— Как чувствует себя ваша супруга, монсеньор? Хорошо ли она сосет грудь кормилицы? Когда у нее прорежется первый зубик?
   Карл VI разразился смехом. Все присутствующие, включая самого Жана Беррийского, рассмеялись тоже.
   Петух Энселен не унимался.
   — Быстрее, быстрее, быстрее, герцог: отправьте ее в кроватку вместе с дочками и сынком нашего короля!
   Король смеялся, значит, смеялись все. Герцог Беррийский веселился… Франсуа улыбался вымученной улыбкой, но неловкость, которую он испытывал, превратилась в настоящую тревогу, когда он увидел, что шут направляется прямо к нему.
   — А, вот и новенький королевский гвардеец. Похоже, они с нашим герцогом ровесники. Это в подражание или как? Может, он тоже украдет для себя супругу прямо из колыбельки?
   Взгляды всех присутствующих обратились к Франсуа. Шут продолжал веселиться:
   — А почему бы и нет? У него есть все, чтобы нравиться.
   Он указал сначала на перевязь, герб на камзоле, вышитый красным и черным, затем на брошь в форме розы:
   — И почетные обязанности, и звание, и деньжата! Все, что нужно для обольщения красавицы…
   Затем шут указал на его лицо и пояс:
   — Разумеется, если она не будет смотреть ни вверх… ни вниз!
   Раздался взрыв смеха. Франсуа побледнел. Молодой человек, стоящий рядом, тихо проговорил, обращаясь к Франсуа:
   — Смейтесь же! Думаете, дяде короля было приятно, когда его обзывали старикашкой? Но это не помешало ему хохотать вместе со всеми.
   Франсуа взял себя в руки и громко рассмеялся. Король заметил это и явно остался доволен. Он обратился к шуту:
   — Ты несправедлив, Энселен! Я уверен, что молодая женщина сможет полюбить сира де Вивре совершенно бескорыстно.
   — Если она герцогиня, я готов согласиться с вами, государь. А вот служанка…
   Последнее замечание вызвало очередной взрыв веселья, и королевский шут исчез в толпе. Франсуа едва успел справиться с волнением, как у входа возникла суматоха, и в зале явился какой-то человек. Это был богато одетый дворянин. Он сидел верхом на слуге, передвигающемся на четвереньках. На сапогах всадника были шпоры, и время от времени он вонзал их в бока своей жертвы. Несчастный выл от боли.
   — Смотрите, государь, вот моя новая собака. Собака, голос! На этот раз Франсуа так и не смог заставить себя улыбнуться. Он указал на дворянина своему соседу:
   — А это кто?
   — Юг де Гизе. Настоящее чудовище. Вы видите одно из его любимых развлечений: мучить своих слуг и заставлять их лаять. Даже простой народ знает о его гнусностях и ненавидит его. Он придумывает чудовищные гадости, чтобы развлечь короля, и ему все сходит с рук, потому что иногда, представьте себе, ему это удается. Мне самому доводилось принимать участие в его нелепых развлечениях. Я пытался хоть как-то смягчить скандал.
   Внезапно Франсуа осознал, что не знает, с кем говорит. Он представился. В ответ собеседник сообщил, что его зовут Ивейн де Фуа. Он был незаконнорожденным сыном знаменитого Гастона Феба. Завещав свой графский титул французской короне, его отец отослал сына ко двору, который, увы, представлял собой столь удручающее зрелище.
   Франсуа почувствовал искреннюю симпатию к простому и прямодушному молодому человеку, сыну одного из самых знатных дворян Франции. Он захотел удовлетворить свое любопытство.
   — Что означает «никогда» на гербе короля?
   — Это слово, обозначающее вечность.
   Франсуа задумался. Так значит, он, которому предстоит прожить сто лет, носит на себе слово вечности? Нет, конечно же, вечно он жить не собирался, но конец казался таким далеким, что это была почти вечность.
   Музыканты заиграли, слуги унесли столы с едой, и присутствующие разбились по парам. Франсуа увидел, что король танцует с Валентиной Орлеанской, а его брат взял себе в пару Изабо. Невестки были столь похожи, что мужья могли просто-напросто перепутать их.
   Франсуа заинтересовала женщина с очень темными каштановыми волосами. Кавалером ее оказался бородатый великан. Эту даму нельзя было назвать очень красивой, но таилось в ней какое-то волнующее очарование. Ивейн де Фуа объяснил:
   — Это немка Катрин. Ее всегда так называли, хотя уж в чем, в чем, а в именах у нее недостатка не было: умудрилась трижды овдоветь!.. Когда она только прибыла ко двору в свите королевы, то была замужем за господином де Фаставареном. Он протянул недолго, и она с большой пышностью вышла замуж за господина де Шамреми, который тоже оказался не жилец. Ее траур даже года не продолжался, и она выскочила за господина де Энсевиля. Полгода назад он умер, и теперь она собирается сочетаться браком в день Карла Великого [27] с этим вот бородачом, которого вы видите рядом с ней.
   — Как его зовут?
   — У него немецкое, совершенно непроизносимое имя. А ее называют немка Катрин.
   — И ни у кого эти массовые смерти мужей удивления не вызвали?
   — Катрин — протеже Изабо. Ее официальный титул «компаньонка королевы». Сами понимаете, в подобных обстоятельствах …
   — Расскажите мне о королеве.
   — Многие осуждают ее. Поговаривают даже, будто она слишком близка со своим зятем. Но, думаю, она более достойна жалости, чем порицания. Когда она только приехала сюда, то ни слова не говорила по-французски и совершенно не знала наших обычаев. Она уже потеряла двоих детей из пятерых. А потом еще эта болезнь короля… Неудивительно, что порой она испытывает тоску.
   — Катрин является ее наперсницей?
   — Нет, не она, но еще одна женщина из окружения Изабо. Именно эта дама одевает и подкрашивает королеву. На балы эта доверенная госпожа никогда не ходит. Известно только ее имя: Маго д'Аркей. Может быть, на свадьбе Катрин она и появится. Кстати, давайте последуем общему примеру и потанцуем!
   Франсуа поморщился.
   — Я совершенно не склонен к занятиям подобного рода.
   — Тогда сделайте над собой усилие. Не забываете о вашей задаче: развлекать короля. А я пойду попытаю судьбу у мадемуазель де Дре. Это дочь графини Ю, фрейлины королевы, весьма удачная и выгодная партия.
   Франсуа остался один среди веселящихся пар. Однако долго бездействовать на балу он не мог. Каким бы парадоксальным это ни казалось, танцы входили в круг его обязанностей.
   Франсуа приметил молодую женщину лет двадцати пяти, стоявшую чуть в стороне от прочих. Он обратил на нее внимание из-за ее слишком серьезного вида. Странного головного убора на ней не было: светлые волосы аккуратно причесаны на прямой пробор и собраны лентой. Декольте также не открывало ни пупка, ни сосков: оно было настолько скромным, насколько это возможно. Женщина жалась у стены, опустив глаза, с видом робким и немного растерянным.
   Франсуа направился к ней, представился и протянул руку. Она приняла ее с видимым сожалением. Приступая к первым па, Франсуа попытался приободрить свою партнершу.
   — Не беспокойтесь, я танцую лишь по обязанности, из уважения к королю.
   В этом признании звучала мало приличествующая обстоятельствам неучтивость, но женщину это отнюдь не задело. Напротив, она послала ему признательную улыбку. Франсуа спросил ее имя.
   — Одетта де Шандивер. Мой отец Ги — главный секретарь королевы.
   — А вы? Что вы делаете при дворе?
   — Я боюсь…
   Удивленный ее ответом, Франсуа не нашелся, что и сказать. Тем временем Одетта продолжала:
   — Я чувствую вокруг себя несчастье. Мне не нравится, когда люди несчастны.
   — Вы имеете в виду короля?
   — И его, и всех, кто его окружает. В этом доме несчастье носится в воздухе.
   — Я смогу уберечь короля. В этом мой долг!
   Голос Франсуа прозвучал фальшиво. Он и сам почувствовал это.
   Далее они двигались молча, в то время как вокруг раздавались весьма уместные в данных обстоятельствах выкрики и смех. Франсуа де Вивре с его партнершей танцевали долго, объединенные общим чувством, сильным и неотвязным, — ощущением страха.
   В развлечениях прошло около месяца. Было очевидно, что король обрел разум. Франсуа уже свыкся с ежедневными балами, шутками петуха Энселена и дурно пахнущими развлечениями множества дворян, объединенных вокруг Юга де Гизе. Тот не отказывался от своей любимой игры, и неоднократно приходилось смотреть, как сир де Гизе, усевшись верхом на слугу, бьет его со словами:
   — Собака, голос!
   Франсуа искренне подружился с Ивейном де Фуа, который посвятил его во многие тайны двора, большие и маленькие, познакомил с привычками и недостатками каждого. Со своей стороны, сир де Вивре рассказал молодому человеку о своих приключениях. Тот слушал жадно, особенно когда речь шла о Геклене.
   По вечерам Франсуа танцевал. Он избегал приглашать Одетту де Шандивер, чтобы никто, и в первую очередь она сама, не мог заподозрить его в неподобающих намерениях. Это не мешало им хранить воспоминания о первой встрече и время от времени посылать друг другу дружеские улыбки. Зато другие придворные дамы, молодые и старые, красивые и уродливые, высокородные и не слишком, неизменно оказывались его партнершами по танцам, и со всеми он был вежлив. Иными словами, свой долг он выполнял.
 
   ***
 
   Во вторник 28 января 1393 года, в День святого Карла, состоялись торжества в честь бракосочетания немки Катрин, которые превзошли все виданное до сих пор. Пиршества и попойки начались с самого утра и продолжались во дворце Сент-Поль весь день. Но апофеозом должен был стать большой бал, назначенный на вечер в центре Парижа, в особняке Белой Королевы.
   Ближе к концу дня, когда новобрачные и приглашенные все еще находились во дворце Сент-Поль, Ивейн де Фуа отыскал Франсуа. Тот, весьма ответственно относящийся к своим обязанностям, был совершенно трезв, зато Ивейн уже изрядно захмелел.
   — Мне надо идти. Юг де Гизе устраивает очередное безобразие. Там будет король!
   Франсуа спросил приятеля, знает ли тот, о чем именно идет речь. Ивейн не знал. Он только сказал:
   — Пойду. Попытаюсь помешать худшему.
   Франсуа смотрел, как тот удаляется качающейся походкой. Он подумал, что в своем состоянии бедняга на многое не способен.
   После вечерни свадьба покинула королевский дворец и отправилась в особняк Белой Королевы. Франсуа не пошел вместе со всеми. Он выбрал более длинный путь, по набережным и Гревской площади.
   Шагая вдоль Сены, Франсуа испытывал сильнейшую радость. Воздух был живительным и свежим. Сигнал к тушению огней уже подали, горожане спешили вернуться в дома. Франсуа наслаждался видом оживленного Парижа, который так любил. Потому что, каким бы странным это ни показалось, со времени своего возвращения в Париж Франсуа впервые покинул стены дворца Сент-Поль. До сих пор он оставался запертым при дворе, в странной и нездоровой атмосфере, среди всех этих людей, одержимых одной лишь мыслью — развлекать короля.
   Когда Франсуа, наконец, прибыл на место, танцы уже начались. Зал был небольшим, его ярко освещали люстры и горящие факелы, прикрепленные к подвижным опорам. Музыканты сидели на террасе, нависающей над гостями. Их было много: трубы, свирели, ребеки [28], виолы, тамбурины…
   Изабо Баварская не танцевала. Она казалась уставшей, что неудивительно, ибо всем и каждому было известно, что королева вновь беременна.
   Еще одна женщина также не участвовала в танцах и держалась возле своей повелительницы, стараясь не выходить из тени. Эту даму трудно было заметить: она была темноволосой и с ног до головы одетой в черное. Франсуа был уверен, что не видел ее ни днем во дворце Сен-Поль, ни когда-либо раньше. Вероятно, это и была Маго д'Аркей, таинственная компаньонка королевы, которая никогда не показывалась при дворе.
   Франсуа отметил, что нынешним вечером отсутствуют многие завсегдатаи балов. Не было, например, герцогов Беррийского и Бургундского. Без сомнения, они предпочли удалиться пораньше и лечь спать, что не помешало остаться герцогине Беррийской. Людовика Орлеанского не было видно тоже, но самым удивительным выглядело отсутствие короля. Зато поблизости вовсю готовилось развлечение, о котором предупреждал Ивейн де Фуа.
   Немка Катрин танцевала с собственным мужем, и Франсуа решил, что ему также следует подыскать себе партнершу. Поскольку в данный момент прекрасная мадемуазель де Дре оказалась без кавалера — Ивейн куда-то отошел, — Франсуа предложил ей руку, которую она милостиво приняла.
   Оркестр заиграл кароль, танец, при котором пары кружатся, сплетя пальцы. Никогда еще украшения женщин не казались такими ослепительными, а смех — возможно, благодаря обильным возлияниям — таким радостным. Картина была поистине очаровательной.
   Тем поразительней оказался контраст по сравнению с тем, что в данный момент происходило в маленькой, смежной с залом комнате. Именно там находился король вместе с пятью своими приятелями: Югом де Гизе, Ивейном де Фуа, Шарлем де Пуатье, графом де Жуани и сиром де Нантуйе. Все шестеро, раздевшись донага, обмазались с ног до головы смолой и обвалялись в пуху и шерсти животных, а затем сковались общей цепью, прикрепив ее к поясам.
   Ивейн вдруг ощутил укол страха.
   — Государь, смола быстро воспламеняется. Хорошо бы держаться подальше от факелов.
   — Ради Бога, вы говорите абсолютно разумно. Подальше так подальше.
   Карл подозвал стоявшего у двери распорядителя.
   — Передайте от имени короля, чтобы все факелы были унесены и сложены подальше.
   В большом зале бал достиг своего апогея. Услышав приказ распорядителя, Франсуа понял, что фарс неминуем. Все факелы были сняты с подпорок и прислонены к стене. Теперь середину зала освещала лишь одна люстра. Франсуа продолжал кружиться в танце, держа за палец мадемуазель де Дре, как вдруг начался настоящий кошмар.
   Шестеро скованных общей цепочкой волков ворвались в зал. Они принялись прыгать вокруг гостей, кривляясь и изрыгая ругательства. Когда прошел первый миг замешательства, все заметили, что это вовсе не звери, но люди, обнаженные и облепленные шерстью. Одни держались обеими руками за член, делая непристойные жесты, другие выли, рычали, громко пускали кишечные газы. Вот это была какофония!
   Постепенно присутствующие оправились от испуга. На смену крикам пришел смех — раскатистый мужской и визгливый женский. Один из участников маскарада принялся заигрывать с маленькой герцогиней Беррийской, которая нервно хихикала.
   Не смеялся один лишь Франсуа. Он был охвачен ужасом. Волки! Человеко-волки вырвались из ада, чтобы увести его с собой! Сейчас свершится его судьба! Он давно уже чувствовал их приближение, и вот теперь они здесь!
   И тут в зал в сопровождении свиты вошел герцог Орлеанский.
   Шестеро слуг несли за ним факелы. Герцог взял факел и приблизился к одному из волков, чтобы рассмотреть его лицо. Результат последовал незамедлительно: несчастного охватило пламя. Он хотел бежать, но цепь помешала ему. Горящий человек задел одного из приятелей, который, в свою очередь, тоже мгновенно воспламенился. Прежде чем кто-либо успел хоть что-то предпринять, все шестеро, толкаясь и падая друг на друга, превратились в живой костер.
   Одному из них повезло больше, чем прочим: он оказался ближе всех к Жанне Беррийской. Юная герцогиня проявила недюжинное присутствие духа и, набросив на упавшего свое тяжелое длинное платье, сбила пламя.
   Еще один, сделав отчаянный рывок, сумел разорвать цепь. Он побежал в сторону кухни, дверь в которую оказалась открыта, и бросился в чан с водой для мытья посуды. Но остальные четверо стонали и корчились в безжалостной огненной ловушке.
   Черный едкий дым стал заволакивать комнату. Франсуа увидел, как королева Изабо потеряла сознание. Он понимал, что должен действовать, но в его распоряжении ничего не было. С голыми руками Франсуа бросился на стоящего рядом человека и крепко сжал его. Может, это сам король? Или Ивейн де Фуа?.. Нет, под слоем смолы и шерсти он узнал искаженное от боли лицо Юга де Гизе.
   Пламя охватило и Франсуа, и ему ничего не оставалось, как выпустить из рук несчастного. Тут он почувствовал, как кто-то влечет его назад.
   Одетая в черное женщина, которую он прежде заметил возле Изабо, потянула его к себе и, как это прежде сделала герцогиня Беррийская, попыталась сбить с него пламя собственным платьем. Ей это удалось, пострадала лишь рука: когда Франсуа сжимал Юга де Гизе, на кисть попали смола и шерсть. Демонстрируя полное присутствие духа, молодая женщина схватила кувшин с водой и вылила содержимое на пламя, которое с громким шипением погасло.
   В зале особняка Белой Королевы, наконец, была организована помощь. Вооружившись скамейками и тяжелыми предметами, люди разбивали окна, чтобы рассеялся удушающий дым. Другие срывали со стен обивку, накрывая обо-
 
   Одному из них помощь была уже не нужна. Он оказался буквально обуглен. Не осталось ни кожи, ни внутренностей, лишь черный неузнаваемый скелет. Трое других выглядели немногим лучше. Тяжело раненные, они испускали душераздирающие крики.
   В комнате гулял ледяной сквозняк, в воздухе стоял густой запах смолы и горелой плоти.
   Одного из двух спасшихся опознать сумели сразу. Именно он бросился в чан с водой для мытья посуды и отделался довольно легко: все узнали сира де Нантуйе.
   Что касается другого, по-прежнему завернутого в юбки Жанны Беррийской, то он не произносил ни слова, находясь, без сомнения, во власти шока.
   Герцогиня окликнула его:
   — Кто же вы? Назовите, наконец, свое имя!
   — Я король.
   — Слава богу! Идите успокойте королеву, она потрясена.
   Изабо Баварскую уже успели вынести из особняка. Карл VI отправился в соседнюю комнату, чтобы вымыться и переодеться.
   Происходящее казалось совершенно нереальным. Наскоро сооружали носилки для мертвых и умирающих. В зале было очень холодно, крики ужаса мешались со стонами боли.
   Франсуа тоже страдал, но оставался в сознании. Он повернулся к той, что спасла ему жизнь, но едва различил черты ее лица, то ли из-за дыма, то ли оттого, что испытывал страшную слабость.
   — Ваше имя, мадам…
   Он успел услышать:
   — Маго д'Аркей.
   И потерял сознание.
 
   ***
 
   Новость о трагическом бале, который не замедлили окрестить «Балом Пылающих Головешек», разнеслась по Парижу еще ночью. Ранним утром, еще до рассвета, возле дворца Сен-Поль стали собираться группы людей, требующих, чтобы им показали короля, и готовых сокрушить все на своем пути.
   Ибо то, что произошло, было крайне важным.
   Подобную какофонию — обычай, пришедший из глубины веков, — устраивали во время бракосочетаний, которые полагали малопристойными: женитьба вдовца или замужество вдовы в третий или четвертый раз, слишком большая разница в возрасте супругов. Тогда-то и учиняли какую-нибудь дикую выходку, переодевшись животными и таким образом протестуя против того, что в сознании простого люда было проявлением животного и скотского.
   Какофония, сурово осуждаемая церковью как проявление язычества и издевательство над таинством брака, являлась смертельным грехом. Вот тут-то народ и узнал, что сам король участвовал в этом непотребстве. Мало того, он чуть было не лишился жизни! Переодеваться в животное королю, существу священному, означало подвергать опасности само государство. Зрел бунт против Юга де Гизе и других развратников, которые преступили главный запрет.
   Карл VI оказался невредим: рано утром он явил свою персону толпе. В девять часов он отправился в собор Парижской Богоматери, чтобы присутствовать на покаянной мессе. По окончании службы глашатаи объявили приказ короля: в Целестинском монастыре построить часовню во искупление несчастья. Согласно тому же распоряжению его величества особняк Белой Королевы будет снесен.
   Хоть народ и удалился успокоенный, ропот продолжался. Не нанесло ли это ужасное событие новый удар по здоровью короля? Не повторится ли несчастье, произошедшее в Манском лесу?
   К счастью, этого не произошло. Напротив, Карл VI, отчитав своего брата за неосторожность, назавтра приступил к обычным делам, как будто ничего не случилось. Все успокоились, даже не подумав о том, что такое отсутствие чувствительности и является, быть может, самым тревожным знаком…
   Бал Пылающих Головешек унес четыре жертвы. Ивейн де Фуа умер первым. Именно его обугленное тело видели присутствующие. Граф де Жуани и сир де Пуатье скончались через два дня. И поскольку сильнее всего Господь пожелал наказать главного виновника, судьба Юга де Гизе оказалась самой суровой. Он отошел после целой недели нечеловеческих мучений.
   Но даже это не успокоило народный гнев. Гроб сира де Гизе, который вывозили из Парижа, чтобы похоронить на родине, парижане забросали камнями, крича:
   — Собака, голос!
 
   ***
 
   Ни о чем этом Франсуа, прикованный к постели, не знал. У него были обожжены левая рука и кисть. Ожоги руки были поверхностными, а вот ладонь пострадала серьезно. Из-за попавшей на нее смолы она горела долго, и рана оказалась глубокой.
   С пальца, конечно же, сразу сняли кольцо с волком. Сквозь боль и лихорадку Франсуа видел свой перстень на груди женщины, которая повесила его себе на шею на цепочке. Время от времени Франсуа тянул руку, чтобы снять его, но женщина успокаивала больного, гладила по лбу, промокала выступивший пот. В ее речи слышался легкий, неопределенный акцент:
   — Не надо двигаться: я верну вам кольцо одновременно со здоровьем. А пока отдыхайте. Вы в полной безопасности.
   Сквозь бред Франсуа понимал, что эта женщина спит в его комнате, но не на одной с ним постели. Где же? В походной кровати? На полу? Во всяком случае, достаточно близко от него, потому что стоило ему произнести хоть слово, сделать хоть малейшее движение, как она оказывалась рядом.
   Еще он помнил ее имя, Маго д'Аркей, и временами перед его глазами вставала страшная картина: волки, объятые пламенем люди…
   Лежа, Франсуа мог разглядеть ее лицо только снизу. Оно было обрамлено длинными черными волосами и — что было странно для женщины, занимавшейся макияжем королевы, — без малейших следов румян. Но самым удивительным в ней были глаза. Они обладали особенностью менять цвет. Чаще всего они были черными, но порой, особенно когда она склонялась к его изголовью, они становились фиолетовыми. Это завораживало, ослепляло… Нет сомнения, именно ради того, чтобы подчеркнуть эту свою редкую особенность, она не пользовалась косметикой, и ее кожа сохраняла естественный цвет.
   Франсуа не знал, сколько времени он лежит здесь в полубреду, не в силах произнести ни слова из-за слабости и жара. Напрягая ослабевшее сознание, он пытался размышлять.
   Все указывало на то, что перед ним — именно она, его последняя любовь, которой он так боялся. Адская женщина, посланная преисподней, появившаяся в ночь ужаса и смерти. Похоже, предсказание Маргаритки осуществлялось.
   Но Франсуа отказывался в это верить. Он не находил в своей спасительнице ничего зловещего. Она была сдержанной, предупредительной, держалась с достоинством…
   Выздоровление наступило внезапно. После двух месяцев вынужденного заточения в собственной спальне Франсуа внезапно почувствовал, что уже здоров. Словно по мановению волшебной палочки жар покинул его тело. Он поднялся, оделся и взглянул на левую руку. Рана зажила, но шрам от ожога остался — и останется уже навсегда. Почти везде кожа стала гладкой и розовой.
   Маго д'Аркей, которой как раз в тот момент в комнате не оказалось, не замедлила появиться. При виде его она вскрикнула. Франсуа заметил, что глаза ее приобрели такой яркий фиолетовый оттенок, какого он у нее прежде не видел. Так много нужно было им сказать друг другу, что он не мог больше ждать.
   — Почему ваши глаза меняют цвет?
   — Потому что я счастлива.
   — Как это?
   — Когда я счастлива, мои глаза становятся фиолетовыми. Все прочее время они черные. У меня так было всегда. В моей деревне колдун заметил это давно.
   — Колдун?
   — В Пруссии есть колдуны. Я там родилась.
   — Но это языческая страна!
   — Именно поэтому меня долго называли «язычница Маго». Теперь, когда вы поправились, мы можем, наконец, познакомиться. У меня было время как следует разузнать о вас, но вы совсем не знаете, кто я.
   Маго д'Аркей с изяществом опустилась на постель Франсуа и стала рассказывать о своей жизни. Раннее детство она провела в одной варварской деревушке, в самой захолустной части Пруссии. Однажды, двадцать лет тому назад, когда ей было всего шесть, пришли крестоносцы. Они предали все огню и мечу, не пощадив никого, кроме детей, которых увели с собой.
   Ее воспитание было поручено монахиням баварского монастыря. Девочка была крещена и получила религиозное воспитание, а, кроме того, ее научили многим другим вещам, к примеру, латинскому, греческому, французскому языкам. Дикарка Маго, которая жила подобно зверьку, поклонялась божествам ручьев и лесов, довольно быстро превратилась в красивую и образованную молодую особу. Когда ей исполнилось шестнадцать, мать аббатиса решила, что место ее не в монастыре, а при дворе.
   У Виттельсбахов она быстро стала неразлучной подругой Изабо, которая была на четыре года младше ее, и, когда в 1385 году Изабо отправилась во Францию, чтобы выйти замуж за Карла, Маго последовала за ней — равно как и немка Катрин. Без соотечественниц королева чувствовала бы себя одинокой среди людей, на языке которых она не говорила и чьих привычек не знала.