***
 
   Шатонёфские Волки из деревушки, примостившейся на высокой скале, что главенствовала над Ниццей и ее окрестностями, бесчинствовали уже несколько лет. Они назывались «волками» даже не из-за своей жестокости, но по другой причине, более прозаичной — и куда более ужасной.
   Все началось с человека по прозвищу Колченог. Он был браконьером и однажды, когда рыскал в поисках дичи в лесах своего сеньора, попал в волчий капкан. Тяжело раненному, ему удалось вырваться и убежать. Припадая на больную ногу, он объявился в Шатонёфе, имевшем к тому времени репутацию бандитского логовища.
   Этот Колченог, великан, наделенный большой мощью, довольно быстро сделался главарем, а злоключение навело его на дьявольскую мысль. Он наделал волчьих капканов — эти орудия он использовал, когда пытал крестьян. Способ оказался довольно эффективным, и в округе поселился ужас.
   Маго и Адам д'Аркей прибыли в Шатонёф незадолго до заката солнца. С высоты холма, в сумерках, деревня выглядела довольно жутко. Путники только что прошли через всю Францию и Прованс, но более зловещей картины им видеть еще не доводилось. Гигантские стены Шатонёфа были окружены рвом, который казался даже не рвом, но бездонной пропастью. К западной части крепостной стены примыкал замок.
   Колченог взял за руку Маго и потащил ее туда. Толстый бандит, шедший за ними, схватил Адама и увлек его в деревню. Оба не сопротивлялись и спокойно позволили себя увести. Начиналась их новая жизнь…
   Адам быстро приспособился к своей участи. Похоже, ему даже нравилась такая жизнь. Он научился использовать в своих интересах ревность бандитов, которые оспаривали между собой благосклонность хорошенького мальчика. Между ними случались стычки, и даже поножовщины. Этот порочный ангелочек стал самым необычным персонажем Шатонёфа, и, хотя ему не исполнилось еще и двенадцати лет, все немного его побаивались.
   Что касается Маго, она без особых трудностей делала то, к чему в годы скитаний ей приходилось прибегать довольно часто. Она даже стала официальной любовницей главаря. Ей мешало лишь одно досадное обстоятельство: боясь возможного побега, Колченог категорически запрещал ей общаться с сыном. За обоими внимательно следили. Маго и Адам вели сходную жизнь, но оставались друг для друга чужими.
   Так прошло три тягостных месяца. В том году из-за невиданных дождей урожая не было, и наступил голод. Этот голод ударил и по Волкам. Напрасно они рыскали по окрестностям. Крестьяне выли под пытками в волчьих капканах, но отдавать им было нечего. Увы, все, что говорили несчастные, было правдой: многие из них вынуждены были есть корни деревьев и даже крыс.
   Накануне Дня всех святых 1407 года Волкам удалось захватить обоз ржи, направляющийся в Ниццу. Охрана была многочисленна и прекрасно вооружена, но бандитов подстегивал голод, и после яростного сражения поле битвы осталось за ними.
   Добыча вызвала всеобщее ликование. Рожь оказалась не слишком хорошего качества, но после нескольких голодных недель она выглядела настоящим богатством. Назавтра из нее собирались испечь лепешки. Для всех это был бы настоящий праздник.
   Пир начался сразу после торжественной мессы, он продолжался целый день и затянулся далеко за полночь. Адам видел, как его мать ест вместе со всеми, но решил, что сам участвовать в торжествах не будет. Поститься, как мать, на Пасху и Рождество ему было недостаточно. Настоящий язычник должен воздерживаться от еды на все большие религиозные праздники: Вознесение, Пятидесятницу, праздник Тела Господня и, уж конечно, на День всех святых.
   Несмотря на терзавший его голод, Адам, проглотив для вида две-три лепешки, незаметно выбрался из-за стола и, засунув два пальца в рот, вызвал рвоту, чтобы в желудке не осталось и следа от запретной еды.
   Он вернулся за стол, а спать лег очень поздно вместе с толстым бандитом, в чьем доме сегодня должен был провести ночь. Тот был смертельно пьян, впрочем, как и все остальные. По радостному случаю открыли бочки, захваченные недавно у крестьян Белле, и вино лилось рекой.
   Бандит тут же заснул, громко храпя, а Адам задул свечу.
   Несколько часов спустя он проснулся от чудовищных криков. Он вновь зажег свет, и страшное зрелище открылось глазам мальчика: руки его приятеля становились серыми буквально на глазах, а по комнате распространялся тошнотворный запах. Адам услышал крики:
   — Отравление спорыньей! Пожирающий огонь!
   Мальчик принялся расспрашивать. Лицо толстяка, выражавшее несказанный ужас, тоже начинало сереть.
   — Я не хочу! Человек сгнивает заживо за одну ночь в страшных мучениях! Не хочу! Иисус, Мария, Иосиф, помогите мне!
   В отчаянии он заламывал руки. Теперь они совсем почернели, и два пальца уже отвалились.
   Повсюду раздавались вопли. В них звучал все тот же ужас, та же мучительная боль. Можно было подумать, что всю деревню заживо сжигал священный огонь.
   Адам внимательно осмотрел собственное тело: ничего странного он не примечал, не чувствовал никакой боли. И тогда он все понял: дело в лепешках. Их ели все, кроме него. Причиной болезни могла стать только испорченная рожь. Они все умрут, кроме него. Все…
   Адам поспешно оделся и, оставив своего приятеля, вышел на улицу.
   На небе светила яркая, полная луна, и зрелище, открывающееся при ее свете, было поистине апокалиптическим. Несчастные с воем выбегали из своих домов, словно пытаясь таким образом спастись от смерти. Некоторые катались по земле, другие стояли на коленях, умоляя небеса о милосердии. В воздухе разливалась невыносимая вонь.
   Какой-то бандит, выскочивший из дома, толкнул Адама так сильно, что мальчик не сумел удержаться на ногах. Поднявшись, Адам обнаружил, что при падении бандиту оторвало ногу.
   Он принялся бежать изо всех сил. Он несся к замку, то есть к матери. Накануне он видел, как она уходила вместе с Колченогом, значит, сейчас она должна была находиться в своей комнате.
   Ворвавшись в замок, он пробежал по пиршественному залу. То, что увидел, казалось настоящим кошмаром. Те из сотрапезников, которые накануне перепили и не смогли подняться из-за стола, теперь проснулись. Они разлагались прямо на глазах, разлагались стремительно, испуская нечеловеческие крики, испытывая нестерпимую боль и видя, какую страшную картину представляют собой их приятели.
   Адам не стал долго их разглядывать, он поспешил к лестнице, ведущей в комнату матери. Дверь оказалась приоткрытой, он толкнул ее. Колченог катался по полу, вцепившись себе в лицо ногтями.
   Адам повернулся к кровати. На ней сидела обнаженная Маго. Кожа ее оставалась безукоризненно белой. Значит, в самый последний момент мать тоже извергла из себя съеденное. Они оба спасены!
   Но крик радости застрял у мальчика в горле. Мать выглядела весьма странно, она казалась пораженной… Внезапно у нее на щеке появилось серое пятно, оно стало увеличиваться на глазах. Маго это почувствовала. К тому же, несомненно, появились боли. Она поднесла руки к лицу, взглянула на них — они стали серыми. Она завизжала:
   — Я сейчас умру!
   Только теперь она заметила Адама и, сделав нечеловеческое усилие, заставила себя забыть о собственной участи, потому что судьба мальчика была важнее всего. Она должна передать свою силу сыну. И Маго пробормотала:
   — Нужно, чтобы ты знал… Я вынуждена была соблюдать церковные таинства… Но ты, ты настоящий язычник. Я произвела тебя на свет одна. Ты не крещен!
   Адам слушал, потрясенный. Он делал усилия, чтобы не видеть ужасающего зрелища, чтобы сосредоточиться лишь на том, что говорила ему мать.
   — Отомсти за меня! Для этого ты должен совершить зло. Не такое, какое совершали они со своими волчьими капканами. Ты должен сотворить настоящее Зло. Истинное Зло — это хаос. Надо, чтобы ты потряс их мир, поменял местами, перемешал рай и ад, поставил ад над раем. И на их месте построил свои собственные рай и ад, порожденные тобой, мной…
   Маго испытывала страшные мучения, кожа ее лопалась, пузырьки газа взрывались, испуская отвратительную вонь. Но, как и колдун ее деревни, когда к его горлу оказался приставлен меч крестоносца, она торопилась передать свое послание:
   — Слушай нашу молитву. Выучи ее наизусть, я смогу произнести ее лишь один раз. «Да изменит солнце свой извечный ход! Да последует за осенью лето, а за весной — зима. Да превратятся люди в диких зверей. Да совокупляются женщина с женщиной, а мужчина с мужчиной, старик с молодой, а юнец со старухой. Да станут короли шутами, а шуты королями. Да перевернется мир. Да выйдут из земли мертвецы, и уйдут в землю живые!»
   Маго стала совсем черной, страшной, не похожей на человеческое существо. Уходя из мира живых, она провыла:
   — Я выполнила свою задачу. Теперь начинается твоя. Прощай!
   Но Адам не хотел отпускать ее вот так.
   — Нет! Кто мой отец? С него я и начну свою месть.
   — Ты не узнаешь этого.
   — Но почему? Вы хотите его защитить?
   — Я хочу защитить тебя. Он сильнее тебя, я это знаю. Поклянись…
   Не в силах закончить, Маго закричала, и в крике ее слышалась одна лишь невыносимая боль. Адам решил положить конец ее страданиям и стал искать оружие. Он склонился над Колченогом, превратившимся к тому времени в смердящую черную массу, но при нем никакого оружия не оказалось. Мальчик пошарил глазами по комнате — нигде ничего…
   Впрочем, нет, на стене он заметил волчий капкан. Возможно, тот самый, в который когда-то попался главарь бандитов и который он оставил на память как реликвию.
   Мальчик снял его со стены и приблизился к постели. Маго билась в конвульсиях, что усложняло задачу. Наконец ему удалось надеть капкан ей на шею. Железные челюсти тут же захлопнулись. Гниение зашло так далеко, что голова легко отделилась от туловища.
   Но на этом Адам не закончил, он не мог бросить здесь останки своей матери. Он стремительно скатился по лестнице вниз и бегом направился в конюшню. Схватив охапку сена, он вновь поднялся в комнату и положил сено на кровать рядом с мертвой матерью. Труп совсем не изменился. Как ни странно, но смерть остановила разложение.
   Адаму пришлось спускаться раз десять, чтобы набралось достаточное количество сена. Затем он взял зажженную свечу и приблизился к кровати. Огонь вспыхнул мгновенно и поднялся до самого потолка по столбам, на которых лежал балдахин. Адам медленно отступал, бормоча слова языческой молитвы:
   — Да изменит солнце свой извечный ход! Да последует за осенью лето, а за весной — зима…
   Он произнес молитву до конца, не перепутав при этом ни слова. Заклятье матери навсегда запечатлелось в его памяти. Повторяя заветные слова снова и снова, мальчик дал себе две клятвы. Прежде всего, вопреки требованиям матери, он отыщет отца и отомстит ему. Затем узнает, кем была Маго д'Аркей, даже если для этого ему придется расспрашивать саму королеву.
   Огонь охватил уже всю комнату. Пора было уходить. Адам покинул замок и добрался до подъемного моста. Мост был поднят, но, приложив все свои силы, мальчик опустил его и перебрался через ров.
   До Ниццы он добрался утром. Тем временем пожар в замке и деревне Шатонёф стал уже заметен даже из города. Жители увидели пламя и задались вопросом: что же случилось там, наверху? И все же они пока не осмеливались отправиться в те места, внушавшие им ужас.
   Жители Ниццы ничего не поняли из сбивчивого рассказа Адама. К счастью, среди них оказался некий уроженец северных провинций, который расспросил мальчика и смог перевести другим его слова.
   — Ты из Шатонёфа?
   — Да! Они там все умерли от отравления спорыньей!
   Окружившие его горожане не смогли сдержать радостного крика. Их ликование вышло из всяких границ, когда Адам поведал, что причиной отравления стали ржаные лепешки, съеденные бандитами накануне. Мало того, что все честные люди избавились от Шатонёфских Волков, так выходит, что эти последние невольно спасли всех от ужасного конца.
   Адам заявил, что самому ему удалось избегнуть общей судьбы, потому что бандиты велели ему поститься, наказав за какой-то мелкий проступок.
   Мальчика стали жалеть, принесли ему поесть. Пока он утолял голод, его расспрашивали. Хотели знать, откуда он. Адам сказал — из Парижа. Как же он оказался в здешних краях? Мальчик объяснил, что так случилось вследствие череды несчастий, о которых он сейчас не хочет говорить.
   Северянин дружески похлопал его по плечу.
   — Я тоже парижанин. Меня зовут Гильом Кретьен. Я суконщик. Продаю сукно по всему Провансу и вскоре должен возвращаться в Париж. Хочешь поехать со мной? Мы будем там еще до Рождества.
   Адам с готовностью согласился. Суконщик спросил, как его зовут.
   — Адам.
   — Адам, а дальше?
   — Адам.
   — Но у тебя же есть родители…
   — Моя мать была пленницей, как и я. Она умерла вместе со всеми.
   — А твой отец?
   — У меня его нет.
   — Ты хочешь сказать, что ты его не знаешь?
   — Нет. У меня нет отца.
   Гильом Кретьен не стал настаивать. Странный ответ мальчика он объяснил недавно пережитым потрясением. Точно так же он объяснил и фразу, которую ребенок произнес чуть позже, хлопнув себя по лбу, словно его только что настигло озарение:
   — Это и есть мое имя: Адам Безотцовщина!

Глава 12
ЗИМНЯЯ ЛЮБОВЬ

   Гильом Кретьен и его юный подопечный прибыли в Париж задолго до Рождества, в первые дни декабря 1407 года. Благодаря этому им удалось стать свидетелями одного невиданного события.
   Двенадцатого числа, ледяным декабрьским утром, Валентина Орлеанская, вдова убитого герцога, прибыла в столицу в поисках правосудия — с требованием наказать убийц своего супруга. Это и было вышеупомянутым невиданным событием, потому что вот уже более двенадцати месяцев она не показывалась в Париже.
   Вынужденная удалиться из столицы, потому что народная молва обвиняла герцогиню в том, что именно она навела порчу на короля, Валентина жила в почетном изгнании вместе со своими детьми в окружении многочисленных придворных, в одном из принадлежащих семейству герцога Орлеанского замков, из которых один был прекраснее другого. Она устраивала бесконечные празднества… Разумеется, все это продолжалось только до убийства Людовика. Потом все члены Орлеанского семейства поселились в наводящей страх крепости Блуа…
   В тридцатисемилетнем возрасте Валентина оставалась по-прежнему очень красивой, несмотря на то, что постоянно носила траур. Она смотрела прямо перед собой, а ее сжатый рот походил на твердую складку. Рядом с ней, тоже на черной лошади, ехала ее невестка Изабелла — жена старшего сына, Шарля Орлеанского.
   Лицо молодой женщины хранило суровое выражение. И вместе с тем Изабелла поистине была очаровательна. Ее изящная фигура и прекрасные белокурые волосы поневоле притягивали взгляды. Но испытания, выпавшие на ее долю, не могли не отразиться на внешности и, разумеется, на характере. Эта еще совсем юная, девятнадцатилетняя женщина выглядела лет на двадцать пять, а на лице ее уже были заметны морщины.
   Ей выпала самая необыкновенная судьба, какую только можно себе представить. Еще совсем маленькой, пятилетней девочкой Изабелла стала супругой английского короля Ричарда II, которому в ту пору уже исполнилось двадцать восемь. Она овдовела в десять лет, а в шестнадцать, в результате сложных политических интриг, ее выдали замуж за Шарля Орлеанского, одиннадцатилетнего сына герцога Людовика и Валентины.
   Отчаяние Изабеллы было сравнимо лишь со стыдом, который она испытывала. Она была взрослой женщиной, а ей в мужья дали ребенка, она была дочерью короля и бывшей королевой, а ее выдали за сына какого-то герцога! Во время бракосочетания она разразилась рыданиями и с тех пор так и не переставала плакать…
   Герцогиня Валентина Орлеанская решила обставить свое появление в столице с трагической торжественностью. За исключением детей, оставленных дома из соображений безопасности, присутствовал весь герцогский двор: тысяча мужчин и женщин, одетых в черное, на черных носилках и в черных каретах, запряженных белыми лошадьми.
   Шарль де Вивре сидел в одной из последних карет кортежа. Ему только что исполнилось двенадцать. Это был красивый белокурый мальчик хрупкого сложения, с голубыми, чуть рассеянными глазами.
   Его мечтательный характер складывался в мире женщин, где правили женщины, и главенствовала самая блистательная из них — Валентина. Он рос в обособленном мире, оторванном от реального. Здесь нетрудно было перепутать жизнь со сказкой. Именно это и случилось с Шарлем де Вивре, чему способствовали также раннее интеллектуальное развитие и необыкновенно живое воображение.
   Однако со смертью герцога такой уютной, такой восхитительной жизни пришел конец. Как всякий крепко спящий и внезапно разбуженный человек, Шарль словно оказался вдруг в другом мире, чужом и незнакомом.
   — Что вы думаете о Париже, монсеньор?
   Шарль де Вивре провел рассеянным взглядом по толпе, домам и ответил тому, кто сидел рядом с ним и задал этот вопрос:
   — Я ничего о нем не думаю, Изидор.
   Слугой и товарищем Шарля де Вивре был Изидор Ланфан девятнадцати лет, сын Жанны Ланфан, няни детей герцога Орлеанского; отец его был неизвестен. Герцогиня велела этому молодому человеку опекать ее крестника, и тот старательно исполнял свои обязанности, демонстрируя безупречную преданность.
   Ланфан был весьма привлекателен: прекрасно сложен, с каштановыми волосами, смуглолицый, с крепкими руками и ногами. Его сила и выносливость в сочетании с ощущением покоя и надежности, которое от него исходило, производили на всех, кто его видел, самое благоприятное впечатление.
   Но этим его достоинства не ограничивались. Поскольку Изидору доводилось посещать самое изысканное общество, он безотчетно перенял его дух и манеры. Никто не мог предположить, что этот юноша вышел из самых низов общества. Он выглядел как настоящий паж или оруженосец из благородного семейства. Изидор выучился читать и писать и, не будучи ученым человеком, в полном смысле этого слова, получил образование не хуже, чем у многих господ.
   Медленно и торжественно огромный кортеж, похожий на траурную процессию, продвигался по улицам. За шествием Валентины наблюдал весь Париж. Люди высыпали на улицы, свешивались из окон, смотрели — серьезные, молчаливые. Не было слышно ни единой жалобы, ни одного слова сочувствия. Париж с уважением относился к трауру Орлеанского дома, но близко его это не касалось. Город казался холоден, как и само холодное декабрьское утро.
   Кортеж остановился перед дворцом Сент-Поль. Домочадцы герцога Орлеанского остались снаружи. Только Валентина и Изабелла Орлеанская пересекли порог.
   В гостиной их ожидала вся французская знать, за исключением герцога Бургундского и его сторонников, которые со дня своего бегства так ни разу и не появились в столице. Король только что вышел из очередного кризиса. Он восседал на троне вместе с Изабо. Валентина бросилась к его ногам.
   — Правосудия, государь! Прошу правосудия!
   — Поднимитесь, мадам.
   Ни малейшего следа волнения не услышали в его голосе, не увидели тепла в его глазах. А ведь это была та, которую когда-то он называл «дорогой сестрой» и даже «любимой сестрой»! Они не виделись более двенадцати лет. Король оставался совершенно равнодушным к прекрасной Валентине. А Изабелла, которая плакала перед ним горькими слезами? Изабелла, его старшая дочь, его любимица…
   Сейчас перед Карлом стояли два существа, которых когда-то он любил больше всех; более того — два существа, ставшие жертвами самого страшного, самого чудовищного преступления, какое можно было только себе представить, — а его это совершенно не трогало!
   Этому могло быть лишь одно объяснение: Карл VI, не будучи на данный момент безумен в медицинском смысле этого слова, не был и полностью здоров. Хотя сейчас его не сотрясали приступы ярости, оставались другие признаки помутнения рассудка.
   Спокойно, равнодушно он произнес:
   — Ступайте с миром, мадам, мое правосудие будет скорым и справедливым.
   Валентина, и без того удрученная горем, испытала такое отчаяние, что едва не потеряла сознание. Пошатываясь, она покинула зал. Она бы упала, если бы невестка не поддерживала ее.
   Луи де Вивре, разумеется, присутствовал при этой сцене. Как он и предполагал, убийство графа Дембриджа легко сошло ему с рук. Ратленд, глава английского посольства, узнав о его исчезновении, не мог не назначить расследования. Но в том смятении, что воцарилось в столице после известных событий, Ратленда едва стали слушать.
   Впрочем, учитывая обстоятельства, посольству нечего было делать в Париже. Немного времени спустя оно покинуло город — но уже без Дембриджа. Все решили, что граф стал жертвой уличного нападения.
   Вечером Луи попросил аудиенции у герцогини, которая со свитой обосновалась в одном из южных предместий Парижа, неподалеку от церкви Сен-Медар и Дворца Патриарха; когда-то этот дом принадлежал герцогу Орлеанскому. Валентина незамедлительно согласилась принять сира де Вивре. Он собирался попросить ее об одной услуге и объявить о важном решении.
   Начал он с просьбы:
   — Мадам, может ли мой сын остаться у вас?
   Валентина Орлеанская не колебалась ни секунды.
   — Разумеется, это же мой крестник. Его будут воспитывать вместе с моими собственными детьми.
   — Благодарю вас. Потому что у меня не будет возможности видеться с ним.
   — Почему?
   — Я намеревался поступить к вам на службу. Но вам нужен воин, чтобы защищать вас и в случае необходимости поразить вашего противника. Шпион вроде меня не сможет быть вам полезен. Вот почему мне надлежит исчезнуть.
   Валентина призналась, что не понимает его.
   Луи де Вивре объяснил:
   — Еще не знаю как, но я исчезну и вновь объявлюсь в стане бургундцев. Я буду терпеливо, шаг за шагом подниматься вверх, я заслужу их доверие, а когда придет время, нанесу решающий удар.
   — Это ведь очень опасно для вас.
   — Вся моя жизнь проходит в опасности, мадам.
   Несколько мгновений Валентина Орлеанская задумчиво смотрела на него и только затем, справившись с волнением, смогла продолжить беседу:
   — Вы так убеждены, что герцог Бургундский не понесет никакого наказания? Что король не свершит правосудия?
   — Не питайте особых надежд, мадам.
   — Но почему? Что случилось? Кто-то настроил против меня его величество?
   — Вовсе нет. Его никто не может настроить. Король не в своем уме, вот и все.
   Разговор был окончен. Луи спросил у герцогини, где он мог бы увидеться с сыном. Ему объяснили, и он ушел.
   Оказавшись рядом с Шарлем, Луи де Вивре испытал ни с чем не сравнимое волнение. Надолго покидая сына, он не мог себе простить, что так плохо знает собственного ребенка, что так мало сумел дать ему. Политика, долг, различного рода обязательства требовали его неотлучного присутствия в Париже. Лишь на Пасху и на Рождество, когда между Орлеанским и Бургундским домами устанавливалось негласное перемирие, Луи мог ненадолго появиться при дворе Валентины. Шарля он находил смышленым, ласковым, добрым, но невероятно скрытным. Что таилось в его душе? Об этом отец ничего не знал.
   К тому же Луи дрожал от мысли о том, что он должен будет рассказать сыну. Он вынужден будет подвергнуть ребенка самому страшному из испытаний: поведать ему правду о том, как умерла его мать. Сможет ли двенадцатилетний мальчик выдержать такой страшный удар? Но в любом случае выбора у него не было. Луи поклялся себе, что Шарль узнает все, и не мог больше откладывать исполнение этой клятвы. Ведь, как он признался Валентине, вскоре он должен будет исчезнуть.
   Луи де Вивре нашел своего сына в комнате, примыкающей к часовне. Шарль что-то с интересом читал и поднял голову лишь тогда, когда отец оказался совсем близко.
   — Вы?..
   Голос был радостным. Приход отца, которого ему приходилось видеть так редко, был настоящим праздником. Луи ведь и появлялся только в дни больших праздников, с руками, полными подарков, всегда со смущенным видом: на Пасху он обещал, что приедет до Рождества, на Рождество — что приедет еще раньше Пасхи, но никогда не сдерживал своих обещаний.
   Изидор Ланфан стоял в углу комнаты так тихо и скромно, что Луи его даже не заметил. Шарль, радостный, сияющий, несмотря на траурный день, воскликнул:
   — Я ждал, что вы придете! Раньше это вы всегда приезжали ко мне, а нынче все наоборот!
   Но сумрачный вид отца погасил его радость.
   — Шарль, я собираюсь рассказать тебе о смерти матери.
   Мальчик оцепенел.
   — Я об этом уже знаю.
   — Нет, я лгал тебе…
   И в самом деле, отец и все окружение мальчика скрывали от него правду. В первые годы ему говорили, что мать его осталась в Англии, она тяжело больна, но, как только поправится, сразу же к нему приедет. Когда Шарлю исполнилось десять лет, стало невозможным и дальше заставлять его верить в эту выдумку. Он все больше задавал вопросов, отмахиваться от его подозрений было более невозможно.
   И тогда Луи решился сказать ему, что матери больше нет, но всю правду все-таки скрыл. Он описал мальчику большое сражение, в котором она героически погибла. Шарлю оказалось этого достаточно: мать в военных доспехах, пронзенная стрелой в самое сердце… Душа ее улетела прямо в рай, где ангелы приняли ее…
   Дрожащим голосом мальчик спросил:
   — Разве она не погибла в сражении?
   — Никакого сражения не было. Наш заговор потерпел неудачу из-за предательства, мне удалось бежать, но она оставалась ждать меня в своем замке Дембридж. Вместо меня туда приехал один из наших врагов.