Мутценбахер Жозефина. История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой

   – Стоп, так дело не пойдёт… изобрази-ка лучше позу братской любви с Альбертом, а девицу оставь в покое…
   – Мотивы братской любви у нас уже есть, – сказал он, – было бы жаль тратить на это пластину.
   – Но я не желаю, чтобы ты тут с девицей… – сварливо настаивала она.
   – Не смеши меня, – заявил Капуцци, – если я позволяю тебе обозначать позы с Альбертом… то почему я не имею права сделать то же самое с Пепи.
   – Нет, – упрямо крикнула Мелани, – ты от неё возбудишься.
   – Ничего подобного, – заявил он, обороняясь, и, видимо, для пущей убедительности присовокупил, – в крайнем случае… в крайнем случае… я оприходую тебя ещё раз.
   Такой вариант её устраивал:
   – Но только обозначить… – распорядилась она.
   Я улеглась на скамейку и вынуждена была очень широко раздвинуть ноги, чтобы он смог поместиться между ними.
   – Э, нет, – сказал Капуцци, – мы это сделаем так!
   И с этими словами он поднял мне ноги высоко вверх, так что мои лодыжки оказались у него на плечах.
   – Сейчас! – крикнул он жене и на глубину больше жёлудя засунул в меня своё гигантское полено.
   – Не так глубоко… – закричала Мелани, – не так глубоко.
   Её запрет был излишним, поскольку и того, что уже во мне находилось, было вполне достаточно, чтобы заполнить меня до отказа. Сюда добавлялось ещё и то обстоятельство, что хвост Капуцци, когда он вводил его, был не до конца упругим. Лишь в моей пещере он снова оправился от чрезмерного напряжения только что исполненного супружеского ритуала, и я могла испытывать наслаждение по мере того, как он разбухал во мне всё больше и больше. Это с лихвой возместило мне неподвижность, связанную с «обозначением».
   – Готово, – сообщила госпожа Мелани.
   Он отпустил меня и занялся аранжировкой новой композиции. То есть, он уселся на стул, взял меня на колени, но взял так, чтобы я спиной опиралась на его грудь, а лицом была обращена в сторону объектива. Он просунул руки у меня под мышками и крепко обхватил мои титьки, а свой корнеплод посадил в моём огороде. Я собралась, было, покачаться на этих качелях, однако он шепнул мне:
   – Не сейчас…
   – Готово, – крикнула от аппарата жена.
   Предстояло составить третью композицию. Но поскольку для неё требовался Альберт, а шланг у него абсолютно не поднимался, то мероприятие было отложено до следующего сеанса. Капуцци попросил меня прийти через день, вручил пять гульденов и отпустил с миром.
   Я отправилась в город. На Грабене я встретила Ценци и пошла с ней на Шёнлатерн-гассе, чтобы похвастаться перед ней заработанными деньгами и рассказать историю с фотографом. Между тем самой ей никого не удалось подцепить. Моё красочное описание групп и позиций привело её в очевидное возбуждение.
   – Чёрт побери… – воскликнула Ценци, бросаясь на диван. – Чёрт побери… во мне от одного разговора разгорается сладострастие… вот неплохо было бы мне сейчас с кем-нибудь перепихнуться…
   И в этом вопросе я полностью разделяла её точку зрения. Я забралась к ней на диван. Ценци лежала вытянувшись, глаза у неё сверкали, а грудь высоко вздымалась. Она вообще казалась мне сегодня иной, чем обычно. Совсем не такой безвольной и уступчивой как дома. Я прилегла рядом с ней и какой-то период времени мы играли титьками друг дружки. Я уже хотела, было, забраться на неё, но она с возгласом: «Ах… это всё не то…» оттолкнула меня и прокричала в сторону кухни:
   – Скажите, пожалуйста, госпожа Бёк… Карла нет здесь?
   Старуха приоткрыла дверь:
   – Да, Карл здесь… а что вы от него хотите?
   – Позовите его, пожалуйста, к нам… – сказала Ценци.
   – Так что же вы хотите? – упорствовала в своём любопытстве старуха.
   – Не задавайте вопросов, пожалуйста, – произнесла Ценци таким повелительным тоном, какого прежде я от неё никогда не слышала. Я вообще обнаружила в её характере новые стороны. – Не задавайте вопросов, пожалуйста, – повторила она, – а позовите его!
   Старуха исчезла.
   – Кто такой этот Карл? – спросила я.
   – Да внук хозяйки, – объяснила мне Ценци, освобождаясь меж тем от одежды и снова укладываясь на диван.
   – И чего тебе надобно от него?
   – Хочу посношаться с ним… – с горячностью произнесла Ценци.
   Дверь отворилась, и в кабинет вошёл молодой человек лет шестнадцати-семнадцати. Он был очень симпатичным, с тонкими чертами лица, несколько, правда, утрированными и заострёнными худобой его, да и в целом парень выглядел опустившимся. Он курил сигарету, ухмыльнулся, завидев нас, и я не могла не подумать о разбитной компании, которая всегда с громким шумом расхаживает по улице.
   – Сервус, Карл… – сказала Ценци, – вот тебе гульден… отчеши-ка меня разок.
   Карл вразвалку подошёл к дивану, взял гульден, со всех сторон оглядел его, спрятал в карман и принялся небрежно поигрывать грудью Ценци. При этом он испытующе разглядывал меня.
   – Ну что ты так долго раздумываешь, – воскликнула Ценци.
   Он расстегнул брюки, и Ценци толкнула меня:
   – Ты только полюбуйся на морковку, которая у парня имеется, ничего подобно больше в природе не существует…
   Карл ухмыльнулся мне, и я привстала, чтобы хорошенько рассмотреть его чудотворца. И, о господи, поддержи меня, ничего подобного я действительно никогда в жизни не видела. Эта станина доставала ему до пупа и гораздо выше, и была такой толщины, что внушала серьёзные опасения. Одна головка его была больше, чем у иных весь штемпель.
   – Ну, – заметила Ценци, – стоит такой одного гульдена?
   Карл отложил сигарету в сторону и улёгся на Ценци.
   – С богом… – сказал он, – поехали…
   Ценци нетерпеливо заворочалась под ним и попросила:
   – Так начинай же… входи!
   – Воткни его сама, – грубо проворчал он.
   Ценци протянула вниз руки и сразу после этого разразилась пронзительными сладострастными криками:
   – Ах… ах, трахай же меня… не так сильно… ах… на меня накатывает… ах… мой дорогой Карл… с какой радостью я принимаю тебя… я хотела бы остаться с тобой… ты лучший из лучших…
   – Плевать мне на тебя, – прошипел он, продолжая методично двигать взад и вперёд своей крупнокалиберной пушкой.
   Ценци взвилась под ним на дыбы:
   – Тогда зачем ты трахаешь меня? – с трудом переводя дыхание, спросила она.
   Он нанёс очередной удар и ответил:
   – Потому что ты дала гульден… если мне даст гульден бабушка, я и её отдеру за милую душу.
   Ценци трудилась с напряжением всех сил и средств, и Карл долбил её с ожесточением, словно чувствовал себя уязвлённым. Происходящее настолько возбудило меня, что я стала подумывать, не заплатить ли и мне гульден.
   Однако Карл положил этим размышлениям конец, тотчас же распрощавшись по выполнении задания.
   – Побудь ещё, – попросила его Ценци.
   – Оставь меня в покое, – грубо бросил он.
   – Ну почему ты не хочешь ещё немножко побыть со мной?
   – Потому что ты у меня уже в печёнках сидишь, – ответил он. – Сервус, – и он удалился.
   Ценци схватила со стола бокал и швырнула ему вдогонку:
   – Сутенёр… мерзавец… – прокричала она. Ударившись о створку двери, бокал разлетелся вдребезги. Ценци заплакала.
   Никогда раньше я ее такой не видела.
   – Это единственный… он единственный… к кому я питаю искреннее расположение… к этому босяку… к этому… – рыдания мешали ей говорить, – а он даже отсношать меня просто так не желает… за что же мне такое?
   В крайнем изумлении я спросила:
   – А Рудольф?
   – Ах, да что Рудольф? – пожала она плечами.
   Я:
   – Но ты же так к Рудольфу привязана… ты исполняешь всё, что он хочет.
   Ценци отмахнулась:
   – С Рудольфом дело совсем другое… он может быть мне отцом… но я не влюблена в него.
   Я:
   – Да, но… ты же ему постоянно твердишь, что на тебя только с ним накатывает… что он это делает наилучшим образом.
   Ценци:
   – Чего только не наговоришь, когда тебя на сук нанизывают, я ведь и от тебя тоже слышала, как ты своему отцу рассказываешь, когда он лежит на тебе, что на тебя вот-вот накатит.
   Я:
   – Было бы, разумеется, глупо отрицать это.
   Ценци:
   – Умоляю тебя, с Рудольфом я уже восемь лет вместе…
   Я:
   – Что? Да ведь тебе всего-то пятнадцать лет.
   Ценци:
   – Конечно, но какое это имеет значение. Моя мать была любовницей Рудольфа, а когда она умерла, я осталась одна-одинёшенька, и Рудольф взял меня к себе.
   Я:
   – В качестве любовницы?
   Ценци:
   – Нет, вначале я спала на земляном полу в его кабинете и была ещё рада этому, потому что очень боялась оказаться в сиротском приюте.
   Я:
   – Почему же?
   Ценци:
   – Откуда мне знать? Моя мать всё время плакала, когда находилась в больнице, и говорила: «Когда я умру, бедный ребёнок попадёт в сиротский приют».
   Я:
   – А где ж ты сама была, пока мать находилась в больнице?
   Ценци:
   – У Рудольфа. Мать ведь тоже раньше была у него. Она ведь жила с ним.
   Я:
   – А твой отец?
   Ценци:
   – О нём я почти ничего не помню, он умер, когда мне было всего два годика.
   Я:
   – Ну, а что было дальше?
   Мы всё ещё голые сидели рядышком на диване, поглаживая друг дружке груди. Ценци чуточку успокоилась, и возможность, откровенно и доверительно излить мне душу, была ей, очевидно, приятна. Она продолжала:
   – Тогда Рудольф пообещал матери, что заберёт меня к себе и что я смогу у него оставаться, всегда. После этого матери было умирать легче.
   Я:
   – Мне это понятно.
   Ценци:
   – Ну, так вот я пару месяцев проспала, стало быть, на земле, а Рудольф спал в кровати.
   Я:
   – А потом началось это, да?
   Ценци:
   – Не сразу. Сперва он позвал меня в постель, не стоит-де мне лежать на земле, сказал он.
   Я:
   – Сначала он не трогал тебя?
   Ценци:
   – Куда там. Едва я легла к нему, как он тут же поднял мне рубашку, вложил мне в щелку палец и стал меня гладить повсюду…
   Я:
   – И что ты при этом думала?
   Ценци:
   – Ничего.
   Я:
   – Тебе было приятно?
   Ценци:
   – О да… знаешь… его руки лишь слегка касаясь… так исключительно деликатно поглаживали меня… уже от одного этого хорошо становилось.
   Я:
   – Но ты не понимала, к чему дело клонится, да?
   Ценци:
   – Отчего же не понимала? Я очень даже хорошо знала, что это означает, поскольку не однажды по ночам слышала всё, что происходило, когда Рудольф был на матери.
   Я:
   – Так? А что же он сделал потом?
   Ценци:
   – Потом он дал мне в руку свой хвост.
   Я:
   – А ты?
   Ценци:
   – Рудольф мне в ту пору прямо сказал: «Ценци, – сказал он, – теперь ты моя любовница. Ты не должна никому ничего рассказывать, и тогда увидишь, что тебе от этого будет только польза».
   Я:
   – Обещания подтвердились?
   Ценци:
   – О да! Всё оказалось правдой, а потом я даже гордилась тем, что у меня уже есть такой любовник. И потом я радовалась, что у меня всё сложится хорошо, поскольку ребёнком мне довольно часто просто нечего было есть.
   Я:
   – Тогда понятно, что такое положение тебя устраивало.
   Ценци:
   – А, кроме того, после смерти матери мне было страшно ночами лежать одной, а когда я была в постели Рудольфа, я уже ничего не боялась. Впрочем, я и без того выполняла бы всё, чего он от меня хотел.
   Я:
   – Даже если бы это было тебе неприятно?
   Ценци:
   – Ну, конечно. Потому что была уверена в том, что он вышвырнет меня на улицу, если я его не послушаюсь.
   Я:
   – Он тебе угрожал этим?
   Ценци:
   – О да. Он постоянно говорил, что если я о чём-нибудь проболтаюсь, он выгонит меня из дому. Тогда меня загребёт полиция, потом меня отправят в сиротский приют, где детей целый день только колотят, ставят на горох на колени и заставляют беспрерывно молиться.
   Я:
   – В таком случае, конечно, лучше лежать в тёплой постели и получать тёплый помазок в руку.
   Ценци:
   – Или под брюхо… ха-ха-ха.
   Я:
   – Ну, под брюхо-то тебе, наверно, не сразу досталось.
   Ценци:
   – Да, не сразу. Рудольф свою шарманку сперва только в руку давал. «Видишь, – говорил он мне, – вот эту штуку. Мужчина засовывает её в женщину».
   «В какое место засовывает?» – спрашивала я.
   «Вот сюда», – отвечал он и пальцем показывал мне туда, где небесный плотник просверлил мне дырочку.
   Я:
   – Значит, у тебя был хороший учитель.
   Ценци:
   – О, да! Рудольф, бесспорно, был хорошим учителем. «Вот это – яйца», – объяснял он, давая мне в руку свой мешочек. «А отсюда выбрызгивается сперма, которая попадает в чрево женщины, и от этого она впоследствии рожает ребёночка».
   Я даже позавидовала ей:
   – Таких подробностей я поначалу не знала. До всего этого дошла гораздо позже.
   Ценци:
   – Он мне описал всё.
   Я:
   – А больше вы ничего не делали?
   Ценци:
   – О, всё делали.
   Я:
   – Что значит… всё?
   Ценци замялась:
   – Ну, он мне показывал. Объясняя мне, к примеру, суть полового сношения, он лёг на меня и отточил.
   Я:
   – Ведь это неправда, быть такого не может.
   Ценци:
   – Ну, конечно… он потёр им только снаружи. Он объяснил, что сейчас хвост в меня ещё не войдёт, что это произойдёт лишь позднее, когда я стану постарше. Но он только хочет-де показать мне, как это делается.
   Я:
   – А сам, небось, брызгал при этом.
   Ценци:
   – О нет… так он не брызгал, всегда только, когда делал мне это сзади.
   Я:
   – В попу… я знаю.
   Ценци:
   – В попу? Такого не случалось.
   Я удивилась:
   – Что ты говоришь? Такого не случалось? А меня уже три года тому назад господин Горак оттрахал в попу и брызнул туда, потому что спереди в ту пору ещё не входило, во всяком случае, у меня.
   Ценци:
   – Это что-то для меня новенькое. Такого я ещё ни разу не делала. И как, хорошо это?
   Я:
   – О, очень даже хорошо, сразу накатывает.
   Ценци засомневалась:
   – Да, а разве не ужасно больно при этом?
   Я:
   – Только сначала… но если хвост достаточно влажный, то дальше совершенно не больно.
   Ценци:
   – Надо б и мне однажды попробовать.
   Я:
   – Теперь в этом нет больше никакой необходимости, у тебя ведь и спереди замечательно входит.
   Ценци:
   – Да, а в ту пору Рудольф только просовывал мне хвост со стороны спины.
   Я:
   – Мне это знакомо. Сжимаешь ноги покрепче, и он трётся хвостом между ляжками, так?
   Ценци:
   – Да… совершенно верно.
   Я:
   – И он брызгал?
   Ценци:
   – Да… или ещё когда я брала его в рот.
   Я:
   – Что? Вы это и в рот делали?
   Ценци:
   – Иногда… впрочем, всегда приходилось немножко сглатывать.
   Я:
   – А он… он ничего такого не делал?
   Ценци:
   – Ну, разумеется, делал. Он мог часами лежать лицом на моей плюшке, вылизывая её и посасывая мне клитор, потому что однажды сказал: «Подожди, я сделаю так, чтобы и ты кое-что от этого получила».
   Я:
   – Ну… и ты действительно кое-что от этого получала?
   Ценци:
   – Было так здорово… при умелом исполнении это пронимает достаточно глубоко.
   Я:
   – Да… мне это знакомо, это сладостно… я бы совершенно не возражала, чтобы сейчас здесь оказался кто-нибудь, кто организовал бы нам это.
   Ценци:
   – Да… и мне бы хотелось того же.
   Всё это время мы в истоме поигрывали нашими раковинами. Ценци занималась моей, а я – её. Теперь мы больше не могли себя сдерживать, прилегли рядышком и ласкали друг дружку пальцами, так что источник вскоре снова забил. Потом мы опять успокоились, сели, и я предложила Ценци возобновить ее рассказ.
   И она не заставила себя долго упрашивать:
   – Посмотри на мои титьки, – продолжала она, – какие они… Рудольф говорит, что они стали у меня такими со временем от лизания и многочисленных совокуплений. Они начали расти ещё в девять лет, и волосы между ногами появились уже в том возрасте.
   Я:
   – А ты всегда сношалась только с Рудольфом?
   Ценци:
   – О нет… Рудольф сказал мне, что если меня кто-нибудь схватит или поманит куда-то, я должна только внимательно следить за тем, чтобы со мной ничего не случилось, и чтобы меня никто не увидел…
   Я:
   – Что? Он тебе это уже тогда позволял?
   Ценци:
   – Ну, конечно. Он предупредил только, чтобы я всегда была покорна ему, но, тем не менее, могу уже это делать и с другими мужчинами. Только не с маленькими мальчишками. Если он такое заметит, сказал он, то прикончит меня на месте.
   Я:
   – Но это же просто смешно. Почему же нельзя было именно с маленькими мальчишками?
   Ценци:
   – Ну, из-за денег.
   Я:
   – Я здесь чего-то не понимаю.
   Ценци:
   – Итак, Рудольф сказал: «Ты можешь уже отдаваться, но всегда должна что-то от этого получать. Даже если мужчина просто подержит тебя за плюшку, он должен сколько-нибудь заплатить за это. Даром только смерть достаётся».
   Я:
   – И остаток жизни. М-да… тогда я кучу денег могла б заработать, не будь я такой бестолковой.
   Ценци:
   – Ну, вот видишь… из-за этого я и предпочитаю оставаться с Рудольфом, потому что он очень рассудительный и толковый, и с ним обо всём можно посоветоваться.
   Я:
   – Почему же он в таком случае позволил моему отцу тебя пудрить?
   Ценци:
   – Да здесь ларчик открывается просто. Ведь с тех пор мы больше ни гроша за жильё не платим.
   Я:
   – Так, но ведь это же подло… а он, выходит, сношает меня задаром.
   Ценци:
   – Ну… зато он же не выдал того, что ты сношаешься со своим папашей.
   Я:
   – Это низость… но я больше не позволю ему на себя забираться.
   Ценци:
   – Делай, что хочешь, мне это совершенно по боку.
   Я:
   – Ладно, давай эту тему сейчас оставим, что, собственно говоря, нам с того, а? Рассказывай лучше дальше. Деньги ты в ту пору уже зарабатывала?
   Ценци:
   – О, да. Сперва это оказался торговец на углу улицы. Он всё время так пялился на меня и трепал по подбородку, когда я заходила в лавку купить что-нибудь. И я рассказала об этом Рудольфу.
   Я:
   – Ну, и что же произошло дальше?
   Ценци:
   – Рудольф сказал, что мне следует сделать с ним всё, чего он захочет, но за это я должна потребовать с него деньги.
   Я:
   – И ты что-нибудь получила?
   Ценци:
   – На первый раз только несколько мелких монет.
   Я:
   – И что же с ним было?
   Ценци:
   – Что ты имеешь в виду?
   Я:
   – Ну, ты сама понимаешь… я имею в виду, что он с тобой делал?
   Ценци:
   – Он стоял у входа в лавку, когда я проходила мимо.
   Я:
   – Ну, а ты?
   Ценци:
   – Я ему рассмеялась.
   Я:
   – А он?
   Ценци:
   – Он пригласил меня войти.
   Я:
   – Дальше… что было дальше?
   Ценци:
   – Ну, и тогда он провёл меня в магазин.
   Я:
   – Что же он сказал?
   Ценци:
   – Он сказал мне, что хочет подарить мне сушеных слив, или смокв, или ещё чего-то.
   Я:
   – Да… и?
   Ценци:
   – И когда мы оказались в магазине, он сказал мне, что у меня самой есть такая смоква, которая вкуснее всего.
   Я:
   – Он, видимо, имел в виду плюшку?
   Ценци:
   – Конечно.
   Я:
   – И что же ты на это ответила?
   Ценци:
   – Ничего.
   Я:
   – Да рассказывай ты наконец, не заставляй себя всё время спрашивать.
   Ценци:
   – Я и рассказываю… он сказал, что я должна показать ему свою смокву, которая у меня между ног.
   Я:
   – Так-так… ну и хитрый же лис.
   Ценци:
   – Если я это сделаю, сказал он, то он подарит мне так много смокв, сколько я захочу.
   Я:
   – Так ты согласилась на это?
   Ценци:
   – Нет.
   Я:
   – Нет? А я с большим удовольствием всегда ела смоквы.
   Ценци:
   – Я тоже.
   Я:
   – Ну, и тогда почему же?
   Ценци:
   – Я вспомнила слова Рудольфа и сказала: «Мне не нужны смоквы, я хочу получить что-нибудь другое». – «И что же именно», – спросил он. «Деньги», – ответила я.
   Я:
   – И он дал тебе что-нибудь?
   Ценци:
   – Прежде он задрал мне юбку и поиграл там внизу, а потом вынул из штанов свою маринованную селёдку и прохаживался ею у меня между ног и по животу до тех пор, пока не брызнул.
   Я:
   – Ну, а потом?
   Ценци:
   – А потом он подарил мне тридцать крейцеров и на прощание выразился в том смысле, чтобы я держала язык за зубами и никому ничего не рассказывала.
   Я:
   – Ты его послушалась?
   Ценци:
   – Нет, я рассказала Рудольфу и отдала ему деньги.
   Я:
   – И часто ты у этого торговца бывала?
   Ценци:
   – О, да, частенько наведывалась. Я покупала всё, за чем посылал меня Рудольф, и ничего не платила за это…
   Я:
   – То есть, ты в магазин ходила для этого.
   Ценци:
   – Да.
   Я:
   – А ещё кто-нибудь был у тебя?
   Ценци:
   – Мой школьный учитель.
   Я:
   – Учитель?
   Ценци:
   – Да… когда я ходила в четвёртый класс.
   Я:
   – Но тот, видимо, ничего не платил?
   Ценци:
   – Послушай только. У нас была одна девчонка, у которой уже в том возрасте были толстые сиськи, и учитель всё время трогал её за них, и она после этого страшно конфузилась.
   Я:
   – Вот глупая курица, вот дурища.
   Ценци:
   – Да, она была глупой курицей.
   Я:
   – Давай, расскажи, это очень занятно… меня тоже сношал преподаватель катехизиса.
   Ценци:
   – Мне это известно.
   Я:
   – Итак, рассказывай!
   Ценци
   – Когда проходил урок физкультуры, учитель помогал нам выполнять упражнения на кольцах или взбираться по канату всегда поддерживая нас под мышки или за спину, однако эту девчонку он непременно ловил за титьки, а в случае с канатом всегда брал её за задницу… и тогда она вся заливалась краской.
   Я:
   – Охотно верю.
   Ценци:
   – И я всегда оказывалась рядом и смеялась учителю в лицо.
   Я:
   – А он?
   Ценци:
   – Он тоже краснел.
   Я:
   – Дальше, я уже сгораю от любопытства.
   Ценци:
   – И вот однажды эта девчонка не сумела забраться на брусья. Учитель поддерживал её то сзади, то спереди, и, наконец, сказал, чтобы она осталась после занятий для дополнительной тренировки.
   Я:
   – Ага… я уже чувствую, к чему дело клонится.
   Ценци:
   – Да, я это почувствовала и тоже осталась там.
   Я:
   – В гимнастическом зале?
   Ценци:
   – Ах, нет… я ждала перед школой, пока девчонка не вышла.
   Я:
   – Ну, и долго тебе пришлось ожидать?
   Ценци:
   – С полчаса! Я проводила её, стараясь всё выведать.
   Я:
   – Она тебе всё сказала?
   Ценци:
   – Сначала нет. И только когда я спросила её: «Послушай, почему это учитель всё время хватает тебя за титьки и за попу?..» Тогда лишь язык у неё развязался, и она мне всё выложила.
   Я:
   – Ну… не тяни, рассказывай же скорее.
   Ценци:
   – Куда нам торопиться? У нас же уйма времени… Итак, она мне сказала… ха-ха… я и по сей день ещё не могу удержаться от смеха, какой же она была глупой курицей…
   Я:
   – Он отсношал её?
   Ценци:
   – Послушай только… «У нашего учителя что-то есть», – сказала она. «Что же именно?» – спросила я. «Ой, но только пообещай, что никому ни словечка не скажешь», – попросила она. Ну, я ей, естественно, пообещала… «У учителя между ног есть кран», – выпалила она после этого.
   Я:
   – Нет, ну что за дура набитая!.. Подумаешь, великое открытие сделала!..
   Ценци:
   – «Он тебе его показал?» – спросила я её.
   «Да», – ответила она. Она никакого понятия не имела, что это было такое. И она мне сказала, что учитель тёр её этим краном между ног и вставлял между титек, затем он пообещал ей поставить пятёрку с плюсом, и затем из его крана вытекло очень много воды.
   Я:
   – Нет… ну надо же какая дурында… вот недотёпа-то.
   Ценци:
   – Однако когда я ей растолковала что к чему, она в один миг поумнела.
   Я:
   – Каким образом?
   Ценци:
   – Потому что тут же мне заявила, что ей, дескать, до фонаря, как там всё это называется, но если ей не нужно будет больше учить уроки, то она позволит учителю сношать себя столько раз, сколько тот пожелает.
   Я:
   – Ну, а ты что?
   Ценци:
   – Я про себя подумала, что тоже могу этим с толком воспользоваться.
   Я:
   – И как же сложились обстоятельства у тебя?
   Ценци:
   – Ну, у меня в ту пору тоже уже были груди, правда, совсем-совсем малюсенькие…
   Я:
   – И ты их ему показала?
   Ценци:
   – Да… когда он в очередной раз хотел мне помочь и поддержал под мышки, я сказала ему, «простите, пожалуйста, господин учитель, но я ужасно боюсь щекотки»… И тогда он взял меня за грудь…
   Я:
   – Ну, он, верно, догадался, что это значит.
   Ценци:
   – Полагаю, что так. Он на меня, знаешь ли, сразу так посмотрел… я рассмеялась, и тогда он сказал мне: «Ты можешь остаться после занятий на дополнительную тренировку по гимнастике».
   Я:
   – Я именно так и подумала.
   Ценци:
   – Когда все разошлись, я осталась в тёмной раздевалке одна, тут он подошёл ко мне, слегка прикоснулся к обеим грудям и спросил: «Тебе нравится заниматься гимнастикой?» – «Да, господин учитель», – ответила я и покрепче прижала его ладони к себе.
   Я:
   – Тут он, видимо, все сообразил…
   Ценци:
   – Да. Он без промедления забрался мне под рубашку и спросил: «Для чего это, вообще, служит?»
   Я:
   – И что же ты ему ответила?
   Ценци:
   – Я до поры до времени прикинулась дурочкой и сказала: «Не знаю…»
   Я:
   – Тогда он, надо полагать, решил воспользоваться случаем.
   Ценци:
   – После этого он взял мою руку и сунул себе в ширинку… и я поймала его карандаш, стоявший уже как свеча наготове. Тут он спросил меня: «Что это такое?»
   Я:
   – Хороший экзамен. Ты его выдержала?
   Ценци:
   – Да, я сказала, что это у господина учителя его член.