Страница:
Это был период крайнего упадка, кризиса кампании. И все-таки каким-то своенравным образом, когда все, казалось, идет насмарку, когда упущен жизненно важный элемент внезапности, в этот момент происходят перемены, и вновь вспыхивает надежда. Она исходит прежде всего от командиров. Теперь Гамильтон на Сувле спорил, уговаривал и в конце концов настоял на том, чтобы новая армия двинулась в горы, и что-то подобное произошло в АНЗАК. Бёдвуд и Годли и не собирались отказываться от мысли о наступлении. Наоборот, они упростили план. На рассвете 9 августа была намечена новая атака, но на этот раз Коджа-Чемен-Тепе оставили в покое, а нацелились просто на Чунук-Баир и узкую седловину, соединяющую его с горой Q, туда, где Аллансон и горстка оставшихся в живых все еще цеплялись за скалы. Нанести основной удар поручалось генералу Болдуину, который командовал четырьмя британскими батальонами, еще не участвовавшими в боях. В 4.30 утра с первыми лучами солнца все орудия АНЗАК, в море и на берегу, должны были сосредоточить огонь по гребню, а в 5.15 пехота должна подняться в атаку.
Ночь на фронте опять прошла в сравнительном спокойствии, но за передовыми линиями происходило лихорадочное движение. Отчасти генералу Болдуину не повезло. Ему были даны два проводника, но они повели его и колонну вначале в одном направлении, а потом в другом, пока, в конце концов, не уперлись в стену обрыва. Когда артиллерия открыла огонь в 4.30 утра, Болдуин все еще бродил на удалении от фронта, а сорок пять минут спустя, когда ему полагалось атаковать, он только начал идти в верном направлении. Остальная часть фронта пошла в атаку без него, и атака развивалась вяло и неуверенно. Возможно, лучше было бы вообще не начинать ее войсками, настолько уставшими и сбитыми с толку. Возможно, Бёдвуд и его подчиненные перестали разбираться в своих картах и планах и ими руководило лишь тупое упорство. И ведь гребень был рядом, а пока оставалась надежда, надо было пытаться вновь и вновь. И действительно, самым неожиданным образом их надежды оправдались.
Ночью майор Аллансон со своего оборонительного пункта на вершине горы связался с главными силами британцев, и к нему прибыли подкрепления из ланкаширцев для новой атаки. Всего у него теперь имелось 450 человек. Он получил приказ непосредственно от генерала Годли: ему надлежало спрятаться в укрытиях, пока не закончится артиллерийский налет, а потом он должен совершить бросок к турецким окопам на хребте.
«У меня оставалось только пятнадцать минут, — писал в своем рапорте Аллансон через два дня. — Грохот артиллерийской подготовки был ужасен: холм, почти перпендикулярный моему, казалось, подпрыгивал. Я понимал, что, если мы взлетим на холм, как только прекратится обстрел, мы должны добраться до вершины. Я разместил три группы ланкаширцев в окопах среди моих солдат и сказал, что, как только они увидят меня с красным флагом, все бросаются вперед. На моих часах было 5.15. Никогда не видел такой артиллерийской подготовки. Траншеи были разметаны на куски, точность стрельбы была великолепной, потому что мы находились внизу, совсем рядом с турками. В 5.18 обстрел не прекратился, и я подумал, точно ли идут мои часы. В 5.20 наступила тишина. Для надежности я подождал еще три минуты, потому что риск был велик. А потом мы рванулись бок о бок друг с другом. Это был отличный рывок. Чудесное зрелище!.. Наверху мы столкнулись с турками. Ле Маршан погиб, штык вошел ему прямо в сердце. Я схватил одного за ногу, а потом примерно минут десять мы дрались врукопашную, кусались, били кулаками, использовали винтовки и пистолеты как дубинки. И тут турки повернули и побежали, и я ощутил огромную гордость. Ключ к полуострову был в наших руках, а наши потери были не столь велики, как сам результат. Внизу были видны пролив, автомобили и колесный транспорт, направлявшиеся к Ачи-Баба.
Оглядевшись вокруг, я заметил, что у нас нет поддержки, и подумал, что сейчас лучше всего было бы заняться преследованием отступивших турок. Мы ринулись вниз в направлении Майдоса, но успели пробежать только 30 метров, как внезапно на нас обрушилось шесть 12-дюймовых снарядов наших собственных мониторов, и все пришло в ужасное замешательство. Это было возмутительно. Очевидно, нас приняли за турок, и нам пришлось отойти. Зрелище было ужасное: первый снаряд попал гурку в лицо, от которого осталось одно кровавое месиво из костей, и мы все поспешно отступили наверх, к своей старой позиции под вершиной. Я остался наверху вместе с пятнадцатью солдатами. Вид оттуда был прекрасный. Внизу виднелись пролив, пересекающие его подкрепления из Малой Азии, несущиеся автомашины. Мы господствовали над Килид-Баиром, над тылом Ачи-Баба и всеми линиями коммуникаций их армии».
Вызывает некоторые сомнения рассказ о снарядах, упавших на Аллансона. Флот отрицает, что это были его снаряды, и даже те солдаты, которые, находясь чуть ниже, видели эту суматоху, не совсем уверены в том, что произошло. Видели, что Аллансон, добравшись до вершины, схватился врукопашную с турками, которые бежали назад к своим окопам после окончания бомбардировки. Видели рукопашный бой штыками, а в конце увидели фигуры взволнованных и торжествующих гурков и британцев, которые махали им руками на фоне неба[26]. Затем, когда они исчезли по другую сторону горы, раздался удар грома, но невозможно было определить, с какого направления прилетели снаряды и кто их выпустил.
Но все же инцидент не был слишком ужасным. Аллансон, хотя и раненный, все еще оставался на вершине и готовился удерживать ее до подхода подкреплений. А вид был в самом деле прекрасный, лучший из всех, которые представлялись британским солдатам на Галлиполи. После трех с половиной месяцев ожесточенных сражений турки вытеснены с этих высот, и их армия была фактически перерезана пополам. «Коджа-Чемен-Тепе пока еще не наш, — писал Гамильтон в своем дневнике, — но Чунук-Баир будет: с ним мы победим».
В течение первых трех дней боев у Лимана фон Сандерса была сплошная нервотрепка. Вечером 6 августа, когда он впервые услышал о прорыве анзакского фронта и десанте на Сувле, он находился в городе Галлиполи. Похоже, он быстро понял, что обманулся в своих ожиданиях, что союзники не собираются высаживаться ни на Булаире, ни в Азии, а нацеливают свою атаку в центр самого полуострова. Булаирская группировка, состоявшая из 7-й и 12-й турецких дивизий под командой Ахмеда Фейзи-бея, стояла в резерве на перешейке полуострова, и он приказал ей готовиться к маршу. В то же время двум дивизиям в Азии было приказано передислоцироваться к Чанаку, чтобы их можно было перебросить через пролив в Галлиполи на лодках. Еще одной дивизии было дано указание подтянуться к северному флангу анзакского плацдарма, где наступление принимало все более угрожающие для турок очертания.
Фейзи-бей был болен и спал, когда его разбудили 7 августа без четверти два ночи с приказом отправить две его дивизии на юг с максимальной скоростью к Сувле. Вскоре с рассветом первые батальоны уже были в пути. Им предстояло пройти около 35 миль. А Фейзи-бей отправился вперед на автомобиле, чтобы узнать о положении на фронте. К двум часам пополудни он нашел Лимана в деревне Ялова, чуть к северу от Нэрроуз. За маленьким столиком в местном полицейском участке состоялось совещание. К данному моменту уже было ясно, что главный десант высажен на Сувле и что Вильмер с его тремя батальонами долго не продержится. Сколько времени надо ждать подхода группы из Сароса? Фейзи-бей очень хотел угодить и совершил ошибку, сказав не правду, которую знал, а то, что, как ему казалось, Лиман хотел услышать. Он сказал, что солдаты сделают двойной переход и прибудут до конца дня. Лиман очень удивился понравившейся ему новости и тут же приказал атаковать Сувлу 8-го на рассвете.
После совещания Фейзи-бей оставил свою машину и поскакал на коне в горы. На закате он был уже в штабе Вильмера на высоте над равниной Сувлы, и там он понял, что был чересчур оптимистичен: его войска были еще в пути далеко на севере. Однако он не переставал надеяться, что утром сможет начать бой, и просидел всю ночь со своим штабом, готовя план.
На рассвете 8 августа Лиман поехал к равнине Сувлы, чтобы следить за атакой, и он всерьез встревожился, обнаружив, что ничего вообще не происходит. Никаких солдат не было на стартовой позиции, а кроме кучек британцев на берегу Сувлы, не было никаких признаков передвижений. Через час-два появился штабной офицер и объяснил, что произошла задержка: войска с Булаира следует ожидать лишь через несколько часов. Лиман резко приказал перенести атаку на вечер и уехал взглянуть, что происходит в секторе АНЗАК.
В 14.12 Фейзи-бей собрал штабное совещание, и было решено, что сегодня уже поздно что-либо предпринимать: солдаты устали после долгого перехода, многие еще не подошли, а атака по голой местности, когда заходящее солнце будет светить прямо в глаза, может наверняка кончиться несчастьем. Бой был отложен до рассвета следующего дня, 9 августа.
Узнав эти новости, Лиман пришел в состояние крайнего возбуждения. Он сказал по телефону, что ситуация становится очень опасной и что очень важно, чтобы группа с Сароса атаковала этой же ночью. В любой момент слабые силы Вильмера могут не выдержать, и британцы завоюют высоты. Фейзи-бей ответил, что он сделает все, что может, и немного погодя вернулся к телефону. Немедленная атака, заявил он, совершенно невозможна. И его генералы, и штаб против этого. Солдаты не спали две ночи, у них не хватает пушек и самых разных материалов. У них нет питьевой воды. Завтра утром — самое раннее, когда можно будет пойти в атаку.
Такая же абсурдная сцена разыгрывалась в эти минуты всего лишь в нескольких милях от этого места на берегу Сувлы между Гамильтоном и Стопфордом. Аргументы Фейзи-бея с точностью совпадали с возражениями Стопфорда, и в тех словах, что говорил Гамильтон, не было ничего такого, чего бы не сказал Лиман. Странные тут собрались противники. Если бы позволили обстоятельства, генералы Стопфорд и Фейзи-бей нашли бы между собой много общего, потому что Стопфорд также не выносил ни подталкиваний из штаба, ни прямого вмешательства Гамильтона в управление боем. Совсем не исключено, что Гамильтон и Лиман были бы ближе друг к другу, чем к своим неуступчивым генералам, ибо ими обоими владело общее ощущение разочарования и бессилия. Каждый считал, что ему мешают, но не неудачи и не ошибки в личных планах, а некомпетентность корпусного командира.
Но в сумме положение Лимана было хуже, чем Гамильтона, даже много хуже. У Гамильтона, по крайней мере, свои солдаты были на местах, и в тот момент он отдавал им приказ выступать на жизненно важный хребет в Текке-Тепе. В АНЗАК Бёдвуд готовил еще одну атаку на Сари-Баир, а Аллансон с новозеландцами на отроге хребта готовился к финальному броску к вершине. Турки на Чунук-Баире были в более критическом положении, нежели это казалось британцам. Потери в людях были ужасными: старшие офицеры погибали или получали ранения один за другим, и скоро пришлось возложить командование на некоего подполковника Потриха. Он вряд ли был достойным командиром, потому что до этого работал директором железной дороги в Константинополе и по чистой случайности в этот момент был в поездке по фронту. Далее, в ходе сражений батальоны так же перемешались, как и британские, и боевой порядок стал просто хаотическим. От младших офицеров с линии фронта шел поток отчаянных донесений. В одном из них говорилось: «Приказано атаковать Чунук-Баир. Кому я должен отдать этот приказ? Ищу командиров батальонов и не могу найти. Все в хаосе». И вновь: «Не получил никакой информации о том, что происходит. Все офицеры либо убиты, либо ранены. Даже не знаю названия места, где нахожусь. Отсюда ничего не видно. Во имя спасения нации умоляю прислать офицера, хорошо знающего эту местность». И еще: «На рассвете какие-то части отошли с Сахинсирта в сторону Чунук-Баира и сейчас окапываются на Чунук-Баире, но неизвестно, наши это или враги».
Таковы были люди, которых Аллансон готовился атаковать при первом утреннем свете.
На Хеллесе также дела вдруг резко ухудшились для турок. Хотя британцы и не знали этого, отражение их атак довело турецкую оборону до предела ее возможностей, а германский начальник штаба утратил свое мужество. Он послал сигнал Лиману, заявляя, что нужно оставить всю оконечность полуострова, что необходимо эвакуировать войска через Дарданеллы в Азию, «пока на это есть еще время».
Но методы Лимана были куда более безжалостными, чем те, которыми пользовался британский главнокомандующий, и в этом тройном кризисе он действовал очень быстро. Лиман снял германского начальника штаба с поста на мысе Хеллес и объявил командовавшему там генералу, что ни при каких обстоятельствах нельзя отдавать ни единого метра земли. Что касается неудачливого Фейзи-бея, который не смог организовать атаку на Сувле, то он был уволен. В ту ночь его разбудили в 23.00 и наспех выпроводили в Константинополь. Было создано новое командование, в чью сферу входила территория от Чунук-Баира до Сувлы, а возглавил его Мустафа Кемаль.
В своем отчете о кампании Лиман не дает объяснений, почему выбор пал на Кемаля. Он просто говорит: «В тот вечер я передал полковнику Мустафе Кемалю командование всеми войсками в секторе Анафарта... Я целиком уверен в его энергии». И все же это было удивительным назначением. Можно лишь заключить, что Лиман давно ценил способности Кемаля, но продвижению по службе мешал Энвер. Но сейчас в этой экстремальной ситуации он мог себе позволить проигнорировать Энвера.
Кемаль был в самых тяжелых сражениях на анзакском фронте с самого начала. Его 19-я дивизия приняла на себя первый удар новозеландского наступления. Она уничтожила австралийскую легкую кавалерию 7 августа и с тех пор сражалась день и ночь. По мнению Кемаля, в тот момент положение турецких войск становилось «крайне хрупким», и он заявил об этом Лиману по телефону 8 августа. Если не предпринять срочные меры для спрямления выступа на Чунук-Баире, сказал он, им придется эвакуировать весь хребет. Нужно объединенное командование фронта. «Нет иного выбора, — продолжал он, — кроме как передать под мое командование все имеющиеся войска».
Начальник штаба Лимана в это время не имел представления, что Кемаль, всегдашний склочник в штабе, повышается в должности, и позволил себе иронию: «Не слишком ли много войск?»
«Их будет слишком мало», — ответил Кемаль. И вот теперь после двух бессонных ночей в секторе АНЗАК и беспрерывно на линии фронта Кемаль вдруг оказался в ответе за исход сражения. Он вовсе не выглядел смущенным. Спокойно отдав приказания офицеру, сменившему его на посту командира 19-й дивизии на горе Битвы, он вскочил на коня и ускакал по черным холмам к Сувле. Можно представить себе живую картину — его, скачущего в полночь. Физически он был полностью измотан, а его дивизионный доктор давал ему лекарства, чтобы держать его на ногах. Он очень похудел, глаза были налиты кровью, голос был хриплым от усталости, а сражение довело его до состояния нервного напряжения, недалекого от фанатизма, если не считать того, что этот фанатизм был холодным и рассчитанным.
В сопровождении доктора и адъютанта он появился в штабе Вильмера на холмах Сувлы вскоре после полуночи и следующие два часа провел в ознакомлении с обстановкой на фронте. Никто не мог ему подробно рассказать о передвижениях британцев, но он решил наутро начать общее наступление по всему фронту от Текке-Тепе до Сари-Баира. Уже подошел отряд с Булаира, и в 4.00 командирам был отдан приказ приготовиться к атаке через полчаса. Они должны были продвинуться прямо к высотам, а потом ринуться в наступление на равнину Сувла по другую сторону.
Вот-вот наступит рассвет, а Текке-Тепе все еще был пуст. Британская 32-я бригада не сумела преодолеть свой путь так быстро, как надеялся Гамильтон в предыдущую ночь. Прошло семь часов, пока солдаты пробирались на ощупь сквозь густой кустарник, то и дело теряясь на извилистых козьих тропах. Только в 3.30 утра бригада собралась у подножия вершины. В 4.00 она наконец двинулась вперед, но опоздала на полчаса. Пока ведущая группа пробиралась вверх, турки ворвались на вершину и оказались над ними. Началась беспорядочная атака, и она погубила британцев. В течение нескольких минут все офицеры были убиты, батальон и штаб бригады рассеяны, а солдаты стали в диком беспорядке разбегаться. От интенсивного пулеметного огня вспыхнул кустарник, и солдаты, прятавшиеся в нем, были вынуждены выскакивать наружу, как кролики, охваченные дымом и пламенем. С восходом солнца Гамильтону, наблюдавшему с палубы «Трайада», предстало жуткое зрелище. Его солдаты тысячами мчались назад по равнине, а в 6.00, лишь через полтора часа после начала сражения, похоже, наступил полный коллапс. Были оставлены не только холмы, но некоторые солдаты в своем стремительном бегстве мчались без остановки до соленого озера и моря. «Среди боев на полуострове мое сердце очерствело, — писал он в ту ночь в дневнике, — но от страданий этой сцены оно чуть не разорвалось... Слова тут бесполезны».
Прошло еще два часа, пока турецкий огонь ослабел, и британцы стали собираться на линии посредине равнины. Гамильтон отправился на берег в поисках Стопфорда, который ночью высадился в месте, именуемом Гази-Баба, поблизости от оконечности северной части залива. «Мы нашли Стопфорда, — говорит он, — примерно в 400—500 ярдах к востоку от Гази-Баба. Он был занят с группой инженеров, которые руководили строительством защищающих от осколков жилищ для него самого и его персонала. Он был поглощен работой и сказал, что было бы неплохо сделать прочные убежища, поскольку нам, возможно, придется здесь долго сидеть... Что касается сегодняшнего утреннего разгрома, Стопфорд воспринял его весьма философски».
И тем не менее вежливый фасад в отношениях между этими двумя людьми не был нарушен. Поскольку штаб не имел сведений о положении на левом фланге на Киреч-Тепе, Гамильтон предположил, что было бы неплохо отправиться туда на разведку. Стопфорд согласился, но счел лучшим для себя оставаться в штабе и заниматься поступающими докладами. После этого Гамильтон вместе с адъютантом пошел пешком к холмам, а командир корпуса вернулся к строительству своих домиков.
Позже в этот же день Стопфорд послал одному из своих дивизионных генералов депешу, поздравляя того с проявленной стойкостью. «Больше ничего сегодня не предпринимайте, — добавил он, — если только неприятель не предоставит вам благоприятных возможностей».
Кемаль наблюдал за сражением с вершины холма позади линии фронта, и к полудню он был удовлетворен тем, что больше нечего опасаться со стороны британцев на фронте Сувлы. Но тут до него дошли тревожные новости с Сари-Баира: Аллансон захватил хребет и, очевидно, центр событий перемещается туда. В 15.00 Кемаль отправился на коне под палящим зноем и, заехав по пути в штаб Лимана, добрался до Чунук-Баира как раз перед наступлением ночи. Ситуация здесь все ухудшалась. Аллансон с его солдатами отошел, но на холме его позиции заняли другие британские войска. Свежий турецкий полк, который должен был подойти с Хеллеса, все еще не объявился, а войска на линии фронта были до некоторой степени деморализованы огнем британской артиллерии и непрерывным напряжением боя. Кемаль, проводивший на ногах уже четвертую ночь, сразу же приказал атаковать наутро 10 августа в 4.30. Офицеры запротестовали, уверяя, что у солдат нет сил, но Кемаль просто повторил свой приказ и отправился в одиночку на разведку вдоль линии фронта.
Это было последнее издыхание битвы, ее финальный спазм, которому предстояло решить вопрос в ту или иную сторону. В обоих лагерях солдаты сражались без сна три дня и три ночи, имея самый минимум воды и пищи. Окопы за их спиной были забиты убитыми и ранеными, а большинство из оставшихся в живых всматривались из своих убежищ в окружающее пространство сквозь пелену истощения. Они лежали на земле, ожидали и отвечали на приказы как роботы, тупыми механическими движениями. Они были готовы продолжать драться, но некоторые из них просто не осознавали, что делают. И конец кошмара, в котором они жили, становился для них более важным, чем мысль о победе. Весь день было так жарко, что вода стала казаться самой ценной в мире роскошью, даже более желанной, чем сон, и, когда мимо проходили мулы-водоносы, солдаты бежали к ним, чтобы лизнуть влагу на брезентовых мешках.
На Чунук-Баире окопы разделяли какие-то 30 метров, и ночью Кемаль тихо ввел в свою линию фронта два полка. Теперь все зависело от того, выстрелят ли британские пушки по этой массе сгрудившихся людей до того, как на рассвете они бросятся в атаку на запад.
Когда до рассвета оставалось еще несколько минут, Кемаль пробрался на нейтральную землю и тихо, проползая мимо них, произнес несколько последних слов напутствия своим солдатам: «Не спешите. Пропустите меня вперед. Подождите, пока я не подниму мой хлыст, а потом все вместе бегите вперед».
В 4.30 он встал между окопами воюющих сторон. Пуля ударила по его наручным часам, но он поднял хлыст и зашагал к британским траншеям. Спустя четыре часа на Сари-Баире не осталось ни одного солдата союзников.
Атака была более неистовой, чем на Сувле, более концентрированной и много более отчаянной, и большинство турок, которые в ней участвовали, были уничтожены на открытых склонах огнем британской артиллерии. Но им удалось отвоевать утраченные окопы, а к полудню 10 августа в руках британцев не осталось ни одной важной высоты на Сувле или в секторе АНЗАК. На мысе Хеллес сражение затихло окончательно.
Глава 15
Бои на Сувле — АНЗАК тянулись до последней недели августа, и, как это обычно бывало на Галлиполи, имели место, как минимум, два момента, когда британцы могли бы добиться перелома. 15 августа ирландские войска нанесли удар вдоль хребта Киреч-Тепе, где по случаю находился главный вражеский полевой склад боеприпасов. Лиман расценивал эту атаку как очень опасную. «Если бы, — писал он, — 15 и 16 августа британцы взяли Киреч-Тепе, они обошли бы с фланга всю 5-ю армию и могли бы добиться решающего успеха».
Но британцы не ставили перед собой такой грандиозной задачи. Эта атака была всего лишь удачной запоздалой мыслью Стопфорда, а армия настолько плохо снабжалась боеприпасами, что одно время солдатам приходилось отбиваться от турок камнями. И это длилось изо дня в день.
Затем 21 августа Гамильтон провел крупное наступление на гору Скимитар и гору 60 на юго-востоке равнины Сувла, а для этого с мыса Хеллес была переброшена 29-я дивизия. Солдаты воевали в необычном для этого времени года тумане, который покрывал завесой холмы и в начале битвы мешал работе британской артиллерии, а с наступлением дня загорелся кустарник, наполняя воздух едким дымом. По количеству участвовавших солдат это было крупнейшее из сражений, разыгранных в Галлиполийской кампании, и для того, чтобы остановить наступление союзников, в бой были брошены последние турецкие резервы. И все же в реальности вопрос был решен 10 августа, когда Кемаль отвоевал высоты Текке-Тепе и Чунук-Баира, а эти последние схватки были просто подтверждением факта, что с потерей элемента неожиданности проигрывается битва. Конфигурация фронта существенных изменений не претерпела.
Стопфорд до самого конца продолжал оставаться непреклонным в своем бездействии и окапывании. Он отправил в штаб ряд посланий, где утверждал, что войска его новой армии подвели его, что ему по-прежнему не хватает воды и орудий. 13 августа, когда стала очевидной вся горечь его неудачи, Гамильтон задал самому себе вопрос: «А не стоило ли мне уйти в отставку до того, как мне навязали старых и неопытных генералов?» Но он все так же не принимал мер в отношении Стопфорда, и только Китченер помог ему выбраться из паутины рыцарства, в которой он оказался. «Если вы считаете необходимым заменить Стопфорда, Магона и Хаммерсли, — говорилось в телеграмме Китченера от 14 августа, — есть ли у вас компетентные генералы для их замены? Судя по вашему докладу, Стопфорд должен отправляться домой». Спустя несколько часов фельдмаршал прислал еще одну телеграмму, в которой говорилось, что из Франции в Галлиполи прибудет генерал Бинг — один из тех, за кого Гамильтон безуспешно просил еще до начала наступления. И добавлялось: «Надеюсь, вы уже освободили Стопфорда».
На следующий день Гамильтон послал за командиром 29-й дивизии генералом де Лайлем и попросил его принять командование на Сувле от Стопфорда. Генерал Магон из 10-й дивизии был по званию старше де Лайля, и Гамильтон написал тому тактичную записку, призывая того следовать распоряжениям де Лайля, пока не прибудет Бинг. Но Магон был вовсе не такой. «Я с уважением отказываюсь, — отвечал он, — от отмены моего старшинства и службы под началом упомянутого вами офицера. Пожалуйста, сообщите мне, кому я должен передать командование дивизией». Его отправили остынуть на остров Лемнос, а других старших офицеров выпроводили с меньшими церемониями. Одному из них, который пришел к Гамильтону и честно признался, что некомпетентен, нашли работу на базе, другого вернули в Англию вместе со Стопфордом, а 23 августа Хаммерсли увезли с полуострова в состоянии коллапса.
Ночь на фронте опять прошла в сравнительном спокойствии, но за передовыми линиями происходило лихорадочное движение. Отчасти генералу Болдуину не повезло. Ему были даны два проводника, но они повели его и колонну вначале в одном направлении, а потом в другом, пока, в конце концов, не уперлись в стену обрыва. Когда артиллерия открыла огонь в 4.30 утра, Болдуин все еще бродил на удалении от фронта, а сорок пять минут спустя, когда ему полагалось атаковать, он только начал идти в верном направлении. Остальная часть фронта пошла в атаку без него, и атака развивалась вяло и неуверенно. Возможно, лучше было бы вообще не начинать ее войсками, настолько уставшими и сбитыми с толку. Возможно, Бёдвуд и его подчиненные перестали разбираться в своих картах и планах и ими руководило лишь тупое упорство. И ведь гребень был рядом, а пока оставалась надежда, надо было пытаться вновь и вновь. И действительно, самым неожиданным образом их надежды оправдались.
Ночью майор Аллансон со своего оборонительного пункта на вершине горы связался с главными силами британцев, и к нему прибыли подкрепления из ланкаширцев для новой атаки. Всего у него теперь имелось 450 человек. Он получил приказ непосредственно от генерала Годли: ему надлежало спрятаться в укрытиях, пока не закончится артиллерийский налет, а потом он должен совершить бросок к турецким окопам на хребте.
«У меня оставалось только пятнадцать минут, — писал в своем рапорте Аллансон через два дня. — Грохот артиллерийской подготовки был ужасен: холм, почти перпендикулярный моему, казалось, подпрыгивал. Я понимал, что, если мы взлетим на холм, как только прекратится обстрел, мы должны добраться до вершины. Я разместил три группы ланкаширцев в окопах среди моих солдат и сказал, что, как только они увидят меня с красным флагом, все бросаются вперед. На моих часах было 5.15. Никогда не видел такой артиллерийской подготовки. Траншеи были разметаны на куски, точность стрельбы была великолепной, потому что мы находились внизу, совсем рядом с турками. В 5.18 обстрел не прекратился, и я подумал, точно ли идут мои часы. В 5.20 наступила тишина. Для надежности я подождал еще три минуты, потому что риск был велик. А потом мы рванулись бок о бок друг с другом. Это был отличный рывок. Чудесное зрелище!.. Наверху мы столкнулись с турками. Ле Маршан погиб, штык вошел ему прямо в сердце. Я схватил одного за ногу, а потом примерно минут десять мы дрались врукопашную, кусались, били кулаками, использовали винтовки и пистолеты как дубинки. И тут турки повернули и побежали, и я ощутил огромную гордость. Ключ к полуострову был в наших руках, а наши потери были не столь велики, как сам результат. Внизу были видны пролив, автомобили и колесный транспорт, направлявшиеся к Ачи-Баба.
Оглядевшись вокруг, я заметил, что у нас нет поддержки, и подумал, что сейчас лучше всего было бы заняться преследованием отступивших турок. Мы ринулись вниз в направлении Майдоса, но успели пробежать только 30 метров, как внезапно на нас обрушилось шесть 12-дюймовых снарядов наших собственных мониторов, и все пришло в ужасное замешательство. Это было возмутительно. Очевидно, нас приняли за турок, и нам пришлось отойти. Зрелище было ужасное: первый снаряд попал гурку в лицо, от которого осталось одно кровавое месиво из костей, и мы все поспешно отступили наверх, к своей старой позиции под вершиной. Я остался наверху вместе с пятнадцатью солдатами. Вид оттуда был прекрасный. Внизу виднелись пролив, пересекающие его подкрепления из Малой Азии, несущиеся автомашины. Мы господствовали над Килид-Баиром, над тылом Ачи-Баба и всеми линиями коммуникаций их армии».
Вызывает некоторые сомнения рассказ о снарядах, упавших на Аллансона. Флот отрицает, что это были его снаряды, и даже те солдаты, которые, находясь чуть ниже, видели эту суматоху, не совсем уверены в том, что произошло. Видели, что Аллансон, добравшись до вершины, схватился врукопашную с турками, которые бежали назад к своим окопам после окончания бомбардировки. Видели рукопашный бой штыками, а в конце увидели фигуры взволнованных и торжествующих гурков и британцев, которые махали им руками на фоне неба[26]. Затем, когда они исчезли по другую сторону горы, раздался удар грома, но невозможно было определить, с какого направления прилетели снаряды и кто их выпустил.
Но все же инцидент не был слишком ужасным. Аллансон, хотя и раненный, все еще оставался на вершине и готовился удерживать ее до подхода подкреплений. А вид был в самом деле прекрасный, лучший из всех, которые представлялись британским солдатам на Галлиполи. После трех с половиной месяцев ожесточенных сражений турки вытеснены с этих высот, и их армия была фактически перерезана пополам. «Коджа-Чемен-Тепе пока еще не наш, — писал Гамильтон в своем дневнике, — но Чунук-Баир будет: с ним мы победим».
В течение первых трех дней боев у Лимана фон Сандерса была сплошная нервотрепка. Вечером 6 августа, когда он впервые услышал о прорыве анзакского фронта и десанте на Сувле, он находился в городе Галлиполи. Похоже, он быстро понял, что обманулся в своих ожиданиях, что союзники не собираются высаживаться ни на Булаире, ни в Азии, а нацеливают свою атаку в центр самого полуострова. Булаирская группировка, состоявшая из 7-й и 12-й турецких дивизий под командой Ахмеда Фейзи-бея, стояла в резерве на перешейке полуострова, и он приказал ей готовиться к маршу. В то же время двум дивизиям в Азии было приказано передислоцироваться к Чанаку, чтобы их можно было перебросить через пролив в Галлиполи на лодках. Еще одной дивизии было дано указание подтянуться к северному флангу анзакского плацдарма, где наступление принимало все более угрожающие для турок очертания.
Фейзи-бей был болен и спал, когда его разбудили 7 августа без четверти два ночи с приказом отправить две его дивизии на юг с максимальной скоростью к Сувле. Вскоре с рассветом первые батальоны уже были в пути. Им предстояло пройти около 35 миль. А Фейзи-бей отправился вперед на автомобиле, чтобы узнать о положении на фронте. К двум часам пополудни он нашел Лимана в деревне Ялова, чуть к северу от Нэрроуз. За маленьким столиком в местном полицейском участке состоялось совещание. К данному моменту уже было ясно, что главный десант высажен на Сувле и что Вильмер с его тремя батальонами долго не продержится. Сколько времени надо ждать подхода группы из Сароса? Фейзи-бей очень хотел угодить и совершил ошибку, сказав не правду, которую знал, а то, что, как ему казалось, Лиман хотел услышать. Он сказал, что солдаты сделают двойной переход и прибудут до конца дня. Лиман очень удивился понравившейся ему новости и тут же приказал атаковать Сувлу 8-го на рассвете.
После совещания Фейзи-бей оставил свою машину и поскакал на коне в горы. На закате он был уже в штабе Вильмера на высоте над равниной Сувлы, и там он понял, что был чересчур оптимистичен: его войска были еще в пути далеко на севере. Однако он не переставал надеяться, что утром сможет начать бой, и просидел всю ночь со своим штабом, готовя план.
На рассвете 8 августа Лиман поехал к равнине Сувлы, чтобы следить за атакой, и он всерьез встревожился, обнаружив, что ничего вообще не происходит. Никаких солдат не было на стартовой позиции, а кроме кучек британцев на берегу Сувлы, не было никаких признаков передвижений. Через час-два появился штабной офицер и объяснил, что произошла задержка: войска с Булаира следует ожидать лишь через несколько часов. Лиман резко приказал перенести атаку на вечер и уехал взглянуть, что происходит в секторе АНЗАК.
В 14.12 Фейзи-бей собрал штабное совещание, и было решено, что сегодня уже поздно что-либо предпринимать: солдаты устали после долгого перехода, многие еще не подошли, а атака по голой местности, когда заходящее солнце будет светить прямо в глаза, может наверняка кончиться несчастьем. Бой был отложен до рассвета следующего дня, 9 августа.
Узнав эти новости, Лиман пришел в состояние крайнего возбуждения. Он сказал по телефону, что ситуация становится очень опасной и что очень важно, чтобы группа с Сароса атаковала этой же ночью. В любой момент слабые силы Вильмера могут не выдержать, и британцы завоюют высоты. Фейзи-бей ответил, что он сделает все, что может, и немного погодя вернулся к телефону. Немедленная атака, заявил он, совершенно невозможна. И его генералы, и штаб против этого. Солдаты не спали две ночи, у них не хватает пушек и самых разных материалов. У них нет питьевой воды. Завтра утром — самое раннее, когда можно будет пойти в атаку.
Такая же абсурдная сцена разыгрывалась в эти минуты всего лишь в нескольких милях от этого места на берегу Сувлы между Гамильтоном и Стопфордом. Аргументы Фейзи-бея с точностью совпадали с возражениями Стопфорда, и в тех словах, что говорил Гамильтон, не было ничего такого, чего бы не сказал Лиман. Странные тут собрались противники. Если бы позволили обстоятельства, генералы Стопфорд и Фейзи-бей нашли бы между собой много общего, потому что Стопфорд также не выносил ни подталкиваний из штаба, ни прямого вмешательства Гамильтона в управление боем. Совсем не исключено, что Гамильтон и Лиман были бы ближе друг к другу, чем к своим неуступчивым генералам, ибо ими обоими владело общее ощущение разочарования и бессилия. Каждый считал, что ему мешают, но не неудачи и не ошибки в личных планах, а некомпетентность корпусного командира.
Но в сумме положение Лимана было хуже, чем Гамильтона, даже много хуже. У Гамильтона, по крайней мере, свои солдаты были на местах, и в тот момент он отдавал им приказ выступать на жизненно важный хребет в Текке-Тепе. В АНЗАК Бёдвуд готовил еще одну атаку на Сари-Баир, а Аллансон с новозеландцами на отроге хребта готовился к финальному броску к вершине. Турки на Чунук-Баире были в более критическом положении, нежели это казалось британцам. Потери в людях были ужасными: старшие офицеры погибали или получали ранения один за другим, и скоро пришлось возложить командование на некоего подполковника Потриха. Он вряд ли был достойным командиром, потому что до этого работал директором железной дороги в Константинополе и по чистой случайности в этот момент был в поездке по фронту. Далее, в ходе сражений батальоны так же перемешались, как и британские, и боевой порядок стал просто хаотическим. От младших офицеров с линии фронта шел поток отчаянных донесений. В одном из них говорилось: «Приказано атаковать Чунук-Баир. Кому я должен отдать этот приказ? Ищу командиров батальонов и не могу найти. Все в хаосе». И вновь: «Не получил никакой информации о том, что происходит. Все офицеры либо убиты, либо ранены. Даже не знаю названия места, где нахожусь. Отсюда ничего не видно. Во имя спасения нации умоляю прислать офицера, хорошо знающего эту местность». И еще: «На рассвете какие-то части отошли с Сахинсирта в сторону Чунук-Баира и сейчас окапываются на Чунук-Баире, но неизвестно, наши это или враги».
Таковы были люди, которых Аллансон готовился атаковать при первом утреннем свете.
На Хеллесе также дела вдруг резко ухудшились для турок. Хотя британцы и не знали этого, отражение их атак довело турецкую оборону до предела ее возможностей, а германский начальник штаба утратил свое мужество. Он послал сигнал Лиману, заявляя, что нужно оставить всю оконечность полуострова, что необходимо эвакуировать войска через Дарданеллы в Азию, «пока на это есть еще время».
Но методы Лимана были куда более безжалостными, чем те, которыми пользовался британский главнокомандующий, и в этом тройном кризисе он действовал очень быстро. Лиман снял германского начальника штаба с поста на мысе Хеллес и объявил командовавшему там генералу, что ни при каких обстоятельствах нельзя отдавать ни единого метра земли. Что касается неудачливого Фейзи-бея, который не смог организовать атаку на Сувле, то он был уволен. В ту ночь его разбудили в 23.00 и наспех выпроводили в Константинополь. Было создано новое командование, в чью сферу входила территория от Чунук-Баира до Сувлы, а возглавил его Мустафа Кемаль.
В своем отчете о кампании Лиман не дает объяснений, почему выбор пал на Кемаля. Он просто говорит: «В тот вечер я передал полковнику Мустафе Кемалю командование всеми войсками в секторе Анафарта... Я целиком уверен в его энергии». И все же это было удивительным назначением. Можно лишь заключить, что Лиман давно ценил способности Кемаля, но продвижению по службе мешал Энвер. Но сейчас в этой экстремальной ситуации он мог себе позволить проигнорировать Энвера.
Кемаль был в самых тяжелых сражениях на анзакском фронте с самого начала. Его 19-я дивизия приняла на себя первый удар новозеландского наступления. Она уничтожила австралийскую легкую кавалерию 7 августа и с тех пор сражалась день и ночь. По мнению Кемаля, в тот момент положение турецких войск становилось «крайне хрупким», и он заявил об этом Лиману по телефону 8 августа. Если не предпринять срочные меры для спрямления выступа на Чунук-Баире, сказал он, им придется эвакуировать весь хребет. Нужно объединенное командование фронта. «Нет иного выбора, — продолжал он, — кроме как передать под мое командование все имеющиеся войска».
Начальник штаба Лимана в это время не имел представления, что Кемаль, всегдашний склочник в штабе, повышается в должности, и позволил себе иронию: «Не слишком ли много войск?»
«Их будет слишком мало», — ответил Кемаль. И вот теперь после двух бессонных ночей в секторе АНЗАК и беспрерывно на линии фронта Кемаль вдруг оказался в ответе за исход сражения. Он вовсе не выглядел смущенным. Спокойно отдав приказания офицеру, сменившему его на посту командира 19-й дивизии на горе Битвы, он вскочил на коня и ускакал по черным холмам к Сувле. Можно представить себе живую картину — его, скачущего в полночь. Физически он был полностью измотан, а его дивизионный доктор давал ему лекарства, чтобы держать его на ногах. Он очень похудел, глаза были налиты кровью, голос был хриплым от усталости, а сражение довело его до состояния нервного напряжения, недалекого от фанатизма, если не считать того, что этот фанатизм был холодным и рассчитанным.
В сопровождении доктора и адъютанта он появился в штабе Вильмера на холмах Сувлы вскоре после полуночи и следующие два часа провел в ознакомлении с обстановкой на фронте. Никто не мог ему подробно рассказать о передвижениях британцев, но он решил наутро начать общее наступление по всему фронту от Текке-Тепе до Сари-Баира. Уже подошел отряд с Булаира, и в 4.00 командирам был отдан приказ приготовиться к атаке через полчаса. Они должны были продвинуться прямо к высотам, а потом ринуться в наступление на равнину Сувла по другую сторону.
Вот-вот наступит рассвет, а Текке-Тепе все еще был пуст. Британская 32-я бригада не сумела преодолеть свой путь так быстро, как надеялся Гамильтон в предыдущую ночь. Прошло семь часов, пока солдаты пробирались на ощупь сквозь густой кустарник, то и дело теряясь на извилистых козьих тропах. Только в 3.30 утра бригада собралась у подножия вершины. В 4.00 она наконец двинулась вперед, но опоздала на полчаса. Пока ведущая группа пробиралась вверх, турки ворвались на вершину и оказались над ними. Началась беспорядочная атака, и она погубила британцев. В течение нескольких минут все офицеры были убиты, батальон и штаб бригады рассеяны, а солдаты стали в диком беспорядке разбегаться. От интенсивного пулеметного огня вспыхнул кустарник, и солдаты, прятавшиеся в нем, были вынуждены выскакивать наружу, как кролики, охваченные дымом и пламенем. С восходом солнца Гамильтону, наблюдавшему с палубы «Трайада», предстало жуткое зрелище. Его солдаты тысячами мчались назад по равнине, а в 6.00, лишь через полтора часа после начала сражения, похоже, наступил полный коллапс. Были оставлены не только холмы, но некоторые солдаты в своем стремительном бегстве мчались без остановки до соленого озера и моря. «Среди боев на полуострове мое сердце очерствело, — писал он в ту ночь в дневнике, — но от страданий этой сцены оно чуть не разорвалось... Слова тут бесполезны».
Прошло еще два часа, пока турецкий огонь ослабел, и британцы стали собираться на линии посредине равнины. Гамильтон отправился на берег в поисках Стопфорда, который ночью высадился в месте, именуемом Гази-Баба, поблизости от оконечности северной части залива. «Мы нашли Стопфорда, — говорит он, — примерно в 400—500 ярдах к востоку от Гази-Баба. Он был занят с группой инженеров, которые руководили строительством защищающих от осколков жилищ для него самого и его персонала. Он был поглощен работой и сказал, что было бы неплохо сделать прочные убежища, поскольку нам, возможно, придется здесь долго сидеть... Что касается сегодняшнего утреннего разгрома, Стопфорд воспринял его весьма философски».
И тем не менее вежливый фасад в отношениях между этими двумя людьми не был нарушен. Поскольку штаб не имел сведений о положении на левом фланге на Киреч-Тепе, Гамильтон предположил, что было бы неплохо отправиться туда на разведку. Стопфорд согласился, но счел лучшим для себя оставаться в штабе и заниматься поступающими докладами. После этого Гамильтон вместе с адъютантом пошел пешком к холмам, а командир корпуса вернулся к строительству своих домиков.
Позже в этот же день Стопфорд послал одному из своих дивизионных генералов депешу, поздравляя того с проявленной стойкостью. «Больше ничего сегодня не предпринимайте, — добавил он, — если только неприятель не предоставит вам благоприятных возможностей».
Кемаль наблюдал за сражением с вершины холма позади линии фронта, и к полудню он был удовлетворен тем, что больше нечего опасаться со стороны британцев на фронте Сувлы. Но тут до него дошли тревожные новости с Сари-Баира: Аллансон захватил хребет и, очевидно, центр событий перемещается туда. В 15.00 Кемаль отправился на коне под палящим зноем и, заехав по пути в штаб Лимана, добрался до Чунук-Баира как раз перед наступлением ночи. Ситуация здесь все ухудшалась. Аллансон с его солдатами отошел, но на холме его позиции заняли другие британские войска. Свежий турецкий полк, который должен был подойти с Хеллеса, все еще не объявился, а войска на линии фронта были до некоторой степени деморализованы огнем британской артиллерии и непрерывным напряжением боя. Кемаль, проводивший на ногах уже четвертую ночь, сразу же приказал атаковать наутро 10 августа в 4.30. Офицеры запротестовали, уверяя, что у солдат нет сил, но Кемаль просто повторил свой приказ и отправился в одиночку на разведку вдоль линии фронта.
Это было последнее издыхание битвы, ее финальный спазм, которому предстояло решить вопрос в ту или иную сторону. В обоих лагерях солдаты сражались без сна три дня и три ночи, имея самый минимум воды и пищи. Окопы за их спиной были забиты убитыми и ранеными, а большинство из оставшихся в живых всматривались из своих убежищ в окружающее пространство сквозь пелену истощения. Они лежали на земле, ожидали и отвечали на приказы как роботы, тупыми механическими движениями. Они были готовы продолжать драться, но некоторые из них просто не осознавали, что делают. И конец кошмара, в котором они жили, становился для них более важным, чем мысль о победе. Весь день было так жарко, что вода стала казаться самой ценной в мире роскошью, даже более желанной, чем сон, и, когда мимо проходили мулы-водоносы, солдаты бежали к ним, чтобы лизнуть влагу на брезентовых мешках.
На Чунук-Баире окопы разделяли какие-то 30 метров, и ночью Кемаль тихо ввел в свою линию фронта два полка. Теперь все зависело от того, выстрелят ли британские пушки по этой массе сгрудившихся людей до того, как на рассвете они бросятся в атаку на запад.
Когда до рассвета оставалось еще несколько минут, Кемаль пробрался на нейтральную землю и тихо, проползая мимо них, произнес несколько последних слов напутствия своим солдатам: «Не спешите. Пропустите меня вперед. Подождите, пока я не подниму мой хлыст, а потом все вместе бегите вперед».
В 4.30 он встал между окопами воюющих сторон. Пуля ударила по его наручным часам, но он поднял хлыст и зашагал к британским траншеям. Спустя четыре часа на Сари-Баире не осталось ни одного солдата союзников.
Атака была более неистовой, чем на Сувле, более концентрированной и много более отчаянной, и большинство турок, которые в ней участвовали, были уничтожены на открытых склонах огнем британской артиллерии. Но им удалось отвоевать утраченные окопы, а к полудню 10 августа в руках британцев не осталось ни одной важной высоты на Сувле или в секторе АНЗАК. На мысе Хеллес сражение затихло окончательно.
Глава 15
БРУТ: Что есть ты?
Бог ли ты, ангел ли или дьявол,
Который леденит мою кровь, от которого
волосы мои становятся дыбом?
Скажи мне, кто ты.
ЦЕЗАРЬ: Я твой злой дух, Брут.
Юлий Цезарь, действие IV, сцена 3
Бои на Сувле — АНЗАК тянулись до последней недели августа, и, как это обычно бывало на Галлиполи, имели место, как минимум, два момента, когда британцы могли бы добиться перелома. 15 августа ирландские войска нанесли удар вдоль хребта Киреч-Тепе, где по случаю находился главный вражеский полевой склад боеприпасов. Лиман расценивал эту атаку как очень опасную. «Если бы, — писал он, — 15 и 16 августа британцы взяли Киреч-Тепе, они обошли бы с фланга всю 5-ю армию и могли бы добиться решающего успеха».
Но британцы не ставили перед собой такой грандиозной задачи. Эта атака была всего лишь удачной запоздалой мыслью Стопфорда, а армия настолько плохо снабжалась боеприпасами, что одно время солдатам приходилось отбиваться от турок камнями. И это длилось изо дня в день.
Затем 21 августа Гамильтон провел крупное наступление на гору Скимитар и гору 60 на юго-востоке равнины Сувла, а для этого с мыса Хеллес была переброшена 29-я дивизия. Солдаты воевали в необычном для этого времени года тумане, который покрывал завесой холмы и в начале битвы мешал работе британской артиллерии, а с наступлением дня загорелся кустарник, наполняя воздух едким дымом. По количеству участвовавших солдат это было крупнейшее из сражений, разыгранных в Галлиполийской кампании, и для того, чтобы остановить наступление союзников, в бой были брошены последние турецкие резервы. И все же в реальности вопрос был решен 10 августа, когда Кемаль отвоевал высоты Текке-Тепе и Чунук-Баира, а эти последние схватки были просто подтверждением факта, что с потерей элемента неожиданности проигрывается битва. Конфигурация фронта существенных изменений не претерпела.
Стопфорд до самого конца продолжал оставаться непреклонным в своем бездействии и окапывании. Он отправил в штаб ряд посланий, где утверждал, что войска его новой армии подвели его, что ему по-прежнему не хватает воды и орудий. 13 августа, когда стала очевидной вся горечь его неудачи, Гамильтон задал самому себе вопрос: «А не стоило ли мне уйти в отставку до того, как мне навязали старых и неопытных генералов?» Но он все так же не принимал мер в отношении Стопфорда, и только Китченер помог ему выбраться из паутины рыцарства, в которой он оказался. «Если вы считаете необходимым заменить Стопфорда, Магона и Хаммерсли, — говорилось в телеграмме Китченера от 14 августа, — есть ли у вас компетентные генералы для их замены? Судя по вашему докладу, Стопфорд должен отправляться домой». Спустя несколько часов фельдмаршал прислал еще одну телеграмму, в которой говорилось, что из Франции в Галлиполи прибудет генерал Бинг — один из тех, за кого Гамильтон безуспешно просил еще до начала наступления. И добавлялось: «Надеюсь, вы уже освободили Стопфорда».
На следующий день Гамильтон послал за командиром 29-й дивизии генералом де Лайлем и попросил его принять командование на Сувле от Стопфорда. Генерал Магон из 10-й дивизии был по званию старше де Лайля, и Гамильтон написал тому тактичную записку, призывая того следовать распоряжениям де Лайля, пока не прибудет Бинг. Но Магон был вовсе не такой. «Я с уважением отказываюсь, — отвечал он, — от отмены моего старшинства и службы под началом упомянутого вами офицера. Пожалуйста, сообщите мне, кому я должен передать командование дивизией». Его отправили остынуть на остров Лемнос, а других старших офицеров выпроводили с меньшими церемониями. Одному из них, который пришел к Гамильтону и честно признался, что некомпетентен, нашли работу на базе, другого вернули в Англию вместе со Стопфордом, а 23 августа Хаммерсли увезли с полуострова в состоянии коллапса.