Страница:
двигаясь словно автомат, у которого почти разрядился аккумулятор.
Зрелище пожара в знакомом супермаркете доконало ее: женщина закрыла
лицо руками и тихо заплакала.
Пожалуй, за все четырнадцать лет замужества она старалась держаться на
высоте. Начав с преодоления своей боязни перед необходимостью контактировать
с посторонними, она подчинила личные интересы амбициям мужа и заботам о
детях.
Глядя на плачущую Джозефину, Райн растерялся. Он вспомнил их
возвращение после медового месяца, ее безудержные слезы под оглушающую
музыку и кинулся успокаивать жену.
Но та была не в силах взять себя в руки, рыдания душили ее.
Тем временем на экране появилась новая сцена: бесновавшаяся толпа
крушила окна в зданиях, окружавших памятник, возведенный в память Большого
пожара 1666 года, и в завершение подожгла его. Горестный вопль Джозефины
потряс Райна. -- Немедленно уведи ее отсюда, -- почти приказал дядя Сидней.
-- Пусть поспит, если сможет. Разве ты не видишь, что весь этот ужас убивает
ее?
Обняв жену за талию, Райн помог ей подняться и повел в спальню, куда
совсем недавно Джозефина увела Трейси. Оставшиеся молча проводили их
взглядом. Даже на бесцветных личиках Иды и Фелисити появились признаки
волнения.
Неприятно усмехнувшись, Фелисити поинтересовалась;
Интересно, что за всем этим последует? Не ожидал от тебя такой
черствости, -- покачав головой, укоризненно заметил Сидней. На вопрос жены
ответил Джеймс:
Если ничего не предпринять, всех ждет смерть. Смерть, понятно? Или вы
можете предложить иной выход? - с издевкой кинул он в испуганные личики
близняшек.
Злобная неприязнь, прозвучавшая в голосе Генри, заставила Фреда и
Сиднея недоуменно переглянуться. Казалось, ничего не изменилось. Сидящий
перед ними человек был по-прежнему энергичен, доволен собой и окружающими...
Тогда откуда же этот тон, эта желчь?
Поза Джеймса Генри подчеркивала его силу и агрессивность: казалось,
что, даже сидя, он словно коршун парил над слабыми птахами, готовый не
только заклевать их, но и не дать им поймать ни единой мошки, чтобы утолить
голод. Обреченные на медленное умирание, пичуги робко копошились возле самой
земли, не в силах ни взлететь, ни спрятаться от зорких глаз.
Этот образ так развеселил Сиднея, что он громко рассмеялся.
- Что это ты так заливаешься, черт возьми? Нашел время! вскинул на него
зеленые глаза Генри.
Старик сдержал смех и слабо взмахнул рукой -- не обращай, мол,
внимания. Однако Генри не отставал:
- В чем ты обнаружил причину для веселья?
- Не имеет значения. Уж лучше смеяться, чем горевать, -- как истинный
философ ответил дядя Сидней.
Тогда хихикай и дальше, да помни, что скоро заплачешь е... слезами.
Глаза Сиднея полезли на лоб.
Ничего себе лексикончик. Ты, кажется, забыл, что здесь дамы.
- Интересно, что это тебе не понравилось? - угрожающим тоном проговорил
Джеймс.
- Да просто мы в твоем возрасте не использовали подобные словесные
перлы -- особенно в женском обществе.
- Словесные перлы? Какие это?
В разговоре ты применил неприличное прилагательное на букву "е". Ты
понял меня, Джеймс? - подчеркнуто спокойным тоном проговорил дядя Сидней.
Тебе примерещилось, старик! -- возмущенно прорычал Генри. - Только
недоразвитые кретины используют -- из-за бедного словарного запаса --
недозволенные в приличном обществе выражения. Или таким способом ты
обвиняешь меня в скудоумии?
Во взгляде Сиднея появились недоумение и настороженность. Помолчав,
старик произнес, словно обращаясь к больному ребенку:
- Все хорошо. Поговорили немного, и теперь забудем о подобной ерунде.
Но, похоже, Генри и не думал униматься. Все с тем же напором он
продолжал допытываться, чего хотел добиться Сидней Райн. Тот слабо отбивался
от словесных нападок своего молодого оппонента.
Между тем экран телевизора демонстрировал все новые и новые картины
повального безумия -- пожары, погромы, убийства...
Распаляясь все больше, Джеймс Генри обратился к своим молчаливым женам
все с тем же сакраментальным вопросом:
Неужели я мог сказать нечто неприличное? -- и когда те дружно покачали
головами, снова вцепился в Сиднея: -- Видишь, эти женщины свидетельствуют,
что ты неправ, приписывая мне какую-то гадость. Я доказал свою правоту, и
теперь ты должен извиниться за возведенную на меня напраслину!
Вконец обессиленный идиотизмом ситуации, Сидней Райн был готов на все.
Он кротко проговорил:
- Из-за шума телевизора я, по-видимому, ослышался. Вероятно, ты прав, и
я прошу извинить меня.
Торжествующая усмешка искривила губы Джеймса, и он мстительно
потребовал у старика попросить прощения у всех присутствующих.
Даже теперь кротость не изменила Сиднею Райну: скорее всего он понял,
что в крови этого темпераментного человека бурлила отрава - а результат ее
действия все они видели на экране. Поэтому его голос звучал ровно и
спокойно, когда он снова заговорил:
Простите меня и вы -- все вы -- за этот неприятный спор.
Вернувшийся из спальни в гостиную Райн стал невольным свидетелем
разыгравшегося здесь скандала. Он обвел взглядом всех присутствующих --
затем взглянул на экран телевизора.
Ему показалось чудовищным, что происходящее там уже больше не
затрагивало его. Он перестал реально воспринимать действительность:
возможно, что-то где-то и происходило, но не в этом мире, не с этими
людьми... И были ли люди?..
Взяв пульт управления, Райн решил выключить докучную помеху, но ему
внезапно показалось, что одним нажатием кнопки он выключит все - и останется
единственным обитателем... чего?.. На это он не нашел ответа.
Его накрыла с головой -- так, что даже померк свет, - волна отчаяния от
собственного бессилия и никчемности. Бессмысленность, безнадежность и
тщетность каких бы то ни было усилий сжали душу. Непривычный к молитвам, он
воззвал к Всевышнему...
И тут пришло озарение. Он присутствовал при знаменательном событии в
истории страны, даже скорее не страны, а всей Земли -- истории, отраженной,
словно в капле воды, в событиях этой ночи. Цикл замкнулся, цивилизация пала
-- и вновь воцарился первозданный хаос.
Сделав глубокий вдох, он нажал кнопку...
Откинувшись на спинку удобного надувного кресла, Райн смотрел фильм.
Мерцание экрана, спокойное развитие сюжета и говор на незнакомом языке
снимали напряжение и мягко убаюкивали. Выбирая среди множества программ
иностранную киноленту, он, не отдавая себе отчета в этом, инстинктивно
стремился именно к подобному эффекту.
Райн не получал удовольствия от положенных по графику часов отдыха --
раздираемый кошмарами мозг напряженно работал и во время сна, не давая покоя
истерзанным нервам. Часто даже не в силах вспомнить, что же ему
пригрезилось, Райн поднимался в положенные часы измотанным до предела.
И теперь, забывшись в кресле, он -- как ему казалось -- обрел наконец
желанную тишину; постепенно удары пульса перестали болезненно отдаваться в
висках... человек погрузился в долгожданный сон...
Он опять в большом зале.
Тускло мерцает паркет.
Приглушенный свет -- почти полумрак.
Это какое-то призрачное освещение -- словно голубой лунный свет
пронзает дымку тумана.
На стенах черные ленты.
И маски. В полутора метрах от пола.
Словно посмертные маски некогда живших... или живых?., людей.
"Продолжаю полет...
Цель полета по-прежнему Мюнхен. Скорость чуть ниже скорости света.
Корабль летит на Мюнхен.
Я знаю, что я... наук -- история наук -- история наук...
Это правда.
Я хочу рассказать любому, кто захочет это узнать.
(Нет нужды говорить -- некому говорить -- это не имеет значения...)
Продолжаем смотреть.
Вот только куда?"
Нет, это не посмертные маски - на тех если не умиротворение, то хотя бы
примирение. Черты изображенных здесь людей искажены ненавистью, вожделением,
жадностью.
С одной из масок на него глянуло лицо Джозефины -- застывшее выражение
безумия сделало его почти неузнаваемым. Здесь и Александр, его младший сын.
Открытый рот со струйкой слюны и бессмысленные глаза говорят о слабоумии.
Какая-то замедленная музыка. Под нее невозможно танцевать -- и пары
просто топчутся на месте. Темп музыки постепенно стал еще медленнее --
словно окончательно раскрутилась пружина граммофона, -- танцующие почти
остановились. Теперь видны их лица -лица весьма состоятельных людей,
уверенных в себе и знающих цену всему на свете.
Выражение глаз не разглядеть -- их скрывают круглые солнцезащитные
очки. За высокими окнами притаилась ночь.
Музыка стихла окончательно.
Ее сменил барабанный бой. Сначала он едва слышен, однако грохот
постепенно нарастает.
Но вот барабаны стихли. И вновь музыка -- но это заупокойная служба.
Вновь возник приглушенный рокот барабанов. В какой-то момент к мелодии
панихиды присоединился высокий, пронзительный крик. Возможно, это
плакальщица голосит по усопшему...
Темп звуков резко ускорился, неистово гремят барабаны, им вторят
какие-то нечеловеческие вопли.
Люди давно перестали танцевать: они сгрудились в центре зала, их лица
обращены к мраку за окнами. Черные очки, шелест голосов, ночь...
"Ночью не слишком поздно случилась беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"В ночь обмана случилась беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Ночью в мае случилась беда".
Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?"
"В мае еще и еще раз беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Одна майская беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то может принять".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то уничтожает это".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Превращенное в ничто".
Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?"
"Ничто".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Победил".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Побеждает".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" " Заключение".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Н".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Ответ отсутствует". "Ответ
отсутствует". "Ответ отсутствует".
"Конец связи. Произведите очистку памяти и обнулите, если требуется".
Люди в центре зала все еще смотрят в окна.
Но теперь их лица слегка повернулись к Раину: он с Джозефиной и детьми
почему-то стоит возле одного из окон.
Становится понятным, что люди в очках говорят о них. Раин обнимает
одной рукой жену, другой притягивает к себе мальчиков: он ощущает опасность,
исходящую от толпы.
Громыхание барабанов и звуки оркестра становятся невыносимо громкими,
от пронзительного крика ломит уши, темп убыстряется -- все сливается в одно
оглушительное крещендо..,
"Надежда Демпси" стремится к точке пространства, обозначенной как
Мюнхен 15040.
Скорость звездолета чуть ниже скорости света. Только на Мюнхен.
Состояние нормальное.
Состояние нормальное.
Состояние нормальное.
На пульте замигал сигнал тревоги, освещая красным светом табло с
каким-то сообщением. Райн попытался прочесть его, но буквы расплывались и не
желали складываться в слова. Что же все-таки произошло? Нахмурив брови, он
пытался сосредоточиться. Где-то вкралась ошибка, которую по-видимому не
зарегистрировали приборы. Или он при расчетах пропустил нечто существенное.
Тревожный сигнал свидетельствовал о том, что со спящими в контейнерном зале
не все в порядке.
Усилием воли Райн заставил себя проснуться. Фильм все еще продолжался,
и Райн удивился, как многое он успел пережить во сне за столь короткий
промежуток времени.
Отзвуки кошмара продолжали напоминать о себе: потное тело ослабло, язык
с трудом ворочался в пересохшем рту. Глубоко -- до боли в груди -- вздохнув,
он выключил ненужный уже телевизор и вышел в коридор.
Громыхая башмаками по металлическому полу, одинокий космонавт
устремился в массажный кабинет, расположенный на той же палубе, что и его
каюта.
Рывком открыв дверь, он вошел в небольшое помещение с узкой медицинской
койкой. Райн ложится навзничь и последовательно включает на панели команды
"Пристегнуть ремни" и "Массаж".
Автоматически освобожденный от ремней после процедуры, Раин поднялся и
вновь зашагал по коридору. Массаж лишь вызвал боль во всех мышцах, но не
избавил от тумана в голове.
Теперь по расписанию следовал прием пищи. С трудом запихав в рот все,
что появилось на выдвижном столике, Райн отодвинул шторку иллюминатора и
выглянул в беспросветную космическую ночь.
Внезапно ему показалось, что снаружи что-то есть - какая-то неясная
фигура на миг заслонила от него небольшую группу звезд. Отпрянув от
иллюминатора, он на секунду закрыл глаза и вновь вгляделся в безмерное
пространство. Ничего.
Как бы он хотел увидеть конечную цель своего путешествия! Но до нее
оставались еще два года полета - из пяти расчетных лет. Он знал только ее
название - Мюнхен 15040, одна из планет звездной системы Бернарда, наличие
которой и приблизительные параметры определены астрофизиками Земли. Они
уверяли Раина, что ее условия пригодны для поддержания жизни тринадцати
землян, заключенных ныне в недрах звездолета, -- тринадцати, из которых
бодрствует лишь он.
На мгновение Райн испытал гордость за осуществленный им дерзкий побег с
Земли. Но дела призывали его в главный отсек. Он вернул шторку на место и
снова вышел из каюты.
Несмотря на потраченные усилия, он так и не смог избавиться от
пришедшего во сне чувства опасности.
Для того чтобы еще раз перепроверить все свои действия, Райн, прежде
всего, включает на компьютере программу внутреннего контроля. Получив ответ,
что все системы в норме, он вводит снятые им в контейнерном зале параметры и
вновь осуществляет необходимые расчеты.
Сравнив результаты с предыдущими вычислениями, Райн убедился в их
полной идентичности.
Следовательно, он ничего не упустил.
Тревога, вызванная кошмарными сновидениями, постепенно утихла.
Райн ввел отчет в компьютер и еще раз перепроверил свои расчеты. Затем,
удовлетворенный результатами вычислений, дал отбой и, тихо напевая какой-то
бравурный мотивчик, вынул из ящика свой исповедальный журнал.
Оставшиеся до следующего сеанса связи пятнадцать минут Раин, как
обычно, посвятил заполнению очередной чистой страницы красного фолианта.
Повторив - теперь уже в письменном виде -- традиционный восьмичасовой рапорт
и отчеркнув его от неофициальных заметок красной чертой, он приступил к
тому, что давало ему силы противостоять одиночеству, -- к интимной беседе с
неким молчаливым слушателем.
"Единственный действующий обитатель корабля, я переживаю всю глубину и
высоту эмоций, не ослабевающих от сравнительно небольшой физической нагрузки
и не прерываемых ничьим вмешательством".
Пожав плечами, Райн сдвинул брови и, не исправляя написанного, принялся
торопливо строчить дальше.
"Конечно, это означает душевные страдания, поскольку я становлюсь
жертвой собственных чувств. Но в то же время испытываю и ни с чем не
сравнимую радость. Выглянув недавно в иллюминатор и вновь поразившись
необъятности Вселенной, я припомнил, что я - вернее, все мы - сотворил для
того, чтобы спасти себя. Мысленно возвращаюсь к тому, что с нами было, и
теряюсь в догадках, что будет дальше".
Оторвавшись от записи, Райн распрямил спину и неопределенно помахал
ручкой в воздухе, не в состоянии короткой фразой сформулировать мелькнувшую
мысль.
Так и не придумав ничего путного, он провел красную черту и убрал
красный журнал в ящик. Встав с кресла командира корабля, Райн сделал
несколько шагов по отсеку и вновь решительно вернулся к пульту. Секунда -- и
он вновь принялся заполнять убористым почерком листы увесистого фолианта.
"К сожалению, нам не удалось уберечься от безумия, охватившего мир.
Пришлось пожертвовать кое-какими идеалами, но, в отличие от остальных - не
осознающих, что творят, -- мы понимали, чем жертвуем, и пошли на это
сознательно.
Справедливости ради следует признать, что на какое-то время мы
превратились в равнодушных зрителей -- чудовищность происходящего больше не
затрагивала душу. Возможно, это была защитная реакция организма на
непрерывный ужас -- и это спасло наш разум. Порой случалось принимать
участие в вакханалиях безумцев, но и тогда мы не теряли из виду уготованное
нам предназначение. Однако даже теперь, спустя несколько лет, я сожалею о
некоторых поступках... И хотя не считаю, что цель оправдывает средства, мы,
тем не менее, уцелели в этом аду.
Да, нам предназначено возродить нормальное человеческое сообщество в
условиях не тронутой распадом новой планеты. Наш разум уцелел, и мы
способны, надеюсь, достойно воплотить в жизнь поставленную задачу.
Мои оппоненты -- если бы таковые нашлись -- могут посчитать эту затею
утопией. Я чувствую, как нечто подобное мелькает и в моем подсознании. Но
будем оптимистами -- потому что иначе мы не сможем уцелеть.
Что ни говори -- идеальных людей не существует. И мы далеко не
безупречны: это проявлялось и прежде, еще до всеобщего помешательства, и
только усугубилось впоследствии. Но мы -- единая семья, и поэтому общих
качеств в нас гораздо больше, чем различий. В этом залог успеха нашего
предприятия.
Я искренне верю в это".
Распрямив согнутую спину, Раин размял затекшую руку и взглянул на часы
-- до очередных замеров еще несколько минут. Поэтому он снова склоняется над
журналом.
"Не представляю, как мы смогли выдержать напряжение последнего периода.
Степень его я особенно остро почувствовал в сравнении с размеренной
обстановкой звездолета: постепенно нервы успокоились, и я понял размеры
разрушения своей сущности. Увы, общество безумцев наложило печать и на меня.
Однако само осознание падения придает надежду на полное выздоровление, хотя
я не сомневаюсь, что со временем мне еще не раз припомнят прежние грехи, --
интеллект спящих, не видоизменяясь, дремлет вместе с ними.
Мы все восприняли случившееся как внезапную катастрофу - сродни
стихийному бедствию. И наша психика тяжело прореагировала на фатальность
изменений. Если бы дали себе труд время от времени оглядываться назад, то
смогли бы заранее увидеть признаки надвигающегося кризиса, и травма
оказалась бы не столь сильной. Увы, я сделал такой вывод не в условиях
реалий Земли, а лишь в безмолвии космического пространства. Что ж, лучше
поздно, чем никогда.
Помнится, мы сетовали на то, что прежде было лучше: такое во все
времена говаривали и до нас. Еще Иеремия ссылался на проблему роста
населения и уменьшение производства. Как оказалось, то были вехи на пути к
всеобщему краху. Их не замечали: людям свойственно прятать голову под крыло,
действовать по принципу „моя хата с краю". Даже наше поколение
позволило себе роскошь не заметить прихода к власти сначала „красных",
потом „коричневых"".
Райн перестал писать и подумал, что, попадая в стрессовую ситуацию,
люди обычно занимаются мелочами, поскольку те не требуют особой затраты сил.
Человек по своей сути парадоксален. Райн вспомнил старую байку о чудаке,
потерявшем в доме кольцо: он принялся искать его на улице, поскольку там
светлее. Губы Раина искривила мрачная усмешка.
Он снова вернулся к журналу.
"Люди всегда стремятся отыскать того, кто будет решать за них все
проблемы - и, в зависимости от результата, либо восхвалять его, либо
забрасывать камнями. Всегда проще не полагаться на свой разум, а следовать
за кем-то, наподобие крыс, бредущих под дудочку крысолова Геммелина".
Написанное развеселило Райна.
"Это стремление спрятаться за чью-то спину породило бесчисленных
вождей, фюреров, дуче, пророков, провидцев, духовных наставников разного
толка. Хороший профессионал-политик не пользуется спросом - он приземленный
практик, занимающийся сиюминутными нуждами людей. А тех привлекают броские
лозунги -- поэтому с большей охотой они кидаются в объятия к плохим поэтам,
плохим художниками и иже с ними: хорошие деятели в области искусств ведь
тоже профессионалы и поэтому заняты своим делом, а не политикой. В
результате миром правят непрофессионалы, пичкая своих адептов мало
вразумительными идеями - простыми, как амеба, и бессмысленными, как мыльные
пузыри. Вот под их руководством человечество и подошло к своему пределу.
Может быть, всемирная встряска вправит им мозги, а может быть, они так и
погибнут, не уразумев, что из века в век своими руками толкали тележку-жизнь
к пропасти. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом -- связь с Землей
потеряна уже сейчас, а впереди еще два года пути.
Не устаю радоваться, что мы вовремя унесли ноги, воспользовавшись
сведениями астрофизиков и этим звездолетом!"
Расписанное по минутам время командира заставило его вернуться к
рутинным делам. Сейчас, например, необходимо тщательно проверить двигатель.
Со вздохом положив журнал в ящик и задвинув его, Райн занялся контрольным
тестированием каждого узла.
Райн постиг азы управления космическим кораблем самоучкой, и в
критический момент это увлечение пригодилось. И теперь, считывая показания
компьютера, он погрузился в воспоминания о тех днях, когда даже в кошмарном
сне не мог увидеть себя в капитанском кресле, за пультом звездолета.
Профессиональным делом Раина был бизнес. Перед его мысленным взором
возник сорокалетний крепыш с крупным лицом и упрямым взглядом пристальных
глаз -- явно опасный для конкурентов представительный человек, знающий себе
цену. Под стать солидному образу хозяина и его рабочий кабинет -- просторное
помещение с основательной деловой мебелью.
Всю свою жизнь Райн оставался бойцом. Это качество помогло ему и в
космосе: не сдаться обстоятельствам, оказавшимся выше человеческих сил,
помог именно бойцовский дух. Но здесь его конкурентом была беспредельность
космоса, а ставкой - жизни двенадцати доверившихся ему людей.
Живи он десяток тысяч лет назад, он и там, вероятно, первым кидался бы
в бой, подстрекая сородичей боевым кличем и размахивая зажатым в руке бивнем
мамонта. В земных же реалиях современного мира он занимался производством
игрушек.
Но не как старый крестьянин в маленьком красивом домике, вырезавший
марионеток. Ему принадлежала фирма, приносившая миллион фунтов в год. Она
выпускала детские видеотелефоны, пластиковые молотки, чудесные миниатюрные
ракеты, говорящих кукол в человеческий рост, детские автомобили с
автоматическим переключением передач, настоящие автоматические кухни, овец,
которые блеяли как живые -- и вообще все, что прыгало, ездило, шумело,
ломалось и затем, тайком и с проклятьями, выкидывалось родителями в мусорные
баки во всех городах западного мира.
Райн нажал кнопку, которая соединила его с кабинетом управляющего
фирмы, Оуэном Паузллом. Тот стоял на четвереньках, наблюдая за двумя
шагавшими по ковру трехфутовыми куколками.
Пауэлл обернулся на зуммер видеотелефна и слегка запыхавшимся голосом
произнес:
- Привет, Райн!
Райн кивнул, и в этот момент послышался отчетливый нежный голосок:
- Привет, Оуэн! -- Это проговорила одна из кукол.
- В прошлый раз ты именно ее имел в виду? - поинтересовался Райн.
Кивнув головой, Пауэлл поднялся с пола и продолжил:
- Здорово получилось, не правда ли? Представляешь, как будут радоваться
детишки: еще бы, купленная малышу кукла отвечают на его - и только его! -
вопросы. Технология этого совсем простая. Надо, чтобы в магазине ребенок
заговорил с ней. Запоминающее устройство куклы запечатлевает его голос в
памяти - и вот, пожалуйста! Емкость памяти позволяет отвечать примерно на
двадцать пять вопросов.
Райн несколько поубавил радость Оуэна, заметив:
- Чтобы был сбыт, необходимо установить разумную цену.
Фанатик игрушечного дела, Пауэлл великолепно смотрелся бы у окна
деревенской хижины со стамеской в руках, вырезая из полена какого-нибудь
Пиноккио. Но заработок в фирме Райна - примерно двадцать тысяч в год -
сделал участь кустаря-одиночки мало привлекательной. Однако деятельность в
бизнесе имела свои негативные стороны. Вот и теперь Пауэлла смутил вопрос о
цене за новую разработку.
- А как вы смотрите, если снизить розничную цену до двадцати фунтов?
Иначе затраты не окупятся ...
Разумное предложение, но следует все обсчитать, -- сдержанно произнес
Райн. -- Времени до Рождества у нас достаточно, чтобы определить приемлемую
цену. Тогда, кстати, мы и проверим свои выводы, выпустив в продажу небольшую
партию.
Пауэлл с готовностью кивнул.
В общении с Пауэллом Райн предпочитал подчеркнутую сдержанность: Оуэн
относился к той породе подчиненных, которые -- подчас даже в ущерб делу --
готовы свернуть горы ради похвалы начальника. С такими надо держать ухо
востро. Особенно если собираешься навязать им мало приятное поручение, что
тут же и сделал Райн:
- А сейчас требуется вот что. Во-первых, надо сообщить на фабрику Эймсу
о замене булавки для Королевы Кукол с прежней на IV модель. А во-вторых,
предупредить Дэвиса о прекращении поставок до тех пор, пока он не погасит
долг.
Пауэлл принялся возражать:
Без наших вливаний он не протянет и месяца, и тогда из его долга мы
сможем вернуть лишь какие-то гроши! А так он, может быть, еще и встанет на
ноги.
Зрелище пожара в знакомом супермаркете доконало ее: женщина закрыла
лицо руками и тихо заплакала.
Пожалуй, за все четырнадцать лет замужества она старалась держаться на
высоте. Начав с преодоления своей боязни перед необходимостью контактировать
с посторонними, она подчинила личные интересы амбициям мужа и заботам о
детях.
Глядя на плачущую Джозефину, Райн растерялся. Он вспомнил их
возвращение после медового месяца, ее безудержные слезы под оглушающую
музыку и кинулся успокаивать жену.
Но та была не в силах взять себя в руки, рыдания душили ее.
Тем временем на экране появилась новая сцена: бесновавшаяся толпа
крушила окна в зданиях, окружавших памятник, возведенный в память Большого
пожара 1666 года, и в завершение подожгла его. Горестный вопль Джозефины
потряс Райна. -- Немедленно уведи ее отсюда, -- почти приказал дядя Сидней.
-- Пусть поспит, если сможет. Разве ты не видишь, что весь этот ужас убивает
ее?
Обняв жену за талию, Райн помог ей подняться и повел в спальню, куда
совсем недавно Джозефина увела Трейси. Оставшиеся молча проводили их
взглядом. Даже на бесцветных личиках Иды и Фелисити появились признаки
волнения.
Неприятно усмехнувшись, Фелисити поинтересовалась;
Интересно, что за всем этим последует? Не ожидал от тебя такой
черствости, -- покачав головой, укоризненно заметил Сидней. На вопрос жены
ответил Джеймс:
Если ничего не предпринять, всех ждет смерть. Смерть, понятно? Или вы
можете предложить иной выход? - с издевкой кинул он в испуганные личики
близняшек.
Злобная неприязнь, прозвучавшая в голосе Генри, заставила Фреда и
Сиднея недоуменно переглянуться. Казалось, ничего не изменилось. Сидящий
перед ними человек был по-прежнему энергичен, доволен собой и окружающими...
Тогда откуда же этот тон, эта желчь?
Поза Джеймса Генри подчеркивала его силу и агрессивность: казалось,
что, даже сидя, он словно коршун парил над слабыми птахами, готовый не
только заклевать их, но и не дать им поймать ни единой мошки, чтобы утолить
голод. Обреченные на медленное умирание, пичуги робко копошились возле самой
земли, не в силах ни взлететь, ни спрятаться от зорких глаз.
Этот образ так развеселил Сиднея, что он громко рассмеялся.
- Что это ты так заливаешься, черт возьми? Нашел время! вскинул на него
зеленые глаза Генри.
Старик сдержал смех и слабо взмахнул рукой -- не обращай, мол,
внимания. Однако Генри не отставал:
- В чем ты обнаружил причину для веселья?
- Не имеет значения. Уж лучше смеяться, чем горевать, -- как истинный
философ ответил дядя Сидней.
Тогда хихикай и дальше, да помни, что скоро заплачешь е... слезами.
Глаза Сиднея полезли на лоб.
Ничего себе лексикончик. Ты, кажется, забыл, что здесь дамы.
- Интересно, что это тебе не понравилось? - угрожающим тоном проговорил
Джеймс.
- Да просто мы в твоем возрасте не использовали подобные словесные
перлы -- особенно в женском обществе.
- Словесные перлы? Какие это?
В разговоре ты применил неприличное прилагательное на букву "е". Ты
понял меня, Джеймс? - подчеркнуто спокойным тоном проговорил дядя Сидней.
Тебе примерещилось, старик! -- возмущенно прорычал Генри. - Только
недоразвитые кретины используют -- из-за бедного словарного запаса --
недозволенные в приличном обществе выражения. Или таким способом ты
обвиняешь меня в скудоумии?
Во взгляде Сиднея появились недоумение и настороженность. Помолчав,
старик произнес, словно обращаясь к больному ребенку:
- Все хорошо. Поговорили немного, и теперь забудем о подобной ерунде.
Но, похоже, Генри и не думал униматься. Все с тем же напором он
продолжал допытываться, чего хотел добиться Сидней Райн. Тот слабо отбивался
от словесных нападок своего молодого оппонента.
Между тем экран телевизора демонстрировал все новые и новые картины
повального безумия -- пожары, погромы, убийства...
Распаляясь все больше, Джеймс Генри обратился к своим молчаливым женам
все с тем же сакраментальным вопросом:
Неужели я мог сказать нечто неприличное? -- и когда те дружно покачали
головами, снова вцепился в Сиднея: -- Видишь, эти женщины свидетельствуют,
что ты неправ, приписывая мне какую-то гадость. Я доказал свою правоту, и
теперь ты должен извиниться за возведенную на меня напраслину!
Вконец обессиленный идиотизмом ситуации, Сидней Райн был готов на все.
Он кротко проговорил:
- Из-за шума телевизора я, по-видимому, ослышался. Вероятно, ты прав, и
я прошу извинить меня.
Торжествующая усмешка искривила губы Джеймса, и он мстительно
потребовал у старика попросить прощения у всех присутствующих.
Даже теперь кротость не изменила Сиднею Райну: скорее всего он понял,
что в крови этого темпераментного человека бурлила отрава - а результат ее
действия все они видели на экране. Поэтому его голос звучал ровно и
спокойно, когда он снова заговорил:
Простите меня и вы -- все вы -- за этот неприятный спор.
Вернувшийся из спальни в гостиную Райн стал невольным свидетелем
разыгравшегося здесь скандала. Он обвел взглядом всех присутствующих --
затем взглянул на экран телевизора.
Ему показалось чудовищным, что происходящее там уже больше не
затрагивало его. Он перестал реально воспринимать действительность:
возможно, что-то где-то и происходило, но не в этом мире, не с этими
людьми... И были ли люди?..
Взяв пульт управления, Райн решил выключить докучную помеху, но ему
внезапно показалось, что одним нажатием кнопки он выключит все - и останется
единственным обитателем... чего?.. На это он не нашел ответа.
Его накрыла с головой -- так, что даже померк свет, - волна отчаяния от
собственного бессилия и никчемности. Бессмысленность, безнадежность и
тщетность каких бы то ни было усилий сжали душу. Непривычный к молитвам, он
воззвал к Всевышнему...
И тут пришло озарение. Он присутствовал при знаменательном событии в
истории страны, даже скорее не страны, а всей Земли -- истории, отраженной,
словно в капле воды, в событиях этой ночи. Цикл замкнулся, цивилизация пала
-- и вновь воцарился первозданный хаос.
Сделав глубокий вдох, он нажал кнопку...
Откинувшись на спинку удобного надувного кресла, Райн смотрел фильм.
Мерцание экрана, спокойное развитие сюжета и говор на незнакомом языке
снимали напряжение и мягко убаюкивали. Выбирая среди множества программ
иностранную киноленту, он, не отдавая себе отчета в этом, инстинктивно
стремился именно к подобному эффекту.
Райн не получал удовольствия от положенных по графику часов отдыха --
раздираемый кошмарами мозг напряженно работал и во время сна, не давая покоя
истерзанным нервам. Часто даже не в силах вспомнить, что же ему
пригрезилось, Райн поднимался в положенные часы измотанным до предела.
И теперь, забывшись в кресле, он -- как ему казалось -- обрел наконец
желанную тишину; постепенно удары пульса перестали болезненно отдаваться в
висках... человек погрузился в долгожданный сон...
Он опять в большом зале.
Тускло мерцает паркет.
Приглушенный свет -- почти полумрак.
Это какое-то призрачное освещение -- словно голубой лунный свет
пронзает дымку тумана.
На стенах черные ленты.
И маски. В полутора метрах от пола.
Словно посмертные маски некогда живших... или живых?., людей.
"Продолжаю полет...
Цель полета по-прежнему Мюнхен. Скорость чуть ниже скорости света.
Корабль летит на Мюнхен.
Я знаю, что я... наук -- история наук -- история наук...
Это правда.
Я хочу рассказать любому, кто захочет это узнать.
(Нет нужды говорить -- некому говорить -- это не имеет значения...)
Продолжаем смотреть.
Вот только куда?"
Нет, это не посмертные маски - на тех если не умиротворение, то хотя бы
примирение. Черты изображенных здесь людей искажены ненавистью, вожделением,
жадностью.
С одной из масок на него глянуло лицо Джозефины -- застывшее выражение
безумия сделало его почти неузнаваемым. Здесь и Александр, его младший сын.
Открытый рот со струйкой слюны и бессмысленные глаза говорят о слабоумии.
Какая-то замедленная музыка. Под нее невозможно танцевать -- и пары
просто топчутся на месте. Темп музыки постепенно стал еще медленнее --
словно окончательно раскрутилась пружина граммофона, -- танцующие почти
остановились. Теперь видны их лица -лица весьма состоятельных людей,
уверенных в себе и знающих цену всему на свете.
Выражение глаз не разглядеть -- их скрывают круглые солнцезащитные
очки. За высокими окнами притаилась ночь.
Музыка стихла окончательно.
Ее сменил барабанный бой. Сначала он едва слышен, однако грохот
постепенно нарастает.
Но вот барабаны стихли. И вновь музыка -- но это заупокойная служба.
Вновь возник приглушенный рокот барабанов. В какой-то момент к мелодии
панихиды присоединился высокий, пронзительный крик. Возможно, это
плакальщица голосит по усопшему...
Темп звуков резко ускорился, неистово гремят барабаны, им вторят
какие-то нечеловеческие вопли.
Люди давно перестали танцевать: они сгрудились в центре зала, их лица
обращены к мраку за окнами. Черные очки, шелест голосов, ночь...
"Ночью не слишком поздно случилась беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"В ночь обмана случилась беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Ночью в мае случилась беда".
Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?"
"В мае еще и еще раз беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Одна майская беда".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то может принять".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то уничтожает это".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Превращенное в ничто".
Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?"
"Ничто".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Кто-то".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Победил".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?"
"Побеждает".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" " Заключение".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Н".
Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Ответ отсутствует". "Ответ
отсутствует". "Ответ отсутствует".
"Конец связи. Произведите очистку памяти и обнулите, если требуется".
Люди в центре зала все еще смотрят в окна.
Но теперь их лица слегка повернулись к Раину: он с Джозефиной и детьми
почему-то стоит возле одного из окон.
Становится понятным, что люди в очках говорят о них. Раин обнимает
одной рукой жену, другой притягивает к себе мальчиков: он ощущает опасность,
исходящую от толпы.
Громыхание барабанов и звуки оркестра становятся невыносимо громкими,
от пронзительного крика ломит уши, темп убыстряется -- все сливается в одно
оглушительное крещендо..,
"Надежда Демпси" стремится к точке пространства, обозначенной как
Мюнхен 15040.
Скорость звездолета чуть ниже скорости света. Только на Мюнхен.
Состояние нормальное.
Состояние нормальное.
Состояние нормальное.
На пульте замигал сигнал тревоги, освещая красным светом табло с
каким-то сообщением. Райн попытался прочесть его, но буквы расплывались и не
желали складываться в слова. Что же все-таки произошло? Нахмурив брови, он
пытался сосредоточиться. Где-то вкралась ошибка, которую по-видимому не
зарегистрировали приборы. Или он при расчетах пропустил нечто существенное.
Тревожный сигнал свидетельствовал о том, что со спящими в контейнерном зале
не все в порядке.
Усилием воли Райн заставил себя проснуться. Фильм все еще продолжался,
и Райн удивился, как многое он успел пережить во сне за столь короткий
промежуток времени.
Отзвуки кошмара продолжали напоминать о себе: потное тело ослабло, язык
с трудом ворочался в пересохшем рту. Глубоко -- до боли в груди -- вздохнув,
он выключил ненужный уже телевизор и вышел в коридор.
Громыхая башмаками по металлическому полу, одинокий космонавт
устремился в массажный кабинет, расположенный на той же палубе, что и его
каюта.
Рывком открыв дверь, он вошел в небольшое помещение с узкой медицинской
койкой. Райн ложится навзничь и последовательно включает на панели команды
"Пристегнуть ремни" и "Массаж".
Автоматически освобожденный от ремней после процедуры, Раин поднялся и
вновь зашагал по коридору. Массаж лишь вызвал боль во всех мышцах, но не
избавил от тумана в голове.
Теперь по расписанию следовал прием пищи. С трудом запихав в рот все,
что появилось на выдвижном столике, Райн отодвинул шторку иллюминатора и
выглянул в беспросветную космическую ночь.
Внезапно ему показалось, что снаружи что-то есть - какая-то неясная
фигура на миг заслонила от него небольшую группу звезд. Отпрянув от
иллюминатора, он на секунду закрыл глаза и вновь вгляделся в безмерное
пространство. Ничего.
Как бы он хотел увидеть конечную цель своего путешествия! Но до нее
оставались еще два года полета - из пяти расчетных лет. Он знал только ее
название - Мюнхен 15040, одна из планет звездной системы Бернарда, наличие
которой и приблизительные параметры определены астрофизиками Земли. Они
уверяли Раина, что ее условия пригодны для поддержания жизни тринадцати
землян, заключенных ныне в недрах звездолета, -- тринадцати, из которых
бодрствует лишь он.
На мгновение Райн испытал гордость за осуществленный им дерзкий побег с
Земли. Но дела призывали его в главный отсек. Он вернул шторку на место и
снова вышел из каюты.
Несмотря на потраченные усилия, он так и не смог избавиться от
пришедшего во сне чувства опасности.
Для того чтобы еще раз перепроверить все свои действия, Райн, прежде
всего, включает на компьютере программу внутреннего контроля. Получив ответ,
что все системы в норме, он вводит снятые им в контейнерном зале параметры и
вновь осуществляет необходимые расчеты.
Сравнив результаты с предыдущими вычислениями, Райн убедился в их
полной идентичности.
Следовательно, он ничего не упустил.
Тревога, вызванная кошмарными сновидениями, постепенно утихла.
Райн ввел отчет в компьютер и еще раз перепроверил свои расчеты. Затем,
удовлетворенный результатами вычислений, дал отбой и, тихо напевая какой-то
бравурный мотивчик, вынул из ящика свой исповедальный журнал.
Оставшиеся до следующего сеанса связи пятнадцать минут Раин, как
обычно, посвятил заполнению очередной чистой страницы красного фолианта.
Повторив - теперь уже в письменном виде -- традиционный восьмичасовой рапорт
и отчеркнув его от неофициальных заметок красной чертой, он приступил к
тому, что давало ему силы противостоять одиночеству, -- к интимной беседе с
неким молчаливым слушателем.
"Единственный действующий обитатель корабля, я переживаю всю глубину и
высоту эмоций, не ослабевающих от сравнительно небольшой физической нагрузки
и не прерываемых ничьим вмешательством".
Пожав плечами, Райн сдвинул брови и, не исправляя написанного, принялся
торопливо строчить дальше.
"Конечно, это означает душевные страдания, поскольку я становлюсь
жертвой собственных чувств. Но в то же время испытываю и ни с чем не
сравнимую радость. Выглянув недавно в иллюминатор и вновь поразившись
необъятности Вселенной, я припомнил, что я - вернее, все мы - сотворил для
того, чтобы спасти себя. Мысленно возвращаюсь к тому, что с нами было, и
теряюсь в догадках, что будет дальше".
Оторвавшись от записи, Райн распрямил спину и неопределенно помахал
ручкой в воздухе, не в состоянии короткой фразой сформулировать мелькнувшую
мысль.
Так и не придумав ничего путного, он провел красную черту и убрал
красный журнал в ящик. Встав с кресла командира корабля, Райн сделал
несколько шагов по отсеку и вновь решительно вернулся к пульту. Секунда -- и
он вновь принялся заполнять убористым почерком листы увесистого фолианта.
"К сожалению, нам не удалось уберечься от безумия, охватившего мир.
Пришлось пожертвовать кое-какими идеалами, но, в отличие от остальных - не
осознающих, что творят, -- мы понимали, чем жертвуем, и пошли на это
сознательно.
Справедливости ради следует признать, что на какое-то время мы
превратились в равнодушных зрителей -- чудовищность происходящего больше не
затрагивала душу. Возможно, это была защитная реакция организма на
непрерывный ужас -- и это спасло наш разум. Порой случалось принимать
участие в вакханалиях безумцев, но и тогда мы не теряли из виду уготованное
нам предназначение. Однако даже теперь, спустя несколько лет, я сожалею о
некоторых поступках... И хотя не считаю, что цель оправдывает средства, мы,
тем не менее, уцелели в этом аду.
Да, нам предназначено возродить нормальное человеческое сообщество в
условиях не тронутой распадом новой планеты. Наш разум уцелел, и мы
способны, надеюсь, достойно воплотить в жизнь поставленную задачу.
Мои оппоненты -- если бы таковые нашлись -- могут посчитать эту затею
утопией. Я чувствую, как нечто подобное мелькает и в моем подсознании. Но
будем оптимистами -- потому что иначе мы не сможем уцелеть.
Что ни говори -- идеальных людей не существует. И мы далеко не
безупречны: это проявлялось и прежде, еще до всеобщего помешательства, и
только усугубилось впоследствии. Но мы -- единая семья, и поэтому общих
качеств в нас гораздо больше, чем различий. В этом залог успеха нашего
предприятия.
Я искренне верю в это".
Распрямив согнутую спину, Раин размял затекшую руку и взглянул на часы
-- до очередных замеров еще несколько минут. Поэтому он снова склоняется над
журналом.
"Не представляю, как мы смогли выдержать напряжение последнего периода.
Степень его я особенно остро почувствовал в сравнении с размеренной
обстановкой звездолета: постепенно нервы успокоились, и я понял размеры
разрушения своей сущности. Увы, общество безумцев наложило печать и на меня.
Однако само осознание падения придает надежду на полное выздоровление, хотя
я не сомневаюсь, что со временем мне еще не раз припомнят прежние грехи, --
интеллект спящих, не видоизменяясь, дремлет вместе с ними.
Мы все восприняли случившееся как внезапную катастрофу - сродни
стихийному бедствию. И наша психика тяжело прореагировала на фатальность
изменений. Если бы дали себе труд время от времени оглядываться назад, то
смогли бы заранее увидеть признаки надвигающегося кризиса, и травма
оказалась бы не столь сильной. Увы, я сделал такой вывод не в условиях
реалий Земли, а лишь в безмолвии космического пространства. Что ж, лучше
поздно, чем никогда.
Помнится, мы сетовали на то, что прежде было лучше: такое во все
времена говаривали и до нас. Еще Иеремия ссылался на проблему роста
населения и уменьшение производства. Как оказалось, то были вехи на пути к
всеобщему краху. Их не замечали: людям свойственно прятать голову под крыло,
действовать по принципу „моя хата с краю". Даже наше поколение
позволило себе роскошь не заметить прихода к власти сначала „красных",
потом „коричневых"".
Райн перестал писать и подумал, что, попадая в стрессовую ситуацию,
люди обычно занимаются мелочами, поскольку те не требуют особой затраты сил.
Человек по своей сути парадоксален. Райн вспомнил старую байку о чудаке,
потерявшем в доме кольцо: он принялся искать его на улице, поскольку там
светлее. Губы Раина искривила мрачная усмешка.
Он снова вернулся к журналу.
"Люди всегда стремятся отыскать того, кто будет решать за них все
проблемы - и, в зависимости от результата, либо восхвалять его, либо
забрасывать камнями. Всегда проще не полагаться на свой разум, а следовать
за кем-то, наподобие крыс, бредущих под дудочку крысолова Геммелина".
Написанное развеселило Райна.
"Это стремление спрятаться за чью-то спину породило бесчисленных
вождей, фюреров, дуче, пророков, провидцев, духовных наставников разного
толка. Хороший профессионал-политик не пользуется спросом - он приземленный
практик, занимающийся сиюминутными нуждами людей. А тех привлекают броские
лозунги -- поэтому с большей охотой они кидаются в объятия к плохим поэтам,
плохим художниками и иже с ними: хорошие деятели в области искусств ведь
тоже профессионалы и поэтому заняты своим делом, а не политикой. В
результате миром правят непрофессионалы, пичкая своих адептов мало
вразумительными идеями - простыми, как амеба, и бессмысленными, как мыльные
пузыри. Вот под их руководством человечество и подошло к своему пределу.
Может быть, всемирная встряска вправит им мозги, а может быть, они так и
погибнут, не уразумев, что из века в век своими руками толкали тележку-жизнь
к пропасти. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом -- связь с Землей
потеряна уже сейчас, а впереди еще два года пути.
Не устаю радоваться, что мы вовремя унесли ноги, воспользовавшись
сведениями астрофизиков и этим звездолетом!"
Расписанное по минутам время командира заставило его вернуться к
рутинным делам. Сейчас, например, необходимо тщательно проверить двигатель.
Со вздохом положив журнал в ящик и задвинув его, Райн занялся контрольным
тестированием каждого узла.
Райн постиг азы управления космическим кораблем самоучкой, и в
критический момент это увлечение пригодилось. И теперь, считывая показания
компьютера, он погрузился в воспоминания о тех днях, когда даже в кошмарном
сне не мог увидеть себя в капитанском кресле, за пультом звездолета.
Профессиональным делом Раина был бизнес. Перед его мысленным взором
возник сорокалетний крепыш с крупным лицом и упрямым взглядом пристальных
глаз -- явно опасный для конкурентов представительный человек, знающий себе
цену. Под стать солидному образу хозяина и его рабочий кабинет -- просторное
помещение с основательной деловой мебелью.
Всю свою жизнь Райн оставался бойцом. Это качество помогло ему и в
космосе: не сдаться обстоятельствам, оказавшимся выше человеческих сил,
помог именно бойцовский дух. Но здесь его конкурентом была беспредельность
космоса, а ставкой - жизни двенадцати доверившихся ему людей.
Живи он десяток тысяч лет назад, он и там, вероятно, первым кидался бы
в бой, подстрекая сородичей боевым кличем и размахивая зажатым в руке бивнем
мамонта. В земных же реалиях современного мира он занимался производством
игрушек.
Но не как старый крестьянин в маленьком красивом домике, вырезавший
марионеток. Ему принадлежала фирма, приносившая миллион фунтов в год. Она
выпускала детские видеотелефоны, пластиковые молотки, чудесные миниатюрные
ракеты, говорящих кукол в человеческий рост, детские автомобили с
автоматическим переключением передач, настоящие автоматические кухни, овец,
которые блеяли как живые -- и вообще все, что прыгало, ездило, шумело,
ломалось и затем, тайком и с проклятьями, выкидывалось родителями в мусорные
баки во всех городах западного мира.
Райн нажал кнопку, которая соединила его с кабинетом управляющего
фирмы, Оуэном Паузллом. Тот стоял на четвереньках, наблюдая за двумя
шагавшими по ковру трехфутовыми куколками.
Пауэлл обернулся на зуммер видеотелефна и слегка запыхавшимся голосом
произнес:
- Привет, Райн!
Райн кивнул, и в этот момент послышался отчетливый нежный голосок:
- Привет, Оуэн! -- Это проговорила одна из кукол.
- В прошлый раз ты именно ее имел в виду? - поинтересовался Райн.
Кивнув головой, Пауэлл поднялся с пола и продолжил:
- Здорово получилось, не правда ли? Представляешь, как будут радоваться
детишки: еще бы, купленная малышу кукла отвечают на его - и только его! -
вопросы. Технология этого совсем простая. Надо, чтобы в магазине ребенок
заговорил с ней. Запоминающее устройство куклы запечатлевает его голос в
памяти - и вот, пожалуйста! Емкость памяти позволяет отвечать примерно на
двадцать пять вопросов.
Райн несколько поубавил радость Оуэна, заметив:
- Чтобы был сбыт, необходимо установить разумную цену.
Фанатик игрушечного дела, Пауэлл великолепно смотрелся бы у окна
деревенской хижины со стамеской в руках, вырезая из полена какого-нибудь
Пиноккио. Но заработок в фирме Райна - примерно двадцать тысяч в год -
сделал участь кустаря-одиночки мало привлекательной. Однако деятельность в
бизнесе имела свои негативные стороны. Вот и теперь Пауэлла смутил вопрос о
цене за новую разработку.
- А как вы смотрите, если снизить розничную цену до двадцати фунтов?
Иначе затраты не окупятся ...
Разумное предложение, но следует все обсчитать, -- сдержанно произнес
Райн. -- Времени до Рождества у нас достаточно, чтобы определить приемлемую
цену. Тогда, кстати, мы и проверим свои выводы, выпустив в продажу небольшую
партию.
Пауэлл с готовностью кивнул.
В общении с Пауэллом Райн предпочитал подчеркнутую сдержанность: Оуэн
относился к той породе подчиненных, которые -- подчас даже в ущерб делу --
готовы свернуть горы ради похвалы начальника. С такими надо держать ухо
востро. Особенно если собираешься навязать им мало приятное поручение, что
тут же и сделал Райн:
- А сейчас требуется вот что. Во-первых, надо сообщить на фабрику Эймсу
о замене булавки для Королевы Кукол с прежней на IV модель. А во-вторых,
предупредить Дэвиса о прекращении поставок до тех пор, пока он не погасит
долг.
Пауэлл принялся возражать:
Без наших вливаний он не протянет и месяца, и тогда из его долга мы
сможем вернуть лишь какие-то гроши! А так он, может быть, еще и встанет на
ноги.