Неизвестен Автор. Севастополь (сборник)

   - Так в санбат, Саша?
   - Да тут осколочек, товарищ полковник. Пустяк, перевяжу. Уж я с вами в Севастополь...
   - Ну, смотри. Дело хозяйское. Если так - ладь машину и жди меня впереди за Дергачами. Я пока пойду напрямик, а там двинем в Севастополь.
   Через полчаса Родионов стоял за горой в немецких траншеях и хриплым голосом командовал по радио:
   - Сташко, Сташко, у тебя двадцатипятитысячная? Дергачи видишь? Дальше балка, там курган... Малахов курган? Дело твое. Я твоей разведкой не командую... Раз флаги заготовили, значит знают, что делают... Ты вот не на Малахов, ты на фланги смотри, фланги держи!.. То-то.
   - Панкул! Скажи своим бомбардировщикам, чтобы обеспечили фланги Сташко и Слижевскому. Да смотри, пусть по своим не кроют!
   - Пушки выкатывай вперед, пушки! Побежали фашисты, не отставай!
   Впереди в долине, у Дергачей, за Килен-балкой, на последних подходах к Севастополю развернулась панорама решительного завершающего боя. Гитлеровцы дрогнули, и видно было, как поднимается и бежит толпой враг, ища спасения от артиллерийского урагана, от штурмующих самолетов, от вихря свинца, от верной смерти, настигающей его и с неба и с земли. И все поднялось в долине, все двинулось вперед в стремительном темпе преследования; люди уже перестали обращать внимание на огонь, на снаряды, на вой бомб, люди видели только Севастополь, море, падающее к закату солнце и восходящую победу.
   В Дергачах настигли и разгромили штаб сто одиннадцатой. В разоренных блиндажах, среди разбросанных термосов с горячим чаем валялись трупы гитлеровцев. Возле шоссе стояла группа пленных офицеров. Это и было ядро дивизии. Какой-то пожилой рязанец, взмокший, седой от пыли, срывал с них нарукавные знаки "За Крым" и бросал на дорогу; на шоссе росла горка бронзовых карт Крымского полуострова, эмблема "покорения Крыма", учрежденная Гитлером в июле 1942 года.
   - Что вы делаете? - в ужасе крикнул Саша; он проезжал по заданию Родионова вперед и увидел на дороге эту кучку бронзы. - Это же трофеи! Это то, что искал полковник!
   Саша выскочил из машины и заковылял, волоча ногу, к немецким значкам. Но по дороге мчалась колонна грузовиков с пушками на прицепе. Тяжелая гаубица колесом наехала на бронзовую кучку, смяла ее и вдавила в землю. Потом люди и кони шли и шли, наступая на этот поверженный в прах знак фашистской самонадеянности. Саша махнул рукой, влез в машину и поехал догонять Родионова.
   Первыми доложили Родионову о выходе к Севастополю Сташко и Камкин. Сташко, высокий смуглый человек, без шапки, в маскхалате, бежал по Кялея-балке впереди радиста, навьюченного рацией и шестом для нее. Охранявшие своего командира разведчики отстали. Сташко стремительно выбежал на холм над Килен-балкой. Ветер с моря, севастопольский ветер, взъерошил его черные волосы. Сташко крикнул:
   - Вот он!
   Впереди, внизу, справа, слева был виден Севастополь. Сверкающие бухты, ярусы улиц, купол разрушенной Панорамы, мачты и трубы затонувших кораблей, огонь и дым пожаров, фонтаны воды, земли и камня, поднятые минами и снарядами, трассы пулеметного и автоматного боя, неразбериха самолетов, бьющихся в небе. Все, кто поднялся на гребень высоты, остановились потрясенные. Люди упоенно произносили:
   - Севастополь!
   - Развертывайте рацию! - резко приказал Сташко. - Вызывайте командира! Товарищ, полковник! Товарищ полковник! Я - Сташко. Я - Сташко. Нахожусь над Севастополем, над Севастополем! Мои подразделения вошли в город. Ведут бой на Корабельной стороне. Прошу перенести огонь артиллерии...
   Сташко остался на командной высоте. Он махнул офицерам рукой вперед, что означало: спешите, догоню.
   Не чувствуя ног, люди пересекли бесчисленные воронки и ложбинки от мин, развороченные доты, землянки, разбитые снарядами бетонные бастионы, перепаханные огнем и железом противотанковые рвы, разметанные проволочные заграждения.
   Об этих подступах пленные еще утром говорили, как о неприступном поясе внутреннего городского обвода. И вот все это в течение нескольких часов превращено в мусор, уничтожено, сметено в одну кучу вместе с гарнизоном.
   На Корабельной стороне у палисадника дома на Истоминской улице стояла машина полковника. Родионов сидел у рации и передавал:
   - Корабельная сторона очищена. Веду бой в городе. Противник не прекращает пулеметного и минометного огня. Его артиллерия бьет по наступающим и по переезду у вокзала.
   Окончив разговор с командующим, он вытер платком влажное, опаленное солнцем лицо, улыбнулся, сощурил красные от бессонницы глаза и добродушно сказал Саше:
   - Жене бы передать: вошел, мол, Алексей Павлович в Севастополь... Он хотел еще что-то сказать, но тут подбежал запыхавшийся Сташко. Он произнес "товарищ полковник", осекся и тихо завершил:
   - Двигаюсь в город с резервом.
   - Дожил, Сташко, дожил, - усмехнулся Родионов. - Командир дивизии тебя обгоняет. Камкин-то уже дале-е-е-ко впереди. Так-то, брат... Он кивнул Саше и поехал вперед, туда, где шел уличный бой.
   * * *
   Вечером, на переезде у Севастопольского вокзала, где, как на полевом бивуаке, дымили костры, я останавливал машину за машиной, спрашивая, не подбросит ли кто в тыл. Шоферы смеялись:
   - Кто теперь в тыл... Сейчас все в Севастополь!
   На случайной полуторке, когда-то захваченной у нас гитлеровцами и теперь отбитой и угоняемой расторопным артиллеристом к Сапун-горе, я выехал в эту ночь в обратный путь. Дорогу недавнего боя запрудил сплошной стремившийся в город поток. Нас догнала только одна машина - там сидел Родионов. Я перешел к нему и увидел на груди у шофера Саши полученный им сегодня орден "Славы".
   Освещенное луной лицо Родионова было счастливым и усталым после трех дней и трех ночей штурма.
   - А ведь подумайте, - сказал он. - Вот так сразу и кончилась тут война. Теперь мы в глубоком тылу. На курорте.
   - Был фронт, стал курорт, - сказал Саша.
   - Сто одиннадцатую вы добили, генерал, ее командир, в плену. Теперь отдыхать, Алексей Павлович? - спросил я.
   - Вот еду на старый КП, помыться надо, поспать.
   - Ну, теперь вы уже суток на двое заляжете?
   - Пожалуй, нет, - в раздумье ответил Родионов, кивая на непрерывный встречный поток машин, повозок и людей. - Видите, что творится, все в Севастополь. Придется часика через два повернуть обратно: буду выводить дивизию. У нас впереди большие дела, воевать еще надо...
   Сергей Алымов
   В бою заслужили мы славу свою
   Лазурные бухты, жемчужные горы,
   Высокий, далекий огонь маяка.
   Эх, Черное море, красивое море,
   Родной Севастополь - любовь моряка!
   Сверкают под солнцем широкие дали,
   В бою заслужили мы славу свою.
   Сказали: - Вернемся... - И слово сдержали.
   Встречай, Севастополь, морскую семью.
   Счастливый народ выбегает на взгорья,
   Веселая чайка летит над волной.
   Встречай, Севастополь, орлов Черноморья,
   Навеки прославивших город родной.
   Лазурные бухты, жемчужные горы,
   Высокий, далекий огонь маяка.
   Эх, Черное море, красивое море,
   Родной Севастополь - любовь моряка!
   Евг. Поповкин
   Штурм Сапун-горы
   Из второй книги романа "Семья Рубанюк"
   Гитлеровцы, в беспорядке отступив к Севастополю, еще яростно сопротивлялись, по ночам бомбили населенные пункты и дороги, но уже ни у кого не было сомнения в том, что полный разгром оккупантов в Крыму - дело нескольких дней.
   Уже совсем стемнело, когда Петро и Сандунян, свернув около шаткого деревянного мостика с истолченной в мельчайшую белую муку дороги, пошли по широкой сырой лощине, переполненной людьми, повозками, лошадьми, орудиями... Под кустами лежали и сидели кучками солдаты, от костров тянул горьковатый дымок, хрустели сеном лошади.
   Первый, кого они узнали из своих, был Евстигнеев. Стоя к ним спиной, он говорил что-то двум солдатам. Те слушали вытянувшись.
   Петро подошел ближе. Евстигнеев, почувствовав, что кто-то стоит за его спиной, обернулся. Глаза его изумленно округлились.
   - Товарищ гвардии старший лейтенант!
   Он по-стариковски засуетился и, растерявшись от радости, не мог сказать ничего внятного.
   - Ну, как в роте? - спросил Петро. - Все живы?.. Э-э, вам лычки старшины, Алексей Степанович, дали?
   - Ротой товарищ Марыганов командует. Он сейчас на совещание пошел. Майор Тимковский собирает.
   - Тимковский уже майор?
   - Перед самым наступлением присвоили звание.
   - Ну показывайте, где штаб. Пошли, Арсен!
   Переговариваясь, они подошли к палатке, из которой доносились громкие голоса, смех. У входа в нее стояли офицеры и курили. В одном из них Петро сразу признал комбата Тимковского.
   - Разрешите доложить? - вскинув руку к шапке, радостно дрожащим голосом сказал Петро. - Партизаны Рубанюк и Сандунян прибыли в свою родную часть...
   * * *
   Петро принял от Марыганова роту и, как только у него выдался свободный час, пошел в полк.
   Было еще утро. Командир полка Стрельников и его заместитель по политчасти Олешкевич сидели за палаткой на траве и завтракали.
   - Ну-ка, партизан, иди, иди, докладывай, - крикнул Стрельников, заметив Петра. - Садись, перекуси с нами.
   - Спасибо. Уже завтракал.
   - Как воевалось в лесу? Рассказывай...
   - Неплохо. По роте своей соскучился здорово...
   Петро сел на траву. Склоны близких долин тонули в белой пене цветущих яблонь. В ветвях шиповника молчаливо прыгали воробьи, воровато подбирались к остаткам снеди, лежащей на разостланной газете. Петро начал рассказывать о партизанском лагере.
   Стрельников, немного послушав его, перебил:
   - Ты извини, мне в штаб дивизии сейчас нужно идти. Вот что могу тебе сказать: разведчики довольны твоей работой. Не осрамил нашу часть.
   - Старался добросовестно, - сказал Петро. Стрельников поднялся, пожал ему руку и ушел... С минуту Олешкевич молчал, щурясь на залитые солнцем горы, потом спросил:
   - Отвоюемся, какие у тебя личные планы на дальнейшее?
   Петро ответил не сразу. Он заметил в газете портрет улыбающейся девушки в костюме летчицы. Она была похожа на Нюсю, закадычную подругу Оксаны: лукавые, веселые глаза, изогнутые тоненькие дужками брови, полные губы. Петро торопливо отряхнул газету и прочел подпись под снимком:
   "Кавалер двух орденов гвардии лейтенант Анна Костюк. Совершила в ночное время на своем легком бомбардировщике более двухсот боевых, вылетов".
   - Что увидел? - спросил Олешкевич.
   - Землячку. Из Чистой Криницы...
   Олешкевич взял газету, посмотрел на портрет девушки.
   - И до войны летчицей была?
   - Рядовой колхозницей. В звене у сестры работала.
   - Молодец! Ну, так ты на мой вопрос не ответил.
   - Вы спрашиваете, чем я думаю после войны заняться? Самым что ни на есть мирным делом. Садоводством.
   - В армии нет желания остаться? Пожизненно? Хороший из тебя вояка получился.
   - Если бы нас не трогали, я бы с большим удовольствием занимался агрономией.
   Олешкевич еще долго расспрашивал о партизанах, о Сандуняне, потом сказал:
   - Ну, иди, Рубанюк. Готовь свою роту. Самое серьезное еще впереди...
   Бои предстояли жестокие. Противник очень сильно укрепил высоты перед Севастополем: Сапун-гору, Горную, Кая-Баш, Сахарную Головку. В штаб армии был доставлен захваченный приказ главнокомандующего армейской группой "Южная Украина" генерал-полковника Шернера от 20 апреля 1944 года. Генерал писал:
   "В ходе боев нам пришлось оставить большую территорию. Ныне мы стоим на грани пространства, обладание которым имеет решающее значение для дальнейшего ведения войны и для конечной победы. Сейчас необходимо каждый метр земли удерживать с предельным фанатизмом. Стиснув зубы, мы должны впиться в землю, не уступая легкомысленно ни одной позиции... Наша родина смотрит на нас с самым напряженным вниманием. Она знает, что вы, солдаты армейской группировки "Южная Украина", держите сейчас судьбу нашего народа в своих руках".
   ...Рота Петра - в числе штурмующих. За ночь, несмотря на беспрерывный обстрел, она выдвинулась вперед, к самым проволочным заграждениям у безымянной высоты, и хорошо зарылась в землю.
   Чуть светало... Яркозеленая звезда, низко повисшая над темным кряжем, казалась взвившейся вверх ракетой. Голая, с крутыми каменистыми скатами гора тонула в предутреннем голубоватом сумраке. Перед ней, правее и левее, синели очертания других высот; ветерок налетал из-за них порывами, оставлял на губах солоноватый привкус моря.
   Обходя многочисленные воронки, Петро подошел к укрытиям, где расположились подрывники, приданные его роте. Среди голосов он различил басок Евстигнеева. Слышался стук ложек.
   По ходу сообщения Петро прошел в укрытие, поздоровался.
   - Севастопольцы есть здесь? - спросил он.
   - Есть! Стрижаков.
   - Павлуша, отзовись...
   - Я!
   Перед Петром возник худощавый, невысокий солдат. Держался он с Петром почтительно и в то же время с достоинством человека, видавшего всякие виды и уверенного в себе. Поэтому и не смог Петро сразу определить, сколько ему лет: за двадцать или все тридцать.
   - Родились в Севастополе? - спросил Петро, обращаясь на "вы", хотя большинству солдат по фронтовой привычке говорил "ты".
   - Никак нет.
   - Что ж, долго жили в нем?
   - Не довелось. Оборонял в сорок первом.
   - А-а... Тоже севастополец... Справедливо. Если возьмем гору, будет виден город?
   - Как на ладошке... Там уж зацепиться ему не за что.
   - Значит, сопротивляться будет отчаянно.
   - Точно! Ну, сковырнуть его можно будет быстро. Запсиховал фриц... Думает о своей погибели, а не о победе... Это уже вояка никудышный...
   - Сумеем первыми на высоту прорваться?
   - Надо, товарищ командир роты. Я припас... Вот... Солдат извлек из-за пазухи алый кусок материи развернул.
   - Мечтаю первым достичь.
   - Это по-гвардейски...
   Позже, побывав у бронебойщиков, минометчиков, Петро видел такие красные флажки у многих. Солдаты оживленно переговаривались, шутили, и Петро понял, что, пожалуй, в этом спокойствии бойцов, которым предстояло штурмовать сильно укрепленную гору, таилось для противника самое страшное.
   Люди не только страстно хотели поскорее выбить противника из последнего, севастопольского, укрепленного района. Они знали, что сумеют сделать это так же мастерски, как сделали уже, ворвавшись в Крым.
   Едва с рассветом началась артиллерийская обработка высоты, Петро быстро добрался к своему командному пункту. И здесь, приглядываясь к солдатам, которые должны были находиться во время боя при нем, Петра увидел, что и они так же оживлены, как их товарищи, ожидающие в укрытиях сигнала к атаке.
   Артиллерийская канонада все усиливалась, сливаясь в общий несмолкаемый гул.
   - Такого еще не было, - громко и восхищенно сказал пожилой солдат, наблюдавший из-за бруствера окопчика за происходящим.
   Противник открыл ответный огонь. Снаряды и мины ложились позади и впереди командного пункта Петра. В безветренном, по-летнему жарком воздухе дым и пыль становились все гуще. Из-за гребня горы поднялось солнце; темный диск его проглядывал будто сквозь закопченное стекло.
   За грохотом Петро не слышал, как над его головой низко пронеслись штурмовики. Он увидел их, когда рев моторов заполонил все бездонное небо. А к вершине горы, еще дрожавшей от ударов "илов", уже плыли бомбардировщики...
   Во вражеские траншеи штурмующие группы ворвались через несколько минут после того, как над исходными позициями со свистом взвилась яркокрасная ракета. Первая высотка была захвачена.
   Петро перенес вперед командный пункт. Но еще до того, как он расположился со своими связными в глубокой воронке, которую чья-то бомба, словно нарочно, разворотила на удобном для энпе взгорке, гитлеровцы перешли в контратаку. Враг был тотчас же отброшен.
   Лишенные растительности и почти отвесные скаты горы, густо покрытые железобетонными дотами, проволочными заграждениями, дымились, вздрагивая от разрывов.
   В боевые порядки штурмующих групп и стрелковых подразделений артиллеристы выдвинули свои пушки, и штурм горы возобновился. Это была третья атака за день.
   Медленно, шаг за шагом вгрызаясь в оборону врага, стрелки через час заняли первую линию траншей противника и с неимоверными усилиями продолжали пробиваться вперед.
   Меняя командный пункт, Петро попал под пулеметный огонь, пополз, вскочил в развороченную снарядом траншею.
   Она вся была завалена трупами вражеских солдат. Два пулеметчика из роты Петра, в мокрых, приставших к телу гимнастерках, пытались установить на бруствере "максим".
   - Черт!.. Поставить негде... Придется выкидать мертвяков.
   Петро выкарабкался и поспешил за связистами, тянувшими кабель.
   К полудню в руках у противника оставался только гребень высоты, но держался он за него упорно, и продвижение стрелков снова застопорилось.
   Особенно досаждал наступающим пулеметный огонь из амбразур большого бетонного дота. Его долго и сосредоточенно обстреливали тяжелые орудия, бомбили штурмовые самолеты. Но гарнизон дота оставался невредимым. Как только поднималась пехота, из амбразур снова хлестал огонь крупнокалиберных пулеметов и прижимал атакующих к земле.
   Рота Петра несла потери, орудия сопровождения отстали, и, пока артиллеристы тянули их на лямках в гору, командиры взводов пытались прорваться вперед под прикрытием огня бронебойщиков и минометов.
   - Что же вы, гвардейцы!? - хрипло кричал впереди младший лейтенант. - Или сил не хватает?.. Не дадим им удрать из Севастополя... За мной, орлы!..
   Он встал во весь рост и тут же упал, срезанный пулеметной очередью.
   Петро понял, что теперь никакая сила не оторвет людей от земли, а это-то и было губительным: гитлеровцы вели по ним, прицельный огонь.
   Надо было во что бы то ни стало блокировать прокляты и дот, ослепить, взорвать его!.. Петро глядел на бетонную грибообразную глыбу с узкими амбразурами, и у него перехватывало горло от ярости. К доту не было никаких скрытых подходов, которыми могли бы пробраться подрывники.
   А Тимковский, нервничая, поминутно требовал по рации:
   - Поднимай людей! Что залегли? До утра будете тянуть?!
   Петро с большим усилием сдерживал желание лично броситься в атаку. Может быть, ему удалось бы увлечь людей, оторвать их от земли... Но рассудок подсказывал другое: так можно поступить лишь в отчаянии. В лоб здесь не возьмешь.
   - Принимаю меры к блокированию дота, - доложил он Тимковскому. - Прошу прибавить огонька...
   Петро вызвал Евстигнеева, поручил возглавить группу и вместе с ней обезвредить дот...
   - Без этого не продвинемся, - сказал Евстигнеев, измеряя прищуренным глазом расстояние до противника. И вдруг радостно воскликнул:
   - Флажок!..
   Из окопов тоже заметили красный лоскут материи на гребне; по цепи понеслись восторженные крики:
   - Флажок! Флажок!.. Товарищ комроты, глядите!
   Петро видел, что фашисты еще бьют из дота, но огонь их уже ослабевал. Красный флажок, поднятый каким-то смельчаком в тылу у противника, создал в настроении бойцов тот перелом, который должен был обеспечить успех атаки.
   Петро смаху вскочил на бруствер, поднял над головой автомат:
   - Вперед, гвардейцы! Высота наша!
   Он взбирался вверх, не пригибаясь, хрипло дыша. Только один раз оглянулся... Гвардейцы поднимались за ним цепью, стреляя на ходу, скользя по крутому подъему. Сзади, не отставая от пехоты, волокли орудия артиллеристы. На плечи людей, на развороченную землю оседала белая горьковатая пыль.
   Уже на самом гребне Петро смахнул пот, заливавший глаза, огляделся.
   Из траншей, испуганно вскинув руки, вылезали один за другим вражеские солдаты. Офицер, в мятом, испачканном известняком и глиной кителе, без головного убора, признав в Петре командира, шагнул к нему. Не опуская рук, услужливо доложил:
   - Цейн зольдатен... Ейн официр... Плен...
   Из окопов, укрытий, щелей карабкались все новые и новые группы солдат. Петро, приказав одному из лейтенантов разоружать их и направлять на пункт сбора пленных, прошел с Евстигнеевым вдоль линии вражеской обороны.
   В некоторых траншеях еще сидели растерянные, оглохшие от обстрела и бомбежки немецкие солдаты. Они робко и подобострастно следили за каждым движением Петра и Евстигнеева, заискивающе улыбались.
   - Вылезай, хриц, вылезай! - покрикивал Евстигнеев.
   Тучный лысый ефрейтор, уцепившись грязными руками за кромку щели, пытался выкарабкаться и никак не мог. Из-под скрюченных, с крупными заусеницами, пальцев его сыпалась рыхлая каменистая порода. Не спуская с Петра округленных от страха глаз, он с силой уперся тяжелым ботинком в грудь раненого, лежащего на дне щели, и наконец выбрался. Раненый застонал, но толстяк даже не обернулся.
   - Эх, пес, а не человек! - выругался Евстигнеев.
   - Не задерживаться! - донеслась до слуха Петра команда. - Вперед, на Севастополь!..
   Петро узнал голос Тимковского. Прижав рукой сумку, чтобы не болталась, он побежал к нему.
   Комбат, возбужденный и сердитый, отдавал какие-то приказания начальнику своего штаба и одновременно переругивался с артиллерийским капитаном. На груди у него болтался вынутый из чехла бинокль: Тимковский брался за него, подносил к глазам, но его то и дело отвлекали.
   - Что разгуливаете? - накинулся он на Петра. - Сейчас получите задачу...
   К Петру подошел Сандунян.
   - Ругается, значит доволен, - сказал он, показывая на комбата одними бровями. - Когда сердит, вежлив как... японский дипломат...
   Пётро засмеялся. Они закурили. Пыхнув папироской и уже спокойнее поглядев по сторонам, Петро только сейчас увидел внизу, в легкой дымке, зеленое море, бледнозолотые облака над ним, серые квадраты города... Он схватил Сандуняна за рукав гимнастерки:
   - Севастополь! Арсен, да посмотри же!..
   Перед ними лежал город, о котором они за годы войны слышали столько легендарного. Он казался совершенно вымершим, безлюдным, Даже издали было видно, что строения разрушены, закопчены пожарами. И сейчас, справа, в районе пристани, клубился угольно-черный дым.
   - Это возле Графской пристани горит, - сказал кто-то. К городу спускались с горы разрозненные группы бойцов, орудия. Сзади подтягивались танки, тягачи, пехота... Штурмовики и тяжелые бомбардировщики обрушивали свои удары уже где-то дальше, за городом.
   Предстояло овладеть третьим рубежом обороны противника, и впереди уже велась разведка боем...
   Потеряв ключевую высоту перед Севастополем, враг не мог оказать серьезного сопротивления. Днем рота Петра вела бой у самых окраин города...
   Гитлеровцы, теснимые частями 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии, отходили на последний свой рубеж в Крыму - к Херсонесу...
   На рассвете Тимковский разыскал Петра в полуподвальной комнате трехэтажного жилого дома. В здании были выбиты все окна, пол усеян стеклом и штукатуркой. Лежа в самых разнообразных позах, спали бойцы, Петро, уронив на руки голову со сбившейся на затылок фуражкой, сладко похрапывал в углу, около низенького детского столика.
   Тимковский постоял над ним, тихонько потряс за плечо.
   Петро вскочил, красными, воспаленными глазами посмотрел на майора. По сонному лицу его с глубокими отпечатками складок рукава еще бродили неясные тени.
   - Царствие небесное так проспишь, - сказал Тимковский. - Поднимай роту, пойдем фашистов добивать...
   Он показал на двухверстке, куда нужно Петру вести своих людей.
   Петро поднял бойцов, забрал каску и автомат.
   В полутемном коридорчике, очевидно, служившем прежним жильцам квартиры прихожей, он мимоходом взглянул в расколотое снизу доверху зеркало и так и застыл с протянутой к двери рукой. На него удивленно смотрел какой-то чумазый детина с впавшими небритыми щеками и вымазанным известкой носом.
   Петро задержался у зеркала, немного привел себя в порядок и, вскинув автомат по-охотничьи, на плечо, вышел на улицу.
   По изрытой взрывами брусчатке шли саперы с миноискателями, моряки, тянули провод связисты.
   Пехотный майор в перетянутой ремнями шинели помогал растащить сбившиеся в узком проезде повозки.
   - Ну, куда вас черти несут? - беззлобно кричал он на ездовых. - Противник еще в городе...
   Повозочные, флегматично помахивая кнутами, упрямо пробивались куда-то вперед, к центру.
   Над израненным, превращенным в камни и щебень городом поднималось утро... В легкой дымке вырисовывалась перед Петром гавань, Корабельная сторона. У памятника Погибшим кораблям, то совершенно скрывая его, то четко выделяя его белую высокую колонну, вздымались к прозрачному синему небу исполинские клубы черного, жирного дыма. Петре вспомнил, что у берега еще с вечера было подожжено нефтеналивное судно.
   С возвышения, на котором стоял дом, приютивший Петра и его роту, были видны контуры здания Севастопольской панорамы. Они были знакомы Петру по фотографиям.
   Откуда-то с горы, затянутой свинцовым маревом, протягивались в сторону Херсонеса бесшумные огненные пунктиры: били гвардейские минометы. Гитлеровцы беспорядочно и как-то вяло стреляли по городу из орудий. Снаряды рвались то на голых холмах, за окраиной, то в бухте.
   На них никто не обращал внимания. Более неприятным было частое повизгивание пуль: трудно было определить, откуда стреляют.
   Проходивший мимо Петра пожилой связист с катушкой провода беспокойно говорил своему спутнику, тащившему вслед за ним два телефонных аппарата:
   - Шаловливых пуль сколько...
   - Пули - дуры, - откликнулся боец. - Вот мину как бы не достать из-под земли ногой...
   Связисты посторонились, уступая дорогу трем бойцам, катившим навстречу по плитняку тротуара внушительный бочонок.