Страница:
В Седд-эль-Бар в 16.00 была сделана еще одна попытка высадить из «Ривер-Клайда» остававшихся десантников, и на этот раз немногим удалось добраться до берега. Их приветствовала небольшая группа солдат, которые прятались весь день под защитой невысокой насыпи. Но затем турецкий ружейный огонь уже не позволил повторить такие попытки. В 17.30 в результате обстрела с моря деревню охватило пламя, густой дым поднялся над полем боя, и красное свечение озарило вечернее небо. Но уже было ясно, что, пока не наступит ночь, ничего больше не сделать. В Теке-Бурну с поступившим на берег подкреплением произошло некоторое улучшение, но с флангов помощь так и не поступала: у Ески-Хиссарлык британский командир все еще считал себя слабым, чтобы совершить двухмильный переход к Седд-эль-Бар, и в действительности ему было четко запрещено делать это. А на «пляже Y», где в течение одиннадцати часов войска пребывали без помех со стороны неприятеля, последовало наконец заслуженное наказание: турки обрушились на плацдарм с севера в сумерках и, обнаружив, что британцы не озаботились, чтобы достаточно окопаться, атаковали их всю ночь.
Остаток истории «пляжа Y» короток и горек, и будет уместно изложить его здесь. К рассвету следующего дня погибло 700 человек, и многие из солдат начали переползать со скал вниз к берегу. Полковник Коу к этому времени погиб, и в отсутствие какого-либо ясного руководства началась паника. Флоту были отправлены отчаянные послания с просьбой присылки лодок, а флот, считая, что приказано эвакуировать войска, стал вывозить солдат. Полковник Мэтьюс с остальной частью войск наверху скалы ничего об этом не знал. Он продолжал сражаться. В 7.00 утра он отбил штыками яростную атаку турок, и в последовавший период затишья он обошел свои позиции. Тут он в первый раз обнаружил, что целый участок в его секторе атаки был брошен. Сейчас его положение стало настолько опасным, что он счел, что не имеет иного выбора, кроме как отступить, и началась всеобщая эвакуация. В этот самый момент турки, со своей стороны, решили, что они разбиты, и тоже отошли, и таким образом британцы оставили «пляж Y» точно так же, как и пришли на него, без потерь, без единого выстрела. После полудня 26 апреля брат Роджера Кейса капитан второго ранга Адриан Кейс высадился на берег из лодки, чтобы разыскать раненых, которые могли еще оставаться. Он взобрался на скалу и ходил примерно час среди брошенной британцами техники. Никто не откликнулся на его возгласы. Царила абсолютная тишина, а поле битвы было пусто.
Все это, естественно, было неизвестно и не поддавалось догадкам в других частях фронта на мысе Хеллес, когда ночь наконец начала опускаться 25 апреля. Ночь была другом атакующих. Мало-помалу турецкий огонь стал ослабевать, а цели турецких канониров размываться. В Седд-эль-Бар солдаты под насыпью смогли наконец поднять головы. Вначале осторожно, затем с растущей уверенностью они выползали из своих убежищ, чтобы убрать с лихтеров мертвых и собрать раненых с берега. Дальше в ночь все оставшиеся на борту «Ривер-Клайда» были вывезены без единой потери. Под прикрытием темноты повсюду вдоль линии обороны начались скрытные перемещения. Солдаты переползали через кустарник в поисках надежных позиций и сами копали окопы в каменистом грунте. Другие выдвигались к колючей проволоке, которая удерживала их весь день, и прокладывали проходы сквозь нее. Со стороны моря корабельные орудия снова открыли огонь, а лодки, наполненные свежими десантниками и запасами продовольствия и воды, стали причаливать к берегу. Гардемарины и даже капитаны кораблей помогали переносить коробки с боеприпасами к скалам.
К полуночи британцы, без сомнения, могли бы вновь продвинуться вперед и, вероятно, преодолели бы сопротивление турок на оконечности полуострова. Но на берегу все еще не было старшего офицера, который смог бы вести их. Опасались, что вражеская контратака может начаться в любой момент, и никто все еще не имел ни малейшего представления, что сейчас они численно превосходили противника на мысе Хеллес в пропорции шесть к одному. За шоком жестоких сражений дня последовала вялость, некий вид ментального паралича. Неизвестность все еще маячила перед ними в темноте.
Турки фактически и думать не могли о какой-то контратаке. Из их первоначальных 2000 солдат, противостоявших пяти десантам на мысе Хеллес, половина погибла. Турецкое донесение, перехваченное на следующий день, дает представление об их состоянии на передней линии. «Капитан, — говорится в нем, — вы должны либо послать нам подкрепления и отбросить врага в море, либо позволить нам отойти, потому что абсолютно ясно, что сегодня ночью они высадят еще больше войск. Пришлите врачей, чтобы вывезти моих раненых. Увы, увы, капитан, ради бога, пришлите подкреплений, потому что высаживаются сотни солдат. Поспешите! Что же будет, капитан?»
Но ничего не случилось. Перестрелка вспыхивала и замирала. Солдаты стреляли по теням. Начался легкий дождь. Запутавшиеся, измотанные, изолированные в своем собственном опыте солдаты ожидали утра.
Гамильтон писал в своем дневнике: «Если судьба так решит, вся храбрая армия может исчезнуть за ночь еще более ужасным образом, чем это было при Сеннашерибе; но наверняка они не сдадутся; там, где столько тьмы, где многие теряют уверенность, в знании этого я испытываю легкость и радость. Вот я пишу — мыслю — существую. Где мы будем завтра ночью? Хорошо, что потом? Что может быть самое худшее? По крайней мере, мы будем жить, действовать, рисковать. Мы на полпути — и не будем оглядываться назад».
Он решил, что в целом есть основания для оптимизма. Хантер-Вестон наверняка будет в состоянии атаковать завтра утром. Обнадеживающие сообщения поступали после полудня от Бёдвуда: он ведет тяжелые бои на всем протяжении фронта, в течение дня было высажено 15 000 человек. Они наверняка смогут удержаться. Не менее приятные новости пришли от французов, которые, удаленные от всего мира, вели свою личную битву на азиатском берегу пролива. Они высадились на берег несколько поздно, но весьма эффектно возле Оркание-Маунд (знаменитая гробница Ахилла) силами полка африканцев и энергичной штыковой атакой захватили руины крепости Кум-Кале. Эта операция, как минимум, завершилась полным успехом. Французы, закончив свой отвлекающий маневр, были готовы пересесть на корабли и высадиться для общей атаки на мысе Хеллес. На какое-то время Гамильтон задумался о разумности этого шага: если у них все идет хорошо, почему бы им не остаться на месте? Но в конце концов решил придерживаться плана, Китченер запретил ему воевать в Азии[13].
Так что, в общем, дела шли не так плохо. Кроме Кум-Кале, ни один из намеченных объектов первого дня не был взят, но они высадили на берег почти 30 000 человек. По всему фронту потери были ужасными, но так и ожидалось в первый день и, без сомнения, турки также понесли тяжелые потери. При любых обстоятельствах надо нанести удары из сектора АНЗАК и мыса Хеллес, как только наступит завтрашний день.
Воспрянув духом после анализа ситуации, Гамильтон ушел к себе в каюту в 23.00 и заснул.
Час спустя его разбудил Брайтуайт, который тряс за плечо и призывал: «Сэр Ян! Сэр Ян!» Раскрыв глаза, он услышал от своего начальника штаба: «Сэр Ян, вам надо идти немедленно — вопрос жизни и смерти, — вы должны тут разобраться!»
Накинув британский плед поверх пижамы, Гамильтон направился в адмиральскую столовую, где нашел самого де Робека, контр-адмирала Тереби, Роджера Кейса и ряд других офицеров. Поступило донесение от Бёдвуда с просьбой разрешить оставить все позиции АНЗАК у Габа-Тепе.
Тем временем сверху с холмов раненые поступали непрерывным потоком, и их укладывали с носилками рядами вдоль берега. Скоро один конец участка был целиком занят ими, и солдаты лежали, многие из них страдали от мучительной боли, ожидая переправы на корабли. Пока они ждали, над их головами проносился нескончаемый град пуль и рвалась шрапнель. И действительно, все на этом переполненном берегу — от генерала до погонщика ослов — находились под огнем, потому что турки просматривали участок с трех сторон. В отчаянии один из старших офицеров приказал, чтобы каждое судно, причалившее к берегу, забирало с собой раненых. Но это не только дезорганизовало и задержало выполнение программы выгрузки, но и подвергло раненых еще большим страданиям. Некоторых переносили с транспорта на транспорт лишь для того, чтобы отправить дальше, потому что на борту не было медицинской службы, все врачи и их персонал отбыли на берег.
На передней линии фронта — или, скорее, меняющихся точках контакта с противником — у солдат было мало возможностей, чтобы окопаться. Их легкий шанцевый инструмент не подходил для каменистой местности и прочных корней кустарника, а в некоторых местах склоны были вообще слишком крутыми, чтобы в них копать окопы. Десант отчаянно нуждался в артиллерийской поддержке, но из-за пересеченного характера местности и неопределенности линии фронта корабельная артиллерия мало чем могла помочь. К наступлению ночи ситуация еще не была критической, но становилась таковой. Позади был долгий изнурительный день, и на солдатах стала сказываться интенсивная психологическая нагрузка оттого, что враг постоянно следил за ними сверху, наблюдал за каждым движением, их малейшие жесты привлекали пули снайперов.
Многие отставшие и заблудившиеся начали спускаться вниз к берегу, на котором в тот день уже высадилось 15 000 человек. Большей частью эти люди просто потеряли связь со своими частями и, считая себя одинокими, возвращались к единственному месту сбора, которое было им известно. Некоторые искали пищу и воду. Другие считали, что имеют право на отдых после такого тяжелого дня. Они в изнеможении опускались на любой попавшийся ровный кусочек земли, не обращая внимания на разрывы шрапнели, а когда поднимались, уже не могли вернуться на фронт, потому что не могли найти дорогу. Эти солдаты без командиров добавляли сумятицы и создавали вокруг штаба атмосферу сомнения и уныния.
Ночью почти отовсюду на плацдарме слышались отчаянные призывы прислать подкрепления, боеприпасы, добавить артиллерийского огня и прислать людей, чтобы забрать раненых. Похоже, линия фронта ломалась. И в этих обстоятельствах в 21.15 Бриджес и Годли послали генералу Бёдвуду на «Куин» обращение, призывая его немедленно прибыть на берег. Бёдвуд, который уже был на берегу весь день с полудня, вернулся назад и с удивлением узнал, что два его командира дивизий, австралиец Бриджес и англичанин Годли, оба за то, чтобы начать немедленную эвакуацию.
Вначале Бёдвуд отказался принять это предложение, но в ходе совещания его убедили: войска измотаны, а на этой ужасной территории нет никакого шанса пробиться вперед. Если завтра турки пойдут в контратаку и организуют артиллерийский обстрел, ситуация может выйти из-под контроля.
Снаружи льет дождь, повсюду лежат раненые. И в этом наскоро вырытом блиндаже, сгрудившись под свечами, генералам нелегко было сохранять надежду в такой ситуации. В конце концов Бёдвуд сел и продиктовал Годли следующее донесение главнокомандующему:
«Оба моих командира дивизий и бригадные генералы заявили мне, что опасаются, что их солдаты крайне дезорганизованы шрапнельным огнем, которому они подвергались весь день после отнявшего много сил, но доблестного утреннего десанта. Много солдат просочилось назад с боевых позиций, и их невозможно собрать на этой сложной местности. Даже бригада из Новой Зеландии, только недавно вступившая в бой, уже понесла тяжелые потери, и это, в определенном отношении, отрицательно влияет на боевой дух. Если завтра войска снова подвергнутся артиллерийскому огню, то, скорее всего, мы потерпим неудачу, поскольку у меня нет свежих войск, чтобы заменить солдат на передовой линии. Я понимаю, мое заявление — очень серьезное, но если нам предстоит садиться на корабли в обратный путь, то это необходимо делать немедленно».
Это самое сообщение положили перед Гамильтоном после того, как его разбудили в полночь на борту «Куин Элизабет».
У Гамильтона не было выхода: он один должен принять решение, и его надо было принять немедленно. Всем имевшимся в наличии судам было приказано готовиться к эвакуации. И все-таки чего-то не хватало в этом невыносимом предложении — какого-то одного определенного фактора, который бы позволил его разуму смириться.
Обернувшись к Тэрсби, Гамильтон произнес: «Ну и как, адмирал, а что вы думаете?»
Тэрсби ответил: «Что я думаю? Я лично считаю, что, если им дать все, что требуется, они удержатся».
И именно в этот момент Кейс вручил радиограмму от капитана второго ранга Стокера, капитана подводной лодки «АЕ-2», в которой говорилось, что она прошла через Нэрроуз и проникла в Мраморное море. Кейс громко прочел телеграмму и, повернувшись к Гамильтону, добавил: «Передайте им это. Это хорошее предзнаменование — австралийская субмарина совершила замечательный подвиг в истории подводного флота и собирается торпедировать все корабли, которые доставляют подкрепления в Галлиполи».
При этих словах Гамильтон сел и при общем молчании написал Бёдвуду:
«Ваши новости действительно серьезные. Но ничего не остается, кроме как окапываться и держаться. На вывоз всех потребуется, как минимум, два дня, как утверждает адмирал Тэрсби. В то же время австралийская субмарина прошла через Нэрроуз и торпедировала канонерку у Чунука[14]. Несмотря на тяжелые потери, Хантер-Вестон завтра будет продвигаться вперед, и это снимет часть давления на вашем фронте. Обратитесь лично к своим войскам и генерала Годли с просьбой приложить все усилия, чтобы удержаться.
Ян Гамильтон.
P.S. Вы прошли через трудные испытания, сейчас вам надо только окапываться, окапываться и окапываться, пока не обеспечите свою безопасность.
Ян Г.».
Через мгновение с этим посланием действие вновь двинулось вперед. На борту «Куин Элизабет», на берегу залива АНЗАК, среди солдат на линии фронта, каждый вдруг ощутил огромное облегчение, каждый вновь и вновь отыскивал в себе мужество. Сейчас, когда им необходимо было сражаться, опасности стали казаться в два раза меньше, чем раньше.
Приписка к письму содержала нужную черточку для поднятия духа, потому что, когда это было зачитано солдатам на берегу, они буквально сразу начали окапываться. Это уже было определенное, конкретное дело, надо окапываться ради собственной безопасности. Офицеры и рядовые в равной мере на берегу и на холмах стали долбить землю, и, пока проходили часы и никакой турецкой контратаки не происходило, все обращенные к морю склоны на хребте Сари-Баир стали походить на обширные горные выработки старателей. Очень скоро австралийских солдат прозвали диггерами (копателями), и с тех пор это имя навсегда осталось за ними.
Но в действительности в районе залива АНЗАК не было никаких возможностей для серьезной турецкой контратаки ни ночью, ни даже на следующий день. Имея 2000 человек убитыми, даже Мустафа Кемаль не мог предпринять ничего серьезнее, чем серию крупных набегов, которые, однако, не обладали мощью, способной сбросить Бёдвуда в море. Везде по фронту, как на мысе Хеллес, так и в АНЗАК, первая фаза завершилась. Момент внезапности исчез. Гамильтон продемонстрировал свой план, а Лиман среагировал на него. Сейчас обе стороны занялись сосредоточением войск на двух основных полях сражений, при этом турки все еще были уверены, что смогут сбросить союзников в море, а союзники все еще верили, что смогут прорваться через Нэрроуз. В этот момент никто не мог убедить ни генералов, ни их солдат, что они не правы. Пока живы были их надежды, они были преданы идее массового кровопролития.
С этого момента и далее элемент неожиданности постепенно испарился из битвы, шансы стали поддаваться расчету, атаки и контратаки стали предсказуемы, и только истощение могло положить конец всему делу.
Глава 8
Новость о высадке десанта в Галлиполи была передана в печать для опубликования лишь через два дня после события, и в Англии она не вызвала большого возбуждения. «Тайме» 27 апреля в передовой статье изложила дело очень четко: «К новости о том, что ожесточенные бои во Фландрии, начавшиеся в четверг 22 апреля, продолжаются с неутихающей яростью, добавилась другая: о том, что союзные войска высадились в Галлиполи. Но свежий интерес к этому предприятию не должен отвлекать нас от того, что есть и будет решающим театром военных действий. В своих мыслях мы прежде всего должны быть там, на изогнутой, но неразорванной линии фронта на Западе».
Началась новая и ужасная фаза войны в Европе. В том самом сражении, которое описывала «Тайме», немцы впервые использовали отравляющий газ. За этим скоро последовала новость о прорыве русского фронта в Галиции и неудаче британского наступления в Обер-Ридж во Франции. Битва за Обер-Ридж была типичной для боев, которые происходили на Западном фронте в течение последующих трех лет: сэр Джон Френч атаковал германские оборонительные укрепления на участке длиной две мили, и атака длилась до наступления ночи, при этом потери составили 11 000 человек. Не было завоевано ни одного метра чужой земли.
Причиной этой катастрофы считалась нехватка артиллерийских снарядов. «Британские солдаты, — писала „Тайме“, — напрасно умирали в воскресенье на Обер-Ридж, потому что недоставало снарядов. Правительство, однозначно не сумевшее организовать наш национальный потенциал, должно нести свою долю серьезной ответственности».
Но в эти недели на общественное мнение Англии наиболее глубокое впечатление произвела гибель «Лузитании». Корабль был потоплен 7 мая подводной лодкой «U-20» у ирландского побережья, и при этом более половины из 2000 пассажиров погибло. Теперь было очевидно, что враг был готов опуститься до любого варварства, а древняя идея, что мирное население не должно страдать в войне, умерла навсегда. С этого момента ненависть к Германии возросла в Англии до степени, какой она вряд ли достигала во Вторую мировую войну, кроме, возможно, периода разгара бомбардировок летающими снарядами в 1944 году. Месть, стремление убить немцев стали главной идеей, и вместе с этим росло ощущение в обществе, что правительство Асквита действует некомпетентно, что война вместо того, чтобы быть короткой и победоносной, может оказаться долгой и проигранной. Если были нужны снаряды, чтобы выбить врага из окопов во Франции, то почему их не хватает? Почему нельзя снять угрозу от подводных лодок? Почему до сих пор над Лондоном летают цеппелины? В сравнении с этими проблемами новое военное предприятие против турок в Галлиполи казалось весьма незначительным и очень далеким.
К тому же в начальные дни до общества доходило очень мало информации о Галлиполийской кампании. Прошел целый месяц, пока «Illustrated London News» смогла опубликовать фотографии с полуострова, а официальные коммюнике мало чем могли помочь. В Англию из Франции шел поток солдат, либо раненых, либо на отдых, и их рассказы об окопной войне были в мыслях у каждого. А Галлиполи находился в трех тысячах миль, и ни один солдат оттуда не приезжал пока в отпуск в Англию, не говоря об Австралии и Новой Зеландии. В огромной степени заполнение этого вакуума падало на долю военных корреспондентов.
Китченер в принципе был противником военных корреспондентов, и с некоторой неохотой он разрешил английским газетам послать с экспедицией одного человека, Эллиса Эшмид-Бартлета. С момента своего прибытия у Эшмид-Бартлета начались проблемы. Гамильтон, хотя и относился к нему по-дружески, не разрешил ему отправлять ни одной корреспонденции до того, как его собственные официальные доклады не достигнут Лондона, а это иногда означало задержки в несколько дней. Цензор не допускал никакой критики в адрес проведения операции. Участь Эшмид-Бартлета временами казалась незавидной. Он высадился в заливе АНЗАК вскоре после первой атаки, надев по известным ему одному причинам зеленую шляпу, и тут же был арестован по обвинению в шпионаже. Австралийцы уже были готовы его расстрелять, когда случайно какой-то матрос, знавший его, поручился за корреспондента. Вскоре после этого он чуть не утонул, когда корабль, на котором он плыл, был торпедирован. Вторым и последним английским корреспондентом в Галлиполи был человек из Рейтер, который был ограниченных способностей из-за сильной близорукости, ибо он видел не далее ста метров.
Собственные доклады Гамильтона лорду Китченеру вначале были окрашены в оптимистические тона. «Благодарение Богу, успокоившему море, — писал он 26 апреля, — и королевскому флоту, который доставил на берег наших ребят так же хладнокровно, как на регате, также благодаря неустрашимому духу, который проявили оба рода войск, мы высадили на берег 29 000 человек, столкнувшись с отчаянным сопротивлением». 27 апреля он опять пишет: «Благодаря погоде и прекрасному духу наших войск все идет хорошо».
В то же время произошли крупные события. В ночь после высадки АНЗАК эсминцы приближались к берегу и направляли свои прожектора на скалы, чтобы не позволить туркам совершить внезапный налет в темноте. Затем утром «Куин Элизабет» и два других линкора поделили между собой вражескую линию фронта и настолько интенсивно обстреляли их, что на какое-то время казалось, что холмы извергали огонь, словно действующие вулканы. В воздух поднялись наблюдатели на воздушных шарах до высоты, откуда они могли видеть ту сторону полуострова, и один удачный выстрел «Куин Элизабет» уничтожил грузовое судно в Нэрроуз на удалении семи миль. В то же время крейсеры подходили к берегу так близко, что морякам было видно, как турки бегали по возвышавшимся скалам, а турки, в свою очередь, вели снайперский огонь по британским офицерам, стоявшим на палубе. Турки могли причинить боевым кораблям лишь незначительный ущерб, но они вели постоянный артиллерийский огонь по берегу, и каждое судно, пытавшееся достичь берега с запасами и подкреплениями, должно было пройти сквозь завесу рвущейся шрапнели и пулеметного огня. Под этим заградительным огнем солдаты доминиона вели бои за собственное выживание.
Бои были исключительно ожесточенными, потому что на этой стадии ни одна из сторон не имела реального представления, что она может и что не может, и поэтому оба командующих отдавали сражению все, что имели. Кемаль все еще был убежден, что может загнать союзников в море до того, как они окопаются, в Бёдвуд все еще был настроен продвигаться вперед. Часто турки шли в атаку прямо на линии АНЗАК, и в наполовину вырытых траншеях вспыхивали рукопашные бои. Прошло три таких дня, пока соперничающим командирам стало очевидно, что оба они исходят из ложных предпосылок: солдат АНЗАК нельзя вытеснить, точно так же те не могут продвинуться вперед. Какие-то тысяча квадратных метров территории переходили из рук в руки, а плацдарм продолжал существовать, переполненный и стесненный, простреливаемый сверху в каждой точке, но все равно непоколебимый. В ночь на 27 апреля напряжение боя ослабло, и обе стороны отвели войска для отдыха и накопления сил.
Остаток истории «пляжа Y» короток и горек, и будет уместно изложить его здесь. К рассвету следующего дня погибло 700 человек, и многие из солдат начали переползать со скал вниз к берегу. Полковник Коу к этому времени погиб, и в отсутствие какого-либо ясного руководства началась паника. Флоту были отправлены отчаянные послания с просьбой присылки лодок, а флот, считая, что приказано эвакуировать войска, стал вывозить солдат. Полковник Мэтьюс с остальной частью войск наверху скалы ничего об этом не знал. Он продолжал сражаться. В 7.00 утра он отбил штыками яростную атаку турок, и в последовавший период затишья он обошел свои позиции. Тут он в первый раз обнаружил, что целый участок в его секторе атаки был брошен. Сейчас его положение стало настолько опасным, что он счел, что не имеет иного выбора, кроме как отступить, и началась всеобщая эвакуация. В этот самый момент турки, со своей стороны, решили, что они разбиты, и тоже отошли, и таким образом британцы оставили «пляж Y» точно так же, как и пришли на него, без потерь, без единого выстрела. После полудня 26 апреля брат Роджера Кейса капитан второго ранга Адриан Кейс высадился на берег из лодки, чтобы разыскать раненых, которые могли еще оставаться. Он взобрался на скалу и ходил примерно час среди брошенной британцами техники. Никто не откликнулся на его возгласы. Царила абсолютная тишина, а поле битвы было пусто.
Все это, естественно, было неизвестно и не поддавалось догадкам в других частях фронта на мысе Хеллес, когда ночь наконец начала опускаться 25 апреля. Ночь была другом атакующих. Мало-помалу турецкий огонь стал ослабевать, а цели турецких канониров размываться. В Седд-эль-Бар солдаты под насыпью смогли наконец поднять головы. Вначале осторожно, затем с растущей уверенностью они выползали из своих убежищ, чтобы убрать с лихтеров мертвых и собрать раненых с берега. Дальше в ночь все оставшиеся на борту «Ривер-Клайда» были вывезены без единой потери. Под прикрытием темноты повсюду вдоль линии обороны начались скрытные перемещения. Солдаты переползали через кустарник в поисках надежных позиций и сами копали окопы в каменистом грунте. Другие выдвигались к колючей проволоке, которая удерживала их весь день, и прокладывали проходы сквозь нее. Со стороны моря корабельные орудия снова открыли огонь, а лодки, наполненные свежими десантниками и запасами продовольствия и воды, стали причаливать к берегу. Гардемарины и даже капитаны кораблей помогали переносить коробки с боеприпасами к скалам.
К полуночи британцы, без сомнения, могли бы вновь продвинуться вперед и, вероятно, преодолели бы сопротивление турок на оконечности полуострова. Но на берегу все еще не было старшего офицера, который смог бы вести их. Опасались, что вражеская контратака может начаться в любой момент, и никто все еще не имел ни малейшего представления, что сейчас они численно превосходили противника на мысе Хеллес в пропорции шесть к одному. За шоком жестоких сражений дня последовала вялость, некий вид ментального паралича. Неизвестность все еще маячила перед ними в темноте.
Турки фактически и думать не могли о какой-то контратаке. Из их первоначальных 2000 солдат, противостоявших пяти десантам на мысе Хеллес, половина погибла. Турецкое донесение, перехваченное на следующий день, дает представление об их состоянии на передней линии. «Капитан, — говорится в нем, — вы должны либо послать нам подкрепления и отбросить врага в море, либо позволить нам отойти, потому что абсолютно ясно, что сегодня ночью они высадят еще больше войск. Пришлите врачей, чтобы вывезти моих раненых. Увы, увы, капитан, ради бога, пришлите подкреплений, потому что высаживаются сотни солдат. Поспешите! Что же будет, капитан?»
Но ничего не случилось. Перестрелка вспыхивала и замирала. Солдаты стреляли по теням. Начался легкий дождь. Запутавшиеся, измотанные, изолированные в своем собственном опыте солдаты ожидали утра.
Гамильтон писал в своем дневнике: «Если судьба так решит, вся храбрая армия может исчезнуть за ночь еще более ужасным образом, чем это было при Сеннашерибе; но наверняка они не сдадутся; там, где столько тьмы, где многие теряют уверенность, в знании этого я испытываю легкость и радость. Вот я пишу — мыслю — существую. Где мы будем завтра ночью? Хорошо, что потом? Что может быть самое худшее? По крайней мере, мы будем жить, действовать, рисковать. Мы на полпути — и не будем оглядываться назад».
Он решил, что в целом есть основания для оптимизма. Хантер-Вестон наверняка будет в состоянии атаковать завтра утром. Обнадеживающие сообщения поступали после полудня от Бёдвуда: он ведет тяжелые бои на всем протяжении фронта, в течение дня было высажено 15 000 человек. Они наверняка смогут удержаться. Не менее приятные новости пришли от французов, которые, удаленные от всего мира, вели свою личную битву на азиатском берегу пролива. Они высадились на берег несколько поздно, но весьма эффектно возле Оркание-Маунд (знаменитая гробница Ахилла) силами полка африканцев и энергичной штыковой атакой захватили руины крепости Кум-Кале. Эта операция, как минимум, завершилась полным успехом. Французы, закончив свой отвлекающий маневр, были готовы пересесть на корабли и высадиться для общей атаки на мысе Хеллес. На какое-то время Гамильтон задумался о разумности этого шага: если у них все идет хорошо, почему бы им не остаться на месте? Но в конце концов решил придерживаться плана, Китченер запретил ему воевать в Азии[13].
Так что, в общем, дела шли не так плохо. Кроме Кум-Кале, ни один из намеченных объектов первого дня не был взят, но они высадили на берег почти 30 000 человек. По всему фронту потери были ужасными, но так и ожидалось в первый день и, без сомнения, турки также понесли тяжелые потери. При любых обстоятельствах надо нанести удары из сектора АНЗАК и мыса Хеллес, как только наступит завтрашний день.
Воспрянув духом после анализа ситуации, Гамильтон ушел к себе в каюту в 23.00 и заснул.
Час спустя его разбудил Брайтуайт, который тряс за плечо и призывал: «Сэр Ян! Сэр Ян!» Раскрыв глаза, он услышал от своего начальника штаба: «Сэр Ян, вам надо идти немедленно — вопрос жизни и смерти, — вы должны тут разобраться!»
Накинув британский плед поверх пижамы, Гамильтон направился в адмиральскую столовую, где нашел самого де Робека, контр-адмирала Тереби, Роджера Кейса и ряд других офицеров. Поступило донесение от Бёдвуда с просьбой разрешить оставить все позиции АНЗАК у Габа-Тепе.
* * *
Мустафа Кемаль не прекращал до вечера фанатических атак на плацдарм АНЗАК. В 16.00 войска доминиона стали отходить к берегу с выступавших из ровной линии позиций, которые захватили при первом броске. С наступлением ночи они оказались в осадном положении. Но не это стало причиной кризиса в рядах группы Бёдвуда: начали сказываться результаты фатальной ошибки в месте первоначальной высадки десанта. Бёдвуд должен был захватить прибрежную полосу, как минимум, одну милю длиной, а вместо этого у него в руках оказался один небольшой кусок берега едва ли километр длиной и 30 метров шириной. Все, что поступало на берег, должно было пройти сквозь это бутылочное горлышко. В начале дня построили небольшую пристань. Но к полудню толкучка на берегу возросла. Тут на песке складировалось в мешанине все: орудия, боеприпасы, всевозможные запасы, животные, и невозможно было рассредоточить, пока не будет отвоевана большая территория. Все позиции АНЗАК простирались менее чем на две мили в длину и на три четверти мили в ширину. Два командира дивизий Бриджес и Годли вместе со своим персоналом были втиснуты вместе в овраг, находившийся в нескольких метрах от берега, а почти у них над головами расположились штабы. Госпитали, подразделения связи, артиллерийские батареи и даже клетки для военнопленных устраивались среди камней там, где могли.Тем временем сверху с холмов раненые поступали непрерывным потоком, и их укладывали с носилками рядами вдоль берега. Скоро один конец участка был целиком занят ими, и солдаты лежали, многие из них страдали от мучительной боли, ожидая переправы на корабли. Пока они ждали, над их головами проносился нескончаемый град пуль и рвалась шрапнель. И действительно, все на этом переполненном берегу — от генерала до погонщика ослов — находились под огнем, потому что турки просматривали участок с трех сторон. В отчаянии один из старших офицеров приказал, чтобы каждое судно, причалившее к берегу, забирало с собой раненых. Но это не только дезорганизовало и задержало выполнение программы выгрузки, но и подвергло раненых еще большим страданиям. Некоторых переносили с транспорта на транспорт лишь для того, чтобы отправить дальше, потому что на борту не было медицинской службы, все врачи и их персонал отбыли на берег.
На передней линии фронта — или, скорее, меняющихся точках контакта с противником — у солдат было мало возможностей, чтобы окопаться. Их легкий шанцевый инструмент не подходил для каменистой местности и прочных корней кустарника, а в некоторых местах склоны были вообще слишком крутыми, чтобы в них копать окопы. Десант отчаянно нуждался в артиллерийской поддержке, но из-за пересеченного характера местности и неопределенности линии фронта корабельная артиллерия мало чем могла помочь. К наступлению ночи ситуация еще не была критической, но становилась таковой. Позади был долгий изнурительный день, и на солдатах стала сказываться интенсивная психологическая нагрузка оттого, что враг постоянно следил за ними сверху, наблюдал за каждым движением, их малейшие жесты привлекали пули снайперов.
Многие отставшие и заблудившиеся начали спускаться вниз к берегу, на котором в тот день уже высадилось 15 000 человек. Большей частью эти люди просто потеряли связь со своими частями и, считая себя одинокими, возвращались к единственному месту сбора, которое было им известно. Некоторые искали пищу и воду. Другие считали, что имеют право на отдых после такого тяжелого дня. Они в изнеможении опускались на любой попавшийся ровный кусочек земли, не обращая внимания на разрывы шрапнели, а когда поднимались, уже не могли вернуться на фронт, потому что не могли найти дорогу. Эти солдаты без командиров добавляли сумятицы и создавали вокруг штаба атмосферу сомнения и уныния.
Ночью почти отовсюду на плацдарме слышались отчаянные призывы прислать подкрепления, боеприпасы, добавить артиллерийского огня и прислать людей, чтобы забрать раненых. Похоже, линия фронта ломалась. И в этих обстоятельствах в 21.15 Бриджес и Годли послали генералу Бёдвуду на «Куин» обращение, призывая его немедленно прибыть на берег. Бёдвуд, который уже был на берегу весь день с полудня, вернулся назад и с удивлением узнал, что два его командира дивизий, австралиец Бриджес и англичанин Годли, оба за то, чтобы начать немедленную эвакуацию.
Вначале Бёдвуд отказался принять это предложение, но в ходе совещания его убедили: войска измотаны, а на этой ужасной территории нет никакого шанса пробиться вперед. Если завтра турки пойдут в контратаку и организуют артиллерийский обстрел, ситуация может выйти из-под контроля.
Снаружи льет дождь, повсюду лежат раненые. И в этом наскоро вырытом блиндаже, сгрудившись под свечами, генералам нелегко было сохранять надежду в такой ситуации. В конце концов Бёдвуд сел и продиктовал Годли следующее донесение главнокомандующему:
«Оба моих командира дивизий и бригадные генералы заявили мне, что опасаются, что их солдаты крайне дезорганизованы шрапнельным огнем, которому они подвергались весь день после отнявшего много сил, но доблестного утреннего десанта. Много солдат просочилось назад с боевых позиций, и их невозможно собрать на этой сложной местности. Даже бригада из Новой Зеландии, только недавно вступившая в бой, уже понесла тяжелые потери, и это, в определенном отношении, отрицательно влияет на боевой дух. Если завтра войска снова подвергнутся артиллерийскому огню, то, скорее всего, мы потерпим неудачу, поскольку у меня нет свежих войск, чтобы заменить солдат на передовой линии. Я понимаю, мое заявление — очень серьезное, но если нам предстоит садиться на корабли в обратный путь, то это необходимо делать немедленно».
Это самое сообщение положили перед Гамильтоном после того, как его разбудили в полночь на борту «Куин Элизабет».
* * *
Сцена в каюте де Робека была более гнетущей, чем драматической, и еще тут присутствовало странное, бросающееся в глаза качество, которое выделяет ее из всех такого рода совещаний в течение Галлиполийской кампании: генерал, сидящий в пижаме и читающий послание Бёдвуда, другие в молчании стоят вокруг него, ординарцы ожидают у дверей. Тут надо было либо кончать кампанию, либо начинать новую. Как раз ради этих нескольких моментов боевые действия останавливаются, как кадр кинофильма, который остановили на экране, чтобы сконцентрироваться на этой единственной группе. Чтобы выиграть время, Гамильтон задает вопрос или два офицерам, которые прибыли с берега, но тем нечего добавить. Адмирал Тэрсби, отвечающий за морскую часть десанта АНЗАК, говорит, что, по его мнению, чтобы вновь посадить солдат на корабли, понадобится несколько дней. Брайтуайту сказать нечего.У Гамильтона не было выхода: он один должен принять решение, и его надо было принять немедленно. Всем имевшимся в наличии судам было приказано готовиться к эвакуации. И все-таки чего-то не хватало в этом невыносимом предложении — какого-то одного определенного фактора, который бы позволил его разуму смириться.
Обернувшись к Тэрсби, Гамильтон произнес: «Ну и как, адмирал, а что вы думаете?»
Тэрсби ответил: «Что я думаю? Я лично считаю, что, если им дать все, что требуется, они удержатся».
И именно в этот момент Кейс вручил радиограмму от капитана второго ранга Стокера, капитана подводной лодки «АЕ-2», в которой говорилось, что она прошла через Нэрроуз и проникла в Мраморное море. Кейс громко прочел телеграмму и, повернувшись к Гамильтону, добавил: «Передайте им это. Это хорошее предзнаменование — австралийская субмарина совершила замечательный подвиг в истории подводного флота и собирается торпедировать все корабли, которые доставляют подкрепления в Галлиполи».
При этих словах Гамильтон сел и при общем молчании написал Бёдвуду:
«Ваши новости действительно серьезные. Но ничего не остается, кроме как окапываться и держаться. На вывоз всех потребуется, как минимум, два дня, как утверждает адмирал Тэрсби. В то же время австралийская субмарина прошла через Нэрроуз и торпедировала канонерку у Чунука[14]. Несмотря на тяжелые потери, Хантер-Вестон завтра будет продвигаться вперед, и это снимет часть давления на вашем фронте. Обратитесь лично к своим войскам и генерала Годли с просьбой приложить все усилия, чтобы удержаться.
Ян Гамильтон.
P.S. Вы прошли через трудные испытания, сейчас вам надо только окапываться, окапываться и окапываться, пока не обеспечите свою безопасность.
Ян Г.».
Через мгновение с этим посланием действие вновь двинулось вперед. На борту «Куин Элизабет», на берегу залива АНЗАК, среди солдат на линии фронта, каждый вдруг ощутил огромное облегчение, каждый вновь и вновь отыскивал в себе мужество. Сейчас, когда им необходимо было сражаться, опасности стали казаться в два раза меньше, чем раньше.
Приписка к письму содержала нужную черточку для поднятия духа, потому что, когда это было зачитано солдатам на берегу, они буквально сразу начали окапываться. Это уже было определенное, конкретное дело, надо окапываться ради собственной безопасности. Офицеры и рядовые в равной мере на берегу и на холмах стали долбить землю, и, пока проходили часы и никакой турецкой контратаки не происходило, все обращенные к морю склоны на хребте Сари-Баир стали походить на обширные горные выработки старателей. Очень скоро австралийских солдат прозвали диггерами (копателями), и с тех пор это имя навсегда осталось за ними.
Но в действительности в районе залива АНЗАК не было никаких возможностей для серьезной турецкой контратаки ни ночью, ни даже на следующий день. Имея 2000 человек убитыми, даже Мустафа Кемаль не мог предпринять ничего серьезнее, чем серию крупных набегов, которые, однако, не обладали мощью, способной сбросить Бёдвуда в море. Везде по фронту, как на мысе Хеллес, так и в АНЗАК, первая фаза завершилась. Момент внезапности исчез. Гамильтон продемонстрировал свой план, а Лиман среагировал на него. Сейчас обе стороны занялись сосредоточением войск на двух основных полях сражений, при этом турки все еще были уверены, что смогут сбросить союзников в море, а союзники все еще верили, что смогут прорваться через Нэрроуз. В этот момент никто не мог убедить ни генералов, ни их солдат, что они не правы. Пока живы были их надежды, они были преданы идее массового кровопролития.
С этого момента и далее элемент неожиданности постепенно испарился из битвы, шансы стали поддаваться расчету, атаки и контратаки стали предсказуемы, и только истощение могло положить конец всему делу.
Глава 8
Ужасные «если» накапливаются.
Уинстон Черчилль
Новость о высадке десанта в Галлиполи была передана в печать для опубликования лишь через два дня после события, и в Англии она не вызвала большого возбуждения. «Тайме» 27 апреля в передовой статье изложила дело очень четко: «К новости о том, что ожесточенные бои во Фландрии, начавшиеся в четверг 22 апреля, продолжаются с неутихающей яростью, добавилась другая: о том, что союзные войска высадились в Галлиполи. Но свежий интерес к этому предприятию не должен отвлекать нас от того, что есть и будет решающим театром военных действий. В своих мыслях мы прежде всего должны быть там, на изогнутой, но неразорванной линии фронта на Западе».
Началась новая и ужасная фаза войны в Европе. В том самом сражении, которое описывала «Тайме», немцы впервые использовали отравляющий газ. За этим скоро последовала новость о прорыве русского фронта в Галиции и неудаче британского наступления в Обер-Ридж во Франции. Битва за Обер-Ридж была типичной для боев, которые происходили на Западном фронте в течение последующих трех лет: сэр Джон Френч атаковал германские оборонительные укрепления на участке длиной две мили, и атака длилась до наступления ночи, при этом потери составили 11 000 человек. Не было завоевано ни одного метра чужой земли.
Причиной этой катастрофы считалась нехватка артиллерийских снарядов. «Британские солдаты, — писала „Тайме“, — напрасно умирали в воскресенье на Обер-Ридж, потому что недоставало снарядов. Правительство, однозначно не сумевшее организовать наш национальный потенциал, должно нести свою долю серьезной ответственности».
Но в эти недели на общественное мнение Англии наиболее глубокое впечатление произвела гибель «Лузитании». Корабль был потоплен 7 мая подводной лодкой «U-20» у ирландского побережья, и при этом более половины из 2000 пассажиров погибло. Теперь было очевидно, что враг был готов опуститься до любого варварства, а древняя идея, что мирное население не должно страдать в войне, умерла навсегда. С этого момента ненависть к Германии возросла в Англии до степени, какой она вряд ли достигала во Вторую мировую войну, кроме, возможно, периода разгара бомбардировок летающими снарядами в 1944 году. Месть, стремление убить немцев стали главной идеей, и вместе с этим росло ощущение в обществе, что правительство Асквита действует некомпетентно, что война вместо того, чтобы быть короткой и победоносной, может оказаться долгой и проигранной. Если были нужны снаряды, чтобы выбить врага из окопов во Франции, то почему их не хватает? Почему нельзя снять угрозу от подводных лодок? Почему до сих пор над Лондоном летают цеппелины? В сравнении с этими проблемами новое военное предприятие против турок в Галлиполи казалось весьма незначительным и очень далеким.
К тому же в начальные дни до общества доходило очень мало информации о Галлиполийской кампании. Прошел целый месяц, пока «Illustrated London News» смогла опубликовать фотографии с полуострова, а официальные коммюнике мало чем могли помочь. В Англию из Франции шел поток солдат, либо раненых, либо на отдых, и их рассказы об окопной войне были в мыслях у каждого. А Галлиполи находился в трех тысячах миль, и ни один солдат оттуда не приезжал пока в отпуск в Англию, не говоря об Австралии и Новой Зеландии. В огромной степени заполнение этого вакуума падало на долю военных корреспондентов.
Китченер в принципе был противником военных корреспондентов, и с некоторой неохотой он разрешил английским газетам послать с экспедицией одного человека, Эллиса Эшмид-Бартлета. С момента своего прибытия у Эшмид-Бартлета начались проблемы. Гамильтон, хотя и относился к нему по-дружески, не разрешил ему отправлять ни одной корреспонденции до того, как его собственные официальные доклады не достигнут Лондона, а это иногда означало задержки в несколько дней. Цензор не допускал никакой критики в адрес проведения операции. Участь Эшмид-Бартлета временами казалась незавидной. Он высадился в заливе АНЗАК вскоре после первой атаки, надев по известным ему одному причинам зеленую шляпу, и тут же был арестован по обвинению в шпионаже. Австралийцы уже были готовы его расстрелять, когда случайно какой-то матрос, знавший его, поручился за корреспондента. Вскоре после этого он чуть не утонул, когда корабль, на котором он плыл, был торпедирован. Вторым и последним английским корреспондентом в Галлиполи был человек из Рейтер, который был ограниченных способностей из-за сильной близорукости, ибо он видел не далее ста метров.
Собственные доклады Гамильтона лорду Китченеру вначале были окрашены в оптимистические тона. «Благодарение Богу, успокоившему море, — писал он 26 апреля, — и королевскому флоту, который доставил на берег наших ребят так же хладнокровно, как на регате, также благодаря неустрашимому духу, который проявили оба рода войск, мы высадили на берег 29 000 человек, столкнувшись с отчаянным сопротивлением». 27 апреля он опять пишет: «Благодаря погоде и прекрасному духу наших войск все идет хорошо».
В то же время произошли крупные события. В ночь после высадки АНЗАК эсминцы приближались к берегу и направляли свои прожектора на скалы, чтобы не позволить туркам совершить внезапный налет в темноте. Затем утром «Куин Элизабет» и два других линкора поделили между собой вражескую линию фронта и настолько интенсивно обстреляли их, что на какое-то время казалось, что холмы извергали огонь, словно действующие вулканы. В воздух поднялись наблюдатели на воздушных шарах до высоты, откуда они могли видеть ту сторону полуострова, и один удачный выстрел «Куин Элизабет» уничтожил грузовое судно в Нэрроуз на удалении семи миль. В то же время крейсеры подходили к берегу так близко, что морякам было видно, как турки бегали по возвышавшимся скалам, а турки, в свою очередь, вели снайперский огонь по британским офицерам, стоявшим на палубе. Турки могли причинить боевым кораблям лишь незначительный ущерб, но они вели постоянный артиллерийский огонь по берегу, и каждое судно, пытавшееся достичь берега с запасами и подкреплениями, должно было пройти сквозь завесу рвущейся шрапнели и пулеметного огня. Под этим заградительным огнем солдаты доминиона вели бои за собственное выживание.
Бои были исключительно ожесточенными, потому что на этой стадии ни одна из сторон не имела реального представления, что она может и что не может, и поэтому оба командующих отдавали сражению все, что имели. Кемаль все еще был убежден, что может загнать союзников в море до того, как они окопаются, в Бёдвуд все еще был настроен продвигаться вперед. Часто турки шли в атаку прямо на линии АНЗАК, и в наполовину вырытых траншеях вспыхивали рукопашные бои. Прошло три таких дня, пока соперничающим командирам стало очевидно, что оба они исходят из ложных предпосылок: солдат АНЗАК нельзя вытеснить, точно так же те не могут продвинуться вперед. Какие-то тысяча квадратных метров территории переходили из рук в руки, а плацдарм продолжал существовать, переполненный и стесненный, простреливаемый сверху в каждой точке, но все равно непоколебимый. В ночь на 27 апреля напряжение боя ослабло, и обе стороны отвели войска для отдыха и накопления сил.