращении к женщине. Во Флоте было два разных понятия для определения генных родителей и родителей-воспитателей, но не было понятий матери и отца. На Альтиплано не было термина «родители», и хотя все знали о современных методах воспроизведения потомства, вряд ли кто-нибудь пожелал бы к ним прибегнуть.
Она закончила благословение, все еще думая об этих несоответствиях, и папаша Стефан вздохнул. Эсмей посмотрела на него: глаза его блестели.
— Ты не забыла… у тебя всегда была прекрасная память. Эсмайя. — И он кивнул. Слуги подошли к столу. Большие блюда перенесли на буфеты, чтобы нарезать мясо, а на столе появились тарелки с супом.
Во Флоте кормили вполне прилично, но здесь была еда ее детства. Синяя тяжелая тарелка с пюреобразным маисовым супом, приправленным зелеными и красными листьями… Внутри у нее все сжалось от знакомых запахов. На ложке, которой она ела суп, был выгравирован семейный герб, ложка лежала в руке как влитая.
Вслед за супом подали первый салат, а к тому времени нарезали мясо и разложили его на синих с белым блюдах. Эсмей взяла три куска, немного желтых маленьких картофелин, которые всегда выращивали на семейном огороде, и полную ложку моркови. Стоило долго ждать, чтобы потом так вкусно поесть.
Вокруг нее тихо беседовали родственники, она их не слушала. Сейчас ее интересовала лишь еда. Она даже не давала себе осознать, как ей не хватало именно такой еды. Пышные воздушные булочки могли бы летать в небе вместо облаков… Масло в виде геральдических животных. Она помнит формочки для масла, они висели рядком на кухне. И булочки она помнит, им ни в коем случае не надо давать остывать, тогда они высыхают и становятся безвкусными. Еще их можно макать в свежее масло или в мед.
Когда она встала из-за стола, чтобы выйти подышать свежим воздухом, казалось, про нее уже все забыли. Обед закончился, и слуги убирали посуду.
— Это дело чести, — говорил папаша Стефан ее двоюродной сестре Люси. — Эсмайя никогда бы не подвела, когда дело касается чести семьи.
Эсмей сощурила глаза. Представления папаши Стефана о чести семьи для всех других были настоящим дремучим лесом, которых никто никогда до конца не исследовал. Она лишь надеялась, что папаша Стефан не вынашивает какого-нибудь плана, где она окажется в роли главной героини.
Люси было столько же лет, как и Эсмей, когда та уехала из дома, и внешне Люси очень напоминала ту прошлую Эсмей. Высокая, долговязая и нескладная, мягкие каштановые волосы стянуты сзади, но непослушные пряди нарушали весь задуманный эффект и кое-где выбивались наружу. Одета она была в специально купленную для такого случая одежду, но выглядело все на ней старомодно инеловко. Люси подняла глаза, встретилась взглядом с Эсмей и покраснела. От этого вид у нее сделался мрачным.
— Привет, Люси, — проговорила Эсмей. Она уже приветствовала папашу Стефана и стариков, а кузины и кузены стояли в самом низу списка обязательных приветствий. Ей хотелось сказать что-нибудь бодрящее, но спустя десять лет она и не представляла, чем может увлекаться Люси, зато, прекрасно помнила, каково ей было, когда старшие считали, что она все еще играет в куколки.
Папаша Стефан улыбнулся Эсмей и похлопал Люси по плечу.
— Эсмайя, ты, должно быть, не догадываешься, что Люси лучше всех в классе играет в поло.
— Вовсе не лучше, — огрызнулась Люси. Уши у нее уже пылали.
— А может, все-таки лучше, — сказала Эсмей. — Ну уж на крайней мере лучше меня. — Она никогда не понимала, в чем смысл этой игры: гоняться за мячом верхом на лошади. Лошадь означала движение, возможность самой добраться туда, куда не сможет довезти ее машина, и быстрее, чем пешком. — А ты играешь в школьной команде или в семейной?
— В обеих, — ответил папаша Стефан. — В этом году мы с нетерпением ждем побед на чемпионатах.
— Если нам повезет, — отвечала Люси. — А уж если об этом зашла речь, я хотела спросить о кобыле, которую показывал мне Олин.
— Спроси у Эсмей. Для нее отец купил несколько лошадей, и эта кобыла одна из них.
В глазах Люси сверкнул гнев. Эсмей удивилась и подарку, и неожиданной реакции сестры.
— Я не знала об этом, — сказала она. — Отец ничего не сказал мне. — И, взглянув на Люси, добавила: — Если тебе нравится одна из этих лошадей, я уверена…
— Не обращайте внимания, — ответила Люси и встала из-за стола. — Мне бы не хотелось отнимать у вернувшейся героини часть добычи. — Она попыталась сказать это равнодушно, но горечь перебила все остальные чувства.
— Люся! — Папаша Стефан метнул на нее уничтожающий взгляд, но Люси уже выскочила за дверь. В этот вечер она больше не появлялась. Никто не обратил внимания на инцидент, все потихоньку выходили из-за стола. Эсмей помнила, что, когда она была подростком, никто не обсуждал подобные происшествия при посторонних. Но она не завидовала Люси: ох и достанется же ей от Санни, когда они останутся наедине!
Глава 5
После обеда Эсмей поднялась в личные апартаменты своей прабабушки. Та уже ждала ее. И десять лет назад она жила отдельно ото всех и даже не переступала порога главного дома из-за какой-то ссоры, причину которой никто не мог вспомнить. Эсмей пыталась когда-то вытянуть из старушки подробности, но так ничего и не узнала. Та не относилась к разряду прабабушек, которые любят посплетничать и пообсуждать всякие секреты. Эсмей всегда побаивалась ее. Под ее проницательным взглядом замолкал даже папаша Стефан. Седые волосы за десять лет поредели, а некогда яркие глаза потускнели.
— Добро пожаловать, Эсмайя. — Голос не изменился, это был голос главы матриархального рода, которой должны были подчиняться все родственники. — Ты в порядке?
— Да, конечно.
— И тебя нормально кормили?
— Да… Но я с радостью отведала нашу еду.
— Еще бы. Желудок не может расслабиться, когда сердце пребывает в неуверенности. — Прабабушка принадлежала к последнему поколению, которое во всем следовало старинным традициям и запретам. Иммигранты и торговцы, которые всегда сглаживают границы любой культуры, принесли с собой перемены, казавшиеся бабушке немыслимыми, хотя, с точки зрения Эсмей, их вряд ли можно было считать сколько-нибудь значительными, особенно если сравнивать Альтиплано с космополитически свободным Флотом. — Я вовсе не одобряю твою бродяжническую жизнь, шатаешься по галактике, но ты оправдала честное имя нашей семьи, и это радует меня. — Спасибо, — ответила Эсмей.
— Учитывая все обстоятельства, ты повела себя просто замечательно.
Обстоятельства? Какие обстоятельства? Эсмей подумала, не заговаривается ли все-таки старушка.
— Думаю, это означает, что отец твой был прав, хотя я все равно не согласна, даже теперь.
Эсмей совершенно не понимала, о чем говорит прабабушка. Старуха резко сменила тему разговора, как делала это всегда:
— Надеюсь, ты останешься с нами. Отец подарит тебе породистых лошадей и усадьбу, ты не будешь нищей… — Это было укором. Перед отъездом она жаловалась, что у нее ничего нет за душой, что она живет как нищая, которую терпят из жалости. Память вовсе не подводит прабабку.
— Я надеялась, вы забудете мои слова, я сказала их сгоряча, — ответила она. — Я была слишком молода.
— Но и по-своему права, Эсмайя. Молодость говорит правду. Все, что видит, о том и говорит, даже если видение ограничено. А ты всегда была честной девочкой, — В эти слова был вложен какой-то смысл, которого она не поняла. — Здесь ты не видела для себя будущего, ты видела его на звездах. Ты побывала на них, и теперь, надеюсь, ты сможешь найти здесь свое будущее.
— Я… я была счастлива там, — ответила Эсмей.
— Ты могла бы быть счастлива и здесь, — сказала старушка, передернув плечами. — Все изменилось. Теперь ты взрослая и ты героиня.
Эсмей не хотела расстраивать прабабушку, но желание быть правильно понятой, которое ранее привело к конфронтации с родственниками, и сейчас пересилило желание успокоить старого человека.
— Здесь мой дом, — сказала она, — но не думаю, что смогу здесь оставаться. Во всяком случае… навсегда.
— Твой отец идиот, — сказала прабабушка, думая о чем-то другом. — А теперь иди и дай мне отдохнуть. Нет, я не сержусь. Я очень тебя люблю, как и всегда любила, и, когда ты уедешь, мне будет тебя очень недоставать. Приходи снова завтра.
— Да, бабушка, — покорно сказала Эсмей.
Вечером она уютно устроилась в большом кожаном кресле в огромной библиотеке, а рядом сидели отец, Бертоль и папаша Стефан. Они начали задавать ей вопросы, которые она ждала, о ее жизни во Флоте. Как ни странно, но ей нравилось отвечать… они задавали умные вопросы, делились с ней своим военным опытом. Она расслабилась и заговорила о вещах, о которых никогда и не подозревала, что будет обсуждать их со своими родственниками по мужской линии.
— Вот что я вспомнила, — наконец сказала она, закончив рассказ о следствии по делу о мятеже. — Следователь сказал мне, что Альтиплано поддерживает эйджеистов, которые выступают против омоложения. Это ведь неправда?
Отец с дядей переглянулись, потом отец сказал:
— Не совсем так, мы не против омоложения, Эсмайя. Но… многие здесь считают, что это принесет новые проблемы.
— Ты имеешь в виду рост народонаселения?
— Частично. Альтиплано в первую очередь планета аграрная, и ты это знаешь. Наш мир подходит для этого как нельзя лучше, а кроме того, у нас есть Лейбсердца и Староверы. К нам едут иммигранты, которые хотят жить на земле и землей. Быстрый рост народонаселения приведет к столпотворению. Подумай, что это значит для военной организации.
— Твои самые опытные вояки никогда не состарятся и смогут служить постоянно, — ответила Эсмей. — Ты… дядя Бертоль…
— Конечно, опыт ценится. Приняв процедуру омоложения, можно бесконечно накапливать опыт и знания. Это позитивная сторона А негативная?
Эсмей почувствовала себя вновь на школьной скамье: ее снова вынуждают отвечать как в классе.
— Чем дольше живут старики, тем меньше шансов у молодежи, — ответила она. — Продвижение по службе замедлится.
— Оно вообще остановится, — трезво поправил ее отец.
— Не понимаю почему.
— Все очень просто. Генерал, прошедший процедуру омоложения, останется на своем посту навсегда. Конечно, иногда будут появляться свободные места, кто-нибудь будет умирать в результате несчастных случаев или погибать на войне. Но таких мест будет немного. Твой Флот станет орудием экспансии Правящих Династий…
— Нет!
— У Флота не будет выхода. Если будет запущена машина омоложения…
— Мы знаем, что она и так уже в некоторых местах запущена, — вмешался папаша Стефан. — Они разработали новую методику лет сорок назад или даже больше и опробовали уже ее на многих людях. Вспомни уроки биологии, девочка моя: если численность населения возрастает, необходимо или изыскивать новые ресурсы, или умирать. Изменения в численности народонаселения определяются рождаемостью и смертностью, если снизить уровень смертности, как это делает процесс омоложения, численность населения резко возрастет.
— Но Династии не экспансионистские…
— Ну да, — фыркнул Бертоль. — Династии не объявляли великой кампании по расширению, но если внимательно посмотреть на их границы в течение последних тридцати лет… чуть-чуть откусили здесь, чуть-чуть там. Приспособление к земному образу жизни и колонизация тех планет, которые признаются негодными. Мирная кооперативная аннексия полдюжины небольших планетарных систем.
— Они просили защиты у Флота, — запротестовала Эсмей.
— Конечно. — Отец взглянул на Бертоля, взгляд был настолько выразительным, что и без слов было понятно, что он запрещал Бертолю вмешиваться в разговор. — Но мы говорим о другом.. Если население мира Династий будет по-прежнему увеличиваться в связи с омоложением стариков и во Флоте будет происходить такой же процесс, то это может заставить их вести экспансионистскую политику.
— Не думаю, — ответила Эсмей.
— Почему же тогда твой капитан стала сотрудничать с Черной Меткой?
Эсмей почувствовала неловкость.
— Не знаю. Из-за денег? Власти?
— Ради омоложения? — подхватил отец. — Ради долгой жизни и процветания? Потому что долгая жизнь и есть процветание.
— Не понимаю, — ответила Эсмей и подумала о прабабушке, долгая жизнь .которой на глазах у всех подходит к концу.
— Долгая молодость. Видишь ли, это второй момент, который меня настораживает. Долгожители, прежде всего, благоразумны и осмотрительны… долгая жизнь и благоразумное поведение ведут к процветанию. Надо просто не рисковать.
Эсмей показалось, что она понимает, о чем он хочет сказать, но она решила не опережать отца. С этим хитрым старым солдатом лучше держать ухо востро.
— И? — спросила она.
— И… осторожность вовсе не относится к тем качествам, которые высоко ценятся военными. Без осторожности тоже нельзя, но скажи, далеко ли уйдут те солдаты, от которых требуется рисковать жизнями, когда они будут знать, что, если не рисковать, можно жить вечно? Не вечная жизнь после смерти по представлениям верующих, а вечная жизнь в этом мире.
— Омоложение может сработать в гражданском обществе, — вмешался Бертоль. — Но ничего, кроме беды, в военное общество оно не принесет. Даже если благодаря омоложению удастся сохранить всех самых опытных экспертов, очень скоро скажется нехватка простых рекрутов, а население, защищать которое и призвана армия, не сможет уже поставлять этих рекрутов. А это значит, — продолжал он, — что любая хоть сколько-нибудь мыслящая военная организация должна сильно ограничить процесс омоложения… или планировать постоянную экспансию. В результате в какой-то момент она столкнется с молодой культурой, которая не пользуется омоложением, и потому более агрессивна и нахальна.
— Звучит как старый спор между верующими и неверующими, — проговорила Эсмей. — Если душа действительно бессмертна, значит, прежде всего нужно жить благоразумно и осмотрительно, чтобы обеспечить ее бессмертие.
— Но все религии, которые, по нашим сведениям, рассуждают о подобной награде, гораздо более точно определяют благоразумный образ жизни. Они требуют активного проявления добродетелей, которое будет дисциплинировать самого верующего и обуздывать его или ее эгоизм. Некоторые требуют даже не благоразумия и осторожности, а, напротив, полного пренебрежения жизнью во имя своего божества. Из таких верующих получаются хорошие солдаты, потому религиозные войны гораздо труднее остановить.
— И, — Эсмей попробовала опередить Бертоля, — омоложение, по-твоему, служит наградой и поощряет практическое благоразумие и осторожность, чистый эгоизм, да?
— Да, — нахмурился отец. — Конечно, процесс омоложения уже не остановить, и хорошие люди…
Эсмей заметила, что хорошими он однозначно считал людей неэгоистичных. Необычно для человека, имеющего и богатства и власть… Но он, конечно, не считал себя эгоистом. Ему никогда и не приходилось быть им. Все его желания и так удовлетворялись.
— …даже они, после нескольких процессов омоложения, поймут, насколько эффективнее могут контролировать свое имущество и моральные достоинства будучи живыми, а не мертвыми. Очень легко соврать себе, убедить себя в том, что, имея большую власть, ты сможешь сделать больше добра. — Он смотрел на книги, но взгляд у него был отсутствующим. Что это, неужели он пытался оценить самого себя?
— И мы еще ничего не сказали о зависимости, которая появится, как только люди начнут полностью полагаться на омоложение, — продолжил Бертоль. — Процесс должен быть полностью подконтрольным, иначе начнутся фальсификации.
— Что уже случилось недавно… — вставил отец.
— Понятно. — Эсмей оборвала разговор, она вовсе не собиралась выслушивать очередную лекцию Бертоля.
— Хорошо, — сказал отец. — И когда тебе предложат пройти процесс омоложения, что же ты сделаешь?
Она не могла ответить на этот вопрос, она даже никогда над этим не задумывалась. Отец сменил тему разговора и принялся обсуждать музыкальное сопровождение церемониальных торжеств, а она вскоре попрощалась со всеми и пошла спать.
На следующее утро Эсмей проснулась в своей постели, в своей комнате. Солнечный свет заливал все кругом, и она удивилась, насколько покойно у нее на душе. Она видела так много кошмаров, когда спала в этой самой постели, она даже побаивалась, не во-зобновятся ли они. А может, возвращение домой оказалось завершением некого необходимого ритуала я кошмары прекратятся навсегда.
Думая об этом, она быстро спустилась к завтраку. Мачеха прочитала утреннюю благодарственную молитву, и Эсмей вышла на улицу, чтобы насладиться прохладным весенним утром, таким прекрасным в золотистом солнечном свете. Она прошла мимо огородов и курятников, в которых куры клекотали о том, что готовы откладывать яйца, а петухи вызывали на бой противников. Ее окно выходило в сад, и она лишь отдаленно слышала этот куриный гам, здесь же крик стоял просто оглушительный, и она быстро проскочила мимо, ни на секунду не останавливаясь.
В огромных конюшнях пахло, как всегда, лошадьми, овсом и сеном, и хотя запах стоял едкий, Эсмей после стольких лет он пришелся по вкусу. Когда-то он ей очень не нравился: она, как и все дети, должна была сама чистить загон своего пони. Но в отличие от многих других детей она не настолько любила верховую езду, чтобы закрывать глаза на неприятную сторону дела. Позже, когда лошади стали означать для нее возможность самостоятельно уединиться в горах, она уже выросла и не была обязана выполнять грязную работу.
Теперь она прошла по каменным плитам центрального прохода, слева за высокими арками находился один из тренировочных манежей, справа — ряды загонов, из которых в проход высовывались темные узкие морды любопытных животных. Из кладовой, услышав ее шаги, вышел конюх.
— Что хочет госпожа?
— Добро пожаловать, Эсмайя. — Голос не изменился, это был голос главы матриархального рода, которой должны были подчиняться все родственники. — Ты в порядке?
— Да, конечно.
— И тебя нормально кормили?
— Да… Но я с радостью отведала нашу еду.
— Еще бы. Желудок не может расслабиться, когда сердце пребывает в неуверенности. — Прабабушка принадлежала к последнему поколению, которое во всем следовало старинным традициям и запретам. Иммигранты и торговцы, которые всегда сглаживают границы любой культуры, принесли с собой перемены, казавшиеся бабушке немыслимыми, хотя, с точки зрения Эсмей, их вряд ли можно было считать сколько-нибудь значительными, особенно если сравнивать Альтиплано с космополитически свободным Флотом. — Я вовсе не одобряю твою бродяжническую жизнь, шатаешься по галактике, но ты оправдала честное имя нашей семьи, и это радует меня. — Спасибо, — ответила Эсмей.
— Учитывая все обстоятельства, ты повела себя просто замечательно.
Обстоятельства? Какие обстоятельства? Эсмей подумала, не заговаривается ли все-таки старушка.
— Думаю, это означает, что отец твой был прав, хотя я все равно не согласна, даже теперь.
Эсмей совершенно не понимала, о чем говорит прабабушка. Старуха резко сменила тему разговора, как делала это всегда:
— Надеюсь, ты останешься с нами. Отец подарит тебе породистых лошадей и усадьбу, ты не будешь нищей… — Это было укором. Перед отъездом она жаловалась, что у нее ничего нет за душой, что она живет как нищая, которую терпят из жалости. Память вовсе не подводит прабабку.
— Я надеялась, вы забудете мои слова, я сказала их сгоряча, — ответила она. — Я была слишком молода.
— Но и по-своему права, Эсмайя. Молодость говорит правду. Все, что видит, о том и говорит, даже если видение ограничено. А ты всегда была честной девочкой, — В эти слова был вложен какой-то смысл, которого она не поняла. — Здесь ты не видела для себя будущего, ты видела его на звездах. Ты побывала на них, и теперь, надеюсь, ты сможешь найти здесь свое будущее.
— Я… я была счастлива там, — ответила Эсмей.
— Ты могла бы быть счастлива и здесь, — сказала старушка, передернув плечами. — Все изменилось. Теперь ты взрослая и ты героиня.
Эсмей не хотела расстраивать прабабушку, но желание быть правильно понятой, которое ранее привело к конфронтации с родственниками, и сейчас пересилило желание успокоить старого человека.
— Здесь мой дом, — сказала она, — но не думаю, что смогу здесь оставаться. Во всяком случае… навсегда.
— Твой отец идиот, — сказала прабабушка, думая о чем-то другом. — А теперь иди и дай мне отдохнуть. Нет, я не сержусь. Я очень тебя люблю, как и всегда любила, и, когда ты уедешь, мне будет тебя очень недоставать. Приходи снова завтра.
— Да, бабушка, — покорно сказала Эсмей.
Вечером она уютно устроилась в большом кожаном кресле в огромной библиотеке, а рядом сидели отец, Бертоль и папаша Стефан. Они начали задавать ей вопросы, которые она ждала, о ее жизни во Флоте. Как ни странно, но ей нравилось отвечать… они задавали умные вопросы, делились с ней своим военным опытом. Она расслабилась и заговорила о вещах, о которых никогда и не подозревала, что будет обсуждать их со своими родственниками по мужской линии.
— Вот что я вспомнила, — наконец сказала она, закончив рассказ о следствии по делу о мятеже. — Следователь сказал мне, что Альтиплано поддерживает эйджеистов, которые выступают против омоложения. Это ведь неправда?
Отец с дядей переглянулись, потом отец сказал:
— Не совсем так, мы не против омоложения, Эсмайя. Но… многие здесь считают, что это принесет новые проблемы.
— Ты имеешь в виду рост народонаселения?
— Частично. Альтиплано в первую очередь планета аграрная, и ты это знаешь. Наш мир подходит для этого как нельзя лучше, а кроме того, у нас есть Лейбсердца и Староверы. К нам едут иммигранты, которые хотят жить на земле и землей. Быстрый рост народонаселения приведет к столпотворению. Подумай, что это значит для военной организации.
— Твои самые опытные вояки никогда не состарятся и смогут служить постоянно, — ответила Эсмей. — Ты… дядя Бертоль…
— Конечно, опыт ценится. Приняв процедуру омоложения, можно бесконечно накапливать опыт и знания. Это позитивная сторона А негативная?
Эсмей почувствовала себя вновь на школьной скамье: ее снова вынуждают отвечать как в классе.
— Чем дольше живут старики, тем меньше шансов у молодежи, — ответила она. — Продвижение по службе замедлится.
— Оно вообще остановится, — трезво поправил ее отец.
— Не понимаю почему.
— Все очень просто. Генерал, прошедший процедуру омоложения, останется на своем посту навсегда. Конечно, иногда будут появляться свободные места, кто-нибудь будет умирать в результате несчастных случаев или погибать на войне. Но таких мест будет немного. Твой Флот станет орудием экспансии Правящих Династий…
— Нет!
— У Флота не будет выхода. Если будет запущена машина омоложения…
— Мы знаем, что она и так уже в некоторых местах запущена, — вмешался папаша Стефан. — Они разработали новую методику лет сорок назад или даже больше и опробовали уже ее на многих людях. Вспомни уроки биологии, девочка моя: если численность населения возрастает, необходимо или изыскивать новые ресурсы, или умирать. Изменения в численности народонаселения определяются рождаемостью и смертностью, если снизить уровень смертности, как это делает процесс омоложения, численность населения резко возрастет.
— Но Династии не экспансионистские…
— Ну да, — фыркнул Бертоль. — Династии не объявляли великой кампании по расширению, но если внимательно посмотреть на их границы в течение последних тридцати лет… чуть-чуть откусили здесь, чуть-чуть там. Приспособление к земному образу жизни и колонизация тех планет, которые признаются негодными. Мирная кооперативная аннексия полдюжины небольших планетарных систем.
— Они просили защиты у Флота, — запротестовала Эсмей.
— Конечно. — Отец взглянул на Бертоля, взгляд был настолько выразительным, что и без слов было понятно, что он запрещал Бертолю вмешиваться в разговор. — Но мы говорим о другом.. Если население мира Династий будет по-прежнему увеличиваться в связи с омоложением стариков и во Флоте будет происходить такой же процесс, то это может заставить их вести экспансионистскую политику.
— Не думаю, — ответила Эсмей.
— Почему же тогда твой капитан стала сотрудничать с Черной Меткой?
Эсмей почувствовала неловкость.
— Не знаю. Из-за денег? Власти?
— Ради омоложения? — подхватил отец. — Ради долгой жизни и процветания? Потому что долгая жизнь и есть процветание.
— Не понимаю, — ответила Эсмей и подумала о прабабушке, долгая жизнь .которой на глазах у всех подходит к концу.
— Долгая молодость. Видишь ли, это второй момент, который меня настораживает. Долгожители, прежде всего, благоразумны и осмотрительны… долгая жизнь и благоразумное поведение ведут к процветанию. Надо просто не рисковать.
Эсмей показалось, что она понимает, о чем он хочет сказать, но она решила не опережать отца. С этим хитрым старым солдатом лучше держать ухо востро.
— И? — спросила она.
— И… осторожность вовсе не относится к тем качествам, которые высоко ценятся военными. Без осторожности тоже нельзя, но скажи, далеко ли уйдут те солдаты, от которых требуется рисковать жизнями, когда они будут знать, что, если не рисковать, можно жить вечно? Не вечная жизнь после смерти по представлениям верующих, а вечная жизнь в этом мире.
— Омоложение может сработать в гражданском обществе, — вмешался Бертоль. — Но ничего, кроме беды, в военное общество оно не принесет. Даже если благодаря омоложению удастся сохранить всех самых опытных экспертов, очень скоро скажется нехватка простых рекрутов, а население, защищать которое и призвана армия, не сможет уже поставлять этих рекрутов. А это значит, — продолжал он, — что любая хоть сколько-нибудь мыслящая военная организация должна сильно ограничить процесс омоложения… или планировать постоянную экспансию. В результате в какой-то момент она столкнется с молодой культурой, которая не пользуется омоложением, и потому более агрессивна и нахальна.
— Звучит как старый спор между верующими и неверующими, — проговорила Эсмей. — Если душа действительно бессмертна, значит, прежде всего нужно жить благоразумно и осмотрительно, чтобы обеспечить ее бессмертие.
— Но все религии, которые, по нашим сведениям, рассуждают о подобной награде, гораздо более точно определяют благоразумный образ жизни. Они требуют активного проявления добродетелей, которое будет дисциплинировать самого верующего и обуздывать его или ее эгоизм. Некоторые требуют даже не благоразумия и осторожности, а, напротив, полного пренебрежения жизнью во имя своего божества. Из таких верующих получаются хорошие солдаты, потому религиозные войны гораздо труднее остановить.
— И, — Эсмей попробовала опередить Бертоля, — омоложение, по-твоему, служит наградой и поощряет практическое благоразумие и осторожность, чистый эгоизм, да?
— Да, — нахмурился отец. — Конечно, процесс омоложения уже не остановить, и хорошие люди…
Эсмей заметила, что хорошими он однозначно считал людей неэгоистичных. Необычно для человека, имеющего и богатства и власть… Но он, конечно, не считал себя эгоистом. Ему никогда и не приходилось быть им. Все его желания и так удовлетворялись.
— …даже они, после нескольких процессов омоложения, поймут, насколько эффективнее могут контролировать свое имущество и моральные достоинства будучи живыми, а не мертвыми. Очень легко соврать себе, убедить себя в том, что, имея большую власть, ты сможешь сделать больше добра. — Он смотрел на книги, но взгляд у него был отсутствующим. Что это, неужели он пытался оценить самого себя?
— И мы еще ничего не сказали о зависимости, которая появится, как только люди начнут полностью полагаться на омоложение, — продолжил Бертоль. — Процесс должен быть полностью подконтрольным, иначе начнутся фальсификации.
— Что уже случилось недавно… — вставил отец.
— Понятно. — Эсмей оборвала разговор, она вовсе не собиралась выслушивать очередную лекцию Бертоля.
— Хорошо, — сказал отец. — И когда тебе предложат пройти процесс омоложения, что же ты сделаешь?
Она не могла ответить на этот вопрос, она даже никогда над этим не задумывалась. Отец сменил тему разговора и принялся обсуждать музыкальное сопровождение церемониальных торжеств, а она вскоре попрощалась со всеми и пошла спать.
На следующее утро Эсмей проснулась в своей постели, в своей комнате. Солнечный свет заливал все кругом, и она удивилась, насколько покойно у нее на душе. Она видела так много кошмаров, когда спала в этой самой постели, она даже побаивалась, не во-зобновятся ли они. А может, возвращение домой оказалось завершением некого необходимого ритуала я кошмары прекратятся навсегда.
Думая об этом, она быстро спустилась к завтраку. Мачеха прочитала утреннюю благодарственную молитву, и Эсмей вышла на улицу, чтобы насладиться прохладным весенним утром, таким прекрасным в золотистом солнечном свете. Она прошла мимо огородов и курятников, в которых куры клекотали о том, что готовы откладывать яйца, а петухи вызывали на бой противников. Ее окно выходило в сад, и она лишь отдаленно слышала этот куриный гам, здесь же крик стоял просто оглушительный, и она быстро проскочила мимо, ни на секунду не останавливаясь.
В огромных конюшнях пахло, как всегда, лошадьми, овсом и сеном, и хотя запах стоял едкий, Эсмей после стольких лет он пришелся по вкусу. Когда-то он ей очень не нравился: она, как и все дети, должна была сама чистить загон своего пони. Но в отличие от многих других детей она не настолько любила верховую езду, чтобы закрывать глаза на неприятную сторону дела. Позже, когда лошади стали означать для нее возможность самостоятельно уединиться в горах, она уже выросла и не была обязана выполнять грязную работу.
Теперь она прошла по каменным плитам центрального прохода, слева за высокими арками находился один из тренировочных манежей, справа — ряды загонов, из которых в проход высовывались темные узкие морды любопытных животных. Из кладовой, услышав ее шаги, вышел конюх.
— Что хочет госпожа?