Страница:
Киевлянин не выдержал и сплюнул через край щита.
– Еще спрашивает, курва!
Горовой непонимающе захлопал глазами.
– Я ж тобе казав, шо то не мы! На кой нам твоего сотника травити?
Но Грицько не вылезал из-за щита.
Ульрих аккуратно срезал кошели убитых, сдирал доспехи и оружие и складывал их на середине поляны. Захар тем временем словил трех лошадей руководителей разбойников и привязал их к дереву. Один из спасшихся пареньков наконец зарядил арбалет и неуверенно поводил им между снующим туда-сюда проводником, помогавшим ему Захаром и сидевшим на коне перед возком казаке.
– Ты, эта, хлопча, з самострэлам потишэй, – заметил подъесаул. – А то, не ровен час, нажмешь, и хтосци на тот свет пойде.
Паренек гордо вскинул голову и ответил неожиданным фальцетом:
– Значит, заслужил, отравитель!
Тимофей Михайлович ошарашенно замотал головой:
– Ей-те ж, да то ж княжна наша? А то, гляжу, штосьци знакомое. А шо, дык не докумекаю.
Грицько спешно прикрыл не в меру боевую императрицу.
– Кому императрица, а тебе, отравителю, так и смерть, – с пафосом заявила Адельгейда и спустила рычаг арбалета. Горовой нырнул за шею лошади, но стрелок из киевской княжны был никакой – стрела ушла почти вертикально в небо.
Грицько скрипнул зубами. Горовой отъехал подальше.
– Вы, эта, зря так! – Казаку слова убеждения давались с трудом. – Мы никого не травили.
Адельгейда вскипела:
– А кто, кто травил? Кто мне чашу поднес, от которой Кондрат помер?! Сколько вам Генрих дал за то, чтобы законную супругу на тот свет отправить?!
Императрица села на траву и разрыдалась. Все было настолько плохо и невыносимо, что Адельгейде хотелось наложить на себя руки. Сбоку спрыгнул с возка второй спасшийся паренек и принялся ее утешать, поглаживая по плечу и шепча слова утешения.
«Да то ж Иоланта Костикова», – автоматически отметил про себя Горовой. Золотые волосы баронессы выбились из-под мужского берета, да и формы тела были уж очень округлы для парня.
– А шо вы тут робице? – только и смог произнести казак.
В ответ раздалась причудливая мешанина русских, немецких и даже итальянских идиоматических выражений. Горовой большинства слов не знал, но общий смысл сказанного понял сразу.
– Я-то шо, – начал он оправдываться. – Нам травить кого на буй не нужно. Тильки ранком на ганак[116] выйшли, так и стража до нас. Шо таке? Отравители, кажут. – Он почесал голову, подбирая слова. – Ну, и тикать мы. Да Улугбека повязали, еле-еле ослобонили. Вот.
Глаза императрицы сверкнули недобро.
– Врешь ведь все, увалень. – Она встала и расправила плечи. Несмотря на мужской наряд, выглядела сейчас она в большей степени императрицей, чем в те дни, когда принимала их в замке. – Врешь, выродок! Нас отравить муж мой хотел. Вас и послал. Знал, что поверю землякам. А вы, змеюки, как гады лесные в дом влезли и хозяина – за пяту. Тьфу на вас!
После пламенной речи девушка, подрастеряв остатки сил, снова опустилась на траву и разразилась плачем. Ее место тут же заняла Иоланта, вспомнившая все свои девичьи мысли насчет полоцкого трубадура, и потому особенно ярко выражавшая переполнявшие ее эмоции. Речь ее на чудесном ломбардском наречии лилась могучим потоком.
Горовой понял, что ему дам не переспорить, но оставить их у убитого коня и перевернутого возка да без охраны он не мог. Подозвав проводника, он наказал тому съездить за обозом и вести всех сюда.
Когда лошадь Ульриха скрылась в лесу, дочь Всеволода Старого разразилась длинной сентенцией, смысл которой сводился к тому, что вот уже и за стражей послали ироды полоцкие.
Казак выразительно плюнул под ноги и отъехал подальше. Уж больно старательно Адельгейда натягивала ворот своего арбалета. Со второго раза могла и лучше прицелиться. Грицько, подраненный в бою, только тяжело дышал из-за щита и хмуро переводил взгляд с Захара на Горового. Будь он один, без ревущих и ругающихся баб, варяг бы попробовал рвануть к лесу и скрыться, но с таким балластом оставалось только ждать развития событий.
Без средств передвижения (Захар отогнал трофейных лошадей к леску и стерег их) и без надежной охраны, беглая супруга германского императора и баронесса тоже вынуждены были ждать. Или прибытия мужниной погони, или достойного объяснения случившегося на пиру.
Через полчаса пришел обоз. Впереди несся Костя с винтовкой в руках, потом пара лошадей с привязанным в люльке Улугбеком, замыкал кавалькаду Захар и старавшийся быть незаметным Валиаджи.
Малышев скатился с коня:
– Как вы? – Вопрос относился в большей мере к стоявшей в гордой позе баронессе, нежели к ее госпоже, но дамы сделали вид, что не заметили вольности.
Убедившись, что из-за спин «полочан» не скачут рыцари германского императора, Адельгейда вскинула нос и величаво потребовала, чтобы им выдали лошадей и предоставили возможность ехать своей дорогой в сопровождении храброго Грицько, которому за сегодняшний бой она была намерена пожаловать титул рыцаря.
Баронесса де Ги не выдержала. С легким акцентом она на русском добавила, что государыня обращается не к отравителю, а к славному воину, вмешательство которого помогло им одержать победу над разбойниками. После небольшой паузы она сказала еще, что этот воин все еще может заслужить себе прощение и очиститься от подозрений, зарубив грязного вруна и убийцу, который стоит сейчас перед ними. Убийца этот служил, несомненно, вероломному мужу сей достойной дамы, типу отвратительному, христопродавцу и тайному еретику.
Горовой понял едва ли половину из этой речи, но Малышев довольно точно уловил смысл сказанного. Он скрипнул зубами от возмущения, но вместо эмоционального ответа и битья себя в грудь молча вытянул из задних рядов лекаря.
В отличие от поладившего с иностранными языками казака и переполненного чувствами и переживаниями Кости, Энцо Валиаджи сохранил свой разум незамутненным.
«Хочет она думать, что это Генрих ее травить приказал, пускай так оно и будет», – это хитрый итальянец понял еще во время сбивчивого рассказа проводника, прискакавшего к ним прямо из боя. Правда, надо было связать эту часть истории с тем, что он уже выложил «полочанам». Ну, с чем-чем, а с умением уговорить кого угодно у тертого выходца из города каналов проблем не было.
Лекарь шлепнулся на колени перед дамами и заговорил. Он плакал и каялся, просил и пресмыкался. Императрица сначала гневно смотрела на «полочан», потом увлеклась рассказом и перевела взгляд на итальянца. Тот опасливо скукожился: в руках у Адельгейды по-прежнему ходил ходуном заряженный арбалет.
Из слов медика следовало, что несколько дней назад его позвал к себе его величество государь. Генрих был хмур и зол. Может, думал о чем-то для себя неприятном, может, просто устал со вчерашнего. В ультимативной форме император приказал своему скромному медикусу сопровождать какого-то незнакомца, выдавая того за своего слугу. И ежели появится такая возможность, предложить его к столу супруги как знатока вин и искусного помощника. Когда же во время пира он, Валиаджи, случайно познакомился с господином жонглером, то есть, конечно, купцом из города «Полацьку», то случайно (как пить дать, право слово!) в разговоре рассказал тому о подзабытой традиции. Так как господин «Костья» решил идти к столу дам, скромный медикус, вспомнив, что в его распоряжении есть такой знаток вид и этикета, уступил своего сопровождающего в помощники герру Малышеву (опять же чисто из соображений помощи ближнему, такому милому и образованному молодому человеку!). Он не хотел ничего плохого, намеревался только помочь молодому симпатичному господину купцу.
После смерти Кондрата Будимировича «слуга», который прислуживал «Костье», исчез. А наутро «полочан» обвинили в том, что они хотели отравить венценосных особ. Мало того! Он, мастер Валиаджи, оказывается, обязан был присутствовать на допросе, чтобы предотвращать боль и смерть испытуемых. Это было для него гадко и невозможно! Он пробовал отказаться! Но приказ есть приказ… Лекарь вздохнул и огляделся. В окружавших его лицах проявлялись разные оттенки эмоций, но сочувствия он не заметил. Валиаджи еще раз деланно вздохнул. Что ж, теперь он полон решимости помочь достойным господам «полоцким» купцам в их бегстве из империи, ведь у него как бы открылись глаза! Теперь-то он понимает, что было нечто неправильное в том, о чем его просил император! Он-то, бедный верный слуга, решил, что господин просто пробует поставить соглядатая к жене, а оказалось … Ужасно! Ужасно! Он сам не смог бы оставаться у такого государя! И если разрешит светлейшая госпожа, скромный лекарь готов отправиться с ней в изгнание и оставаться при ее персоне сколь угодно долго, как раб или сторожевой пес!
Валиаджи лукавил. Он знал, что «полочане» не отпустят его, пока у них на руках раненый товарищ. Но своей речью он отвел от себя подозрения. Ведь останься он при императрице, за которой идет погоня, он бы подверг себя большому риску. Значит, должен быть невиновен.
Адельгейда задумалась. Эта речь подтверждала ее догадки, но вносила серьезные коррективы в список врагов и друзей. Баронесса де Ги тоже немного стушевалась и тихонько отошла за спину Грицька. Ей было стыдно за недавние потоки ругани.
Пока одна из беглянок думала, а вторая боролась с совестью, их последний охранник рухнул на землю. С момента окончания боя за разговорами, ожиданиями и разборками прошла уже уйма времени. А во время боя Грицько получил несколько порезов, из которых постоянно струилась кровь. Во время выступления венецианца никто не обратил внимания на то, что цвет лица киевлянина медленно меняется с нормального на бледно-розовый, а потом и вовсе на белый. Когда силы окончательно оставили дружинника, он просто упал под ноги своей госпоже.
– Энцо, быстро! – рявкнул Костя, но лекарь уже и сам ринулся к раненому.
Императрица испуганно дернула спусковой рычаг своего арбалета, и очередной болт ушел куда-то в лесную чащу. Казак, находившийся ближе всех к траектории полета стрелы, громко выругался.
Пока медик хлопотал над телом Грицька, беглая супруга величайшего государя в христианском мире и бывший фотограф быстро намечали план дальнейших действий. Для начала Адельгейда, согласившаяся считать «полочан» непричастными к попытке своего отравления, потребовала, чтобы дамам передали лошадей Черного Згыли и Торчетов, как законную военную добычу. На возражение Захара и Пригодько, что если это и чья-то добыча, то уж точно не императрицы и Грицька, гордая дочь Всеволода Старого опять задрала нос и заявила, что «полочане» подоспели к самому концу схватки, в которой ее охранники без труда расправились бы с разбойниками.
Костя выразительно посмотрел на трупы охранников и на бездыханного Грицька. Пригодько только тихо ругался сквозь зубы. За последний час его почтение к царственным особам сильно пошло на убыль.
Беглянка настаивала. Ей нужны были эти кони.
Поругавшись с полчаса и поняв, что «полочане» не считают ни лошадей, ни броню убитых добычей императрицы и не собираются их отдавать, Адельгейда заявила, что она милостиво согласна купить лошадей. Костя плюнул. Из-за спины вылез Горовой.
– Да на кой нам столько коней? – Казака угнетала сложившаяся обстановка. – Няхай беруть тых лошадок и едуть собе, куда йихалы.
Костя задумался. В качестве трофеев им достались огромные боевые кони убитых рыцарей. У хороших заводчиков специально выводили крупных тяжелых скакунов, которых с детства обучали ходить в бою, кусать чужого, бить копытом лежачего. В результате цена такого экземпляра достигала цены стада коров. Хорошие лошадки из конюшни немецкого двора тоже были неплохи, но сильно уступали в цене этим дестриерам[117]. Правда, обратной стороной медали было то, что такие тяжеловесы не могли долго выдерживать темп быстрой скачки, как перекачанный борец не годится на роль стайера. А впереди еще оставались сотни километров пути. В идеале, «полочанам» стоило бы оставить себе всех лошадей, продать дестриеров в ближайшем городе и дальше скакать на обычных. Но бросить императрицу и прекрасную баронессу одних в лесу русичи не могли. Тем более без средств передвижения.
– Хорошо, мы оставим вам лошадей. – Такое решение было тяжелым, но могло когда-нибудь принести определенную выгоду. Да и глазки Иоланты стоили многого. – Только не боевых лошадей, а тех, которые под нами сейчас. Это добрые лошадки, смирные и резвые. Они вам подойдут лучше, чем эти злые жеребцы.
Императрица, дождавшись удобного момента, взяла быка за рога:
– Отлично, мы принимаем ваш дар. Пускай нам снарядят семь лошадей, и мы поедем.
Костя опешил:
– Как семь?
Адельгейда удивленно подняла бровь:
– Ну, по одной мне и баронессе, две – под раненого, одну – в возок и по одной – лекарю и проводнику. Вы же не позволите своей госпоже одной блудить в лесу?
Малышев вздохнул. Только дай слабину, протяни руку, глядишь – с тебя уже и плащ снимают.
– Лекарь нам тоже нужен. И проводник! Если желаете ехать, то, пожалуйста, пара лошадок в вашем распоряжении. – Его взгляд скользнул по Грицьку. – Обеих запряжете в возок, на котором поедете вы и раненый. А проводник и врач останутся с нами.
Костя бил наверняка. Даже сумасбродная дура не решится ехать через незнакомый лес с раненым на руках и в компании с малолетней подружкой. А императрицы все же редко бывают дурами.
Поколебавшись, Адельгейда предложила «полочанам» следовать вместе с ней в Италию. Вместе бежать от погони и удобней, и безопасней.
На деле, конечно, Костя думал, что пара женщин в дороге – это как камень на ноги, а уж если они и командовать пробуют, то это еще и нервотрепка. Но одна из этих двух была предметом его мечтаний, а вторая – землячкой, попавшей в беду. Отказываться было нельзя! Горовой только крякнул, выругался, демонстративно плюнул под ноги, но согласился. Захар молча принял решение старших, а Сомохов опять находился в полубреду.
Еще через полчаса, когда весеннее солнце уже стало касаться своим нижним краем верхушек деревьев, кавалькада тронулась в путь. Предстояло найти какой-нибудь ночлег до наступления полных сумерек. Теперь с ними были двое раненых и две представительницы высшего света, не привыкшие к еловым лапам вместо кровати, хотя и не избалованные батистовыми простынями и пуховыми подушками. Как заявила Адельгейда: коль скоро «полочане» теперь при ее обозе (Горового аж передернуло от этих слов), они обязаны подыскать приличное место для ночевки, а не такой гнилой сарай с гордым названием «постоялый двор», на котором они ночевали прошлой ночью по милости Грицька.
Костя понял, что темп их бегства может критически снизиться, но отступать было некуда.
Пошел уже третий день после того, как «полочане» стали частью отряда беглой императрицы. На их счастье, опасения Кости по поводу новых спутниц не оправдались, вернее, оправдались не полностью. Скорость передвижения значительно упала, зато выросли финансовые возможности: при расставании с супругом Адельгейда не забыла забрать с собой в качестве моральной компенсации пару мешков с золотом и свои драгоценности. Теперь беглецы ночевали на лучших постоялых дворах, отменно питались, пили дорогие вина. В ближайшем городке Бамберге «полочане» продали двух из трех дестриеров и выручили приличные деньги, около двадцати безантов[118], что было почти вдвое меньше того, что могли бы они получить за тех же лошадей в Магдебурге, но очень много за пару минут боя.
Там Бамберге, местный кузнец за ночь подогнал кольчуги с убитых разбойников по размеру Горового, Кости и Захара. Правда, после переделки они сильно потеряли в длине, так как нижняя часть, закрывавшая разбойников до колен, пошла на вставки на рукава и спину. Таким образом, например, кольчуга, достававшая Згыле до колен, казаку едва прикрывала середину бедра. Чтобы обезопасить бока и колени, «полочане» на деньги от продажи лошадей купили легкие брони, доходившие им до икр и одевавшиеся поверх кольчуги. Выглядел такой доспех как длинная рубаха из кожаных чешуек и назывался мастером «клавен». Учитывая, что под кольчугу надевались рубахи из толстой кожи в теплую пору или шерстяные рубахи в холод, лето для доспешных «полочан» обещало стать очень жаркой частью года. Чтобы укрыть сталь от дождя и солнца, русичи подобрали у портного военные плащи длиной до колен и с прорезями для рук.
Разомлев от удачной торговли, кузнец, переехавший сюда из Нюрнберга, разоткровенничался и показал щедрым гостям свои новые разработки, среди которых были составные поножи и первые саботоны[119]. К сожалению, размеров, которые бы подошли кому-то из «полочан», не нашлось. Зато купили два рыцарских копья для Горового и по деревянному скандинавскому щиту без рисунка для Кости и Захара. Для Тимофея Михайловича после долгих выборов подобрали рыцарский продолговатый щит, обитый сталью, с вырезом под копье. При облачении в кольчугу казак становился не таким юрким, как обычно, и ему требовалась защита от чужих копий.
Русичи попробовали у кузнеца подобрать и шлемы, которых у мастера было множество. Большая часть их была обычной колоколовидной формы с фиксированными и съемными наносниками, у некоторых был гребень или дополнительно наклепанные ребра жесткости. К сожалению, под головы «полочан» подходили только или самые большие шлемы-ведра, или совсем простые «тюбетейки», едва прикрывавшие макушку. Казак, видевший доспехи у рыцарей, потребовал принести специальную шапочку, называвшуюся батватом, которую подкладывали между головой и сталью защитного головного убора. Без нее после удара по голове человек чувствовал себя попавшим в небольшой колокол. Мастер принес самые тонкие. Но оказалось, что с ними на головы русичей не налезает ни один из отобранных шлемов. После колебаний решили взять по простой толстой кожаной шапке.
Последнего дестриера отдали Горовому. Казак долго выбирал, какую из лошадей оставить себе, и решился в пользу скакуна Черного Згыли. Здоровенного черного жеребца-пятилетку казак назвал Орликом и кормил с руки морковкой. Уже через день они были почти друзьями.
В первую ночь после того, как «полочане» присоединились к императрице, они ночевали на сельском постоялом дворе. Вторую ночь провозились у кузнеца в Бамберге. Таким образом, поговорить с Иолантой Малышеву удалось только на третьи сутки. Днем беседа был практически невозможна из-за того, что баронесса не отходила от своей госпожи. С важным видом дамы сидели на возке с Грицьком и Сомоховым, проводя время в беседах с ранеными. Но вечером третьего дня, остановившись на постоялом дворе в шестидесяти километрах от Бамберга, Адельгейда сказалась больной и осталась спать у себя в комнате. Иоланта де Ги вместе с лекарем, с которым много болтала по дороге, выслушивая рассказы о виденном им в Византии и Малой Азии, спустилась в общую залу на ужин.
Как и ранее, обе женщины были одеты в мужские одежды, скрыв природные формы длинными плащами и широкополыми шляпами. Слишком любопытных отваживали закованные в кольчугу наемники-северяне исполинского роста, сопровождавшие двух молодых благородных «юношей» в их путешествии. Типичная история для того времени: два племянника сопровождают больного дядюшку, роль которого исполнял Сомохов, к святым местам в Италию. А в свите господ есть место и лекарю, и четверым наемникам-охранникам, один из которых ранен в схватке с разбойниками.
Проводника Ульриха, который благополучно довел их до Бамберга, отпустили с премией. В разборках, проходивших на русском языке, он все равно ничего не понял, а хорошая прибавка к обещанной сумме была гарантией его дальнейшего молчания. Ульрих был парень сметливый и поклялся держать язык за зубами. Горовой подарил мальчишке один из мечей, захваченных на поле битвы, и плащ Черного Згыли. Подросток уехал домой абсолютно счастливым.
В отличие от предыдущих более скромных мест, выбираемых для ночлега, постоялый двор «Золотая шпора» был очень фешенебельным, по местным меркам. Здесь в каждой комнате стояли кувшины с водой, ночные горшки, и для отдыха предлагались не набитые старой соломой матрасы, брошенные на пол, а срубленные из грубых досок кровати, устланные не очень грязными перинами, полными свежим, пахнувшим летом сеном. Хозяин клялся, что меняет сено раз в неделю. О том, как часто он стирает матрасы, владелец тактично промолчал.
Пол в главной зале был не глинобитный, а дощатый. На вертеле у камина мог бы поместиться целый теленок. Да и публика была приличная: чинные купцы, пара толстых монахов с золочеными крестами, мастер ювелирного цеха с подручными.
При выборе заведения Костя протестовал против мест, где могли оказаться люди из тех, что имели возможность побывать при дворе. Уж лучше с клопами и крестьянами, чем на перине, но с теми, кто сумеет опознать императрицу. Однако Адельгейда умела настоять на своем: она слишком много потеряла, устала, а в этих клоповниках слишком шумно и полно соглядатаев. Среди же почтенной публики шпионам не место.
Странная логика! Тем не менее поле битвы осталось за супругой Генриха IV. На счастье, венценосная беглянка не стремилась блистать в общей зале, предпочитая в мужском костюме проводить время в своей комнате. А на дороге при встрече с другими путешественниками она держалась молча и неприметно, в отличие от той же баронессы де Ги, которая стреляла глазками и при малейшей опасности грозно раздувала ноздри, как боевой конь. В таких случаях Захар и Горовой прикрывали собой возок, а Костя выезжал к встречным на разведку.
Теперь в заполненной дымом от камина общей зале сибиряк и казак своими телами загораживали угол с Валиаджи и Иолантой. Малышев начал ужин в компании своих товарищей, но спустя полчаса не выдержал и подсел к столику, за которым сидели Иоланта и Энцо.
При приближении Кости лекарь, рассказывавший какую-то байку улыбающейся баронессе, затих и занялся своим карпом в сметане. Иоланта запнулась и напряглась, спина ее выпрямилась, лицо приняло гордое и неприступное выражение. Она старательно дистанцировалась от полоцкого жонглера, дабы пресечь на корню все возможные размышления и фантазии последнего на ее счет. Все-таки верно сказала Адельгейда, дочь барона – это дочь барона. И в пару себе надо подбирать ровню. После того как выяснилось, что к отравлению жонглеры не имели отношения, дамы начали общаться со своими новыми попутчиками. Однако если «полочане» обращались к императрице и ее спутнице уважительно, но как к равной, то беглянки снисходили до разговора со своими новыми попутчиками тоже уважительно, но как к верным слугам. Это было заметно. Но только не для человека, чувства которого, притихшие во время побега, снова ожили при приближении к объекту мечтаний.
Иоланта мучилась от оказываемых Костей знаков внимания. Они были приятны и своевременны по большей части, вроде поданной руки или поднесенной фляги с водой. Но девушка четко определила для себя степень участия приблудного жонглера в своей судьбе и старалась ограничивать свои помыслы именно этими границами. А вот Косте, похоже, начало сносить крышу. Если в окружении замковой суеты, блеска двора он еще четко осознавал свое неравенство в существовавшей иерархии, то при совместном бегстве у Малышева мало-помалу начали размываться грани дозволенного поведения. Тянуло на скабрезные анекдоты и другие элементы ухаживания, характерные для двадцатого века.
Костя присел за стол Иоланты и замялся. Надо было начинать разговор, но все стандартные фразы типа «Оба-на, а вы не слышали историю…» или «Как дела?» в данной ситуации были неуместны.
Фотограф крутил в руках кубок с вином, прихваченный для смелости, и старался придумать тему для разговора. Валиаджи молчал, предоставляя слово подошедшему, а красавица хмурила брови. Это вкупе с гордым взглядом и выпрямленной спиной лишало неудачливого воздыхателя последних остатков красноречия.
– Прекрасная погода, – наконец нашелся он.
Де Ги красноречиво глянула на двери заведения, в которые как раз сейчас входил абсолютно мокрый от дождя путник. Костя поправился:
– Какая прекрасная погода утром была, а к вечеру – как отрезало.
Валиаджи, стараясь поддержать разговор, поддакнул, но баронесса все так же хмуро смотрела на фотографа, не стремясь продолжать беседу.
Малышев решил сделать ход конем.
– А этот плащ вам очень идет, ваша светлость. – Русич галантно склонил голову и получил пинка по ноге.
Если подсевший «полочанин» стремился разговорить баронессу, то теперь он добился желаемого. Девушка зло зашипела, прикрывая рот ладошкой:
– Идиот! Какая светлость?! Ты меня еще по имени назови! – Может, до шпионских ухищрений просвещенной эпохи в Германии одиннадцатого века и не дошли, но элементарные правила конспирации знали. – Я – Ольбрехт, ты – Свен, безмозглая дубина!
– Еще спрашивает, курва!
Горовой непонимающе захлопал глазами.
– Я ж тобе казав, шо то не мы! На кой нам твоего сотника травити?
Но Грицько не вылезал из-за щита.
Ульрих аккуратно срезал кошели убитых, сдирал доспехи и оружие и складывал их на середине поляны. Захар тем временем словил трех лошадей руководителей разбойников и привязал их к дереву. Один из спасшихся пареньков наконец зарядил арбалет и неуверенно поводил им между снующим туда-сюда проводником, помогавшим ему Захаром и сидевшим на коне перед возком казаке.
– Ты, эта, хлопча, з самострэлам потишэй, – заметил подъесаул. – А то, не ровен час, нажмешь, и хтосци на тот свет пойде.
Паренек гордо вскинул голову и ответил неожиданным фальцетом:
– Значит, заслужил, отравитель!
Тимофей Михайлович ошарашенно замотал головой:
– Ей-те ж, да то ж княжна наша? А то, гляжу, штосьци знакомое. А шо, дык не докумекаю.
Грицько спешно прикрыл не в меру боевую императрицу.
– Кому императрица, а тебе, отравителю, так и смерть, – с пафосом заявила Адельгейда и спустила рычаг арбалета. Горовой нырнул за шею лошади, но стрелок из киевской княжны был никакой – стрела ушла почти вертикально в небо.
Грицько скрипнул зубами. Горовой отъехал подальше.
– Вы, эта, зря так! – Казаку слова убеждения давались с трудом. – Мы никого не травили.
Адельгейда вскипела:
– А кто, кто травил? Кто мне чашу поднес, от которой Кондрат помер?! Сколько вам Генрих дал за то, чтобы законную супругу на тот свет отправить?!
Императрица села на траву и разрыдалась. Все было настолько плохо и невыносимо, что Адельгейде хотелось наложить на себя руки. Сбоку спрыгнул с возка второй спасшийся паренек и принялся ее утешать, поглаживая по плечу и шепча слова утешения.
«Да то ж Иоланта Костикова», – автоматически отметил про себя Горовой. Золотые волосы баронессы выбились из-под мужского берета, да и формы тела были уж очень округлы для парня.
– А шо вы тут робице? – только и смог произнести казак.
В ответ раздалась причудливая мешанина русских, немецких и даже итальянских идиоматических выражений. Горовой большинства слов не знал, но общий смысл сказанного понял сразу.
– Я-то шо, – начал он оправдываться. – Нам травить кого на буй не нужно. Тильки ранком на ганак[116] выйшли, так и стража до нас. Шо таке? Отравители, кажут. – Он почесал голову, подбирая слова. – Ну, и тикать мы. Да Улугбека повязали, еле-еле ослобонили. Вот.
Глаза императрицы сверкнули недобро.
– Врешь ведь все, увалень. – Она встала и расправила плечи. Несмотря на мужской наряд, выглядела сейчас она в большей степени императрицей, чем в те дни, когда принимала их в замке. – Врешь, выродок! Нас отравить муж мой хотел. Вас и послал. Знал, что поверю землякам. А вы, змеюки, как гады лесные в дом влезли и хозяина – за пяту. Тьфу на вас!
После пламенной речи девушка, подрастеряв остатки сил, снова опустилась на траву и разразилась плачем. Ее место тут же заняла Иоланта, вспомнившая все свои девичьи мысли насчет полоцкого трубадура, и потому особенно ярко выражавшая переполнявшие ее эмоции. Речь ее на чудесном ломбардском наречии лилась могучим потоком.
Горовой понял, что ему дам не переспорить, но оставить их у убитого коня и перевернутого возка да без охраны он не мог. Подозвав проводника, он наказал тому съездить за обозом и вести всех сюда.
Когда лошадь Ульриха скрылась в лесу, дочь Всеволода Старого разразилась длинной сентенцией, смысл которой сводился к тому, что вот уже и за стражей послали ироды полоцкие.
Казак выразительно плюнул под ноги и отъехал подальше. Уж больно старательно Адельгейда натягивала ворот своего арбалета. Со второго раза могла и лучше прицелиться. Грицько, подраненный в бою, только тяжело дышал из-за щита и хмуро переводил взгляд с Захара на Горового. Будь он один, без ревущих и ругающихся баб, варяг бы попробовал рвануть к лесу и скрыться, но с таким балластом оставалось только ждать развития событий.
Без средств передвижения (Захар отогнал трофейных лошадей к леску и стерег их) и без надежной охраны, беглая супруга германского императора и баронесса тоже вынуждены были ждать. Или прибытия мужниной погони, или достойного объяснения случившегося на пиру.
Через полчаса пришел обоз. Впереди несся Костя с винтовкой в руках, потом пара лошадей с привязанным в люльке Улугбеком, замыкал кавалькаду Захар и старавшийся быть незаметным Валиаджи.
Малышев скатился с коня:
– Как вы? – Вопрос относился в большей мере к стоявшей в гордой позе баронессе, нежели к ее госпоже, но дамы сделали вид, что не заметили вольности.
Убедившись, что из-за спин «полочан» не скачут рыцари германского императора, Адельгейда вскинула нос и величаво потребовала, чтобы им выдали лошадей и предоставили возможность ехать своей дорогой в сопровождении храброго Грицько, которому за сегодняшний бой она была намерена пожаловать титул рыцаря.
Баронесса де Ги не выдержала. С легким акцентом она на русском добавила, что государыня обращается не к отравителю, а к славному воину, вмешательство которого помогло им одержать победу над разбойниками. После небольшой паузы она сказала еще, что этот воин все еще может заслужить себе прощение и очиститься от подозрений, зарубив грязного вруна и убийцу, который стоит сейчас перед ними. Убийца этот служил, несомненно, вероломному мужу сей достойной дамы, типу отвратительному, христопродавцу и тайному еретику.
Горовой понял едва ли половину из этой речи, но Малышев довольно точно уловил смысл сказанного. Он скрипнул зубами от возмущения, но вместо эмоционального ответа и битья себя в грудь молча вытянул из задних рядов лекаря.
В отличие от поладившего с иностранными языками казака и переполненного чувствами и переживаниями Кости, Энцо Валиаджи сохранил свой разум незамутненным.
«Хочет она думать, что это Генрих ее травить приказал, пускай так оно и будет», – это хитрый итальянец понял еще во время сбивчивого рассказа проводника, прискакавшего к ним прямо из боя. Правда, надо было связать эту часть истории с тем, что он уже выложил «полочанам». Ну, с чем-чем, а с умением уговорить кого угодно у тертого выходца из города каналов проблем не было.
Лекарь шлепнулся на колени перед дамами и заговорил. Он плакал и каялся, просил и пресмыкался. Императрица сначала гневно смотрела на «полочан», потом увлеклась рассказом и перевела взгляд на итальянца. Тот опасливо скукожился: в руках у Адельгейды по-прежнему ходил ходуном заряженный арбалет.
Из слов медика следовало, что несколько дней назад его позвал к себе его величество государь. Генрих был хмур и зол. Может, думал о чем-то для себя неприятном, может, просто устал со вчерашнего. В ультимативной форме император приказал своему скромному медикусу сопровождать какого-то незнакомца, выдавая того за своего слугу. И ежели появится такая возможность, предложить его к столу супруги как знатока вин и искусного помощника. Когда же во время пира он, Валиаджи, случайно познакомился с господином жонглером, то есть, конечно, купцом из города «Полацьку», то случайно (как пить дать, право слово!) в разговоре рассказал тому о подзабытой традиции. Так как господин «Костья» решил идти к столу дам, скромный медикус, вспомнив, что в его распоряжении есть такой знаток вид и этикета, уступил своего сопровождающего в помощники герру Малышеву (опять же чисто из соображений помощи ближнему, такому милому и образованному молодому человеку!). Он не хотел ничего плохого, намеревался только помочь молодому симпатичному господину купцу.
После смерти Кондрата Будимировича «слуга», который прислуживал «Костье», исчез. А наутро «полочан» обвинили в том, что они хотели отравить венценосных особ. Мало того! Он, мастер Валиаджи, оказывается, обязан был присутствовать на допросе, чтобы предотвращать боль и смерть испытуемых. Это было для него гадко и невозможно! Он пробовал отказаться! Но приказ есть приказ… Лекарь вздохнул и огляделся. В окружавших его лицах проявлялись разные оттенки эмоций, но сочувствия он не заметил. Валиаджи еще раз деланно вздохнул. Что ж, теперь он полон решимости помочь достойным господам «полоцким» купцам в их бегстве из империи, ведь у него как бы открылись глаза! Теперь-то он понимает, что было нечто неправильное в том, о чем его просил император! Он-то, бедный верный слуга, решил, что господин просто пробует поставить соглядатая к жене, а оказалось … Ужасно! Ужасно! Он сам не смог бы оставаться у такого государя! И если разрешит светлейшая госпожа, скромный лекарь готов отправиться с ней в изгнание и оставаться при ее персоне сколь угодно долго, как раб или сторожевой пес!
Валиаджи лукавил. Он знал, что «полочане» не отпустят его, пока у них на руках раненый товарищ. Но своей речью он отвел от себя подозрения. Ведь останься он при императрице, за которой идет погоня, он бы подверг себя большому риску. Значит, должен быть невиновен.
Адельгейда задумалась. Эта речь подтверждала ее догадки, но вносила серьезные коррективы в список врагов и друзей. Баронесса де Ги тоже немного стушевалась и тихонько отошла за спину Грицька. Ей было стыдно за недавние потоки ругани.
Пока одна из беглянок думала, а вторая боролась с совестью, их последний охранник рухнул на землю. С момента окончания боя за разговорами, ожиданиями и разборками прошла уже уйма времени. А во время боя Грицько получил несколько порезов, из которых постоянно струилась кровь. Во время выступления венецианца никто не обратил внимания на то, что цвет лица киевлянина медленно меняется с нормального на бледно-розовый, а потом и вовсе на белый. Когда силы окончательно оставили дружинника, он просто упал под ноги своей госпоже.
– Энцо, быстро! – рявкнул Костя, но лекарь уже и сам ринулся к раненому.
Императрица испуганно дернула спусковой рычаг своего арбалета, и очередной болт ушел куда-то в лесную чащу. Казак, находившийся ближе всех к траектории полета стрелы, громко выругался.
Пока медик хлопотал над телом Грицька, беглая супруга величайшего государя в христианском мире и бывший фотограф быстро намечали план дальнейших действий. Для начала Адельгейда, согласившаяся считать «полочан» непричастными к попытке своего отравления, потребовала, чтобы дамам передали лошадей Черного Згыли и Торчетов, как законную военную добычу. На возражение Захара и Пригодько, что если это и чья-то добыча, то уж точно не императрицы и Грицька, гордая дочь Всеволода Старого опять задрала нос и заявила, что «полочане» подоспели к самому концу схватки, в которой ее охранники без труда расправились бы с разбойниками.
Костя выразительно посмотрел на трупы охранников и на бездыханного Грицька. Пригодько только тихо ругался сквозь зубы. За последний час его почтение к царственным особам сильно пошло на убыль.
Беглянка настаивала. Ей нужны были эти кони.
Поругавшись с полчаса и поняв, что «полочане» не считают ни лошадей, ни броню убитых добычей императрицы и не собираются их отдавать, Адельгейда заявила, что она милостиво согласна купить лошадей. Костя плюнул. Из-за спины вылез Горовой.
– Да на кой нам столько коней? – Казака угнетала сложившаяся обстановка. – Няхай беруть тых лошадок и едуть собе, куда йихалы.
Костя задумался. В качестве трофеев им достались огромные боевые кони убитых рыцарей. У хороших заводчиков специально выводили крупных тяжелых скакунов, которых с детства обучали ходить в бою, кусать чужого, бить копытом лежачего. В результате цена такого экземпляра достигала цены стада коров. Хорошие лошадки из конюшни немецкого двора тоже были неплохи, но сильно уступали в цене этим дестриерам[117]. Правда, обратной стороной медали было то, что такие тяжеловесы не могли долго выдерживать темп быстрой скачки, как перекачанный борец не годится на роль стайера. А впереди еще оставались сотни километров пути. В идеале, «полочанам» стоило бы оставить себе всех лошадей, продать дестриеров в ближайшем городе и дальше скакать на обычных. Но бросить императрицу и прекрасную баронессу одних в лесу русичи не могли. Тем более без средств передвижения.
– Хорошо, мы оставим вам лошадей. – Такое решение было тяжелым, но могло когда-нибудь принести определенную выгоду. Да и глазки Иоланты стоили многого. – Только не боевых лошадей, а тех, которые под нами сейчас. Это добрые лошадки, смирные и резвые. Они вам подойдут лучше, чем эти злые жеребцы.
Императрица, дождавшись удобного момента, взяла быка за рога:
– Отлично, мы принимаем ваш дар. Пускай нам снарядят семь лошадей, и мы поедем.
Костя опешил:
– Как семь?
Адельгейда удивленно подняла бровь:
– Ну, по одной мне и баронессе, две – под раненого, одну – в возок и по одной – лекарю и проводнику. Вы же не позволите своей госпоже одной блудить в лесу?
Малышев вздохнул. Только дай слабину, протяни руку, глядишь – с тебя уже и плащ снимают.
– Лекарь нам тоже нужен. И проводник! Если желаете ехать, то, пожалуйста, пара лошадок в вашем распоряжении. – Его взгляд скользнул по Грицьку. – Обеих запряжете в возок, на котором поедете вы и раненый. А проводник и врач останутся с нами.
Костя бил наверняка. Даже сумасбродная дура не решится ехать через незнакомый лес с раненым на руках и в компании с малолетней подружкой. А императрицы все же редко бывают дурами.
Поколебавшись, Адельгейда предложила «полочанам» следовать вместе с ней в Италию. Вместе бежать от погони и удобней, и безопасней.
На деле, конечно, Костя думал, что пара женщин в дороге – это как камень на ноги, а уж если они и командовать пробуют, то это еще и нервотрепка. Но одна из этих двух была предметом его мечтаний, а вторая – землячкой, попавшей в беду. Отказываться было нельзя! Горовой только крякнул, выругался, демонстративно плюнул под ноги, но согласился. Захар молча принял решение старших, а Сомохов опять находился в полубреду.
Еще через полчаса, когда весеннее солнце уже стало касаться своим нижним краем верхушек деревьев, кавалькада тронулась в путь. Предстояло найти какой-нибудь ночлег до наступления полных сумерек. Теперь с ними были двое раненых и две представительницы высшего света, не привыкшие к еловым лапам вместо кровати, хотя и не избалованные батистовыми простынями и пуховыми подушками. Как заявила Адельгейда: коль скоро «полочане» теперь при ее обозе (Горового аж передернуло от этих слов), они обязаны подыскать приличное место для ночевки, а не такой гнилой сарай с гордым названием «постоялый двор», на котором они ночевали прошлой ночью по милости Грицька.
Костя понял, что темп их бегства может критически снизиться, но отступать было некуда.
7
Пошел уже третий день после того, как «полочане» стали частью отряда беглой императрицы. На их счастье, опасения Кости по поводу новых спутниц не оправдались, вернее, оправдались не полностью. Скорость передвижения значительно упала, зато выросли финансовые возможности: при расставании с супругом Адельгейда не забыла забрать с собой в качестве моральной компенсации пару мешков с золотом и свои драгоценности. Теперь беглецы ночевали на лучших постоялых дворах, отменно питались, пили дорогие вина. В ближайшем городке Бамберге «полочане» продали двух из трех дестриеров и выручили приличные деньги, около двадцати безантов[118], что было почти вдвое меньше того, что могли бы они получить за тех же лошадей в Магдебурге, но очень много за пару минут боя.
Там Бамберге, местный кузнец за ночь подогнал кольчуги с убитых разбойников по размеру Горового, Кости и Захара. Правда, после переделки они сильно потеряли в длине, так как нижняя часть, закрывавшая разбойников до колен, пошла на вставки на рукава и спину. Таким образом, например, кольчуга, достававшая Згыле до колен, казаку едва прикрывала середину бедра. Чтобы обезопасить бока и колени, «полочане» на деньги от продажи лошадей купили легкие брони, доходившие им до икр и одевавшиеся поверх кольчуги. Выглядел такой доспех как длинная рубаха из кожаных чешуек и назывался мастером «клавен». Учитывая, что под кольчугу надевались рубахи из толстой кожи в теплую пору или шерстяные рубахи в холод, лето для доспешных «полочан» обещало стать очень жаркой частью года. Чтобы укрыть сталь от дождя и солнца, русичи подобрали у портного военные плащи длиной до колен и с прорезями для рук.
Разомлев от удачной торговли, кузнец, переехавший сюда из Нюрнберга, разоткровенничался и показал щедрым гостям свои новые разработки, среди которых были составные поножи и первые саботоны[119]. К сожалению, размеров, которые бы подошли кому-то из «полочан», не нашлось. Зато купили два рыцарских копья для Горового и по деревянному скандинавскому щиту без рисунка для Кости и Захара. Для Тимофея Михайловича после долгих выборов подобрали рыцарский продолговатый щит, обитый сталью, с вырезом под копье. При облачении в кольчугу казак становился не таким юрким, как обычно, и ему требовалась защита от чужих копий.
Русичи попробовали у кузнеца подобрать и шлемы, которых у мастера было множество. Большая часть их была обычной колоколовидной формы с фиксированными и съемными наносниками, у некоторых был гребень или дополнительно наклепанные ребра жесткости. К сожалению, под головы «полочан» подходили только или самые большие шлемы-ведра, или совсем простые «тюбетейки», едва прикрывавшие макушку. Казак, видевший доспехи у рыцарей, потребовал принести специальную шапочку, называвшуюся батватом, которую подкладывали между головой и сталью защитного головного убора. Без нее после удара по голове человек чувствовал себя попавшим в небольшой колокол. Мастер принес самые тонкие. Но оказалось, что с ними на головы русичей не налезает ни один из отобранных шлемов. После колебаний решили взять по простой толстой кожаной шапке.
Последнего дестриера отдали Горовому. Казак долго выбирал, какую из лошадей оставить себе, и решился в пользу скакуна Черного Згыли. Здоровенного черного жеребца-пятилетку казак назвал Орликом и кормил с руки морковкой. Уже через день они были почти друзьями.
В первую ночь после того, как «полочане» присоединились к императрице, они ночевали на сельском постоялом дворе. Вторую ночь провозились у кузнеца в Бамберге. Таким образом, поговорить с Иолантой Малышеву удалось только на третьи сутки. Днем беседа был практически невозможна из-за того, что баронесса не отходила от своей госпожи. С важным видом дамы сидели на возке с Грицьком и Сомоховым, проводя время в беседах с ранеными. Но вечером третьего дня, остановившись на постоялом дворе в шестидесяти километрах от Бамберга, Адельгейда сказалась больной и осталась спать у себя в комнате. Иоланта де Ги вместе с лекарем, с которым много болтала по дороге, выслушивая рассказы о виденном им в Византии и Малой Азии, спустилась в общую залу на ужин.
Как и ранее, обе женщины были одеты в мужские одежды, скрыв природные формы длинными плащами и широкополыми шляпами. Слишком любопытных отваживали закованные в кольчугу наемники-северяне исполинского роста, сопровождавшие двух молодых благородных «юношей» в их путешествии. Типичная история для того времени: два племянника сопровождают больного дядюшку, роль которого исполнял Сомохов, к святым местам в Италию. А в свите господ есть место и лекарю, и четверым наемникам-охранникам, один из которых ранен в схватке с разбойниками.
Проводника Ульриха, который благополучно довел их до Бамберга, отпустили с премией. В разборках, проходивших на русском языке, он все равно ничего не понял, а хорошая прибавка к обещанной сумме была гарантией его дальнейшего молчания. Ульрих был парень сметливый и поклялся держать язык за зубами. Горовой подарил мальчишке один из мечей, захваченных на поле битвы, и плащ Черного Згыли. Подросток уехал домой абсолютно счастливым.
В отличие от предыдущих более скромных мест, выбираемых для ночлега, постоялый двор «Золотая шпора» был очень фешенебельным, по местным меркам. Здесь в каждой комнате стояли кувшины с водой, ночные горшки, и для отдыха предлагались не набитые старой соломой матрасы, брошенные на пол, а срубленные из грубых досок кровати, устланные не очень грязными перинами, полными свежим, пахнувшим летом сеном. Хозяин клялся, что меняет сено раз в неделю. О том, как часто он стирает матрасы, владелец тактично промолчал.
Пол в главной зале был не глинобитный, а дощатый. На вертеле у камина мог бы поместиться целый теленок. Да и публика была приличная: чинные купцы, пара толстых монахов с золочеными крестами, мастер ювелирного цеха с подручными.
При выборе заведения Костя протестовал против мест, где могли оказаться люди из тех, что имели возможность побывать при дворе. Уж лучше с клопами и крестьянами, чем на перине, но с теми, кто сумеет опознать императрицу. Однако Адельгейда умела настоять на своем: она слишком много потеряла, устала, а в этих клоповниках слишком шумно и полно соглядатаев. Среди же почтенной публики шпионам не место.
Странная логика! Тем не менее поле битвы осталось за супругой Генриха IV. На счастье, венценосная беглянка не стремилась блистать в общей зале, предпочитая в мужском костюме проводить время в своей комнате. А на дороге при встрече с другими путешественниками она держалась молча и неприметно, в отличие от той же баронессы де Ги, которая стреляла глазками и при малейшей опасности грозно раздувала ноздри, как боевой конь. В таких случаях Захар и Горовой прикрывали собой возок, а Костя выезжал к встречным на разведку.
Теперь в заполненной дымом от камина общей зале сибиряк и казак своими телами загораживали угол с Валиаджи и Иолантой. Малышев начал ужин в компании своих товарищей, но спустя полчаса не выдержал и подсел к столику, за которым сидели Иоланта и Энцо.
При приближении Кости лекарь, рассказывавший какую-то байку улыбающейся баронессе, затих и занялся своим карпом в сметане. Иоланта запнулась и напряглась, спина ее выпрямилась, лицо приняло гордое и неприступное выражение. Она старательно дистанцировалась от полоцкого жонглера, дабы пресечь на корню все возможные размышления и фантазии последнего на ее счет. Все-таки верно сказала Адельгейда, дочь барона – это дочь барона. И в пару себе надо подбирать ровню. После того как выяснилось, что к отравлению жонглеры не имели отношения, дамы начали общаться со своими новыми попутчиками. Однако если «полочане» обращались к императрице и ее спутнице уважительно, но как к равной, то беглянки снисходили до разговора со своими новыми попутчиками тоже уважительно, но как к верным слугам. Это было заметно. Но только не для человека, чувства которого, притихшие во время побега, снова ожили при приближении к объекту мечтаний.
Иоланта мучилась от оказываемых Костей знаков внимания. Они были приятны и своевременны по большей части, вроде поданной руки или поднесенной фляги с водой. Но девушка четко определила для себя степень участия приблудного жонглера в своей судьбе и старалась ограничивать свои помыслы именно этими границами. А вот Косте, похоже, начало сносить крышу. Если в окружении замковой суеты, блеска двора он еще четко осознавал свое неравенство в существовавшей иерархии, то при совместном бегстве у Малышева мало-помалу начали размываться грани дозволенного поведения. Тянуло на скабрезные анекдоты и другие элементы ухаживания, характерные для двадцатого века.
Костя присел за стол Иоланты и замялся. Надо было начинать разговор, но все стандартные фразы типа «Оба-на, а вы не слышали историю…» или «Как дела?» в данной ситуации были неуместны.
Фотограф крутил в руках кубок с вином, прихваченный для смелости, и старался придумать тему для разговора. Валиаджи молчал, предоставляя слово подошедшему, а красавица хмурила брови. Это вкупе с гордым взглядом и выпрямленной спиной лишало неудачливого воздыхателя последних остатков красноречия.
– Прекрасная погода, – наконец нашелся он.
Де Ги красноречиво глянула на двери заведения, в которые как раз сейчас входил абсолютно мокрый от дождя путник. Костя поправился:
– Какая прекрасная погода утром была, а к вечеру – как отрезало.
Валиаджи, стараясь поддержать разговор, поддакнул, но баронесса все так же хмуро смотрела на фотографа, не стремясь продолжать беседу.
Малышев решил сделать ход конем.
– А этот плащ вам очень идет, ваша светлость. – Русич галантно склонил голову и получил пинка по ноге.
Если подсевший «полочанин» стремился разговорить баронессу, то теперь он добился желаемого. Девушка зло зашипела, прикрывая рот ладошкой:
– Идиот! Какая светлость?! Ты меня еще по имени назови! – Может, до шпионских ухищрений просвещенной эпохи в Германии одиннадцатого века и не дошли, но элементарные правила конспирации знали. – Я – Ольбрехт, ты – Свен, безмозглая дубина!