Страница:
Однако как для него, так и для нее этот памятный день, 14 июля 1418 года, был омрачен каплей горечи. И когда наступила ночь, они, отдыхая друг подле друга после бурных любовных объятий, не могли отделаться от печальных мыслей, хотя и пытались гнать их изо всех сил.
Адам вновь переживал свою ночь накануне посвящения в рыцари. Даже сейчас, в столь радостный для него день, ему не удавалось забыть ее. Сомнения, посетившие его тогда, не давали ему покоя. Отделаться от них он не мог, как ни старался. В какое-то мгновение он чуть было не уступил отчаянию, но потом сумел взять себя в руки. Адам поклялся себе, что допускает подобные мысли в последний раз. Отныне он должен действовать, действовать отчаянно, не раздумывая. Он вновь посвятит себя борьбе за воцарение зла и хаоса, иначе его неизбежно ждет застой, паралич, смерть…
Этим вечером Адам окончательно осознал, что он не может быть никем иным, только чудовищем. Значит, он будет чудовищем!
Лилит размышляла о вещах более простых и ясных. В безбрежном океане счастья у нее тоже имелся свой островок печали, в этом триумфальном шествии — одно поражение: ей не дано стать матерью. И с этим, к несчастью, ничего нельзя было поделать; проблему решить невозможно, рану ничем не излечить…
***
Несмотря на все свое желание обеспечить Парижу мир и покой, Иоанн Бесстрашный не сумел помешать новому взрыву возмущения, еще более жестокому, чем предыдущий.
21 августа, без особой причины — если не считать таковой изнурительную жару, которая навалилась на город, — парижане словно обезумели. Вооружившись, они бросились к тюрьмам, испуская дикие крики:
— Смерть всем! Бей арманьяков! Никого не жалеть!
Десятки несчастных выволокли из Бастилии, и парижский палач Капелюш обезглавил их, а затем обезумевшая толпа буквально разорвала убитых на куски. Но самая жестокая резня произошла в Шатле.
Группа мятежников проникла в здание и захватила заключенных. Этих несчастных начали выбрасывать из окон, в то время как внизу их дожидались другие мятежники с пиками, обращенными вверх.
Так умер Бернар д'Арманьяк. Падая, он успел еще крикнуть: «Да здравствует дофин!», а после истек кровью, напоровшись на пики. Его смерть лишь подхлестнула жестокость толпы. Убитого графа раздели донага, вырвали широкую полосу кожи, которую обвязали вокруг руки, имитируя знак его партии, и в таком виде поволокли по улицам Парижа.
Жуткие сцены можно было увидеть по всему городу. Толпы орущей черни таскали окровавленные куски тел и отрубленные члены, чтобы бросить их в Сену. Словно этого было недостаточно, они стали откапывать трупы арманьяков, убитых во время восстания 12 июня, чтобы повесить их. Поскольку трупы уже успели разложиться, в воздухе стояла отвратительная вонь…
Адам и Лилит не принимали участия в казнях — не хватало еще присоединяться к черни! — но наблюдали за всем этим с большим удовольствием.
Выйдя вместе на площадь перед собором в первые часы восстания, они вскоре оказались разделены бушующей толпой и далее двигались каждый в своем направлении.
На улицах можно было увидеть самые разнообразные пытки, и каждый мог выбрать зрелище по вкусу. Лилит предпочитала наблюдать, как убивают женщин. Более всего она возбуждалась, если жертва была на сносях.
В кругу гогочущих зевак кричала беременная женщина, которую несколько крепких парней пытали раскаленными щипцами. Спазмы вызвали преждевременные роды, и новорожденный под непристойный хохот и издевательства был брошен на кучу навоза. Несчастная надрывалась от воплей, от этого разгоряченная толпа пришла в еще большее неистовство:
— Посмотрите на эту сучонку, как она копошится!
Лилит хохотала громче всех. Она смеялась от досады, от ненависти, от отчаяния; ведь та, другая, только что родив, умерла, и ее ребенок умер тоже; вот что должно происходить со всеми женщинами, которые имеют возможность стать матерями!
Внезапно Лилит страстно захотелось оказаться рядом с Адамом, и она бросилась его искать…
Что касается Адама, он предпочитал любоваться на то, как пытают и убивают священников. Подобных зрелищ в те дни он насмотрелся досыта. Толпа не испытывала никакого почтения к сану. Напротив, казалось, священнослужителей горожане ненавидят больше всех остальных, и жестокость, проявленная чернью по отношению к клирикам, превосходила все, что только можно было себе представить. Под топором все того же палача Капелюша погибли епископы Лизье, Санлиса, Эвре и Кутанса, настоятель аббатства Сен-Дени и триста докторов Парижского университета.
Адам как раз любовался казнью одного из них, когда его пронзила странная мысль. Коль скоро бургундцы не щадят священников, никто не помешает ему поступить так же. И, разумеется, у него не было сомнений в выборе цели: монастырь Дочерей Господних! Мелани удалось избежать изнасилования в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, но он все-таки доберется до нее, и теперь совершится не только кровосмешение, но и святотатство, ведь она стала монахиней! Можно ли отыскать лучший способ вновь вступить на путь зла, с которого он чуть было не сошел?
Не медля ни мгновения, Адам отправился в путь. Вскоре он добрался до северных предместий Парижа и оказался где-то между Двором Чудес и заставой Сен-Дени. Поскольку при нем не оказалось оружия, он подобрал меч, который валялся на земле, забытый, очевидно, после какого-нибудь сражения. Монастырь не был укреплен; Адам разбил окно и проник внутрь.
Какая-то монахиня — очевидно, сама мать настоятельница — попыталась преградить ему путь. Адам был удивлен ее внешностью: со своим четко вылепленным лицом, толстыми губами и решительным взглядом она менее всего походила на монахиню. Он ведь забыл, что в монастыре находятся не совсем обычные сестры. За исключением Мелани все они в прошлом были девицами легкого поведения.
Мать настоятельница заговорила решительно:
— Возвращайтесь откуда пришли! Здесь нет ни арманьяков, ни бургундцев, только служительницы Господа.
Адам расхохотался:
— Именно одну из них я и разыскиваю. Ее зовут Мелани. Где она?
К ним подошли другие и принялись молиться. Адам вновь был удивлен их поведением: все они были совершенно спокойны, не плакали, не кричали от страха. Ведь они, в отличие от тех девушек, кто оказывается в монастыре обычным путем, знали мужчин и сталкивались с самыми уродливыми сторонами существования…
Поскольку мать настоятельница не ответила, Адам повторил свой вопрос:
— Где она?
— Я здесь…
Он обернулся. Перед ним действительно стояла Мелани. За несколько лет она сильно повзрослела. В ее лице не было прежней наивности, оно казалось решительным и печальным одновременно.
— Чего ты от меня хочешь?
— Ты прекрасно знаешь, сестричка…
Он приблизился. Он ожидал, что она отпрянет, но этого не произошло. Напротив, Мелани легко выдержала его взгляд. Несколько обескураженный, Адам заставил себя улыбнуться.
— На этот раз твой Рено не сможет тебя спасти! В последний раз, когда мне довелось его увидеть, он мертвый лежал на поле боя.
Мелани болезненно скривилась. Адам не смог скрыть удивления:
— Так ты даже не знала?
— Нет. Новости сюда не доходят.
— Ну так плачь! Чего ты ждешь? Ты ведь его любила! Разве нет? Я хочу увидеть, как эти хорошенькие синенькие глазки наливаются слезами. Я мечтаю выпить эти слезки!
Но Мелани не заплакала. Она так и стояла неподвижно. Резким движением Адам разорвал лиф ее платья; обнажилась грудь. И вновь Мелани не отпрянула, только зашептала молитву.
Адам дернул углом рта. Теперь его сестра совершенно не походила на ту испуганную девушку из церкви Сен-Жак-дю-О-Па; перед ним стояла героиня, готовая принести себя в жертву. Ему невольно пришло на память поведение Шарля де Вивре при Азенкуре. Адаму было крайне неприятно осознавать, что его попытки наталкиваются на все более сильное сопротивление. Сила женщины, что стояла перед ним, явно превосходила его собственную.
Адам почувствовал приступ ярости и грубо схватил Мелани за руку:
— Идем со мной в часовню!
— Нет!..
И он увидел Лилит — в ее широком красном плаще, с гербом со слезами. Адам был так удивлен, что не сразу обрел дар речи.
— Как ты здесь оказалась?
— Неважно. Я тебя искала и нашла, вот и все.
— И ты хочешь помешать мне заняться с ней любовью?
— Да!
Адам приблизился к Лилит и громко заговорил, совершенно позабыв о том, что рядом стоят Мелани и другие монахини.
— Ты с ума сошла? Ты что, теперь веришь в Бога? Ты полагаешь, будто узы крови священны? Что монахини священны?
— Я не сошла с ума, я ревную.
— Ревнуешь? Ты? Ведь ты сама толкнула меня в объятия Изабо!
— Изабо я не боялась, а ее боюсь.
Адам бросил взгляд на Мелани, которая пыталась приладить на груди оторванный лиф.
— Я признаю, что она сложена лучше, чем королева. Но есть и другие, которые стоят ее.
Пристально глядя прямо в глаза Адама, Лилит отчеканила:
— Я боюсь ее не потому, что она лучше сложена, но потому что она — твоя сестра… Твоя сестра — моя единственная соперница, потому что ее любовь — это самое большое зло, какое только может быть на свете!
От этого заявления гнев Адама улегся. Он взглянул на герб со слезами и улыбнулся. Лилит протянула ему руку.
— Идем! Я подумала о другом.
Адам принял протянутую руку, и они вместе покинули монастырь, ничуть не заботясь о том, что монахини, должно быть, слышали их дьявольский разговор.
Когда супруги оказались на улице, Лилит посвятила его в свои планы.
— Коль скоро ты желаешь монахиню, могу предложить тебе другую — ту, на которой ты едва не женился. Ты убил ее отца и мать. Ева, дочь твоих приемных родителей… Ты знаешь, где она может быть?
— Ее отправили учиться в монастырь Билетт, на улице Жарден. Наверняка она до сих пор там. А что?
— Мне невыносима мысль о том, что у нас с тобой нет детей. Давай ее похитим. Пусть она родит тебе ребенка. Мы скажем, что это мой, а от матери избавимся.
— Ее придется запереть, спрятать.
— Увезем ее в Сомбреном. Это ведь наш замок. Кто осмелится беспокоить нас там?
Внезапно Адам разразился смехом.
— Она родит нам наследника! И ее зовут Евой! Ева, принесенная в жертву Лилит.
Мать настоятельница монастыря Билетт обладала куда менее решительным характером, чем ее товарка из обители Дочерей Господних. Когда Адам с мечом наперевес потребовал выдать ему сторонницу арманьяков Еву Кретьен, она тотчас же велела привести ту, что стала сестрой Евой де Сент-Агони.
Ева де Сент-Агони предстала перед Адамом и Лилит. Это была юная светловолосая девушка с хрупким телом и бледным, невыразительным личиком. Она выглядела испуганной и покорной, настоящая жертва. Они увели ее, не произнеся больше ни слова, и сама она не задала ни одного вопроса.
Тем же вечером, перед закатом солнца, они пересекли заставу Тампль и направились по дороге в сторону Бургундии. За их спиной остался Париж, и еще долго до путников долетали тошнотворные запахи разлагающихся трупов и паленой плоти: одни парижане сжигали умерших, другие — живых.
Адам сидел на лошади, Лилит и Ева — в повозке, которую они только что купили по случаю. Сир де Сомбреном и его благородная супруга собирались вступить во владение своим замком и сделать так, чтобы его зловещее название полностью оправдалось.
Глава 19
Адам вновь переживал свою ночь накануне посвящения в рыцари. Даже сейчас, в столь радостный для него день, ему не удавалось забыть ее. Сомнения, посетившие его тогда, не давали ему покоя. Отделаться от них он не мог, как ни старался. В какое-то мгновение он чуть было не уступил отчаянию, но потом сумел взять себя в руки. Адам поклялся себе, что допускает подобные мысли в последний раз. Отныне он должен действовать, действовать отчаянно, не раздумывая. Он вновь посвятит себя борьбе за воцарение зла и хаоса, иначе его неизбежно ждет застой, паралич, смерть…
Этим вечером Адам окончательно осознал, что он не может быть никем иным, только чудовищем. Значит, он будет чудовищем!
Лилит размышляла о вещах более простых и ясных. В безбрежном океане счастья у нее тоже имелся свой островок печали, в этом триумфальном шествии — одно поражение: ей не дано стать матерью. И с этим, к несчастью, ничего нельзя было поделать; проблему решить невозможно, рану ничем не излечить…
***
Несмотря на все свое желание обеспечить Парижу мир и покой, Иоанн Бесстрашный не сумел помешать новому взрыву возмущения, еще более жестокому, чем предыдущий.
21 августа, без особой причины — если не считать таковой изнурительную жару, которая навалилась на город, — парижане словно обезумели. Вооружившись, они бросились к тюрьмам, испуская дикие крики:
— Смерть всем! Бей арманьяков! Никого не жалеть!
Десятки несчастных выволокли из Бастилии, и парижский палач Капелюш обезглавил их, а затем обезумевшая толпа буквально разорвала убитых на куски. Но самая жестокая резня произошла в Шатле.
Группа мятежников проникла в здание и захватила заключенных. Этих несчастных начали выбрасывать из окон, в то время как внизу их дожидались другие мятежники с пиками, обращенными вверх.
Так умер Бернар д'Арманьяк. Падая, он успел еще крикнуть: «Да здравствует дофин!», а после истек кровью, напоровшись на пики. Его смерть лишь подхлестнула жестокость толпы. Убитого графа раздели донага, вырвали широкую полосу кожи, которую обвязали вокруг руки, имитируя знак его партии, и в таком виде поволокли по улицам Парижа.
Жуткие сцены можно было увидеть по всему городу. Толпы орущей черни таскали окровавленные куски тел и отрубленные члены, чтобы бросить их в Сену. Словно этого было недостаточно, они стали откапывать трупы арманьяков, убитых во время восстания 12 июня, чтобы повесить их. Поскольку трупы уже успели разложиться, в воздухе стояла отвратительная вонь…
Адам и Лилит не принимали участия в казнях — не хватало еще присоединяться к черни! — но наблюдали за всем этим с большим удовольствием.
Выйдя вместе на площадь перед собором в первые часы восстания, они вскоре оказались разделены бушующей толпой и далее двигались каждый в своем направлении.
На улицах можно было увидеть самые разнообразные пытки, и каждый мог выбрать зрелище по вкусу. Лилит предпочитала наблюдать, как убивают женщин. Более всего она возбуждалась, если жертва была на сносях.
В кругу гогочущих зевак кричала беременная женщина, которую несколько крепких парней пытали раскаленными щипцами. Спазмы вызвали преждевременные роды, и новорожденный под непристойный хохот и издевательства был брошен на кучу навоза. Несчастная надрывалась от воплей, от этого разгоряченная толпа пришла в еще большее неистовство:
— Посмотрите на эту сучонку, как она копошится!
Лилит хохотала громче всех. Она смеялась от досады, от ненависти, от отчаяния; ведь та, другая, только что родив, умерла, и ее ребенок умер тоже; вот что должно происходить со всеми женщинами, которые имеют возможность стать матерями!
Внезапно Лилит страстно захотелось оказаться рядом с Адамом, и она бросилась его искать…
Что касается Адама, он предпочитал любоваться на то, как пытают и убивают священников. Подобных зрелищ в те дни он насмотрелся досыта. Толпа не испытывала никакого почтения к сану. Напротив, казалось, священнослужителей горожане ненавидят больше всех остальных, и жестокость, проявленная чернью по отношению к клирикам, превосходила все, что только можно было себе представить. Под топором все того же палача Капелюша погибли епископы Лизье, Санлиса, Эвре и Кутанса, настоятель аббатства Сен-Дени и триста докторов Парижского университета.
Адам как раз любовался казнью одного из них, когда его пронзила странная мысль. Коль скоро бургундцы не щадят священников, никто не помешает ему поступить так же. И, разумеется, у него не было сомнений в выборе цели: монастырь Дочерей Господних! Мелани удалось избежать изнасилования в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, но он все-таки доберется до нее, и теперь совершится не только кровосмешение, но и святотатство, ведь она стала монахиней! Можно ли отыскать лучший способ вновь вступить на путь зла, с которого он чуть было не сошел?
Не медля ни мгновения, Адам отправился в путь. Вскоре он добрался до северных предместий Парижа и оказался где-то между Двором Чудес и заставой Сен-Дени. Поскольку при нем не оказалось оружия, он подобрал меч, который валялся на земле, забытый, очевидно, после какого-нибудь сражения. Монастырь не был укреплен; Адам разбил окно и проник внутрь.
Какая-то монахиня — очевидно, сама мать настоятельница — попыталась преградить ему путь. Адам был удивлен ее внешностью: со своим четко вылепленным лицом, толстыми губами и решительным взглядом она менее всего походила на монахиню. Он ведь забыл, что в монастыре находятся не совсем обычные сестры. За исключением Мелани все они в прошлом были девицами легкого поведения.
Мать настоятельница заговорила решительно:
— Возвращайтесь откуда пришли! Здесь нет ни арманьяков, ни бургундцев, только служительницы Господа.
Адам расхохотался:
— Именно одну из них я и разыскиваю. Ее зовут Мелани. Где она?
К ним подошли другие и принялись молиться. Адам вновь был удивлен их поведением: все они были совершенно спокойны, не плакали, не кричали от страха. Ведь они, в отличие от тех девушек, кто оказывается в монастыре обычным путем, знали мужчин и сталкивались с самыми уродливыми сторонами существования…
Поскольку мать настоятельница не ответила, Адам повторил свой вопрос:
— Где она?
— Я здесь…
Он обернулся. Перед ним действительно стояла Мелани. За несколько лет она сильно повзрослела. В ее лице не было прежней наивности, оно казалось решительным и печальным одновременно.
— Чего ты от меня хочешь?
— Ты прекрасно знаешь, сестричка…
Он приблизился. Он ожидал, что она отпрянет, но этого не произошло. Напротив, Мелани легко выдержала его взгляд. Несколько обескураженный, Адам заставил себя улыбнуться.
— На этот раз твой Рено не сможет тебя спасти! В последний раз, когда мне довелось его увидеть, он мертвый лежал на поле боя.
Мелани болезненно скривилась. Адам не смог скрыть удивления:
— Так ты даже не знала?
— Нет. Новости сюда не доходят.
— Ну так плачь! Чего ты ждешь? Ты ведь его любила! Разве нет? Я хочу увидеть, как эти хорошенькие синенькие глазки наливаются слезами. Я мечтаю выпить эти слезки!
Но Мелани не заплакала. Она так и стояла неподвижно. Резким движением Адам разорвал лиф ее платья; обнажилась грудь. И вновь Мелани не отпрянула, только зашептала молитву.
Адам дернул углом рта. Теперь его сестра совершенно не походила на ту испуганную девушку из церкви Сен-Жак-дю-О-Па; перед ним стояла героиня, готовая принести себя в жертву. Ему невольно пришло на память поведение Шарля де Вивре при Азенкуре. Адаму было крайне неприятно осознавать, что его попытки наталкиваются на все более сильное сопротивление. Сила женщины, что стояла перед ним, явно превосходила его собственную.
Адам почувствовал приступ ярости и грубо схватил Мелани за руку:
— Идем со мной в часовню!
— Нет!..
И он увидел Лилит — в ее широком красном плаще, с гербом со слезами. Адам был так удивлен, что не сразу обрел дар речи.
— Как ты здесь оказалась?
— Неважно. Я тебя искала и нашла, вот и все.
— И ты хочешь помешать мне заняться с ней любовью?
— Да!
Адам приблизился к Лилит и громко заговорил, совершенно позабыв о том, что рядом стоят Мелани и другие монахини.
— Ты с ума сошла? Ты что, теперь веришь в Бога? Ты полагаешь, будто узы крови священны? Что монахини священны?
— Я не сошла с ума, я ревную.
— Ревнуешь? Ты? Ведь ты сама толкнула меня в объятия Изабо!
— Изабо я не боялась, а ее боюсь.
Адам бросил взгляд на Мелани, которая пыталась приладить на груди оторванный лиф.
— Я признаю, что она сложена лучше, чем королева. Но есть и другие, которые стоят ее.
Пристально глядя прямо в глаза Адама, Лилит отчеканила:
— Я боюсь ее не потому, что она лучше сложена, но потому что она — твоя сестра… Твоя сестра — моя единственная соперница, потому что ее любовь — это самое большое зло, какое только может быть на свете!
От этого заявления гнев Адама улегся. Он взглянул на герб со слезами и улыбнулся. Лилит протянула ему руку.
— Идем! Я подумала о другом.
Адам принял протянутую руку, и они вместе покинули монастырь, ничуть не заботясь о том, что монахини, должно быть, слышали их дьявольский разговор.
Когда супруги оказались на улице, Лилит посвятила его в свои планы.
— Коль скоро ты желаешь монахиню, могу предложить тебе другую — ту, на которой ты едва не женился. Ты убил ее отца и мать. Ева, дочь твоих приемных родителей… Ты знаешь, где она может быть?
— Ее отправили учиться в монастырь Билетт, на улице Жарден. Наверняка она до сих пор там. А что?
— Мне невыносима мысль о том, что у нас с тобой нет детей. Давай ее похитим. Пусть она родит тебе ребенка. Мы скажем, что это мой, а от матери избавимся.
— Ее придется запереть, спрятать.
— Увезем ее в Сомбреном. Это ведь наш замок. Кто осмелится беспокоить нас там?
Внезапно Адам разразился смехом.
— Она родит нам наследника! И ее зовут Евой! Ева, принесенная в жертву Лилит.
Мать настоятельница монастыря Билетт обладала куда менее решительным характером, чем ее товарка из обители Дочерей Господних. Когда Адам с мечом наперевес потребовал выдать ему сторонницу арманьяков Еву Кретьен, она тотчас же велела привести ту, что стала сестрой Евой де Сент-Агони.
Ева де Сент-Агони предстала перед Адамом и Лилит. Это была юная светловолосая девушка с хрупким телом и бледным, невыразительным личиком. Она выглядела испуганной и покорной, настоящая жертва. Они увели ее, не произнеся больше ни слова, и сама она не задала ни одного вопроса.
Тем же вечером, перед закатом солнца, они пересекли заставу Тампль и направились по дороге в сторону Бургундии. За их спиной остался Париж, и еще долго до путников долетали тошнотворные запахи разлагающихся трупов и паленой плоти: одни парижане сжигали умерших, другие — живых.
Адам сидел на лошади, Лилит и Ева — в повозке, которую они только что купили по случаю. Сир де Сомбреном и его благородная супруга собирались вступить во владение своим замком и сделать так, чтобы его зловещее название полностью оправдалось.
Глава 19
СИР ДЕ СОМБРЕНОМ
Восстание закончилась резко и внезапно. Убийство беременной женщины не могло остаться безнаказанным. Обращаясь с новорожденным младенцем как с собакой и позволив ему умереть в грязи, бунтовщики зашли слишком далеко. Новорожденный, пусть даже явившийся на свет из чрева сторонницы арманьяков, не был животным, он все-таки был Божьим созданием, и его следовало перед смертью окрестить. Кроме того, убийства священников вызвали резкое возмущение; представители Папы лично выразили протест перед королем.
Все эти доводы заставили Иоанна Бесстрашного действовать без промедления. Он был ответствен за происходящее в столице и не мог допустить, чтобы все эти безобразия продолжались, иначе его чести будет нанесен серьезный урон.
Репрессии начались незамедлительно. Бургундская армия захватила Париж и принялась наводить порядок. Палач Капелюш заплатил за всех. Арестованный на Центральном рынке, он был приговорен к смерти. Когда его в тот же день привели на эшафот, он сам показал новому палачу, как правильно обращаться с топором, и после первого же удара его голова покатилась с плахи.
Его рука, казнившая стольких невинных, была тоже отрублена. Народ, чей гнев угас так же быстро, как и поднялся, безмолвно наблюдал за смертью палача. Затем толпа молча разошлась. Все было кончено.
Но если наказание, которому подверг Иоанн Бесстрашный горожан, было достаточно умеренным, то Божья кара оказалась куда серьезней. Жара продолжалась, гниющие трупы, которые так и не были сняты, вызвали чудовищную эпидемию, и в последующие несколько недель в столице погибло более пятидесяти тысяч человек.
***
Пока в Париже происходили все эти события, Адам и Лилит в сопровождении пленницы обживали свое поместье Сомбреном.
Они прибыли туда в конце августа, и пышные виноградные лозы, которыми был окружен их замок, сгибались под тяжестью огромных золотых гроздьев. Виноградники простирались, насколько хватал глаз, из окон открывался прекрасный вид на холмы. Повсюду царили тишина и гармония. Впрочем, и сам замок являл собой вполне примечательное зрелище.
Он открывался взору только после того, как путник минет крепостную стену, очень высокую, окруженную рвами с зеленоватой водой… Сомбреном не был замком в полном смысле этого слова. Он состоял из нескольких по преимуществу хозяйственных построек. В центре находилось главное здание, длинное трехэтажное строение, стены которого были увиты диким, уже начавшим краснеть виноградом.
Красивые окошки из небольших квадратов стекла прорезали фасад.
Главное здание было окружено различными службами, похожими одна на другую: с толстыми стенами, низкой дверью, подвальными окнами. Все они были предназначены исключительно для хранения вина. Их крыши, как и у главного здания, были покрыты разноцветной черепицей мягких тонов, выложенной изящными геометрическими узорами. Оказавшись в этих местах, Адам почувствовал живейшее изумление. Он ведь здесь уже был, но, как ни странно, ничего не узнавал… Просто-напросто изменились обстоятельства. Он прибыл сюда вечером, а утром уже уехал — значит, получил о поместье лишь беглое впечатление. И потом, тогда было самое начало зимы, только что выпал снег. В покатых крышах, укрытых белым покрывалом, ему виделось что-то тревожащее, на винограднике не было листьев. Поэтому все казалось унылым и в то же время враждебным.
Только теперь Адам увидел все таким, каким оно являлось в действительности. Сомбреному не подходило его имя, он больше не казался ни мрачным, ни тревожным. Напротив, это был теплый и приветливый дом. И от этого, сам не понимая почему, Адам испытал беспокойство…
Что касается Лилит, она не задавала никаких вопросов. Она уже успела обо всем забыть: и о своих парижских тревогах, и даже о пленнице, которая по-прежнему находилась рядом. Лилит получила дворянство — и вот перед нею явное тому доказательство! До этой минуты ее новое положение казалось каким-то отвлеченным понятием, зато теперь она поистине обрела его. И живое воплощение титула находилось перед нею! Их замок. Все это принадлежало им… ей! Интерьер также не обманул ожиданий. Сомбреном оказался домом роскошным, обустроенным с утонченным вкусом. Обозревая необъятный парадный зал с огромным столом посередине, музыкальную гостиную с изысканными инструментами и библиотеку с богато иллюстрированными книгами, Лилит не могла сдержать возгласов восхищения.
Спальней она выбрала самую большую комнату, расположенную в первом этаже. Эта была та самая комната, где Золотая Госпожа установила свою палатку, но Адам не сказал об этом супруге. Первую ночь они провели здесь в обществе Евы, которую привязали к ножке своей кровати.
Они нисколько не смущались, предаваясь любовным утехам в обществе пленницы. Напротив, их очень возбуждало, когда в разгар их страстных соитий она начинала читать свои глупые молитвы.
С самого начала та, которую звали теперь Ева де ля Сент-Агони, приняла свою судьбу с совершенным смирением, не протестуя и не задавая ни единого вопроса. С покорностью побитого животного она готовилась к худшему. И все же несчастная даже не догадывалась о том ужасе, который ей был уготован…
На следующее утро Адам увидел в приемной какого-то толстого, краснолицего человека. При появлении хозяина он отвесил глубокий поклон.
— Меня только что предупредили о вашем приезде, монсеньор. Я находился в Дижоне, как раз вел переговоры о продаже будущего урожая винограда. Узнав, что вы прибыли, я тотчас же поспешил сюда.
«Монсеньор!» Хотя Адам и знал, что отныне именно так его должны называть, это слово буквально оглушило его. Ему всего лишь двадцать два года — и он уже хозяин, тот, кому все здесь обязаны подчиняться.
Собеседник смотрел на него с заискивающей улыбкой. Адаму доставляло удовольствие разговаривать с ним резко:
— Как тебя зовут? Ты кто?
— Сеген Леско, монсеньор, я управляющий Сомбренома.
— Ну что ж, давай показывай мои владения, управляющий!
Сеген Леско поклонился еще почтительнее, чем в первый раз. В его раболепных манерах было нечто отталкивающее.
Адам добавил, явно наслаждаясь собственной грубостью:
— И берегись, если здесь не все в порядке!
Все оказалось в полном порядке. Крестьяне хлопотали в виноградниках, их движения были четкими и уверенными, словно передавались из поколения в поколение. Винные погреба вокруг главного здания были заставлены бочками. Вино цвета рубина испускало упоительный аромат.
Наконец Сеген Леско остановился перед строением, на первый взгляд неотличимым от прочих. Однако здесь находились стражи — два вооруженных крестьянина.
— Это главный погреб. Здесь хранятся самые ценные сорта. Они предназначены для стола самого герцога, который приобретает их по баснословным ценам.
Адам вошел туда вслед за управляющим и замер от изумления. Позади бочек имелось небольшое пространство, забранное решеткой; там был заперт чернобородый верзила.
— Погреб одновременно с тем служит и тюрьмой. Это единственное место, которое охраняется.
— Кто это здесь сидит?
— Его здесь прозвали Полыхай. Этот негодяй грабил местных крестьян. Он пытал их огнем, чтобы они сказали, где их деньги. Полагаю, монсеньор, вы должны судить его. Как хозяин Сомбренома вы имеете право вершить правосудие. Здесь, прямо посреди виноградников, имеется виселица.
Адам с отвращением разглядывал Полыхая. На память ему невольно пришли Колченог и его компания. Ужасные воспоминания нахлынули на него. Полыхай за все заплатит — и прямо сейчас, немедля!
Но внезапно Адам спохватился. Он подумал о том, какую страшную компанию представляли собой Шатонёфские Волки. Сейчас в Сомбреноме всего двое вооруженных людей. Этого слишком мало. Адам обратился к Полыхаю:
— Где твоя банда? Их захватили вместе с тобой?
— Нет. Меня одного.
— Если я освобожу тебя, сможешь разыскать всех? Будете стражниками замка.
Полыхай бросился на колени, неразборчиво бормоча слова, которые должны были означать согласие и благодарность.
Но тут вмешался возмущенный Сеген Леско:
— Но, монсеньор, вы же не собираетесь так сделать? Вы не можете…
— Я все могу, управляющий. Освободи его и веди нас к виселице.
Сегену Леско не оставалось ничего другого, как повиноваться. Чуть позже все трое оказались перед виселицей, которая была установлена на невысоком пригорке среди виноградников. При их приближении крестьяне прекратили работу и стали следить за ними.
Адам повернулся к Полыхаю.
— С сегодняшнего дня ты — начальник моей стражи. Повесь его, это мой первый приказ.
Сеген Леско увидел, что хозяин показывает бандиту именно на него. Его глаза округлились от ужаса.
— Но, монсеньор, я ничего не сделал…
— Ты слишком жирный. И вообще, ты мне не нравишься — вот тебе сразу две причины. Ты слышишь меня, Полыхай?
Первый момент удивления прошел, и бандит, громко хохоча, исполнил господское повеление. Сеген Леско отбивался изо всех сил в отчаянной попытке освободиться, однако против пудового кулака он был бессилен и чуть погодя уже болтался на веревке с вывалившимся языком…
Крестьяне перекрестились и вновь принялись за работу. Адам с удовлетворением отметил: они поняли, кто он такой, и держатся совершенно спокойно. В сопровождении Полыхая новый господин Сомбренома направился обратно к замку.
— Твою камеру займет одна молодая девица. Ты будешь следить, чтобы никто не смел к ней приближаться. Отвечаешь головой!
***
В тот же самый день Еву заперли в главном погребе, а снаружи заступила на пост шайка вооруженных до зубов бандитов, которых их главарь разыскал в лесу. Все было готово для того, чтобы сир де Сомбреном и его супруга начали здесь новую жизнь.
В первые дни Адам и Лилит занимались только собой. Когда их настигало желание, они, будь это даже среди бела дня, удалялись в свою спальню — предаваться любовным утехам. Еще они обожали объезжать верхом свои владения.
Они проводили долгие вечера в музыкальной гостиной. Господа де Сомбреном велели отыскать трувера из Марсане и купили его услуги. Лилит и Адам сидели, глядя друг другу в глаза, в то время как трувер исполнял песню «турнира слез» — для них одних:
Но порой их развлечения были не столь изысканны. В Сомбреноме проживали карлик и великанша. Великаншу называли Олимпой, потому что она была огромной, как гора, а карлика — Мышонком.
Олимпа и Мышонок были местными дурачками. Для развлечения господ и их гостей был придуман специальный номер. Мышонок уморительно ухаживал за Олимпой, которая проделывала с ним разные шутки. Одной из любимых забав великанши было поставить карлика на свою необъятную грудь. Он балансировал на бюсте партнерши, пытаясь удержать равновесие.
Адам обожал шутки подобного свойства. Олимпа напоминала ему Золотую Госпожу, чей крошечный призрак витал в этих местах, хотя никто никогда не вспоминал о карлице. Лилит такие забавы нравились гораздо меньше — она считала их проявлением дурного вкуса. Но они доставляли такое удовольствие Адаму, что она охотно принимала в них участие.
Впрочем, Адам не все время проводил в развлечениях. С небывалым пылом он упражнялся в верховой езде. Будучи низкого происхождения, до сих пор он сражался лишь пешим. Для него было важно соответствовать своему новому положению. Вскоре чучело для конных упражнений с копьем стало для него привычной игрушкой. Адам мог поразить его из любого положения, при этом научившись ловко избегать потока стрел, которые оно метало, поворачиваясь.
Упражняясь, Адам мечтал. Он видел себя сражающимся на турнире бок о бок с цветом французского, английского и бургундского дворянства. Дамой сердца он выбирает Лилит. Он склоняет свое копье перед гербом слез и мчится на ристалище, на поединок, из которого всегда выходит победителем. Его мечты подпитывались чтением. Потому что впервые в жизни Адам читал книги. Он открыл для себя рыцарские романы, куртуазную любовь и в своей любви к Лилит принялся имитировать героев легенд.
Лилит не в силах была выразить словами чувства, переполнявшие ее. Никогда не могла она даже вообразить столько нежности и предупредительности в мужчине, возлюбленном. До того самого костра она знала лишь грязные объятия, за которые мстила поутру, убивая своих случайных любовников. Адам подарил ей все: богатство, власть, знатность, самую жизнь. Он не только не просил ничего взамен, но и бросил к ее ногам свою любовь.
Лилит всегда полагала, что не в состоянии стать счастливой. Как же она ошибалась! Демоница была любима, она любила сама, она обрела счастье!
Но от этого Лилит не переставала быть демоном. Дни и вечера принадлежали Сомбреному, но ведь существовали еще и ночи. И эти ночи они проводили в погребе, с Евой…
Адам и Лилит ночевали в ее камере. Ева были прикована к стене за кисти рук, что не позволяло ей сесть, даже когда она спала. Пленница имела возможность отдыхать только на коленях, что, по мнению Лилит, было самой подходящей позой для монашенки.
Кроме того, Ева была полностью обнажена, ей оставили только монашеское покрывало, и от этого все происходящее казалось еще более кощунственным.
Именно в тюрьме двое мучителей как следует разглядели свою жертву. При всей юности и свежести Еву никак нельзя было назвать хорошенькой: длинные бесцветные волосы, худенькое — ни красивое, ни уродливое — тело… Перед тем как изнасиловать девушку в первый раз, Адам, смакуя подробности, рассказал ей об ужасной смерти родителей, а затем показал мешочек с рожью, отравленной спорыньей, угрожая, что заставит ее проглотить отраву, если она станет противиться.
Но Ева даже не пыталась сопротивляться. И дело было не в том, что, прикованная к стене, она почти не могла пошевелиться. Главное заключалось в ином: оказывать сопротивление вообще было не в ее природе. Она рыдала и страстно молилась, отдавая свою девственность тому, кто некогда должен был стать ее мужем.
Все эти доводы заставили Иоанна Бесстрашного действовать без промедления. Он был ответствен за происходящее в столице и не мог допустить, чтобы все эти безобразия продолжались, иначе его чести будет нанесен серьезный урон.
Репрессии начались незамедлительно. Бургундская армия захватила Париж и принялась наводить порядок. Палач Капелюш заплатил за всех. Арестованный на Центральном рынке, он был приговорен к смерти. Когда его в тот же день привели на эшафот, он сам показал новому палачу, как правильно обращаться с топором, и после первого же удара его голова покатилась с плахи.
Его рука, казнившая стольких невинных, была тоже отрублена. Народ, чей гнев угас так же быстро, как и поднялся, безмолвно наблюдал за смертью палача. Затем толпа молча разошлась. Все было кончено.
Но если наказание, которому подверг Иоанн Бесстрашный горожан, было достаточно умеренным, то Божья кара оказалась куда серьезней. Жара продолжалась, гниющие трупы, которые так и не были сняты, вызвали чудовищную эпидемию, и в последующие несколько недель в столице погибло более пятидесяти тысяч человек.
***
Пока в Париже происходили все эти события, Адам и Лилит в сопровождении пленницы обживали свое поместье Сомбреном.
Они прибыли туда в конце августа, и пышные виноградные лозы, которыми был окружен их замок, сгибались под тяжестью огромных золотых гроздьев. Виноградники простирались, насколько хватал глаз, из окон открывался прекрасный вид на холмы. Повсюду царили тишина и гармония. Впрочем, и сам замок являл собой вполне примечательное зрелище.
Он открывался взору только после того, как путник минет крепостную стену, очень высокую, окруженную рвами с зеленоватой водой… Сомбреном не был замком в полном смысле этого слова. Он состоял из нескольких по преимуществу хозяйственных построек. В центре находилось главное здание, длинное трехэтажное строение, стены которого были увиты диким, уже начавшим краснеть виноградом.
Красивые окошки из небольших квадратов стекла прорезали фасад.
Главное здание было окружено различными службами, похожими одна на другую: с толстыми стенами, низкой дверью, подвальными окнами. Все они были предназначены исключительно для хранения вина. Их крыши, как и у главного здания, были покрыты разноцветной черепицей мягких тонов, выложенной изящными геометрическими узорами. Оказавшись в этих местах, Адам почувствовал живейшее изумление. Он ведь здесь уже был, но, как ни странно, ничего не узнавал… Просто-напросто изменились обстоятельства. Он прибыл сюда вечером, а утром уже уехал — значит, получил о поместье лишь беглое впечатление. И потом, тогда было самое начало зимы, только что выпал снег. В покатых крышах, укрытых белым покрывалом, ему виделось что-то тревожащее, на винограднике не было листьев. Поэтому все казалось унылым и в то же время враждебным.
Только теперь Адам увидел все таким, каким оно являлось в действительности. Сомбреному не подходило его имя, он больше не казался ни мрачным, ни тревожным. Напротив, это был теплый и приветливый дом. И от этого, сам не понимая почему, Адам испытал беспокойство…
Что касается Лилит, она не задавала никаких вопросов. Она уже успела обо всем забыть: и о своих парижских тревогах, и даже о пленнице, которая по-прежнему находилась рядом. Лилит получила дворянство — и вот перед нею явное тому доказательство! До этой минуты ее новое положение казалось каким-то отвлеченным понятием, зато теперь она поистине обрела его. И живое воплощение титула находилось перед нею! Их замок. Все это принадлежало им… ей! Интерьер также не обманул ожиданий. Сомбреном оказался домом роскошным, обустроенным с утонченным вкусом. Обозревая необъятный парадный зал с огромным столом посередине, музыкальную гостиную с изысканными инструментами и библиотеку с богато иллюстрированными книгами, Лилит не могла сдержать возгласов восхищения.
Спальней она выбрала самую большую комнату, расположенную в первом этаже. Эта была та самая комната, где Золотая Госпожа установила свою палатку, но Адам не сказал об этом супруге. Первую ночь они провели здесь в обществе Евы, которую привязали к ножке своей кровати.
Они нисколько не смущались, предаваясь любовным утехам в обществе пленницы. Напротив, их очень возбуждало, когда в разгар их страстных соитий она начинала читать свои глупые молитвы.
С самого начала та, которую звали теперь Ева де ля Сент-Агони, приняла свою судьбу с совершенным смирением, не протестуя и не задавая ни единого вопроса. С покорностью побитого животного она готовилась к худшему. И все же несчастная даже не догадывалась о том ужасе, который ей был уготован…
На следующее утро Адам увидел в приемной какого-то толстого, краснолицего человека. При появлении хозяина он отвесил глубокий поклон.
— Меня только что предупредили о вашем приезде, монсеньор. Я находился в Дижоне, как раз вел переговоры о продаже будущего урожая винограда. Узнав, что вы прибыли, я тотчас же поспешил сюда.
«Монсеньор!» Хотя Адам и знал, что отныне именно так его должны называть, это слово буквально оглушило его. Ему всего лишь двадцать два года — и он уже хозяин, тот, кому все здесь обязаны подчиняться.
Собеседник смотрел на него с заискивающей улыбкой. Адаму доставляло удовольствие разговаривать с ним резко:
— Как тебя зовут? Ты кто?
— Сеген Леско, монсеньор, я управляющий Сомбренома.
— Ну что ж, давай показывай мои владения, управляющий!
Сеген Леско поклонился еще почтительнее, чем в первый раз. В его раболепных манерах было нечто отталкивающее.
Адам добавил, явно наслаждаясь собственной грубостью:
— И берегись, если здесь не все в порядке!
Все оказалось в полном порядке. Крестьяне хлопотали в виноградниках, их движения были четкими и уверенными, словно передавались из поколения в поколение. Винные погреба вокруг главного здания были заставлены бочками. Вино цвета рубина испускало упоительный аромат.
Наконец Сеген Леско остановился перед строением, на первый взгляд неотличимым от прочих. Однако здесь находились стражи — два вооруженных крестьянина.
— Это главный погреб. Здесь хранятся самые ценные сорта. Они предназначены для стола самого герцога, который приобретает их по баснословным ценам.
Адам вошел туда вслед за управляющим и замер от изумления. Позади бочек имелось небольшое пространство, забранное решеткой; там был заперт чернобородый верзила.
— Погреб одновременно с тем служит и тюрьмой. Это единственное место, которое охраняется.
— Кто это здесь сидит?
— Его здесь прозвали Полыхай. Этот негодяй грабил местных крестьян. Он пытал их огнем, чтобы они сказали, где их деньги. Полагаю, монсеньор, вы должны судить его. Как хозяин Сомбренома вы имеете право вершить правосудие. Здесь, прямо посреди виноградников, имеется виселица.
Адам с отвращением разглядывал Полыхая. На память ему невольно пришли Колченог и его компания. Ужасные воспоминания нахлынули на него. Полыхай за все заплатит — и прямо сейчас, немедля!
Но внезапно Адам спохватился. Он подумал о том, какую страшную компанию представляли собой Шатонёфские Волки. Сейчас в Сомбреноме всего двое вооруженных людей. Этого слишком мало. Адам обратился к Полыхаю:
— Где твоя банда? Их захватили вместе с тобой?
— Нет. Меня одного.
— Если я освобожу тебя, сможешь разыскать всех? Будете стражниками замка.
Полыхай бросился на колени, неразборчиво бормоча слова, которые должны были означать согласие и благодарность.
Но тут вмешался возмущенный Сеген Леско:
— Но, монсеньор, вы же не собираетесь так сделать? Вы не можете…
— Я все могу, управляющий. Освободи его и веди нас к виселице.
Сегену Леско не оставалось ничего другого, как повиноваться. Чуть позже все трое оказались перед виселицей, которая была установлена на невысоком пригорке среди виноградников. При их приближении крестьяне прекратили работу и стали следить за ними.
Адам повернулся к Полыхаю.
— С сегодняшнего дня ты — начальник моей стражи. Повесь его, это мой первый приказ.
Сеген Леско увидел, что хозяин показывает бандиту именно на него. Его глаза округлились от ужаса.
— Но, монсеньор, я ничего не сделал…
— Ты слишком жирный. И вообще, ты мне не нравишься — вот тебе сразу две причины. Ты слышишь меня, Полыхай?
Первый момент удивления прошел, и бандит, громко хохоча, исполнил господское повеление. Сеген Леско отбивался изо всех сил в отчаянной попытке освободиться, однако против пудового кулака он был бессилен и чуть погодя уже болтался на веревке с вывалившимся языком…
Крестьяне перекрестились и вновь принялись за работу. Адам с удовлетворением отметил: они поняли, кто он такой, и держатся совершенно спокойно. В сопровождении Полыхая новый господин Сомбренома направился обратно к замку.
— Твою камеру займет одна молодая девица. Ты будешь следить, чтобы никто не смел к ней приближаться. Отвечаешь головой!
***
В тот же самый день Еву заперли в главном погребе, а снаружи заступила на пост шайка вооруженных до зубов бандитов, которых их главарь разыскал в лесу. Все было готово для того, чтобы сир де Сомбреном и его супруга начали здесь новую жизнь.
В первые дни Адам и Лилит занимались только собой. Когда их настигало желание, они, будь это даже среди бела дня, удалялись в свою спальню — предаваться любовным утехам. Еще они обожали объезжать верхом свои владения.
Они проводили долгие вечера в музыкальной гостиной. Господа де Сомбреном велели отыскать трувера из Марсане и купили его услуги. Лилит и Адам сидели, глядя друг другу в глаза, в то время как трувер исполнял песню «турнира слез» — для них одних:
Прекрасному богу любви воздаю благодарность,
Я должен ему принести свой торжественный дар…
Но порой их развлечения были не столь изысканны. В Сомбреноме проживали карлик и великанша. Великаншу называли Олимпой, потому что она была огромной, как гора, а карлика — Мышонком.
Олимпа и Мышонок были местными дурачками. Для развлечения господ и их гостей был придуман специальный номер. Мышонок уморительно ухаживал за Олимпой, которая проделывала с ним разные шутки. Одной из любимых забав великанши было поставить карлика на свою необъятную грудь. Он балансировал на бюсте партнерши, пытаясь удержать равновесие.
Адам обожал шутки подобного свойства. Олимпа напоминала ему Золотую Госпожу, чей крошечный призрак витал в этих местах, хотя никто никогда не вспоминал о карлице. Лилит такие забавы нравились гораздо меньше — она считала их проявлением дурного вкуса. Но они доставляли такое удовольствие Адаму, что она охотно принимала в них участие.
Впрочем, Адам не все время проводил в развлечениях. С небывалым пылом он упражнялся в верховой езде. Будучи низкого происхождения, до сих пор он сражался лишь пешим. Для него было важно соответствовать своему новому положению. Вскоре чучело для конных упражнений с копьем стало для него привычной игрушкой. Адам мог поразить его из любого положения, при этом научившись ловко избегать потока стрел, которые оно метало, поворачиваясь.
Упражняясь, Адам мечтал. Он видел себя сражающимся на турнире бок о бок с цветом французского, английского и бургундского дворянства. Дамой сердца он выбирает Лилит. Он склоняет свое копье перед гербом слез и мчится на ристалище, на поединок, из которого всегда выходит победителем. Его мечты подпитывались чтением. Потому что впервые в жизни Адам читал книги. Он открыл для себя рыцарские романы, куртуазную любовь и в своей любви к Лилит принялся имитировать героев легенд.
Лилит не в силах была выразить словами чувства, переполнявшие ее. Никогда не могла она даже вообразить столько нежности и предупредительности в мужчине, возлюбленном. До того самого костра она знала лишь грязные объятия, за которые мстила поутру, убивая своих случайных любовников. Адам подарил ей все: богатство, власть, знатность, самую жизнь. Он не только не просил ничего взамен, но и бросил к ее ногам свою любовь.
Лилит всегда полагала, что не в состоянии стать счастливой. Как же она ошибалась! Демоница была любима, она любила сама, она обрела счастье!
Но от этого Лилит не переставала быть демоном. Дни и вечера принадлежали Сомбреному, но ведь существовали еще и ночи. И эти ночи они проводили в погребе, с Евой…
Адам и Лилит ночевали в ее камере. Ева были прикована к стене за кисти рук, что не позволяло ей сесть, даже когда она спала. Пленница имела возможность отдыхать только на коленях, что, по мнению Лилит, было самой подходящей позой для монашенки.
Кроме того, Ева была полностью обнажена, ей оставили только монашеское покрывало, и от этого все происходящее казалось еще более кощунственным.
Именно в тюрьме двое мучителей как следует разглядели свою жертву. При всей юности и свежести Еву никак нельзя было назвать хорошенькой: длинные бесцветные волосы, худенькое — ни красивое, ни уродливое — тело… Перед тем как изнасиловать девушку в первый раз, Адам, смакуя подробности, рассказал ей об ужасной смерти родителей, а затем показал мешочек с рожью, отравленной спорыньей, угрожая, что заставит ее проглотить отраву, если она станет противиться.
Но Ева даже не пыталась сопротивляться. И дело было не в том, что, прикованная к стене, она почти не могла пошевелиться. Главное заключалось в ином: оказывать сопротивление вообще было не в ее природе. Она рыдала и страстно молилась, отдавая свою девственность тому, кто некогда должен был стать ее мужем.