Страница:
Франсуа поведал ей о предсказании, согласно которому он обречен прожить сто лет. Потеряв всех близких, он решил, что оставшийся путь они с Розой пройдут вместе. Теперь же, когда оказалось, что и это невозможно, он желал запереться вместе с нею и ждать минуты, когда им придется расстаться навсегда.
Убедить Розу оказалось непросто.
— Но кто вам сказал, что этому предсказанию можно верить? Даже если оно и верно, вы разве не знаете, что проказа проявляется не сразу и убивает не всегда? Вы подвергаете себя опасности прожить до ста лет… с этим.
— Я согласен подвергнуться такой опасности.
Они долго молчали. Роза подошла к окну, за которым когда-то цвел розовый куст Уарда.
— О смерти сына я узнала от посланника маршала де Сансера. Он рассказал мне, какое мужество вы проявили, заслоняя его собственным телом. Но есть одна вещь, о которой он мне не сообщил. Мой сын — знал? Вы успели открыть ему правду?
— Да, Роза. Он испытал невыразимую радость. Он умер счастливым. Последними его словами были: «Отец, я хочу пить…»
Впервые Роза де Флёрен улыбнулась. Она подняла руку и сильно сжала брошь на груди.
— Почему вы сами не приехали, чтобы поведать мне об этом? Это стало бы для меня таким облегчением, таким утешением!
— Жизнь распорядилась иначе. Меня призвал лев. Мне даже довелось быть пленником у сарацин.
Франсуа присел на кровать, Роза опустилась рядом. Между ними вновь, почти безотчетно, возникла тесная связь, как будто они расстались всего несколько дней назад.
— Что вы привезли оттуда? Розовый куст?
— Нет, один порошок, он усмиряет боль и вызывает мечтания. У вас есть вино?
Роза де Флёрен взяла кувшин и наполнила кубок. Франсуа достал черный мешочек и всыпал в вино щепотку белого порошка.
— Достаточно совсем малой крупинки.
Отпив половину, он протянул кубок подруге. Роза спросила:
— А теперь что делать?
— Ничего. Ждать…
Не двигаясь, они сидели друг подле друга. Постепенно питье начало действовать, но боль, вместо того чтобы утихнуть, стала еще сильнее. Роза разрыдалась.
— Вы знаете лепрозорий Эрменонвиля?
— Не думайте об этом, умоляю вас.
— Там огромная пустыня белого песка, где не живет ни одной живой души. Именно на этом месте и был построен лепрозорий. Своими серыми стенами он навевает ужас.
У Франсуа перед глазами вновь возникло скорбное пространство, от одного вида которого на пути к лесу Мана сжималось его сердце. Нечто подобное он заметил в тот день, когда король потерял рассудок.
— В лепрозории три крыла. Левое — для вновь прибывших женщин, правое — для мужчин, тоже оказавшихся там недавно. У них ранняя стадия болезни. На них даже можно смотреть без особого отвращения. При помощи одежды им удается скрыть некоторые изуродованные части тела. Но есть еще и центральное крыло. Там находятся больные на последней стадии, мужчины и женщины вперемешку, потому что различать их уже не имеет смысла: у них нет носов, ушей, ничего… Там я и закончу свои дни, Франсуа!
Франсуа взял ее за руку.
— Ваши глаза не изменятся. Давайте посмотрим друг другу в глаза. Это единственная из принадлежащих нам частей тела, которая не изменится и не состарится.
Роза постепенно успокаивалась. После нескольких минут тишины она вдруг прислушалась.
— Разве вы не слышите, как поют крестьяне?
— Слышу. Они вернулись. Найдите какой-нибудь музыкальный инструмент.
В комнате нашлась лютня. Роза стала играть. Франсуа достал книгу четверостиший и, опуская стихи, в которых говорилось о смерти, стал читать те, в которых воспевались любовь и вино.
Роза вдруг перестала играть. Он тоже замолчал. Вдруг она коротко рассмеялась.
— Где вы посадили розовый куст Уарда? Под окном вашей брачной спальни?
— Нет. На могиле моего оруженосца.
— Того, кого я видела здесь?
— Да. Даже сейчас я помню его лучше, чем других. Может, я любил его больше вас, больше собственной жены?
— Он, без сомнения, был вашим вторым «я».
Лицо Розы исказилось. Покой вновь уступил место тревоге.
— Я боюсь процедуры отчуждения почти так же, как и лепрозория. Вы ведь знаете, как это происходит, правда?
Франсуа уверил ее, что нет.
— Вот и прекрасно! Лучше не знать.
Внезапно Роза сорвала с себя одежду и бросилась на Франсуа. Подхваченный и опрокинутый этим ураганом, он тоже кое-как разделся и закричал от радости. Он вновь обрел Розу, пылкую, необузданную Розу, его первое поражение. Розу, которая когда-то открыла ему восторги тела.
Как и в первый раз, она не дала ему ни мгновения передышки, захватив его всего целиком и не отпуская… Франсуа не знал любовной близости со времени своего отъезда из Хамы, а было это 15 августа 1386 года, больше шести лет назад. Роза оставалась в одиночестве еще дольше.
За первым порывом последовал второй, третий, они бросались друг к другу, забыв о своем возрасте, забыв обо всем, что ожидало их обоих.
Так прошло много дней. Они сами не могли бы сказать, сколько именно, потому что потеряли счет времени. Отдыхая между любовными атаками, Роза играла на лютне, он читал четверостишия, они жгли благовония, пили и ели.
***
Любовники яростно наслаждались мгновениями, которые украли у самого Господа. Их больше не было во Флёрене, их не было и на земле. Им казалось, будто башня превратилась в корабль, который плывет по небесным волнам… Но вот однажды вечером раздался стук в ворота, и искаженный от волнения голос Перрена Белло объявил:
— Монсеньор епископ со своей свитой!
Все обрушилось в единый миг. Велев Франсуа оставаться в комнате, Роза спустилась вниз открывать. Епископ Бове был толстым и розовощеким. Он выдавил из себя приветливую улыбку, которая не могла скрыть лицемерия и притворства. Он протянул руку. Роза преклонила колено и поцеловала его перстень.
— Мне не хотелось оставлять вас одну в такой день, как сегодня, дочь моя.
— А какой сегодня день?
— Сегодня Рождество! Какими бы ни оказались результаты освидетельствования, я совершу для вас богослужение. Вы давно уже не присутствовали на мессе?
— Не знаю, монсеньор.
Епископ Бове не мог скрыть неодобрительной гримасы. Он указал на свою многочисленную свиту.
— Это мои певцы и музыканты. С вашего позволения они займут места в часовне.
Он отдал приказ, и его люди ушли. С епископом осталось только четверо. Он представил их хозяйке.
— Отец Роже и отец Филипп — мои капелланы, они будут свидетелями. Господин Ланнуа, нотариус, сделает соответствующую запись, если, к несчастью, в этом будет необходимость. А это — мессир Руссель, врач. Где желаете вы пройти медицинское освидетельствование?
Роза де Флёрен встряхнула головой, и ее длинные белокурые волосы взметнулись.
— Прямо здесь. Следуйте за мной!
Она поднялась по лестнице, и все пятеро затопали за ней. В комнате они нос к носу столкнулись с Франсуа. Епископ отпрянул.
— Кто вы такой?
Роза ответила вместо него:
— Это — сир де Вивре, благородный рыцарь, который не побоялся рискнуть жизнью, дабы доставить мне утешение.
— Утешение во грехе?
— Вы узнаете об этом, когда станете причащать меня. Франсуа хотел было удалиться, но Роза удержала его.
— Останьтесь, прошу вас. Мне необходимо ваше присутствие.
Он повиновался, не в силах скрыть удивление и восхищение: Роза, такая боязливая и легко теряющаяся при малейших неприятностях, на пороге наивысшего испытания выказывала твердость и незаурядное мужество.
Епископ уселся и велел врачу незамедлительно приступить к осмотру.
Тот приблизился, и некоторое время молча разглядывал пациентку. На ее лице явственно проступали три коричневатых пятна. Он попросил ее закатать рукав платья и обнажить руку — на ней виднелись похожие пятна. Франсуа с изумлением рассматривал следы болезни: в течение долгих дней и ночей он ласкал и целовал тело Розы, но ничего подобного не замечал…
Наконец врач заговорил:
— Я почти убежден, что это — та самая болезнь. Но чтобы убедиться в данном выводе окончательно, мне следует проделать одну процедуру. Пятна проказы не обладают чувствительностью. Я сделаю несколько уколов.
Порывшись в кожаной сумке, он достал оттуда черный платок и тонкую иглу.
— Простите, мадам, придется завязать вам глаза. Некоторые вскрикивают, даже если ничего не чувствуют, чтобы затруднить постановку диагноза.
— Это излишне, я не имею намерения вас обманывать.
— Таково правило, мадам. Иначе освидетельствование не будет признано.
Роза ничего не ответила и позволила завязать себе глаза. Врач уколол иглой в запястье, в чистый, без пятен, участок кожи. Роза вскрикнула и инстинктивно отдернула руку. Затем он уколол по разу в три пятна на руке — тело никак не отреагировало, Роза не издала ни звука. Врач снял повязку с ее глаз.
— Увы, мы имеем дело именно с проказой.
Епископ Бове испустил вздох, приличествующий случаю.
— Наберитесь мужества, дочь моя. Господь с вами, он любит вас и не оставит страждущих.
— Мужества мне не занимать, монсеньор.
— Тем лучше. Нотариус, соблаговолите исполнить свою обязанность.
Нотариус сел за стол и разложил перед собой множество листочков. Внизу одного из них он начертал несколько строк — несомненно, записал результат освидетельствования. Когда он заговорил, голос его оказался неожиданно высоким.
— Я должен зачитать опись имущества, которое Роза, владелица замка и сеньории Флёрен, завещает сегодня Церкви. Затем она подпишет документ, а за нею поставят подпись два свидетеля.
Началось скучное перечисление: замок и его угодья, прочие строения, фермы, мельницы, городские дома в Шантийи и Компьене, поля, луга, леса, всевозможные налоги и пошлины — за рыбную ловлю, охоту, проезд по мостам и через брод; стада, домашние животные, затем — мебель и личные вещи. Наконец нотариус объявил:
— А также брошь в виде розы из золота, серебра и эмали, инкрустированная бриллиантами и рубинами.
Роза прервала его:
— Вычеркните ее.
Брошь была одним из самых ценных предметов наследства. Она стоила крупной фермы и сотни голов скота. Епископ Бове так и подскочил от удивления.
— Вы же не собираетесь взять этот предмет к прокаженным!
— Не собираюсь, монсеньор. Я завещаю мою розу присутствующему здесь господину де Вивре.
— Что же этот рыцарь будет с ней делать? Ведь это женское украшение!
— Если он не захочет носить его, пусть отдаст какой-нибудь женщине по своему выбору. В любом случае мою розу я завещаю ему. Зачеркните последнюю строчку, нотариус.
Епископ побледнел от гнева.
— Знайте же, дочь моя, подобный поступок будет стоить вам лишнего года в чистилище.
— Это ничего не меняет. Вычеркните.
Франсуа, который от удивления потерял было дар речи, наконец вмешался:
— О таком даре и речи быть не может. Я отказываюсь!
Но Роза взяла перо из рук нотариуса, и сама провела длинную линию. На губах ее играла слабая улыбка.
— Слишком поздно, Франсуа.
Чтение описи еще какое-то время продолжалось, затем Роза подписала документ, а вслед за ней и оба капеллана.
Роза де Флёрен обратилась к епископу Бове:
— Монсеньор, прошу вас принять у меня исповедь.
Насупившись, тот кивнул. Ему определенно не понравилась история с брошью. Роза приблизилась к Франсуа и попросила его подождать в часовне. Он удалился, а вслед за ним ушли нотариус, врач и оба капеллана. Поскольку было Рождество, Франсуа приготовился слушать Рождественскую мессу.
Он занял место в первом ряду. Некоторое время спустя появился епископ, облаченный в белые одеяния, приличествующие праздничному дню. Роза запаздывала. Без сомнения, она тщательно приводила себя в порядок, одеваясь к мессе, которая должна была стать ее последней радостью на земле.
Роза появилась, когда вечерня уже началась. Одета она была великолепно. На ней было белое, расшитое золотом платье. Свою прическу она украсила жемчугом. На груди яркими огнями сияла роза.
Она заняла место рядом с Франсуа, и месса началась. Божественная музыка и нежные голоса возносили к небесам весть о рождении Господа. Но Франсуа и Розу, сидящих рядом, снедала тревога. Они молились так истово, как только были способны. И когда, по окончании службы, они поднялись, тела были влажными, а в горле стоял комок.
По выходе из часовни епископ обратился к Розе:
— В Рождество второй мессы быть не может. Мы отслужим ее завтра. Какое время вас устроит?
— Когда прозвонят приму. Чем раньше, тем лучше. Вам покажут вашу комнату, а также помещения для ваших людей.
Епископ удалился в сопровождении свиты, и Франсуа задал вопрос, страшась услышать ответ, о котором догадывался.
— Что это за вторая месса?
— Отпевание. Такова процедура отчуждения.
Чтобы говорить спокойно, Розе приходилось прилагать немало усилий.
— Прежде чем прокаженного удалят от мира, он должен присутствовать на собственной заупокойной службе. Он становится в центральном проходе, на том месте, где обычно находится гроб, между четырьмя зажженными свечами.
Не в силах произнести ни слова, Франсуа молча обнял ее. Роза осторожно высвободилась.
— Теперь нам пора проститься, Франсуа.
— Побудем еще вместе. Не станем расставаться до самого конца!
— Нет. Я уже причастилась и не могу больше грешить. Перрен Белло проводит вас в вашу комнату. Я выбрала ту, которую вы занимали тогда, когда приехали сюда с нашим сыном.
Роза де Флёрен сняла брошь и протянула возлюбленному.
— Вы решитесь носить ее, хотя это и женское украшение?
— Я отказываюсь, но не из-за этого. Помните, что сказал вам епископ?
Роза улыбнулась.
— О чистилище?.. Ну и что? Я дарю вам год чистилища. Не такая уж большая жертва. Этот год я проживу там в мыслях о вас. Пусть это будет предвкушением рая.
— Вы так меня любили?
— Вы это сами знаете. Я подарила вам розовый куст. А вот вторая роза, последняя. Теперь у меня больше нет ничего.
Она все еще держала брошь. Руки ее дрожали.
— Так вы решитесь надеть ее?
И Франсуа принял дар. Слезы мешали ему говорить. Он прицепил розу Розы у самого сердца.
— Она вам очень идет. Прощайте, Франсуа!
Повернувшись, она почти побежала по направлению к башне.
Он бросил вслед:
— Прощайте, Уарда…
Но она, конечно же, не расслышала: голос его был едва различим.
В слезах он ушел к себе и без сна провел эту долгую декабрьскую ночь. Он даже не раздевался — все вздыхал и смотрел через окно на черное небо.
Жакерия, теперь эта процедура отчуждения… Так получилось, что с Розой де Флёрен он встречался в разгар самых драматических событий, но те мгновения, что были прожиты ими вместе, становились от этого лишь более яркими и наполненными. Сильнее, чем нахлынувшую боль, ощущал он эти теснейшие узы. Много ли мужчин и женщин отдавались друг другу с таким неистовством, как они в своей башне, отрезанные от всего мира?
Крик петуха застал его врасплох. Сквозь окна едва пробивался тусклый свет. Покидая комнату, Франсуа дрожал от озноба. Ему казалось, что он отправляется на место свершения смертной казни. В сущности, так оно и было.
Машинально он дотронулся рукой до груди и, почувствовав под пальцами холодок броши, удивился. Роза… Это было все, что оставалось от нее.
На подступах к часовне, погруженной в полумрак, царило оживление. Музыканты и хористы занимали места. Явились солдаты из замка. Кроме них и Франсуа, больше посторонних не будет.
Он вошел. В центральном проходе были зажжены четыре толстые свечи. Франсуа выбрал скамью рядом с тем местом, где должна будет стоять Роза.
Музыканты стали играть, а хористы запели. Зазвучала начинательная молитва заупокойной мессы:
— Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis [23].
Франсуа обернулся. Он увидел лишь шедшего во главе процессии епископа. Вчерашнее праздничное одеяние уступило место черному. Роза находилась сзади меж двух капелланов, тоже одетых в черное.
Пройдя мимо свечей, трое священников направились дальше, к алтарю, оставив женщину в одиночестве. И только тогда Франсуа смог ее разглядеть.
Длинная черная одежда строгого прямого покроя полностью скрывала фигуру Розы. На голове ее был глухой чепец, тоже черный. Должно быть, она остригла волосы, потому что чепец плотно прилегал к голове. Роза была очень бледной, и от этого впервые по-настоящему заметны стали коричневые пятна, знаки смертельного недуга.
Епископ незамедлительно приступил к мессе. Франсуа не отрывал глаз от своей подруги, но Роза так и не повернула головы. Она смотрела прямо перед собой, словно завороженная, вся во власти невыразимого ужаса.
Он понимал почему. Роза сейчас видела то, чего никто другой видеть не мог, и слышала то, что больше никто не слышал: собственное погребение. Она была живым мертвецом. Как будто ее живую положили в гроб.
Раздался возглас: хор только что затянул «Dies irae»:
— Dies irae, dies ilia solvet saeclum in favilla… [24]
Франсуа вспомнил, что именно эту песню пели парижские студенты во время восстания Этьена Марселя. Слова провозглашали надежду Высшего Суда, но в музыке звучало что-то дикое, варварское, безжалостное. На какое-то мгновение Роза обернулась к нему с видом потерянным и встревоженным. Взгляд ее упал на брошь, и она словно вновь обрела покой.
Заупокойная месса шла своим чередом. Наконец епископ взял в руку кропило.
Франсуа оцепенел: настало время отпустительных молитв. Произнеся надлежащие слова, епископ взял кадило и стал махать перед лицом Розы. Она опустила глаза.
Епископ продолжал, и с ним перекликались два капеллана:
— A porta inferi…
— Erue, Domine, animan ejus.
— Resquiescat in pace.
— Amen [25].
По телу Розы де Флёрен пробежала дрожь: конец, она мертва. Епископ де Бове прочел еще несколько молитв, затем протянул кропило капелланам, которые, один за другим, окропили черную фигуру, начертав в воздухе крест.
Последний кивнул Франсуа, предлагая ему последовать их примеру, и протянул кропило ему.
И Франсуа оказался перед своей подругой. К счастью, она продолжала смотреть в пол, иначе ему было бы не вынести ее взгляда. Он сотворил в воздухе знак креста, передал кропило Перрену Белло, подошедшему следом за ним, и, не дожидаясь окончания мессы, вопреки всем правилам и обычаям, покинул церковь.
Франсуа спасался, словно вор, за которым гнались. Он вбежал в конюшню, вскочил на лошадь, потянул за уздцы мула и спешно покинул замок Флёрен.
Было утро, холодное и печальное декабрьское утро. Скоро Франсуа оказался в лесу Шантийи, и почти тотчас же поднялся туман. Но он не обратил на него никакого внимания и продолжал продвигаться вперед. У него не было ни малейшей вероятности погибнуть. Сама судьба вела его и с неизбежностью направляла в надлежащее место.
И тогда ему на память пришло одно из четверостиший книги. Одно из тех, которое он поостерегся прочесть Розе. Теперь он ощутил потребность произнести его вслух, и в тумане, в глухом лесу, невидимый голос произнес:
Часть вторая
Глава 8
Убедить Розу оказалось непросто.
— Но кто вам сказал, что этому предсказанию можно верить? Даже если оно и верно, вы разве не знаете, что проказа проявляется не сразу и убивает не всегда? Вы подвергаете себя опасности прожить до ста лет… с этим.
— Я согласен подвергнуться такой опасности.
Они долго молчали. Роза подошла к окну, за которым когда-то цвел розовый куст Уарда.
— О смерти сына я узнала от посланника маршала де Сансера. Он рассказал мне, какое мужество вы проявили, заслоняя его собственным телом. Но есть одна вещь, о которой он мне не сообщил. Мой сын — знал? Вы успели открыть ему правду?
— Да, Роза. Он испытал невыразимую радость. Он умер счастливым. Последними его словами были: «Отец, я хочу пить…»
Впервые Роза де Флёрен улыбнулась. Она подняла руку и сильно сжала брошь на груди.
— Почему вы сами не приехали, чтобы поведать мне об этом? Это стало бы для меня таким облегчением, таким утешением!
— Жизнь распорядилась иначе. Меня призвал лев. Мне даже довелось быть пленником у сарацин.
Франсуа присел на кровать, Роза опустилась рядом. Между ними вновь, почти безотчетно, возникла тесная связь, как будто они расстались всего несколько дней назад.
— Что вы привезли оттуда? Розовый куст?
— Нет, один порошок, он усмиряет боль и вызывает мечтания. У вас есть вино?
Роза де Флёрен взяла кувшин и наполнила кубок. Франсуа достал черный мешочек и всыпал в вино щепотку белого порошка.
— Достаточно совсем малой крупинки.
Отпив половину, он протянул кубок подруге. Роза спросила:
— А теперь что делать?
— Ничего. Ждать…
Не двигаясь, они сидели друг подле друга. Постепенно питье начало действовать, но боль, вместо того чтобы утихнуть, стала еще сильнее. Роза разрыдалась.
— Вы знаете лепрозорий Эрменонвиля?
— Не думайте об этом, умоляю вас.
— Там огромная пустыня белого песка, где не живет ни одной живой души. Именно на этом месте и был построен лепрозорий. Своими серыми стенами он навевает ужас.
У Франсуа перед глазами вновь возникло скорбное пространство, от одного вида которого на пути к лесу Мана сжималось его сердце. Нечто подобное он заметил в тот день, когда король потерял рассудок.
— В лепрозории три крыла. Левое — для вновь прибывших женщин, правое — для мужчин, тоже оказавшихся там недавно. У них ранняя стадия болезни. На них даже можно смотреть без особого отвращения. При помощи одежды им удается скрыть некоторые изуродованные части тела. Но есть еще и центральное крыло. Там находятся больные на последней стадии, мужчины и женщины вперемешку, потому что различать их уже не имеет смысла: у них нет носов, ушей, ничего… Там я и закончу свои дни, Франсуа!
Франсуа взял ее за руку.
— Ваши глаза не изменятся. Давайте посмотрим друг другу в глаза. Это единственная из принадлежащих нам частей тела, которая не изменится и не состарится.
Роза постепенно успокаивалась. После нескольких минут тишины она вдруг прислушалась.
— Разве вы не слышите, как поют крестьяне?
— Слышу. Они вернулись. Найдите какой-нибудь музыкальный инструмент.
В комнате нашлась лютня. Роза стала играть. Франсуа достал книгу четверостиший и, опуская стихи, в которых говорилось о смерти, стал читать те, в которых воспевались любовь и вино.
Роза вдруг перестала играть. Он тоже замолчал. Вдруг она коротко рассмеялась.
— Где вы посадили розовый куст Уарда? Под окном вашей брачной спальни?
— Нет. На могиле моего оруженосца.
— Того, кого я видела здесь?
— Да. Даже сейчас я помню его лучше, чем других. Может, я любил его больше вас, больше собственной жены?
— Он, без сомнения, был вашим вторым «я».
Лицо Розы исказилось. Покой вновь уступил место тревоге.
— Я боюсь процедуры отчуждения почти так же, как и лепрозория. Вы ведь знаете, как это происходит, правда?
Франсуа уверил ее, что нет.
— Вот и прекрасно! Лучше не знать.
Внезапно Роза сорвала с себя одежду и бросилась на Франсуа. Подхваченный и опрокинутый этим ураганом, он тоже кое-как разделся и закричал от радости. Он вновь обрел Розу, пылкую, необузданную Розу, его первое поражение. Розу, которая когда-то открыла ему восторги тела.
Как и в первый раз, она не дала ему ни мгновения передышки, захватив его всего целиком и не отпуская… Франсуа не знал любовной близости со времени своего отъезда из Хамы, а было это 15 августа 1386 года, больше шести лет назад. Роза оставалась в одиночестве еще дольше.
За первым порывом последовал второй, третий, они бросались друг к другу, забыв о своем возрасте, забыв обо всем, что ожидало их обоих.
Так прошло много дней. Они сами не могли бы сказать, сколько именно, потому что потеряли счет времени. Отдыхая между любовными атаками, Роза играла на лютне, он читал четверостишия, они жгли благовония, пили и ели.
***
Любовники яростно наслаждались мгновениями, которые украли у самого Господа. Их больше не было во Флёрене, их не было и на земле. Им казалось, будто башня превратилась в корабль, который плывет по небесным волнам… Но вот однажды вечером раздался стук в ворота, и искаженный от волнения голос Перрена Белло объявил:
— Монсеньор епископ со своей свитой!
Все обрушилось в единый миг. Велев Франсуа оставаться в комнате, Роза спустилась вниз открывать. Епископ Бове был толстым и розовощеким. Он выдавил из себя приветливую улыбку, которая не могла скрыть лицемерия и притворства. Он протянул руку. Роза преклонила колено и поцеловала его перстень.
— Мне не хотелось оставлять вас одну в такой день, как сегодня, дочь моя.
— А какой сегодня день?
— Сегодня Рождество! Какими бы ни оказались результаты освидетельствования, я совершу для вас богослужение. Вы давно уже не присутствовали на мессе?
— Не знаю, монсеньор.
Епископ Бове не мог скрыть неодобрительной гримасы. Он указал на свою многочисленную свиту.
— Это мои певцы и музыканты. С вашего позволения они займут места в часовне.
Он отдал приказ, и его люди ушли. С епископом осталось только четверо. Он представил их хозяйке.
— Отец Роже и отец Филипп — мои капелланы, они будут свидетелями. Господин Ланнуа, нотариус, сделает соответствующую запись, если, к несчастью, в этом будет необходимость. А это — мессир Руссель, врач. Где желаете вы пройти медицинское освидетельствование?
Роза де Флёрен встряхнула головой, и ее длинные белокурые волосы взметнулись.
— Прямо здесь. Следуйте за мной!
Она поднялась по лестнице, и все пятеро затопали за ней. В комнате они нос к носу столкнулись с Франсуа. Епископ отпрянул.
— Кто вы такой?
Роза ответила вместо него:
— Это — сир де Вивре, благородный рыцарь, который не побоялся рискнуть жизнью, дабы доставить мне утешение.
— Утешение во грехе?
— Вы узнаете об этом, когда станете причащать меня. Франсуа хотел было удалиться, но Роза удержала его.
— Останьтесь, прошу вас. Мне необходимо ваше присутствие.
Он повиновался, не в силах скрыть удивление и восхищение: Роза, такая боязливая и легко теряющаяся при малейших неприятностях, на пороге наивысшего испытания выказывала твердость и незаурядное мужество.
Епископ уселся и велел врачу незамедлительно приступить к осмотру.
Тот приблизился, и некоторое время молча разглядывал пациентку. На ее лице явственно проступали три коричневатых пятна. Он попросил ее закатать рукав платья и обнажить руку — на ней виднелись похожие пятна. Франсуа с изумлением рассматривал следы болезни: в течение долгих дней и ночей он ласкал и целовал тело Розы, но ничего подобного не замечал…
Наконец врач заговорил:
— Я почти убежден, что это — та самая болезнь. Но чтобы убедиться в данном выводе окончательно, мне следует проделать одну процедуру. Пятна проказы не обладают чувствительностью. Я сделаю несколько уколов.
Порывшись в кожаной сумке, он достал оттуда черный платок и тонкую иглу.
— Простите, мадам, придется завязать вам глаза. Некоторые вскрикивают, даже если ничего не чувствуют, чтобы затруднить постановку диагноза.
— Это излишне, я не имею намерения вас обманывать.
— Таково правило, мадам. Иначе освидетельствование не будет признано.
Роза ничего не ответила и позволила завязать себе глаза. Врач уколол иглой в запястье, в чистый, без пятен, участок кожи. Роза вскрикнула и инстинктивно отдернула руку. Затем он уколол по разу в три пятна на руке — тело никак не отреагировало, Роза не издала ни звука. Врач снял повязку с ее глаз.
— Увы, мы имеем дело именно с проказой.
Епископ Бове испустил вздох, приличествующий случаю.
— Наберитесь мужества, дочь моя. Господь с вами, он любит вас и не оставит страждущих.
— Мужества мне не занимать, монсеньор.
— Тем лучше. Нотариус, соблаговолите исполнить свою обязанность.
Нотариус сел за стол и разложил перед собой множество листочков. Внизу одного из них он начертал несколько строк — несомненно, записал результат освидетельствования. Когда он заговорил, голос его оказался неожиданно высоким.
— Я должен зачитать опись имущества, которое Роза, владелица замка и сеньории Флёрен, завещает сегодня Церкви. Затем она подпишет документ, а за нею поставят подпись два свидетеля.
Началось скучное перечисление: замок и его угодья, прочие строения, фермы, мельницы, городские дома в Шантийи и Компьене, поля, луга, леса, всевозможные налоги и пошлины — за рыбную ловлю, охоту, проезд по мостам и через брод; стада, домашние животные, затем — мебель и личные вещи. Наконец нотариус объявил:
— А также брошь в виде розы из золота, серебра и эмали, инкрустированная бриллиантами и рубинами.
Роза прервала его:
— Вычеркните ее.
Брошь была одним из самых ценных предметов наследства. Она стоила крупной фермы и сотни голов скота. Епископ Бове так и подскочил от удивления.
— Вы же не собираетесь взять этот предмет к прокаженным!
— Не собираюсь, монсеньор. Я завещаю мою розу присутствующему здесь господину де Вивре.
— Что же этот рыцарь будет с ней делать? Ведь это женское украшение!
— Если он не захочет носить его, пусть отдаст какой-нибудь женщине по своему выбору. В любом случае мою розу я завещаю ему. Зачеркните последнюю строчку, нотариус.
Епископ побледнел от гнева.
— Знайте же, дочь моя, подобный поступок будет стоить вам лишнего года в чистилище.
— Это ничего не меняет. Вычеркните.
Франсуа, который от удивления потерял было дар речи, наконец вмешался:
— О таком даре и речи быть не может. Я отказываюсь!
Но Роза взяла перо из рук нотариуса, и сама провела длинную линию. На губах ее играла слабая улыбка.
— Слишком поздно, Франсуа.
Чтение описи еще какое-то время продолжалось, затем Роза подписала документ, а вслед за ней и оба капеллана.
Роза де Флёрен обратилась к епископу Бове:
— Монсеньор, прошу вас принять у меня исповедь.
Насупившись, тот кивнул. Ему определенно не понравилась история с брошью. Роза приблизилась к Франсуа и попросила его подождать в часовне. Он удалился, а вслед за ним ушли нотариус, врач и оба капеллана. Поскольку было Рождество, Франсуа приготовился слушать Рождественскую мессу.
Он занял место в первом ряду. Некоторое время спустя появился епископ, облаченный в белые одеяния, приличествующие праздничному дню. Роза запаздывала. Без сомнения, она тщательно приводила себя в порядок, одеваясь к мессе, которая должна была стать ее последней радостью на земле.
Роза появилась, когда вечерня уже началась. Одета она была великолепно. На ней было белое, расшитое золотом платье. Свою прическу она украсила жемчугом. На груди яркими огнями сияла роза.
Она заняла место рядом с Франсуа, и месса началась. Божественная музыка и нежные голоса возносили к небесам весть о рождении Господа. Но Франсуа и Розу, сидящих рядом, снедала тревога. Они молились так истово, как только были способны. И когда, по окончании службы, они поднялись, тела были влажными, а в горле стоял комок.
По выходе из часовни епископ обратился к Розе:
— В Рождество второй мессы быть не может. Мы отслужим ее завтра. Какое время вас устроит?
— Когда прозвонят приму. Чем раньше, тем лучше. Вам покажут вашу комнату, а также помещения для ваших людей.
Епископ удалился в сопровождении свиты, и Франсуа задал вопрос, страшась услышать ответ, о котором догадывался.
— Что это за вторая месса?
— Отпевание. Такова процедура отчуждения.
Чтобы говорить спокойно, Розе приходилось прилагать немало усилий.
— Прежде чем прокаженного удалят от мира, он должен присутствовать на собственной заупокойной службе. Он становится в центральном проходе, на том месте, где обычно находится гроб, между четырьмя зажженными свечами.
Не в силах произнести ни слова, Франсуа молча обнял ее. Роза осторожно высвободилась.
— Теперь нам пора проститься, Франсуа.
— Побудем еще вместе. Не станем расставаться до самого конца!
— Нет. Я уже причастилась и не могу больше грешить. Перрен Белло проводит вас в вашу комнату. Я выбрала ту, которую вы занимали тогда, когда приехали сюда с нашим сыном.
Роза де Флёрен сняла брошь и протянула возлюбленному.
— Вы решитесь носить ее, хотя это и женское украшение?
— Я отказываюсь, но не из-за этого. Помните, что сказал вам епископ?
Роза улыбнулась.
— О чистилище?.. Ну и что? Я дарю вам год чистилища. Не такая уж большая жертва. Этот год я проживу там в мыслях о вас. Пусть это будет предвкушением рая.
— Вы так меня любили?
— Вы это сами знаете. Я подарила вам розовый куст. А вот вторая роза, последняя. Теперь у меня больше нет ничего.
Она все еще держала брошь. Руки ее дрожали.
— Так вы решитесь надеть ее?
И Франсуа принял дар. Слезы мешали ему говорить. Он прицепил розу Розы у самого сердца.
— Она вам очень идет. Прощайте, Франсуа!
Повернувшись, она почти побежала по направлению к башне.
Он бросил вслед:
— Прощайте, Уарда…
Но она, конечно же, не расслышала: голос его был едва различим.
В слезах он ушел к себе и без сна провел эту долгую декабрьскую ночь. Он даже не раздевался — все вздыхал и смотрел через окно на черное небо.
Жакерия, теперь эта процедура отчуждения… Так получилось, что с Розой де Флёрен он встречался в разгар самых драматических событий, но те мгновения, что были прожиты ими вместе, становились от этого лишь более яркими и наполненными. Сильнее, чем нахлынувшую боль, ощущал он эти теснейшие узы. Много ли мужчин и женщин отдавались друг другу с таким неистовством, как они в своей башне, отрезанные от всего мира?
Крик петуха застал его врасплох. Сквозь окна едва пробивался тусклый свет. Покидая комнату, Франсуа дрожал от озноба. Ему казалось, что он отправляется на место свершения смертной казни. В сущности, так оно и было.
Машинально он дотронулся рукой до груди и, почувствовав под пальцами холодок броши, удивился. Роза… Это было все, что оставалось от нее.
На подступах к часовне, погруженной в полумрак, царило оживление. Музыканты и хористы занимали места. Явились солдаты из замка. Кроме них и Франсуа, больше посторонних не будет.
Он вошел. В центральном проходе были зажжены четыре толстые свечи. Франсуа выбрал скамью рядом с тем местом, где должна будет стоять Роза.
Музыканты стали играть, а хористы запели. Зазвучала начинательная молитва заупокойной мессы:
— Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis [23].
Франсуа обернулся. Он увидел лишь шедшего во главе процессии епископа. Вчерашнее праздничное одеяние уступило место черному. Роза находилась сзади меж двух капелланов, тоже одетых в черное.
Пройдя мимо свечей, трое священников направились дальше, к алтарю, оставив женщину в одиночестве. И только тогда Франсуа смог ее разглядеть.
Длинная черная одежда строгого прямого покроя полностью скрывала фигуру Розы. На голове ее был глухой чепец, тоже черный. Должно быть, она остригла волосы, потому что чепец плотно прилегал к голове. Роза была очень бледной, и от этого впервые по-настоящему заметны стали коричневые пятна, знаки смертельного недуга.
Епископ незамедлительно приступил к мессе. Франсуа не отрывал глаз от своей подруги, но Роза так и не повернула головы. Она смотрела прямо перед собой, словно завороженная, вся во власти невыразимого ужаса.
Он понимал почему. Роза сейчас видела то, чего никто другой видеть не мог, и слышала то, что больше никто не слышал: собственное погребение. Она была живым мертвецом. Как будто ее живую положили в гроб.
Раздался возглас: хор только что затянул «Dies irae»:
— Dies irae, dies ilia solvet saeclum in favilla… [24]
Франсуа вспомнил, что именно эту песню пели парижские студенты во время восстания Этьена Марселя. Слова провозглашали надежду Высшего Суда, но в музыке звучало что-то дикое, варварское, безжалостное. На какое-то мгновение Роза обернулась к нему с видом потерянным и встревоженным. Взгляд ее упал на брошь, и она словно вновь обрела покой.
Заупокойная месса шла своим чередом. Наконец епископ взял в руку кропило.
Франсуа оцепенел: настало время отпустительных молитв. Произнеся надлежащие слова, епископ взял кадило и стал махать перед лицом Розы. Она опустила глаза.
Епископ продолжал, и с ним перекликались два капеллана:
— A porta inferi…
— Erue, Domine, animan ejus.
— Resquiescat in pace.
— Amen [25].
По телу Розы де Флёрен пробежала дрожь: конец, она мертва. Епископ де Бове прочел еще несколько молитв, затем протянул кропило капелланам, которые, один за другим, окропили черную фигуру, начертав в воздухе крест.
Последний кивнул Франсуа, предлагая ему последовать их примеру, и протянул кропило ему.
И Франсуа оказался перед своей подругой. К счастью, она продолжала смотреть в пол, иначе ему было бы не вынести ее взгляда. Он сотворил в воздухе знак креста, передал кропило Перрену Белло, подошедшему следом за ним, и, не дожидаясь окончания мессы, вопреки всем правилам и обычаям, покинул церковь.
Франсуа спасался, словно вор, за которым гнались. Он вбежал в конюшню, вскочил на лошадь, потянул за уздцы мула и спешно покинул замок Флёрен.
Было утро, холодное и печальное декабрьское утро. Скоро Франсуа оказался в лесу Шантийи, и почти тотчас же поднялся туман. Но он не обратил на него никакого внимания и продолжал продвигаться вперед. У него не было ни малейшей вероятности погибнуть. Сама судьба вела его и с неизбежностью направляла в надлежащее место.
И тогда ему на память пришло одно из четверостиший книги. Одно из тех, которое он поостерегся прочесть Розе. Теперь он ощутил потребность произнести его вслух, и в тумане, в глухом лесу, невидимый голос произнес:
— Удивленья достойны поступки Творца!
Переполнены горечью наши сердца,
Мы уходим из этого мира, не зная
Ни начала, ни смысла его, ни конца [26].
Часть вторая
ФРАНЦИЯ В ЭПОХУ ВЕЛИКИХ НЕСЧАСТИЙ
Глава 8
БАЛ ПЫЛАЮЩИХ ГОЛОВЕШЕК
Франсуа прибыл в Париж 1 января 1393 года. Он проехал через заставу Сент-Антуан, за которой виднелась Бастилия, и вскоре оказался у королевского дворца Сент-Поль.
Нечасто в жизни приходилось ему испытывать подобную растерянность. Он был так же одинок, как в тот день, когда принял внезапное решение отправиться к Розе. Но сейчас Франсуа ощущал еще большее одиночество.
Роза… Главное — не думать о том, какая участь ей уготована, сохранить в памяти лишь счастливые минуты! Или нет: думать о чем-нибудь совсем другом, все равно о чем, только о другом.
Франсуа не мог не задаваться вопросом: по-прежнему ли безумен король? Выйдя из башни Флёрена, отрезанной от всего мира, он не имел никаких известий о происходящем в стране. Первый же встреченный им стражник успокоил: король находится в полном здравии и вновь управляет страной. Сейчас его величество, должно быть, находится в дворцовом саду.
Франсуа отправился в указанном направлении и в самом деле довольно скоро встретил Карла VI, прогуливающегося в компании двух своих дядьев, герцогов Беррийского и Бургундского.
Франсуа поспешил склониться перед государем.
— Я вновь прибыл поступить к вам на службу, монсеньор.
Карл VI внимательно разглядывал его.
— Я узнал вас, рыцарь. Вы присутствовали при несчастье.
Лицо казалось спокойным, голос звучал мягко, размеренно. Трудно представить себе, что этот кроткий человек и был тем сумасшедшим, яростным убийцей.
— Я счастлив, что несчастье уже позади, государь.
Карл VI отдал приказ слуге, который вскоре вернулся с трехцветной перевязью, сине-бело-красной, крылатым оленем и словом «никогда».
— Я хочу оказать вам честь, сир де Вивре. Я допускаю вас в ряды моей личной гвардии. Вы станете носить мои цвета, а вашей обязанностью будет защищать меня…
Король посмотрел ему прямо в глаза, какое-то мгновение казалось, что он колеблется.
— …в любых обстоятельствах.
Франсуа молча поклонился. Карл удалился в сопровождении своего дяди, Жана Беррийского, но герцог Бургундский остался. Франсуа отметил мимоходом, какой острый ум скрывается за этим лицом с грубыми чертами и длинным носом.
— Только поймите ситуацию правильно, сир де Вивре. Речь идет отнюдь не о почетной обязанности, но о серьезной ответственности. Вот ваши инструкции на тот случай, если произойдет новое несчастье: всеми способами, в том числе и силой, не позволить королю пролить кровь, чужую или собственную. Что касается прочего, не препятствуйте ему.
Франсуа поклонился. Но Филипп Бургундский на этом не закончил.
— Его величество обрел разум всего несколько недель назад. Его здоровье по-прежнему внушает опасения. Любой ценой следует развеять его меланхолию. В этом дворце все подчиняются одному приказу: развлекать короля.
***
Вечером Франсуа оказался вместе с другими в большой гостиной дворца Сент-Поль. Общество собралось весьма представительное, а толкотня была обычной для такого случая. Столы, воздвигнутые посередине зала, ломились от яств, и все объедались без всякой меры.
Туалеты присутствующих дам — вероятно, для того, чтобы развлечь короля, — были еще более экстравагантными, чем в прошлый раз. Прически в форме сердечка, цветка клевера, лиры достигали невообразимой высоты, и нередко красавице приходилось сильно склонять голову, чтобы пройти в дверь. Вырезы декольте сделались столь глубокими, что это граничило с неприличием; почти все открывали соски и пупок.
Благодаря светильникам и факелам было светло, как днем, и Франсуа легко мог рассмотреть присутствующих. Таилось что-то нездоровое и тревожное в поведении людей, словно болезнь короля наложила проклятие на всех. Маргаритка не ошиблась: он действительно попал в ад.
Весь двор склонился в едином поклоне: в зал вступал король об руку с Изабо Баварской. Франсуа вновь залюбовался ее красотой, но теперь королева выглядела печальной. Ужасное испытание, которое недавно довелось ей пережить, оставило неизгладимый след. За королевской четой следовали трое детей, каждый в сопровождении своей кормилицы: трехлетняя Изабелла, двухлетняя Жанна и маленький Карл одиннадцати месяцев от роду.
Как только присутствующим были показаны королевские дети, малышей немедленно отправили спать.
Едва успели они выйти из зала, как там появился весьма странный персонаж. Одет он был в красно-зеленое, плотно облегающее трико, голову венчал огромный петушиный гребень, лицо размалевано красной, белой и зеленой краской, а сзади волочилось нечто похожее на петушиный хвост. Он хлопал руками, будто крыльями, кудахтал и время от времени оглашал воздух звонким «кукареку!».
Общество, притихшее при появлении короля, встретило прибывшего молчанием. Шутовские выходки странного субъекта не смогли нарушить сосредоточенную тишину.
Франсуа толкнул локтем соседа, молодого человека лет двадцати пяти, чем-то неуловимо похожего на него самого в том же возрасте, и тихо спросил:
— Кто это?
— Петух Энселен, королевский шут.
— У короля есть шут?
— У всех королей есть шуты.
— Да, но…
Франсуа замолчал.
Петух Энселен остановился перед герцогом Беррийским и его супругой Жанной, той самой, что была младше мужа на тридцать шесть лет. Шут склонился перед ними в глубоком поклоне.
Нечасто в жизни приходилось ему испытывать подобную растерянность. Он был так же одинок, как в тот день, когда принял внезапное решение отправиться к Розе. Но сейчас Франсуа ощущал еще большее одиночество.
Роза… Главное — не думать о том, какая участь ей уготована, сохранить в памяти лишь счастливые минуты! Или нет: думать о чем-нибудь совсем другом, все равно о чем, только о другом.
Франсуа не мог не задаваться вопросом: по-прежнему ли безумен король? Выйдя из башни Флёрена, отрезанной от всего мира, он не имел никаких известий о происходящем в стране. Первый же встреченный им стражник успокоил: король находится в полном здравии и вновь управляет страной. Сейчас его величество, должно быть, находится в дворцовом саду.
Франсуа отправился в указанном направлении и в самом деле довольно скоро встретил Карла VI, прогуливающегося в компании двух своих дядьев, герцогов Беррийского и Бургундского.
Франсуа поспешил склониться перед государем.
— Я вновь прибыл поступить к вам на службу, монсеньор.
Карл VI внимательно разглядывал его.
— Я узнал вас, рыцарь. Вы присутствовали при несчастье.
Лицо казалось спокойным, голос звучал мягко, размеренно. Трудно представить себе, что этот кроткий человек и был тем сумасшедшим, яростным убийцей.
— Я счастлив, что несчастье уже позади, государь.
Карл VI отдал приказ слуге, который вскоре вернулся с трехцветной перевязью, сине-бело-красной, крылатым оленем и словом «никогда».
— Я хочу оказать вам честь, сир де Вивре. Я допускаю вас в ряды моей личной гвардии. Вы станете носить мои цвета, а вашей обязанностью будет защищать меня…
Король посмотрел ему прямо в глаза, какое-то мгновение казалось, что он колеблется.
— …в любых обстоятельствах.
Франсуа молча поклонился. Карл удалился в сопровождении своего дяди, Жана Беррийского, но герцог Бургундский остался. Франсуа отметил мимоходом, какой острый ум скрывается за этим лицом с грубыми чертами и длинным носом.
— Только поймите ситуацию правильно, сир де Вивре. Речь идет отнюдь не о почетной обязанности, но о серьезной ответственности. Вот ваши инструкции на тот случай, если произойдет новое несчастье: всеми способами, в том числе и силой, не позволить королю пролить кровь, чужую или собственную. Что касается прочего, не препятствуйте ему.
Франсуа поклонился. Но Филипп Бургундский на этом не закончил.
— Его величество обрел разум всего несколько недель назад. Его здоровье по-прежнему внушает опасения. Любой ценой следует развеять его меланхолию. В этом дворце все подчиняются одному приказу: развлекать короля.
***
Вечером Франсуа оказался вместе с другими в большой гостиной дворца Сент-Поль. Общество собралось весьма представительное, а толкотня была обычной для такого случая. Столы, воздвигнутые посередине зала, ломились от яств, и все объедались без всякой меры.
Туалеты присутствующих дам — вероятно, для того, чтобы развлечь короля, — были еще более экстравагантными, чем в прошлый раз. Прически в форме сердечка, цветка клевера, лиры достигали невообразимой высоты, и нередко красавице приходилось сильно склонять голову, чтобы пройти в дверь. Вырезы декольте сделались столь глубокими, что это граничило с неприличием; почти все открывали соски и пупок.
Благодаря светильникам и факелам было светло, как днем, и Франсуа легко мог рассмотреть присутствующих. Таилось что-то нездоровое и тревожное в поведении людей, словно болезнь короля наложила проклятие на всех. Маргаритка не ошиблась: он действительно попал в ад.
Весь двор склонился в едином поклоне: в зал вступал король об руку с Изабо Баварской. Франсуа вновь залюбовался ее красотой, но теперь королева выглядела печальной. Ужасное испытание, которое недавно довелось ей пережить, оставило неизгладимый след. За королевской четой следовали трое детей, каждый в сопровождении своей кормилицы: трехлетняя Изабелла, двухлетняя Жанна и маленький Карл одиннадцати месяцев от роду.
Как только присутствующим были показаны королевские дети, малышей немедленно отправили спать.
Едва успели они выйти из зала, как там появился весьма странный персонаж. Одет он был в красно-зеленое, плотно облегающее трико, голову венчал огромный петушиный гребень, лицо размалевано красной, белой и зеленой краской, а сзади волочилось нечто похожее на петушиный хвост. Он хлопал руками, будто крыльями, кудахтал и время от времени оглашал воздух звонким «кукареку!».
Общество, притихшее при появлении короля, встретило прибывшего молчанием. Шутовские выходки странного субъекта не смогли нарушить сосредоточенную тишину.
Франсуа толкнул локтем соседа, молодого человека лет двадцати пяти, чем-то неуловимо похожего на него самого в том же возрасте, и тихо спросил:
— Кто это?
— Петух Энселен, королевский шут.
— У короля есть шут?
— У всех королей есть шуты.
— Да, но…
Франсуа замолчал.
Петух Энселен остановился перед герцогом Беррийским и его супругой Жанной, той самой, что была младше мужа на тридцать шесть лет. Шут склонился перед ними в глубоком поклоне.