Мутценбахер Жозефина. История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой

   Отец и Рудольф брызнули один за другим, и их рык, стоны, предсмертный хрип и сопение слились в единый хор с визгом, вздохами и охами моими и Ценци и со страшным скрипом обеих кроватей.
   Когда мы кончили, Рудольф крикнул своей Ценци:
   – Пойдём, спать пора…
   Та вывернулась из-под моего отца, и Рудольф сказал на прощание:
   – Да, господин сосед, второй номер каждый исполнит уже со своей.
   Мой отец без промедления перекочевал ко мне и тут же взялся играть грудями, а я стремилась снова поставить во весь рост его меньшого братца, свою постельную затычку.
   Поскольку сделать это сразу никак не удавалось, я прибегла к приёму, которому недавно научил меня Рудольф. Я сделала ему на лицо компресс из своего паштета и взяла его стебель в рот как освежительный леденец, и позднее, когда мы наслаждались плодами подобной кулинарии, и я уже смогла перевернуться, чтобы расположиться под отцом, мы услышали донесшийся из кухни голос Ценци:
   – Трахай меня… Руди… трахай меня… ты делаешь это лучше всех… ах, Руди… Руди… как много членов уже перебывало во мне… но ты делаешь это лучше всех… трахай ещё… так… так… вынимай… заводи… а-а… а-а… я исполню всё, что ты хочешь, Руди…
   А Рудольф сказал:
   – Заткни пасть, глупая гусыня… подставь манду, как следует, и не мешай мне сношаться…
   – Она это хорошо делала? – спросила я, когда отец начал наносить первые удары.
   – Да… очень хорошо… она так тепло и так крепко сжимала его…
   – Лучше меня? – спросила я и пустилась пританцовывать попкой.
   – Нет… нет… ах… энергичней попкой… ещё энергичней…
   А я в ответ:
   – Трахай меня… Трахай меня… хорошо… так… ты делаешь это лучше всех…
   Этому я только что научилась у Ценци.
   Отныне Ценци просто осталась жить с нами. Она спала с Рудольфом на кухне, а днём расхаживала по моей комнате, раскачивая своими остренькими грудями. Она была неприятна мне. Однако, очень желая понравиться, держалась со мной всегда так приветливо и так терпеливо и послушно подлаживалась во всём, что я вскорости к ней привыкла. Иногда она спала с отцом, и в такие ночи я ложилась с Рудольфом. Отец и Рудольф отлично уживались друг с другом и по настроению делили нас между собой. Теперь Рудольф никогда не проводил половой акт наскоро, ибо, оставшись без работы, ему некуда было торопиться. Он нередко целый день оставался дома, и тогда принимался сразу за нас обоих.
   Однажды я возвращалась домой и, свернув под арку ворот, наткнулась на Ценци, которую как раз в этот момент схватил за грудь господин Горак. Я прошла мимо, Ценци крикнула мне «Сервус!», а Горак даже не обратил на меня внимания.
   Наверху Рудольф сидел в кухне.
   – Ты не видела Ценци? – спросил он меня.
   Я не упустила случая подложить ей свинью и сказала:
   – Видела, она стоит внизу под аркой.
   – С кем? – заинтересованно спросил Рудольф.
   – С господином Гораком, – сказала я.
   – Неужели? И что же она с ним делает?
   – Мне почём знать, – равнодушно ответила я, – я только видела, что он держит её за титьки…
   – Ну и пусть себе держит, – засмеялся Рудольф, – коли ему это удовольствие доставляет.
   Ценци долго не появлялась. А когда, наконец, пришла, Рудольф уединился с ней в кухне. Я ожидала, что последует суровое наказание, и подслушивала:
   – Ты где так долго шлялась? – начал он.
   – Меня уже отсношали, – со смехом сказала она.
   – Где это? – удивлённо спросил Рудольф.
   – В подвале, – призналась Ценци.
   – Ну и каков результат? – поинтересовался Рудольф.
   – Два гульдена, вот возьми.
   Ценци отдала ему деньги. Рудольф засмеялся и послал её купить на них сигарет.
   Этот случай, впрочем, нисколько не удивил меня, ибо я знала, что господин Горак иногда что-нибудь дарил. Он ведь и мне давал деньги.
   Однако через несколько дней Ценци явилась домой с каким-то господином. Приоткрыв немного входную дверь, она прошептала Рудольфу:
   – Тут со мной кое-кто есть.
   – Давай перейдём в комнату, – сказал мне Рудольф.
   Мы удалились и сразу услышали в кухне чьи-то мужские шаги.
   Рудольф подслушивал. Я подошла к нему и тоже встала возле двери.
   Ценци разговаривала с незнакомым мужчиной:
   – Устраивайся поудобнее.
   – Ах, нет, – ответил тот, – я только расстегну брюки…
   Сразу после этого Ценци:
   – Да… каков хвостик-то… как он стоит…
   И мужчина:
   – Приспусти на груди рубашку.
   Ценци:
   – Может, мне полностью раздеться?
   Мужчина:
   – Недурно было бы.
   Последовала пауза. Затем послышался глухой шум, когда кто-то упал на кровать.
   Ценци сказала:
   – Иди же сюда…
   И мы тотчас услышали, как она завела свои вздохи:
   – Ах… трахай меня… только хорошо отсношай… так…
   Мужчина перебил её:
   – Угомонись… терпеть не могу всякую болтовню во время постельных занятий…
   – Вот скотина… – шёпотом выругался Рудольф.
   Услышанное возбудило меня, и я схватилась, было, за ширинку Рудольфа. Он оттолкнул меня:
   – Оставь… – прошипел он, – у меня сейчас нет времени.
   За дверью скрипела кровать. Мужчина кряхтел, Ценци тяжело дышала. Наконец мы услышали, как она рассмеялась:
   – А вот и приехали…
   Мужчина поднялся с кровати, и Ценци сказала:
   – Ты сразу и рассчитался бы…
   Раздался звон монет. Дверь очень тихо отворилась. Мужчина удалился. Ценци вошла в комнату. Она была голая, смеялась и бросила Рудольфу три гульдена.
   – Я получила три гульдена.
   Рудольф взял деньги и спрятал их в карман. Потом сказал:
   – Оденься!
   Ценци одевалась и рассказывала, какой это был изящный мужчина и что у него маленький толстый эклер. Рудольф оборвал её повествование и послал за вином и сигаретами.
   Как только она ушла, он спросил:
   – Хочешь сейчас посношаться?
   Не дав мне времени для ответа, он прижал меня к стене и, стоя, так вогнал мне свою дубину, что юшка у меня до колен потекла.
   – Так, – сказал он затем, – и сегодня ты спишь со мной.
   Когда с работы вернулся отец, сели пить вино. Рудольф с отцом сильно захмелели, и отец всё время норовил забраться Ценци под юбки.
   – Я желаю… я желаю… – заплетающимся языком бормотал он.
   – Разденься, – потребовал от Ценци Рудольф.
   Та незамедлительно сделала это.
   – И ты тоже, – сказал отец мне.
   Я точно так же как Ценци разделась догола.
   Рудольф и отец уселись рядом друг с другом на кожаный диван и позвали нас. Мы подошли к ним, и Рудольф собрался, было, завладеть мною.
   – Нетушки… – пролепетал отец, – свою дочку я буду сношать самолично… моей дочери не нужно пудриться с другими людьми, они не имеют к ней никого касательства…
   Рудольф собрался, было, вспылить, но Ценци сразу уселась ему на колени и овладела его запасами. Я в свою очередь устроилась на отце, и затыкание произошло одновременно. Отец держался за острую грудь Ценци, которая всегда его привлекала, а Рудольф, соответственно, за мою.
   Этой ночью мы легли спать все вместе на двух стоящих рядом кроватях.
   Ценци и я не могли уснуть, а мужчины храпели вовсю.
   Тогда Ценци сказала:
   – Ты хочешь посношаться?
   – Да, – призналась я, – но их же сейчас не добудишься.
   – Не беда… – засмеялась она, – я уже научилась, когда Рудольф пьян, всё равно с ним пудриться за милую душу…
   Она взяла его стебель, который тотчас же выпрямился.
   Я извлекла отцовский жертвователь милости и хотела взять его в рот.
   – Не надо… – предостерегла меня Ценци, – если человек пьяный, то брызнет тебе в рот не просыпаясь. А если он просто спит, но не пьян, то проснётся, когда ты будешь его лизать. Но если получит удовлетворение, то опять же брызнет сразу после него.
   Обе свечи стояли перед нами на зависть прямо.
   – Ты какую себе выбираешь? – спросила я Ценци.
   Однако она отклонила моё предложение:
   – Никакую… я уже вдоволь натрахалась… что-то мне больше не хочется…
   – Да? Что тогда будем делать? – спросила я.
   – Ну… забирай себе обе, – рассмеялась она.
   Сначала я по её совету присела на корточки над отцом, спиною к его лицу, так, будто собиралась отлить. Ценци оказывала содействие и вставила мне зуб в тот рот, который по замыслу творца всегда должен оставаться беззубым.
   Едва почувствовав стержень, я заскользила по нему вверх и вниз.
   – Так хорошо? – спросила Ценци.
   – Да… ах… да… – в ответ выдохнула я.
   – Подожди, я тебе кое-что покажу…
   Она присела передо мню на корточки, просунула под меня руку и стала гладить мне клитор, который в этой позиции оставался не у дел. Я заплясала ещё бодрее, а отец застонал во сне.
   Ценци взяла в рот мою грудь и тихонечко посасывала её. Она делала это так нежно, так чутко, что на меня тотчас же накатило. Она продолжала сосать, и я должна была вот-вот второй раз взлететь на волне блаженства, когда вдруг получила от отца полный заряд. Он выплеснул целое ведро, как будто всё выпитое вино ударило ему в член. Однако совершилось это только двумя судорожными толчками, после чего стебель его моментально съёжился и стал таким вялым, что выскользнул из меня и бессильно поник.
   – Теперь перебирайся к Рудольфу, – настоятельно посоветовала Ценци, поскольку я разочарованно посетовала:
   – О, господи… надо же такому случится… а на меня как раз сейчас накатило бы…
   Он скользнула ко мне и там тоже взяла на себя посреднические заботы. И едва этот упругий элемент оказался во мне, как я заскакала вверх-вниз, придерживаясь при этом за Ценци и напевая ей свою неизменную песенку: «Ах… у меня подкатывает… ах… у меня подкатывает…»
   Рудольф скрипел зубами и сопел, однако не просыпался, настолько сковал его хмель и таким глубоким был его сон.
   – У меня подкатывает… Ценци… у меня подкатывает, – рефреном охала я.
   Она улыбнулась и заметила:
   – С Рудольфом у любого подкатит.
   Я крепко держалась за её гладкие острые груди, поигрывая ими. Я не могла удержаться от этого, даже не отдавая себе ясно отчёта, почему. Однако игра несказанно усиливала моё блаженство, и я поступила так, чтобы последствия накатившей волны продолжались подольше
   – Всё, кончила… – вздохнула я, – пусти-ка теперь меня…
   – Оставайся на нём, – приказала она, – прежде должен непременно брызнуть Рудольф.
   И она заставила меня натирать ему жезл и трудиться над его водомётом, пока не произошло извержение. Его струя ударила вверх мощным фонтаном, и я предоставила ему возможность излиться в меня до последней капли. Потом мы обе, Ценци и я, устроились между спящими мужчинами и легли рядом.
   Однако ночь на этом не завершилась. Ценци всё-таки снова пришла в возбуждение, она ёрзала и причитала:
   – Ну, надо же… ну, надо же… теперь мне захотелось… теперь… мне захотелось…
   – За чем остановка, сделай, коль хочется, – посоветовала я ей.
   – Ничего не получится, – она была вне себя, – теперь у них ни за что больше не встанет.
   – А ты, однако, попробуй, – подбодрила я Ценци.
   Она скользнула к отцу и принялась поглаживать и растирать его. Тщетно. Она взяла его член в рот, отец продолжал лежать бесчувственным бревном, он даже во сне ничего не почувствовал, и копьё его было траурно опущено вниз.
   – Ничего не выходит, – посетовала Ценци и повернулась к Рудольфу. Но и у того ружьё уже выстрелило, и курок больше не взводился, сколько бы Ценци ни старалась. В конце концов, она взяла его в рот, однако, едва успев сделать пару сосательных движений, внезапно закашлялась и начала сглатывать.
   – Он брызгает, он брызгает, – в отчаянии воскликнула она, направляя при этом вверх его шланг, из которого вялой струйкой вытекала сперма. Ценци в сердцах сплюнула и повернулась ко мне.
   – О, боже… о, боже… ну что же мне делать, – в отчаянии жаловалась она, – это лизание и брызганье только ещё больше распаляют во мне сладострастие.
   Я засмеялась.
   – Тебе хорошо смеяться… – сердито проворчала она, – ты своё уже сполна получила… какая же я дура.
   Я рассмеялась ещё заливистей.
   – Ну что же мне делать? – в отчаянии повторила она, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Потом вдруг потянула мою руку к себе и спрятала её между ног.
   – Сделай мне это, – попросила она.
   – Как же я могу тебе это сделать?
   – Знаешь… так… давай… я ужасно хочу сношаться… давай…
   Она улеглась на спину:
   – Ложись на меня…
   Я сделала, как она попросила, и Ценци сначала потёрлась своей плюшкой о мою. Потом я должна была просунуть между ними руку, и водила по её трещине пальцем, так словно это был настоящий хвост.
   Она змеёй извивалась подо мной:
   – Ах… да-а… так хорошо… засунь палец внутрь…
   Она схватила мои груди, свисавшие над ней, и с ласковым усердием принялась трепать их, а я свободной рукой играла её грудями.
   Наконец она вскрикнула:
   – На меня накатывает… на меня накатывает…
   Я ввернула палец на всю возможную глубину и почувствовала, с какой жаждой смыкалась её неутолимая муфта. Ценци отпустила мою грудь, притиснула мою голову, крепко при этом обняв, к своим титькам и не шевелилась до тех пор, пока я не взяла в рот её налитые остренькие соски. Меня привлекала эта игра. Я сосала её свежие груди и всверливалась пальцем в её нутряное пространство до тех пор, пока буря её не улеглась и она, глубоко и протяжно дыша, обессилено и утолённо не вытянулась на простыне. Потом мы заснули.
   С этой ночи мы действительно подружились, и нередко случалось так, что я точно мужчина набрасывалась на неё, извлекала её грудь на свет божий и играла ею.
   На следующий день все мы проспали до позднего утра. Отец не пошёл на работу, и из шорной мастерской прибежал встревоженный Лоренц узнать, что стряслось.
   – Ничего, – сказал отец, – я приболел.
   Лоренц удалился, не удостоив никого из нас даже взглядом.
   Попойки повторялись, и повторялось то, что Ценци приводила домой какого-нибудь мужчину. Рудольф даже не собирался искать себе новое место работы.
   Однажды, когда Ценци опять пришла не одна, мы по голосу мужчины поняли, что он был, похоже, очень пожилым.
   Ценци засмеялась:
   – Ух, какой у вас маленький корешок…
   Пожилой мужчина сказал:
   – Это не беда… когда он взбодрится, то становится гораздо больше…
   Через некоторое время Ценци воскликнула:
   – Однако он всё никак не встаёт…
   Пожилой мужчина пробормотал:
   – Только придётся чуть дольше подождать… он непременно встанет.
   Через какое-то время Ценци очень тихо сказала:
   – Я больше не могу… у меня рука уже устала…
   Пожилой мужчина ответил:
   – Это не беда… возьми-ка теперь в рот…
   Ценци спросила:
   – А сколько вы мне тогда дадите?
   Пожилой мужчина задумался:
   – Сколько я дам тебе? Ну, скажем… я дам тебе десять гульденов… но только возьми в рот…
   Рудольф, заслышав такое, стукнул себя кулаком по ладони:
   – Боже правый, вот так дела! – пробормотал он, а я насмерть перепугалась таких огромных денег.
   Прошло много времени, пока Ценци, наконец, не сказала:
   – Вот, он уже стоит… теперь идите сюда.
   Мы услышали, как они упали на постель. Однако буквально через минуту Ценци расхохоталась:
   – Да он же опять не стоит…
   Пожилой мужчина что-то пробормотал, они долго ворочались в постели, затем Ценци прорвало:
   – Ах… ах… да… так… это здорово… здорово… да… дальше… быстрее…
   Рудольф, обернувшись ко мне, заметил:
   – Сейчас он лижет её.
   Потом Ценци крикнула:
   – Идите сюда, он стоит снова…
   Они вновь принялись ворочаться. И Ценци засмеялась:
   – Ну вот, он опять размяк.
   Пожилой мужчина сердито сказал:
   – Это неправда… ты только вставь его внутрь…
   Кровать заскрипела, а Ценци сказала:
   – Да вы же не вставили вовсе…
   Пожилой мужчина вспылил:
   – Не торопи меня! Я ещё войду…
   Кровать продолжала скрипеть и скрипеть. Ценци глубоко выдохнула и крикнула:
   – Так… наконец-то… вот сейчас… да… хорошо ведь трахаться… хорошо… а?.. Уже кончено…
   До нашего слуха донеслось, как они снова расхаживали по кухне и перешёптывались. Потом входная дверь скрипнула, Ценци крикнула: «Целую ручку» и сразу после этого вбежала в комнату. Она была в рубашке и с зажатой в ладони монетой в десять гульденов. С восторгом она вручила её Рудольфу.
   Вечером, естественно, опять состоялась основательная загрузка. Мы все упились в стельку, и я уже не помню, чем мы все потом занимались. На следующий день мой отец снова проспал на работу, и поскольку теперь его прогулы приняли хронический характер, то его в один прекрасный день просто вытурили с предприятия.
   Он пришёл домой ругаясь и проклиная всё на белом свете, однако Рудольф утешил его:
   – Не горюй, ты скоро снова найдёшь работу.
   Они давно уже перешли друг с другом на «ты». Мой отец был крайне обескуражен случившимся и всё никак не мог успокоиться.
   – Выспись несколько дней, а потом пойдёшь искать себе новую работу, – порекомендовал Рудольф, – тебе только на пользу пойдёт, если ты как следует отоспишься.
   Таким образом, мой отец начал отсыпаться. Он до полудня валялся в постели, резался в карты с Рудольфом и коротал время, попеременно играя то моими грудями, то грудями Ценци. При этом он употреблял меня чуть ли не каждую ночь, а днём нередко проделывал это и с Ценци, поскольку был постоянно под мухой.
   Сидя безвылазно дома, он однажды тоже стал свидетелем того, как Ценци явилась домой с неким господином. Теперь мы втроём стояли за кухонной дверью и подслушивали, как обстряпывалось дело.
   Отец был очень удивлён и вытаращил глаза, когда Ценци, наконец, вошла в комнату и вручила своему Рудольфу три гульдена.
   Через несколько дней к нам наверх поднялся домоправитель и объяснил, что не намерен больше терпеть подобное. Либо мы, дескать, съезжаем с квартиры, либо Ценци прекращает водить мужиков. Домоправитель вёл себя очень вежливо и особенно любезно разговаривал с Рудольфом, а Ценци смеялась. Я полагаю, что Рудольф дал ему загодя крупную взятку, и не сомневаюсь, что Ценци разок-другой переспала с ним. Ибо в противном случае он вообще не стал бы особенно церемониться, так долго и терпеливо взирая на это хозяйство, наверняка не был бы столь учтивым и не высказывал бы сожаления по поводу означенного предписания.
   Запрет исходил непосредственно от самого домовладельца.
   Когда домоправитель откланялся, Рудольф забрал Ценци с собой на кухню, где между ними состоялась долгая беседа. По её завершении они уже не вернулись в комнату, а вместе улеглись на постель. И было слышно, как она пищала, лепетала и просила «ещё», доносились какие-то громкие звуки, и всё это так живо на нас подействовало, что мы с отцом, даже безо всякого вина, не раздеваясь, затеяли нашу игру.
   Ценци отсутствовала теперь дома и всегда появлялась у нас только вечером, иной раз очень поздно ночью, а иной раз и вовсе на следующее утро. Если, приходя, она заставала Рудольфа в нашей комнате, то прямо при нас отдавала ему заработанные деньги, и отец ничем в такую минуту не интересовался живее, как суммой, которую она приносила.
   Поскольку отныне Ценци денно и нощно отсутствовала, а, бывая дома, чаще всего спала, то теперь мне приходилось одной удовлетворять отца и Рудольфа. И порой мне случалось ночью переходить от одного к другому, если Рудольф сам не являлся прямо к нам и не укладывался в постель третьим.
   Отец часто просил у Рудольфа денег взаймы и всегда получал их от него, потому что отец ничего больше не зарабатывал и, естественно, уже через пару недель столкнулся со всякого рода материальными трудностями.
   Но однажды Рудольф в ответ на подобную просьбу заметил:
   – А почему же Пеперль ничего не зарабатывает?
   – Пеперль? – переспросил отец и поглядел на меня.
   – Ну да, – продолжал Рудольф, – она вполне могла бы зарабатывать так же, как Ценци…
   – Значит, она должна стать проституткой? – медленно спросил отец.
   – Ах, что там… проституткой… – воскликнул Рудольф, – она и сейчас делает то же самое, что и Ценци… только ничего не получает за это… тысячи девчонок, должно быть, зарабатывают деньги подобным способом.
   – Оно, конечно, верно, – промолвил отец, нерешительно уставившись в пол, – однако…
   – Однако то да однако это… – Рудольф заговорил строгим тоном, – вы, вероятно, думаете, что когда девчонку пудрит её собственный отец, это лучше? Ну, вот то-то и оно. Ценци, – продолжал он, – поддерживает отношения исключительно только с утончёнными господами, с людьми заурядными она не водится. Что же вы думаете? Уж её-то я выдрессировал… и господа, которые пудрят Ценци, будут, во всяком случае, поблагороднее, нежели преподаватель катехизиса, который трахал Пеперь, да так ни разу ничего ей не заплатил. Подонок.
   – Подонок, – подтвердил отец с запоздалым негодованием.
   – Ну, и какой вред был бы Пепи от того, если б она сейчас что-нибудь зарабатывала? – спросил Рудольф. – Вы и без того уже достаточно долго в тяжких трудах опекали своих детей…
   – Конечно, тут вы совершенно правы, – согласился мой отец.
   – Вот видите… в таком случае вы только позвольте Пепи пойти с Ценци, и она каждый день будет приносить домой, по крайней мере, три гульдена… уж за это я вам ручаюсь… такая красивая девочка как она.
   Я почувствовала себя польщённой, однако отец с опаской спросил:
   – А полиция?
   – Да какая там к чёрту полиция… – презрительно поморщился Рудольф, – разве у меня хоть один раз были неприятности с полицией из-за Ценци? Позвольте только Цеци действовать, она нигде не растеряется.
   – А если всё-таки однажды… – страх не покидал моего отца.
   – Ну, а если что и случится… – рассмеялся Рудольф, – тогда вы скажете, что ни о чём ровным счётом не ведали… и что девчонка сама повела себя плохо… Пепи вас не выдаст.
   Таким образом, я теперь знала, что мне следует впредь остерегаться полиции. Впрочем, я всё время помалкивала, да меня никто особенно и не спрашивал. Мой отец ещё раз взвесил все «за» и «против», а потом повторил:
   – Нет, мне не хотелось бы, чтобы девчонка стала проституткой…
   – Но ведь об этом даже речи нет, – перебил его Рудольф, – это только на тот период, пока вы снова не найдёте себе работу, а потом Пепи может ведь вернуться к нормальному образу жизни…
   Эта логика убедила моего отца, и Рудольфу удалось окончательно склонить его на свою сторону, добавив:
   – Я ведь тоже позволяю сношать Ценци лишь потому, что сейчас безработный. Как только я снова найду место, она опять станет порядочной.
   На следующий день я отправилась с Ценци. Вопрос был решён, и таким образом ступила я на свою стезю. Мы пошли в центр города, на Грабен, площадь святого Стефана, Кернтнер-штрассе и так далее. Стояло лето, было жарко, и мы оделись только в лёгкие блузки. К тому же Ценци ещё дома научила меня опускать рубашку до пояса, так что грудь под одеждой была у меня обнажённой.
   Ценци вела себя очень умело и по дороге смеялась, глядя всем мужчинам в лицо. Мне же не сразу удалось освоиться с этим, потому что я стеснялась, но зато я серьёзно смотрела им в глаза, и этого было достаточно. На Шёнлатерн-гассе располагался старый мрачный дом с узким тёмным подъездом. Туда-то и привела меня Ценци. Миновав ворота, мы оказались перед какой-то дверью. Ценци постучала, и нам открыла безобразная старая женщина. Мы оказались в кухне, где разглядеть что-либо не представлялось возможным. Из нее мы прошли в кабинет, где точно так же не было света.
   – Моя подруга тоже пришла со мной, – сказала Ценци.
   Старуха испытующе оглядела меня и спросила:
   – Вам уже четырнадцать лет исполнилось?
   – Уже давно, – солгала за меня Ценци, – она просто выглядит ещё чуточку маленькой.
   – Вы, верно, знаете… – сказала старуха, обращаясь ко мне, – за каждый визит вы платите мне один гульден… но вы никогда не должны приходить ко мне в восемь часов вечера…
   Мы снова вышли на свежий воздух. Ценци давала мне советы, и главными из них были: внимательно следить за полицейскими и требовать с господ деньги ещё до того, как разрешишь им собою пользоваться.
   Когда мы снова оказались на Грабене, Ценци подтолкнула меня локтем:
   – Вот смотри… он нам подходит…
   Впереди нас двигался крупного телосложения очень аристократично одетый мужчина с чёрной бородкой. Он обернулся на нас и смерил меня оценивающим взглядом. Затем замедлил шаги и пропустил нас вперёд.
   На углу Доротея-гассе Ценци затащила меня в узкую боковую улочку:
   – Давай-ка, – прошептала она, – сейчас свернём…
   Ценци обернулась. Господин стоял на углу и смотрел нам вслед. Мы остановились, и Ценци сделала ему знак головой. Тогда он двинулся в нашу сторону.
   – Пройдём дальше, – поманила она меня, – здесь, на улице, он с нами не заговорит.
   Она быстро увлекла меня в ближайшую подворотню, там мы и дожидались.
   – Всегда сюда приходи, – посоветовала мне Ценци, – когда окажешься на Грабене или на Кернтнер-штрассе… здесь никто не живёт…
   Между тем господин приблизился к нам вплотную. Ценци встретила его улыбкой, однако он сделал шаг ко мне.
   – Ну, что же случилось? – сказал он.
   – Ничего, – ответила ему я.
   А Ценци спросила:
   – Не желаете ли пойти с нами… неподалеку живёт одна женщина… мы там снимаем комнату.
   – Нет, – прошептал он, – у меня нет времени.
   – Мы могли бы пойти по ступенькам сюда наверх… здесь никто не живёт.
   – Хочешь? – спросил он меня.
   Я с искренним восхищением рассматривала его, ибо он выглядел таким изысканным, гораздо изысканнее мужчин, которых мне до сих пор приходилось видеть в своём окружении. В руке он держал красивую трость с серебряной рукояткой, а шею его обвивала тонкой работы золотая цепочка от часов.