Назаров Вячеслав Алексеевич. Вечные паруса

   - Белый Ральф... Хорошие друзья у Смитов, однако.
   - Кончайте трепаться. Пускайте торпеду. Это облегчит вашу судьбу.
   - Вы хотите сказать, что оставите меня в живых?
   - Подумаю. Вполне возможно. Мне нужны пилоты. Я хорошо плачу.
   Корабль Тэдди висел сбоку и чуть ниже корабля Ральфа. Надо было развернуть космолет носом к противнику и поймать его в перекрестие прицела. Но сделать это так, чтобы Ральф ничего не заметил раньше времени. Его лазерная пушка смотрит прямо в главный визир.
   Тэдди подался к экрану, подперев подбородок рукой, поправив верхнее крепежное кольцо скафандра - блестящий титановый ошейник - и приготовился к долгому разговору.
   - Слушайте, Стивен... то есть, Ральф, вы отлично водите космолет. Это что у вас, "хобби"?
   - Не совсем, дорогой Стоун. Я в молодости был военным летчиком.
   - А как же Чикагский университет?
   - Одно другому не мешает. Но не заговаривайте мне зубы. Пускайте торпеду! Я приготовил аппарат, чтобы запечатлеть ваш номер.
   - Можете не беспокоиться. Спектакль отменяется. Герои устали. Торпеды не будет.
   - А вы представляете себе финал?
   - У меня есть подозрение, что финал будет одинаковым во всех случаях. Если Смитам было угодно послать меня в паре с Ральфом, то не надо быть провидцем, чтобы разгадать их намерения.
   Это было очень трудно - разворачивать корабль, не глядя на приборы, и пальцы пилота, небрежно брошенные на пульт, онемели от напряжения. Он поворачивал огромную машину, способную сожрать сто тысяч миль в минуту, медленно, предельно медленно, интуитивно чувствуя каждый отвоеванный у пространства сантиметр.
   - Вы догадливы, Тэдди. И храбры. Я тоже не люблю сантиментов. А потому иногда со спокойной совестью нарушаю обязательства. Вы мне нравитесь. Поэтому у вас есть шанс.
   - Сомневаюсь. Если он даже и есть, то совсем не тот, о котором вы думаете...
   Его выдал неосторожный взгляд - глаза непроизвольно скользнули на панель прицела. Белое пятно было точно в скрещении черных паутинок, и в следующую долю мгновения они уже смотрели в глаза друг другу - два вооруженных врага, готовые к поединку, но Ральф среагировал быстрее, и пока рука Тэдди прошла длинный путь от ручки управления к полосатой - синее с белым! - рукоятке, по глазам ударил пылающий жгут, и сначала стало черно, а потом нестерпимо больно, и Тэдди рванул рукоятку, крича от боли, и ушедшая торпеда толкнула космолет набок.
   Он ничего не видел, а только почувствовал пляску красных огней на приборной доске и догадался, что лазер Ральфа пробил бак, что до взрыва корабля остались считанные секунды, и, закусив губу, ни на что не надеясь, нащупал у сиденья рычажок катапульты.
   Последнее, что мелькнуло перед его глазами - большая пестрая бабочка на влажном цветке белой магнолии и тонкие смуглые пальцы, коснувшиеся сомкнутых крыльев. Бабочка дрогнула, встрепенулась, крылья слились в радужную вспышку, и среди ночи наступила ночь.
   Он не очнулся даже тогда, когда прозрачную капсулу, в которой лежал он, как в сгустке янтаря, через восемнадцать часов бережно приняли тралы спецпатруля МСК.
   - Как он погиб?
   - Не знаю, дядя Клаус... прости, отец, но я... Я никак не привыкну...
   - Не смущайся, дочка. Я понимаю. Мне тоже не легко было называть тебя "мисс Джой".
   Было раннее, светлое утро, розовое, как на рекламных открытках. Оконные стекла в баре, матовые от росы, вобрали в себя зарю, и медленными широкими мазками раскрашивали стены в цвет огня. Клаус смотрел на кружку и в синевато-розовой пене ему мерещились облака.
   - Я не знаю, отец. Все произошло так стремительно... Дядя Чарли поднял ружье, но не выстрелил...
   - Почему? Почему он не выстрелил?
   - Разве он ответит теперь? Я могу только догадываться. Солсбери без конца твердил, что магнитная черепаха в его виварии - последний экземпляр венерианской фауны.
   - Ты думаешь, что из-за этой гадины...
   - Не знаю. Я очнулась уже в бункере.
   - А Синий Дым?
   Джой катала из хлебных крошек шарики - один, три, пять, десять - и складывала их вокруг кружки дядюшки Клауса.
   - Синий Дым восстанавливает тело по чертежам, заложенным в организме. Но ему нужен строительный материал. После магнитной черепахи в том, что было доктором Солсбери, не осталось ни одной молекулы железа...
   За розовыми стеклами громко загудело. Клаус отставил кружку, сломав ограждение Джой.
   - Это Дик. Он сдержал слово... Не волнуй Тэдди. Ему и так досталось. Ты его любишь, дочка?
   - Да, папа.
   - Хорошо. Врачи говорят, что ему осталось лежать не больше месяца, а потом... Ты правда любишь его, Джой?
   - Да, папа.
   - Ты отвечаешь, как Лили... Впрочем, долой старое, пусть будет новое... Однако Дик ждет тебя.
   Они вышли в это розовое утро, в это теплое молоко тумана, когда земля, еще не привыкшая к металлу и пластику, дарит людям свою свежесть - и даже разрисованный "Ягуар" Дика, омытый росой, выглядел сейчас почти прилично и Дик сказал:
   - Прошу, мисс Джой. Эдвард Стоун очень хочет вас видеть.
   Дядюшка Клаус остался один. Он что-то бормотал, возвратясь за стойку, и плечи его колыхались, как крылья подбитой птицы.
   Потом он подошел к диораме.
   Он долго возился с проводами, а когда кончил, на зеленом шарике Земли загорелся красный огонек.
   - Это - по тебе, Чарли. Ты тоже был астронавтом.
   ДВОЙНОЕ ЗЕРКАЛО
   сыну Юлию
   1. ВТОРОЕ ТАКСИ
   Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.
   Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты - конечно, она забыла выключить антигравы! - этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.
   Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
   "Пусть спит", - решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес - а в нем было не меньше центнера - плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.
   Юрка сразу проснулся.
   - Уже утро, мам?
   - Утро, Юрочка, утро. Вставай.
   В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция - в другом чемодане.
   А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.
   Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.
   - Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.
   Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:
   - Мы опаздываем?
   - Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около гостиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.
   Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.
   - Это... Это нечестно, мам. Ты же обещала.
   - Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?
   Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:
   - Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.
   Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.
   На часах было ровно четыре.
   Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.
   Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
   За деревьями блеснул шпиль морского вокзала. Нина критически оглядела себя, поправила прядь и, уже убирая зеркало, заметила сзади еще одно такси, идущее на такой же сумасшедшей скорости.
   Описав лихой полукруг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала. Второе такси остановилось неподалеку.
   Причалом владела шумная толпа.
   Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то, в середине двадцатого века, это удивительное место чуть не превратили в гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, постриженных и побритых скверов...
   К счастью, победили противники "околпачивания". Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении похожие на утюги здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой солнцем галькой, рыбой и морем, остался диковатым и гостеприимным.
   Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Не комфортабельные ванны Мацесты, не проржавевшие эскалаторы, вмонтированные в острые профили скал, - влажное дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную больницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.
   И если суждено родиться единому международному языку - он, пожалуй, родился именно в Сочи, в августе, под шелест волн и шорох платанов. Потому что любой лингвист станет в тупик перед тем неповторимым экстрактом из всех языков и наречий, на котором объясняется летом многонациональный "город Солнца".
   Пестрота цветов кожи, пестрота одежд, пестрота улыбок...
   И вот сегодня весь этот пестрый поток хлынул ранним утром на причал, оттеснив репортеров с хитроумной аппаратурой. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.
   Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались по очереди приподнять друг друга, чтобы оглядеться. Рослый седой негр по-мальчишески подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький телерепортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: "Пресса, пресса". Пружинные антенны на его шлеме качались печально, как кисточки шутовского колпака.
   И надо всем этим - ровный гул с неожиданными всплесками смеха. Гул, когда полушепотом на всех языках говорят несколько тысяч человек сразу.
   - Разрешите... Товарищи, ну пропустите же, я опаздываю! Внушительные чемоданы Нины действовали безотказнее любого пропуска - люди сразу догадывались, что это один из членов экспедиции. Опечаленный репортер оживился и застрекотал камерой, а несколько "добровольцев" начали расчищать дорогу, пробуя перекричать толпу, по крайней мере, на восьми языках. Но толпа была бесконечна, и ей стало казаться, что вообще не существует ни моря, ни пирса, ни белого борта "Дельфина", а только спины и лица, спины и лица, и этот ровный, закладывающий уши гул. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы рядом каким-то чудом не оказался сам профессор Панфилов.
   - Ну где же вы, Ниночка? Уисс волнуется. Я тоже. Уисс не выносит всего этого шума. Я, кстати, тоже...
   Он подхватил чемоданы, но было уже поздно: вокруг сомкнулось плотное кольцо. Профессора узнали.
   Молоденький телерепортер, едва веря в негаданную удачу, прицелился голубыми линзами:
   - Товарищ профессор... Иван Сергеевич, не могли бы вы сказать несколько слов о конкретной цели...
   Он краснел и заикался, девятнадцатилетний демон в рогатом шлеме, но упорно не давал дороги:
   - О конкретных задачах вашей экспедиции...
   Профессор потерянно топтался и оглядывался, но выхода не было: кольцо с каждой секундой становилось плотнее.
   - Но, право, здесь не место... Мы должны попасть на корабль... В официальном сообщении сказано...
   Почувствовав слабинку, телерепортер становился все увереннее и настойчивее:
   - Но, Иван Сергеевич, в официальном сообщении очень расплывчато "изучение проблемы общения с дельфинами в естественных условиях...". Ходят слухи...
   Нина слабо усмехнулась. С этого и надо было начинать. "Ходят слухи". Вокруг Панфилова всегда "ходили слухи". Вряд ли официальное сообщение о рядовой экспедиции могло привлечь столько внимания, собрать такую толпу. Тем более что "дельфинья проблема" тихо скончалась еще лет семьдесят назад. Но если в деле замешан Панфилов - жди чудес...
   Панфилова вся планета ласково называла "Пан". Действительно, этот сухонький, деликатно торопливый, синеглазый старичок очень походил на доброго Духа Природы - покровителя всего живого.
   Нина смотрела сзади на узкие нервные плечи, на серый птичий хохолок на затылке и пыталась вслушаться сквозь гул в то, что говорит шеф. Он всегда говорит о работе тихо, словно смущаясь собственных мыслей. Так тихо, что операторы едва не ломают регуляторы громкости, выводя их до предела. Только потом начинаются громы и молнии очередного скандала...
   Сколько ему лет? Иногда он отвечает - сто. Иногда - двести. И почему-то на самом деле хочется верить, что он - бессмертный...
   Строительство энергопровода Венера-Земля началось за два года до рождения Нины. Долго и придирчиво искали на Земле место для будущей приемной станции. И нашли. Очень хорошее место. Удобное. Оно удовлетворяло всех - геофизиков, авиаторов, строителей, экономистов. Всех - кроме Пана. Потому что гигантская стройка должна была растоптать какой-то хилый лесной массив и замутить какие-то безвестные речки. И Пан восстал. Против всех.
   Самый большой электронный мозг планеты подтвердил целесообразность старого выбора. Но Пан тихо и смущенно настаивал на своем...
   Нина узнала эту историю в четвертом классе. Из учебника. Энергопровод Венера-Земля работал. Он был виден из окна интерната даже днем. Нина смотрела на уходящий в небо зеленовато-голубой шнур и думала о волшебнике, который сумел переубедить человечество и перенести великое строительство за тысячи километров. Он сотворил чудо. Какое - она плохо представляла. Она дышала пряным, бодрящим воздухом, плывущим в распахнутое окно, и никак не могла одолеть последний абзац. Очень скучно начинался он: "Повышение процентного содержания кислорода в атмосфере привело..."
   - Простите, но к чему приведет такое общение?
   Нина невольно придвинулась ближе. Журналист перестарался. Конечно, по простодушию своему. Но... Лучше бы он помолчал.
   Пан медленно закипал. Глаза его налились синим пламенем, тщедушное тело согнулось, как для прыжка, а чемоданы угрожающе двинулись на репортера.
   - Н-не знаю... Но я знаю, что общение с вами...
   Нина взяла профессора за локоть.
   - Приведет к тому, что экспедиция не состоится. Пропустите!
   Репортер испуганно попятился от гневного взгляда, и кольцо лопнуло, открыв узкий проход до самого трапа.
   .Они беспрепятственно преодолели последние десятки метров, и уже в подъемном лифте Нина, отдышавшись, сказала:
   - Ну что вы, Иван Сергеевич! Перестаньте! Сердиться по пустякам... Согласитесь, официальное сообщение действительно... И простое любопытство...
   - Любопытство?!
   Синие глаза Пана полыхнули так, что Нина невольно прищурилась.
   - Нет, Ниночка, он знает, что делает! Он хочет убедить всех заранее, что задача "Дельфина" - дать глобальное решение проблемы. Тогда даже удача будет выглядеть провалом, понимаете? Это просто... нечестно!
   - Иван Сергеевич, вы, по-моему, преувеличиваете. Этот журналист наткнулся на вас случайно...
   - Журналист? Какой журналист?
   Они недоуменно воззрились друг на друга.
   - Господи, так вы же ничего не знаете! У меня совсем вылетело из головы... Ведь вы только вчера вечером прилетели!..
   Пан долго шарил по карманам, потом сунул Нине какую-то скомканную газету.
   - Карагодский! Я говорю о Карагодском! Он дал интервью в "Вечерке". Полюбуйтесь!
   - "Проблема общения человека с животными"... Ничего не понимаю! Почему Карагодский в Сочи и какое ему дело до общения?
   - Карагодский не в Сочи, а на "Дельфине". Он сопровождает экспедицию. По распоряжению Академии. Так сказать, трезвое око научного инспектора... И вообще!
   Пан безнадежно махнул рукой, и губы его обиженно задрожали.
   Только теперь Нина все поняла и от души пожалела шефа. Конечно, это удар. Причем из-за угла. И в последнюю минуту...
   Нина в третий раз перечитывала короткие строчки интервью, но перед глазами мелькало: "Академик Карагодский сказал"... "Академик Карагодский считает"... "Академик Карагодский уверен... во имя истинной науки"... "с точки зрения здравого смысла"... "отзвуки нездоровых сенсаций"... "фундаментальные истины биологии"... "очистить"... "отмести"... "разоблачить..."
   Створки лифта разошлись.
   - Так что теперь, Нина, у экспедиции появилась новая задача - проблема общения с Карагодским.
   - С Уиссом легче, Иван Сергеевич!
   - Иногда и мне так кажется, Нина... К сожалению! А вот и он...
   Карагодский стоял у борта, монументальный, как памятник самому себе, в своих неизменных очках, со своей неизменной тростью в монограммах. Он улыбнулся стандартно-благодушной улыбкой и склонил голову в учтивом полупоклоне.
   Нина торопливо кивнула в ответ. Беседовать с "защитником истинной науки" у нее не было никакого желания. Отправив чемоданы в каюту, она отвернулась к толпе у причала.
   - Ой, Иван Сергеевич, посмотрите! - Нина глазам своим не поверила.
   - Что случилось, Нина?
   - Юрка! Мой Юрка...
   - Ну и что?
   - Я же оставила его дома!
   Юрка действительно стоял на парапете и, улыбаясь во весь рот, махал ей рукой.
   Нина вспомнила и поняла все - желтая тропа, отороченная самшитом, и такси в зеркальце, как неотвязная тень погони... Но как Юрка сумел пробраться сквозь эту немыслимую толчею к самому парапету? Как его не смяли? Второе такси остановилось рядом, Нина слышала, как сзади хлопнула дверца, но не оглянулась... Конечно! Юрка шел следом!
   - Ну, погоди же... Вот вернусь, я тебе задам!
   Юрка был далеко, он не слышал, он только улыбался беззаботно и победно и по-прежнему махал рукой.
   - Не волнуйтесь, Нина, Юра уже вполне самостоятельный молодой человек. Приехал провожать свою знаменитую маму. Логично. Как и то, что маме, наверное, скоро придется самой провожать сына куда-нибудь к центру Галактики. Возможно, подобным же образом. Время...
   - Но он же потеряется!
   - Не думаю. Ему десять лет, если не ошибаюсь, и он не в марсианской пустыне. Ему уже пора самостоятельно изучать мир. Кстати, когда приедет Андрей?
   - Завтра.
   - Печально. Всего один день... Мне с ним очень хотелось поговорить на некую общую тему.
   - Общую тему? Что вы! Он весь увяз в своей кристаллопланете и, наверно, забыл, что на свете существует Земля!
   - Напрасно, Нина! То, что делают сейчас на Прометее, очень касается Земли. А наш с вами сугубо земной эксперимент может очень помочь там, в звездах. Цепочка жизни неразрывна, у нее нет ни начала, ни конца. Мы наугад ощупываем отдельные звенья, не подозревая часто об их неожиданной связи...
   Нина слушала рассеянно. В ней боролись праведный родительский гнев и запретная материнская гордость. Юрка и правда вырос - смешной "звездный" карапуз превратился в настоящего земного сорванца, упрямого, как папа... Вот он уже повернулся боком к "Дельфину", его окружили мальчишки... Он уже не смотрит на маму...
   А Юрка тем временем читал мальчишкам научную лекцию. Он стоял на парапете и, ободренный вниманием, говорил все громче и громче. Мальчишки слушали, открыв рты, проталкивались поближе. Юркин голос не мог побороть монотонный гул толпы, и добровольные переводчики повторяли его слова тем, кто не расслышал или плохо понимал по-русски:
   - Вот та высокая женщина рядом со старичком - его мама. Она ассистентка профессора Панфилова. Маленький старичок - это и есть профессор Панфилов. Его мама даже главней профессора Панфилова, потому что Уисс слушается только ее.
   - А кто такой Уисс?
   - Уисс - это ручной дельфин, который поведет корабль за собой. Он очень умный.
   Взрослые, заинтересованные ребячьей болтовней, тоже придвигались поближе.
   - Уисс все понимает. Профессор Панфилов хочет, чтобы Уисс проводил их к дельфинам, к тем, что на свободе. Он хочет... как это... установить контакт, научиться разговаривать с дельфинами.
   - А где сейчас этот Уисс?
   - Он на корабле. Мама пошла к нему. Ведь он только ее слушается...
   Резкий гудок перебил Юрку. Мальчишки заткнули уши.
   Гудок рявкнул еще раз.
   - Смотри, мальчик, твоя мама снова вышла на палубу.
   - Значит, сейчас выпустят Уисса.
   Толпа охнула. В корпусе корабля в сторону моря открылся люк. Из черного провала мощным броском вылетела трехметровая торпеда и ушла под воду без единого всплеска.
   Мгновенная тишина сковала причал. Слышно было, как лениво бьет о стенку волна. Прошла секунда, две, пять...
   - Ушел, - выдохнул кто-то.
   - Уисс! - изо всех сил закричал Юрка. На глаза навернулись слезы.
   - Уисс, - снова крикнул он, и в голосе его зазвучало отчаяние.
   То ли услышав свое имя, то ли просто придя в себя, Уисс вынырнул у самой причальной стенки, свечой взмыл в воздух метра на два, сделал немыслимый кульбит и ушел в воду на этот раз неглубоко. Он кружил рядом с кораблем, то уходя вперед, то возвращаясь - словно приглашал белого собрата-гиганта за собой, в набухшую густой синевой морскую даль...
   Нина перевела дыхание. Уисс не ушел. Уисс послушался. Уисс зовет к себе в гости.
   Прогремели трапы, прозвучали последние гудки, причал с пестрой толпой поплыл мимо.
   Юрка стоял по-прежнему на парапете и опять махал ей рукой.
   Она погрозила ему пальцем как можно более строго, но не выдержала, всхлипнула, улыбнулась и опустила руку.
   Толпа на берегу кипела, в небо летели шары, от которых шарахались чайки, а она еще долго-долго видела за кормой только синюю куртку сына и опущенную русую голову...
   - Уот из ю нэйм?
   - Что? - поднял Юрка заплаканные глаза и шмыгнул носом.
   - Уот из ю нэйм?
   Перед ним стоял мальчишка, такой же тощий и длинный, в такой же синей куртке и с такими же белобрысыми вихрами. Только нос был смешно вздернут, а на загорелой физиономии выступала россыпь веснушек. Мальчишка улыбался открыто и сочувственно.
   - Юрка.
   - Юр-ка... Ит из гуд нэйм - Юрка! Энд май нэйм из Джеймс. Джеймс Кларк.
   - Юрий Савин, - представился Юрка и протянул руку. Веснушчатый англичанин разразился целой речью, и Юрка покраснел:
   - Ай спйк инглиш вери литл...
   Мальчишка попробовал объясниться по-русски:
   - Я знайт... два дельфин... играть... недалеко море... не бояться... биг энд литл... бэби. Смотреть?
   - Пойдем, - решительно сказал Юрка. - Пойдем посмотрим, где играют большой и маленький дельфины... Ты это хотел сказать, Джеймс?
   - Иес, иес, - закивал англичанин.
   Они засмеялись оба и, взявшись за руки, соскочили с парапета на влажный пластик пирса. Толпа расходилась.
   Нина с наслаждением, полузакрыв глаза, подставила лицо свежему утреннему бризу. Прохладный ветер скользнул по щеке, растрепал прическу.
   Прямая линия берега постепенно изгибалась в дугу, горы, горбатые и мощные, улеглись поудобнее и застыли, склонив добрые морды к самой воде. Пробежали серебряными жуками металлические вагончики фуникулеров и, уменьшаясь, исчезли.
   Теперь только малахитовые потоки лихорадочно спутанных, ошалевших от солнца и соленого ветра растений тяжело падали с желтых скал на матовое стекло моря.
   Нине почудилось движение в плавных линиях береговых скал. Лишь на мгновенье - но движение. Вернее, даже не движение, а какая-то напряженная мука чудовищно медленного перемещения, которое рассеянному взгляду кажется неподвижностью.
   Берега ползли в море.
   Жизнь возвращалась в море - медленно и неодолимо...
   Когда в полутемной комнате сверкнет молния фотовспышки, глаза на долю секунды видят не тени вещей, а их истинный объем и расположение в пространстве. Это продолжается только долю секунды, но цепкая память навсегда отпечатает в подсознании картину увиденного и ты, много времени спустя, сам себе удивляясь, в полной темноте безошибочно находишь дорогу...
   Так было и сейчас. Нина широко открыла глаза, и все стало обычным просто берег, уже тронутый сверху позолотой, отступал к горизонту, а высоко в небе синеватые облачка пара вдруг начали быстро расплываться, разбрасывая по сторонам мгновенные радуги.