Неизвестен Автор. Севастополь (сборник)

   Сейнеры стали незаменимыми после памятной севастополъцам ночи, когда линия обороны сместилась с дальних подступов к городской черте, а фашистские танки принялись обстреливать прямой наводкой город, рейд и причалы. Именно в те дни, когда стоянка флота была перенесена в другую черноморскую базу, в героические дни второй половины июня 1942 года, сейнеры и шхуны, буксирные пароходы и катера нередко оказывались единственным средством связи между разобщенными осадой пунктами обороны города, а Минная пристань чуть ли не единственным действующим причалом в порту.
   Впрочем, и она действовала только ночью.
   В сплошной темноте наощупь швартовались к причалу перегруженные суденышки; с них высаживались на берег смертельно усталые бойцы; санитарки осторожно выводили раненых, поднимаясь с ними в город, к ближайшему госпиталю в одной из многочисленных штолен; грузчики сновали от штабелей за пристанью к бортам шхун и сейнеров, катили бочки с пресной водой, несли мешки с концентратами, консервами и хлебом, ящики с патронами и гранатами, изготовленными в городских подземельях.
   Жизнь на причале не прекращалась, несмотря на артиллерийский обстрел, которому не однажды за ночь подвергалась Южная бухта. Гитлеровцы стреляли наугад, вслепую, рассеивая снаряды вдоль склона, посылая их на звуки моторов. Конечно, этот беспорядочный обстрел в течение одной ночи не мог причинить существенного вреда, но таких ночей уже насчитывалось немало, и многие сейнеры лежали на морском дне либо, разметанные в щепы, валялись на прибрежных камнях.
   И все же ничто не прерывало кипучей сутолоки на Минной пристани. Пустынный в дневные часы причал теперь был буквально облеплен сейнерами и шхунами, пришедшими из окрестных приморских мест: из Казачьей, Песочной, Стрелецкой и Камышевой бухт, с Херсонесского маяка и с тридцать пятой батареи, от Конетантиновского форта и других участков севастопольской обороны. Высадка и погрузка производились одновременно, чтобы суда могли уйти по назначению, прежде чем займется рассвет.
   До рассвета остались считанные минуты, когда к пристани ошвартовался последний сейнер.
   Теперь весь отряд вспомогательных судов был в сборе.
   * * *
   - На сейнерах, - негромко позвали с причала. - Кирюшку срочно до командира отряда!
   Толпа людей, ожидающих на палубе окончания швартовки, расступилась.
   - Дядя Чабан, - раздался ломкий мальчишеский голос, - зачем требуют?
   - Зачем, зачем! - ворчливо ответил тот, кого Кирюша назвал Чабаном. Приказ получен: всех, если нема шестнадцати лет, эвакуировать в глубокий тыл, чтобы не задавали на военной службе таких вопросов. Понял?
   - Понял.
   - Значит, топай своим ходом за мной.
   Две тени - одна за другой - направились в глубь пристани, и дальнейший разговор Кирюши с известным всему Севастополю водолазом Чабаном не был услышан на сейнере.
   Все время, пока продолжался путь по загроможденному всякой всячиной причальному участку, подросток хранил молчание, обдумывая сказанное водолазом, и только вступив на тропинку, проложенную к штабной штольне в склоне горы, деловито поинтересовался:
   - На транспорте работал, дядя Чабан?
   - До полночи, - подтвердил тот. - Все выбрали. В трюмах вроде аквариума: кроме бычков с феринками{3}, ничего. А ящички уже на переднем крае распечатывают.
   - Не отсырели патроны? - озабоченно справился Кирюша.
   - Претензий от братвы не поступало, а гитлеровцы нехай жалуются на том свете...
   Чабан рассмеялся, довольный своей шуткой.
   Извлеченный им из моря груз ценился теперь дорого.
   Буксирные пароходы, шхуны и сейнеры пол обстрелом вражеских танков, расставленных на пристанях Северной стороны, пробирались к теплоходу, притопленному близ Сухарной балки, укрывались за его корпусом от пуль вражеских автоматчиков, ожидая, пока грузчики доверху забьют баржи снарядами, и вели груженые суда обратно через зону обстрела.
   В бухте, которая простреливалась насквозь, появиться днем было невозможно, и водолазы работали по ночам. Первым среди них считался Николай Чабан. За восемь месяцев обороны он в обшей сложности провел в затонувших транспортах свыше месяца. Необычайная выносливость снискала ему всеобщее уважение моряков и горожан.
   Ничем не примечательная, сухощавая невысокая фигура Чабана, слегка раскачиваясь, скользила впереди Кирюши к просвету двери в конце штольни. Предутренняя прохлада наружного воздуха сменилась затхлой сыростью подземелья. С каждым шагом духота усиливалась. Чем дальше вел Кирюшу водолаз, тем труднее становилось дышать.
   - Под водой и то легче, - пробормотал Чабан, смахнув обшлагом пот с бровей.
   - Здесь еще ладно, - отозвался подросток. - В прошлый рейс мы к мастерской ходили. В тех штольнях все равно что в горячий котел залезть. А люди у станков... И дед Величко там, у которого я учился на заводе в механическом. Без рубахи, а в очках...
   Чабан остановился перед приоткрытой дверью.
   - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите Кирюшке взойти! Изнутри откликнулись.
   - Дуй, морячок! - напутствовал водолаз. - Я в оперативную, за новостями,
   Он свернул в боковой коридорчик, а Кирюша, вдруг оробев, шагнул под высеченные в скале и подпертые тавровыми балками своды помещения командного пункта.
   У стола, на котором поверх разостланного плана Севастопольского порта поблескивали телефонные аппараты и оружие, сидел человек с проседью в волосах - капитан-лейтенант Приходько, командир отряда сейнеров.
   - Моторист Приходько явился по вашему вызову! - звонко отрапортовал Кирюша. став напротив своего однофамильца.
   Капитан-лейтенант пытливо осмотрел подростка и чуть усмехнулся его воинственному виду. За плечами Кирюши торчал автомат, к поясу была прицеплена граната, а сбоку висел трофейный штык-тесак.
   - Сильно сомневаюсь, что тебе сегодня исполняется пятнадцать лет, полушутя, полусерьезно заключил осмотр командир отряда. - На тринадцать от силы вытягиваешь, а больше ни-ни.
   Кирюша покраснел от обиды. Малый рост вечно подводил его и был источником сомнений для окружающих. Никому за пределами порта и в голову не приходило, что щуплый, невысокий паренек в промасленном комбинезоне и форменной фуражке без эмблемы числился на службе в действующем флоте осажденного Севастополя. Да и не только числился.
   - А вот глаза у тебя серьезные, севастопольские глаза. И держишься молодцом. Поздравляю тебя с днем рождения. Возьми на память...
   Капитан-лейтенант достал из ящика и протянул Кирюше изящно переплетенный томик. На корешке желтело тиснутое золотом название: "Тиль Уленшпигель".
   Кирюша неловко взял книгу, еще не решив, изумляться ему или радоваться, и едва собрался поблагодарить командира, как тот стремительно поднялся и, выйдя из-за стола, крепко обнял маленького моториста.
   - Ничего, сынок, ты еще почитаешь в мирное время, если нынче недосуг, растроганно сказал он.
   - Товарищ капитан-лейтенант! - воскликнул Кирюша. - Про день рождения как вы узнали? Я и забыл про него. Командир отряда хитро сощурился.
   - Лучше не выпытывай. Военная тайна... Ну, с поздравлениями кончено. Изволь-ка держать ответ: почему о матери забываешь? Сколько раз в июне домой заглядывал?
   Кирюша смущенно молчал. Он догадался, в чем дело. Мать, должно быть, послала старшего брата Николку на пристань, а тот пожаловался командиру отряда, что Кирюша уже три недели не был дома. И про день рождения, наверное, рассказал.
   - Слушай внимательно, - продолжал капитан-лейтенант. - Все равно твой сейнер переднюет здесь, так что увольняешься на берег с четырех утра до семи вечера. Но с обязательным условием: навестить мать. Договорились?
   Он повел рукой в сторону двери.
   - Можешь считать себя свободным.
   Бережно держа книгу, Кирюша попрощался с командиром и шмыгнул в коридор штольни.
   Чудесной прохладой тянуло из квадратной щели выхода. Кирюшл торопливо шел навстречу свежему воздуху, подставляя его невидимым струям разгоряченное лицо, пока в глаза не брызнул, ослепив на мгновение, нестерпимо яркий свет.
   Уже рассвело. Над маслянистой поверхностью бухты поднимались испарения, постепенно редея и растворяясь в бледноголубом небе.
   Спиралью вилась от штольни к пристани тропинка, протоптанная за месяцы осады.
   Сбежав по ней на пустынный причал, который еще четверть часа тому назад был загроможден грузом, переполнен людьми, заставлен судами, Кирюша поспешил к одинокому сейнеру. Другие суденышки еще до рассвета разбрелись по расщелинам Корабельной стороны, под защиту зданий госпиталя и разбитого транспорта в дальнем углу бухты.
   - Федор Артемович! - на ходу окликнул шкипера маленький моторист. - Ухожу до семи вечера на берег. Капитан-лейтенант приказал. Из-за выступа рубки на корме сейнера показался коренастый усач
   - Правильно, - одобрил он, сойдя на причал. - Чем тебе весь день без дела томиться, лучше ступай и проведай мамашу. Ты ведь на Мясной живешь?
   - Да, в третьем номере. Только в прошлом месяце наш дом разбомбили, а мама с Николкой в дом Логвиненковых перебрались. У самого берега.
   - Так пошли скорее, - поторопил усач. - До башни вместе. Я за харчами схожу. Еще успеем взобраться.
   Шкипер торопился не зря. Едва он и Кирюша, - составлявшие весь экипаж сейнера, - поднялись на верхнюю площадку лестницы, вдалеке раскатился орудийный выстрел и над ними томительно зазвенел рассеченный снарядом воздух.
   Кирюша обернулся и, убедившись, что снаряд разорвался в стороне от Минной пристани, поискал глазами место, откуда стреляли. Взгляд его задержался на зданиях привокзальных кварталов, зияющих пробоинами, затем скользнул по источенному снарядами холодильнику, остовам мертвых судов у берегов бухты, пустынному рейду и редким купам зелени, увядшей под налетом гари взрывов и пожаров.
   Стреляла фашистская батарея из-за слободки на Корабельной стороне.
   Снаряды неслись через бухту, вонзались в нее, взметая багровые в отблесках зари брызги, разрывались у самого подножья и на склоне горы.
   Шкипер встревожился:
   - Сюда метят, и довольно точно... Как бы наш "экспресс" не накрыло.
   Предчувствие не обмануло его.
   Очередной снаряд зарылся в бухту по соседству с причалом, и тотчас палубу сейнера окутал пепельно-рыжий дым. Обломки деревянных надстроек взлетели над пристанью до уровня площадки, где задержались Кирюша и шкипер. Дым рассеялся, стелясь по воде, и они увидели, как медленно, будто нехотя, начал погружаться в пучину у развороченного причала их сейнер.
   - Отплавался!..
   Огорченный шкипер выругался и ринулся к штабной штольне.
   - Не торчи на виду! Уходи наверх и не дожидайся меня! - крикнул он.
   Кирюша опешил, подавленный зрелищем гибели сейнера, но моментально пришел в себя, когда следующий снаряд упал между пристанью и площадкой лестницы. Град земляных комьев обрушился на площадку.
   В следующее мгновение маленький моторист, отфыркиваясь, вынырнул из удушливого полумрака и, карабкаясь к подножью Минной башни, полез вверх.
   * * *
   - Повремени, товарищ Вакулин, есть разговор с глазу на глаз, - удержал капитан-лейтенант шкипера, который только успел открыть рот. - Чего запыхался, сынок? - обратился он к Кирюше, едва тот собрался доложить о своем возвращении. - Сперва отдышись. Вижу, что благополучно обернулся. Мать жива? Вот и хорошо, что повидал ее. С полдня положение наше ухудшилось. Равелин занят противником.
   - И Панораму разбомбили! - в отчаянии воскликнул Кирюша. - Горит вся!
   Командир отряда медленно поднялся из-за стола.
   - Не пощадили?..-с тихой яростью выдавил он из себя; лицо его исказилось. - Запомни это, Кирюша, на всю жизнь запомни!..
   - Товарищ капитан-лейтенант, - официально обратился к нему маленький моторист, - раз наш сейнер погиб, то пошлите меня на другой. Командир молчал, и Кирюша упрямо повторил:
   - Пошлите... Я и дальше не струшу.
   - Да разве я сомневаюсь, товарищ Приходько? - отечески любовно глядя на него, произнес командир отряда. - Ладно, ступай на двести четвертый. Вакансии мотористов пока заняты, походишь матросом. Как стемнеет, вместе пойдем в бухту Матюшенко.
   Едва теплая южная ночь спустилась на Севастополь, прикрыв густой темнотой раны города и пустынные рейды, из укромных недосягаемых для обстрела мест Корабельной стороны выбрались после дневного отстоя суденышки отдела пловучих средств.
   Одно за другим они пересекали бухту и швартовались к разбитому снарядом причалу Минной пристани.
   Там их встречал командир отряда.
   Пока длилась погрузка, он проверял готовность судов, инструктировал шкиперов, рекомендовал командирам шхун использовать преимущество ломаных курсов, чтобы как можно меньше времени находиться под огнем врага у ворот гавани.
   - Пора, - коротко произнес он, перейдя с причала на палубу головного сейнера, и шутливо приказал: - Отдавай концы с кранцами, сынок.
   Кирюша выбрал на борт швартовы.
   Скрипуче задев край причала, сейнер скользнул в ночь. Журчание воды, разрезаемой форштевнем, и ровный стрекот мотора не нарушали тишины, в которую погрузился Севастополь после дня битвы. Наступила недолгая передышка, пока обе стороны готовились к ночным действиям.
   Тем временем четыре сейнера достигли Павловского мыска и поочередно легли курсом в ту сторону, откуда глухо, как бы из-за моря, долетали отзвуки перестрелки: то на клочке побережья вокруг бухты Матюшенко в несчетный раз отбивали атаку гитлеровцев защитники Северной стороны.
   Лучи мощных прожекторов сновали у выхода из гавани, освещая порванную на части нить пловучих заграждений - бонов. Фашистские снаряды потопили буксирный пароход, который разводил и сводил боны у выхода в море. Портовые ворота с тех пор были распахнуты настежь. Разрозненные полые шары бонов чернели на поверхности, словно круглые рогатые мины, то скрываясь, то вновь возникая среди волн, неустанно бегущих с моря.
   С минуты на минуту следовало ждать появления рядом с бонами шхун, которые раньше сейнеров ушли от Минной пристани и направлялись за пределы порта: в Стрелецкую, Песочную, Казачью, Камышевую бухты.
   Кирюша увидел шхуны, когда из Константиновского равелина, где засели гитлеровцы, понеслись и повисли дугами огненные трассы зажигательных пуль и снарядов. Желтая змейка юркнула по борту одной из шхун, но суденышко, волоча за собой хвост пламени, все же продолжало путь. Одна за другой шхуны разрывали огненные заграждения. Все дальше от порта, все мористее, как говорят моряки, плясали лучи вражеских прожекторов, не желая упускать ускользающую добычу.
   - Проскочили, факт! Проскочили! - радостно и азартно шептал Кирюша, наблюдая за бухтой из-под железного листа у форштевня. - Может, и мы проскочим...
   Он не ошибся.
   События у ворот гавани отвлекли внимание противника от внутреннего рейда. Сосредоточив огонь на уходящих из порта шхунах, гитлеровцы дали возможность четырем сейнерам приблизиться к Северной стороне настолько, что с палубы головного суденышка уже было нетрудно различить контуры отлогих берегов бухты Матюшенко.
   Тогда Кирюша и принял предупреждающий сигнал.
   - Морзят! - приглушенно выкрикнул он, оповещая капитан-лейтенанта. Морзят нам!
   Действительно, слева от сейнера загорался, мерк, снова часто и коротко мигал рубиновый глаз карманного фонарика.
   "Н-е п-о-д-х-о-д-и-т-е, - по буквам прочел капитан-лейтенант. П-р-о-щ-а-й-т-е... Д-а з-д-р-а-в-с-т-в-у-е-т С-е-в-а-с-т-о-п-о-л-ь!..>
   Голос командира вздрагивал.
   - Спасибо, товарищи, за предупреждение, но кому в лицо глянем, если уйдем без вас? Держать к пристани! - отрывисто сказал он.
   Головной сейнер свернул в глубь узкой бухты. Остальные суда без промедления повторили маневр.
   Дружно рокоча моторами, флотилия направилась к берегу.
   Черное продолговатое пятно причала все отчетливее выдвигалось из темноты перед взором Кирюши. Маленький моторист напряженно прислушивался. Подкрадывалась к сердцу и вползала в него необъяснимая тревога: что-то уж очень тихо было на берегу.
   Пестрые ленты зажигательных и светящихся пуль опоясали пристань, едва Кирюша прыгнул на выщербленный настил и хотел набросить швартов на причальную тумбу.
   В одно мгновение все стало ясно: врагу удалось оттеснить от пристани защитников Северной стороны. Фашистские автоматчики сидели в засаде вокруг причала и пропустили к нему сейнеры для того, чтобы перебить личный состав и захватить суда.
   - Назад, Кирюша!
   Возглас капитан-лейтенанта затерялся в грохоте: батарея, замаскированная на пригорке за бухтой, дала залп по крохотной пристани.
   Два снаряда взвизгнули и зарылись в бухту, а третий разорвался на берегу, неподалеку от маленького моториста.
   Кирюшу подбросило и сильно толкнуло.
   Он упал, но тут же вскочив, метнулся с причала на палубу.
   Сейнер, пятясь, развернулся и, провожаемый залпами вражеской батареи, тарахтеньем автоматов и пулеметов, занял свое место головного в колонне судов.
   - Испугался? - мягко спросил капитан-лейтенант, склоняясь к лежащему на палубе у борта навеса Кирюше. - Да что с тобой? - забеспокоился он, не получая ответа, и, присев на корточки, включил карманный фонарик.
   Тусклый тоненький луч пополз по недвижимой, распростертой навзничь фигурке Кирюши, по его закушенным губам, окровавленным пальцам. Сквозь пальцы, судорожно впившиеся в бок, вытекала на разорванный комбинезон темная струйка.
   Капитан-лейтенант приложил ладонь к груди Кирюши и, ощутив трепетное биение сердца, распорядился перевязать раненого и перенести в кубрик.
   - Положите поудобнее, - сказал он матросам и повел сейнер вдоль берега к тому месту, откуда неведомый друг только что сигналил об опасности.
   Снова мигнул воспаленный зрачок фонарика, но шкиперы, повинуясь капитан-лейтенанту, вели суда к берегу.
   "К-т-о м-о-ж-е-т п-л-а-в-а-т-ь, н-е ж-д-и-т-е, п-о-к-а п-о-д-о-й-д-е-м, извещал командир отряда, - п-л-ы-в-и-т-е н-а-в-с-т-р-е-ч-у".
   Всплески у берега дали понять, что сигнал разобран. В ту же минуту над бухтой вспыхнули ракеты-люстры, выпущенные фашистами, а с пригорков и холмов застрочили пулеметы и автоматы, гулко закашляли минометы.
   Множество голов чернело на поверхности моря; некоторые исчезали, другие ненадолго скрывались и, спустя несколько секунд, опять всплывали, уже ближе к судам.
   Усталые до изнеможения люди карабкались на борт сейнеров и ничком валились на палубу.
   Несмотря на сплошную огневую завесу, отряд почти вплотную подошел к берегу.
   Враг не ожидал такой смелости. Огонь всех батарей и танков, сосредоточенных в окрестностях бухты Матюшенко, был перенесен на клочок берегового пространства, удерживаемый подразделениями морской пехоты, на узкий водный коридор между берегом и флотилией, на уязвимые с такого незначительного расстояния сейнеры. Они дымились, во многих местах просверленные зажигательными пулями, но продолжали курсировать вдоль отмели, хотя фашистские танки уже сползали с холмов к взморью.
   - Уходите! - крикнул кто-то с берега. - Еще пять минут будем прикрывать вас! Уходите немедленно. Командир отряда снял фуражку:
   - Прощайте, товарищи!
   - Да здравствует Севастополь! - отозвались с берега. - Да здравствует Сталин!
   Погасли и вновь загорелись над бухтой ракеты-люстры. Сопровождаемые свистом снарядов и гулом разрывов, сейнеры, маневрируя, уходили все дальше от Северной стороны, пока не достигли спасительного поворота у Николаевского мыса.
   Только там капитан-лейтенант вытер потный лоб, надел фуражку и вспомнил о раненом подростке.
   - Есть ли среди вас врач? - обратился он к лежащим на палубе пассажирам и, когда один из них откликнулся, попросил осмотреть Кирюшу.
   Узнав, в чем дело, врач спустился в кубрик.
   Сейнеры успели ошвартоваться у Минной пристани. Беспокоясь за маленького моториста и ругая себя за то, что позволил ему пойти в опасную операцию, командир отряда направился в кубрик, но задержался на трапе у входа, заслышав голос Кирюши.
   - Не знаю, доктор, как правильно. Я еще не читал той книги, - говорил Кирюша. - Ее мне подарил наш командир. Его рукою написано Капитан-лейтенант повернул обратно к рубке.
   - Что с мальчуганом? - сдержанно спросил он, когда врач появился наверху.
   - Все благополучно. Молодец паренек. Правда, потерял много крови, но сам извлек из раны осколок еще до моего визита. Я сказал, что придется эвакуировать его, а он вдруг заявил: "Пепел Севастополя стучит в мое сердце". Это ведь перефразировано из "Тиля Уленшпигеля", но мальчуган настаивает, что правильнее так, как он говорит, и ссылается на вас.
   - И он прав! - подхватил капитан-лейтенант. - Для того книги и создаются, чтобы помогать нам любить и ненавидеть. Вот в чем смысл клятвы, которую Кирюша произнес перед вами, товарищ военврач. Я подарил ему книгу в день рождения, потому что сегодня нашему Кирюше исполнилось пятнадцать лет. Только пятнадцать, а из них он уже год воюет! Так пусть же пепел Севастополя стучит в его сердце, как сейчас звучат залпы наших орудий. Вот, узнаете?
   Он стал называть огневые точки по знакомым с первого дня осады голосам: Малахов курган, Сапун-гору, тридцать пятую батарею, кочующие зенитки, стреляющие прямой наводкой по наземным целям Северной стороны. Потрясая ночь, над гулом залпов изредка слышался мощный раскат выстрела двухсотдесятимиллиметровой пушки, бьющей с участка артиллерийского училища по скоплениям вражеских войск. Ее рык звучал басовой октавой в грохоте канонады. Все теснее сжималось вражеское кольцо, но Севастополь продолжал сопротивляться до последнего снаряда, до последнего патрона, верный традициям черноморцев, о железной стойкости которых пели в эту минуту краткого отдыха на стоянке матросы сейнера:
   ...Раскинулось Черное море
   У крымских родных берегов.
   Стоит Севастополь в дозоре,
   Громя ненавистных врагов!
   Евгений Петров
   Прорыв блокады{4}
   Лидер "Ташкент" совершил операцию, которая войдет в учебники военно-морского дела, как образец дерзкого прорыва блокады. Но не только в учебники войдет эта операция, - она навеки войдет в народную память о славных защитниках Севастополя, как один из удивительных примеров воинской доблести, величия и красоты человеческого духа.
   Люди точно знали, на что они идут, и не строили себе никаких иллюзий. "Ташкент" должен был прорваться сквозь немецкую блокаду в Севастополь, выгрузить боеприпасы, принять на борт женщин, детей и раненых бойцов и, снова прорвав блокаду, вернуться на свою базу.
   26 июня в два часа дня узкий и длинный голубоватый корабль вышел в поход. Погода была убийственная - совершенно гладкое, надраенное до глянца море, чистейшее небо, и на этом небе - занимающее полмира горячее солнце. Худшей погоды для прорыва блокады невозможно было и придумать.
   Я услышал, как кто-то на мостике сказал: "Они будут заходить по солнцу".
   Но еще долгое время была над нами тишина, ничто не нарушало ослепительно голубого спокойствия воды и неба.
   "Ташкент" выглядел очень странно. Если бы год назад морякам, влюбленным в свой элегантный корабль, как бывает кавалерист влюблен в своего коня, сказали, что им предстоит подобный рейс, они, вероятно, очень удивились бы. Палубы, коридоры и кубрики были заставлены ящиками и мешками, как будто это был не лидер "Ташкент", красивейший, быстрейший корабль Черноморского флота, а какой-нибудь пыхтящий грузовой пароход. Повсюду сидели и лежали пассажиры. Пассажир на военном корабле. Что может быть более странного! Но люди уже давно перестали удивляться особенностям войны, которую они ведут на Черном море. Они знали, что ящики и мешки нужны сейчас защитникам Севастополя, а пассажиры, которых они везут, - красноармейцы, которые должны хоть немного облегчить положение защитников города.
   Красноармейцы, разместившись на палубах, сразу же повели себя самостоятельно. Командир и комиссар батальона посовещались, отдали приказание, и моряки увидели, как красноармейцы-сибиряки, никогда в жизни не видевшие моря, потащили на нос и корму по станковому пулемету и расположились так, чтобы им было удобно стрелять во все стороны. Войдя на корабль, они сразу же стали рассматривать его как свою территорию, а море вокруг - как территорию, занятую противником. Поэтому они по всем правилам военного искусства подготовили круговую оборону. Это понравилось морякам. "Вот каких орлов везем!" - говорили они.
   И между моряками и красноармейцами сразу же установились приятельские отношения.
   В четыре часа сыграли боевую тревогу. В небе появился немецкий разведчик. Раздался длинный тонкий звоночек, как будто сквозь сердце продернули звенящую медную проволочку. Захлопали зенитки. Разведчик растаял в небе. Теперь сотни глаз через дальномеры, стереотрубы и бинокли еще внимательнее следили за небом и морем. Корабль мчался вперед в полной тишине навстречу неизбежному бою. Бой начался через час. Ожидали атаки торпедоносцев, но прилетели бомбардировщики дальнего действия "Хейнкели". Их было тринадцать штук. Они заходили со стороны солнца и, очутившись над кораблем, сбрасывали бомбы крупного калибра.
   Теперь успех похода, судьба корабля и судьба людей на корабле - всё сосредоточилось в одном человеке. Командир "Ташкента" капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ярошенко, человек среднего роста, широкоплечий, смуглый, с угольного цвета усами, не покидал мостика. Он быстро, но не суетливо переходил с правого крыла мостика на левое, щурясь смотрел вверх и вдруг, в какую-то долю секунды приняв решение, кричал сорванным голосом: