Страница:
– Не знаю, – равнодушно ответила мать, – заболел вроде.
Несколько минут спустя она прошла в кухню, и я слышала, как она спросила:
– Что с вами, господин Экхардт, собственно говоря, случилось?
Я ужасно перепугалась, потому что была уверена, что он сейчас скажет: «Пепи во всём виновата…»
Он прошептал что-то, чего я не поняла, и разобрала только, как мать сказала:
– Да хватит вам, перестаньте.
На цыпочках я осторожно прокралась к двери, чтобы подслушать. Я должна была, чего бы мне это ни стоило, я обязана была услышать, что там происходило.
Экхардт шептал своим басом, и мать теперь тоже заговорила очень тихо:
– Но почему вы пошли на такое?
Он шёпотом ответил:
– Уж больно девчонка меня возбудила, говорю вам, я совершенно лишился рассудка…
Я была ни жива, ни мертва от страха.
Моя мать сказала:
– Однако, это, должно быть, настоящая стерва какая-то…
Эрхардт возразил:
– Да нет же, она ещё совершенный ребёнок, сама не знает, что творит, она приблизительно такого же возраста, как ваша Пепи…
Теперь я облегчённо вздохнула.
Однако мать в негодовании всплеснула руками:
– И вы посмели так обесчестить ребёнка…
Экхардт расхохотался:
– Да куда там, обесчестить! Обесчестить! Если она сама вытаскивает хвост у меня из штанов, если она сама берёт в рот мою макаронину и облизывает, тогда как же, скажите на милость, я могу её обесчестить?
Мать пришла в ужас:
– Нет, какие же дети всё-таки нынче испорченные… Ну, видно, невозможно за всем уследить.
Потом её голос понизился совсем до шёпота, и я только по его ответу сообразила, о чём она у него поинтересовалась. Господин Экхардт стал оживлённее и промолвил:
– Ну, нет, где ему было войти целиком… Всего вот столечко, только кусочек… дайте-ка мне, пожалуйста, сюда руку, я вам покажу…
– Нет, нет, премного благодарна… как вам такое вообще пришло в голову?
– Ну, так ведь ничего бы от этого не случилось, – резонно заметил господин Экхардт.
Мать перебила его:
– Сколько раз всего, говорите, вы её сделали?
– Шесть… – Господин Экхардт лгал, и меня развеселило, что я это знаю, а мать даже не подозревает об этом. – Шесть раз я сумел её припечатать, – продолжал он, – она меньше и не хотела…
– Ой, не рассказывайте сказки, – с сомнением произнесла мать. – Это совершенно неправдоподобно, шесть раз… Что-то вы больно здесь привираете…
– Но если я говорю вам, – клятвенно заверил Экхардт, – так и есть. Вы же сами видите, что я сейчас даже пошевелиться не в состоянии. Шесть раз…
– Ах, нет! – Мать ему не поверила. – На такое ни один мужчина не способен…
– Послушайте, госпожа Мутценбахер, – смеясь сказал Экхардт, – разве ваш муж никогда не исполнял на вас шесть номеров?
Мать захихикала:
– Да где там. А что если?..
В этот момент кто-то пришёл. Разговор оборвался, и я почувствовала себя освобождённой от всякого страха.
В последующие дни господин Экхардт тоже сказался больным. Он, правда, уже не лежал в постели, однако расхаживал по дому в подштанниках и в домашних туфлях, накинув на плечи только старое летнее пальто, сидел с матерью в кухне, и скоро я заметила, что они вернулись к прежнему разговору.
На третий или четвёртый день я уже в десять часов освободилась от школьных занятий и пришла домой до полудня. Кухня была пуста; стеклянная дверь, ведущая в комнату и завешенная белой кружевной гардиной, была затворена. Я тотчас увидела, что мать находится в комнате с господином Экхардтом. И поскольку они не услышали моего появления, я вела себя тихо и очень хотела подслушать их разговор, ибо полагала, что речь снова зайдёт обо мне.
Вот до меня донеслось, как мать сказала:
– Ничего вы не слышали, это всё напраслина с вашей стороны…
– Но вы вспомните хорошенько, ведь именно так и было… Я расслышал совершенно отчётливо, как вы говорили, что у вас-де ещё ничего не произошло, и как вы требовали от мужа исполнить второй номер.
Мать рассмеялась:
– Да, разогнались, от него второй номер… тут будешь рада, если он на один-то сподобится.
– Ну, вот видите, – ревностно заявил Экхардт, – он кончает раньше вас, потому что чересчур слабосилен…
Мать ворчливо ответила:
– Другие мужчины тоже немногим лучше.
– О-го-го, тут вы, однако, очень даже ошибаетесь, – возразил господин Экхардт, – лично я могу сдерживать себя сколько хочу, и если вы желаете получить удовлетворение трижды, мне это ничего не стоит.
Мать засмеялась:
– Такое всякий может сказать. Я этому не верю… Вы только бахвалитесь…
– Что? Я бахвалюсь?! Это я-то бахвалюсь? Дайте разок попробовать… вот тогда сами и увидите…
Мать отрицательно покачала головой:
– Нет, нет, вы же прекрасно знаете, что я этого не сделаю.
Экхардт ухватил её за талию:
– Да давайте же, как раз сейчас я был бы весьма расположен, исполнить парочку номеров…
Он наседал на неё, она упиралась:
– Отпустите меня, господин Экхардт, я закричу…
Экхардт отпустил её, однако остался сидеть к ней вплотную и прошептал:
– Давайте, госпожа Мутценбахер, позвольте мне это, вы мне уже давно нравитесь.
Мать отодвинулась от него и решительно покачала головой:
– Оставьте меня в покое, пожалуйста, я женщина порядочная!
Моя мать была стройной, крепко сложенной женщиной и ей в ту пору было, вероятно, лет тридцать шесть-тридцать восемь. У неё было ещё свежее лицо и красивые белокурые волосы.
– Послушайте, – сказал Экхардт, – по вам, однако, совершенно не скажешь, что у вас уже трое детей…
Мать никак не прокомментировала это признание, а он продолжал:
– То бишь, я хотел сказать, что по лицу этого не заметишь… однако где-нибудь уже, наверняка, видно…
– Нигде ничего не видно, – запальчиво воскликнула мать, верно, задетая за живое, – я всё такая же, какою была в девицах.
Теперь он изобразил недоверие:
– Быть такого не может… Знаем мы эти байки.
Мать этот скептицизм очень обидел:
– Ничего-то вы не знаете. Грудь у меня по-прежнему точно такая же, как была.
Экхардт подскочил к ней и вознамерился, было, потрогать груди.
– Я должен сам в этом удостовериться! – крикнул он.
Однако мать уклонилась от его проверки:
– Оставьте, пожалуйста, коли на слово не верите.
Тем не менее, Экхардту удалось поймать её за одну из грудей. Я увидела, как он схватил и сдавил её. Он был вне себя от радости:
– Нет, ну надо же! Вот это да! – воскликнул он несколько раз кряду. – Она действительно как у девственницы… послушайте, такого мне в жизни ещё не встречалось.
Мать для приличия ещё немного поупиралась, но потом успокоилась и с гордостью улыбнулась:
– Ну, вот видите, – сказала она, – теперь вы мне верите.
– Теперь, душенька моя, верю, – ответил Экхардт и взял в руку вторую грудь, не встретив никакого сопротивления со стороны матери.
– Знаете, – продолжал он, при этом обеими руками играя её грудями, так что под тонкой перкалевой блузкой отчётливо выступили соски. – Знаете, вы поступаете ужасно глупо, когда с такой красивой грудью ещё и прилагаете усилия для того, чтобы добиться оргазма от своего мужа. Да другие ради одних этих сисек наизнанку бы вывернулись…
– Я всё-таки честная женщина, – сказала мать, однако держалась спокойно и позволила дальше мять свои груди.
– Чуть честнее, чуть нечестнее, – заявил ей Экхардт, – но если муж ничего предложить не может, всякая честность кончается. В таком случае у вас больше нет обязательств. Природа требует удовлетворения…
С этими словами он расстегнул ей блузку и извлёк из сорочки голые груди. Они белой массой лежали теперь в его смуглых руках.
– Ну, что вы, перестаньте сейчас же, – прошептала мать и хотела высвободиться. Но он быстро наклонился и поцеловал её в левый сосок. Я видела, как мать затрепетала всем телом. – Прекратите! Прекратите же! – настоятельно прошептала она. И потом добавила: – Кто-нибудь может придти…
Она стояла перед двуспальной кроватью, ещё не застеленной с минувшей ночи. Внезапным приёмом Экхардт бросил её поперёк кровати и мгновение спустя уже лежал между её ногами.
Она сучила ногами, и Экхардту стоило немалых усилий не дать ей подняться.
– Нет, нет, – шептала она, – я не хочу… я честная женщина…
– Да что там, – прикрикнул на неё Экхардт, – вы наверняка уже когда-нибудь пробовали на вкус другую колбаску…
– Нет, никогда ещё… никогда… Убирайтесь… или я закричу…
Между тем шлейф Экхардта уже искал заветный вход.
– Не устраивайте истерику, из-за одного-то раза… – пропыхтел он. При этом я со стороны видела, как он гладил и сжимал груди.
– А если сейчас кто-нибудь придёт?.. – взмолилась мать.
– Никто не придёт, – успокоил он её и резкими толчками начал, было, половой акт. Мать лежала спокойно и почти не шевелилась. Она только безостановочно повторяла:
– Прошу вас, не делайте этого… прошу вас… не… – Вдруг она засмеялась: – Да вы никак не найдёте дорогу… – Экхардт безуспешно пытался втолкнуться в неё. И я услышала, как она внезапно прошептала: – Погодите… нет… не так… – Потом раздался короткий стон, длинный вздох. Экхардт воткнул ей шлейф.
Ситуация в мгновение ока изменилась. Мать задрожала всем телом, затем широко раскинула ноги, а Экхардт приподнял её и просунул под неё обе руки:
– Так, – прошептал он, – вот так-то, бабёнка.
Мне были знакомы его ритмичные удары, и я увидела, что сейчас он сношается с превеликим наслаждением. Я стала размышлять, остаться ли мне здесь и продолжить свои наблюдения, или спуститься вниз и поискать в подвале господина Горака. Однако во-первых я побоялась, что могут услышать, как я буду уходить, а во-вторых, остаться на месте меня заставило любопытство.
Мать начала отвечать на толчки Экхардта.
– Ага, – крикнул он, – значит, ты всё-таки можешь… всё-таки можешь… ах… какая тёплая, узкая втулочка… и какие прекрасные титьки… ах… а как хорошо ты подмахиваешь… ах… теперь я не стану спешить с оргазмом… теперь я надолго поселюсь в этой норке…
Дыхание матери становилось всё учащённее и быстрее, и вскоре она, наконец, тоже заговорила:
– Мария и Иосиф… ты делаешь мне больно… что за хоботище, такой большой… и такой толстый… а-а… сладко… как сладко… а-а… а-а… это совершенно иначе, чем происходит обычно… крепче, ещё крепче… это даже в грудях отдаётся… сношай меня… сношай меня хорошо… Вот сейчас у меня подходит!
– Только не торопись, – заметил Экхардт, который как молотилка двигался вверх и вниз. – Только не торопись… я не стану брызгать сейчас, только подожди.
– Ах, как это замечательно… Никогда не думала, что можно так долго сношаться, – шептала она. – Мой муженёк уже давным-давно бы закончил… а-а… как же хорошо… он так крепко входит… так крепко… и так продирает… а-а… это чудесно… так долго мой муж никогда не делал…
– Если сейчас вытащить, было бы неприятно? – спросил Экхардт и при этом чуточку подался назад.
Мать громко закричала, мёртвой хваткой вцепилась в него и, когда он опять вернулся на место, снова запричитала:
– А-а… господи… на меня накатывает… на меня накатывает… ради бога, только сейчас не уходи… только не сейчас… пожалуйста… пожалуйста, я прошу…
Экхардт могучим орлом взлетал вверх и вниз:
– Что, сейчас у меня вдруг появилось право сношать тебя, не правда ли? Сейчас я имею право на это? Не так ли? И ты уже не хочешь, как прежде, меня отвергнуть…
– Только пудри меня… Ах, господи, если б я знала, как это хорошо, как хорош член и как он умеет наяривать… ах… ах… сейчас… сейчас…
Она залилась слезами, начала визжать, всхлипывать, и жадно хватала ртом воздух. Экхардт же продолжал дело совокупления.
Мать сказала:
– У меня уже прошло…
– Не беда, – перебил он её, – авось, на тебя ещё раз накатит. – И с неубывающей энергией задолбил дальше.
– Ещё! На меня, в самом деле, уже снова накатывает… ха-ха! От своего мужа я никогда такого не получала… о-о… я умираю… я умираю… я чувствую твой хобот до самого горла… прошу тебя… возьми соски… поиграй моей грудью, пожалуйста, поиграй сосками… так… так… и только продолжай всё время сношать меня…
Экхарт ещё усилил напор:
– Сейчас я, стало быть, имею право играть твоими сосками, а? – шёпотом спросил он. – Сейчас я не слышу, чтобы кто-то называл себя «честной женщиной», так ведь… с сосиской в булке всякие глупости мигом из головы вылетают…
Она счастливо ответила:
– Конечно, только держи её в булке, свою сосиску… только оставь её внутри… а-а, на меня снова уже накатывает, в третий раз… ах, да что там… «честная женщина»… ах, да что там… на меня накатывает… сношай меня, дери меня… а если кто и придёт, мне совершенно плевать на это…
Экхардт неистовствовал на ней и свирепствовал. Он рвал её груди, задирал её к потолку ноги и в какой-то момент я услышала знакомый мне предсмертный хрип:
– Сейчас… сейчас я брызгаю…
– Брызгай же, брызгай! – Моя мать с воодушевлением приняла его сперму. – Ах… сейчас… сейчас я чувствую его… сейчас… как он брызгает… очень тепло проникает внутрь меня… ах, и как же он часто пульсирует… ах, вот это член, вот это член… хи-хи-хи, соски, возьми их… так… у меня тоже подходит… я, несомненно, рожу ребёнка… так много он брызгает… ничего не поделаешь… и как же он ударяет при этом… когда мой муж прыскает, он даже не шевелится… а ты при этом ещё и сношаешь так здорово… так… так… а мой благоверный брызнет пару капель и аттракцион на этом кончается… а-а… а-а… а-а…
Наконец, они затихли и лежали друг на друге совершенно тихо. Всё было позади. Затем Экхардт поднялся, а моя мать села на кровати. Волосы у неё были растрёпаны, неприкрытые голые груди выступали вперёд. Юбки по-прежнему были задраны. Она прикрыла лицо ладонями, но сквозь раздвинутые пальцы смотрела на Экхардта и улыбалась.
Он схватил её за руки, убрал их от лица.
– Мне стыдно, – сказала она.
– Ах, вздор всё это! – отмахнулся он от неё. – Теперь это уже не имеет значения.
– Мой хвостик, мой хороший хвостик! – ласково сказала она, держа его шлейф в руке и с любопытством разглядывая. – Нет, какой всё-таки шлейф красивый… у меня до сих пор не прошло ощущение, будто он всё ещё находится внутри.
Потом она наклонилась и вдруг целиком взяла в рот красную, толстую колбаску Экхардта, которая уже наполовину обмякла. Наш богатырь тотчас же воспрянул и налился прежней силой.
– Давай… посношаемся.
Экхардт вынул шлейф у неё изо рта и хотел снова опрокинуть её на постель.
– Нет… – изумлённо воскликнула она, – ещё раз? Ты действительно сможешь ещё раз?!
– А что в этом такого особенного? – спросил он. – Естественно… ещё раз пять… если никто не придёт…
– Только бы никто не пришёл! – воскликнула мать, – не знаю, я уже совершенно ничего не соображаю… мне этого не выдержать…
– Лучше всего, – заявил Экхардт, – лучше всего было бы, на случай, если кто-нибудь явится, нам вообще не ложиться… давай-ка сядем туда.
Он расположился в кресле, и из его чёрных брюк торчал красный шлейф.
Мать осторожно заняла место в седле, и я увидела, как она запустила вниз руку и сама вставила себе грифель. Вслед за этим она как одержимая запрыгала вверх и вниз:
– О господи, о боже ж ты мой, да так ещё лучше, так намного лучше… о боже ж ты мой, о боже… теперь хобот упирается мне прямо в сердце…
Экхардт пробасил:
– Вот видишь, не заносилась бы так всё время, мы уже давно могли бы совокупляться…
Мать крикнула:
– Возьми меня за титьки, чтобы я тебя всюду чувствовала… держи меня… ах, господи… ах, господи, боже ж ты мой… я уже пятнадцать лет замужем… а никогда так не сношалась… нет… такой мужчина не заслуживает… ах, ты господи… чтобы оставаться честной.
Её груди во время танца взлетали и опускались. Теперь Экхардт схватил их и крепко держал. И то одному, то к другому соску он прижимался с чмокающим, всасывающим поцелуем.
– На меня накатывает… на меня беспрерывно накатывает… у меня в любой момент естество вытечет… ах, ты, славный мужчина… У меня снова подкатывает… уже снова подкатывает…
Продолжалось это недолго, и Экхардт опять начал издавать свой предсмертный хрип. Затем я увидела, как завершающими ударами он высоко поднял мать, груди, которые он при этом крепко сжимал, очень сильно вытянулись, но она этого даже не почувствовала. Она неподвижно застыла и позволила брызгающему стержню глубоко вонзиться в её нутро. Но я смогла заметить, как всё тело ее при этом дрожало, она совершенно утратила дар речи и только едва слышно скулила. Потом она какое-то время лежала в его объятиях точно мёртвая. Наконец они оба поднялись с кресла. Мать опустилась перед Экхардтом на колени, взяла его шлейф в рот и принялась неистово сосать.
И пока его сотрясало от этих ласк, он говорил:
– Ну, надеюсь, теперь мы будем чаще сходиться вместе?
Она на мгновение приостановилась и промолвила:
– В первой половине дня я всегда одна, тебе же это известно…
Экхардт отрицательно покачал головой:
– Но завтра мне уже снова нужно на службу…
Мать тут же нашла выход из положения:
– Тогда я, значит, приду к тебе ночью, когда мой муженёк сидит в ресторане…
– А дети?
– Ах, пустяки, – ответила она, – дети спят…
Экхардт, вероятно, вспомнил в этот момент обо мне и скептически произнёс:
– Никогда нельзя быть до конца уверенным, что дети спят…
– Да нет же, – заверила мать, – они ничего не услышат…
Снова Экхардт, должно быть, подумал обо мне.
– Ой, ли? Впрочем, мне это всё равно, – сказал он.
В продолжении этого диалога мать всё время держала шлейф во рту, вынимая его только, когда говорила. Теперь Экхардт сказал:
– Давай быстренько ещё один номер соорудим… пока кто-нибудь не пришёл…
Мать вскочила на ноги:
– Нет, знаешь ли… знаешь ли… впрочем, разве что быстренько… я не прочь, чтобы на меня ещё хоть разок накатило… но только очень быстренько…
Она навзничь бросилась на постель и подняла юбки.
– Нет, – сказал он, – не так, перевернись.
Он расположил её таким образом, что она, стоя перед кроватью, опёрлась головой о нее и выставила свою корму вверх. Тогда он вонзил в неё копьё с тыла. Она отреагировала только глубоким гортанным звуком, и сразу же вслед за тем простонала:
– У меня подкатывает… уже… сейчас… прошу тебя, брызни, брызни тоже… брызни…
Экхардт прошептал ей:
– Сейчас брызну, жаль… только… что я не могу… дотянуться до твоих сисек… так… я сейчас брызну… а-а… а-а…
Он тут же извлёк хобот наружу, протёр его насухо и застегнул брюки. Затем уселся в кресло и смахнул со лба пот.
Мать взяла таз с умывальника, поставила его на пол, присела над ним на корточки и принялась подмывать хозяйство. Покончив с этим занятием, она подошла к Экхардту. Груди её по-прежнему свешивались наружу. Она одну за другой протянула их к его рту:
– Ещё один поцелуйчик, – предложила она.
Экхардт по очереди взял в рот оба её соска и поцеловал их. После чего мать запахнула блузку.
– Может быть, я уже сегодня вечером выйду к тебе в кухню, – сказала она.
Экхардт ответил:
– Вот и прекрасно, я буду рад.
Мать вдруг начала говорить обо мне, впрочем, даже не подозревая, что речь идёт именно обо мне:
– Ну, а как обстоит дело с той маленькой стервой, с которой ты исполнил шесть номеров?
Экхардт сказал:
– А что с ней, собственно, может такого статься?
– Может быть, ты и сейчас ещё не потерял желания сношать её?
– Её-то? – улыбнулся Экхардт. – Да ты, случаем, не ревнуешь ли?
– Конечно, ревную, – запальчиво сказала мать, – я хочу, чтобы ты сношался только со мной… только со мной, со мной одной…
– Но разве ты сама не позволяешь другому себя сношать?
Она пришла в явное недоумение:
– Я? Это кому же?
– Ну, своему мужу, к примеру… или не так?
– О, этому… я его больше близко не подпущу…
– Ничего не получится, если он захочет тебя отпудрить…
– Да он, – раздражённо заявила она, – делает-то это только раз в две-три недели, и это тебя смущать не должно… Он вставит его самую малость, пару раз пройдётся туда-сюда и уже готов…
– В таком случае, – сказал Экхардт, – и я буду пудрить свою девицу один раз в две-три недели, тоже не стану вставлять ей полностью, и мы с тобой, стало быть, на этом в расчёте.
– Я прошу тебя, – предостерегла она, – только будь внимателен и осторожен. Ты можешь быть пойман, и затем предстать за такие дела перед окружным судом.
Экхардт улыбнулся:
– Нет, нет, меня не поймают, нет. Да и ты сама тоже не останешься в накладе, если я иной раз возьму девчонку и, как следует, её пропечатаю…
– А теперь уходи, – сказала мать, – скоро уж полдень, и кто-нибудь может придти…
Они ещё раз прижались друг к другу. При этом Экхардт держал обе руки на груди матери, а та – на ширинке его брюк. Потом Экхардт вышел из комнаты.
Увидев меня, он в первое мгновение оторопел от испуга.
Я лукаво улыбнулась ему, а он на несколько секунд так смутился, что не в состоянии был слова вымолвить. Затем он подошёл ко мне и шёпотом спросил:
– Ты что-нибудь видела?
Вместо ответа я продолжала улыбаться. Он запустил мне руку под юбки и, поигрывая моей плюшкой, произнёс:
– Ты ведь никому не расскажешь… не правда ли?
Я лишь утвердительно кивнула, и он оставил меня в покое, поскольку опасался, что на кухню в любой момент может войти мать.
С той поры я несколько раз подсмотрела, что вечером, пока отец ещё сидел в ресторане, мать ходила к Экхардту на кухню, и я слышала, как они оба тяжело там пыхтели. Однако сама я с того дня совокупляться с господином Экхардтом прекратила. Почему? – я, собственно говоря, объяснить затрудняюсь, просто что-то во мне этому воспротивилось. Однажды он явился домой после обеда, видимо, с этой целью, и застав меня одну, стиснул в тяжёлых объятиях. Поскольку я упиралась, он швырнул меня на пол и улёгся на меня сверху. Но я стиснула колени и оттолкнула его, и тогда он вдруг остановил свой напор, бросил на меня странный взгляд и с тех пор больше ко мне не прикасался.
В течение следующего года я поочерёдно сношалась с Алоизом, затем с господином Гораком, которого прилежно навещала в подвале. Шани тоже однажды появился у меня и, едва успев переступить порог, сообщил, что у его матери и старшей сестры, дескать, месячные и поэтому сегодняшней ночью он отпудрил только Ветти. И что в следующую ночь ему совершенно никого не надо сношать. Мы воспользовались случаем, чтобы стоя на кухне в крайней поспешности исполнить один номер, от которого у меня в памяти, признаться, не сохранилось ничего, кроме того факта, что Шани констатировал у меня наличие небольшой груди. Я действительно к тому времени уже обзавелась парочкой маленьких яблочных половинок, которые симпатично торчали в разные стороны. Через одежду их ещё нельзя было почувствовать, как следует, но когда несколько дней спустя я подвела ладонь господина Горака под сорочку, тот пришёл в такое восхищение от своего открытия, что у него тотчас же снова встал хвост, хотя он только недавно уже два раза меня отбарабанил. В результате он собрался с силами и, беспрерывно играя моей грудью, совершил третий подвиг, что с неоспоримой очевидностью доказало мне ценность нового раздражителя. Мой брат в этом году тоже несколько раз сношал меня. Он не переставал мечтать о госпоже Райнталер, однако всё никак не мог овладеть ею.
Случайно я как-то раз увидела, что она ближе к полудню направляется на чердак. Я тотчас же кликнула Франца со двора и сообщила ему об удобном случае. Он пришёл, однако подняться на чердак не отважился. Я убеждала его, что госпожа Райнталер позволяла себе сношаться с господином Гораком, что она наверняка была бы готова принять и его, я красочно расписала какие прекрасные у неё груди – но он не решался. С присущей мне дерзостью я вызвалась проводить его. Наверху мы застали госпожу Райнталер в тот момент, когда она снимала с верёвки бельё.
– Целую ручку, госпожа Райнталер, – скромно поздоровалась я.
– Здравствуйте, что вы здесь делаете? – поинтересовалась она.
– Мы пришли к вам…
– Так, и чего же вы от меня хотите?
– Наверно, мы могли бы чем-нибудь помочь вам, – лицемерно заявила я.
– Ну-ну, большое спасибо. – Она как раз складывала простыню.
Я прошмыгнула к ней и внезапно ухватила её за грудь. Я играла ею, вскидывая и опуская её. Франц стоял неподалеку, смотрел на эти груди и глаз не мог отвести.
Госпожа Райнталер привлекла меня к себе и спросила:
– Ты что там делаешь?
– Да это же красотища такая, – льстиво ответила я.
Она густо покраснела, искоса взглянула на Франца и улыбнулась. Франц тоже залился румянцем, глупо улыбался, однако ближе подойти не осмеливался.
Я просунула руку ей под блузку и извлекла на свет божий голые груди, она не препятствовала происходящему и, поглядев при этом на Франца, только сказала:
– Ты-то, зачем сюда пришёл?
Тогда я шепнула ей:
– Франц очень хотел бы…
Я почувствовала, как под влиянием этих слов её соски моментально набухли. Несмотря на это она спросила:
– Чего ж он хотел бы?..
– Ну, вы же сами догадываетесь… – прошептала я.
Она расплылась в улыбке и позволила мне до конца обнажить её грудь, пышная белизна которой теперь ярко выделялась на фоне кумачовой блузки.
Несколько минут спустя она прошла в кухню, и я слышала, как она спросила:
– Что с вами, господин Экхардт, собственно говоря, случилось?
Я ужасно перепугалась, потому что была уверена, что он сейчас скажет: «Пепи во всём виновата…»
Он прошептал что-то, чего я не поняла, и разобрала только, как мать сказала:
– Да хватит вам, перестаньте.
На цыпочках я осторожно прокралась к двери, чтобы подслушать. Я должна была, чего бы мне это ни стоило, я обязана была услышать, что там происходило.
Экхардт шептал своим басом, и мать теперь тоже заговорила очень тихо:
– Но почему вы пошли на такое?
Он шёпотом ответил:
– Уж больно девчонка меня возбудила, говорю вам, я совершенно лишился рассудка…
Я была ни жива, ни мертва от страха.
Моя мать сказала:
– Однако, это, должно быть, настоящая стерва какая-то…
Эрхардт возразил:
– Да нет же, она ещё совершенный ребёнок, сама не знает, что творит, она приблизительно такого же возраста, как ваша Пепи…
Теперь я облегчённо вздохнула.
Однако мать в негодовании всплеснула руками:
– И вы посмели так обесчестить ребёнка…
Экхардт расхохотался:
– Да куда там, обесчестить! Обесчестить! Если она сама вытаскивает хвост у меня из штанов, если она сама берёт в рот мою макаронину и облизывает, тогда как же, скажите на милость, я могу её обесчестить?
Мать пришла в ужас:
– Нет, какие же дети всё-таки нынче испорченные… Ну, видно, невозможно за всем уследить.
Потом её голос понизился совсем до шёпота, и я только по его ответу сообразила, о чём она у него поинтересовалась. Господин Экхардт стал оживлённее и промолвил:
– Ну, нет, где ему было войти целиком… Всего вот столечко, только кусочек… дайте-ка мне, пожалуйста, сюда руку, я вам покажу…
– Нет, нет, премного благодарна… как вам такое вообще пришло в голову?
– Ну, так ведь ничего бы от этого не случилось, – резонно заметил господин Экхардт.
Мать перебила его:
– Сколько раз всего, говорите, вы её сделали?
– Шесть… – Господин Экхардт лгал, и меня развеселило, что я это знаю, а мать даже не подозревает об этом. – Шесть раз я сумел её припечатать, – продолжал он, – она меньше и не хотела…
– Ой, не рассказывайте сказки, – с сомнением произнесла мать. – Это совершенно неправдоподобно, шесть раз… Что-то вы больно здесь привираете…
– Но если я говорю вам, – клятвенно заверил Экхардт, – так и есть. Вы же сами видите, что я сейчас даже пошевелиться не в состоянии. Шесть раз…
– Ах, нет! – Мать ему не поверила. – На такое ни один мужчина не способен…
– Послушайте, госпожа Мутценбахер, – смеясь сказал Экхардт, – разве ваш муж никогда не исполнял на вас шесть номеров?
Мать захихикала:
– Да где там. А что если?..
В этот момент кто-то пришёл. Разговор оборвался, и я почувствовала себя освобождённой от всякого страха.
В последующие дни господин Экхардт тоже сказался больным. Он, правда, уже не лежал в постели, однако расхаживал по дому в подштанниках и в домашних туфлях, накинув на плечи только старое летнее пальто, сидел с матерью в кухне, и скоро я заметила, что они вернулись к прежнему разговору.
На третий или четвёртый день я уже в десять часов освободилась от школьных занятий и пришла домой до полудня. Кухня была пуста; стеклянная дверь, ведущая в комнату и завешенная белой кружевной гардиной, была затворена. Я тотчас увидела, что мать находится в комнате с господином Экхардтом. И поскольку они не услышали моего появления, я вела себя тихо и очень хотела подслушать их разговор, ибо полагала, что речь снова зайдёт обо мне.
Вот до меня донеслось, как мать сказала:
– Ничего вы не слышали, это всё напраслина с вашей стороны…
– Но вы вспомните хорошенько, ведь именно так и было… Я расслышал совершенно отчётливо, как вы говорили, что у вас-де ещё ничего не произошло, и как вы требовали от мужа исполнить второй номер.
Мать рассмеялась:
– Да, разогнались, от него второй номер… тут будешь рада, если он на один-то сподобится.
– Ну, вот видите, – ревностно заявил Экхардт, – он кончает раньше вас, потому что чересчур слабосилен…
Мать ворчливо ответила:
– Другие мужчины тоже немногим лучше.
– О-го-го, тут вы, однако, очень даже ошибаетесь, – возразил господин Экхардт, – лично я могу сдерживать себя сколько хочу, и если вы желаете получить удовлетворение трижды, мне это ничего не стоит.
Мать засмеялась:
– Такое всякий может сказать. Я этому не верю… Вы только бахвалитесь…
– Что? Я бахвалюсь?! Это я-то бахвалюсь? Дайте разок попробовать… вот тогда сами и увидите…
Мать отрицательно покачала головой:
– Нет, нет, вы же прекрасно знаете, что я этого не сделаю.
Экхардт ухватил её за талию:
– Да давайте же, как раз сейчас я был бы весьма расположен, исполнить парочку номеров…
Он наседал на неё, она упиралась:
– Отпустите меня, господин Экхардт, я закричу…
Экхардт отпустил её, однако остался сидеть к ней вплотную и прошептал:
– Давайте, госпожа Мутценбахер, позвольте мне это, вы мне уже давно нравитесь.
Мать отодвинулась от него и решительно покачала головой:
– Оставьте меня в покое, пожалуйста, я женщина порядочная!
Моя мать была стройной, крепко сложенной женщиной и ей в ту пору было, вероятно, лет тридцать шесть-тридцать восемь. У неё было ещё свежее лицо и красивые белокурые волосы.
– Послушайте, – сказал Экхардт, – по вам, однако, совершенно не скажешь, что у вас уже трое детей…
Мать никак не прокомментировала это признание, а он продолжал:
– То бишь, я хотел сказать, что по лицу этого не заметишь… однако где-нибудь уже, наверняка, видно…
– Нигде ничего не видно, – запальчиво воскликнула мать, верно, задетая за живое, – я всё такая же, какою была в девицах.
Теперь он изобразил недоверие:
– Быть такого не может… Знаем мы эти байки.
Мать этот скептицизм очень обидел:
– Ничего-то вы не знаете. Грудь у меня по-прежнему точно такая же, как была.
Экхардт подскочил к ней и вознамерился, было, потрогать груди.
– Я должен сам в этом удостовериться! – крикнул он.
Однако мать уклонилась от его проверки:
– Оставьте, пожалуйста, коли на слово не верите.
Тем не менее, Экхардту удалось поймать её за одну из грудей. Я увидела, как он схватил и сдавил её. Он был вне себя от радости:
– Нет, ну надо же! Вот это да! – воскликнул он несколько раз кряду. – Она действительно как у девственницы… послушайте, такого мне в жизни ещё не встречалось.
Мать для приличия ещё немного поупиралась, но потом успокоилась и с гордостью улыбнулась:
– Ну, вот видите, – сказала она, – теперь вы мне верите.
– Теперь, душенька моя, верю, – ответил Экхардт и взял в руку вторую грудь, не встретив никакого сопротивления со стороны матери.
– Знаете, – продолжал он, при этом обеими руками играя её грудями, так что под тонкой перкалевой блузкой отчётливо выступили соски. – Знаете, вы поступаете ужасно глупо, когда с такой красивой грудью ещё и прилагаете усилия для того, чтобы добиться оргазма от своего мужа. Да другие ради одних этих сисек наизнанку бы вывернулись…
– Я всё-таки честная женщина, – сказала мать, однако держалась спокойно и позволила дальше мять свои груди.
– Чуть честнее, чуть нечестнее, – заявил ей Экхардт, – но если муж ничего предложить не может, всякая честность кончается. В таком случае у вас больше нет обязательств. Природа требует удовлетворения…
С этими словами он расстегнул ей блузку и извлёк из сорочки голые груди. Они белой массой лежали теперь в его смуглых руках.
– Ну, что вы, перестаньте сейчас же, – прошептала мать и хотела высвободиться. Но он быстро наклонился и поцеловал её в левый сосок. Я видела, как мать затрепетала всем телом. – Прекратите! Прекратите же! – настоятельно прошептала она. И потом добавила: – Кто-нибудь может придти…
Она стояла перед двуспальной кроватью, ещё не застеленной с минувшей ночи. Внезапным приёмом Экхардт бросил её поперёк кровати и мгновение спустя уже лежал между её ногами.
Она сучила ногами, и Экхардту стоило немалых усилий не дать ей подняться.
– Нет, нет, – шептала она, – я не хочу… я честная женщина…
– Да что там, – прикрикнул на неё Экхардт, – вы наверняка уже когда-нибудь пробовали на вкус другую колбаску…
– Нет, никогда ещё… никогда… Убирайтесь… или я закричу…
Между тем шлейф Экхардта уже искал заветный вход.
– Не устраивайте истерику, из-за одного-то раза… – пропыхтел он. При этом я со стороны видела, как он гладил и сжимал груди.
– А если сейчас кто-нибудь придёт?.. – взмолилась мать.
– Никто не придёт, – успокоил он её и резкими толчками начал, было, половой акт. Мать лежала спокойно и почти не шевелилась. Она только безостановочно повторяла:
– Прошу вас, не делайте этого… прошу вас… не… – Вдруг она засмеялась: – Да вы никак не найдёте дорогу… – Экхардт безуспешно пытался втолкнуться в неё. И я услышала, как она внезапно прошептала: – Погодите… нет… не так… – Потом раздался короткий стон, длинный вздох. Экхардт воткнул ей шлейф.
Ситуация в мгновение ока изменилась. Мать задрожала всем телом, затем широко раскинула ноги, а Экхардт приподнял её и просунул под неё обе руки:
– Так, – прошептал он, – вот так-то, бабёнка.
Мне были знакомы его ритмичные удары, и я увидела, что сейчас он сношается с превеликим наслаждением. Я стала размышлять, остаться ли мне здесь и продолжить свои наблюдения, или спуститься вниз и поискать в подвале господина Горака. Однако во-первых я побоялась, что могут услышать, как я буду уходить, а во-вторых, остаться на месте меня заставило любопытство.
Мать начала отвечать на толчки Экхардта.
– Ага, – крикнул он, – значит, ты всё-таки можешь… всё-таки можешь… ах… какая тёплая, узкая втулочка… и какие прекрасные титьки… ах… а как хорошо ты подмахиваешь… ах… теперь я не стану спешить с оргазмом… теперь я надолго поселюсь в этой норке…
Дыхание матери становилось всё учащённее и быстрее, и вскоре она, наконец, тоже заговорила:
– Мария и Иосиф… ты делаешь мне больно… что за хоботище, такой большой… и такой толстый… а-а… сладко… как сладко… а-а… а-а… это совершенно иначе, чем происходит обычно… крепче, ещё крепче… это даже в грудях отдаётся… сношай меня… сношай меня хорошо… Вот сейчас у меня подходит!
– Только не торопись, – заметил Экхардт, который как молотилка двигался вверх и вниз. – Только не торопись… я не стану брызгать сейчас, только подожди.
– Ах, как это замечательно… Никогда не думала, что можно так долго сношаться, – шептала она. – Мой муженёк уже давным-давно бы закончил… а-а… как же хорошо… он так крепко входит… так крепко… и так продирает… а-а… это чудесно… так долго мой муж никогда не делал…
– Если сейчас вытащить, было бы неприятно? – спросил Экхардт и при этом чуточку подался назад.
Мать громко закричала, мёртвой хваткой вцепилась в него и, когда он опять вернулся на место, снова запричитала:
– А-а… господи… на меня накатывает… на меня накатывает… ради бога, только сейчас не уходи… только не сейчас… пожалуйста… пожалуйста, я прошу…
Экхардт могучим орлом взлетал вверх и вниз:
– Что, сейчас у меня вдруг появилось право сношать тебя, не правда ли? Сейчас я имею право на это? Не так ли? И ты уже не хочешь, как прежде, меня отвергнуть…
– Только пудри меня… Ах, господи, если б я знала, как это хорошо, как хорош член и как он умеет наяривать… ах… ах… сейчас… сейчас…
Она залилась слезами, начала визжать, всхлипывать, и жадно хватала ртом воздух. Экхардт же продолжал дело совокупления.
Мать сказала:
– У меня уже прошло…
– Не беда, – перебил он её, – авось, на тебя ещё раз накатит. – И с неубывающей энергией задолбил дальше.
– Ещё! На меня, в самом деле, уже снова накатывает… ха-ха! От своего мужа я никогда такого не получала… о-о… я умираю… я умираю… я чувствую твой хобот до самого горла… прошу тебя… возьми соски… поиграй моей грудью, пожалуйста, поиграй сосками… так… так… и только продолжай всё время сношать меня…
Экхарт ещё усилил напор:
– Сейчас я, стало быть, имею право играть твоими сосками, а? – шёпотом спросил он. – Сейчас я не слышу, чтобы кто-то называл себя «честной женщиной», так ведь… с сосиской в булке всякие глупости мигом из головы вылетают…
Она счастливо ответила:
– Конечно, только держи её в булке, свою сосиску… только оставь её внутри… а-а, на меня снова уже накатывает, в третий раз… ах, да что там… «честная женщина»… ах, да что там… на меня накатывает… сношай меня, дери меня… а если кто и придёт, мне совершенно плевать на это…
Экхардт неистовствовал на ней и свирепствовал. Он рвал её груди, задирал её к потолку ноги и в какой-то момент я услышала знакомый мне предсмертный хрип:
– Сейчас… сейчас я брызгаю…
– Брызгай же, брызгай! – Моя мать с воодушевлением приняла его сперму. – Ах… сейчас… сейчас я чувствую его… сейчас… как он брызгает… очень тепло проникает внутрь меня… ах, и как же он часто пульсирует… ах, вот это член, вот это член… хи-хи-хи, соски, возьми их… так… у меня тоже подходит… я, несомненно, рожу ребёнка… так много он брызгает… ничего не поделаешь… и как же он ударяет при этом… когда мой муж прыскает, он даже не шевелится… а ты при этом ещё и сношаешь так здорово… так… так… а мой благоверный брызнет пару капель и аттракцион на этом кончается… а-а… а-а… а-а…
Наконец, они затихли и лежали друг на друге совершенно тихо. Всё было позади. Затем Экхардт поднялся, а моя мать села на кровати. Волосы у неё были растрёпаны, неприкрытые голые груди выступали вперёд. Юбки по-прежнему были задраны. Она прикрыла лицо ладонями, но сквозь раздвинутые пальцы смотрела на Экхардта и улыбалась.
Он схватил её за руки, убрал их от лица.
– Мне стыдно, – сказала она.
– Ах, вздор всё это! – отмахнулся он от неё. – Теперь это уже не имеет значения.
– Мой хвостик, мой хороший хвостик! – ласково сказала она, держа его шлейф в руке и с любопытством разглядывая. – Нет, какой всё-таки шлейф красивый… у меня до сих пор не прошло ощущение, будто он всё ещё находится внутри.
Потом она наклонилась и вдруг целиком взяла в рот красную, толстую колбаску Экхардта, которая уже наполовину обмякла. Наш богатырь тотчас же воспрянул и налился прежней силой.
– Давай… посношаемся.
Экхардт вынул шлейф у неё изо рта и хотел снова опрокинуть её на постель.
– Нет… – изумлённо воскликнула она, – ещё раз? Ты действительно сможешь ещё раз?!
– А что в этом такого особенного? – спросил он. – Естественно… ещё раз пять… если никто не придёт…
– Только бы никто не пришёл! – воскликнула мать, – не знаю, я уже совершенно ничего не соображаю… мне этого не выдержать…
– Лучше всего, – заявил Экхардт, – лучше всего было бы, на случай, если кто-нибудь явится, нам вообще не ложиться… давай-ка сядем туда.
Он расположился в кресле, и из его чёрных брюк торчал красный шлейф.
Мать осторожно заняла место в седле, и я увидела, как она запустила вниз руку и сама вставила себе грифель. Вслед за этим она как одержимая запрыгала вверх и вниз:
– О господи, о боже ж ты мой, да так ещё лучше, так намного лучше… о боже ж ты мой, о боже… теперь хобот упирается мне прямо в сердце…
Экхардт пробасил:
– Вот видишь, не заносилась бы так всё время, мы уже давно могли бы совокупляться…
Мать крикнула:
– Возьми меня за титьки, чтобы я тебя всюду чувствовала… держи меня… ах, господи… ах, господи, боже ж ты мой… я уже пятнадцать лет замужем… а никогда так не сношалась… нет… такой мужчина не заслуживает… ах, ты господи… чтобы оставаться честной.
Её груди во время танца взлетали и опускались. Теперь Экхардт схватил их и крепко держал. И то одному, то к другому соску он прижимался с чмокающим, всасывающим поцелуем.
– На меня накатывает… на меня беспрерывно накатывает… у меня в любой момент естество вытечет… ах, ты, славный мужчина… У меня снова подкатывает… уже снова подкатывает…
Продолжалось это недолго, и Экхардт опять начал издавать свой предсмертный хрип. Затем я увидела, как завершающими ударами он высоко поднял мать, груди, которые он при этом крепко сжимал, очень сильно вытянулись, но она этого даже не почувствовала. Она неподвижно застыла и позволила брызгающему стержню глубоко вонзиться в её нутро. Но я смогла заметить, как всё тело ее при этом дрожало, она совершенно утратила дар речи и только едва слышно скулила. Потом она какое-то время лежала в его объятиях точно мёртвая. Наконец они оба поднялись с кресла. Мать опустилась перед Экхардтом на колени, взяла его шлейф в рот и принялась неистово сосать.
И пока его сотрясало от этих ласк, он говорил:
– Ну, надеюсь, теперь мы будем чаще сходиться вместе?
Она на мгновение приостановилась и промолвила:
– В первой половине дня я всегда одна, тебе же это известно…
Экхардт отрицательно покачал головой:
– Но завтра мне уже снова нужно на службу…
Мать тут же нашла выход из положения:
– Тогда я, значит, приду к тебе ночью, когда мой муженёк сидит в ресторане…
– А дети?
– Ах, пустяки, – ответила она, – дети спят…
Экхардт, вероятно, вспомнил в этот момент обо мне и скептически произнёс:
– Никогда нельзя быть до конца уверенным, что дети спят…
– Да нет же, – заверила мать, – они ничего не услышат…
Снова Экхардт, должно быть, подумал обо мне.
– Ой, ли? Впрочем, мне это всё равно, – сказал он.
В продолжении этого диалога мать всё время держала шлейф во рту, вынимая его только, когда говорила. Теперь Экхардт сказал:
– Давай быстренько ещё один номер соорудим… пока кто-нибудь не пришёл…
Мать вскочила на ноги:
– Нет, знаешь ли… знаешь ли… впрочем, разве что быстренько… я не прочь, чтобы на меня ещё хоть разок накатило… но только очень быстренько…
Она навзничь бросилась на постель и подняла юбки.
– Нет, – сказал он, – не так, перевернись.
Он расположил её таким образом, что она, стоя перед кроватью, опёрлась головой о нее и выставила свою корму вверх. Тогда он вонзил в неё копьё с тыла. Она отреагировала только глубоким гортанным звуком, и сразу же вслед за тем простонала:
– У меня подкатывает… уже… сейчас… прошу тебя, брызни, брызни тоже… брызни…
Экхардт прошептал ей:
– Сейчас брызну, жаль… только… что я не могу… дотянуться до твоих сисек… так… я сейчас брызну… а-а… а-а…
Он тут же извлёк хобот наружу, протёр его насухо и застегнул брюки. Затем уселся в кресло и смахнул со лба пот.
Мать взяла таз с умывальника, поставила его на пол, присела над ним на корточки и принялась подмывать хозяйство. Покончив с этим занятием, она подошла к Экхардту. Груди её по-прежнему свешивались наружу. Она одну за другой протянула их к его рту:
– Ещё один поцелуйчик, – предложила она.
Экхардт по очереди взял в рот оба её соска и поцеловал их. После чего мать запахнула блузку.
– Может быть, я уже сегодня вечером выйду к тебе в кухню, – сказала она.
Экхардт ответил:
– Вот и прекрасно, я буду рад.
Мать вдруг начала говорить обо мне, впрочем, даже не подозревая, что речь идёт именно обо мне:
– Ну, а как обстоит дело с той маленькой стервой, с которой ты исполнил шесть номеров?
Экхардт сказал:
– А что с ней, собственно, может такого статься?
– Может быть, ты и сейчас ещё не потерял желания сношать её?
– Её-то? – улыбнулся Экхардт. – Да ты, случаем, не ревнуешь ли?
– Конечно, ревную, – запальчиво сказала мать, – я хочу, чтобы ты сношался только со мной… только со мной, со мной одной…
– Но разве ты сама не позволяешь другому себя сношать?
Она пришла в явное недоумение:
– Я? Это кому же?
– Ну, своему мужу, к примеру… или не так?
– О, этому… я его больше близко не подпущу…
– Ничего не получится, если он захочет тебя отпудрить…
– Да он, – раздражённо заявила она, – делает-то это только раз в две-три недели, и это тебя смущать не должно… Он вставит его самую малость, пару раз пройдётся туда-сюда и уже готов…
– В таком случае, – сказал Экхардт, – и я буду пудрить свою девицу один раз в две-три недели, тоже не стану вставлять ей полностью, и мы с тобой, стало быть, на этом в расчёте.
– Я прошу тебя, – предостерегла она, – только будь внимателен и осторожен. Ты можешь быть пойман, и затем предстать за такие дела перед окружным судом.
Экхардт улыбнулся:
– Нет, нет, меня не поймают, нет. Да и ты сама тоже не останешься в накладе, если я иной раз возьму девчонку и, как следует, её пропечатаю…
– А теперь уходи, – сказала мать, – скоро уж полдень, и кто-нибудь может придти…
Они ещё раз прижались друг к другу. При этом Экхардт держал обе руки на груди матери, а та – на ширинке его брюк. Потом Экхардт вышел из комнаты.
Увидев меня, он в первое мгновение оторопел от испуга.
Я лукаво улыбнулась ему, а он на несколько секунд так смутился, что не в состоянии был слова вымолвить. Затем он подошёл ко мне и шёпотом спросил:
– Ты что-нибудь видела?
Вместо ответа я продолжала улыбаться. Он запустил мне руку под юбки и, поигрывая моей плюшкой, произнёс:
– Ты ведь никому не расскажешь… не правда ли?
Я лишь утвердительно кивнула, и он оставил меня в покое, поскольку опасался, что на кухню в любой момент может войти мать.
С той поры я несколько раз подсмотрела, что вечером, пока отец ещё сидел в ресторане, мать ходила к Экхардту на кухню, и я слышала, как они оба тяжело там пыхтели. Однако сама я с того дня совокупляться с господином Экхардтом прекратила. Почему? – я, собственно говоря, объяснить затрудняюсь, просто что-то во мне этому воспротивилось. Однажды он явился домой после обеда, видимо, с этой целью, и застав меня одну, стиснул в тяжёлых объятиях. Поскольку я упиралась, он швырнул меня на пол и улёгся на меня сверху. Но я стиснула колени и оттолкнула его, и тогда он вдруг остановил свой напор, бросил на меня странный взгляд и с тех пор больше ко мне не прикасался.
В течение следующего года я поочерёдно сношалась с Алоизом, затем с господином Гораком, которого прилежно навещала в подвале. Шани тоже однажды появился у меня и, едва успев переступить порог, сообщил, что у его матери и старшей сестры, дескать, месячные и поэтому сегодняшней ночью он отпудрил только Ветти. И что в следующую ночь ему совершенно никого не надо сношать. Мы воспользовались случаем, чтобы стоя на кухне в крайней поспешности исполнить один номер, от которого у меня в памяти, признаться, не сохранилось ничего, кроме того факта, что Шани констатировал у меня наличие небольшой груди. Я действительно к тому времени уже обзавелась парочкой маленьких яблочных половинок, которые симпатично торчали в разные стороны. Через одежду их ещё нельзя было почувствовать, как следует, но когда несколько дней спустя я подвела ладонь господина Горака под сорочку, тот пришёл в такое восхищение от своего открытия, что у него тотчас же снова встал хвост, хотя он только недавно уже два раза меня отбарабанил. В результате он собрался с силами и, беспрерывно играя моей грудью, совершил третий подвиг, что с неоспоримой очевидностью доказало мне ценность нового раздражителя. Мой брат в этом году тоже несколько раз сношал меня. Он не переставал мечтать о госпоже Райнталер, однако всё никак не мог овладеть ею.
Случайно я как-то раз увидела, что она ближе к полудню направляется на чердак. Я тотчас же кликнула Франца со двора и сообщила ему об удобном случае. Он пришёл, однако подняться на чердак не отважился. Я убеждала его, что госпожа Райнталер позволяла себе сношаться с господином Гораком, что она наверняка была бы готова принять и его, я красочно расписала какие прекрасные у неё груди – но он не решался. С присущей мне дерзостью я вызвалась проводить его. Наверху мы застали госпожу Райнталер в тот момент, когда она снимала с верёвки бельё.
– Целую ручку, госпожа Райнталер, – скромно поздоровалась я.
– Здравствуйте, что вы здесь делаете? – поинтересовалась она.
– Мы пришли к вам…
– Так, и чего же вы от меня хотите?
– Наверно, мы могли бы чем-нибудь помочь вам, – лицемерно заявила я.
– Ну-ну, большое спасибо. – Она как раз складывала простыню.
Я прошмыгнула к ней и внезапно ухватила её за грудь. Я играла ею, вскидывая и опуская её. Франц стоял неподалеку, смотрел на эти груди и глаз не мог отвести.
Госпожа Райнталер привлекла меня к себе и спросила:
– Ты что там делаешь?
– Да это же красотища такая, – льстиво ответила я.
Она густо покраснела, искоса взглянула на Франца и улыбнулась. Франц тоже залился румянцем, глупо улыбался, однако ближе подойти не осмеливался.
Я просунула руку ей под блузку и извлекла на свет божий голые груди, она не препятствовала происходящему и, поглядев при этом на Франца, только сказала:
– Ты-то, зачем сюда пришёл?
Тогда я шепнула ей:
– Франц очень хотел бы…
Я почувствовала, как под влиянием этих слов её соски моментально набухли. Несмотря на это она спросила:
– Чего ж он хотел бы?..
– Ну, вы же сами догадываетесь… – прошептала я.
Она расплылась в улыбке и позволила мне до конца обнажить её грудь, пышная белизна которой теперь ярко выделялась на фоне кумачовой блузки.