Страница:
В одно мгновение Адама окружила толпа растрепанных шлюх и нищенок. Оставался один лишь путь к спасению: собор Парижской Богоматери. Адам помчался туда со всех ног. Ему удалось захлопнуть дверь перед самыми их носами. Преследовать его в храме они не решились.
Адам с трудом переводил дыхание, когда навстречу ему попался мэтр Берзениус. Видя состояние молодого человека, студент не мог не поинтересоваться, что случилось. Адам пересказал ему свои злоключения. Берзениус не мог скрыть улыбки.
— Да уж, окружение нашего квартального порой довольно… живописно. Что до него самого, то он — один из самых верных наших сторонников, только немного не в себе.
— Вот как?
— Иногда он напоминает буйно помешанного. Все время что-то говорит, размахивает руками. Похоже, вы совсем его не знаете.
Адам Безотцовщина почувствовал, как его наполняет безграничная радость. Старшина квартала собора Парижской Богоматери — это Луи де Вивре. Теперь в этом не оставалось никаких сомнений! Безумец? Буйно помешанный? И это — о человеке, с которым он только что разговаривал? Ничего подобного. Перед Адамом стоял человек в высшей степени спокойный, рассудительный, обладающий, как утверждал мэтр Фюзорис, завидным хладнокровием.
Теперь Адаму все стало совершенно ясно. Поначалу Луи де Вивре понуждал себя играть роль безумца, чтобы скрыть собственную сущность, но истинная природа все же взяла верх. Или, что казалось более правдоподобным, в какой-то момент у него просто не оказалось выбора: безумец никогда не смог бы удержать в руках весь этот уличный сброд. На такое способен лишь человек, обладающий невероятно сильным и твердым характером. Оставалось выяснить одно, и Адам спросил:
— Вы знаете, почему он живет в этом доме?
— Конечно, знаю! Я сам ему выбрал жилище!
— Вы?
— Ему требовалось жилье неподалеку от площади. Поскольку этот дом давно уже пустовал, я велел ему там поселиться.
— Должно быть, он страшно обрадовался.
— Вот уж нет, ему это не очень-то понравилось. Правда, все эти ярмарочные комедианты привыкли ночевать под открытым небом.
Адам Безотцовщина распрощался с Берзениусом. Он просунул голову в ворота, чтобы осмотреть площадь. Нищенки и шлюхи разошлись, и он смог спокойно удалиться.
Адам припустил бежать, смеясь на бегу. Он не в силах был сдерживать переполнявшую его радость. Последнее сомнение только что рассеялось. «Не очень-то понравилось!» Слишком слабо сказано. Сам не зная этого, Берзениус загнал Луи де Вивре в ловушку, откуда тому уже не выбраться.
Мэтр Фюзорис оказался прав: везение — главное качество человека. Луи де Вивре таким качеством не обладал, и это обстоятельство решит его судьбу.
***
Вскоре после ухода Адама Луи решил отправиться на поиски герцога Бургундского. Это был довольно опасный шаг, но выхода не было — он обязан все разузнать.
Иоанн Бесстрашный находился в своем дворце Артуа, в башне, которую он велел построить двумя годами раньше, — настоящей башне укрепленного замка, которая выходила окнами на соседнюю улицу. Должность квартального открывала Луи все двери, и вскоре он предстал перед герцогом.
Для начала он изложил официальную версию своего визита: у него заканчивается вино. Герцог весьма любезно пообещал в скором времени пополнить запасы, но при этом счел необходимым дать совет:
— Постарайтесь избегать излишеств. Ваши люди и так ведут себя порой слишком агрессивно.
Луи пообещал, что отныне доступ к бочкам станет не таким свободным — к ним будут приставлены охранники. Затем он перешел к истинной цели своего прихода.
— Паж, которого вы мне посылали, Адам Безотцовщина, — мы с ним уже переговорили, и он ушел.
— Любимчик Рауле? Я его к вам не посылал!
— Но он беседовал со мной от вашего имени. Он сказал мне, что вы разыскиваете некоего Луи де Вивре, арманьякского предателя, который якобы затесался в наши ряды.
Иоанн Бесстрашный славился своими вспышками ярости, от которых страдали все его приближенные. Он побелел от гнева, в исступлении ударил кулаком по столу и, призвав стражников, проревел:
— Немедленно отыщите мне Адама Безотцовщину! Пусть его запрут и приставят к нему стражу.
Стражники удалились. Герцог повернулся к Луи.
— Я допрошу его! Если понадобится, буду пытать! Он мне все расскажет! Он мне признается, зачем выдумал эту историю!
— Так вы не разыскиваете Луи де Вивре?
— Конечно нет! Я знаю, что он сторонник Орлеанского дома и отнюдь не принадлежит к числу наших друзей, но мне решительно наплевать, где он и чем занимается!
Луи ничего более не оставалось, как испросить дозволения удалиться. Возвращаясь из дворца Артуа, он был взволнован, как никогда в жизни. Герцог, без сомнения, говорил искренне: с какой стати стал бы он ломать комедию? Стало быть, по следу Луи шел Адам Безотцовщина, и только он один.
Луи ровным счетом ничего не мог понять.
Откуда этот семнадцатилетний мальчишка мог узнать, что его сводный брат не ездил в Блуа? Как он выведал, что дом на площади принадлежит семейству Вивре, между тем как последним из живших здесь Вивре был их отец и происходило это более пятидесяти лет назад?
Продолжая задавать себе все эти вопросы, Луи де Вивре внезапно испытал чувство, для него новое. Это был страх. Конечно, прежде ему приходилось бояться, но за других: за свою жену, за сына, за Людовика Орлеанского. Впервые в жизни он испугался за себя самого. У него пересохло в горле, он почувствовал спазмы в желудке, ноги его задрожали. Он вынужден был признать: в этом подростке таится нечто дьявольское!
Стражники герцога Бургундского обыскали дворец Артуа, и даже весь Париж. К вечеру они вернулись не солоно хлебавши. Нельзя сказать, что Иоанн Бесстрашный слишком уж огорчился неудачей. Голова у него была занята другими проблемами. Он распорядился, чтобы Адама Безотцовщину схватили, если удастся его отыскать, вот и все.
Между тем Адам Безотцовщина счел благоразумным не появляться более во дворце Артуа. Он догадывался, что его появление у квартального в роли посланника герцога в скором времени станет известно последнему, если этого уже не произошло. Поэтому он прямиком направился в «Смеющихся сорок».
Это был гнусный притон, провонявший жиром и уксусом. Хозяин, настоящий великан, поинтересовался у подростка, чего это тот домогается. Стоило Адаму ответить, что он пришел от мэтра Фюзориса, как плутоватая физиономия хозяина мгновенно выразила самое непритворное почтение.
— Я к вашим услугам. Я могу предоставить постоянную стражу, двоих человек, но если вы желаете чего-нибудь другого, то найду и больше.
— Сколько?
— Дюжину. А если вы дадите мне немного времени, наберу еще больше.
Хозяин отвел Адама в его комнату. Она была довольно грязной, но Адама это мало беспокоило. Главным было то, что в нее можно было войти лишь через другую комнату, гораздо меньшую, что-то вроде прихожей. Тотчас появились два оборванца откровенно бандитского вида. Хозяин представил их Адаму.
— Они будут торчать у ваших дверей днем и ночью, и сопровождать вас, куда бы вы ни пошли. Не обращайте внимания на их внешний вид, это не попрошайки какие-нибудь, а солдаты. Они прекрасно знают свое дело.
Адам Безотцовщина молча склонил голову, и вся компания удалилась. Оставшись один, он облегченно вздохнул. Он добился успеха за один-единственный день! Разумеется, он мог бы немедленно погубить Луи де Вивре и тем самым выполнить задачу. Но для этого следовало просить помощи, а самой действенной была бы помощь Иоанна Бесстрашного.
Однако Адам решил ничего не предпринимать. После всего, что произошло, он слишком опасался встретиться с герцогом лицом к лицу. Да и, кроме того, он хотел сам, один, разоблачить Луи де Вивре. Разве он чем-нибудь рисковал, выжидая? Пленник собственной личины, сбежать квартальный не мог. Торопиться не стоит. Адам вполне мог подождать, зато уж потом он позабавится вволю!
***
Первое крупное народное волнение оказалось ему весьма кстати. В понедельник 13 февраля руководство Парижского университета, испросившее аудиенции короля, было принято во дворце Сент-Поль и почти в полном составе предстало перед сувереном и королевским двором.
Эсташ де Павили, доктор теологии, избранный, чтобы говорить от имени всех, произнес пафосную обвинительную речь, которая была направлена против политики короля. Он требовал решительных реформ. Когда он закончил, герцог Бургундский бурно зааплодировал первым.
Он не только открыто проявил свои чувства, но и потребовал у толпы поддержать его. По призыву своих квартальных народ впервые вышел на улицы. Это не было восстанием, а больше походило на шумную ярмарку с гуляньем. Возбужденные дети водили хороводы вокруг дворца Сент-Поль. Раздавались крики: «Да здравствует реформа! Да здравствует герцог Бургундский!»
Компания старшины квартала собора Парижской Богоматери скромностью не отличалась. Если другие группы — например, мясники с тяжелыми топорами на плечах — выделялись своей организованностью, то комедианты, нищие и проститутки пели, орали и плясали кто во что горазд.
Луи в своей неизменной маске как раз пытался установить среди своих подопечных хоть какое-то подобие дисциплины, когда случилось непредвиденное. Позади него раздался звонкий голос:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Адам не ошибся. С тех пор, как Луи сделался квартальным, он, чтобы иметь возможность управлять всем этим сбродом, оказался вынужден вновь обрести свои природные качества: властность, спокойствие, хладнокровие.
Нет, Луи не обернулся на зов, он даже не вздрогнул. Но испытание на этом не кончилось. Сира де Вивре призывал не единственный голос — голосов было несколько, они звучали со всех сторон, раз за разом повторяя его имя.
На сей раз он обернулся. В конце концов, о роде Вивре ему должно быть известно, ведь Адам говорил об этих сеньорах при первой их встрече. Значит, нет ничего удивительного в том, что старшина отреагировал на знакомое имя…
В толпе он увидел десяток незнакомых лиц, которые вопили, уставившись прямо на него:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Луи почувствовал, как под маской по его лицу заструился пот. Не оставалось никаких сомнений в том, кто именно руководил этой хорошо организованной атакой. Только теперь Луи понял, как силен и могуществен этот человек! Какая организация ему подвластна, какими источниками обладает он, если сумел привлечь к себе на службу столько людей?
Однако худшее ожидало впереди. Секунду спустя появилось лицо, которое Луи так страшился увидеть. Адам Безотцовщина вынырнул из толпы прямо перед ним и, глядя на птичий клюв маски, прокричал:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Луи сделал угрожающий жест — но перед ним уже никого не было. Он почувствовал, что ноги отказываются его держать. Луи только что переступил еще одну границу на пути к страху. Адам Безотцовщина явно имел доказательства. Он в точности знал, кем является Луи на самом деле, и только что напрямую сообщил ему об этом. Но почему же тогда он не выдал его? Почему решил с ним поиграть?
Луи де Вивре чувствовал себя быком, которого одолевают слепни: мощное животное неизменно оказывается бессильным перед слабым, но неуловимым противником. До сих пор все обстояло наоборот. Именно он крутился вокруг своих жертв и при возможности покусывал их. Теперь ситуация изменилась: за Луи была сила, за его противником — хитрость.
Этим вечером, 13 февраля 1413 года, Луи де Вивре вернулся домой, полный зловещих предчувствий; а кругом разносились песни и радостные крики его людей…
***
24 февраля король уступил требованиям университета и города Парижа, которые поддерживались толпами горожан. Он отправил в отставку своих советников, неугодных народу, и на их место назначил самых рьяных сторонников герцога Бургундского — королю в точности указали угодных.
В довершение всего была создана особая комиссия. В нее вошли двенадцать членов, представляющие все корпорации города. В задачу данной комиссии входило следить за смещениями и разжалованиями. Делегат от университета, отличавшийся своей резкостью и язвительностью, был назначен ее главой. Им оказался не кто иной, как Пьер Кошон, который в эти тревожные дни все больше утверждался в роли властителя дум бургундцев.
Однако в самом начале марта ситуация неожиданным образом осложнилась. Карла VI настиг очередной приступ, и согласно закону регентом оказался дофин Людовик, достигший к тому времени совершеннолетия. И вот этот молодой человек, неуклюжий и вялый, которого все презирали почти в открытую, решил показать свою власть.
Хотя дофин и являлся зятем герцога Бургундского — а быть может, именно по этой причине, — он резко восстал против него. С поспешностью, которую можно было назвать и необдуманной, и ребяческой, он одним росчерком пера отменил все решения, которые сторонникам герцога удалось в свое время вырвать у его отца.
Мало того, дофин отважился на неприкрытую провокацию. Вместо того чтобы вновь принять смещенного с поста канцлера Жана де Ниеля, человека умеренного и рассудительного, Людовик взял Жана де Вали, ярого сторонника арманьяков; а затем освободил от должности всех назначенных комиссией.
Столкновение между населением Парижа и королевским двором становилось неизбежным. Два месяца — март и апрель — прошли в лихорадочных, но тщетных попытках добиться хоть какого-нибудь соглашения. 27 апреля 1413 года Иоанн Бесстрашный велел квартальным собирать народ. Денизо де Шомон созвал жителей Сент-Женевьев, Симон Башка — обитателей Сент-Эсташ, квартала мясников; Пьер Сирас, предводитель плотников, кинул клич в Сент-Оноре, ну и, конечно же, не был забыт Болтун, старшина квартала собора Парижской Богоматери.
Народ требовал оружия. Обшарили всю ратушу, но там ничего не нашлось. Тогда решили назначить встречу назавтра. 28 апреля возбуждение достигло апогея, и все собрались в отеле Гиень, где в ту пору находился дофин.
Сады резиденции были полны народа. Вокруг Симона Башки толкались живодеры, кожевники, торговцы требухой; еще там были плотники, торговцы рыбой… Всех их можно было распознать по запаху, который они распространяли. А что уж говорить о подопечных Луи, всего этого нищего сброда, воняющего так, что находиться рядом было решительно невозможно!
Но среди представителей народа можно было углядеть и знатных особ: Пьера Кошона с его острой физиономией и необъятным животом, не побоявшегося оказаться в одной компании с бандитами и разбойниками, и, разумеется, Иоанна Бесстрашного.
В конце концов, дофину пришлось высунуться в окно. Его толстощекая физиономия была бледна. Увидев все эти кровожадные лица, он затрясся всем телом.
— Чего вы хотите, друзья мои? Что стало причиной вашего волнения? Говорите же! Я готов выслушать вас.
Ответом ему был единодушный возглас:
— Предатели! Нам нужны предатели!
Ничего не сказав, дофин скрылся в окне. Вместо него перед народом появился его новый канцлер Жан де Вали.
— Кто они, эти предатели?
Ему ответил хирург Жан де Труа, который держал большой хирургический нож для ампутаций. Он назвал полсотни имен, и первым среди них было имя дофина. Окно вновь захлопнулось.
Это послужило сигналом к началу настоящего мятежа. Ворота оказались снесены, и стражники убиты. Дофин спустился вниз. Он попытался сдержать толпу и остановить собственного тестя, герцога Бургундского, который находился во главе восставших.
Но все напрасно. Начались аресты. Были схвачены Жан де Вали, Жак де Ла Ривьер, Рено д'Аржен, Жиле и Мишле де Витри и многие другие… Супруга дофина, тоже выбежавшая на шум, бросилась в ноги к отцу, чтобы попытаться смягчить его сердце. Но она ничего не добилась. Тогда дофин протянул Иоанну Бесстрашному распятие и попросил его поклясться на кресте, что пленникам не будет причинено никакого вреда. Герцог согласился.
В своей птичьей маске Луи де Вивре, потрясенный, наблюдал за этим людским половодьем. Никогда еще прежде монархия не была в такой опасности. Он увидел, что какие-то люди, громко хохоча, хватают несчастных пажей и поварят, многим из которых не было и пятнадцати лет. Этих детей потащили по улицам, чтобы сбросить в Сену.
И тогда снова начался его собственный кошмар. За спиной Болтуна раздались голоса:
— Сир Дембридж! Сир Дембридж!
На этот раз он обернулся мгновенно. К чему теперь скрываться?.. Перед ним замелькали неизвестные лица, и эти люди выкрикивали имя, обращаясь прямо к нему. Это были не те, что кричали «Сир де Вивре!» в прошлый раз, тринадцатого февраля, Луи был в этом уверен! Значит, Адам Безотцовщина мог привлекать себе на службу столько людей, сколько пожелает? И откуда узнал он о существовании графа Дембриджа?
У Луи оказалось не слишком много времени для размышлений. Внезапно он почувствовал, как кто-то сильно толкнул его: неизвестный тип бросился прямо на него и попытался оторвать от птичьего костюма правую лапу. Луи удалось оттолкнуть нападавшего левой рукой. Квартальный старшина догадался закричать:
— Помогите! Это арманьяк!
Его обидчик вмиг оказался на земле. Его уже собирались убить, но Луи вмешался: ему хотелось разузнать правду. Человек дрожал с ног до головы. Это был жалкий нищий, который ничем не отличался от прочих попрошаек его квартала.
— Кто тебя послал?
— Я не знаю, как его зовут. Это молодой человек, светловолосый.
— Что он тебе сказал?
— Велел оторвать от костюма правую лапу, чтобы все увидели, что у вас нет руки.
Луи с трудом сдержал крик ярости. Адам Безотцовщина знал и это…
— Где он живет?
— В «Смеющихся сороках», на улице Моконсей. Но я никакой не арманьяк, монсеньор. Он дал мне денег, чтобы я сделал это, вот и все. Я ничего не знаю. Я здесь ни при чем!
Луи отошел от злополучного попрошайки, который тут же был растерзан толпой. Это был настоящий ад. Луи чувствовал себя словно в тисках. Как будто две ладони обхватили его горло и теперь медленно, неумолимо сжимаются…
***
Следующие несколько недель прошли в волнениях и мятежах. Повсюду убивали всех, кого подозревали в сочувствии арманьякам. Иоанн Бесстрашный появлялся на улицах, как настоящий триумфатор, но истинным хозяином Парижа в эти дни стал мясник Башка.
Простой люд узнавал в этом живодере из Сент-Женевьев себя и следовал за ним слепо и бездумно. Даже мелкое духовенство поддерживало волнения. Каждое воскресенье на проповеди священники призывали к убийству арманьяков. Денизо де Шомон охранял мост Сен-Клу, сам Башка стоял на страже у моста Шарантон, Жан де Труа был капитаном Бастилии.
22 мая 1413 года в Париже вспыхнул очередной взрыв мятежа. На сей раз целью бунтовщиков стала королева. Вот уже несколько дней по столице разгуливали самые разнообразные слухи о развратной жизни Изабо Баварской. Вечером двадцать второго парижане, собранные своими квартальными, заполонили главную гостиную дворца Сент-Поль.
Правда, в этот день настроены они были не так кровожадно, как прежде. Мысль о том, чтобы приняться за саму королеву, радовала и возбуждала. Среди присутствующих выделялась Мишалетта. На ней по-прежнему была ее знаменитая маска в виде головы волчицы и непристойно декольтированное платье. Внезапно она совсем отстегнула корсаж и предстала с обнаженной грудью. Вызывая бурю восторга, она принялась трясти своими необъятными грудями и кричать в толпу:
— Эй, сестрица, сюда!
Дрожащая от страха Изабо Баварская стояла посреди комнаты в окружении группы придворных. Надлежало как можно скорее покончить с этим, иначе вакханалия грозила перерасти в настоящую резню.
От толпы отделился Эсташ де Павили. Он огласил имена людей, ареста которых требовали жители Парижа.
Глотая слезы ярости, Изабо вынуждена была согласиться на эти условия и позволить увести нескольких своих подданных: немку Катрин, пророчицу Ингрид, Изабеллу Марешаль, Бонну Висконти и еще полтора десятка придворных дам.
Но мятежники этим не довольствовались. Эсташ де Павили потребовал ареста советника и брата королевы, герцога Баварского. Когда презренная чернь приблизилась к нему, герцог попытался было оказать сопротивление, но понял, что это может стать опасным для самой Изабо, и также позволил себя увести.
Луи де Вивре смотрел на эту чудовищную сцену, едва сдерживая ярость. И внезапно он испытал такое потрясение, что едва удержался на ногах: прямо перед ним стояла женщина, одетая в черное платье с тонкой зеленой накидкой, но на ее шее красовалась голова лани. Незнакомка была высокого роста, ее изящная фигура немного напоминала мужскую… Все поплыло перед глазами Луи! Он видел тело Маргариты! И платье на ней было платьем Маргариты, тем самым, которое он так любил! И еще голова лани, которую срезал со стены Дембридж, чтобы приставить вместо отрубленной!
Луи бросился вперед, охваченный безумием, но Мишалетта со своей волчьей маской и голой грудью отодвинула окружавших ее товарок и схватила старшину за руку, намереваясь привлечь к себе. Пока он освобождался от жарких объятий Мишалетты, женщина в черном исчезла.
Обратно домой Луи брел, шатаясь. Откуда Адам Безотцовщина мог обо всем этом узнать? Ведь о смерти жены он рассказал только двоим: своему собственному сыну и Лисице Фелизе. Безумием было бы предположить, что Шарль передавал эту историю кому-либо из незнакомцев. Значит, Фелиза? Луи хотел уже отправиться к ней и потребовать подробного отчета обо всем. Если придется, он готов был даже пытать ее и убить.
Но Луи вовремя одумался. Он действительно открыл Фелизе правду о гибели своей жены, но никогда не описывал ни фигуру, ни платье Маргариты. Он был в этом уверен!
Откуда, ну откуда Адам Безотцовщина мог проведать о том, что открыто одному лишь Господу?
Ответ на этот вопрос был только один. Вызнать все эти детали мог лишь тот, кто почти равен Богу, являясь вместе с тем его противоположностью, — то есть дьявол!
Луи приблизился к Тассену и тихо заговорил с ним. Не желая его компрометировать, он не должен был делать отличий между ним и прочими. К примеру, он избегал общаться с ним с глазу на глаз. Они встречались только в толпе.
Вот и сейчас Луи вкратце поведал ему о том, что только что произошло.
— Нам известно, что он поселился в «Смеющихся сороках». Убей его!
Помолчав немного, Тассен ответил:
— Это очень рискованно.
— Я знаю. Но если оставить его в живых, я погиб.
Тассен склонил голову.
— Я пойду завтра.
— Будь осторожен. Должно быть, его хорошо охраняют.
Тассен ответил, чтобы Луи за него не беспокоился, и они расстались.
На следующий день, когда Тассен уже ушел, Луи в одиночестве предавался мучительным размышлениям, расхаживая по своей огромной комнате. Впервые приходилось ему прибегнуть к убийству, методу грубому и примитивному. До сих пор он действовал в тени, лишь дергая за ниточки. С тех пор как на его пути появился Адам, все переменилось: теперь сам он превратился в марионетку, которой умело манипулировали. Луи не решался признаться себе в том, что утратил уже всякую надежду. То обстоятельство, что ему пришлось пойти на крайние меры, являлось признанием: он проиграл.
Вечером, вопреки своему обыкновению и к большой радости всей труппы, Болтун вышел на площадь. Он не мог больше дожидаться возвращения Тассена. Тот появился незадолго до полуночи. Они получили возможность побеседовать, не привлекая к себе внимания: все кругом были или пьяны, или уже спали.
— Я подкупил повара, и тот подсыпал в суп яду.
— Он мертв?
— Похоже. Он в агонии.
Луи вздохнул и ничего не ответил. Но он не разделял уверенности своего помощника. «Похоже» его не устраивало. Разве дьявол может умереть?..
***
Иоанн Бесстрашный не присутствовал при последних событиях во дворце Сент-Поль и, надо сказать, не одобрил их. Арестовав Людовика Баварского, родственника короля, толпа зашла слишком далеко. Движение, которое герцог Бургундский развернул сам, теперь не подчинялось ему. Он чувствовал, что инициатива выскальзывает из его рук. Теперь в столице главенствовали Башка и прочие сторонники крайних мер, вроде Кошона. Они могли скомпрометировать все дело.
Иоанн Бесстрашный попытался как-то повлиять на ситуацию. Он решил, что мятежу необходимо придать некое подобие законности, подстраховаться на случай возможного ареста. С помощью своих законников он составил длинный список требуемых реформ, который и передал королю 26 мая. Кроме того, Иоанн Бургундский заручился поддержкой герцога Беррийского, который готов был сотрудничать с ним, — только бы положить конец анархии.
Список реформ, предложенных герцогом Бургундским, был со всей возможной торжественностью провозглашен в зале заседаний парламента, украшенном гобеленами с геральдическими лилиями. Председательствовал сам Карл VI, призванный вершить правосудие, с короной на голове, одетый в горностаевую мантию.
Адвокат герцога Бургундского, Пьер де Френ, зачитал документ, который состоял ни больше ни меньше как из двухсот пятидесяти восьми статей. Для оглашения этого трактата потребовалось целых два дня. Впрочем, несмотря на все длинноты, в самих предложениях не было ничего особо оригинального. Все они в конечном итоге сводились к тому, чтобы ограничить королевскую власть и вернуться к «добрым обычаям Людовика Святого».
27 мая, выслушав все эти предложения, король и его помощники должны были вынести свои суждения. Указ незамедлительно был окрещен «мясницким», что было совершенно несправедливо, поскольку направлен он был именно против Башки и его подопечных-мясников. Во всяком случае, он имел целью если и не уничтожить Башку, то хотя бы несколько укротить его.
Адам с трудом переводил дыхание, когда навстречу ему попался мэтр Берзениус. Видя состояние молодого человека, студент не мог не поинтересоваться, что случилось. Адам пересказал ему свои злоключения. Берзениус не мог скрыть улыбки.
— Да уж, окружение нашего квартального порой довольно… живописно. Что до него самого, то он — один из самых верных наших сторонников, только немного не в себе.
— Вот как?
— Иногда он напоминает буйно помешанного. Все время что-то говорит, размахивает руками. Похоже, вы совсем его не знаете.
Адам Безотцовщина почувствовал, как его наполняет безграничная радость. Старшина квартала собора Парижской Богоматери — это Луи де Вивре. Теперь в этом не оставалось никаких сомнений! Безумец? Буйно помешанный? И это — о человеке, с которым он только что разговаривал? Ничего подобного. Перед Адамом стоял человек в высшей степени спокойный, рассудительный, обладающий, как утверждал мэтр Фюзорис, завидным хладнокровием.
Теперь Адаму все стало совершенно ясно. Поначалу Луи де Вивре понуждал себя играть роль безумца, чтобы скрыть собственную сущность, но истинная природа все же взяла верх. Или, что казалось более правдоподобным, в какой-то момент у него просто не оказалось выбора: безумец никогда не смог бы удержать в руках весь этот уличный сброд. На такое способен лишь человек, обладающий невероятно сильным и твердым характером. Оставалось выяснить одно, и Адам спросил:
— Вы знаете, почему он живет в этом доме?
— Конечно, знаю! Я сам ему выбрал жилище!
— Вы?
— Ему требовалось жилье неподалеку от площади. Поскольку этот дом давно уже пустовал, я велел ему там поселиться.
— Должно быть, он страшно обрадовался.
— Вот уж нет, ему это не очень-то понравилось. Правда, все эти ярмарочные комедианты привыкли ночевать под открытым небом.
Адам Безотцовщина распрощался с Берзениусом. Он просунул голову в ворота, чтобы осмотреть площадь. Нищенки и шлюхи разошлись, и он смог спокойно удалиться.
Адам припустил бежать, смеясь на бегу. Он не в силах был сдерживать переполнявшую его радость. Последнее сомнение только что рассеялось. «Не очень-то понравилось!» Слишком слабо сказано. Сам не зная этого, Берзениус загнал Луи де Вивре в ловушку, откуда тому уже не выбраться.
Мэтр Фюзорис оказался прав: везение — главное качество человека. Луи де Вивре таким качеством не обладал, и это обстоятельство решит его судьбу.
***
Вскоре после ухода Адама Луи решил отправиться на поиски герцога Бургундского. Это был довольно опасный шаг, но выхода не было — он обязан все разузнать.
Иоанн Бесстрашный находился в своем дворце Артуа, в башне, которую он велел построить двумя годами раньше, — настоящей башне укрепленного замка, которая выходила окнами на соседнюю улицу. Должность квартального открывала Луи все двери, и вскоре он предстал перед герцогом.
Для начала он изложил официальную версию своего визита: у него заканчивается вино. Герцог весьма любезно пообещал в скором времени пополнить запасы, но при этом счел необходимым дать совет:
— Постарайтесь избегать излишеств. Ваши люди и так ведут себя порой слишком агрессивно.
Луи пообещал, что отныне доступ к бочкам станет не таким свободным — к ним будут приставлены охранники. Затем он перешел к истинной цели своего прихода.
— Паж, которого вы мне посылали, Адам Безотцовщина, — мы с ним уже переговорили, и он ушел.
— Любимчик Рауле? Я его к вам не посылал!
— Но он беседовал со мной от вашего имени. Он сказал мне, что вы разыскиваете некоего Луи де Вивре, арманьякского предателя, который якобы затесался в наши ряды.
Иоанн Бесстрашный славился своими вспышками ярости, от которых страдали все его приближенные. Он побелел от гнева, в исступлении ударил кулаком по столу и, призвав стражников, проревел:
— Немедленно отыщите мне Адама Безотцовщину! Пусть его запрут и приставят к нему стражу.
Стражники удалились. Герцог повернулся к Луи.
— Я допрошу его! Если понадобится, буду пытать! Он мне все расскажет! Он мне признается, зачем выдумал эту историю!
— Так вы не разыскиваете Луи де Вивре?
— Конечно нет! Я знаю, что он сторонник Орлеанского дома и отнюдь не принадлежит к числу наших друзей, но мне решительно наплевать, где он и чем занимается!
Луи ничего более не оставалось, как испросить дозволения удалиться. Возвращаясь из дворца Артуа, он был взволнован, как никогда в жизни. Герцог, без сомнения, говорил искренне: с какой стати стал бы он ломать комедию? Стало быть, по следу Луи шел Адам Безотцовщина, и только он один.
Луи ровным счетом ничего не мог понять.
Откуда этот семнадцатилетний мальчишка мог узнать, что его сводный брат не ездил в Блуа? Как он выведал, что дом на площади принадлежит семейству Вивре, между тем как последним из живших здесь Вивре был их отец и происходило это более пятидесяти лет назад?
Продолжая задавать себе все эти вопросы, Луи де Вивре внезапно испытал чувство, для него новое. Это был страх. Конечно, прежде ему приходилось бояться, но за других: за свою жену, за сына, за Людовика Орлеанского. Впервые в жизни он испугался за себя самого. У него пересохло в горле, он почувствовал спазмы в желудке, ноги его задрожали. Он вынужден был признать: в этом подростке таится нечто дьявольское!
Стражники герцога Бургундского обыскали дворец Артуа, и даже весь Париж. К вечеру они вернулись не солоно хлебавши. Нельзя сказать, что Иоанн Бесстрашный слишком уж огорчился неудачей. Голова у него была занята другими проблемами. Он распорядился, чтобы Адама Безотцовщину схватили, если удастся его отыскать, вот и все.
Между тем Адам Безотцовщина счел благоразумным не появляться более во дворце Артуа. Он догадывался, что его появление у квартального в роли посланника герцога в скором времени станет известно последнему, если этого уже не произошло. Поэтому он прямиком направился в «Смеющихся сорок».
Это был гнусный притон, провонявший жиром и уксусом. Хозяин, настоящий великан, поинтересовался у подростка, чего это тот домогается. Стоило Адаму ответить, что он пришел от мэтра Фюзориса, как плутоватая физиономия хозяина мгновенно выразила самое непритворное почтение.
— Я к вашим услугам. Я могу предоставить постоянную стражу, двоих человек, но если вы желаете чего-нибудь другого, то найду и больше.
— Сколько?
— Дюжину. А если вы дадите мне немного времени, наберу еще больше.
Хозяин отвел Адама в его комнату. Она была довольно грязной, но Адама это мало беспокоило. Главным было то, что в нее можно было войти лишь через другую комнату, гораздо меньшую, что-то вроде прихожей. Тотчас появились два оборванца откровенно бандитского вида. Хозяин представил их Адаму.
— Они будут торчать у ваших дверей днем и ночью, и сопровождать вас, куда бы вы ни пошли. Не обращайте внимания на их внешний вид, это не попрошайки какие-нибудь, а солдаты. Они прекрасно знают свое дело.
Адам Безотцовщина молча склонил голову, и вся компания удалилась. Оставшись один, он облегченно вздохнул. Он добился успеха за один-единственный день! Разумеется, он мог бы немедленно погубить Луи де Вивре и тем самым выполнить задачу. Но для этого следовало просить помощи, а самой действенной была бы помощь Иоанна Бесстрашного.
Однако Адам решил ничего не предпринимать. После всего, что произошло, он слишком опасался встретиться с герцогом лицом к лицу. Да и, кроме того, он хотел сам, один, разоблачить Луи де Вивре. Разве он чем-нибудь рисковал, выжидая? Пленник собственной личины, сбежать квартальный не мог. Торопиться не стоит. Адам вполне мог подождать, зато уж потом он позабавится вволю!
***
Первое крупное народное волнение оказалось ему весьма кстати. В понедельник 13 февраля руководство Парижского университета, испросившее аудиенции короля, было принято во дворце Сент-Поль и почти в полном составе предстало перед сувереном и королевским двором.
Эсташ де Павили, доктор теологии, избранный, чтобы говорить от имени всех, произнес пафосную обвинительную речь, которая была направлена против политики короля. Он требовал решительных реформ. Когда он закончил, герцог Бургундский бурно зааплодировал первым.
Он не только открыто проявил свои чувства, но и потребовал у толпы поддержать его. По призыву своих квартальных народ впервые вышел на улицы. Это не было восстанием, а больше походило на шумную ярмарку с гуляньем. Возбужденные дети водили хороводы вокруг дворца Сент-Поль. Раздавались крики: «Да здравствует реформа! Да здравствует герцог Бургундский!»
Компания старшины квартала собора Парижской Богоматери скромностью не отличалась. Если другие группы — например, мясники с тяжелыми топорами на плечах — выделялись своей организованностью, то комедианты, нищие и проститутки пели, орали и плясали кто во что горазд.
Луи в своей неизменной маске как раз пытался установить среди своих подопечных хоть какое-то подобие дисциплины, когда случилось непредвиденное. Позади него раздался звонкий голос:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Адам не ошибся. С тех пор, как Луи сделался квартальным, он, чтобы иметь возможность управлять всем этим сбродом, оказался вынужден вновь обрести свои природные качества: властность, спокойствие, хладнокровие.
Нет, Луи не обернулся на зов, он даже не вздрогнул. Но испытание на этом не кончилось. Сира де Вивре призывал не единственный голос — голосов было несколько, они звучали со всех сторон, раз за разом повторяя его имя.
На сей раз он обернулся. В конце концов, о роде Вивре ему должно быть известно, ведь Адам говорил об этих сеньорах при первой их встрече. Значит, нет ничего удивительного в том, что старшина отреагировал на знакомое имя…
В толпе он увидел десяток незнакомых лиц, которые вопили, уставившись прямо на него:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Луи почувствовал, как под маской по его лицу заструился пот. Не оставалось никаких сомнений в том, кто именно руководил этой хорошо организованной атакой. Только теперь Луи понял, как силен и могуществен этот человек! Какая организация ему подвластна, какими источниками обладает он, если сумел привлечь к себе на службу столько людей?
Однако худшее ожидало впереди. Секунду спустя появилось лицо, которое Луи так страшился увидеть. Адам Безотцовщина вынырнул из толпы прямо перед ним и, глядя на птичий клюв маски, прокричал:
— Сир де Вивре! Сир де Вивре!
Луи сделал угрожающий жест — но перед ним уже никого не было. Он почувствовал, что ноги отказываются его держать. Луи только что переступил еще одну границу на пути к страху. Адам Безотцовщина явно имел доказательства. Он в точности знал, кем является Луи на самом деле, и только что напрямую сообщил ему об этом. Но почему же тогда он не выдал его? Почему решил с ним поиграть?
Луи де Вивре чувствовал себя быком, которого одолевают слепни: мощное животное неизменно оказывается бессильным перед слабым, но неуловимым противником. До сих пор все обстояло наоборот. Именно он крутился вокруг своих жертв и при возможности покусывал их. Теперь ситуация изменилась: за Луи была сила, за его противником — хитрость.
Этим вечером, 13 февраля 1413 года, Луи де Вивре вернулся домой, полный зловещих предчувствий; а кругом разносились песни и радостные крики его людей…
***
24 февраля король уступил требованиям университета и города Парижа, которые поддерживались толпами горожан. Он отправил в отставку своих советников, неугодных народу, и на их место назначил самых рьяных сторонников герцога Бургундского — королю в точности указали угодных.
В довершение всего была создана особая комиссия. В нее вошли двенадцать членов, представляющие все корпорации города. В задачу данной комиссии входило следить за смещениями и разжалованиями. Делегат от университета, отличавшийся своей резкостью и язвительностью, был назначен ее главой. Им оказался не кто иной, как Пьер Кошон, который в эти тревожные дни все больше утверждался в роли властителя дум бургундцев.
Однако в самом начале марта ситуация неожиданным образом осложнилась. Карла VI настиг очередной приступ, и согласно закону регентом оказался дофин Людовик, достигший к тому времени совершеннолетия. И вот этот молодой человек, неуклюжий и вялый, которого все презирали почти в открытую, решил показать свою власть.
Хотя дофин и являлся зятем герцога Бургундского — а быть может, именно по этой причине, — он резко восстал против него. С поспешностью, которую можно было назвать и необдуманной, и ребяческой, он одним росчерком пера отменил все решения, которые сторонникам герцога удалось в свое время вырвать у его отца.
Мало того, дофин отважился на неприкрытую провокацию. Вместо того чтобы вновь принять смещенного с поста канцлера Жана де Ниеля, человека умеренного и рассудительного, Людовик взял Жана де Вали, ярого сторонника арманьяков; а затем освободил от должности всех назначенных комиссией.
Столкновение между населением Парижа и королевским двором становилось неизбежным. Два месяца — март и апрель — прошли в лихорадочных, но тщетных попытках добиться хоть какого-нибудь соглашения. 27 апреля 1413 года Иоанн Бесстрашный велел квартальным собирать народ. Денизо де Шомон созвал жителей Сент-Женевьев, Симон Башка — обитателей Сент-Эсташ, квартала мясников; Пьер Сирас, предводитель плотников, кинул клич в Сент-Оноре, ну и, конечно же, не был забыт Болтун, старшина квартала собора Парижской Богоматери.
Народ требовал оружия. Обшарили всю ратушу, но там ничего не нашлось. Тогда решили назначить встречу назавтра. 28 апреля возбуждение достигло апогея, и все собрались в отеле Гиень, где в ту пору находился дофин.
Сады резиденции были полны народа. Вокруг Симона Башки толкались живодеры, кожевники, торговцы требухой; еще там были плотники, торговцы рыбой… Всех их можно было распознать по запаху, который они распространяли. А что уж говорить о подопечных Луи, всего этого нищего сброда, воняющего так, что находиться рядом было решительно невозможно!
Но среди представителей народа можно было углядеть и знатных особ: Пьера Кошона с его острой физиономией и необъятным животом, не побоявшегося оказаться в одной компании с бандитами и разбойниками, и, разумеется, Иоанна Бесстрашного.
В конце концов, дофину пришлось высунуться в окно. Его толстощекая физиономия была бледна. Увидев все эти кровожадные лица, он затрясся всем телом.
— Чего вы хотите, друзья мои? Что стало причиной вашего волнения? Говорите же! Я готов выслушать вас.
Ответом ему был единодушный возглас:
— Предатели! Нам нужны предатели!
Ничего не сказав, дофин скрылся в окне. Вместо него перед народом появился его новый канцлер Жан де Вали.
— Кто они, эти предатели?
Ему ответил хирург Жан де Труа, который держал большой хирургический нож для ампутаций. Он назвал полсотни имен, и первым среди них было имя дофина. Окно вновь захлопнулось.
Это послужило сигналом к началу настоящего мятежа. Ворота оказались снесены, и стражники убиты. Дофин спустился вниз. Он попытался сдержать толпу и остановить собственного тестя, герцога Бургундского, который находился во главе восставших.
Но все напрасно. Начались аресты. Были схвачены Жан де Вали, Жак де Ла Ривьер, Рено д'Аржен, Жиле и Мишле де Витри и многие другие… Супруга дофина, тоже выбежавшая на шум, бросилась в ноги к отцу, чтобы попытаться смягчить его сердце. Но она ничего не добилась. Тогда дофин протянул Иоанну Бесстрашному распятие и попросил его поклясться на кресте, что пленникам не будет причинено никакого вреда. Герцог согласился.
В своей птичьей маске Луи де Вивре, потрясенный, наблюдал за этим людским половодьем. Никогда еще прежде монархия не была в такой опасности. Он увидел, что какие-то люди, громко хохоча, хватают несчастных пажей и поварят, многим из которых не было и пятнадцати лет. Этих детей потащили по улицам, чтобы сбросить в Сену.
И тогда снова начался его собственный кошмар. За спиной Болтуна раздались голоса:
— Сир Дембридж! Сир Дембридж!
На этот раз он обернулся мгновенно. К чему теперь скрываться?.. Перед ним замелькали неизвестные лица, и эти люди выкрикивали имя, обращаясь прямо к нему. Это были не те, что кричали «Сир де Вивре!» в прошлый раз, тринадцатого февраля, Луи был в этом уверен! Значит, Адам Безотцовщина мог привлекать себе на службу столько людей, сколько пожелает? И откуда узнал он о существовании графа Дембриджа?
У Луи оказалось не слишком много времени для размышлений. Внезапно он почувствовал, как кто-то сильно толкнул его: неизвестный тип бросился прямо на него и попытался оторвать от птичьего костюма правую лапу. Луи удалось оттолкнуть нападавшего левой рукой. Квартальный старшина догадался закричать:
— Помогите! Это арманьяк!
Его обидчик вмиг оказался на земле. Его уже собирались убить, но Луи вмешался: ему хотелось разузнать правду. Человек дрожал с ног до головы. Это был жалкий нищий, который ничем не отличался от прочих попрошаек его квартала.
— Кто тебя послал?
— Я не знаю, как его зовут. Это молодой человек, светловолосый.
— Что он тебе сказал?
— Велел оторвать от костюма правую лапу, чтобы все увидели, что у вас нет руки.
Луи с трудом сдержал крик ярости. Адам Безотцовщина знал и это…
— Где он живет?
— В «Смеющихся сороках», на улице Моконсей. Но я никакой не арманьяк, монсеньор. Он дал мне денег, чтобы я сделал это, вот и все. Я ничего не знаю. Я здесь ни при чем!
Луи отошел от злополучного попрошайки, который тут же был растерзан толпой. Это был настоящий ад. Луи чувствовал себя словно в тисках. Как будто две ладони обхватили его горло и теперь медленно, неумолимо сжимаются…
***
Следующие несколько недель прошли в волнениях и мятежах. Повсюду убивали всех, кого подозревали в сочувствии арманьякам. Иоанн Бесстрашный появлялся на улицах, как настоящий триумфатор, но истинным хозяином Парижа в эти дни стал мясник Башка.
Простой люд узнавал в этом живодере из Сент-Женевьев себя и следовал за ним слепо и бездумно. Даже мелкое духовенство поддерживало волнения. Каждое воскресенье на проповеди священники призывали к убийству арманьяков. Денизо де Шомон охранял мост Сен-Клу, сам Башка стоял на страже у моста Шарантон, Жан де Труа был капитаном Бастилии.
22 мая 1413 года в Париже вспыхнул очередной взрыв мятежа. На сей раз целью бунтовщиков стала королева. Вот уже несколько дней по столице разгуливали самые разнообразные слухи о развратной жизни Изабо Баварской. Вечером двадцать второго парижане, собранные своими квартальными, заполонили главную гостиную дворца Сент-Поль.
Правда, в этот день настроены они были не так кровожадно, как прежде. Мысль о том, чтобы приняться за саму королеву, радовала и возбуждала. Среди присутствующих выделялась Мишалетта. На ней по-прежнему была ее знаменитая маска в виде головы волчицы и непристойно декольтированное платье. Внезапно она совсем отстегнула корсаж и предстала с обнаженной грудью. Вызывая бурю восторга, она принялась трясти своими необъятными грудями и кричать в толпу:
— Эй, сестрица, сюда!
Дрожащая от страха Изабо Баварская стояла посреди комнаты в окружении группы придворных. Надлежало как можно скорее покончить с этим, иначе вакханалия грозила перерасти в настоящую резню.
От толпы отделился Эсташ де Павили. Он огласил имена людей, ареста которых требовали жители Парижа.
Глотая слезы ярости, Изабо вынуждена была согласиться на эти условия и позволить увести нескольких своих подданных: немку Катрин, пророчицу Ингрид, Изабеллу Марешаль, Бонну Висконти и еще полтора десятка придворных дам.
Но мятежники этим не довольствовались. Эсташ де Павили потребовал ареста советника и брата королевы, герцога Баварского. Когда презренная чернь приблизилась к нему, герцог попытался было оказать сопротивление, но понял, что это может стать опасным для самой Изабо, и также позволил себя увести.
Луи де Вивре смотрел на эту чудовищную сцену, едва сдерживая ярость. И внезапно он испытал такое потрясение, что едва удержался на ногах: прямо перед ним стояла женщина, одетая в черное платье с тонкой зеленой накидкой, но на ее шее красовалась голова лани. Незнакомка была высокого роста, ее изящная фигура немного напоминала мужскую… Все поплыло перед глазами Луи! Он видел тело Маргариты! И платье на ней было платьем Маргариты, тем самым, которое он так любил! И еще голова лани, которую срезал со стены Дембридж, чтобы приставить вместо отрубленной!
Луи бросился вперед, охваченный безумием, но Мишалетта со своей волчьей маской и голой грудью отодвинула окружавших ее товарок и схватила старшину за руку, намереваясь привлечь к себе. Пока он освобождался от жарких объятий Мишалетты, женщина в черном исчезла.
Обратно домой Луи брел, шатаясь. Откуда Адам Безотцовщина мог обо всем этом узнать? Ведь о смерти жены он рассказал только двоим: своему собственному сыну и Лисице Фелизе. Безумием было бы предположить, что Шарль передавал эту историю кому-либо из незнакомцев. Значит, Фелиза? Луи хотел уже отправиться к ней и потребовать подробного отчета обо всем. Если придется, он готов был даже пытать ее и убить.
Но Луи вовремя одумался. Он действительно открыл Фелизе правду о гибели своей жены, но никогда не описывал ни фигуру, ни платье Маргариты. Он был в этом уверен!
Откуда, ну откуда Адам Безотцовщина мог проведать о том, что открыто одному лишь Господу?
Ответ на этот вопрос был только один. Вызнать все эти детали мог лишь тот, кто почти равен Богу, являясь вместе с тем его противоположностью, — то есть дьявол!
Луи приблизился к Тассену и тихо заговорил с ним. Не желая его компрометировать, он не должен был делать отличий между ним и прочими. К примеру, он избегал общаться с ним с глазу на глаз. Они встречались только в толпе.
Вот и сейчас Луи вкратце поведал ему о том, что только что произошло.
— Нам известно, что он поселился в «Смеющихся сороках». Убей его!
Помолчав немного, Тассен ответил:
— Это очень рискованно.
— Я знаю. Но если оставить его в живых, я погиб.
Тассен склонил голову.
— Я пойду завтра.
— Будь осторожен. Должно быть, его хорошо охраняют.
Тассен ответил, чтобы Луи за него не беспокоился, и они расстались.
На следующий день, когда Тассен уже ушел, Луи в одиночестве предавался мучительным размышлениям, расхаживая по своей огромной комнате. Впервые приходилось ему прибегнуть к убийству, методу грубому и примитивному. До сих пор он действовал в тени, лишь дергая за ниточки. С тех пор как на его пути появился Адам, все переменилось: теперь сам он превратился в марионетку, которой умело манипулировали. Луи не решался признаться себе в том, что утратил уже всякую надежду. То обстоятельство, что ему пришлось пойти на крайние меры, являлось признанием: он проиграл.
Вечером, вопреки своему обыкновению и к большой радости всей труппы, Болтун вышел на площадь. Он не мог больше дожидаться возвращения Тассена. Тот появился незадолго до полуночи. Они получили возможность побеседовать, не привлекая к себе внимания: все кругом были или пьяны, или уже спали.
— Я подкупил повара, и тот подсыпал в суп яду.
— Он мертв?
— Похоже. Он в агонии.
Луи вздохнул и ничего не ответил. Но он не разделял уверенности своего помощника. «Похоже» его не устраивало. Разве дьявол может умереть?..
***
Иоанн Бесстрашный не присутствовал при последних событиях во дворце Сент-Поль и, надо сказать, не одобрил их. Арестовав Людовика Баварского, родственника короля, толпа зашла слишком далеко. Движение, которое герцог Бургундский развернул сам, теперь не подчинялось ему. Он чувствовал, что инициатива выскальзывает из его рук. Теперь в столице главенствовали Башка и прочие сторонники крайних мер, вроде Кошона. Они могли скомпрометировать все дело.
Иоанн Бесстрашный попытался как-то повлиять на ситуацию. Он решил, что мятежу необходимо придать некое подобие законности, подстраховаться на случай возможного ареста. С помощью своих законников он составил длинный список требуемых реформ, который и передал королю 26 мая. Кроме того, Иоанн Бургундский заручился поддержкой герцога Беррийского, который готов был сотрудничать с ним, — только бы положить конец анархии.
Список реформ, предложенных герцогом Бургундским, был со всей возможной торжественностью провозглашен в зале заседаний парламента, украшенном гобеленами с геральдическими лилиями. Председательствовал сам Карл VI, призванный вершить правосудие, с короной на голове, одетый в горностаевую мантию.
Адвокат герцога Бургундского, Пьер де Френ, зачитал документ, который состоял ни больше ни меньше как из двухсот пятидесяти восьми статей. Для оглашения этого трактата потребовалось целых два дня. Впрочем, несмотря на все длинноты, в самих предложениях не было ничего особо оригинального. Все они в конечном итоге сводились к тому, чтобы ограничить королевскую власть и вернуться к «добрым обычаям Людовика Святого».
27 мая, выслушав все эти предложения, король и его помощники должны были вынести свои суждения. Указ незамедлительно был окрещен «мясницким», что было совершенно несправедливо, поскольку направлен он был именно против Башки и его подопечных-мясников. Во всяком случае, он имел целью если и не уничтожить Башку, то хотя бы несколько укротить его.